С вождями и без них

      - Этак вы, старший лейтенант, по селу ухнете, - сказал председатель комиссии. - Поезжайте, разберитесь, что там у вас происходит. Доложите рапортом.
      Вернувшись на батарею и выяснив, в чем дело, я с яростью набросился на командира огневого взвода, по халатности которого случился этот позор. Он ухитрился "отметиться" по шесту, который был воткнут в сено на телеге. Крестьянин переехал на несколько десятков метров собирать сено с другого участка, соответственно наводилась пушка.
      Доложил. Пожурили, но наказывать не стали.
      Спустя 40 лет, 9 мая 1985 года, мы вспоминали эти и другие эпизоды войны страшные, горькие, веселые, радостные, - были ведь и такие, - с моим другом Иваном Михайловичем Хромушкиным на встрече в музее 2-й гвардейской армии в 102-й школе Москвы. Был Иван скромным безотказным работягой на войне, таким остался и после. С жильем плоховато, пенсия нищенская, глаза почти не видят.
      - А так ничего, нам повезло, мы еще живы, другие, совсем молодые, умирают в Афганистане, - сказал он, поднимая граненый стакан со ста граммами. Теперь помянул бы Карабах, Чечню, Косово... Что еще впереди?
      Обсуждали и главнокомандующего - как без этого. Историкам есть, конечно, в чем его винить: пересажал добрую треть высшего комсостава, не прислушался к сигналам разведки. Но чтобы оценить роль Сталина, достаточно представить на его месте Ельцина.
      В Баку. Учение
      Победоносная армия, еще не расхоложенная долгим миром и готовая - дай только приказ! - рвануть до Ла-Манша, неохотно отпускала молодых офицеров, прошедших выучку войны. Меня приглашали в штаб Белорусского военного округа, предлагали на выбор Военно-политическую либо Артиллерийскую академию. Пришло приглашение и из Военно-юридической - это уже постарались московские родичи, знакомые с тогдашним ее начальником Виктором Михайловичем Чхиквадзе. С ним я встретился позднее, когда он уже стал директором Института государства и права. При нем я защищал докторскую, с его "подачи" унаследовал президентство в Советской ассоциации политических наук. Он постарше меня, теперь уже реже выбирается на академические сходки. Всякий раз, когда это случается, я рад сказать ему и услышать от него доброе слово. Наверное, у каждого есть такие люди - не близкие друзья, но и не просто знакомые.
      Но в то время у меня было стойкое желание "снять шинель и идти домой". Отклонив несколько прошений о демобилизации, местное военное начальство махнуло на меня рукой и согласилось удовлетворить просьбу о переводе в Бакинский военный округ. Там тоже не обошлось без волокиты, но вопрос все же удалось решить "по-восточному", то есть посредством кумовства. Впрочем, кажется, это грех общечеловеческий. У отца нашелся знакомый адвокат, у которого был знакомый инженер, чей знакомый врач был братом жены начальника отдела кадров округа. Не ручаюсь, но примерно так. Сигнал, прошедший по этой цепочке, вернулся с благоприятным ответом, еще несколько раз проследовал туда-обратно, и через пару месяцев я сидел перед моложавым полковником, который листал мое дело, отправляя в рот одну за другой сочные инжирины. Если б не они, я его никогда б не запомнил.
      Тяжело вздохнув, он захлопнул папку.
      - Понимаешь, есть проблема.
      - В чем дело? - Я встревожился. По цепочке передали, что дело в шляпе, остаются формальности. И вдруг...
      - У тебя нет наказаний, выговоров, не за что зацепиться.
      - Не может быть! В училище получил два наряда вне очереди. На фронте десять суток ареста.
      - Это ерунда, не записано.
      - А что, увольняют только провинившихся?
      - Нет. Отпускаем тех, кто учился в вузе или работал до войны по профессии. Если, конечно, сам захочет. А кто стал офицером после десятилетки, хорошо себя показал на фронте, - считается перспективным кадром. Таких отпускать не приказано. Наоборот, выдвигать, посылать в академии. Хочешь, я тебя направлю?
      - Спасибо. Мне уже предлагали. Что же делать, товарищ полковник?
      Он, забросив в рот очередную инжирину, состроил сочувственную мину и пожал плечами, давая понять, что не видит выхода. У меня сердце упало. Насладившись моим замешательством и сочтя, что достаточно набил цену своей услуге, полковник сказал загадочно:
      - Есть одна статья... - Я встрепенулся. - Разрешено увольнять с плохими характеристиками: нарушал дисциплину, склонен к выпивке, недостаточно строг к подчиненным...
      - Вот! - вырвалось у меня.
      - Что, эту статью хочешь?
      - Не то что хочу, но переживу.
      Он посмотрел на меня с усмешкой.
      - А ты действительно был запанибрата с солдатами?
      - Как сказать... Если так называется хорошее к ним отношение...
      Полковник черканул несколько строк, протянул мне записку.
      - Иди в комнату напротив, там тебя оформят.
      Я рассыпался в благодарностях.
      - Не меня благодари, Ашота Арамаисовича. Передай ему привет от меня.
      Упомянутый Ашот был самой влиятельной фигурой в цепочке.
      Моим первым начальником на гражданке следует, очевидно, считать декана юридического факультета Азербайджанского университета Касума Джафаровича Джафарова. С ним я столкнулся дважды: при поступлении на учебу и после ее окончания.
      Фронтовики, окончившие десятилетку, освобождались от вступительных экзаменов. Оформив честь по чести все документы, я получил студенческую книжку и отправился за подписью декана на факультет, расположенный отдельно от основного здания университета. Секретарша, окруженная стайкой абитуриентов, кивнула в сторону массивных дверей. Стучу - ответа нет, погромче - тишина. Оглядываюсь, она жестами дает понять, что декан у себя, спит. Дергаю дверь заперта. Начинаю барабанить - слышу раздраженный голос:
      - Кто там?
      - Касум Джафарович, к вам можно?
      - Касума Джафаровича здесь нет, он в университете.
      Я недоуменно смотрю на секретаршу. Она смеется:
      - Теперь уж ни за что не откроет. Придется вам прийти в другой раз. - И дает дружеский совет: - Не признавайтесь, что это вы его разбудили.
      Учился я экстерном. Память свежая, за два-три дня вызубрил учебник и пошел сдавать. Если предмет не очень интересовал - на другой день половину свежеприобретенных знаний выбросил из головы, очистил место для следующего. Зато в поте лица штудировал любимые - теорию государства и права, государственное, международное право, философию, политэкономию, английский. Тут уж по совести, с первоисточниками.
      Впрочем, больше времени, чем сама учеба, занимала беготня за всякими справками и направлениями, необходимость уломать преподавателя, упросить, чтобы принял у тебя зачет или экзамен. За экстерников им платили гроши, так что они от нашего брата бегали. Приходилось и в подъездах сторожить, и за пуговицу хватать, а молоденькую симпатичную преподавательницу латыни сводить в кино.
      Но вот позади пять курсов юрфака, пора писать диплом. В те дни в газетах часто печатались выступления Вышинского на международных форумах. Зловещая роль бывшего генерального прокурора в процессах 37-го года, проповедовавшаяся им, академиком от юриспруденции, "презумпция виновности" стали обсуждаться и осуждаться лишь после его смерти, последовавшей сразу после кончины Сталина. А тогда Андрей Януарьевич был весьма популярен своим ораторским искусством. Тем более в Баку, где еще сохранился дом с проступающей на стене надписью: "Аптека Вышинского". Кажется, она принадлежала дяде будущего министра.
      Его свирепое красноречие на конференции по Дунаю и толкнуло меня в международники.
      Полагалось иметь научного руководителя, я выбрал преподавателя кафедры международного права - не стану называть его фамилии, чтобы не срамить лишний раз. Его научное руководство свелось к утверждению темы, двум-трем собеседованиям и написанию отзыва на законченную работу. Поэтому я был не то что удивлен, а ошарашен, получив спустя несколько лет грозное письмо из Баку, в котором ставилось под сомнение мое авторство и заявлялось, что если я не смогу его доказать, то лишусь свидетельства о получении высшего образования. Оказывается, научный руководитель опубликовал мою дипломную работу под своим именем в университетском сборнике, а когда его схватили за руку, стал утверждать, что я писал под его диктовку.
      Опровергнуть домысел было нетрудно. К тому времени у меня в Москве были напечатаны несколько статей и две брошюры ("Социализм и равенство", "Коммунизм и свобода личности"). Достаточно было сличить стиль, чтобы убедиться, что диплом вышел из-под того же пера. Так я и отписал в ответ на угрозы. Хотел послать в ректорат резкое письмо, но воздержался по просьбе своего отца, который написал мне, что плагиат был случайный, просто нужно было сдать плановую работу, мой "тьютор" не успевал, стал перелопачивать свои архивы, натолкнулся на мою рукопись и принял ее за свою забытую студенческую работу, он раскаивается, а его враги ухватились за этот предлог, чтобы вышвырнуть из университета, откуда одного за другим изгоняют армян.
      Объяснение было никудышное, я лишний раз подивился доверчивости своего родителя, потом решил, что он просто заступился за человека по природной своей доброте. Как бы то ни было, от меня отвязались, видимо, удовольствовавшись изгнанием незадачливого плагиатора. Он переехал в другой город. Спустя несколько лет мне пришлось побывать в Баку, я получил приглашение выступить перед студентами и преподавателями юрфака и был удостоен радушного приема. Полагаю, это можно считать нормализацией моих отношений с alma mater. И моральной компенсацией за неприятности, которые пришлось пережить при получении все того же злосчастного диплома.
      Иду за свидетельством об окончании университета. Джафаров хмуро просматривает документы, поданные секретаршей, и изрекает:
      - Диплом не получишь.
      - Как?
      - В сорок седьмом поступил, а сейчас лето сорок девятого.
      - Ну и что?
      - За два года хочешь университет окончить? Посмотри на него, - обращается к секретарше, - какой ловкий.
      - Ленин за полтора года окончил.
      - Ты что, Ленин?
      - Я не Ленин, но мы все должны подражать ему.
      Этот довод несколько сбивает его с толку. С минуту он размышляет и находится:
      - Они там, - указывает пальцем в потолок, давая понять, что речь о вождях, - а мы здесь. Иди, через год придешь - подпишу.
      Выхожу убитый. В Москве уже начинаются приемные экзамены в аспирантуру, у меня все рассчитано по дням, а тут такой афронт. Иду к ректору - не принимает. Проректор по общественным дисциплинам вежливо выслушивает, сочувственно кивает, даже соединяется с Джафаровым по телефону, при мне начинает говорить, после двух-трех фраз переходит на азербайджанский. Кладет трубку, пожимает плечами: ничего, мол, не могу сделать.
      - Но вы же вправе его обязать!
      - Э, дорогой, при чем тут право. У него знаешь какие связи!
      Я был близок к отчаянию, когда кто-то посоветовал обратиться к секретарю партбюро университета Анушавану Агафоновичу Арзуманяну. Умный, порядочный человек. Выслушав меня, обещал разобраться, через день пригласил и вручил диплом.
      Так я получил возможность поступить в аспирантуру. Вскоре и Арзуманян переехал в столицу, где основал один из самых сильных академических институтов - "мировой экономики и международных отношений" и был его директором до своей кончины.
      * * *
      Баку не был провинциальным городом в обычном понимании, он обладал тем, что я бы назвал "интеллектуальным шармом". Дело не в том, что в азербайджанской столице были опера, театры, консерватория, филармония, университет, технические, медицинские и другие вузы - таким набором уже до войны могли похвастать все республиканские центры и крупные российские города. Приподнимал его над средним уровнем "класс" интеллигенции. В здешней индустрии подвизались тогдашние светила нефтехимии во главе с самим Губкиным. Филармоническим оркестром управлял маэстро Ниязи. Скрипичному мастерству в консерватории обучал Давид Ойстрах. На оперной сцене блистала лучшая в Союзе Кармен - Фатьма ханум Мухтарова. В оперетте - неподражаемый Аллегров, отец популярной поп-звезды.
      Самородки не являются на пустом месте, без школы, благоприятной атмосферы, отзывчивой и взыскательной публики. Вспоминаю своих школьных учителей математики и географии Авилова и Саллойда. В прошлом преподаватели гимназии, со знанием двух-трех языков, эрудированные, остроумные, аккуратно и даже чуть щегольски одетые, что было непросто в то время с их заработком. Полагаю, они потянули бы на нынешних университетских профессоров. Из таких, собственно говоря, и состояло бакинское общество. Мой отец был адвокатом, у нас дома часто собирались его друзья - врачи, инженеры, коллеги из юридической консультации, играли в преферанс за неимением других развлечений. Осмелюсь сказать: это были рафинированные интеллигенты.
      Чему азербайджанская столица обязана своим преуспеянием, не подлежит сомнению. Это - нефть. Вместе с передовой по тем временам техникой нефтедобычи Нобель привнес сюда элементы европейской культуры, на его промыслах рабочим строили приличные жилища, школы и больницы. Магнаты, вроде Нагиева и Манташева, не только просаживали миллионы за границей. Нефтеимперии нуждались в специалистах, которых вербовали где можно. Вокруг них складывалась инфраструктура сервиса - приглашали гувернанток со знанием французского, как петербургская знать в послепетровские времена. Звали для развлечения популярных артистов. Один из мультимиллионеров, Тагиев, щедро меценатствовал, построил для города оперу, университет и другие здания, посылал за свой счет юношей учиться в Сорбонну. "Черное золото" притягивало наряду с авантюристами искателей фортуны - энергичных администраторов, расторопных торговцев, толковых людей разных профессий. Революция порастрясла сложившуюся таким путем социальную среду, но она уцелела. Власть сменилась, нефть осталась.
      Особый культурный статус Баку подчеркивался и тем, что к нам в обязательном порядке жаловали все тогдашние знаменитости. Не проходило недели, чтобы местные театралы и меломаны не были озабочены доставанием билетов на очередного знатного гастролера. Сразу по возвращении на родину побывал с концертами Вертинский. Моя студенческая компания отбила ладони аплодисментами. В антракте меня уговорили сходить за автографом: орденоносцу не откажет. Артист сидел перед зеркальцем в уборной, вокруг щебетали несколько его поклонниц. Был он оживлен, говорил, что ожидал теплого приема, но бакинская публика просто его покорила: "Здесь меня не забыли". Я вклинился, сказав, что не только старшее поколение любит его песни, теперь ими увлекается и молодежь. Это было чистой правдой, во всяком случае в моем кругу. (Я абсолютно лишен певческих способностей и обделен голосом, но, как ни странно, наловчился прилично подражать исполнению песен маэстро, причем моим "хитом" был "Прощальный ужин".) Старик был растроган, обнял меня, пожелал счастья. Тысячи лиц стерлись в памяти, в том числе многие, с которыми пришлось долго общаться. А вот лицо Вертинского, стоит прозвучать этому имени, сразу как живое перед глазами.
      Смолоду привыкнув жить своим горбом и даже помогать родителям (они получали "денежное довольствие" и продовольственный паек за сына-фронтовика), я испытывал неловкость от того, что пришлось два года учебы быть на отцовском иждивении. Зарабатывал он рублей семьсот-восемьсот, жили мы скудно, хватало только на пропитание. Как-то подзащитный из деревни, которого он выручил, принес барашка. Отец его прогнал, за что получил нагоняй от мамы, упреки в гордячестве при неспособности содержать семью: "Посмотри на своих коллег!"
      Действительно, в юридической консультации, где он трудился, таких горемык было немного. Адвокаты, менее отягощенные представлениями о чести, не стеснялись брать "калым" поверх официальной мизерной платы. Были и рекордсмены, загребавшие бешеные деньги. Рассказывали о хитреце, который разыгрывал целый спектакль, чтобы вселить в клиента уверенность в благополучном исходе дела и заставить его раскошелиться. Служитель Фемиды доставал из ящика письменного стола телефонный аппарат, якобы связывавший его непосредственно с могущественным "начальником Азербайджана" Багировым.
      - Мир Джаффар Аббасович? Приветствую вас! Такое вот уголовное дело... Да, человек осужден несправедливо... Вы дадите указание?.. Можно надеяться?..
      На темного сельского ходатая сценка производила неотразимое впечатление. Спрятав телефон, адвокат объяснял, что Багиров обещал лично рассмотреть дело, но гарантий оправдания, конечно, дать не может. Плохо кончится - гонорар, исчислявшийся в десятках, а то и в сотнях тысяч рублей, будет возвращен. Дальше все делалось "по совести": давалась взятка судье, приговор смягчался, клиент оставался доволен. Ну а если по каким-то причинам плутовство срывалось, мошенник честно возвращал гонорар, удерживая скромную оплату издержек.
      Для тех, кто усомнится в возможности подобного казуса, расскажу о нашумевшем деле, иллюстрирующем размах коррупции в те времена. Согласно пятилетнему плану в одном из сельских районов республики следовало построить школу. Были выделены ассигнования, зафиксирована приемка здания, набран штат учителей, выплачивалась зарплата, в отдел народного образования стали исправно поступать тетрадки с ученическими диктантами, исправленными ошибками и оценками. Ну а затем выяснилось, что школы нет и в помине, а тетрадки скупались в соседнем районе.
      Грандиозная афера? Детские забавы по сравнению с размахом и изобретательностью жулья в 90-е годы. Тогда воровали тайно и время от времени все-таки попадали за решетку. Теперь воруют в открытую, на виду у всего мира, и чаще всего это сходит с рук. С другой стороны, тогда у несправедливо осужденных в том же Азербайджане или других республиках была надежда, что в Москве ошибку исправят. Отцу и дяде удавалось в ряде случаев добиться прокурорского протеста и пересмотра приговора. Теперь усилиями коррумпированной власти и продажных "хранителей Закона" престиж правосудия в глазах граждан упал дальше некуда, а Генеральная прокуратура вообще ассоциируется с вертепом.
      Решив помочь родителям, хотя бы не брать из тощего семейного бюджета деньги на личные нужды, я стал наниматься в помощники по следственным делам. Доход это занятие приносило не ахти какой (на папиросы да билеты в кино), зато засчитывалось за обязательную на юрфаке практику. Самым любопытным из дел, в расследовании которых мне пришлось участвовать, стало хищение на пивзаводе. Началось с недолива в киосках. Уличенные на месте продавцы оправдывались тем, что с завода поступают неполные бочки. Приехала туда наша бригада, нас разослали по цехам с заданием "присмотреться". Три дня толкались, расспрашивали технологов и рабочих, усиленно припоминая похожие случаи в читанной детективной литературе и пытаясь угадать, как стал бы на нашем месте действовать Шерлок Холмс. Ни малейшей зацепки. На четвертый день собрал практикантов следователь (кажется, его фамилия была Сеидбейли), опытный сыщик, терпеливо выслушал наши доклады и рассказал, каким простым способом плуты проворачивали свое дельце. Перед отправкой в торговую сеть добавляли в пиво химикалий, увеличивался слой пены, бочка наполнялась до краев. Конечно, обман легко обнаруживался при контроле веса, но там у них был свой человек.
      Этот опыт оказался для меня по-своему полезен, помог понять, что следствие - не моя планида. От природы я рассеян, чувствую себя комфортно в сфере логических абстракций, обделен цепкой наблюдательностью и вниманием к деталям, которыми славятся настоящие сыщики.
      Иду как-то по городу, вижу объявление: приглашаются желающие поступить на двухгодичные курсы иностранных языков. Положение супердержавы, в которую превращался Советский Союз, требовало многократного умножения переводческих кадров, да и нужны были преподаватели языков в сельских школах. Для меня находка - изучу английский, осуществив давнее свое намерение. Не помешает и стипендия, которой я, как экстерник, был лишен в университете. Двести рублей не так уж мало, если пачка "Казбека" стоит три с мелочью.
      Курсы были очные, занимались по вечерам, но я был на вольном режиме. Среди слушателей всего четверо-пятеро мужчин и те со школьной скамьи. Я оказался в роли своего рода паши, был с ходу избран секретарем партячейки, преподаватели обращались ко мне с подчеркнутым уважением. Прав был Цезарь, сказавший, что лучше быть первым в провинции, чем последним в Риме. Курсы стали моей провинцией. Я был верховным авторитетом для "мальцов" (моложе на пять лет, а в юности это целая вечность), мирил и разнимал их, когда они сцеплялись, милостиво принимал почести, позволял девицам влюбляться в себя, но не снисходил до интрижек и держался особняком. У меня была своя компания - мои сверстники.
      Почти все школьные соученики по разным причинам на фронт не попали. Одни пошли работать на военные заводы, получили бронь. Других признали негодными к воинской службе. Третьи откупились. Были и такие, что перед призывом внезапно заболевали дизентерией, которая чудесным образом излечивалась после. Додика Рысс, с которым мы дружили с 3-го класса, забраковали за плохое зрение. Он и вовлек меня в свою компанию. Молодые люди только что обзавелись дипломами инженеров, врачей, юристов, делали первые шаги на трудовом поприще.
      Я был единственным в компании с одной десятилеткой за спиной, но не чувствовал себя ущемленным. У меня было более весомое образование, чем вузовское, - тысячи километров, пройденные дорогами войны. К тому же быстро наверстал время, упущенное для учебы. Поэтому и выбрал юридический. Не будь войны, пошел бы на физмат.
      Собирались по выходным, а иной раз и в будние дни побалагурить за бутылкой вина, устраивали танцевальные вечера, играли в карты, упражнялись в остроумии и стихосложении. В жаркие дни ездили в загородные пляжные местечки искупаться и позагорать. Словом, занимались тем, чем занимаются молодежные компании во всем мире, - тусовались. Только теперь я понял, насколько удачно придумано это словечко. Оно неизмеримо богаче унылого выражения - проводили время.
      Странно устроена наша память. Иной раз нужные тебе позарез сведения из нее клещами не вытянешь. Но если все-таки всплывет со дна эпизод, заваленный чем попало, то он может зацепить и вытянуть на поверхность все, что лежало рядом. Вот сказал я "ездили на пляж", и перед глазами ожила в подробностях колоритная сценка. Сбор назначен в 7 у входа в рынок, стоящий в двухстах метрах от вокзала, где нам предстоит погрузиться в пригородные электрички. Мне поручено купить провизию, поэтому я прихожу пораньше. Официально рынок еще закрыт, но проскользнуть за ворота можно. Торговцы уже расположились на своих местах, столы завалены огромными сочными помидорами, аппетитными огурчиками, ароматным перцем, вкуснейшими сортами местного винограда (шаани и саргилля), финиками, инжиром, арбузами... Чего там только нет! Прицениваясь, замечаю приближение упитанного милиционера и прячусь за стойку: еще заорет, что рынок не открыли, придется околачиваться у ворот. Он подходит к стойке, долго выбирает, наконец, указывая пальцем, велит положить в корзину приглянувшиеся продукты. Корзина быстро наполняется, милиционер, вероятно призванный наблюдать за порядком на рынке, отдает ее подростку, видно сыну, наказывая бежать домой и вернуться за второй порцией. Продавцы, у которых страж порядка что-то взял, не выказывают и тени недовольства (себе дороже!), напротив, похоже, рады, что их благородие обратился именно к ним. Наконец милиционер удаляется, и я приступаю к покупкам.
      В преферанс я научился играть чуть ли не в дошкольные годы. Телевизоров не было, карты были основным развлечением. У нас дома собирались чуть ли не через день, и мне дозволяли присутствовать при игре, которая велась обычно по азартным южным или кавказским правилам, со скачками. Популярен был преферанс на фронте в выдававшиеся промежутки между боями и особенно во время долгого сидения в обороне. И уж совсем не обходилось без него в железнодорожных путешествиях. Случалось, едущие на курорт проигрывались в пух и прах и возвращались домой, не добравшись до моря.
      У нас до таких трагедий не доходило. Играли "по маленькой", проигрывали и выигрывали умеренно, не стрелялись и канделябрами друг друга не били. Больше риска случалось при игре в покер. Как я ни старался, но изобразить непроницаемое выражение лица не удавалось. А раз не можешь подражать героям Брет Гарта Гэмлину и Окхэрсту, рассчитывай на "госпожу удачу". Она ко мне располагалась не лицом и не спиной - боком, позволяя не слишком много проигрывать и примерно столько же выигрывать. Очевидно, я - центрист не только по темпераменту и политическим убеждениям, но и по приговору фортуны.
      Время от времени случались забавные эпизоды. Алик Вержбицкий, без сомнения, самый красивый молодой человек в городе, кумир бакинских девиц, заявился однажды с Золотой Звездой Героя на лацкане пиджака. Как ни в чем не бывало уселся играть. Кто-то не удержался, спросил, откуда "звезда". "Не хочу хвалиться, ребята, - ответил Алик, - недавно меня вызвали в Москву, вручили награду за спасение нескольких человек во время поездки на фронт. Эшелон разбомбили, ну, я вытащил их из-под горящих обломков. Ладно, не отвлекайтесь на пустяки, сдавайте".
      Я, только приобщившийся к компании, простодушно осведомился потом у других, правда ли это. Надо мной посмеялись: оказывается, у Алика как раз и случилась допризывная дизентерия, а "звездочку" он выпросил у владельца-героя, который от безденежья иногда сдает ее в аренду. Походил Алик с неделю, потом был вызван в ректорат мединститута, где учился, с требованием представить документы на награду. Пришлось с ней расстаться.
      Был в нашем обществе другой выразительный персонаж - Лаптев. Недурной поэт, печатался изредка в местных изданиях и готовился завоевать мир. Стихи у него были изысканные, декадентские, вполне гармонировавшие с обликом: безупречно очерченное бледное лицо, томные глаза, тонкие девичьи брови, блестящие черные волосы. Читая свои стихи, сопровождал их изящными жестами, чем-то напоминая автопортрет Антониса Ван Дейка. Увы, так и не взобрался на Парнас, кажется, осел в каком-то издательстве. К другим фортуна тоже оказалась не то что злой - равнодушной. Додика на старости лет приютила родина предков Израиль. Словом, одних уж нет, а те далече.
      Компании все-таки существуют для времяпрепровождения. Для души был у меня свой дружеский круг: моя двоюродная сестра Нонна и ее подруга по консерватории Женя Серович. Обе преуспели в своей профессии, одна - известный музыковед, другая многие годы преподает в Гнесинке. Друзья тоже в грязь лицом не ударили. Раймонд Гарегинович Карагедов был отличным экономистом, трудился в научных институтах в Новосибирске и Ереване. Гриша Шакарян возглавлял конструкторское бюро, награждался государственной премией за создание навигационного оборудования для военных кораблей. Несколько лет бился за разрешение передать свои изобретения в гражданский флот, доказывал: потеряем время - аналогичные технологии появятся за рубежом, упустим выгоду, будем вынуждены догонять там, где могли бы задавать тон. Не сумел доказать, точнее - не успел.
      Самый близкий мой бакинский друг Рафик Матевосян, меломан, романтик и незаурядный математик. Успех в жизни достался ему непросто. Рвался после десятилетки на фронт, не пустили - отец, крупный хозяйственник, был осужден как "враг народа". Впоследствии реабилитирован, но Рафику пришлось ловить подозрительные взгляды кадровиков и ощущать на своем жизненном пути постоянное "сопротивление материала". Он пробился, не сохранив и тени обиды на Систему. Будучи уже доктором наук, руководителем отдела в засекреченном институте, так и не получил партийного билета, но горевал за распавшийся Союз больше, чем иные его столпы. Вот кто, наверное, может без оговорок считаться советским человеком.
      Вспоминаю вас, друзья, молодыми и полными надежд. Мы лениво прогуливаемся по бульвару, вдыхая смесь запахов моря и цветов. Очарование южной ночи настраивает на лирический лад. Рафик, все еще не расставшийся с мечтой стать оперным певцом, пропоет вполголоса арию Герцога. Потом мы затянем под гитару модную в те времена песенку из французского фильма:
      Жизнь так хороша,
      Нет ни гроша,
      Надо смеяться и петь.
      Если денег нет,
      Мой тебе совет:
      Их и не стоит иметь.
      Крыши Парижа
      Ты видишь вокруг,
      Счастье не в деньгах,
      Мой друг!
      К нам присоединяются прохожие, образуя круг - символ общения. В карманах пустота, но мы безумно веселы. Все ведь впереди.
      К началу 50-х годов, когда я приобрел профессию и задался вопросом: "Что дальше?", из Баку уже начинался великий исход. Почин положили "звезды". Едва загораясь на местном небосклоне, они получали лестные приглашения перебраться в столицу. Потянулись туда, как растиньяки в Париж, честолюбивые юноши и девицы, не чаявшие найти применение своим талантам в родном городе. Это было еще в рамках извечной традиции. Москва, как всякий стольный град, жадно всасывала в себя даровитую молодую поросль вместе с искателями легкой карьеры, просто желающими получше устроиться в жизни или путешествующими, чтобы мир посмотреть, себя показать. "Человеческая дань", которую провинция платит столице, не имея даже возможности предъявить встречный счет, чувствительна, но в конце концов возмещается приростом новых дарований. К тому же часть "искателей", не найдя себе места в мегаполисе с его изматывающим жизненным ритмом, возвращается восвояси.
      Словом, в общественном механизме существуют своего рода узлы саморегуляции, более или менее рационально распределяющие мятущуюся людскую стихию. Власть может помогать этому органическому процессу "определения судеб" умными законами, а может и коверкать его. Именно это случилось, когда Багиров и его соратники начали методически выдавливать из республики "инородцев", высвобождать место для выпускников вузов - азербайджанцев. Первыми, кому пришлось "посторониться", стали армяне, русские, евреи и прочие "инородцы", занимавшие командные посты. За ними - служилые среднего звена. А там и рядовые.
      Мои дядя и отец были профессионалами. Порядочные люди, подношений от клиентов не требовали, с коллегами жили ладно, перед начальством не заносились. Но вот началась "кампания", их, как и других адвокатов "некоренной национальности", стали выживать, лишая даже скромного заработка. Отец сдался первым, уехал в Краснодар. Дядя еще несколько лет держался, в конце концов против него начали фабриковать дело о взятке. Прямо дали понять: не уедешь посадим. Искать правды было не у кого. Его с семьей приютили родственники в Москве.