– Он получил это по праву, не так ли?
– Да, да. Хенни и Дэн. И моя собственная мать. Ну, я не похожа на них. Богу известно, что я даю, даю много, но я не могу мучиться. Я не могу выворачиваться наизнанку – Бог мой, зачем?
Входная дверь двумя этажами ниже громко хлопнула. Кто-то, насвистывая, поднимался по лестнице.
– О нет! Это Хенк. – И Ли выпрыгнула из постели, натянула халат. – Боже мой, почему он не вернулся в институт? О, Господи, быстрее, одевайся. О, что я скажу?
Она бросила Полю его одежду.
– Мама? – постучал Хенк в дверь. – Ты не спишь? Я видел у тебя свет.
– О, я только что вышла из душа!
– Я подожду. Я встретил приятеля Мака, и мы проболтали так долго, что я решил лучше вернуться и поехать первым поездом утром. Я уеду до того, как ты встанешь, поэтому мне хочется рассказать тебе кое-что забавное, что рассказал мне Мак. Его мать встретила тебя однажды и…
Ли пыталась затолкать Поля в гардеробную в дальнем конце комнаты.
– Оставайся здесь, пока я поговорю с ним, – прошептала она.
– Ли, это нелепо. Я не могу скрываться и прятаться в гардеробной.
– Пожалуйста. Нельзя, чтобы он застал тебя здесь.
– Но ты только что сказала, что он спокойно к этому отнесется!
– Я имела в виду вообще. Но мать – это совсем другое.
Поль покраснел от стыда. Быть пойманным без штанов! – думал он, натягивая брюки, застегивая рубашку и завязывая галстук. Он вышел из гардеробной, чтобы снять пиджак со спинки стула.
Ли вцепилась в него:
– Иди обратно. Всего минута, потом ты сможешь на цыпочках спуститься вниз и уйти. Только не хлопай дверью, когда будешь ее закрывать.
При всем своем воображении он не мог представить себя в таком унизительном, отвратительном положении. Но совершенно неожиданно ему стало смешно.
– С тобой все в порядке, мама? – позвал Хенк.
– Да, подожди минуту! – ответила ему Ли и зашептала Полю: – Умоляю, оставайся в гардеробной, он не узнает. Куда ты идешь?
– В коридор, как подобает мужчине.
Она заплакала; эта независимая, современная женщина умоляла его:
– Не поступай так со мной. Как ты можешь? Он нежно освободился от нее:
– Пожалуйста, Ли. Он будет больше уважать честность. Кроме того, мы взрослые люди, и он тоже взрослый.
Произнося эти слова, Поль открыл дверь перед изумленным Хенком и в дружеском тоне сказал:
– Я как раз собирался уходить, Хенк. Оставляю вас двоих.
Через плечо Поля Хенк посмотрел на кресло, в котором его мать съежилась в темно-синем халате.
Несколько секунд все молчали. Первым заговорил Хенк:
– Предполагается, что я скажу «что происходит?». Так ведь говорят в подобных случаях?
– Мне жаль, что так произошло, Хенк, – сказал Поль.
– Да, тебе придется пожалеть!
Поль сделал глубокий вдох. «Тебе придется пожалеть». Он вздохнул.
– Твоя мать очень расстроена. Мне кажется, тебе следует пойти к ней и поговорить.
– Я бы сначала поговорил с тобой.
– Как хочешь. Тогда пошли вниз.
Они стояли под канделябром в прихожей. Черные от гнева глаза Хенка были окружены темными кругами, как у совы. Он смотрел угрожающе, словно собирался дать волю кулакам.
– Давно ты приходишь сюда? – спросил он. Поль сердито ответил:
– Если твоя мать захочет сказать тебе, она скажет. Что касается меня, моей жизни и моих привычек – я не буду докладывать тебе.
Поль с трудом сдерживал гнев: молокосос судит и допрашивает его!
– Ты ограбил меня, – сказал Хенк. – Вы оба отняли у меня то, что никогда не сможете вернуть.
– Отняли у тебя что? – Сердце Поля глухо колотилось в груди.
– Уважение, надежду.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь?
Это была ложь, потому что он хорошо понимал юношу. Не надо быть психологом, чтобы знать – мать должна быть «неприкосновенной». А что до образа отца, который он так старательно культивировал, так он, должно быть, распался на тысячи кусочков. Тысячи кусочков за одно мгновение.
– Ты женат!
– Не будь ребенком, Хенк. Где ты живешь?
– Ты считаешь, что я ребенок?
– Мне кажется, что ты будешь более разумным, если немного подумаешь.
– Тебе хорошо говорить. Она моя мать.
– Да, и она была вдовой почти десять лет. Она должна жить монашкой?
– Пусть найдет кого-нибудь и выйдет замуж, но не так. Что, если узнают дедушка с бабушкой? А кузина Мариан? – Черные глаза смотрели на Поля с упреком. – Я всегда так высоко ставил тебя.
Он действительно всего лишь мальчик, подумал Поль, несмотря на медицинский институт и поверхностную искушенность нью-йоркца. Он положил ладонь на руку Хенка.
– Люди, хорошие люди, – начал он, – могут быть вынуждены совершать поступки, далекие от идеальных. И будь у них выбор, они предпочли бы не делать этого. Тебе следовало бы понимать это.
Рот Хенка скривился.
– Ты напоминаешь мне о Бене? Не надо. Я хорошо его помню. Обе его половины.
– Больно, когда разбиваются идолы. Наша ошибка в первую очередь состоит в их создании.
– Но ты! Ты стоял за все хорошее. Кроме последнего года, когда ты переменился. Все твои разговоры о подготовке к войне, политике. Мы не могли поговорить друг с другом, а теперь это.
– «Это»… скажи мне, разве плохо изредка быть счастливым, скажи, плохо?
Хенк ответил не сразу.
– Я не хочу, чтобы мою мать обижали, – наконец сказал он.
– Я никогда не обижал ее и никогда не обижу.
– Я думаю, тебе следует жениться на ней.
– Ты же понимаешь, что есть осложнения.
– Тогда тебе следует разобраться с ними. Молодость и прямота!
– Мы посмотрим, – только и смог сказать Поль.
– Вы никогда не говорили об этом?
– Нет.
– Это безумие! Почему?
– Брак не всегда то, к чему стремятся люди. Это не всегда верное решение.
– Как ты можешь знать, что хочет другой, если вы не говорили об этом?
– Возможно, мы поговорим. И я знаю, что тебе следует сейчас бежать к матери. И не позволяй ей извиняться. Ей не за что просить прощение.
Собираясь протянуть руку, Поль по выражению лица юноши понял, что этого делать не надо.
– Я ухожу, – сказал Поль. – Я сам открою дверь.
Похолодало; это напомнило ему Манхэттен – остров, продуваемый ветрами с двух рек, и он быстро пошел сквозь непогоду.
Он сказал Хенку, что они никому не вредят, и это правда. Они просто пришли к отношениям, которые их устраивали. Конечно, если бы Мариан узнала правду… Он не представлял, как могла бы повести она себя. Одно он знал твердо: Мариан питала отвращение к «сценам», она считала их вульгарными. Возможно, она тоже боялась, что откроется правда, – пока о деле не говорят, его не существует.
Возможно, что и Ли также избегала правды. Общеизвестно, что женщина жаждет безопасности, желая знать, любят ее, и надолго ли. Негодующий сын подошел к самой сути: «Тебе следует жениться на ней».
Веселая Ли! Она действительно понимала толк в радости. В ее доме всегда будет много смеха. Любовь? Но мир и смех – разве это не разновидность любви или даже сама любовь? И он попытался вспомнить время, когда сам понимал, что такое любовь. Его это утомило и вызвало раздражение, потому что он не смог вернуть того ощущения: оно потонуло в горьком болезненном гневе.
«Я решил выбросить тебя из головы, Анна. Тебя и Айрис. Выбросить. Ты не берешь меня, так я выброшу тебя».
Может быть, жизнь с Ли и была той целью, к которой ему надо стремиться. Ему действительно было с ней хорошо. Она никогда не предъявляла никаких требований. Конечно, он в состоянии обеспечить ее куда лучше, чем ее бывшие мужья: бедный озабоченный Фредди и запутавшийся Бен.
Добравшись до дома, он посмотрел на окна на пятом этаже. В спальне горел свет. Она читает на своей узкой кровати. Он предвидел события следующих нескольких минут.
«Ты дома, Поль? Хорошо поужинал? – и не ожидая ответа: – Я совершенно вымотана. Был большой успех, но думаю, что попытаюсь завтра подольше поспать. Спокойной ночи. Спи хорошо».
Он подумал, как начать разговор о разводе. Может быть, это не будет так сложно, как он когда-то думал. Развод теперь вовсе не такой скандал, как это было перед последней войной. О, Мариан будет рыдать, умолять и цепляться! Но во Флориду она уезжает без него!
Он останется ее другом и советником на всю жизнь. Он никогда не бросит ее. Он купит ей лучший дом во Флориде, сделает все, чтобы она была счастлива. И она переживет развод. Это будет тяжело, но она переживет.
Спешки нет, говорил он себе, поднимаясь на лифте. Следующей зимой, когда она будет во Флориде, наслаждаясь обществом своих многочисленных родственников и друзей, он приедет к ней и убедит ее, что можно остаться добрыми и преданными друг другу, сделав официальным их фактическое разделение. Да, так он и сделает. Нет смысла говорить об этом с Ли, пока все не будет сделано.
Через холл донесся звонкий голос:
– Это ты, Поль? Ты хорошо поужинал?
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Лето Поль и Мариан по обыкновению провели вместе с друзьями на озере в штате Мэн: плавали на яхте, ловили рыбу. Полю становилось не по себе, когда он представлял, как сообщает дружной маленькой компании, что в последний раз проводит лето с ними. В сентябре, вернувшись домой, он несколько раз ездил с Ли на уик-энд в коттедж на Лонг-Айленд. Это было золотое время. Мариан, по счастию, предпочитала курс гольфа в Верчестерском клубе. Поль пытался взять с собой Хенка, чтобы восстановить их прежние дружеские отношения. Но Хенк все лето работал в больнице в Филадельфии, и всячески старался во время своих приездов домой не сталкиваться с Полем.
– Хенк смирится с этим. У нас было несколько по-дружески откровенных разговоров, – уверяла Ли.
Ее уверенность казалась Полю преувеличенной, а его попытки расспросить подробнее о содержании их разговоров не были успешны.
Наверняка она убедила сына быть терпеливым, сказала ему, что его, Поля, надо убеждать нежно и спокойно, а не надоедать пустыми разговорами. И как она была в этом права! К концу зимы, думал он, все будет кончено. Он так стремился к покою в глубине души! Может быть, теперь наконец он найдет его и его семейная жизнь обретет смысл и защитит от хаоса внешнего мира.
Этот хаос постоянно давал о себе знать, взять хотя бы очередное письмо Илзе. Теперь, после двух лет покоя, в течение которых Марио окончательно восстановил свое здоровье, а она, усовершенствовав язык, зарабатывала на жизнь в небольшой больнице, их мучения возобновились. Италия под давлением Гитлера пошла по тому же пути: еврейским врачам запретили лечить неевреев. Куда ей ехать? Палестина практически закрыта, а ее очередь в польской квоте в Соединенные Штаты может продлиться годы. На миг она встала перед его глазами: он встретил ее ясный честный взгляд и почувствовал ее отчаяние.
Мир падал в пропасть.
Однажды вечером Поль отправился в Медисон-Сквер-Гарден послушать Жаботинского, воинственного сиониста из Палестины. Его и Мариан пригласили туда друзья, убежденные противники сионизма, желавшие послушать оратора «из любопытства». Мариан не хотелось идти.
– Не пойму, зачем тебе это нужно? – спрашивала она. – Ты ведь не симпатизируешь оголтелым сионистам!
– Мне интересно послушать их аргументы, – ответил Поль.
В Гарден собрались тысячи людей. Поль приглядывался к ним. Какая разница между консервативными сионистами типа судьи Брандиса, который верил в силу политических дискуссий и стремился убедить Британию вести честную игру в Палестине, и этой воинственной группой, которая стремилась военной силой решить палестинскую проблему.
Неожиданно внимание Поля привлекла девушка, сидящая впереди него. Он смотрел на нее не отрываясь. Может ли быть такое? Сердце его учащенно забилось.
Нет, это абсурдно, встретить ее здесь, среди этих людей! Но почему бы и нет? Он напряг слух: девушка разговаривала с подружкой. У нее был приятный голос.
– Я не считаю, что насилие может решить проблему. Насилие – это проявление злой воли, – закончила она свою мысль.
И, словно почувствовав взгляд Поля, она удивленно обернулась.
Да, подумал он, длинный нос, длинный подбородок. Сейчас ему был виден ее профиль. Может быть, он обратится к ней под каким-либо предлогом? Нет, это невозможно!
– Ну, Айрис, может быть, ты и права, – сказала подружка.
В этот момент Поль, сам не помня себя, наклонился вперед и коснулся плеча Айрис.
– Мисс, извините меня, – произнес он.
Она обернулась, широко раскрыв удивленные глаза. Глаза его матери, лицо его матери!
– Знаете, – проговорил он с сильно бьющимся сердцем, – мне кажется, что мы встречались раньше. Это было очень давно, когда вы были школьницей. Меня зовут Поль Вернер. Я случайно встретил вас с вашей матерью в ресторане, и мы вместе позавтракали.
В больших глазах сверкнуло что-то.
– О, да, я вспоминаю. Как странно, что мы опять встретились! – Она повернулась на стуле. – Это моя подруга Милли Кох.
– Моя жена. И мистер и миссис Берг, – вежливо представил Поль.
Ни Берги, ни Мариан не заинтересовались новой знакомой. Они вернулись к своему разговору, оставив Поля наедине с юными дамами.
Он боялся, что Айрис отвернется к своей подруге и забудет о нем, поэтому он поспешил продолжить разговор:
– Вы последовательница Жаботинского?
– Я? О Боже, нет. Он экстремист. По крайней мере, я так считаю. Дома мы все поклонники Вейцмана. Я пришла только из любопытства.
Милли хихикнула, когда Айрис сказала:
– Он интересный человек. Отец говорит, что он читал про него – Жаботинский вырос в Италии и многие идеи взял у итальянских борцов за независимость.
– Я тоже читал об этом.
Милли что-то сказала, дав ему возможность понаблюдать за Айрис. Да, у нее прекрасное умное выражение лица, правда, немного мрачное от сосредоточенности. При ближайшем рассмотрении она не показалась ему уж так похожей на его мать. Его мать была царственной, ее глаза глядели спокойно и холодно, глаза же Айрис с тяжелыми веками и густыми ресницами притягивали: в них было столько тепла! И такая серьезная в девятнадцать лет! Он понял, что имела в виду Анна, когда сказала, что девочка не будет красавицей: платье не то коричневого, не то серого цвета было чопорно, белый воротник почти монашеский. Она не унаследовала вкуса своей матери, умения с шиком завязать цветной шарфик.
Он был поставлен в тупик. Ситуация была такая странная, не уникальная, так как во все времена бывало сокрытие отцовства! Но странная для меня, думал он с болезненным самобичеванием, для меня, предполагаемого образца совершенства. Поль вдруг представил себе, как сейчас, в эту самую минуту, он говорит Мариан: «Видишь эту молодую женщину? Она моя дочь».
Он чувствовал непонятную слабость. Свет над головой казался невыносимо ярок. Ему хотелось выйти, вернуться домой и лечь в темной комнате. Какое ему дело до Жаботинского, до Палестины, Англии, Германии и всего мира? И в то же время ему хотелось продлить этот миг, заставить эту девушку говорить, чтобы запомнить ее облик и звук ее голоса.
– С одной стороны, он хочет отобрать Палестину у британцев, – говорила Айрис, – но с другой – не жестокость ли это не позволять отчаявшимся измученным людям поселиться там. Моя мать потеряла брата, когда Гитлер захватил Австрию.
– У меня тоже есть родственники в Германии, – сказал Поль, – не такие близкие, как брат, всего лишь дальние, но я очень их люблю и беспокоюсь о них.
– Как можно объяснить такое устройство мира детям? – воскликнула Айрис. – Я преподаю в четвертом классе. Некоторые из них читают газеты, и все они слушают радио. Это очень тяжело… Ну, я делаю все, что могу.
Да, я уверен, что ты всегда делаешь все, что можешь, – это написано у тебя на лице, подумал Поль.
Вокруг зашикали, и Жаботинский вышел на сцену. Люди встали, приветствуя его.
Позже Поль не смог бы повторить ни слова из того, что говорил этот человек. Все его внимание было поглощено темноволосой головкой перед ним. Она носила тонкую золотую цепочку на шее. Когда она подняла руку, он увидел, что она носит кольцо. Она внимательно слушала. Ему было видно, когда она поворачивалась, как она дышит. Дыхание его плоти.
Когда окончилась речь и прогремели овации, Мариан заторопилась домой, подгоняя его: – Давай выйдем до толчеи. Айрис обернулась.
– До свидания, – вежливо сказала она. Поль тянул время, надевая пальто.
– Что вы думаете о нем? – спросил он. Она колебалась:
– Кажется, большинство в восторге. Это же нечто потрясающее, правда? Еврейская бригада? И все-таки Вейцман и Брандис против этого, а я поддерживаю их. Они уж определенно понимают больше меня.
– Мне кажется, вы правы.
Мариан и Берги уже протискивались к проходу.
– Поль, ты идешь? Мы застрянем в толпе!
– Было приятно поговорить с вами, – произнесла Айрис, пока Поль медлил. Он подумал, что она несколько озадачена его вниманием, хотя, может быть, ему это показалось. Во всяком случае, она безусловно упомянет об их встрече дома. Он на миг представил, как она рассказывает Анне…
– Мне тоже было приятно поговорить с вами, – сказал он.
И он пошел следом за Мариан вниз по лестнице, медленно продвигаясь через толпу. Ему казалось, что они никогда не выйдут на улицу на свежий воздух и что давление в его голове раздавит его.
Когда они расстались с Бергами, которые жили недалеко от Вашингтон-сквер, Мариан серьезно заметила:
– Я решила, что ты никогда не закончишь разговор с этой девушкой. Кстати, кто она?
Презирая себя за ложь, он ответил:
– Я встречался с ней несколько лет назад вместе с ее родителями.
– А кто они?
– Просто мои клиенты. – Он не мог удержаться от вопроса, ненужного вопроса: – Как она тебе?
– Не знаю. В ней нет ничего замечательного. Я удивляюсь, что ты так хорошо ее запомнил.
– Ты же знаешь, что я редко забываю лица. Это одно из достоинств моей профессии, моя дорогая.
На следующий день зазвонил личный телефон в кабинете Поля.
– Сегодня кое-что случилось, – начала Ли.
Его нервы были неспокойны, и он сразу встревожился:
– Что именно?
– Ничего плохого. Просто мне необходимо поговорить с тобой. Мне действительно надо.
Успокоенный, он заставил себя ответить почти весело:
– Не думаю, что это будет так тяжело устроить.
– Ты сможешь заехать сегодня вечером?
– О, нас с Мариан пригласили сегодня на обед в восемь часов. Люди, которых я едва знаю, черт бы их побрал. Может, завтра?
– Ты мог бы зайти по дороге домой с работы, а? Это не займет много времени.
Идя к ней, он пытался догадаться, что ей нужно. Если это не неприятность, тогда почему такая спешка?
Она сидела в библиотеке перед камином, когда он поднялся наверх. В пепельнице горкой лежали окурки – она, видимо, сидела здесь уже некоторое время, не читая и не слушая музыку, что она обычно любила делать под вечер. Ли поджала одну ногу под себя, рукой ухватившись за ручку кресла, даже дым от сигареты казался взволнованным.
– Билл Шерман хочет жениться на мне, – резко сказала она. – Он сказал, что ждет уже достаточно долго. Слишком долго.
Эмоциональный кризис принял угрожающие размеры – возбуждение достигло предела.
– Он хочет получить ответ.
– Ну, я, конечно, не могу винить его за это! – сказал Поль, подумав, что увиливает, не зная, как решить эту проблему.
– Он хочет ответ сегодня вечером.
– Сегодня? – повторил Поль.
Ли отложила сигарету и внимательно посмотрела на него.
– Я могу все понять, но, однако, к чему такая спешка? – нерешительно проговорил он.
– Послушай, Поль, это не ультиматум.
Ее голос был напряжен, и она говорила так быстро, без пауз, что он подумал о том, что речь ее была заранее отрепетирована.
– И все-таки, в каком-то смысле, возможно, это и так. Ты поступаешь, как должен поступить, и тогда я знаю, что мне делать. Я не плачу у тебя на плече. Это никогда не было в моих привычках. Ты знаешь это. Ты знаешь меня так долго и так хорошо, как никто другой.
– Это верно, – заметил он, не зная, что еще сказать.
– У меня были две большие раны в груди, здесь, – и она приложила руку с большим бриллиантовым кольцом от Бена к сердцу, – сначала это был Фредди, а потом Бен, еще большая рана, как от пушечного ядра. Еще одна такая – и я буду похожа на решето. Она усмехнулась:
– Мне не везет, правда? Ты всегда так говорил. Ты всегда восхищался мной, потому что я не ныла. О, Фредди не мог не любить женщин, бедный мальчик. Но откуда было мне это знать? Он был такой милый, с ним было так легко, и он был такой джентльмен. На меня тогда производили большое впечатление джентльмены. Мне кажется, что и сейчас тоже.
Расстроенная, она сейчас сидела там, где сидел Фредди с шотландским пледом, скрывавшим его самые ужасные увечья.
– Потом у меня был Бен, который был мужчиной и любил меня, но он был тоже по-своему слабый, выбравший себе плохих компаньонов, не способный устоять перед деньгами. Ну, ты все это знаешь, мне не надо рассказывать тебе.
– Не надо, – мрачно согласился он.
– Мне не надо говорить и о своих чувствах к тебе.
Поль посмотрел на огонь: маленькие золотые язычки пламени торопливо бегали, завораживая, так что невозможно было отвести от них взгляда. Но требовательность в ее голосе заставила его снова посмотреть на нее. Что ответить, как ответить на эту мужественную откровенность?
Он нашел какие-то слова:
– Ты одна из самых замечательных женщин, которых я знаю.
Это было совершенной правдой, но слова не подходили к моменту, и он понял это, произнося их. Она не обратила на них внимания.
– Мне нужен надежный мужчина, хороший мужчина, свободный от обязательств перед кем-то, на которого я могла бы положиться в трудную минуту; ведь я могу заболеть, постареть, потерять привлекательность.
Ли заболеет? Ли постареет? Она будет потрясающей и в восемьдесят лет, стройная женщина с великолепными белыми волосами и бриллиантовым колье.
– …мужчина, который отдаст мне всю свою жизнь. Сердце и душу, так говорят, Поль?
Его страдания усиливались.
– Да, – ответил он.
– Ты мне дал свое сердце и свою душу, Поль? Он не мог ответить.
– Это было, по крайней мере для меня, счастливое время.
– И для меня, – быстро сказал он.
– Ну, что тогда, Поль?
И опять глаза, эти круглые яркие глаза не отпускали его. Обезьянка – так звала ее Хенни; Поль почувствовал щемящую боль в груди.
– Видишь ли, Ли, ты только что сказала «свободный от обязательств», но у меня они есть.
– Поль, ты мог бы развестись. Ты мог бы.
– Это не так легко…
Ли продолжала, теперь очень тихо:
– Ты боишься, что это сильно оскорбит Мариан? Я так не думаю после всего, что ты рассказывал мне и что я видела сама. Я правда так не считаю.
Он мысленно кричал: «Это невозможно! Почему у меня скован язык, почему я не могу говорить?»
– Послушай, Поль. Я чувствую, что чего-то не хватает, как будто не весь ты со мной. Как будто не я тебе нужна.
– Ты была и есть самая желанная… – начал он.
– Нет, нет, я не кончила. У меня вопрос. Если бы ты безумно любил женщину, смог бы ты ради нее развестись с Мариан?
Он думал, наблюдая за ней, за синими жилками, бьющимися на ее шее, слыша слезы в ее голосе: «Я собирался сделать это зимой, дорогая Ли. Но вчера я видел Айрис». Ему захотелось рассказать ей, но не знал, как начать.
Она ждала ответа. Не получив его, она повторила:
– Ты тогда бы попросил развод у Мариан?
Он взял себя в руки. Достоинство требовало правды.
– Да, – ответил он так тихо, что ей пришлось напрягать слух, чтобы услышать его. – Да.
– Ах! Тогда или я не очень нужна тебе, или, – ее яркие глаза проницательно глядели на него, – или у тебя есть кто-то, но эта любовь безнадежна. Так что же это, Поль?
В его глазах стояли слезы. Абсурдно для взрослого человека!
И Ли быстро сказала:
– Твое молчание и есть ответ: ты любишь другую женщину.
Он поднял глаза, не обращая внимания на слезы:
– Да, Ли.
Ли встала и отдернула занавеси, впустив в дом ночь. Она сгорбилась. Пальцы теребили шелк. Когда она обернулась, ее голос был спокоен:
– Я предполагала это! Счастливая женщина, кто бы она ни была!
– Я не приношу счастья женщинам.
– Не говори так, Поль. Мы сами все делаем. Ты не принуждал меня. И думаю, что ты не принуждал ее.
– Нет, этого я не делаю. И не делал, – сказал он с горечью.
Ли стояла на фоне ночного окна. С видимым усилием она выпрямилась. И они посмотрели друг на друга. Он понимал, что должен объяснить ей, полностью и правдиво. Поэтому он начал говорить:
– Эта женщина… Она… мы влюбились, когда я был обручен с Мариан. Это длинная история. Мне кажется, все любовные истории таковы, если начнешь рассказывать о муках совести и поисках души. Но я буду краток. Сразу после войны, когда я вернулся, мы один раз были вместе, и у нас ребенок, дочь. Ей сейчас девятнадцать лет. Айрис Фридман, – отрывисто сказал он, – не Айрис Вернер. Вчера я видел ее второй раз в жизни. – Он провел рукой по влажному лбу. – И я понял после встречи с ней, что я не могу на тебе жениться, я не готов. Я запутался. Я в тупике!
И так как Ли ничего не сказала, он закончил:
– Ну вот и все. Никто не знает об Айрис, моей дочери. И никто не должен никогда узнать.
– Спасибо за доверие.
– Если бы я не мог доверять тебе, Ли, это был бы конец света.
– Скажи мне, мать…
– Анна.
– Анна все еще любит тебя? Он быстро ответил:
– Да.
С того дня в ресторане прошли годы, но он знал, что она не изменилась и не изменится, так же как и он сам.
– Но ты никогда не думал оставить Мариан ради нее?
– Она не оставит, не может оставить своего мужа. Дело чести и совести, о котором я уже упоминал.
Ли села, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Полю было невыразимо тяжело смотреть на нее. Часы на столе отбили час, прозвенела их тихая музыка. Где-то во Франции сто лет назад они начали тикать и отбивать часы – давно уже глухи те уши, что слышали их звон; беды и несчастья, что, должно быть, бывали в комнатах, где стояли часы, давно уже похоронены и забыты вместе с теми, кто испытывал их. Отчего тогда они должны иметь такое значение? Он не понимал, он только знал, что они имеют значение.
И вдруг Ли выкрикнула:
– Это так печально! Так невыразимо печально! Ты этого не заслужил, Поль.
Страдая, она думала не о себе, а о нем, и это тронуло Поля до глубины души.
– О, Боже! Прости меня, Ли. Прости. Неужели я так жесток, как я сам себе кажусь?
Она встала и подошла к нему:
– В тебе нет ни капли жестокости. Я была так счастлива с тобой!
Она с трудом улыбнулась.
– Как бы я хотел, – ответил он, – чтобы это счастье могло продолжаться.
Еще только вчера он был во всем уверен, но сегодня все переменилось. Он не знал, что делать. Он хотел одного – чтобы его оставили в покое.
Ли вздохнула:
– Мне кажется, все пройдет со временем. Все проходит. По крайней мере, Билл Шерман получит свой ответ. Он получит его сегодня вечером.
Поль простонал:
– Ты его хоть чуточку любишь, Ли? Она подумала немного.
– Не так, как ты, должно быть, любишь Анну. Но он мне очень, очень нравится. Он хороший человек, который, как я говорила, нужен мне, и он очень любит меня. Так долго ждать мог только он!
– Он не пожалеет об этом.
– О, я согласна с этим! Я буду ему чудесной женой и буду хорошо относиться к его дочерям. Я и так уже по-матерински опекаю их, и они любят меня.
– Наверное, Хенк будет рад.
– Да. Я снова буду респектабельной, не так ли? Но если серьезно, ему нравится Билл. Он всем обычно нравится.
Поль взял себя в руки. Лучше сосредоточиться на практических вопросах, а не то его сердце разобьется.
– Когда это произойдет, где вы будете жить?
– Он хочет как можно быстрее. А жить мы будем здесь. У Билла есть прекрасная квартира, но ему нравится этот дом, да и мне хочется остаться здесь.
– Я рад. Я не представляю твоей жизни вне этого дома, ты так его любишь!
Он поднял ее руку и поднес к губам. Она посмотрела на часы:
– Семь. Ты успеешь дойти до дома и переодеться, чтобы идти на обед.
– Мне сейчас не до этого обеда! Я не знаю, что мне с собой делать. Я чувствую себя опустошенным.
– Этот вечер был нелегким для нас с тобой, правда? Но я по крайней мере собираюсь стать счастливой, Поль. И действительно буду ей. Потому что я знаю, что должна делать для этого. Хотелось бы, чтобы я могла сказать то же и о тебе.
– Спасибо, дорогая Ли, спасибо, – сказал он. Он встал, готовясь уйти, уйти из ее жизни.
– Ты ничего больше не хочешь рассказать мне? Довериться! Поговорить об Анне и Айрис, о своей тоске все эти годы! На лице Ли он видел жалость и доброту, но он также заметил любопытство, и это остановило его.
– Нет, – быстро ответил он, – в этом нет смысла. Она кивнула:
– Еще одно перед уходом: не волнуйся обо мне. И, Бога ради, не чувствуй себя виноватым. Я хочу, чтобы ты улыбался на моей свадьбе. Ты, конечно, придешь? Обещаешь?
Он быстро поцеловал ее в лоб: – Обещаю. Я буду весь вечер улыбаться. Шагая домой, он думал, что окончена еще одна глава. В сером шелковом небе висела полная волшебная луна. Поворот, поворот – половина луны и четверть, тонкий серпик, потом снова назад, круглая и серебряная, управляющая приливами и отливами и, как говорят, настроениями человека. Возможно, и так.
