Глава 32

Она очень смутно помнила подробности их долгого, тяжелого перехода. Они пересекли шоссе, чудом избежав встречи с японским конвоем из нескольких грузовиков. После этого они шли долго, медленно и почти без происшествий. Генри Бассет плохо переносил жару. Адам снял с него рюкзак и нес двойной груз. Идти приходилось по пересеченной местности – и так день за днем. Адам помогал как мог и малышке-китаянке. Через неделю они добрались до Вайчоу, а затем несколько благословенных дней наслаждались путешествием на барже по Ист-Ривер.

Только мысль о том, что Риф все еще жив, поддерживала душевные силы Элизабет. Люди в деревне, где остался Риф, были настроены дружелюбно. Они обязательно постараются выходить его, а если будет нужно, спрячут от японцев. В один прекрасный день он нагонит ушедшую вперед группу. Элизабет была настолько уверена в этом, что эта мысль помогала ей переносить и жажду, и грязные завшивевшие одеяла, на которых приходилось спать, и изнурительные переходы.

Часть дороги они проехали на военном грузовике, потом двинулись по железной дороге в Чунгкин: деньги на билеты им дали в методистской миссии Куконга.

– Никогда бы не поверил, скажи мне кто-нибудь раньше, что я смогу проделать такой путь, – все повторял Бассет. – Честное слово, никогда не думал, что мы сможем столько пройти!

Адам лишь устало улыбался в ответ, потому что и у него бывали минуты сомнений, когда он не верил, что они смогут добраться до Чунгкина. Двухмесячный переход серьезно подорвал его здоровье, и Адам не заблуждался на этот счет. Никогда больше ему не бывать таким крепким и здоровым, как прежде.

Когда Адам вошел в роскошную ванную своей комнаты в британском посольстве и после длительного перерыва увидел себя в зеркале, то поначалу даже не узнал – он стал стариком. Его еще густые волосы совсем побелели. А отросшая борода делала его похожим на карикатурного отощавшего Санта-Клауса.

Намылив бороду, Адам приготовился ее сбрить. Краем глаза наблюдая за Элизабет, он восхищался ее фигурой. Она выглядела изящной и стройной, хотя и располнела в талии. Работники посольства принимали их как мужа и жену, а Элизабет и Адам были до такой степени измучены, что им не хотелось и думать о том, чтобы пускаться в объяснения по поводу своих истинных отношений.

– Так проще, – сказал ей Адам. – Тем более в твоем положении.

Элизабет было все безразлично. Единственной ее мыслью было услышать что-нибудь о Рифе, о том, что он жив-здоров.

– Должен быть опубликован официальный список всех военнопленных, захваченных японцами, не так ли? – спросила она у Адама. Ее глаза были полны надежды, а в бледном лице не было ни кровинки.

– Непременно, – ответил он, размышляя о том, соблюдают ли японцы Женевскую конвенцию. – Но пройдет еще не один месяц, прежде чем Красный Крест получит доступ к информации о попавших в плен.

– Я подожду, – тихо ответила она и чуть притронулась к своему округлившемуся животу. – Но все равно, Адам, я уверена, что Риф жив.

Через несколько часов после прибытия Адама пригласили сделать официальный доклад военному командованию. Он сообщил все, что мог, обрисовав ситуацию в Гонконге. Рассказал о зверствах в полевом госпитале, привел приблизительные цифры погибших, поведал о жестокости японцев, о серьезной ране Рифа и о том, что тот был вынужден остаться, чтобы не задерживать отряд.

Полковник, которому удалось всего за несколько дней до Адама добраться до Чунгкина, осторожно поинтересовался:

– Как вы думаете, капитан Эллиот может остаться в живых?

Адам, поколебавшись и думая о Бет и ее уверенности, что Риф все еще жив, ответил:

– Нет, сэр. Капитан Эллиот и сам знал, что рана его смертельна. Он понимал, что умирает.

Адам сознавал, что никто ему не предложит воинской службы. Физически он не подходил для какой бы то ни было активной деятельности.

– Мы не можем переправить вас в Англию, – с сожалением сказал офицер колониальных войск. – Единственное, что можно сделать, – так это посадить вас и миссис Гарланд на самолет, отправляющийся в Рангун. Там пока спокойно. А оттуда, если повезет, вы сможете улететь в Индию.

Элизабет отказалась уезжать куда бы то ни было без Юнг Шуи.

– Если хочешь удочерить ее, методистская миссия может помочь, – сказал Адам, который и сам подумать не мог оставить девочку одну. – Я поговорю с ними.

– Буду тебе благодарна, – сказала она и признательно пожала ему руку.

Он посмотрел ей вслед, как всегда, с беспредельной нежностью. Внешне могло показаться, что они живут как супруги, но никто из них даже представить себе не мог, чтобы возобновить интимные отношения.

В апреле, взяв с собой Юнг Шуи, они отправились в Рангун. Международная обстановка обострилась. Сингапур был захвачен японцами, и даже в Рангуне люди не чувствовали прежнего спокойствия. Через неделю после приезда их спешно переправили в Калькутту военным самолетом.

– Тут нам и придется дожидаться конца войны, – сказал Адам.

Элизабет думала о том, где сейчас Элен, Ли Пи, Алистер, Том, Ронни... Ей казалось, она знает, где может быть Риф. Наверняка он оправился после ранения и теперь во главе какого-нибудь отряда китайских повстанцев воюет против японцев. А если вдруг он попал в плен, значит, находится в лагере, и, стало быть, Элизабет оставалось дожидаться конца войны, когда Риф вернется.

В Калькутте их устроили с комфортом, предоставив в полное распоряжение целое бунгало. Соседи старались придерживаться в быту так называемого колониального стиля, что напомнило Адаму жизнь в Гонконге. Элизабет была удивлена, когда Адам сказал ей об этом. Она почти ничего не замечала вокруг и полностью ушла в себя в ожидании рождения ребенка и окончания войны. Она ждала встречи с Рифом.

Адам сделал все возможное и невозможное, чтобы достать рояль. Когда его установили в просторной гостиной Элизабет, Адам уверовал в то, что ее душевное здоровье теперь вне опасности. Скоро Элизабет зажила так, как прежде. Она упражнялась по семь-восемь часов в день, стараясь довести до совершенства любое разучиваемое произведение. Этому научил ее Ли Пи.

В июле родился ребенок, и персонал клиники, разумеется, полагая, что заботливый муж и есть отец ребенка, был немало удивлен, когда Элизабет попросила в свидетельстве о рождении записать отцом Рифа Эллиота.

– Как ты его назовешь? – спросил Адам, стоя у ее койки.

Элизабет прижимала к себе крепко запеленатого младенца, у которого можно было разглядеть только сморщенное личико и черные волосики.

Элизабет улыбнулась. Ее волосы были разбросаны по плечам. Она выглядела лет на восемнадцать – как тогда, когда на ней женился Адам.

– Николас Риф, – ответила она, и ее щеки запылали от радости. В глазах было столько любви, что у Адама кошки заскребли на сердце. Он не ревновал, не мучился при мысли, что ребенок, которого Бет сжимала в объятиях, от Рифа. Все былые чувства давно уже умерли в его душе – это случилось тогда, когда он почувствовал уважение к Рифу. Но Адам испытывал почти невыносимое сожаление, что этот малыш не был его ребенком! Вот если бы они с Бет, Юнг Шуи и малышом могли жить единой дружной семьей...

– А почему именно Николас? – поинтересовался он.

– Потому что мне нравится это имя, – объяснила Элизабет. Ее радость была столь глубока, что Адам даже растрогался. Он улыбнулся и, в глубине души радуясь за нее, сказал с нежностью:

– И мне нравится, Бет. Очень нравится.

В сентябре им сообщили, что Том Николсон находится в лагере для военнопленных в Цзюлуне, а миссис Элен Николсон интернирована в лагере Стэнли для гражданских лиц и оба ее ребенка находятся вместе с ней.

– Слава Богу! – с чувством произнес Адам. – О Господи, как замечательно, что они живы!

В октябре они узнали, что Алистер Манро погиб во время битвы за Шингманский редут, а вот о Ронни и Рифе все еще не было никаких известий.

– Настоящая удача, что нам хоть что-то удалось узнать об Элен, Томе и Алистере, – сказал Адам, – ведь тысячи семей до сих пор не ведают о судьбе мужей, отцов, сыновей, живы ли они или погибли.

– Риф жив! – сказала Элизабет, и в ее голосе звучала твердая уверенность. – Я убеждена, он жив. Я чувствую это всем своим нутром. Он жив и вернется ко мне!

Адам не спорил. Он был уверен в обратном... Но сказать Элизабет об этом значило лишить надежды, которая поддерживала ее.

В январе нового года они узнали о гибели Ронни Ледшэма. Информация о его смерти была крайне скупой.

– Известно лишь, что он погиб недалеко от ущелья, – убитым голосом сказал Адам. – Бог знает, что он там делал. Он должен был быть совсем в другом месте. – Адам положил телеграмму, рука его дрожала. – Он был один, а вокруг лежало с десяток убитых японцев.

Слезы потекли по лицу Элизабет.

– Должно быть, он узнал, что случилось с Жюльенной, – горестно прошептала она. – Он поступил, как Дерри. Пошел на врага в одиночку.

В начале 1944 года они возвратились в Англию через Португалию. Вместе с маленьким сыном и Юнг Шуи Элизабет поехала в «Фор Сизнз». Адам остался в Лондоне. Он понимал, что Элизабет не хотела бы, чтобы он их сопровождал. Тем более что когда-то «Фор Сизнз» был их общим домом. Если бы они приехали туда вдвоем, это могло бы означать, что Элизабет не прочь возобновить прежнюю супружескую жизнь. А этого как раз она и не хотела. Вернувшись в Англию, она напомнила Адаму, чтобы тот оформил, как положено, их развод. Она хотела стать полностью свободной и выйти замуж за Рифа.

Юнг Шуи рассматривала в окно вагона аккуратные поля, леса и великолепную английскую природу.

– Тут очень красиво, правда? – вежливо сказала она.

Элизабет обняла ее.

– Да, дорогая, тут исключительно красиво. Теперь здесь твой дом. Надеюсь, что тебе здесь понравится.

Юнг Шуи в ответ мило улыбнулась.

– Николас ведь никогда не был тут раньше? Как думаете, ему здесь тоже понравится?

– Конечно, – сказала Элизабет, и слезы заблестели у нее на ресницах. Она глядела на знакомый ландшафт и думала о том, довелось ли когда-нибудь Рифу побывать в Суссексе. Было непросто представить его на фоне суссексских полей – высокого, стройного, загорелого. Интересно, придется ли по душе Риф жителям Мидхерста? И сколько еще ждать, прежде чем она сможет пойти с ним в местный паб, пропустить по стаканчику и затем не торопясь отправиться к морю...

Луиза Изабель встречала их на перроне, как и предполагала Элизабет. Она написала ей из Калькутты и из Португалии. И еще утром позвонила принцессе из Лондона, что приедет двухчасовым поездом. Луиза была вне себя от счастья.

И вот сейчас она бежала к их вагону – немного полнее, чем та Изабель, которую помнила Элизабет. Но на голове принцессы, как всегда, была кокетливая шляпка, а на плечах – лисье боа.

– Луиза! – крикнула Элизабет и кинулась навстречу, прижимая к себе Николаса Рифа и держа за руку Юнг Шуи. – Луиза!

Лисий мех и заморские духи окутали малыша и Юнг Шуи.

– Какой очаровательный ребенок! – воскликнула Луиза, обхватив руками в длинных перчатках личико китаянки.

Юнг Шуи мгновенно влюбилась в принцессу.

– А это кто же, твой братик? Боже, какой большой! Я думала, он у тебя совсем крошечный...

– Вовсе не крошечный, – произнес Николас Риф, когда Элизабет поставила его на еще неуверенные полные ножки. – Умею ходить. Крошечные ходить не умеют.

Плача и одновременно смеясь, Элизабет обняла принцессу.

– Как я рада снова увидеть тебя, Луиза! Как рада, что вернулась наконец домой!

Луиза повезла их в своем роскошном «роллс-ройсе» по петляющим дорогам Суссекса. Прохожие обращали внимание на шикарный автомобиль.

– А как ты умудряешься добывать бензин, Луиза? – спросила удивленная Элизабет. – Я слышала, что сейчас все дефицит.

– Да, это так, – ответила Луиза и игриво потупила глаза. – Но у меня связи. Самое ужасное то, что из-за этой войны я осталась без шофера. Всякий раз, как только мне удавалось обзавестись шофером, его тотчас же посылали, как это говорится, «для выполнения важных работ военного характера»!

Элизабет обняла принцессу, поражаясь ее наивности.

– О, Луиза, если бы это действительно было самым ужасным в этой страшной войне!

Луиза прогостила у Элизабет около двух недель. В «Тайме» дали объявление о том, что требуется домоправительница. По объявлению пришла приятной наружности среднего возраста шотландка. Ее муж погиб в боях при Дюнкерке. Элизабет сразу же ее взяла. Ее поразило спокойное мужество, с которым эта женщина после страшного известия принялась строить свою новую, теперь уже одинокую, жизнь.

Когда Луиза уехала, дом сразу опустел. Элизабет бродила по комнатам, смотрела в окна, занималась с маленьким Николасом и Юнг Шуи. По крайней мере с детьми все было в порядке, и это ее радовало. Она думала о детях Элен, о том, что им пришлось вытерпеть в лагере. Как и всегда, она думала о Рифе. На свободе ли он или где-нибудь в лагере для военнопленных? Наверняка и ему тоже пришлось немало пережить. Для него «Фор Сизнз» станет подлинным раем, как только он сюда приедет. Тут он сможет отлично отдохнуть, восстановить силы, тут начнется их совершенно новая жизнь.

Чтобы чем-то себя занять, Элизабет решила устроить в солнечной гостиной на первом этаже кабинет для Рифа. Она сама обставила и украсила комнату и высадила розовые кусты вдоль всей южной стены дома. По замыслу Элизабет, дом должен был быть весь в цветах. Она усердно занималась и музыкой, зная, что Рифу очень хотелось бы, чтобы ее мечты о карьере пианистки осуществились.

Стоял дождливый апрельский день, когда к ней приехал первый, если не считать Адама и Луизу Изабель, гость. В старой твидовой фиолетовой юбке и бледно-лиловом свитере Элизабет занималась тем, что прореживала астры, растущие вдоль всей террасы. Вдруг она услышала звук подъезжающей машины.

Элизабет отложила садовую лопаточку и пошла к пологим каменным ступеням, ведущим к подъездной аллее. Адам не собирался навестить ее. Правда, между ними были такие свойские отношения, что он вполне мог приехать и без звонка. Автомобиль выехал из-за поворота – и Элизабет остановилась как вкопанная. Это был не принадлежащий Адаму чистенький и до блеска надраенный «даймлер», а старенький, видавший виды «моррис», напомнивший Элизабет машину, в которой Жюльенна колесила некогда по Гонконгу. Автомобиль остановился ярдах в двадцати от дома, и огромный мужчина в форме офицера ВВС с трудом вылез из-за руля.

Апрельское солнце зажглось в его густых темно-золотых волосах. На плече была нашивка со словом «Польша». На мгновение Элизабет показалось, что это она уже однажды видела: Гонконг, запах азалий... И уже через секунду она мчалась навстречу гостю с радостным криком:

– Роман! Роман!!!

Белоснежные зубы сверкнули в ослепительной улыбке. Двигаясь с грациозностью, присущей атлетам, и с проворством, которое нечасто встречается у мужчин его комплекции, Роман устремился к ней. Перепрыгнув через две последние ступеньки, Элизабет оказалась в его объятиях. Он крепко стиснул ее и прижал к себе.

– О, Роман... Как это здорово! Не могу поверить, что это не сон! – восклицала она, глядя на него сверкающими глазами.

– Теперь веришь! Когда бы я ни приезжал, ты вечно возишься с цветами! – сказал он, и его улыбка стала еще шире.

Элизабет, в свою очередь, сжимала его в объятиях и не собиралась выпускать.

– Знай я, что могу здесь рассчитывать на такой прием, приехал бы раньше, – добавил он.

Смех так и рвался из ее груди. Она любовалась Романом. В своей летной форме он выглядел великолепно.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что служишь где-то неподалеку? – недоверчиво спросила его Элизабет. Роман без особого желания разжал объятия, она взяла его под руку и повела в дом.

– Так оно и есть. Наша часть в десяти милях отсюда. Она засмеялась, и это был легкий, задорный, от всего сердца идущий смех. Роман приехал, а значит, скоро приедет и Риф.

– О, как же это замечательно, Роман!

Она провела его через террасу, и они оказались в большой гостиной, где стоял ее великолепный «Стейн-вей».

– Рад видеть, что ты по-прежнему упражняешься, – сказал он с чувством, сразу же подошел к инструменту и заглянул в ноты, чтобы понять, что именно она разучивает.

Она кивнула. Внезапно, как по мановению волшебной палочки, этот сумасшедший мир вновь стал нормальным, милым и уютным. Рядом появился человек, с которым можно было говорить о музыке. Появился хоть кто-то, олицетворявший для нее живой мостик в прошлое.

– Шопен, – объявила она, пытаясь отгородиться музыкой. – На меня он всегда действует успокаивающе.

Роман глубоко вздохнул.

– Ты забыла, Элизабет, что я поляк и нет нужды объяснять, почему ты играешь Шопена.

Она рассмеялась, почувствовав себя так же спокойно и легко, как и много лет назад в Перте. Если на сцене он был маэстро Романом Раковским, то здесь он просто-напросто ее друг Роман, мужчина, с которым она некогда пила на брудершафт. С чувством душевного комфорта она села за рояль. Роман встал рядом, и сразу же возникло впечатление, будто он заполнил собой всю гостиную.

– Шопен гораздо глубже, чем иные салонные композиторы, – сказал Роман, чувствуя, как общая страсть к музыке обволакивает их, отгораживая от всего внешнего мира. – Его надо уметь исполнять. Одного мастерства мало, нужно вложить душу.

Впервые с тех пор, как она занималась с Ли Пи, у Элизабет был слушатель, действительно знающий толк в музыке. Возникло редкостное и благостное ощущение свободы, словно после долгого сна она внезапно возвратилась к жизни.

– Dzekuje. Это было великолепно! – сказал Роман, когда она кончила играть. Его голос звучал восторженно. – А теперь сыграй какой-нибудь вальс. Вальсы очень хороши, хотя и несколько банальны. Но они и должны быть такими. Они изумительны, как мне кажется.

Все мысли о войне исчезли из ее сознания. Один за другим она играла вальсы и ноктюрны Шопена, потом известную «Фантазию» и закончила «Баркаролой».

– Замечательно! – восторженно воскликнул Роман, в волнении запустив свою пятерню в волосы. Этот жест она запомнила еще со времен Перта. – Именно эти ноктюрны – свидетельство огромного таланта Шопена, таланта созерцать мир. Он куда более великий композитор, чем многие считают. Ты всегда должна исполнять его именно так, как нынче: динамично, с чувством внутреннего драматизма.

Когда отзвучал последний аккорд «Польской фантазии», Роман несколько секунд сидел молча. Незаданный вопрос висел в воздухе. Когда она закрыла клавиатуру, он попросил:

– Расскажи о Рифе.

Она все рассказала ему, сидя перед камином и подливая себе и ему чая с бергамотом в прозрачные фарфоровые чашки. Роман слушал, не перебивая и не задавая вопросов. Наконец Элизабет произнесла:

– Так что мне ничего больше не остается, как сидеть и терпеливо ждать его возвращения.

Полено в камине громко выстрелило, и искры разлетелись в разные стороны.

– И его имя так и не появилось в списках военнопленных, переданных японцами Красному Кресту? – с мрачным лицом поинтересовался он.

Она отрицательно покачала головой. В это мгновение что-то всколыхнулось в его душе. Это было сильное и вместе с тем постыдное чувство.

– Нет, – сказала Элизабет, не заметив, как печаль исказила его лицо, как вдруг потемнели его глаза цвета оникса. – Но ведь наверняка есть сотни людей, которые живы, но чьи имена не попали ни в какие списки. Не думаю, что японцы очень уж заинтересованы в сотрудничестве с Красным Крестом. Разве не так?

Он покачал головой, нехотя поднялся, понимая, что пришло время уходить.

– Уже уходишь? – спросила она с явным сожалением, не пытаясь скрыть своего разочарования. – А я хотела, чтобы ты познакомился с детьми. Юнг Шуи сейчас в саду, катается на пони, которого я подарила ей на день рождения. А Николас Риф с няней. Я взяла ее из ближайшей деревни. Пока я занимаюсь музыкой, она за ним смотрит. Водит кормить уток па здешний пруд. Они и сейчас там, но с минуты на минуту должны прийти. Пожалуйста, останься.

Его так и подмывало согласиться, но Роман понимал, что, прежде чем остаться, нужно все хорошенько обдумать. Следовало подумать, прежде чем вновь увидеться с Элизабет. Она так безумно любит Рифа, и в один прекрасный день, если Господу будет угодно, он обязательно к ней вернется. И потому влюбиться в женщину, которая никогда не будет принадлежать ему, со стороны Романа было бы крайней глупостью. А он был не из тех мужчин, которые легко и охотно совершают глупости.

– Нет, – сказал он. Его массивная фигура, казалось, опять заполнила всю комнату. – Очень жаль, Элизабет, но мне пора.

Она проводила его до машины, прося не забывать и наведываться почаще. Она почувствовала такое острое одиночество при виде отъезжающего автомобиля, что даже стало трудно дышать.

Лишь через неделю Роман сообщил, что в следующий уик-энд будет свободен. Он никогда еще не бывал в Брайтоне. Не согласится ли она съездить туда с ним, подышать, пообедать?

Она согласилась сразу, без колебаний. Именно в Брайтон она поехала бы с Рифом, если бы это было возможно. И то, что она ехала с Романом, казалось ей едва ли не наилучшей заменой.

Они съездили в Брайтон. А через несколько дней отправились на пикник, захватив с собой Николаса Рифа и Юнг Шуи. Расположились неподалеку от старинного замка. Было прохладно, но очень весело, и они с удовольствием перекусили под старинными нормандскими зубчатыми стенами.

С тех пор Роман постоянно наведывался в «Фор Сизнз». Он сажал маленького Николаса Рифа к себе на закорки, и они шли на берег моря. Юнг Шуи проворно поспевала за Романом, рассказывая о своем пони и занятиях в английской школе. Роман с неподдельным интересом слушал девочку, проявляя при этом редкостный талант слушателя и большое терпение.

Война в Европе быстро подходила к концу, и Элизабет знала, что Роман ждет не дождется, когда его наконец демобилизуют и можно будет вернуться к концертной деятельности.

– И куда же прежде всего ты отправишься? – спросила она, когда они шли по усеянному голышами пляжу. Может, тому самому, куда за тысячу лет до них высадились римские легионеры под водительством Юлия Цезаря.

– В Палестину, – ни минуты не раздумывая, ответил Роман. – Нет в мире другого места, где люди бы так изголодались по музыке. Я хочу весь свой талант отдать тому оркестру, который в один прекрасный день сделается лучшим в мире.

Она задумалась о людях, составлявших этот оркестр. В него вошли самые великие музыканты Восточной Европы, которым посчастливилось избежать гитлеровской карательной машины.

– Может, когда-нибудь я тоже смогу выступить с этим оркестром, – чуть улыбнувшись, сказала она.

– Непременно, – подтвердил Роман, и в его словах прозвучала абсолютная уверенность. – Ты будешь играть, а я дирижировать.

Постоянные наезды Романа, как и эпизодические посещения Адама и принцессы Луизы Изабель, не позволяли Элизабет чувствовать себя покинутой и одинокой. Но ее сексуальный голод оставался неудовлетворенным. Бывали моменты, когда, лежа ночью в постели и сгорая от желания, она почти сожалела, что узнала истинную плотскую страсть. Ей так хотелось избавиться от постоянного вожделения, которое даже пугало ее.