Современная электронная библиотека ModernLib.Net

С вождями и без них

ModernLib.Net / История / Шахназаров Георгий / С вождями и без них - Чтение (стр. 28)
Автор: Шахназаров Георгий
Жанр: История

 

 


      Чтобы окончательно рассеять сомнения, навеянные обвинениями Горбачева в неоправданных уступках Западу, расскажу о встрече с министрами обороны стран Варшавского Договора, состоявшейся 8 июля 1988 года. Встреча эта происходила в зале Секретариата ЦК. Представив своих коллег, Дмитрий Тимофеевич Язов доложил, что министры обменялись информацией, собранными на своих направлениях разведывательными данными ("венгерские товарищи раскрыли Италию, болгарские Турцию"). Пришли к выводу, что надо поддерживать уровень боевой готовности, отвечающий уровню противника. Имеем в виду показать друзьям в Наро-Фоминске современное оружие, в частности все танки, начиная с тридцатьчетверки, чтобы было видно, на каком рубеже мы сейчас находимся. По разведывательным средствам АВАКС есть отставание. Военные заводы должны не просто гнать вооружение, а добиваться, чтобы оно не уступало в качественном отношении.
      Что же сказал министрам Горбачев?
      Прежде всего он популярно разъяснил им решения только что прошедшей XIX Всесоюзной конференции КПСС, сделав упор на одной мысли: необходима политическая реформа, но речь ни в коем случае не идет об отходе от социализма. Напротив, мы хотим вернуться к исконным социалистическим ценностям, к ленинскому идеалу, и знаем, что братские партии хотят того же.
      Стратегическая доктрина союзных государств должна быть в полном смысле слова современной. Мы с вами ведь не собираемся воевать со всем миром и паритет не следует понимать как примитивное арифметическое равенство: пушка на пушку, танк на танк, пулемет на пулемет. Он означает лишь, что обе стороны способны причинить друг другу неприемлемый ущерб. В военном строительстве нужно делать акцент на качестве техники и боевой подготовки. В Афганистане потери среди личного состава специально подготовленных и оснащенных частей в 10 раз меньше, чем в обычных армейских подразделениях. Выводы делайте сами.
      Короче, нужна перестройка и вооруженных сил. Когда мы начали об этом говорить, пошли слухи, что Горбачев хочет чуть ли не разгромить армию. До меня стали доходить тревожные сигналы и обращения. Но это чепуха. Мы намерены в действительности укрепить свои вооруженные силы, сделав их более компактными и лучше организованными. Конечно, нужна и разумная экономия. Согласитесь, ненормально, когда национальный доход за пятилетку вырос на 20 процентов, а военные расходы - почти на 40. Сохраняя должный уровень военной готовности, нам нужно более энергично использовать политические средства для упрочения безопасности.
      На первой нашей встрече с Рейганом американский президент начал говорить мне о преимуществах капитализма. Я ему возразил: не учите нас, ваш образ жизни нам не подходит. Сейчас, когда мы взялись за реформы, еще раз выявилось, что наши люди за социализм. Сами живите как хотите. Но и в наш монастырь со своим уставом не лезьте. Давайте лучше вместе думать, как сделать мир более устойчивым и безопасным. Это нужно всем.
      Сотрудничество между союзными армиями я ставлю на уровень сотрудничества между братскими партиями. Иногда до меня доходит: а не пришло ли время рассмотреть вопрос о дальнейшем пребывании советских войск в ваших странах. Мне думается, сейчас, когда идет процесс разоружения, такие разговоры могут только повредить делу. Если возникают конкретные проблемы с неудачной дислокацией отдельных частей или поведением наших командиров - надо ставить эти вопросы и решать к обоюдному удовлетворению. А в целом, в комплексе это проблема большой политики. И должно быть ясно, что судьба братских стран нам дорога, как собственная.
      Болгарин Джуров, поляк Сивицкий и другие министры, засвидетельствовав положительное отношение своих партий к перестройке, согласились с суждениями генсека по военным вопросам. Положительно откликнулись они и на наше предложение создать постоянный секретариат при штабе Объединенных вооруженных сил Варшавского Договора. Не странно ли: всего лишь через год-полтора начнется спешный вывод наших войск с территорий союзных стран, сам этот союз распадется с неприличной быстротой, а тут ответственные люди, не ощущая подземных толчков, рассуждают о совершенствовании коллективной обороны и даже уславливаются о создании новых ее звеньев? Очень уж похоже все это на поведение героев фильма Стенли Крамера "На последнем берегу": мир уже сгорел в атомной войне, осталась одна Австралия; люди здесь знают, что через несколько недель и до них докатится атомное облако, но делают вид, что ничего не происходит, чтобы не сойти с ума.
      Убежден, у всех было предчувствие, что мы находимся на пороге великих перемен, когда утратят свое значение, уйдут в небытие формы жизни, к которым приучено наше поколение. Но пока этот момент не наступил, приходилось жить по старым законам. А кроме того, предчувствие - это всего лишь предчувствие. Никто не мог тогда еще предполагать, что через год с небольшим рухнет Берлинская стена, а с нею придет конец и всему мощному военному кулаку в Восточной Европе, этому опасному и дорогостоящему наследству генералиссимуса, которое мы бережно хранили 45 лет.
      Мне пришлось заниматься подготовкой доклада к этой годовщине. По просьбе президента представил обширную справку Дмитрий Антонович Волкогонов, бывший тогда директором Института военной истории. Поделился своими размышлениями Ахромеев. А над текстом работали мы с Валентином Ивановичем Фалиным и Георгием Владимировичем Пряхиным.
      Два-три раза сидели в Волынском над докладом и с Михаилом Сергеевичем. При этом открылась неизвестная мне до сих пор черта его натуры. Что он человек неравнодушный, ясно всем, кто с ним общается. Однако я видел в нем больше хладнокровного, рассудочного политика, не предполагал, что он способен так остро чувствовать.
      Седьмого мая президент пригласил последний раз пройтись по тексту. Я застал его с покрасневшими глазами.
      - Знаешь, не могу читать, комок к горлу подступает. Подумать только, сколько вынес наш народ, как его нещадно мордовали. Революция, индустриализация, коллективизация - все с огромными жертвами, с безумным напряжением. А тут еще такая война! Она ведь и по мне катком прокатилась. С Запада на Восток, потом с Востока на Запад прошли через Привольное немцы. Помню, как мы маялись, как потерянно ждали своей участи, когда наши ушли. После войны отец вернулся потемневший. Мало, редко рассказывал, что ему пришлось пережить. - Михаил Серге-евич помолчал и добавил: - Это всегда со мной.
      Я тоже пустился в воспоминания. Рассказал, как пришел на фронт 18-летним. Как в третий раз после Ивана Грозного и Фрунзе брали Крым, освобождали Минск и другие белорусские города, потом Литву, которая теперь опять "бунтует". Разговор переключился на эту жгучую тему, и я в третий раз посоветовал срочно созвать круглый стол республик, чтобы начать разработку нового Союзного договора. Теперь уже ясно, что обойтись одними поправками в Конституции не удастся. Лучше взять инициативу в свои руки, не ждать, пока республики, по литовскому примеру, начнут разбегаться.
      - Время еще не созрело, Георгий, - возразил Горбачев. - Я им не могу уступить, - продолжал он, имея в виду притязания Литвы. - Это без меня.
      - Без вас никто не сможет решить такую задачу. То есть она все равно когда-нибудь решится, но с кровью.
      - Ничего, мы их дожмем, - сказал Горбачев и, махнув рукой, предложил вернуться к докладу.
      В последний момент перед выступлением он еще вписывал поправки. Стенографистки приносили перепечатанные страницы, и мы несколько раз переговаривались по телефону - уточняли факты. Цифры потерь в Отечественной войне были разные. Язов дал в интервью "Правде" примерно 27 миллионов, Волкогонов называл, 26-28, Госкомстат - 26 миллионов 236 тысяч. В конце концов решили назвать 27, чтобы не расходиться с военными. А то получалось неприлично - за два дня две цифры.
      Однако Михаил Сергеевич все-таки выкинул кое-что, чем я дорожил. Мне не сказал, зная заранее, что буду уговаривать оставить. Это о том, что большие арсеналы всегда искушают применить оружие и что Венгрия 1956 года и Чехословакия 1968-го, да и наша военная экспедиция в Афганистан - все это метастазы той большой войны. Черканул он и идею Фалина - предложить немцам заключить в 1991 году, в год 50-летия нападения Германии на Советский Союз, советско-германский договор. Взяли верх осторожность, нежелание пугать американцев призраком нового Рапалло, хотя я полагал, что это не повредит, чтобы не слишком своевольничали.
      Читал Горбачев доклад трудно, с комком в горле. Оттого произносил фразы медленно, непривычно для себя, и многим даже показалось, что он нездоров. Я подумал тогда, что для людей нашего поколения всегда останется священной память о перенесенных испытаниях и пережитой радости победы.
      Закрываю глаза - и мерещится мне двойной лик войны. С одной стороны мчится на белом коне закованный в латы благородный Марс, а с другой - навстречу ему несется на суператомном вездеходе гнусный Молох с распахнутой кровавой пастью. Вижу с одной стороны груды смерзшихся, как бревна, трупов, страшные картины дотла разрушенных городов - Севастополя, Минска, Кенигсберга. С другой - парад войск Бобруйского гарнизона осенью 1945-го, блеск орденов на наших гимнастерках и мундирах, восторженные лица зрителей и приподнятое ощущение слитности с могучей силой, частицей которой ты являешься.
      Когда слышишь яростный спор пацифистов и патриотов, хочется сказать тем и другим: прислушайтесь друг к другу.
      Президентские метания
      Понадобилось всего лишь полгода, чтобы стало очевидным: отказ одновременно с созданием новых высших законодательных органов учредить пост президента был ошибкой. Верховному Совету в прежнем "варианте" соответствовал коллегиальный глава государства - Президиум. Парламенту, избранному на действительно свободных выборах и представляющему форум соперничества и сотрудничества политических партий, не единственному органу верховной власти, а только одной из трех его ветвей - такому парламенту соответствовал президент как единоличный глава государства. Можно было назвать его и председателем, но в таком случае не Верховного Совета, а республики. Так, кстати, решен вопрос в Китае.
      Советская одновластная модель проще. Она не исключает состязательность в политическом процессе, но не содержит на этот счет никаких гарантий, если не принимать за гарантию добрую волю. Причем добрая воля должна присутствовать у всех партий, группировок и лидеров. А человек несовершенен. У большинства всегда есть соблазн увековечить свою власть. У лидера этого большинства устранить соперников. Меньшинство готово использовать любой метод, чтобы стать большинством. И так далее. В результате одновластная модель почти неизбежно стремится к единовластию. Не случайно Ленин считал Советы идеальной формой диктатуры пролетариата. Они стали инструментом диктатуры Сталина, потом Политбюро.
      Парламентская, трехвластная модель несравненно сложнее. Она явно уступает советской по оперативности. Разделенность властей неизбежно порождает соперничество между ними, а там, где соперничество, не обходится и без сутяжничества, усложненных процедур, юридического крючкотворства и тому подобного. И здесь достаточно лазеек для коррупции, мздоимства, кумовства, нарушения гражданских прав. Но эти недостатки с лихвой возмещаются тем, что власти ревниво следят друг за другом, страхуя общество от политического авантюризма. Открытая Монтескье гениальная формула разделения властей - это, безусловно, высшее достижение политической мысли, успешно прошедшее испытание на практике.
      Парламентская система относится к советской примерно так, как атомные электростанции новейших конструкций - к станциям типа Чернобыльской. Они дороже, сложнее, но намного надежней. Что же касается бытовавшего у нас мнения, что совет-ская система связана с социализмом, что Советы ближе к народу, то опыт - и наш, отечественный, и зарубежных стран - за три четверти века достаточно ясно показал: мера народности органов власти зависит не столько от их структуры, сколько от соотношения социальных сил и господствующего в стране политического режима. Неважно, как будут называться органы местного самоуправления - Советами или муниципалитетами, а главный управитель - председателем исполкома, мэром или городским головой. Важно, какими материальными возможностями и полномочиями они обладают, чтобы удовлетворять интересы своей общины и поддержать на местах государственный порядок.
      В любом случае нужна последовательность. Нельзя установить трехвластный механизм наверху и одновластный внизу. Горбачев, как я уже сказал, пришел к этому выводу не сразу, потому что верил в преимущество советской системы. Казалось бы, какое это имеет значение, ну исправили ошибку через несколько месяцев. Беда, однако, в том, что это не были обычные месяцы. Экономика все глубже погружалась в кризис, политическая борьба обострялась. Весной 1988 года еще была возможность избрать президента на всеобщих выборах. Год спустя Горбачев сохранял шансы быть избранным, но было рискованно проводить еще одну избирательную кампанию в накаленной атмосфере. После долгих обсуждений было решено предложить Съезду народных депутатов самому избрать первого президента. И позднее это стало своего рода ахиллесовой пятой первого Президента СССР, дало повод политическим противникам утверждать, что он побоялся народного голосования и его президентская печать не той же чеканки, что у Ельцина, возведенного в ранг главы Российского государства народной волей.
      Будет предпринята постыдная попытка и на Съезде омрачить избрание президента. Побоявшись выдвинуть кандидатом своего лидера или кого-нибудь из видных политических деятелей, радикально-демократическая оппозиция не нашла ничего лучшего, как поддержать Оболенского, объявив его чуть ли не национальным героем. Депутаты, отдавшие голоса вчера еще никому не известному самовыдвиженцу, явно намеревались придать комический характер процедуре избрания главы Союзного государства, но лишь показали свою политическую невоспитанность. Право же, достойней было бойкотировать выборы.
      Учреждение президентства потянуло за собой много новых вопросов, и прежде всего - как следует теперь строить отношения между главой государства, парламентом и правительством. В Институте государства и права, Президиуме Верховного Совета были подготовлены справки о специфике американской и французской модели. Там и там президентские республики, с той разницей, что в США правительство целиком ответственно перед президентом, и он фактически является его главой, а во Франции - перед парламентом. Горбачев и многие в его окружении считали предпочтительным американское устройство, ссылаясь на то, что в наших условиях кабинет подвергнется яростным нападкам и не имеет шансов уцелеть, если его не возглавит и тем самым не защитит своим авторитетом президент. Добавляли, что Штаты, как и мы, федеративное государство, их модель больше нам подходит и с учетом размеров территории, численности населения.
      Я стоял за французскую модель - прежде всего потому, что она позволяла президенту сохранить роль арбитра, не становиться мальчиком для битья при каждой неудаче правительственного курса. Американский вариант может быть и не плох, но он больше подходит для страны с устоявшейся политической системой и высоким уровнем экономической стабильности. При всей полезности использования зарубежного опыта, не следовало забывать и о своих традициях. Худо ли, хорошо ли, но в Союзе многие десятилетия существовала политическая система, основными звеньями которой были выборные Советы и их исполнительные комитеты. Да и по любым "демократическим меркам" ответственность правительства перед Законодательным собранием не противоречит принципу разделения властей. Дело ведь не в том, что они независимы друг от друга, а в том, что у каждой свои четко очерченные полномочия, своя сфера и методы государственной работы. В других же отношениях между ветвями власти не обойтись без иерархии и взаимного контроля. В том и смысл формулы "сдержек и противовесов".
      Согласившись с необходимостью сохранить пост главы правительства, Горбачев, однако, остановился на "срединном" варианте, когда кабинет фактически подчиняется президенту, а отчитываться должен вполне самостоятельно перед парламентом. Это было не самое удачное решение, и оно стало источником многих недоразумений, вплоть до обращения Валентина Павлова к Верховному Совету за дополнительными полномочиями.
      Вообще, склонность Михаила Сергеевича искать чуть ли не арифметическую середину между альтернативами сослужила ему плохую службу. Нечто подобное погубило и экономическую реформу, поскольку Горбачев пытался поженить программы Абалкина и Явлинского и получить от этого брака полноценное потомство в виде некоего идеального плана реформ. Увы, ничего путного не вышло.
      Немало дебатов было вокруг структуры президентской власти. Я считал вредным плодить государственные органы, поскольку они неизбежно станут конкурировать с правительством и парламентом за свою долю государственной работы, а это ничем не лучше дележки государственного пирога. Но услужливые юристы, выполняя заказ, подкинули очередную справку, в которой восхвалялся опыт госсоветов, функционирующих в ГДР и Болгарии, хотя в действительности эти органы оказались мертворожденными, разве что использовались изредка для демонстрации демократизма генеральных секретарей.
      Совсем уж нелепо выглядела ссылка на английскую модель и практику некоторых других государств, в которых наряду с правительством существовал узкий кабинет, включавший несколько ведущих министров. В замысел самого Горбачева входило образование некоего Совета не в рамках правительства, а в стороне от него. Иначе говоря, предусматривалось в новых условиях воспроизвести своеобразное разделение труда, имевшее место у нас в прошлом: Совет Министров занимался хозяйственными вопросами, а политика находилась в исключительном ведении Политбюро. Если на заседания Совмина и приглашались министры иностранных и внутренних дел, то больше для ритуала. Непосредственно же эти ведомства управлялись со Старой площади.
      Похоже, эта привычная схема устраивала президента, ему хотелось иметь при себе нечто вроде государственного Политбюро. Об этом и в шутку, и всерьез говорили в его окружении не раз, но он отвечал, что нам не удастся "превратить его в английскую королеву". Свое, и немаловажное, значение имело то обстоятельство, что заседания новых органов проходили в продолговатом зале, примыкавшем к "Кабинету на высоте", где регулярно заседало Политбюро ЦК КПСС (не там ли теперь в порядке преемственности заседает Совет безопасности?). В том же председательском кресле восседал Михаил Сергеевич, раньше - в роли генсека, теперь - президента. Так же по ранжиру рассаживались члены правящего синклита, а вдоль стен - помощники и приглашенные. Так же время от времени по сигналу Главного подавали чай с небольшими булочками, печеньем, а после особенно долгого сидения - с миниатюрными бутербродами. Казалось, ничто не изменилось под луной, только зал из партийного стал государственным.
      Впрочем, когда такие мысли приходили в голову, я урезонивал сам себя, говоря: посмотри, какие перемены за столом, это ведь гораздо важнее, чем поверхностные параллели. В конце концов в этих кремлевских кабинетах заседали и все другие советские лидеры со своими соратниками. Здесь же, ну может быть, в соседних залах или по ту сторону Ивановской площади, в Большом Кремлевском Дворце встречались с воеводами и дьяками Романовы. А если переступить порог и оказаться в Грановитой палате, то вполне можно представить, как Иван Грозный сочиняет очередное послание своему наперснику и врагу Курбскому или дает указания Малюте Скуратову.
      Остаются, переходя от поколения к поколению, из рук одной власти к другой, дворцы, коридоры, кабинеты. Если скинуть со счетов новые названия - Верховный Совет вместо Думы, ЦК вместо правительствующего Сената, Совбез вместо Политбюро, во многом остаются и учреждения. Что по-настоящему имеет значение меняются люди.
      В новом качестве помощника президента, сидя там же у стены, за небольшим столиком, где я занимал место в качестве помощника генсека, и переглядываясь с Анатолием Сергеевичем Черняевым, сидящим по другую сторону столика и прошедшим через те же метаморфозы, смотрю на сидящих за главным столом и одновременно восстанавливаю в памяти картины недавнего прошлого.
      В первую очередь глаз задерживается, разумеется, на тех, кто был тогда и уцелел после перетряски, остался у кормила власти. Ближе всех к президенту, по правую руку, в кресле, которое раньше занимал Лигачев, сидит А.Н. Яковлев. Рядом с ним, как всегда, В.А. Медведев. По левую руку, на своем обычном месте, вплотную к председательскому столу, остался Н.И. Рыжков. Дальше в вольном порядке расположились В.А. Крючков и Э.А. Шеварднадзе, Д.Т. Язов и Е.М. Примаков.
      А вот новые лица. Широколобый, с орлиным носом и холодноватыми голубыми глазами, в светлом пиджаке и темных брюках, аккуратный, подтянутый, солидный, большей частью строгий, но не лишенный мягкого украинского юмора Григорий Иванович Ревенко. Бывший первый секретарь Киевского обкома КПСС, которому пришлось пережить Чернобыль, легко вписывается в когорту союзных руководителей. Ему будет поручено заниматься отношениями с республиками, а затем нам двоим шеф поручит вести подготовку Союзного договора.
      В самом конце стола, с левой стороны, скромно занял место еще один новоиспеченный член государственного руководства. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами лица, в котором нет ни одного запоминающегося элемента. В противоположность "человеку, который смеется", Болдин один из тех, кто почти никогда не смеется. За четыре года, что мы знакомы, я видел его улыбающимся разве четыре раза. В такое невероятное для себя состояние он приходит только выпив рюмку крепкого напитка. Этот невзрачный человек редко раскрывает рот, а если говорит, то почти всегда таинственным шепотом. Своими повадками и карьерой он чем-то напоминает Константина Устиновича Черненко. Странно, что законченный бюрократ, способный умертвить любое живое дело и наводящий страх на подчиненных одним своим молчанием, вышел из журналистской среды, где, казалось бы, обитают люди общительные, веселые, говорливые. Необъяснимо и то, что наш лидер избрал именно его своим наперсником и упрямо не желал слушать, когда ему буквально со всех сторон твердили, что подчиненный Болдину Общий отдел стал непроходимым бюрократическим затором, кладбищем, где тихо и без почестей хоронили важные сведения, и, наоборот, откуда подкидывали на стол президенту направленную информацию.
      Странно, наконец, и то, что 19 августа 1991 года Валерий Болдин в компании с другими гэкачепистами приедет в Форос с ультиматумом своему благодетелю. Меня удивляет не сам факт неблагодарности - в конце концов предательством "верного и надежного слуги" никого не удивишь, таких случаев в истории, в том числе отечественной, не перечесть (народная молва распространила анекдот, будто Михаил Сергеевич, когда к нему явились "парламентеры" с ультиматумом, сказал, обращаясь к Болдину: "И ты Брут?!"). Удивляет другое: как этот крайне расчетливый человек ввязался в рискованную авантюру, откуда взялась эта отчаянная решимость? От 100-процентной уверенности в успехе или от сознания всемогущества, которым всегда был наделен в нашей системе "шеф канцелярии" первого лица и которое на этот раз роковым образом лишило Болдина присущей ему осторожности?
      Рядом с Ревенко еще один бывший первый секретарь обкома (Кемеровского), сумевший совершить невозможное: за короткий срок пребывания на самом неподходящем для приобретения популярности посту министра внутренних дел ("главного милиционера") внушил к себе симпатию несколькими неординарными заявлениями и поступками, а главное - искренней манерой вести себя на трибуне.
      Много раз за последние "демократические" четыре года пришлось нашим министрам, командующим, генералам подниматься на трибуну Съезда народных депутатов как на лобное место, отчитываться и подвергаться перекрестному допросу. Почему применялась против народа вооруженная сила или почему не сумели люди, которым доверено оружие, защитить жизнь и имущество граждан? И всякий раз, когда отвечавший был тверд, решителен, не лез за словом в карман, а в голосе его звучал металл - то есть был таким, какого привычно видеть на этих постах и каким, на взгляд обывателя, должен быть человек, отвечающий за безопасность, - ему доставалось полной мерой. А вот когда с ответом вышел человек, явно переживающий за то, что произошло, иной раз перебивающий сам себя, искренний, прямодушный, с дрожью в голосе, но не от слабости душевной, а от сострадания к жертвам инцидента - тогда у самых негодующих депутатов, взыскующих справедливости, не поворачивается язык уязвить министра, и он сходит с трибуны под аплодисменты.
      Но эта как-то очень легко доставшаяся популярность столь же просто может быть и утрачена. Вадиму Викторовичу Бакатину придется напрячь все духовные силы, чтобы доказать самому себе и стране, что он незаурядная личность и заслуживает быть среди лидеров. Ему не удастся сделать это на выборах российского президента, и не только потому, что соревнование с находившимся тогда в зените популярности Ельциным было заведомо проигрышным для всех остальных претендентов. Сказались отсутствие ораторского таланта, непреодоленный несколькими годами пребывания в столице провинциализм мышления.
      За президентским столом можно увидеть еще двух людей, которых знает вся страна. Один из них - широкоплечий, плотный, с пышной шевелюрой волнистых полуседых волос, со смуглым, чуть скуластым лицом и глубоко посаженными глазами, пространно красноречив; его речь изобилует высокими понятиями мира, справедливости, прогресса, Вселенной, космоса, духовности, культуры. Второй со вздернутым носом и пристальным взглядом, темноволосый, угрюмый, почти всегда сосредоточенный в себе, молчалив; если все-таки заговорит, то на свою больную тему - о природе, о том, как провинился перед ней человек и как важно сберечь для потомков хотя бы то, что от нее осталось. Чингиз Айтматов и Валентин Распутин - два замечательных наших писателя. Я преклоняюсь перед обоими и спрашиваю себя: а что им, собственно, делать здесь? Представлять культуру? Эту роль выполняет "играющий министр" Николай Губенко. Повышать уровень духовности этого синклита при главе государства, подавать своим новым коллегам пример совестливости?
      Скорее всего, дело обстоит проще. Приглашение двум писателям и ученому, вице-президенту Академии наук СССР Ю.А. Осипьяну, войти в Совет продиктовано главным образом возможностью пообщаться с интересными и яркими людьми, а через них - знать, о чем думают интеллигенция, народ. Так объясняет свой замысел Михаил Сергеевич, отклоняя мои рекомендации: если уж создан Совет, ввести в него влиятельных и популярных политических деятелей - Ельцина, Сахарова, Собчака, а также многообещающих молодых парламентариев.
      - Если я вас правильно понял, - говорю я ему, - вы хотите иметь консультативный орган при президенте, члены которого не будут обладать никакими полномочиями - за исключением, естественно, министров. В таком случае почему бы не назвать этот орган президентским советом?
      И вот вновь назначенные его члены уже пожимают друг другу руки, готовясь к дружной совместной работе, интересуются, будут ли им отведены кабинеты в Кремле, полагается ли секретарша, какая информация будет поступать каждому. Горбачев, открывая заседание, говорит о важном предначертании Совета, о том, какие надежды возлагает на вошедших в его состав выдающихся граждан. В торжественной обстановке, как своего рода инаугурация, проходит первое заседание Президентского совета в Кремлевском зале на четвертом этаже, где обычно вручаются правительственные награды. Затем с увеличивающимися интервалами были проведены еще два-три заседания. И случилось то, что с неизбежностью должно было случиться. Так уж устроено в природе: орган, не наделенный специальной полезной функцией, отмирает.
      Сотворив Совет, в котором государственные чиновники и служители муз должны были советоваться неизвестно о чем, сам президент очень скоро потерял к нему интерес и попросту перестал собирать. Со своей стороны, быстро заскучали писатели, которые не привыкли протирать брюки в правительственных креслах, и разъехались по домам защищать мир, природу, а главное - писать романы. Маялись бездельем и только после долгих препирательств с Болдиным получили кабинеты "деловые люди": Ревенко, Примаков, Бакатин. Да и потом им приходилось в основном ждать, пока президент даст какое-то поручение, а в оставше-еся время ходить друг к другу и сетовать на никчемность своего положения. Одни только Яковлев да Медведев были при деле - как писали в Волынском доклад к очередному форуму, так и продолжали заниматься тем же в новом ранге.
      Кто-то тогда сострил: "Что такое член Президентского совета? Это безработный с президентским окладом".
      Вся эта история лишний раз свидетельствует об одной из характерных черт Горбачева - безразличии к формальным институтам, причем даже к тем, которые он сам творил, и даже больше именно к этим, поскольку в нем склонность к вольной импровизации странным образом сочетается с почтением к традициям. Будучи человеком деятельным и неравнодушным, смолоду приученным к долгому и напряженному трудовому дню, он чуть ли не ежедневно совещался с премьером, теребил руководителей ключевых ведомств, принимал зарубежных гостей. Но удовольствием для него было встречаться с учеными, писателями, артистами, журналистами, людьми творческими, кого интересно послушать и перед кем можно блеснуть. Попытавшись запрячь в одну телегу коня и трепетную лань, Михаил Сергеевич очень скоро убедился, что попытка эта негодная, от Президентского совета ни практической пользы, ни отдохновения души. Правда, он уже занесен в Конституцию, но бог с ним.
      Охладев к никчемному своему детищу, Горбачев находит ему замену в неформальных встречах. Этот своеобразный стиль управления, манеру создавать заведомо ненужные органы, а затем игнорировать их и действовать через другие каналы обнаруживает не только описанная печальная история Президентского совета. В конце концов в государственном деле, как во всяком другом, единичное неудачное решение еще не повод для критики. Тем более, если оно не повлекло катастрофических последствий. А создание Президентского совета было делом невредным, только бесполезным.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46