Но в округе своем побывал только раз, перед выборами. Встреча была торжественная, на собраниях в колхозных клубах "доверенные лица" не стеснялись в эпитетах ("выдающийся деятель партии и государства", "крупнейший ученый" и т. д.). Окончательно смутил меня престарелый акын, произнесший под "перебор" национального инструмента огромную поэму в мою честь. Повсюду устраивались пиршества с участием местного начальства, люди там гостеприимные, да и выпить за казенный счет кто не дурак. Побывал я на заводе, где ткутся знаменитые туркменские ковры, на хлопковых плантациях и животноводческих фермах, в крестьянских домах. Жили там небогато, но не бедствовали. Больше всего удивили сельские клубы: массивные сооружения из кирпича и туфа с колоннами, зрительным залом, уставленным мягкими креслами, танцевальной и спортивной площадками, кабинетами для занятий всевозможных кружков.
      В заключение показали мне величественную башню, вонзающуюся в небо и выложенную мозаикой, - ее построила в Средние века безутешная жена правителя, который уехал, кажется, на охоту и пропал без вести. По моей просьбе договорились с соседями из Узбекистана и заехали напоследок в Хиву.
      Мой депутатский мандат свелся к "сидению" на двух-трех заседаниях Верховного Совета среди туркменской делегации и подниманию красной карточки "за", когда предлагалось голосовать. Этот ритуал казался нелепым на фоне участившихся призывов Кремля перестраиваться и утверждать народное самоуправление. Генсек тогда носился с этой идеей, и в одной из поездок в самолете у нас с ним даже завязалась дискуссия. Я говорил, что самоуправленческие механизмы пригодны на местном, муниципальном уровне, на верхних же этажах политической системы нужны представительные, исполнительные, судебные органы власти, олицетворяющие государственность. Михаил Сергеевич упрекнул меня в догматизме, хотя вскоре и сам охладел к самоуправленческой утопии.
      С того момента как я был "произведен" в первые замы, мне пришлось сопровождать нового генсека во всех его поездках по социалистическим странам. Тогда сложился и ритуал этих поездок, существенно отличавшийся от брежневского. Хотя "увертюра" - проводы лидера вроде бы проходили по той же схеме, опытный глаз советолога приметил бы некоторые нюансы. Приглашались не все члены Политбюро, а главное - обходились без объятий и поцелуев, простым рукопожатием. При Брежневе члены делегации и тем более сопровождающие лица не удостаивались чести быть приглашенными в его отсек; всю дорогу они были предоставлены сами себе, что, бесспорно, имело свои преимущества. Самолично утвердив текст своего выступления в гостях, Леонид Ильич больше об этом не думал, редко когда призывал он к себе Александрова-Агентова, чтобы внести какую-нибудь поправку.
      Иное дело Горбачев. Почти сразу после взлета он приглашал постоянных своих спутников в этих поездках - Яковлева, Медведева, Фролова, меня и Болдина - к себе и предлагал еще раз "пройтись" по проектам речей и памяток для бесед. Нередко эта "проходка" приводила к тому, что заготовленные материалы передиктовывались заново и по приезде на место стенографистки, иногда с помощью срочно мобилизуемых машинисток из посольства, чуть ли не до утра печатали их на больших листках, чтобы генсеку было удобно читать. Само собой разумеется, на мне лежала ответственность за то, чтобы тщательно выверить тексты, удостовериться, что в "самолетном творчестве" не была нарушена логическая связь между абзацами или, чего хуже, образовались прямые повторения. Впрочем, Горбачев почти не заглядывал в "памятку", то и дело отвлекался от заготовленного текста, от чего гораздо сложнее было готовить речи к печати.
      По-своему Михаил Сергеевич проводил и концовки визитов. В последний вечер перед отлетом он собирал членов делегации и сопровождающих лиц за ужином. Обстановка была демократической, приглашались и референты-переводчики, не чувствовалось и следа скованности присутствием высочайшего начальства. Веселящие напитки употреблялись умеренно, серьезный анализ итогов визита перемежался обсуждением положения в стране, реминисценциями из прошлой политической жизни, бывало и анекдотами, как во всяком нормальном застолье. Присутствие Раисы Максимовны, сопровождавшей мужа во всех поездках, устанавливало жесткую черту благопристойности, какая обычно пересекается в чисто мужском обществе. При врожденном чувстве собственного достоинства, она обладала своего рода политической интуицией: не перебивая, с подчеркнутым вниманием выслушивала Михаила Сергеевича, давая понять своим видом, что, как и все мы, воспринимает его в качестве лидера. В то же время, когда речь заходила о житейских делах, позволяла себе ненавязчиво поправить его или шуткой смягчить неудачно оброненное словцо. Восстанавливая в памяти эти сцены, уместно сказать, что она была для него ангелом-хранителем.
      В тех случаях, когда не удавалось завершить визит ужином в "своем кругу", это делалось обычно уже в самолете. Когда мы возвращались из Белграда, уже незадолго перед посадкой, Раиса Максимовна сказала:
      - Миша, мне кажется, здесь товарищи, на которых можно положиться, сложилась команда Горбачева. - Она обвела глазами присутствующих.
      Горбачев смолчал. По выражению лица мне показалось, что его несколько задела эта подсказка. Может быть, не столько по существу - вероятно, такая мысль уже бродила у него в голове, - сколько из затронутого самолюбия. Кроме того, не в его натуре проявлять открытое благоволение к кому-либо - привычка, воспитанная многими годами "тренинга" в партийном аппарате, где не принято вносить эмоции в отношения начальника со своими сотрудниками.
      Это, насколько помню, был единственный случай, когда Раиса Максимовна позволила себе при людях дать ему совет по достаточно серьезному вопросу, каким является для всякого лидера формирование своей "команды". И по тому, как он отреагировал, я понял, насколько безосновательны слухи о якобы безоговорочном его послушании ее капризам. Кстати, и упомянутый совет относительно "команды" был воспринят им, ну разве что на одну треть. Горбачев относится к лидерам, избегающим плотно связывать себя с окружением, предпочитающим сохранять полную свободу рук, не быть кому-то слишком уж обязанным.
      Конечно, иметь свой круг единомышленников, на которых можешь полностью положиться, большое благо для всякого лидера, будь то глава государства, вождь политической партии или менеджер корпорации. С другой стороны, привыкание к людям осложняет возможность от них избавиться, когда того потребует политическая конъюнктура или в его глазах утратили ценность их деловые качества. Часто бывает и так, что сам он отступил от идей, которые их объединяли в одну команду, пошел на какие-то сделки с совестью, опустился нравственно, и ему не очень приятно выслушивать упреки и назидания от соратников, считающих, что долгое и безупречное служение дает им право воздействовать на шефа - разумеется, в его же интересах. А если даже у них достает осторожности или такта не пускаться в это бесполезное занятие, человеку, который сам сознает, что изменился в худшую сторону, не слишком приятно ловить на себе укоризненные взгляды чем-то недовольных и чувствующих себя обиженными вчерашних любимцев.
      Мне кажется, в этом одна из причин, почему Ельцин регулярно избавлялся от своих фаворитов - с него доставало нотаций, которыми потчевали дома, в семье. Избыток эмоций и недостаток культуры послужили причиной непомерной переоценки им своих фаворитов, а неуверенность в себе, явная растерянность перед необходимостью решать сложнейшие проблемы, то и дело возникающие на верхнем уровне государственного управления, побуждали всецело довериться человеку, который знает (по крайней мере решительно и безоговорочно заявляет, что знает), что нужно делать. Случай в истории не новый. Она знает множество правителей, подпадавших всецело под влияние решительных и самоуверенных советников, чаще прохвостов и шарлатанов, и позволявших последним править от своего имени. Ельцина в известной мере выручало то, что при невысоком интеллекте он обладает сильной волей, поэтому никому из фаворитов не удавалось завладеть им надолго. Он избавлялся от них не столько потому, что разочаровался в их способностях, сколько потому, что тяготился угрозой оказаться в подчиненном положении. Изгоняя через несколько месяцев человека, который вроде бы послан провидением спасти Россию, президент доказывал всем, и прежде всего самому себе, что он главный.
      Горбачев, по моим наблюдениям, избегал чрезмерно приближать к себе кого-либо прежде всего потому, что чувствовал себя достаточно уверенно, не нуждался в интеллектуальном или нравственном наставнике. Человек он живой, отзывчивый, общительный, и, как сам рассказывает в книге "Жизнь и реформы", у них с Раисой Максимовной было много друзей. Но все это частные, личные друзья, не те, кого можно назвать друзьями государственными или политическими. У него, как у лидера, можно сказать, существовало три команды. Первая, с которой он делил труды по управлению страной - Политбюро ЦК КПСС, потом Государственный совет. Вторая, через которую он стремился влиять на умы, состояла преимущественно из руководителей средств массовой информации, известных журналистов, знаменитых писателей, с которыми он регулярно встречался; попытался даже придать официозный характер своим связям с творческой интеллигенцией, включив ее представителей в Президентский совет. Наконец, третья состояла из узкого круга единомышленников, своего рода мозгового центра, в котором вынашивались и шлифовались замыслы реформ, готовились его речи, выступления, документы. У этой группы, безусловно, больше оснований считаться "командой Горбачева", в особенности после того, как Политбюро утеряло свои функции и власть перетекла в государственные структуры. Но там, где, повторяю, существовало три команды, не приходится говорить об одной. Наш узкий творческий кружок состоял главным образом из консультантов - мыслящих и пишущих людей, так или иначе "ходивших в политику", но не являющихся политическими деятелями в полном значении этого слова .
      Сам я, как уже говорил, был призван в эту "третью команду" Горбачева, когда он решился приступить к политической реформе и ощутил потребность иметь в своем "мозговом центре" политолога. Это было сделано в экономной манере, без раздувания штатов, до чего Михаил Сергеевич не охоч. Его помощником по "социалистическому лагерю" был в то время Виктор Васильевич Шарапов, китаист, сотрудничавший в таком же качестве с Андроповым. Его направили послом в Болгарию. Мне же было предложено продолжить то, чем я занимался без малого четверть века работы на Старой площади, и одновременно "размышлять" над проблемами совершенствования политической системы.
      Генсек через Медведева заранее поставил меня в известность о своем намерении, поинтересовавшись, как я к этому отнесусь. У меня была стойкая неприязнь к самому слову "помощник", оно ассоциировалось с безликим чиновником, подносящим в полупоклоне бумаги на подпись высокому начальнику. С другой стороны, опыт общения с Горбачевым исключал подобную модель отношений. Уже ходившие в помощниках Черняев, Фролов, Смирнов, тот же Шарапов в один голос заверяли, что "скучно не будет", в окружении генерального каждый волен говорить, что думает, атмосфера вполне демократическая. Главное же - судьба подкинула мне на склоне лет уникальный шанс споспешествовать тому, о чем я думал и по возможности писал на протяжении всей своей творческой жизни, утверждению политической свободы, устранению разрыва между официальной концепцией советской системы и практикой.
      ...18 февраля 1988 года. В Кремле заседает Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза. Десятки хрустальных люстр заливают светом Зал пленумов, размерами и красотой убранства не уступающий иному православному собору. Сходство усиливают скульптурные фигуры, установленные в нишах стен из белого мрамора, - только это не святые, а люди труда, символизирующие социалистическое царство - рабочий, колхозница, ученый. В просторных креслах из карельской березы - члены ЦК, они же первые секретари областных комитетов партии, руководители республик, министры, генералы, космонавты, академики, народные артисты, художники, ударники производства. Каждый третий - Герой Советского Союза или Социалистического Труда, лауреат Ленинской или Государственной премии.
      Сиятельная правящая верхушка общества со смешанными чувствами надежды и тревоги посматривает на сцену, где за длинным столом привычно расположились властители судеб - члены Политбюро. На лицах "небожителей" ничего не прочесть, но у них неспокойно на душе. Ускорение, перестройка, демократизация, теперь аграрная реформа... Что еще придумает неугомонный генсек? Как бы он своими новациями не подорвал "устои". Впрочем, пока все это - декларации, партия крепко держит в руках власть...
      Генеральный по-хозяйски ведет собрание, время от времени прерывая ораторов длинными репликами, просматривая записки из зала и даже ухитряясь подписывать подносимые ему документы. Я наблюдаю за происходящим с галереи, куда допускаются приглашенные. Меж рядов пробирается референт Общего отдела, запыхавшись сообщает, что меня требует к себе Горбачев. "Как, - спрашиваю я, прямо сейчас, в президиум?" - "Да, да!" - нетерпеливо подтверждает посланец судьбы.
      Я боком вступаю на сцену, чувствуя на себе любопытствующие глаза зала, подхожу к Михаилу Сергеевичу. На секунду оторвавшись от бумаг, он спрашивает вполголоса: "Пойдешь ко мне помощником?" Времени вспоминать, как принято отвечать в таких случаях, нет. "К вам - да", - шепчу в ответ. Он с улыбкой кивает: "Готовь проект решения". Дело сделано. Я принят в узкий круг соратников человека, которому суждено изменить ход мировой истории.
      Отныне я буду присутствовать на заседаниях Политбюро, а затем Президентского совета, Совета Федерации, Госсовета. Записывать беседы Горбачева с руководителями многих государств и сопровождать его в зарубежных поездках. Участвовать в жарких спорах, которые велись в кабинетах на Старой площади и в Кремле, в загородных особняках Волынское и Ново-Огарево. Принимать "ходоков" из народа, выслушивать похвалы, сетования и просьбы служивых людей. Вести неофициальные переговоры с представителями различных партий и движений. Заступаться за просителей из творческой среды - ученой и писательской братии. Организовывать коллективы юристов, которым вменялась разработка проектов реформ. Толковать прессе смысл политических инициатив генсека, Председателя Верховного Совета, а затем первого и последнего Президента Советского Союза. И главное - писать. Доклады, речи, статьи, тезисы к дискуссиям, проекты указов и законов, записки, бог ведает что еще.
      И так до той поры, пока эта карусель, запущенная с убийственной скоростью, внезапно прервалась, а ее седоки вылетели из седел и оказались в помпезном здании на Ленинградском проспекте, которое к тому же было вскоре у них отобрано. Крошечный Фонд после могущественной супердержавы - какой остров тут уместней вспомнить, Эльбу или Святой Елены? Несколько оставшихся верными помощников и два охранника после многих тысяч придворных и полков охраны.
      Три с половиной года, прожитые в бешеном темпе перестройки, составляют центральную часть моей жизни. Но я не могу рассказывать о ней от своего имени, ставя себя в эпицентр событий, как это делает любой человек, вспоминающий свое прошлое. Этот отрезок моего прошлого не принадлежит мне одному. Здесь больше исповеди требуется осмысление происшедшего.
      До сих пор остаются неразгаданными многие драматические эпизоды реформации Горбачева. Сознательно употребляю слово "реформация", поскольку речь идет не об отдельных преобразованиях и даже не об их комплексе, а об одном из тех социально-политических ураганов, которые сносят с лица земли устоявшиеся порядки и приводят в движение гигантские массы людей, неся им великие испытания и шанс на обновление жизни.
      К настоящему времени опубликованы кипы документов, изданы тысячи книг, в том числе воспоминания главных действующих лиц - самого Горбачева, Ельцина, Шеварднадзе, Лигачева, Рыжкова, Яковлева, Примакова и других. Мемуары позволяют лучше понять их мотивы, познакомиться с закулисной стороной событий. Но многие эпизоды этой драмы уже покрываются завесой тайны. Как могло случиться, что перестройка, начатая в интересах обновления общества и улучшения жизни людей, давшая им демократию и свободу, завершилась распадом Союза, погрузила Россию в глубокий кризис? Была у Горбачева продуманная программа реформ, как у Лютера, вывесившего свои 95 тезисов на дверях церкви в Виттенберге, или он действовал по наитию, понукаемый обстоятельствами? Чем объяснить, что неудавшийся августовский переворот 1991 года оказал неоценимую услугу как раз тем, против кого вроде был направлен? В чем причина вражды между зачинателем "второй русской революции" (так окрестили перестройку зарубежные авторы) и его преемником - в различии стратегических установок, политическом соперничестве, несходстве темпераментов или просто в зависти и ревности друг к другу?
      И много других вопросов, которые нуждаются в размышлениях и требуют точного знания фактов, своего рода детективного расследования. То и другое сочетание свидетельств очевидца с логическим анализом - во второй части книги.
      Часть II
      В перестройке.
      Цена свободы
      На подступах
      С 1982 по 1985 год в Советском Союзе умерли три лидера. Повсюду в мире, если вывешивают окаймленные черной полосой флаги и передают по радио траурный марш Шопена, люди спрашивают: кого хоронят? У нас за эти три года приучились спрашивать: кто председатель похоронной комиссии?
      Не думаю, впрочем, чтобы подавляющую массу советских людей особенно волновало, кто станет очередным Генеральным секретарем ЦК партии и властителем их судеб. Все знали, что место это пусто не останется, его, разумеется, займет один из нынешних членов Политбюро, и полагали, что от этого не будет ни хуже ни лучше. Поначалу новый лидер чего-нибудь сочинит, чтобы приобрести популярность и показать характер, а там все войдет в свою колею, как не раз бывало. Так что и надеяться на перемены, и бояться их нет оснований.
      И только сравнительно небольшое число людей в столице Союза и в главных городах республик, имевшие доступ к кабинетам и коридорам здания ЦК на Старой площади, осведомленные о реальном положении дел и знавшие, хотя бы по кулуарным слухам, кто может претендовать на пост генсека, только эти люди отдавали себе отчет, что речь идет не об обычной рутинной процедуре, а об очень серьезном выборе, поворотном моменте в жизни страны.
      Но едва ли кто-нибудь из этих знающих людей, даже самых проницательных, мог предположить, каким резким и глубоким окажется этот поворот. Думаю, в 1985 году и прогрессистам, вынашивавшим замысел глубокого преобразования системы, и консерваторам, полагавшим, что она нуждается в косметическом ремонте, и непримиримым ее врагам, желавшим ей поскорей сгинуть, только во сне (для кого кошмарном, а для кого радужном) могло представиться, какой станет страна к концу правления Горбачева. Тогда же общество страстно хотело одного: чтобы во главе партии встал наконец молодой, энергичный человек. В составе Политбюро такой человек был, и симпатии всех на нем сосредоточились.
      Горбачев был избран не потому, что на него указал Андропов в своем устном завещании, переданном через Аркадия Вольского Центральному Комитету. Как известно, с этим завещанием поступили так же, как в свое время с ленинским, просто скрыли, вычеркнув соответствующую фразу из доклада на пленуме ЦК.
      И не потому, что коллеги признали в нем бесспорного лидера - в кругу сановных вельмож каждый считает себя подходящим претендентом на роль вождя, если, конечно, нет такого, кто возвышался бы на голову, заведомо обеспечил себе первое место своими прежними деяниями, как Наполеон среди генералов или Ленин среди большевистских вожаков. Таких подвигов за спиной у Горбачева не было. Не выделялся он среди коллег ни выдающимися достижениями в бытность секретарем Ставропольского крайкома, ни успехами на первоначально порученном ему участке руководства сельским хозяйством, ни тем более чем-нибудь заметным в области идеологии и международных отношений, которую он получил по наследству от Черненко на какие-то полтора года.
      Горбачев был избран, потому что такова была воля не признаваемого официально, но реально существовавшего общественного мнения. Людям отчаянно надоело участвовать в позорном фарсе, который разыгрывал в течение многих лет своего правления пятизвездный Герой Советского Союза и Социалистического Труда. Лицезреть вождей с трясущимися головами и выцветшими глазами. Думать, что этим жалким полупаралитикам доверены судьбы страны и половины мира. Видеть ежегодные похороны, которые, что само по себе кощунственно, проходили уже в атмосфере не скорби, а откровенных издевок.
      Одного этого было достаточно, чтобы категорически отвергнуть возможность избрания очередного старца. Ну а помимо того молва распространила сведения о Горбачеве как незаурядной личности, способной пробудить сонное царство, вдохнуть новую энергию в наш дряхлеющий партийно-государственный механизм.
      И конечно же, немалую роль сыграла его харизматическая внешность. Умное, улыбчивое лицо с правильными чертами и выразительными глазами (за годы общения мне приходилось видеть Михаила Сергеевича усталым, невыспавшимся, больным, но никогда взгляд у него не был потухшим), с родовым пятном на лбу, как впечатляющем знаке избранности. Ладная, чуть полноватая, но подтянутая фигура. Уверенная манера держаться. Открытость и доброжелательность в сочетании с умением придать себе, когда надо по ритуалу и обстоятельствам, строгий, властный вид. Словом, он весь соткан из обаяния, и этого было достаточно, чтобы с первых появлений на экране и на улице завоевать симпатии. К тому же несколькими хорошо рассчитанными шагами он с самого начала показал себя лидером, близким простому народу (поездки в Ленинград, Киев, на московские заводы и в подмосковные колхозы, на Дальний Восток, Север, Урал, в родные южные края, в некоторые республики).
      Правильными были и первые крупные начинания в политике, в особенности ставка на ускорение научно-технического прогресса. Тогда было решено выделить многомиллиардные средства, чтобы подстегнуть отстающие отрасли и сократить разрыв с развитыми странами, нараставший с пугающей быстротой. За одно из центральных направлений было принято создание совместных предприятий со странами СЭВ. Хотя они и сами серьезно отставали от Запада, но все же имели в некоторых областях более современные технологии. По поручению ЦК, министерства подготовили впечатляющие списки предприятий для кооперации с зарубежными партнерами. А дальше произошло то, чего следовало ожидать. Малоподвижная, погрязшая в бюрократизме машина экономического сотрудничества, несмотря на строгие постановления и нагоняи, не сдвинулась с места. Месяцами шли переговоры, делегации навещали друг друга и составляли радужные отчеты. Возникший было энтузиазм нескольких по-настоящему деловых людей угас в обстановке всеобщего равнодушия.
      Новый генсек нервничал, собирал совещания, стыдил министров. Но те привыкли выслушивать подобные вещи с каменными лицами и умели выкрутиться из любого положения. Помню, на Политбюро специально было решено заслушать, как обстоят дела с компьютерной технологией. Министр Шохин выложил несколько фантастических баек о том, что наши предприятия чуть ли не наступают на пятки Западу и в скором времени начнут давать ему фору. Для вящей убедительности притащил с собой портативную вычислительную машину, упакованную в кейсе, и сообщил, что не сегодня-завтра начнется ее массовое производство. Машину с любопытством повертел в руках генсек, затем она пошла по рукам членов Политбюро, все поохали, поахали и, уже мягко пожурив министра за невыполнение планов, отпустили с богом.
      А между тем невооруженным глазом было видно, что представленная модель содрана с японского образца и почти наверняка нашпигована купленными там же деталями. По части очковтирательства наши чиновники не имеют равных. К тому же, если бы члены Политбюро давали себе труда время от времени читать информацию, публикуемую в открытых технических вестниках, они бы знали, что, по оценкам западных специалистов, страна отстает в сфере информатики на десятилетия или, как острили японцы, навсегда.
      Таким же образом складывалась судьба порошковой металлургии, в которой, как говорят знатоки, мы были пионерами. Начали с производства равных количеств, а пришли к тому, что в Соединенных Штатах порошков производится в десятки раз больше, чем у нас. И на эту тему был разговор на Секретариате ЦК еще при М.А. Суслове. Он бурно возмущался тем, что после войны этот вопрос рассматривался Центральным Комитетом десять раз, а воз и ныне там. Кончилось, однако, еще одним постановлением. И уже тогда, наблюдая эту сцену, нельзя было не подивиться: как же так, неужели "они" не понимают, что если десяти постановлений (причем первые принимались еще при Сталине) оказалось недостаточно, значит, таким методом проблема просто не решается, значит, нужно не грозить карами, а искать способ экономически заинтересовать предприятия и министерства в распространении порошковой металлургии.
      К такому выводу и пришел Горбачев после первых неудач с форсированием технического прогресса. Начав с законов о государственном предприятии и кооперативах, он вскоре заключил, что паллиативы не годятся, нужна глубокая экономическая реформа.
      Те, кто полагает, что первые три года правления Михаила Сергеевича прошли даром, глубоко ошибаются. На протяжении этого периода были испробованы в более продвинутой форме практически все известные методы облагородить и ускорить развитие, не меняя системы. И к концу 1987 года у Горбачева и его ближнего окружения стало крепнуть убеждение, что одна экономическая реформа не пойдет, если не будет сопровождаться политической. Эта мысль впервые сильно прозвучала на январском Пленуме ЦК (1987 г.), хотя оказалась на несколько месяцев брошенной без последствий.
      Говоря о начальном периоде деятельности Михаила Сергеевича, нельзя пройти мимо допущенного тогда серьезного промаха, пагубно отразившегося и на экономике, и на престиже молодого лидера. Я имею в виду противоалкогольную кампанию.
      Сам Горбачев вполне может быть отнесен к разряду трезвенников. Он редко испытывает потребность принять горячительное. Во время многих наших "сидений", в том числе ночных, когда порой, чтобы взбодриться, недостаточно кофе, не помешала бы рюмка коньяку, Михаил Сергеевич почти никогда не давал сигнала к такой "психологической разрядке". Крайне редко, и то по какому-то особо торжественному поводу, он предлагал за обедом поднять бокал.
      Но, понимая необходимость борьбы с алкоголизмом, он должен был отдавать себе отчет, что наш бюджет держится в значительной мере на доходах от государственной водочной монополии и что простыми запретами проблему не решить. До сих пор непонятно, да и сам Михаил Сергеевич не мог толком объяснить, как руководство пошло на самый непродуманный вариант борьбы с пьянством, подсказанный М.С. Соломенцевым и Е.К. Лигачевым. У меня такое впечатление, что, не укрепившись еще в своем кресле, шеф не стал вступать в пререкания с двумя влиятельными членами Политбюро, дав им, так сказать, карт-бланш. В пользу такого предположения свидетельствует, что вопросы антиалкогольной кампании регулярно рассматривались на Секретариате без участия генсека, он воздерживался от оценок этой кампании. Да и после отнекивался, когда его просили объяснить, как можно было допустить чудовищные глупости вроде вырубки виноградных плантаций в Армении, Азербайджане, Молдове и других южных республиках, переналадки десятков только что закупленных в Чехословакии первоклассных пивных заводов, после чего ценное оборудование пришло в негодность.
      С поразительной свирепостью пресекались попытки хоть как-то образумить инициаторов антиалкогольной кампании. Началось с того, что Егор Кузьмич собрал работников аппарата в Большом зале, выступил с просветительской речью о вреде алкоголя, а закончил угрозой: если кто-нибудь из партийных работников не поймет значения момента и будет хоть как-то противодействовать этому твердому решению Политбюро, ему несдобровать.
      Почти на каждом заседании Секретариата в то время заслушивались секретари областных комитетов или министры, имевшие отношение к производству и торговле спиртными напитками. От них категорически требовали не выполнять, а перевыполнять планы антиалкогольной кампании. Не смущали при этом сурового идеолога катастрофический рост сивушного производства, спекуляции на продаже водки, исчезновение сахара, а за ним и печенья, конфет, резкое сокращение поступлений денег в государственную казну и осложнение в связи с этим бюджетных проблем. Нет, Лигачев был непреклонен. Требовал исключения провинившихся из партии, раздавал направо-налево выговоры и до того всех запугал, что даже разумные люди ради самосохранения вынуждены были совершать глупости.
      Как-то мы с Егором Кузьмичом встречали в аэропорту делегацию, и я рискнул обратиться к нему с вопросом: почему ведутся гонения и на пиво? Вот в Чехословакии и других странах Европы не без основания считают, что именно оно и чай помогли спасти Европу от тотального алкоголизма и вырождения, к чему она была близка в Средние века. В ответ услышал, что я ошибаюсь, пиво ничем не лучше водки, а тем более в наших условиях, потому что если уж наши люди пьют, то без удержу. А десятью бутылками пива можно накачаться не хуже, чем полулитром водки.
      Говорят, антиалкогольная кампания обошлась стране в 100 миллиардов рублей.
      Весной 1988 года Горбачев все еще на подступах к решению главной задачи, которая выпала на его долю. Три года прошли недаром, особенно если иметь в виду внешнюю политику. 15 января 1986 года советский лидер выступил с программой ядерного разоружения до конца столетия. Поначалу она была принята на Западе даже не за очередную утопию, а только как пропагандистский трюк. Но напористая личная дипломатия позволила растопить ледяные наносы, образовавшиеся за четыре десятилетия "холодной войны". Горбачев сумел убедить своих западных коллег, что Советский Союз не блефует. Тэтчер, Андреотти, Миттеран, Коль ему поверили, а с их помощью он расколол самый крепкий орешек Рейгана. К тому времени состоялись три тура встреч руководителей супердержав в Женеве, Рейкьявике и Вашингтоне, подписан Договор по ракетам средней и меньшей дальности, заявлено о намерении вывести советские войска из Афганистана.