Гобелен

      – Ему этого очень хотелось, – сказал Билл Шерман.
      – Мне тоже, – признался Поль. Остыв за прошедший час, он начал каяться, что позволил себе вспылить.
      – Подозреваю, что это старая вражда.
      – Вам рассказала Ли?
      – Нет, но об этом нетрудно догадаться.
      Поль улыбнулся – Шерман не поднялся бы так высоко в своей профессии, если бы не был наблюдателен.
      – Мне следовало держать язык за зубами. Мне досадно, что Дэн узнал про акции от Донала. Я действительно собирался все утрясти с Хенком, чтобы об этом не узнал Дэн. – Он тяжело вздохнул. – Теперь мы навсегда поссорились.
      – Нет, Дэн разумный человек. Эмоциональный, но разумный. Дайте ему несколько дней пережить потрясение и потом поговорите с ним. Он поймет. Я уверен, что он поймет, Поль.
      К счастью, до конца вечера Поль не видел больше Донала. Женщины старались создать непринужденную обстановку: в открытые двери Поль видел и слышал, как играла на пианино Мэг, Хенни и близнецы пели, пока Мариан разговаривала с Эмили.
      Может быть, не все так плохо, как кажется, попытался утешить себя Поль. Все хорошо, что хорошо кончается.
      В обычной суете разъезда, со всеми благодарностями и добрыми пожеланиями, Поль и Мариан оказались с семейством Донала в гардеробной внизу. В то время как муж подавал ей соболиное манто, глаза Мэг умоляюще посмотрели на Поля. С несчастным видом она проговорила, ни к кому не обращаясь:
      – Почему случаются подобные вещи? Мы пришли сюда чествовать Дэна… Все должно было быть так хорошо!
      Никто из мужчин не проронил ни слова. Тогда она взмолилась:
      – Неужели никто из вас ничего не скажет? Откликнулся Поль:
      – Прости, Мэг. Просто в какой-то момент был потерян контроль.
      – Вы слишком близко приняли все к сердцу, – резко заметил Донал. – Вы относитесь слишком серьезно к политике. Всегда относились.
      От подобной наглости гнев Поля вспыхнул с новой силой. Но он сдержал себя.
      – Не было необходимости сообщать Дэну про акции. Этого я вам не могу простить!
      – Не можете простить! – И Донал с ненавистью посмотрел на Поля.
      «Ты-то никогда не простишь мне, – подумал Поль. – Уйдешь в могилу с ненавистью ко мне из-за миллионов, которые тебе не достались, потому что я не согласился на твое предложение тогда, в Париже?» Но вслух Поль ничего не сказал.
      Донал не мог остановиться:
      – Святоша, благодетель! Мэг потянула мужа за рукав:
      – Донал, пожалуйста… Тимми, Том, девочки, идите на улицу и залезайте в машину.
      Донал отмахнулся от нее.
      – Вы всегда считали себя лучше других, – сказал он Полю. – Это написано у вас на лице.
      Ему хочется раздуть ссору, затеять драку, – заметил Поль с некоторым удивлением. Он хотел ответить резко, но Мэг прошептала:
      – О, ради Бога, Поль, я хочу домой.
      – Конечно, – спохватился Поль, почувствовав страх в ее словах. Он подошел к двери, но в этот момент Донал остановил его:
      – Минуту. Я хочу сказать, что вы лицемер…
      – Очень хорошо. А я хочу сказать, что вы фашист, это согласуется с вашим поведением.
      – Моим поведением? Я сижу за обеденным столом между вашей женой и любовницей, о, простите, бывшей любовницей. И вы смеете после этого говорить о моем поведении?
      В голове шумело, но Поль услышал возглас жены.
      – Вы самая низкая… – начал он. Донал перебил его:
      – Высшее общество! Ускользнуть в Париж с любовницей, оставив жену дома. Потом, устав от любовницы, выдать ее замуж и привести ничего не подозревающую жену пообедать к новобрачным. Высшее общество!
      Мариан начала плакать. Мэг опустилась в кресло, закрыв лицо руками. Двое мужчин, стоя под хрустальной люстрой, были готовы сцепиться. Полю пришло в голову, что, будь у них оружие, они не преминули бы им воспользоваться. Его охватила ярость, и он пошел в атаку:
      – Что ж, давайте говорить открыто. Я, возможно, не всегда делал то, что следует, но по крайней мере у меня на совести нет смерти человека.
      – О, – вздохнула Мэг. Ярость все росла и росла.
      – Я говорю о смерти Бена! Вы страшно поссорились с ним в тот день.
      – Вы сошли с ума!
      – О нет, не сошел! Бен сказал вам, что собирается уходить от вас. Я это знаю. Но об этом никто никогда не упоминал при следствии, не так ли?
      Мэг вскочила:
      – Пожалуйста, Поль. Я не могу это вынести. Посмотри на Мариан. Остановитесь!
      Донал повторил:
      – Совсем сошел с ума!
      – Я в здравом уме и утверждаю, что вы причастны к смерти Бена!
      Мэг приложила руки к вискам:
      – О Боже, Поль, остановитесь! Посмотри на Мариан. Что с ней происходит. Неужели ты не видишь, что ее надо срочно отвести домой? Посмотри на нее!
      Мариан, страшно побледнев, стояла в каком-то оцепенении, из широко раскрытых глаз ее текли слезы. Поль схватил ее за руку:
      – С тобой все в порядке? Подожди у двери, я возьму такси и отвезу тебя домой…
      Что-то вспыхнуло в глазах Мариан, и, с силой оттолкнув его, она рванулась к двери и выбежала на улицу. Поль бросился за ней.
      – Подожди! Мариан! – Он опять попытался взять ее за руку, но она вырвалась:
      – Убирайся, не прикасайся ко мне!
      Ее голос, полный отчаяния, вызвал у Поля страх. Что она собирается делать? Броситься под мчащийся автомобиль? Он не выпускал ее из вида, пока она бежала в своих изящных туфельках, постукивая каблучками по тротуару.
      Наконец у перекрестка она остановилась. Поль затаил дыхание: казалось, она решала в этот миг, что ей делать дальше. Поль в ужасе представил, как она входит в темноту ночного парка… Потом полицейские машины, машины «скорой помощи», вопросы и ответы: «Да, сэр, она была в состоянии шока, потому что я…»
      Но она свернула на их улицу. Они вместе вошли в свой дом и поехали на лифте. Поль мучительно соображал, как ему следует вести себя дальше. Времени на раздумья было мало.
      – Иди сюда! Я хочу поговорить с тобой. – Обычно бледное лицо Мариан приобрело какой-то зеленоватый оттенок, но глаза были сухие.
      Он прошел за ней в библиотеку. Она закрыла двери, чтобы не услышала прислуга, и ударила его по щеке так сильно, что на глазах выступили слезы.
      – Ты подонок! Ты вонючий подонок!
      Впервые он услышал от нее такие слова. Он стоял неподвижно. Она ударила его второй раз, она была в ярости.
      – Тебе нечего сказать мне?
      – Я очень сожалею, что причинил тебе боль сегодня вечером.
      – Значит, то, что он сказал, правда?
      – Факты верны, но не их трактовка.
      – Трактовка! Назови грязь по-другому, она не станет шоколадом. Шлюха есть шлюха, даже если ее зовут Ли.
      Он не ответил. Пусть она выговорится. Потом он попытается объяснить. Но как можно объяснить тоску, одиночество, сексуальное наслаждение, настроения, привязанности…
      Она требовала ответ:
      – Ты понимаешь, как опозорил себя, как обесценил наш брак, позволив мне сидеть за столом рядом с этой женщиной в ее доме? А она, эта потаскуха, смеялась надо мной! Ты и она смеялись надо мной!
      – Нет, нет. Она… мы… Никто никогда не смеялся над тобой, Мариан. Послушай, послушай. Это все произошло случайно. Ты не такая наивная, ты понимаешь, что такие вещи случаются, потом они проходят и их забывают. Я не говорю, что это правильно, но в этом мире нет совершенства!
      – Я никогда больше не войду в этот дом, ты меня слышишь?
      – Тебе не придется, – тихо сказал Поль.
      – Как это произошло? Вы плыли на одном корабле?
      – Давай не будем ворошить прошлое, Мариан. С этим покончено. Она вышла замуж, ты и я женаты…
      – Пока женаты, Поль, не думай, что это продлится долго! Ответь мне: вы были на одном корабле?
      Он вздохнул:
      – Да. На «Нормандии». Я не знал, что она будет на нем.
      – Какая разница? Так эта связь началась на пароходе? В твоей каюте или ее?
      – Мариан… В этом нет смысла. Ты только мучаешь себя. Все кончено, говорю я тебе.
      – Я спросил, в твоей или ее каюте.
      – Хорошо. В ее.
      – И вы спали вместе в Париже? Да, естественно, зачем я задаю такой странный вопрос? А потом здесь… Как долго это продолжалось?
      Потерпевшая сторона всегда хочет и боится узнать подробности. Поль это понимал.
      – Недолго. Она вышла замуж. Счастливо вышла, как ты видела.
      – Кто первый разорвал эту связь? Ты или она?
      – Это было обоюдное желание. Обоюдное.
      – Ты лжешь!
      – Нет.
      – Она была лучше меня в постели. Она принадлежит к такому типу. Подозреваю, что она делает вещи…
      – Мариан, пожалуйста. Ты только изводишь себя!
      – Я хочу знать. Если ты не скажешь мне, я позвоню ей и спрошу. Я поговорю с ее мужем.
      Она направилась к телефону. Поль схватил ее.
      – Ты будешь выглядеть странно. Ты ничего не достигнешь, – сказал он и, взывая к чувству ее женского достоинства, добавил: – Ты только унизишь себя.
      – Как я ненавижу тебя! – выкрикнула она. – Ненавижу!
      Слезы катились по ее лицу, она стала срывать с себя красное шелковое платье.
      – Это платье, оно от нее! Она касалась его. Я избавлюсь от всех вещей, которых она касалась.
      Шелк затрещал: она оторвала рукав.
      – Избавлюсь и от тебя тоже. О, как я ненавижу тебя! – снова крикнула она. И, придерживая обрывки платья, она неверной походкой пошла через коридор в свою комнату.
      Поль услышал, как хлопнула дверь. В этом звуке заключалось что-то пугающее и окончательное, как в пьесах Ибсена. Дверь хлопает, и слышно эхо. Что дальше, спрашивается? Он подошел к окну.
      Он смотрел в ночь. В квартале горело всего несколько окон. Болела голова, знобило. Ему не следовало ничего говорить о Бене, он обещал Хенку и все эти годы сдерживал обещание. Потеряв самообладание – этот человек раздражал его! – он ничего не добился. Это дело было прошлым. Прошлым. А что теперь делать с Мариан?
      Он встревожился. Вдруг он почувствовал тишину в доме. Он вспомнил о шкафе с лекарствами – кто знает, на что она способна сейчас! – и бросился в спальню.
      Она лежала на постели, полуголая, в разорванном платье. Около корзины для бумаг кучкой лежала одежда: шерстяной костюм, украшенный норкой, черное бархатное платье, белый летний костюм и другие вещи, купленные в магазине у Ли. Он поднял и аккуратно положил их на стул.
      Потом он подошел к кровати; Мариан лежала, подогнув колени, волосы упали на лицо, в руке мокрый скомканный носовой платок. Она рыдала; рыдания сотрясали ее хрупкие плечи.
      Он понимал, что должен испытывать раскаяние, но не испытывал его. Он чувствовал жалость к Мариан, хотел ее утешить. Он протянул руку и прикоснулся к ее голове.
      Она подняла глаза:
      – Почему ты это сделал? Почему, Поль? Ты, должно быть, ненавидишь меня!
      Ненавидеть ее! Она так ничего и не поняла.
      – О, моя дорогая! – сказал он. – Это не имеет ничего общего с моими чувствами к тебе. Это просто время и обстоятельства. Плоть, если хочешь, так назови это. Но не сердце.
      И в этом, подумалось ему, больше правды, чем лжи.
      Мариан прошептала:
      – Гнев прошел теперь. Я могла бы убить ее и тебя… И вдруг все прошло, исчезло. Я разбита. Я ничто.
      – О, Мариан, – сказал он. Он понимал, что должна сейчас переживать эта чопорная, бездетная, неврастеничная, холодная женщина, так и не познавшая подлинного смысла жизни. «Не ее вина, не ее вина», – говорил он себе, гладя ее по голове.
      – Я ничто, – повторила она.
      Он почувствовал комок в горле, бессильную боль. Ни одно человеческое существо не должно так чувствовать.
      – Как ты можешь так говорить о себе? Ты добрый, хороший, ценный человек. Подумай, сколько у тебя друзей. Люди восхищаются тобой, кроме того, ты красивая женщина.
      Она вытерла глаза.
      – Я не знаю. Ты действительно так думаешь?
      – Конечно. – Он попытался придать голосу жизнерадостность. – Ты знаешь мою слабость к искусству.
      Думаешь, я бы женился на тебе, если бы ты не льстила моему вкусу?
      Ее губы тронула слабая улыбка.
      – Но тогда я не понимаю. Почему Ли? Она не красавица.
      И пока он придумывал ответ, она сама дала его:
      – Просто секс, мне кажется. Это животная природа мужчины.
      – А, да.
      – Мне иногда тяжело, как женщине, помнить, что ты другой. Секс для мужчины значит намного больше, чем для женщины.
      Она действительно все еще в это верила.
      – Я рад, что ты можешь так смотреть на эти вещи, – мягко сказал он. – Думаю, если ты будешь напоминать себе об этом, когда-нибудь мы сможем забыть о сегодняшнем эпизоде.
      – Я попытаюсь.
      Она встала, подошла к зеркалу.
      – Я ужасно выгляжу. Я разорвала платье, а оно новое.
      – Не обращай внимания. Завтра купи другое.
      – Но не у Ли. Клянусь, я никогда больше не появлюсь у нее.
      – Я понимаю. Так будет лучше для всех.
      – А что насчет тебя?
      – Все кончено, я сказал тебе. Она вцепилась в его руку:
      – Поль… но если когда-нибудь опять случится это?
      – Нет, нет. Этого больше никогда не случится.
      – Почему? Ты мужчина. О, если ты когда-нибудь оставишь меня, я этого не вынесу, Поль! Мы так долго вместе, всю мою жизнь, с тех пор, как я выросла.
      Ты еще ребенок, подумал он. И у него снова сжало горло.
      – Даже когда я во Флориде, я знаю, что ты здесь. Я бы не уезжала. Я не поеду, если ты не захочешь.
      – Все в порядке, все хорошо. Мне хочется, чтобы ты получала удовольствие.
      – Что бы я делала без тебя? Не оставляй меня, Поль. Обещай, что не оставишь. Скажи это.
      Ее опухшее, заплаканное лицо вызывало жалость.
      – Я не оставлю тебя, – произнес он.
      – Никогда? Что бы ни случилось?
      – Что бы ни случилось. Но ничего не случится, сказал я тебе. Пойди умойся, расслабься и пойдем спать. Нам обоим нужен сон.
      По пути в ванную комнату Мариан что-то вспомнила:
      – Это правда о Бене и Донале? Они ужасно поссорились в тот день?
      – Совершенная правда.
      – Можешь сказать, откуда ты узнал?
      – Нет. Мне не следовало сегодня говорить того, что я сказал. Это бесполезно, и, кроме того, я дал слово.
      – Тогда ты действительно считаешь, что Донал… Поль угрюмо проговорил:
      – Ты бы лучше забыла про это, Мариан, как будто никогда не слышала.
      – Конечно. Но как ужасно для Мэг! Как ты думаешь, что она будет делать?
      – Не имею представления…
      Думы долго не давали заснуть Полю. Бен, Донал, Ли, Мариан, Мэг – все кружились в голове. Потом среди сумятицы мыслей о событиях прошедшей недели в голове родилось странное предположение, что муж Анны умер, она свободна и пришла к нему. Что тогда делать ему с Мариан? Фантазии измучили его вконец.
      Всю дорогу домой Мэг молчала, сознавая, что только присутствие детей сдерживает Донала. Она была так потрясена, что чувствовала острую боль в сердце. Беда! Снова и снова она вспоминала вечер, начиная с того ужасного момента, когда Поль вышел из комнаты.
      После неприятного инцидента за столом гости продолжили как ни в чем не бывало разговор. Они подчеркнуто оживленно рассуждали о киноактерах и предстоящей выставке Пикассо в Музее современного искусства. Но Мэг с пылающим лицом молчала, избегая встречаться взглядом с другими из опасения, что могут прочесть ее мысли.
      Потом этот взрыв в гардеробной. Неприкрытая ненависть к Полю ее мужа. А почему? Потому что Поль знал…
      Резкий белый свет в туннеле осветил ее руки, в отчаянии сжатые на коленях. Рядом с ней на боковом сиденье Донал напряженно смотрел вперед, плотно сжав рот – он был все еще сердит, вероятно, и на Агнесс, которая раскрыла то, что не должна была знать Мэг. Так что даже в совершенном браке, при ночной любовной связи, остаются скрытыми какие-то вещи… Не делала ли и она так же?
      И пока машина мчалась по туннелю, она неожиданно вспомнила, как сидела в отчаянии и страхе на скамейке у музея на Пятой Авеню, потом пошла к Ли. Это Ли послала ее к врачу и спасла ее от сумасшествия, сохранила для нее возможность счастья с Доналом. И если это правда про Поля и Ли, ее это не касается, потому что она любила этих добрых людей.
      В спальне Донал заговорил:
      – Что за странное представление устроил твой любимый кузен!
      Не отвечая, Мэг продолжала спокойно раздеваться. Она повесила в гардероб платье и, сняв тяжелое колье, убрала его в коробку.
      – Ты всегда считала его святым, не так ли? Я мог бы рассказать тебе о нем уже давно, если бы не был джентльменом.
      – Я бы не стала слушать. Я не хочу обсуждать людей, которые мне нравятся или которых я люблю, как Поля и Ли.
      – Ну, любишь ты Поля или нет, это твое дело, но сегодня он выставил себя дураком. Эта лекция за обедом…
      – Но кому-то надо было ответить тебе! Ты ведь по-настоящему защищаешь Гитлера! Неужели ты не понимаешь, как ты был отвратителен! – Ее голос напрягся. – Потрясает, когда мучают людей! А твои замечания о хороших, пострадавших за плохих! Кто хороший? Еврейские миллионеры или еврейские социалисты? Возможно, разносчик рыбы или оперное сопрано? Еврейские нобелевские лауреаты, которых много в университетах? О, тебе следовало бы послушать себя со стороны! А что это сказала Агнесс о том, что ты слушаешь патера Коглина…
      – Ты его слышала? Ты ничего не знаешь о нем. Ты просто повторяешь то, что говорят другие. У него много здравого смысла, должен сказать тебе.
      Мэг пристально посмотрела на мужа. Он казался спокойным и самоуверенным, как всегда. Горячее, удушающее негодование переполняло ее:
      – Тебе бы следовало запомнить, тебе и всем остальным, что фашисты начнут с евреев, – они будут первыми и самыми многочисленными жертвами, – но за ними последуют другие.
      – Что это ты вдруг стала так защищать евреев?
      – Это вопрос человеческой порядочности.
      – После всех этих лет, которые провел твой отец, стараясь забыть, что он еврей?
      Она не могла отрицать это. Бедный папа. Бедный Элфи. И она вспомнила деревенский клуб, который все еще отказывается принять ее; девочка, которая раскрыла ей истинную причину отказа; настойчивые уверения отца, что это только из-за большого числа желающих.
      – А твоя мать, – настаивал Донал. – Поверь мне, она чувствует невыгодность своего положения, словно нос на лице, как сказал бы твой отец.
      Это тоже было правдой. Ребенком она уже понимала, что единственным сожалением ее матери было то, что муж, которого она так любила, имел несчастье быть евреем. Да, да, Донал прав. Он все видит. Ну, конечно, он бы не достиг своего нынешнего положения, если бы был глуп.
      Она только глухо сказала:
      – Я не хочу говорить о своих родителях.
      – Ты не хочешь ни о чем говорить, да?
      – Да, не хочу.
      Это было неправдой: ей хотелось поговорить о Бене, но она не знала, как начать.
      Донал вытащил сигарету из кармана халата, зажег ее и, откинувшись, затянулся.
      – Если твои родители не хотят вмешиваться в еврейские дела, я не могу обвинять их за это. Зачем искать неприятности? Забавно, мне они оба нравятся, хотя они были против меня в начале нашего знакомства. Но они безобидные люди и хорошо относились ко мне все эти годы. Что касается меня, то, видит Бог, я к ним относился более чем хорошо.
      Что ему надо? Она не могла отвести от него глаз. Темный, беззаботный и привлекательный, он ждал. А она стояла как под гипнозом, как будто все еще была девочкой, которая вышла замуж в тот весенний день так много лет назад, девочка в синем костюме, которая так охотно пошла за ним.
      – Ну? – спросил он. Она вздрогнула:
      – Что?
      – Хорошо к ним относился. К твоим родителям.
      – Да, конечно, ты был удивительно щедр к ним. Я благодарила тебя много раз, не так ли?
      – Я и к тебе очень хорошо относился.
      Он огляделся. В окне глубокого выступа комнаты («фонаре») стояла полка с вечнозелеными растениями, ветви которых спускались на розовый ковер. Фарфоровые лампы стояли у кроватей на тумбочках, заваленных книгами. На комоде в серебряных рамках стояли фотографии детей. Мэг обставляла комнату по своему вкусу, и теперь она выглядела как комната в старом виргинском доме в восемнадцатом веке.
      – Да, хорошо жить в этом доме. Можно больше ни о чем не волноваться.
      Ее встревожило выражение его лица. В нем было что-то преднамеренное.
      – Что ты имеешь в виду? Я не понимаю.
      – Я имею в виду, что теперь я респектабелен. Больше нет дел со спиртным. Так что, когда спрашивают о занятии твоего мужа, тебе не надо уклоняться от ответа, как ты это когда-то делала. Ты можешь прямо отвечать, что он занимается своими инвестициями.
      У нее создалось впечатление, что он смеется над ней, как будто респектабельность не была его целью с самого начала.
      – И это приятно, я признаю, не бояться государственного контроля.
      – Зачем ты все это говоришь, Домал?
      Он так близко подошел к ней, что она почувствовала запах его одеколона. Он крепко схватил ее за руки.
      – Я говорю все это, чтобы ты выбросила из головы сумасшедшие мысли.
      Его ногти впились в нее.
      – У меня нет никаких сумасшедших мыслей.
      – Не играй со мной в кошки-мышки, Мэг. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты опять раздумываешь о деле Бена.
      – Да, – тихо согласилась она, – я бы хотела знать правду.
      – У нас был этот разговор когда-то давно, Мэг. Мы чуть было не разошлись из-за этого, как ты помнишь. Давай не будем повторять все сначала.
      – Но то, что я услышала сегодня…
      – От Поля Вернера?
      – Он бы не стал лгать.
      – А я стал бы?
      – Ты бы скрыл. Ты скрываешь. Играешь в кошки-мышки, как ты говоришь.
      – Черт побери, Мэг, ты считаешь своего мужа убийцей?
      – Я знаю, что тебе известно больше, чем ты говоришь.
      Страх, как ни странно, придал ей большей смелости.
      – Ты закрыл глаза на смерть Бена, ты закрываешь их теперь на страдания в Европе, тебе наплевать на все и всех, кроме получения прибыли…
      Он оттолкнул ее с такой силой, что, не будь рядом кровати, она бы упала. Коробка с драгоценностями на ее столике была еще открыта. Он запустил в нее руки и подошел к Мэг с полными ладонями.
      – Посмотри, что я дал тебе, посмотри! Бриллиантовые серьги, рубиновые браслеты, греческое золото, бермудский жемчуг…
      Маленький резиновый предмет упал среди сверкающих драгоценностей на одеяло. Рука Мэг потянулась, чтобы прикрыть его, но Донал опередил ее.
      – Что за черт, как это называется?
      Она подняла глаза и встретила его удивленный взгляд. Говорить было нечего.
      – Так ты пользуешься этим? И поэтому у нас не было никого после Агнесс? Ты делала это?
      Она кивнула. Сердце замедлило свой ритм, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Странно, подумала она в этот долгий миг.
      – Ну, будь ты проклята… Кто дал это тебе? Эта умница Ли, без сомнения. Так ты скрывала что-то от меня, да? Раздевайся. Снимай эту штуковину.
      – Нет, – прошептала она, завязывая поясок халата.
      – Снимай, я сказал.
      Вдруг она испугалась, словно оказалась в комнате с незнакомцем.
      – Что ты собираешься делать? Он засмеялся, не разжимая губ.
      – Ты не хочешь подчиниться? Но я покажу тебе, кто здесь правит и будет править. Теперь все будет по-моему. Ты понимаешь, Мэг?
      Отведя ее руки, он сбросил с нее халат.
      – Донал, прекрати. Ты играешь роль. Ты не хочешь этого. Ты только хочешь…
      – Я сам знаю, что я хочу!
      Он бросил ее на кровать. Его искаженное от ярости лицо испугало ее.
      – Нет, Донал, не поступай так со мной. Не надо.
      – Сейчас. Иди добровольно, или я заставлю тебя. Я сказал, что теперь будет по-моему.
      Она боролась, как могла. Он поймал ее руки и, прижав ее к кровати, сорвал с нее ночную рубашку. Она слышала треск шелка. Она не могла кричать – рядом были комнаты, где спали дети. Она поняла, что обречена на поражение. Холодные слезы текли по ее вискам.
      Как стыдно! Как безобразно! Акт презрения. И впервые за все время, что этот человек входил в нее, она не чувствовала ничего. Ничего, кроме ужаса.
      Когда он наконец встал, она уткнулась в подушку и зарыдала.
      – Сегодня я позволю тебе поспать одной, – сказал он. – Завтра я уезжаю в Вашингтон на пару дней, но когда я вернусь, ты выбросишь ту штуку, и мы будем жить, как раньше. Тебе придется смириться.
      Он погладил ее по плечу.
      – Поплачь. Тебе станет легче, – и он тихо закрыл за собой дверь.

* * *

      Мэг испытывала отвращение к себе. Это было невыносимо. Когда рыдания стихли, она перевернулась на спину и лежала уставившись в потолок. Изредка по улице проезжал автомобиль – она слышала скрежет тормозов и шуршанье сухих листьев. Свет фар скользил по потолку, и снова наступала темнота. Она заснула, проснулась и снова вспомнила свое унижение. Ее душила ярость, ярость на него и на себя за свою беспомощность. Нет, это невозможно пережить!
      В комнате посветлело. Она лежала, не двигаясь, боясь пошевелиться, чтобы он не услышал и не пришел. Потом, вспомнив, что он говорил о раннем отъезде в Вашингтон, она почувствовала облегчение. Приподнявшись на локте, Мэг посмотрела на часы. Было почти восемь, ей давно было пора встать и завтракать с детьми. Посмотрев в зеркало, она ужаснулась: отекшие щеки и распухшие глаза с красными веками. Если бы она могла взять лед внизу, но тогда ее увидят горничные. Она услышала, как закрылась входная дверь. За дверью в ее спальню послышались детские голоса. Им, должно быть, сказали, чтобы они дали маме поспать. Немного погодя, в дверь легонько постучали:
      – Миссис Пауэрс? С вами все в порядке?
      – Дженни, все хорошо, спасибо. Я всю ночь мучилась жестокой простудой, инфекция, наверное. Нос и глаза все распухли.
      – Может, что-нибудь принести? Кофе?
      – Нет, спасибо. Я встану через минуту. Может быть, пойду подышать воздухом. Возможно, мне это и надо.
      Под душем она долго плескала холодной водой на лицо. Это немного помогло. С макияжем и низко надвинутой шляпой она сможет выйти из дома. Стены давили на нее. Она развела руки, словно пытаясь раздвинуть их.
      На улице ей сразу стало легче дышать. Дул холодный северный ветер, пронизывающий до костей. Воробьи и один одинокий кардинал копошились на лужайке перед домом. Мороз прихватил кончики лепестков желтых хризантем у черного хода. Проходя мимо домов на улице, она поднимала глаза на окна второго этажа, где располагались спальни, пытаясь разгадать, что в действительности скрывается за ними.
      До центра поселка было две мили. Там были почта, магазинчик, торгующий открытками, и чайная, выходящая на железнодорожную станцию. Купив несколько рождественских открыток, она некоторое время постояла в раздумье. Прошел, не останавливаясь, поезд. На миг она подумала, как, должно быть, чудесно сесть на поезд с парой книг и поехать куда-нибудь одной, наблюдая, как мелькает за окном земля. Просто ехать, не думая ни о ком и ни о чем. Такая роскошь, такой покой! Потом она пошла бы в вагон-ресторан… там всегда вкусная еда… густой суп, горячая булочка.
      Почувствовав голод, она прошла квартал до чайной. Было половина двенадцатого, вполне приемлемое время для еды. В комнате никого не было, кроме женщины, сидящей за столом с чемоданом, возможно, эта пассажирка, ждущая следующего поезда. Мэг села и заказала салат и чай. От Донала она приобрела привычку пить чай. Что только она не приобрела от Донала? Пять детей и сейф, полный драгоценностями, которые она редко надевала.
      Мэг сидела, медленно завтракая и думая о своих детях. Мальчикам нужен отец. Сильные и активные, они уже вышли из-под ее влияния. Близнецы были дочками Донала, быстрыми и умными. Чем-то они напоминали Ли – подобно ей, они добьются своего. Они уже знали, что надеть, что сказать и что они хотят. Они тоже в какой-то мере вышли из-под ее влияния. Только Агнесс, младшая, была другой. Маленькая и слабая, она льнула к матери, возможно, больше из необходимости, чем от привязанности. Плохо вписываясь в семью атлетов, бледненькая и неспортивная, она всегда будет предметом насмешек для крепких, жизнерадостных и быстрых. Как хорошо это понимала Мэг! Такие дети находят утешение в сочинении грустных стихов о звездах и страждущих бедняках.
      Она вздохнула. Завтрак она доела, но домой идти ей не хотелось, и поэтому она заказала еще чашку чая и сладкое и медленно ела. Жаль, что она не купила журнал, тогда она могла бы задержаться. Каждый раз, поднимая глаза от тарелки, она натыкалась на лицо женщины с чемоданом. Та, жуя, разговаривала с официанткой. Она жевала, как белка, передними зубами. Смотреть было неприятно, но Мэг все время тянуло посмотреть на нее, несмотря на отвращение. Как только женщина прожевывала достаточно, она, не глотая, начинала жевать следующую порцию, не переставая при этом говорить. Ее щека раздувалась все больше и больше. Когда же она проглотит что уже прожевала? Мэг не могла отвести от нее глаза. Она чувствовала, как ей хочется закричать: «Вы противно едите!» – но в то же время понимала, что теряет самообладание. Она быстро встала, расплатилась и быстро, почти бегом, пошла домой. Заворачивая во двор, она увидела там автомобиль, яркий маленький автомобиль с опущенной крышей, автомобиль Поля.
      Он был в библиотеке, читал «Таймс».
      – Но что ты здесь делаешь? – удивилась она. Он понял ее вопрос по интонации.
      – Почему я рискнул еще раз встретиться с твоим мужем? Потому что я его не боюсь. Однако, – он улыбнулся, – я не был огорчен, когда узнал, что его нет.
      Она присела и провела рукой по растрепавшимся от ветра волосам.
      – Я ужасно выгляжу. Мне просто не верится, что ты приехал как раз тогда, когда мне это необходимо. Как ты понял?
      – Я не совсем точно знал, но подумал, что так могло бы быть. Прошлый вечер был потрясением для всех нас.
      Свет жестоко освещал ее лицо, лишенное в этот момент гордости, когда она обратила его к Полю и прямо спросила:
      – Как прошел твой разговор с Мариан? С той же прямотой он ответил:
      – Больно и грустно. Мне придется очень заботиться о бедной Мариан.
      Его голос был таким нежным. Нежным, но решительным. Это был человек, который мог быть мягким и решительным в одно и то же время. Чувствуя подступающие слезы, Мэг встала и прошла в другой конец комнаты. Когда спазм отпустил, она извинилась: