– Я очень занятой человек, герр Вернер. И, как я уже сказал вам, я устал от подобных просьб. Они все одинаковы. Кроме того, я не политик.
      – Можно не быть политиком, но иметь влияние в обществе. Политики – слуги влиятельных людей, а вы – влиятельный человек.
      Немец выпустил дым, отложил сигару и скривился:
      – Вы льстите мне.
      – Вовсе нет. Я говорю то, что есть. Вы выслушаете мою просьбу или нет?
      – Да, давайте.
      Рассказ был достаточно короток. Фон Медлер закрыл глаза и прислонился к спинке кресла. Ручная вышивка, заметил Поль, двое рыцарей на конях на зеленом фоне. Возможно, рукоделие той маленькой рыжей курицы, которая открывала ему дверь.
      – Мальчик не опасен, – закончил Поль свой рассказ, – глуп, возможно, но не опасен.
      Он стал думать, что еще можно добавить, если в этом человеке вдруг шевельнется чувство жалости.
      – Единственный сын вдовы, как я говорил вам. Доктора Илзе Хершфельд.
      Фон Медлер открыл глаза.
      – Рискну предположить, что вдова очаровательна? Да?
      – Герр фон Медлер, я не видел эту женщину тринадцать лет.
      – Так вы беспокоитесь только о том, чтобы спасти другого еврея?
      – Чтобы исправить преступную ошибку. В вашей стране есть еще тысячи таких людей, которым я помог бы, если бы имел возможность, и не все из них евреи, кстати.
      – А если я не смотрю на эти дела как на преступные ошибки, зачем мне тогда помогать? Вы можете сказать мне?
      Этот человек начинал наслаждаться ситуацией. Он почувствовал силу власти: жизнь и смерть были у него в руках, от его прихоти зависело многое. Это чувство было приятно.
      Поль выпрямился на стуле.
      – Вы должны мне оказать любезность. Мы с отцом защищали ваши интересы в Америке во время прошлой войны и во времена Депрессии. Мы хорошо поработали для вас.
      – Так сейчас вы хотите платы.
      – Не платы. Мы получали свои комиссионные, нам заплатили. Я говорю о любезности. Это совсем другое.
      Фон Медлер взмахнул сигарой, роняя пепел на живот.
      – Пустая болтовня! Мелочность! Доплата – вот что это такое. Евреи всегда требуют свою цену.
      – А вы нет, герр фон Медлер? Наступила пауза.
      – Я действительно потребую цену. Вам придется заплатить за вашу просьбу. Мои знакомые захотят получить свою долю.
      Сердце Поля забилось быстрее.
      – Я готов и охотно.
      – Это не будет дешево, обещаю вам. Но вам все равно, вы богатый человек.
      – Я не бедный человек.
      – Будете платить в долларах. Отчизне требуется иностранная валюта.
      Поль расслабился:
      – Это нетрудно устроить.
      – Потребуется где-то между десятью и пятнадцатью тысячами долларов. Вы получите мои инструкции завтра у себя в отеле. Или послезавтра, но не позже.
      – Я буду ждать, герр фон Медлер.
      Машина пришла на второе утро. Шофер был бесцветным типом, одетым не в форму шофера, а в дешевый костюм и кепку.
      Поль поинтересовался, куда они поедут.
      – За город, – был краткий ответ.
      – Далеко?
      – Три часа езды.
      Лицо водителя отражалось в зеркальце обзора. Это было холодное, отчужденное лицо, не располагающее к вопросам, и Поль больше ничего не спрашивал. Но в какое-то мгновение его охватил страх: а что если его везут, чтобы расправиться с ним? Он вспомнил, что говорил о новой Германии, о своем отвращении к новым порядкам. Но нет, это же просто сделка. Товар доставляется и за него платится, вот и все – пятнадцать тысяч долларов в кармане Поля надо передать кому-то, кто в нужный момент представится как «Дитрих О.».
      Во всяком случае, Марио, должно быть, жив. Они бы не просили деньги за труп, не так ли? Не просили бы?
      Сельская местность, живописная даже в тусклых красках зимы, мелькала за окном. Пруды, коттеджи, пасущиеся овцы и деревенские улицы. Ближе к полудню, когда они подъехали к ресторану, водитель предложил принести Полю ланч.
      – Я не голоден, – сказал Поль, – но вы идите, если хотите. Я погуляю, разомну ноги.
      Он пошел вдоль главной улицы. Это был красивый городок с ящиками на окнах, сейчас заполненными ветками елок, но весной в них будет цвести герань. На боковой улице была гостиница, одно из тех старых приветливых заведений, которые напоминают о домашнем уюте, горячем супе и перине в комнате с низким потолком. Он остановился посмотреть на нее.
      Около двери под кованым названием гостиницы был прикреплен плакат: «В этом доме строго запрещается находиться евреям». Он снова прочитал плакат. Теперь он понял предложение водителя принести ему ланч и поспешил к машине.
      Люди проходили мимо по своим делам. Художник тащил палитру и кисти. Домашние хозяйки несли свои корзины. Они все выглядели как нормальные люди. Он закрыл глаза и притворился спящим, когда вернулся шофер. Автомобиль тронулся, и он открыл глаза примерно через час, когда почувствовал, что они снизили скорость.
      Они проехали в ворота в высокой каменной стене с колючей проволокой наверху. Идентификация, разрешение и обмен приветствиями. У Поля осталось смутное впечатление ужасного холода, бараков, голого бетона и пустого пространства. Автомобиль остановился у небольшого здания, охраняемого солдатами, которые взяли на караул.
      Водитель сказал только:
      – Вас ждут внутри.
      В большой комнате, разделенной перегородками, стучали машинки, звонили телефоны, бумаги складывались аккуратными стопками на столах. Это мог быть офис какого-то страхового агентства. Стройный молодой человек в черной форме передал Поля другому стройному молодому человеку в такой же форме. Этот сидел за столом. Его лицо ничего не выражало, и эта полная бесстрастность в нем, отсутствие какого-либо чувства вызвали у Поля страх, сковавший его горло; казалось, даже открытая враждебность была бы более человечной.
      – Дитрих О., – произнес этот человек.
      – Поль Вернер.
      – Вы привезли, что требуется?
      – У меня в кармане. – Поль прикоснулся к карману пиджака.
      Человек протянул руку. Поль заколебался:
      – Марио Хершфельд?
      – Совершенно верно. Его освободят, когда вы передадите это мне.
      – Тогда я смогу забрать его с собой?
      – Нет. Существуют формальности. Его отправят домой завтра.
      Поль облизал сухие губы. Это мог быть обман, простой обман. Он не мог проверить.
      – Могу я спросить, как он доберется домой?
      – Вас это не должно касаться.
      Рука была еще протянута. Поль неохотно вытащил пакет с банкнотами, посмотрел, как они исчезли в кармане формы, и понял, что его прогоняют.
      Он сделал еще одну попытку:
      – Мне бы хотелось увидеть Марио.
      – Это невозможно.
      – Я не прошу долгого свидания. Только на минуту, чтобы сказать ему…
      – Повторяю: это невозможно.
      Дитрих О. поднял телефонную трубку, забыв о Поле. Ничего не оставалось, как повернуться и возвратиться к машине.
      По дороге к главным воротам машина остановилась, чтобы пропустить группу узников. Поль посмотрел на них и отвел глаза. На них были полосатые робы из тонкой хлопчатобумажной ткани; Полю было холодно даже в его тяжелом пальто. Их головы были обриты, так что на первый взгляд они могли показаться одного возраста, стариками со смертельно бледными, уродливо обнаженными черепами. Молчаливые и согнутые, они шли между конвоирами. Ужас охватил Поля. Он, свободный человек в теплом пальто, съежился в машине.
      Как будто одурманенный, Поль проспал всю дорогу обратно в отель. Из отеля он позвонил Илзе и, боясь непредвиденных случайностей, осторожно сообщил ей новости, окончательно не обещая ничего. Потом, вспомнив, что ничего не ел с утра, он заказал тосты и яйца на ужин и опять погрузился в тяжелый сон, который дается нам, когда действительность становится невыносимой.
      На следующее утро он спешил к Илзе. Она открыла дверь и обняла его. Она плакала.
      – Я надеюсь, это слезы счастья?
      – Да. Но что они сделали с ним… Хочешь посмотреть на него? Он теперь долго не проснется. Я хотела, чтобы он немного забылся.
      Они вошли на цыпочках в спальню, комнату молодого человека с фотографиями, множеством книг, теннисными ракетками и проигрывателем. На кровать падал тусклый свет из окна. И Поль, посмотрев на Марио, едва сдержал крик.
      Темная голова, которую он помнил по фото, была выбрита. Длинный порез с засохшей кровью шел по голому черепу. Губы распухли, одна из щек была ярко-синей. Рука, лежащая у щеки, была перевязана от запястья до кончиков пальцев: пальцы были размозжены.
      Они молча стояли. Когда они наконец посмотрели друг на друга, в их глазах стояли слезы.
      – И его зубы тоже, – прошептала Илзе, – все передние зубы выбиты. Как я поправлю его?
      Поль обнял ее за плечи. Наконец она успокоилась, а Поль нашел нужные слова:
      – Завтра вы будете в безопасности в Италии. Отведи его к хорошему врачу и дантисту. Отдохните на солнце, в спокойствии и мире…
      Это были шаблонные слова, произнесенные, чтобы ободрить и успокоить. Он сам не очень верил им.
      – Нам следовало бы уехать в Палестину. Он хотел уехать туда еще с детства. Помнишь, я рассказывала тебе?
      – Ты делала, как считала лучше. Не вини себя. Кроме того, британцы делают Палестину незаконной и опасной. Мы не имеем представления, с чем столкнемся на переговорах в Лондоне. Они подписали Балфурскую декларацию в 1917 году, но сейчас им хочется все вернуть вспять, не давая евреям обрести отечество. Поэтому они топят старые посудины, которые перевозят беженцев, или интернируют их на Кипре.
      Илзе вздохнула:
      – Я понимаю. Не возбуждайте арабов – нам нужна нефть. Ты сионист?
      – Если ты имеешь в виду, хочу ли я жить в еврейском государстве? Нет, я американец. Я принадлежу Америке. Но я всей душой за еврейское государство, куда могут стекаться евреи, спасаясь от того, что происходит здесь.
      Он заметил, что она совершенно измучена.
      – Я слишком долго сижу у тебя. Тебе надо поспать.
      – Я не смогу заснуть. Я хочу, чтобы ты остался. Можешь, Поль?
      – Конечно, если ты хочешь. Извиняясь за свою слабость, Илзе сказала:
      – Я никогда раньше не боялась одиночества.
      – Но сегодня особый случай.
      Они сели в маленькой гостиной. Он вспомнил то место перед книжным шкафом, где их танец перешел в объятия; интересно, вспоминала ли об этом когда-нибудь Илзе? Она говорила, что для нее происшедшее имело большее значение, чем для него.
      – Хочешь поговорить, Илзе, или нет?
      – Мне хочется поговорить, но в голове такая путаница, что я не могу придумать, с чего начать.
      – Хорошо, расскажи мне, что произошло с тобой за все эти годы. Ты не замужем…
      Она слегка улыбнулась:
      – Вот что сразу спрашивает мужчина у женщины, да? Не про то, получила ли я степень по эндокринологии.
      – Ну, получила?
      – Да. И дважды могла выйти замуж. Я жила с очень хорошим человеком некоторое время и была очень счастлива, пока он не эмигрировал в Австралию.
      – Почему ты тоже не уехала?
      – Из-за денег. Они принимают только тех, у кого есть достаточно денег. А у него не хватало на троих. Вот так. А ты? Ты все еще женат?
      – Да. И не вижу причин для перемен в своей жизни. – Поль рассматривал свои ногти.
      – А другая? Та, о которой ты рассказывал мне?
      – Она замужем.
      – Ты никогда не видишь ее?
      – Нет. Я обещал ей не видеться. У нее хороший муж.
      Выражение необычной доброты промелькнуло по ее лицу. Поль в изумлении посмотрел на нее. И, испытывая такое горе, она еще могла думать о нем.
      – Я часто вспоминала тебя, Поль.
      Сказать ей то же самое в ответ – было бы лицемерием. Он вспоминал о ней очень редко, но как о прекрасном мгновении его жизни; так же он будет вспоминать неделю, проведенную с Ли на море и те дни, что они проведут вместе в Париже; ни одной женщине не удалось затронуть глубины его сердца, как это сделала Анна.
      – Я надеялась, что ты найдешь кого-нибудь, кто бы занял ее место, – произнесла Илзе.
      Он внезапно ощутил свою незащищенность. События последних двух дней сняли с него покров условностей – что значит чья-то личная жизнь или достоинство перед лицом смерти? Его чувства выплеснулись наружу.
      – Видишь ли, есть дитя. Я не говорил тебе раньше.
      – А!
      – Дочь, почти взрослая. Шестнадцати лет, – он помолчал, подсчитывая, – да, шестнадцать исполнилось в прошлом декабре.
      – Ты тоже не видишь ее?
      – Я видел ее однажды, очень давно. Илзе нахмурилась и покачала головой:
      – Должно быть, тебе очень больно?
      – Да.
      Незнакомка, которой он дал жизнь, преспокойно живет в Нью-Йорке. Она гуляет, или читает книгу, или смеется – он надеялся, что она смеется. А он не может представиться ей, не может сделать ей подарок. Но что более важно, он не может поделиться с ней своими мыслями, передать ей в наследство свои идеи.
      – Я никогда никому не рассказывал о ней, – сказал он. – Ты единственный человек, который знает об этом.
      – Ничего нельзя сделать?
      – Ничего.
      Слишком много чувств было выражено – в маленькой комнате стало тесно.
      – Прости, – быстро проговорил Поль. – Твоя ноша слишком тяжела. Я не имел права добавлять еще и свою, как бы мала она ни была в сравнении с твоей.
      – Почему мала? Просто другая.
      И снова она посмотрела на него необычайно по-доброму. Этот взгляд тронул его и вызвал стыд за жалость к самому себе. Он встал и коснулся ее плеча:
      – А сейчас я действительно хочу, чтобы ты отдохнула. Я пойду в отель. Ты можешь связаться со мной, если, не дай Бог, что-то случится.
      Она схватила его за руку:
      – Можешь ты спать здесь? Можешь? Безусловно, в такую ночь она не думает о… Она прочитала его мысли.
      – Нет, ничего подобного, Поль. Только спокойствие. – И она улыбнулась.
      – Да, – согласился он. – Да, конечно.
      Он лежал рядом с ней, она долго держалась за его руку. В кромешной тьме последней ночи перед бегством они прислушивались к звукам из соседней комнаты, где тяжелым сном спал Марио, и считали тянущиеся часы, глядя на будильник. Ближе к утру ее рука отпустила руку Поля, и они уснули.
      Он ушел до того, как проснулся Марио.
      – Вот мои адреса. Мой офис в Нью-Йорке и в Криллоне в Париже следующие десять дней. Ты напишешь мне сразу, чтобы я знал, что вы в безопасности в Италии?
      Ее глаза, поднятые к нему, смотрели с благоговением.
      – Как мне благодарить тебя, как оценить все, что ты сделал, что я должна сказать тебе, Поль?
      Он остановил ее и поцеловал в щеку:
      – Да хранит вас обоих Бог. И убежал.
      В отеле расписание лежало на полке. У него был билет на Париж на следующий день, но мысль о том, что ему придется провести еще ночь в этой стране, пугала его. Если повезет, он сумеет попасть на поезд сегодня – он начал бросать вещи в чемоданы.
      И совершенно неожиданно он сломался. Он был потрясен. Юноша с искалеченным телом… Илзе… Только Бог знает, какое будущее ожидает их. А те избитые люди, еле бредущие и замерзающие в лагере? А еще раньше озабоченное, встревоженное лицо Элизабет?.. Он уронил пару туфель и опустил голову на стол. В ушах звучали древние причитания, такие же старые, как земля и море.
      – О, мой Бог, – прошептал он.
      Через некоторое время он встал, закончил складывать вещи, оплатил счет и поехал на вокзал. Слишком возбужденный, чтобы оставаться в зале ожидания, он вышел на платформу и стоял там, пока с громким шипением подали темно-синие вагоны поезда.
      Заняв свое место, он заказал двойное бренди. Может, это заставит его уснуть, по крайней мере, пока они не пересекут границу и он не покинет эту страну. Ему пришло в голову, когда он прикоснулся к своему американскому паспорту в кармане, что наверняка в этом поезде есть еще люди, которые по тем или иным причинам волнуются больше него и для которых стук пограничника в дверь купе будет тяжелым испытанием, при котором будет останавливаться от страха сердце. Он был готов расцеловать свой паспорт.
      Поезд тронулся. И он под благотворным действием бренди обратил свои мысли к Парижу и Ли. Они вылечат его, а он так в этом нуждается! Смех Ли, вино, вкусная еда, картинные галереи, прогулки в парке и любовь в постели… и свобода! Самое главное – свобода!
      Поезд мчался сквозь пасмурный день.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ