Грехи людские

– Я люблю тебя, – прошептала она и с этими словами принялась расстегивать свое платье. Ее пальцы мелко дрожали, хотя взгляд оставался твердым и решительным. Наконец она освободилась от одежды.

Последний год Том только и держался благодаря своему самообладанию. Он колебался лишь мгновение, затем с глухим стоном принялся скидывать с себя одежду. Больше не нужно было терпеть – и жесткое самоограничение сменилось неуемным голодом, таким сильным желанием, что требовало немедленного удовлетворения.

– Я люблю тебя... люблю... – бормотал он сдавленным шепотом, швыряя рубашку и брюки поверх лежавшего на полу платья Ламун.

Он представлял в мечтах, что, когда появится возможность, будет заниматься с Ламун любовью, стараясь при этом быть предельно нежным. Она ведь была девственницей, поэтому спешить не следовало. Тому и в голову не приходило, что все может произойти так, как случилось: они торопливо избавились от одежды, желая как можно скорее преодолеть препятствия, которые прежде играли такую важную роль. Она опустилась перед ним на колени. Бледная, восхитительной формы ее грудь с розовыми сосками была напряжена. Он положил свои ладони на грудь Ламун, наклонился и начал целовать.

– Быстрее! – взмолилась Ламун. – Быстрее же!

Том действовал стремительно, поспешно, грубо.

«О Господи...» – подумал он, но было уже слишком поздно. Очень долго он ждал этого момента, и остаться нежным, терпеливым и осторожным ему не удалось.

Он ласкал ее, и Ламун отвечала ему призывным и нежным стоном, как маленький дикий зверек. Со стоном, который, казалось, исходил из глубины его души, Том плотно прижался к ее губам и овладел ею. Внезапно пришло облегчение – такое сильное, что Том едва не потерял сознание.

Когда он снова мог дышать, когда дрожь, сотрясавшая его тело, унялась, Том почувствовал слезы на своем плече. Приподнявшись на локте, он с ужасом взглянул на Ламун.

– Ламун, любимая!.. Не плачь... Обещаю, что это больше не повторится.

Она улыбнулась сквозь слезы:

– Неужели?! А мне это показалось просто великолепным.

Волна радостного облегчения охватила Тома. Оказывается, ее слезы не были признаком боли или разочарования. Она плакала от счастья.

– Боже, как же я тебя люблю! – с чувством воскликнул Том, вновь стискивая Ламун в своих объятиях, и лег рядом с ней на разбросанных по полу подушках. Том испытывал восторг от прикосновения к ее стройному маленькому телу и к нежной коже.

Она повернула голову и поцеловала его в плечо.

– Мне пора, – с сожалением произнесла она. – Через двадцать минут закончатся занятия.

Том старался не выказать своего разочарования. Чу, шофер лимузина, будет поджидать ее у больницы. Нужно успеть отвезти Ламун к служебному входу минут за пять до того, как закончатся занятия медсестер. Ламун должна еще успеть пройти через всю больницу и выйти с остальными через главный вход – чтобы шофер ничего не заподозрил.

Том вздохнул и принялся одеваться. Он понимал, что, с точки зрения Ламун, их отношения достигли предела. Но для Тома любовная близость была лишь началом нового, главного этапа в их взаимоотношениях. Редкие дневные встречи и одно свидание вечером – и это за целую неделю! – казались Тому слишком уж скоротечными. И потому он откровенно говорил, что им следует пожениться. Может, Риф Эллиот сможет ему чем-нибудь помочь?.. Он отлично разбирается в китайцах. Наверняка он знает, как лучше всего подойти к отцу Ламун. Том протянул руку и помог Ламун подняться. При первой же возможности он непременно поговорит с Эллиотом. Ламун уверена, что они никогда не смогут пожениться, но Том вовсе так не считает. И никогда с этим не согласится.

Ронни Ледшэм сидел в ресторане «Плейпен», расположенном в отеле «Пенинсула». Он наблюдал за входными дверями, и на его губах играла затаенная улыбка. Элизабет очень удивится, когда вместо Жюльенны увидит за столиком его. А жена наверняка будет взбешена, узнав о том, что он пытался соблазнить Элизабет. Но к вспышкам гнева своей Жюли он давно привык, тем более что она не умела долго держать на него зла. Спустя считанные минуты она уже смеялась, да и кроме того, он скажет, что все его усилия оказались тщетными, что Элизабет отвергла все его попытки. В действительности же он был готов приложить все свое умение и добиться взаимности Элизабет.

Он уже выпил порцию двойного виски с содовой и поднял палец, чтобы заказать еще. Обычно он не захаживал в «Плейпен». Ему казался слишком старомодным длинный зал этого ресторана с толстым красным ковром, пальмами в кадках и красными же абажурами настольных ламп. Вся обстановка была чинной и даже напыщенной, но оно и к лучшему: Элизабет заранее не должна ни о чем догадываться. А кроме того, из окон ресторана открывался необыкновенный вид на залив и величественную, полускрытую низкими облаками гору Виктория.

Ронни посмотрел на часы. Элизабет уже на пять минут опаздывала. Он был почему-то уверен, что женщины, заставляя мужчин ждать, с приятельницами ведут себя по-другому. Еще он забеспокоился о том, сработает ли его план. Ведь Жюли вполне могла позвонить Элизабет и пригласить на обед, вовсе не обязательно было посылать письмо. Его улыбка сделалась шире: он гордился составленным посланием. Ронни уже давно наловчился подделывать почерк Жюли, ее небрежно-летящие строчки, и довел свое искусство почти до совершенства: мог по желанию копировать и привычную скороговорку, которой отличались письма жены.

«Дорогая Элизабет, – написал он, – пожалуйста, сделай одолжение, давай пообедаем с тобой завтра в «Плейпене» в час пополудни. Я угодила в жуткий переплет, и Ронни убьет меня. Прошу тебя! Нежно люблю и целую, Жюльенна».

Элизабет будет, разумеется, взбешена, когда ее подведут к столику, но Ронни был совершенно уверен, что закатывать сцен и уходить она не станет. Во всяком случае, пообедать с ним она согласится. Ронни сумел обставить все таким образом, чтобы им никто не мешал. Он заказал еще одну порцию виски. Давненько ни одна женщина так сильно его не притягивала. Женщины были для него развлечением, он старался не принимать их всерьез. Менее всего Ронни хотелось завести настоящую любовную связь, с нежными взглядами и вздохами. Обычно он определял в первую же минуту, сулит ли неприятности знакомство с той или иной женщиной. И если ощущал смутную тревогу, то незамедлительно принимал меры. Ему хотелось развлечений и удовольствия. Получив то и другое, он старался поскорее отделаться от своей пассии. И сейчас ему тоже хотелось удовольствия, а не повода для развода и уж тем более неприятностей.

Он в задумчивости потягивал виски с содовой. Трудно сказать, станет ли эта Элизабет Гарланд для него источником неприятностей или нет. В ней было нечто такое, что притягивало и завораживало его, хотя Ронни и не мог сейчас выразить это словами. Что-то особенное, что привлекало и возбуждало его. Такая чувственная и сексапильная женщина не имеет права выглядеть чистой и непорочной. Уже не впервые он ловил себя на мысли о том, каковы ее интимные отношения с Адамом Гарландом. И от этих мыслей он возбуждался. Господи, будь у Ронни такая возможность, он быстро сделал бы так, чтобы во взгляде Элизабет не осталось бы и следа чистоты и непорочности! Интересно, а на теле у нее такие же светло-серебристые волосы, как и на голове?.. Кстати, что за привычка носить высокие прически! Почему бы не распустить волосы по плечам? Он представил сейчас, как пряди светлых волос Элизабет нежно касаются его рук, груди, его обнаженных чресел...

Дверь в дальнем конце зала открылась, и Элизабет вошла в ресторан. Метрдотель тотчас же мелким бесом подлетел к ней. Ронни понимал, что она ищет столик Жюльенны. Она оглядела ресторан, пытаясь увидеть подругу. Метрдотель что-то сказал Элизабет, по его губам Ронни догадался: «Прошу сюда, мадам».

Он повел ее между покрытых белоснежными скатертями столиков туда, где ее поджидал Ронни. Когда они подошли, лицо метрдотеля было абсолютно бесстрастным. Ронни дал ему на чай, и метрдотель был готов всеми силами помогать осуществлению его плана.

Элизабет встретилась глазами с Ронни. Он заметил некоторое удивление на ее лице. Переливчатая бирюзовая юбка закрывала длинные загорелые ноги Элизабет; шелковая блузка нежного розовато-лилового цвета красиво обтягивала грудь, так что от нее трудно было оторвать взгляд. На ногах Элизабет были изящные кожаные босоножки на высоком каблуке, украшенные золотистыми блестками, с тонкими ремешками.

Широко улыбнувшись, Ронни поднялся и приветствовал ее:

– Очень рад, Элизабет, что ты пришла. Выглядишь просто потрясающе!

В ее зелено-золотистых глазах явно читался вопрос.

– Извини, но я что-то не совсем понимаю. А где Жюльенна?

Метрдотель отодвинул для Элизабет стул. Ронни дождался, пока она села за столик, тоже сел и сказал:

– Жюльенна не смогла прийти. Попросила, чтобы я пообедал с тобой вместо нее. Может, ты хочешь посмотреть меню? Тут самые изумительные дары моря.

Но дары моря совершенно не прельщали Элизабет. Она холодно произнесла:

– Я тебе не верю, Ронни. Ты лжешь!

Его улыбка сделалась еще шире.

– Ну разумеется, – произнес он, полагая, что фраза в его устах звучит очаровательно. – Как всегда!

Она отодвинула стул, чтобы встать. Ронни поспешно схватил ее за руку.

– Элизабет, не уходи. Я хочу поговорить с тобой. Пожалуйста, погоди.

Он казался вполне искренним. Так по крайней мере решила Элизабет. Она откинулась на спинку стула. Может, ему и вправду нужно переговорить с ней? А вдруг у Жюльенны неприятности?

– Хорошо, – согласилась она. – В таком случае я бы выпила мартини с лимоном.

Ронни заказал ей выпивку, а себе очередную порцию виски с содовой. Слегка под хмельком, он заговорил, и его слова звучали несколько необычно – он глотал согласные и растягивал слова.

– С тобой исключительно трудно остаться наедине, Элизабет. Поэтому пришлось прибегнуть к небольшой уловке, чтобы нам встретиться.

Официант стоял, ожидая заказа Элизабет.

– Омлет, пожалуйста, и дыню, – сказала она, даже не раскрыв меню в папке из натуральной кожи. Она оказалась не права, полагая, будто Ронни хочет поговорить о Жюльенне. Он просто пытался ее соблазнить, а стало быть, чем раньше она уйдет, тем лучше для нее.

– А мне рыбное ассорти, говядину по-веллингтонски и бутылочку бургундского, – сказал Ронни, чувствуя себя необыкновенно счастливым. Когда официант удалился, он потянулся через стол и схватил ее за руку.

– О, Элизабет, Элизабет, прекраснейшая Элизабет, не смотри так сердито. Я всего лишь хотел немножко посидеть с тобой.

Она попыталась высвободить руку, но он сжал ее еще сильнее. Элизабет подумала, что до ее прихода Ронни, должно быть, успел немало выпить.

– Мы, кажется, как-то говорили с тобой обо всем, Ронни, – напомнила она с предельной выдержкой и терпением. – Ты знаешь, я нормально отношусь к тебе. Считаю тебя занятным, с тобой приятно поболтать, но заводить с тобой роман не собираюсь. Я больше не хотела бы возвращаться к этой теме. Иначе мы с тобой рассоримся навсегда.

Официант налил им немного красного вина. Ронни отпил глоток и жестом показал, чтобы официант наполнил бокалы.

– У тебя сложилось обо мне какое-то превратное мнение, – сказал он, потягивая вино и не обращая внимания на стоящую перед ним закуску. – Я вовсе не бабник, как ты, должно быть, полагаешь. Собственно говоря... – Он вновь завладел ее рукой, а его речь сделалась еще более тягучей и косноязычной. – На самом деле я ужасно боюсь женщин. Мне нужна не просто женщина, а друг, который понимал бы меня...

Она не стала дальше его слушать, потому что подняла глаза и за спиной Ронни заметила знакомое лицо за одним из соседних столиков. Ронни еще крепче ухватил ее за руку, и Элизабет почувствовала, что ее щеки запылали румянцем: на нее, удивленно вскинув брови, смотрел Риф Эллиот.

– Отпусти же мою руку, ради всего святого! – зашептала она, понимая, что не только Эллиот смотрит на нее. Ронни не спешил выполнить ее просьбу, но удерживать руку Элизабет и пить вино было неудобно. Как-то так получилось, что неосторожным движением Ронни опрокинул бокал, и на девственно-белой скатерти расплылось большое ярко-красное пятно. Несколько капель упали на бирюзовую юбку Элизабет.

Ронни изумленно смотрел на ее испорченный наряд. Незаметно для самого себя он изрядно набрался и с сожалением подумал, как это не вовремя, ведь так много поставлено на карту...

Элизабет поспешно отодвинулась от стола, с которого капало вино. К ним уже устремился официант с чистой скатертью.

Над столиком внезапно вырос Риф Эллиот и произнес с некоторым изумлением:

– Бокалы здесь очень неустойчивы, не так ли, миссис Гарланд? Позвольте я помогу...

И пока официант столбом стоял рядом, не зная, с чего начать, Риф Эллиот взял салфетку и бесцеремонно принялся промокать винные пятна на юбке Элизабет.

– Полагаю, ваш обед подошел к своему логическому завершению, не так ли? – просто констатируя, произнес он. Не ожидая от Элизабет ответа, он взял ее за руку и помог встать. – Мои наилучшие пожелания Жюльенне, – сказал он Ронни, который, приоткрыв рот, недоуменно смотрел на Эллиота. – Можете передать, что я отвез ее подругу домой, чтобы по дороге с ней ничего не случилось.

– Эй, минуточку... – протестующе начал было Ронни. – Какого черта...

У него был такой дурацкий вид, что Элизабет не удержалась от смеха.

– Пока, Ронни, – сказала она. Ей показалось, что она тоже опьянела. Поэтому она безропотно позволила Рифу Эллиоту взять ее под руку и вывести из ресторана в прохладный холл отеля «Пенинсула», а затем и на улицу.

Глава 10

На улице Риф продолжал держать ее под руку. Она заметила, что швейцар отвесил Эллиоту почтительный поклон. Перед ними тотчас же оказалась приземистая, обтекаемая бледно-голубая «лагонда». Шофер почтительно распахнул перед Элизабет дверцу машины.

Она старалась овладеть собой и вести себя так, словно ничего не случилось.

– Спасибо, что помогли мне уйти, – начала было Элизабет, но ее голос звучал непривычно для нее самой сдавленно и хрипло. – Большое спасибо, но я на автомобиле.

– Я знаю. – Глаза Эллиота смотрели на нее уверенно и спокойно, в уголках губ пряталась откровенная усмешка. – Но я обратил внимание, что вы не притронулись к еде, и рискну предложить вам перекусить где-нибудь со мной.

– Мне очень жаль, право, но я не могу... – Ее горло совсем пересохло, выговаривать слова было трудно. Боже праведный, если ее так взволновал пустячный пятиминутный разговор с этим человеком, хватит ли у нее сил выдержать обед с ним?!

– И все-таки я настаиваю, – повторил он, слегка удивленный ее упорством и нежеланием принять его предложение. Голос Эллиота оставался совершенно ровным.

– У меня назначена...

Он взял ее под руку, отстранил шофера и сам взялся за дверцу машины. Риф оказался так близко от нее, что Элизабет почувствовала лимонный запах его одеколона и ощутила горячее дыхание на своей щеке. Она видела рядом высокого, стройного и сильного мужчину. Под легким пиджаком у Эллиота угадывалась хорошо развитая мускулатура. Она чувствовала его сильные пальцы на своей руке, и прикосновение их, казалось, обжигало ее.

– Отмените! – сказал он, глядя ей прямо в глаза.

Глядя в его глаза с мелкой россыпью золотых блесток по радужке, Элизабет почему-то подумала о происхождении белого шрама, рассекавшего его бровь.

В груди у нее все сжалось, стало трудно дышать. Никто никогда прежде не удерживал ее таким образом. Его пальцы были не только сильными, но и властными: так хозяин держит принадлежащую ему вещь. И Элизабет понимала, что хотя бы поэтому она не может никуда с ним отправиться. Да и Адам будет взбешен, пойди она с Эллиотом. Их наверняка кто-нибудь увидит вместе, а ведь она сказала Адаму, что едет обедать с Жюльенной. При попытке все ему объяснить можно окончательно запутаться. Пальцы Рифа чуть сжали ее руку, и внезапно Элизабет ощутила какую-то головокружительную беззаботность, неизвестно откуда явившуюся легкость. Ей вдруг стало все равно, увидят их вместе или нет и что придется потом сказать Адаму. Она не собиралась делать ничего дурного. Поэтому ей нечего стыдиться.

– Что ж, хорошо, – сказала она, усаживаясь впереди рядом с ним. – Я согласна.

С высоты своего роста он ей улыбнулся белозубой красивой улыбкой, озарившей загорелое лицо. Он не дал ей ни единого повода для отказа. Эллиот сел за руль и захлопнул дверцу.

– А теперь, – сказал он, заводя двигатель, – скажите мне, что это вам пришло в голову обедать с таким известным бабником, как Ронни Ледшэм?

Она никогда не думала, что по Натан-роуд можно мчаться с такой головокружительной скоростью. Рикши, такси, велосипеды, уличные торговцы со своими тележками – Риф, умело лавируя, легко объезжал всех. Но иногда его маневры казались такими рискованными, что у нее просто дух захватывало.

– Я не собиралась обедать с ним, так вышло, – ответила она, в то время как они неслись мимо парка Цзюлун и поворота на дорогу к новой квартире Элен. – Вообще-то я думала встретить в ресторане Жюльенну.

Он взглянул на нее, и Элизабет поспешно отвела взгляд. Почему-то ей показалось, что между Рифом и ней существует какая-то трудноуловимая, но вполне определенная связь: они понимали друг друга с одного взгляда, как понимают все без слов люди, прожившие много лет под одной крышей. Хотя совместная жизнь не обязательно приводит к этому. К примеру, с Адамом она живет уже много лет, но он не способен до конца понимать ее. В данной ситуации он бы удивленно поднял брови и потребовал объяснений. Он бы допытывался, почему же Элизабет так и не встретилась с Жюльенной, как собиралась, и почему вместо Жюльенны в ресторане оказался Ронни.

Элизабет, стараясь не думать об Адаме и вместе с тем втайне чувствуя себя предательницей, спросила:

– А куда мы едем?

– В один ресторанчик.

Руки Эллиота на руле казались спокойными, сильными, уверенными. Элизабет вдруг захотелось почувствовать эти руки на своем обнаженном теле. Эта неожиданная мысль очень смутила ее: что только в голову не взбредет! Ее охватила легкая паника. Не следовало принимать это приглашение. Нужно было просто поблагодарить Эллиота за то, что помог ей улизнуть из ресторана и избавиться от Ронни, а после этого отклонить приглашение на обед и сразу же ехать к себе домой. Она не Жюльенна, у нее нет опыта, и она не знает, как себя вести с таким умным, напористым и опытным мужчиной, как Риф Эллиот, который может безнаказанно держать в заточении собственную жену. По спине Элизабет пробежал холодок. Интересно, а если она не оправдает его надежд, что же он сделает с ней?..

– В сущности, мы уже приехали, – сказал Риф, с улыбкой взглянув на Элизабет.

Паника в ее душе несколько улеглась. В конце концов, почему она ведет себя как шестнадцатилетняя девчонка, явившаяся на первое в жизни свидание? Надо надеяться, с ней ничего плохого не случится. Она не разочарует Эллиота хотя бы потому, что он ничего не станет от нее требовать. Они просто пообедают вместе. И поболтают. Точно так же, как если бы они встретились где-нибудь у Тома Николсона или на вечеринке у Ледшэмов. Потом она обо всем расскажет Адаму, и они вместе посмеются над идиотом Ронни и неожиданными последствиями его приглашения. Вполне может случиться, что она потом вообще никогда больше не увидится с Рифом Эллиотом наедине.

«Лагонда» остановилась у небольшого скромного заведения. Все окна по фасаду были закрыты жалюзи.

– Вот и замечательно, – сказал Эллиот, обратив внимание на выражение лица Элизабет. – Это не какая-нибудь дыра, а неплохой, весьма респектабельный ресторан.

Когда они вошли, Элизабет на мгновение решила, что спит и все ей снится. Столики в зале были накрыты белоснежными камчатными скатертями; бокалы и рюмки ослепительно сверкали, вымытые до блеска. Серебро тускло переливалось. Ресторанчик походил на маленькое бистро где-нибудь в Париже, на левом берегу Сены. Она и представить не могла, что в пятнадцати минутах езды от Цзюлуна можно найти такое заведение.

Эллиот заказал бутылку охлажденного вина. Было очевидно, что метрдотель отлично знает Рифа. Впрочем, Эллиота, кажется, хорошо знали во всех ресторанах Гонконга.

– Здесь мало кто бывает, но, посидев однажды, сюда потом не раз возвращаются, – пояснил Эллиот.

– А кто же здесь обычно бывает? – удивленно поинтересовалась она.

– Правительственные чиновники, высокопоставленные служащие, те, кому осточертела суматоха Виктории и Цзюлуна и кто стремится хотя бы часок побыть в нормальной, спокойной обстановке.

Она понимающе кивнула. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: это ресторан для избранных, и потому наверняка все здесь очень дорого. Элизабет заказала «Чинзано». Потягивая вермут, она посмотрела на Эллиота. Он произнес:

– Вы так и не дали мне возможности сказать, как я сожалею о том, что невольно причинил вам несколько неприятных минут, но я действительно сожалею, что огорчил вас. Однако, – он пристально посмотрел ей в глаза, – я сожалею лишь о том, что огорчил вас, а вовсе не о своих словах, что сказал тогда. Я и сейчас готов их повторить. Если ваш супруг полагает, что, приехав сюда, может разыгрывать из себя этакого героя-британца, который одной левой готов разделаться с несчастными япошками, он очень заблуждается.

К своему удивлению, Элизабет не испытала никакого гнева. Она так же пристально посмотрела на Эллиота и сказала:

– Мой супруг получил в прошлой войне Крест за храбрость, так что он с полным основанием может считать себя героем.

– Я не утверждаю, что он не смелый человек, – примирительно сказал Эллиот. – Но дело в том, что он совершенно не разбирается в здешней ситуации и делает иногда довольно нелепые замечания.

Официант привез на тележке блюда. Элизабет не унималась:

– Может, это и так, но его точки зрения придерживаются многие, в том числе и люди, которые лучше Адама знают Восток. С мужем полностью солидарен сэр Денхолм Гресби, а также Алистер Манро. Ну а кроме того, никто прежде не говорил, что Алистер дурак.

– Я это говорю! – с раздражающим хладнокровием произнес Эллиот. – Алистер – солдафон, и, как большинство солдафонов, он начисто лишен воображения. Начальство сказало ему, что японцы якобы не представляют угрозы для острова, вот он и повторяет это как попка. Но он абсолютно не прав.

– А сэр Денхолм? – спросила она, заранее зная, что именно Эллиот думает о Денхолме.

В ответ он лишь презрительно фыркнул:

– Денхолм Гресби – классический образчик британской твердолобости. Он уверен, что, раз японцы не способны видеть в темноте, нам нечего бояться ночной атаки с их стороны. Старый тупица, ему не мешало бы задуматься об ошибках, которые были допущены такими, как он, в прошлую войну. А он хочет к прежним ошибкам добавить собственные.

Элизабет сдержалась, чтобы не улыбнуться. Риф так же не терпел сэра Денхолма, как тот терпеть не мог его.

– Скажите, а вы всю жизнь живете в Гонконге? – с интересом спросила она.

– Я отсюда родом, хотя учился в Штатах.

– А вам никогда не хотелось вернуться в Америку и там работать?

На его лице вновь появилась широкая улыбка.

– Нет, не хотелось. Гонконг в моей крови, в моей душе, я плоть от плоти этого острова. Здесь я счастлив, и поэтому здесь мое место.

Она улыбнулась. Ронни как-то упомянул, что Эллиоты – старинная новоорлеанская фамилия. Хотя Риф и говорит, что принадлежит Гонконгу, она без особого труда могла вообразить его прогуливающимся по Французскому кварталу в Новом Орлеане: волосы ниспадают на воротник рубашки, он красив и восхитителен, как античный герой. В Эллиоте чувствовались бесстрашие и отвага, что восхищало ее и вызывало искренний интерес. Она не представляла, что этот человек может пойти на компромисс или смириться с меньшим, чем поначалу хотел бы получить. Риф Эллиот наверняка не заставил бы ее бросить занятия музыкой и не увез бы в Гонконг, зная, что вся ее будущая карьера связана с Лондоном.

Он потянулся через столик и взял ее руку в свою. От этого простого прикосновения по ее телу пробежал ток и душа затрепетала.

– О чем вы сейчас думаете? – спросил он, несколько смутив ее вопросом. – У вас такие грустные глаза. Я хочу знать, почему вы грустите?

С простотой и откровенностью, неожиданными и для самой себя, Элизабет ответила:

– Я думала о музыке. О том, что отдала бы все на свете, лишь бы опять оказаться на сцене. О том, что я потеряла отличный шанс, и мне от этого сейчас грустно.

– А, так вы музыкантша? – В его голосе послышалось удивление. Он внимательно посмотрел на ее руки, на длинные красивые пальцы с овальными ногтями. Затем произнес: – Расскажите поподробнее. Вообще расскажите мне о себе, о ваших мечтах и желаниях, о ваших страхах.

Она даже не попыталась высвободить свою руку.

– Сколько я себя помню, я всегда играла на рояле. Это неотъемлемая часть моей жизни. Я не представляю себя без музыки. Собственно, кто я такая? Я – пианистка. И когда меня лишают возможности совершенствоваться, развиваться – а именно сейчас это и произошло, – чувствую себя... – она выразительно передернула плечами, – ну, как если бы меня лишили пищи.

Он понимающе кивнул, и в эту минуту Элизабет была уверена, что Эллиот вовсе не считает ее слова притворством и лицемерием, что он и вправду понимает ее состояние.

– Мне кажется, – продолжила она, – что я родилась именно для того, чтобы играть на фортепиано. Моя мать была исключительно одаренной в музыкальном отношении, и она научила меня играть еще в раннем возрасте. Когда мне исполнилось шесть лет, моими учителями уже были профессиональные музыканты, а как только мне объяснили смысл нотных знаков, я легко научилась читать ноты. Свои успехи я могу объяснить только одним: где-то в глубине моей души таилось все то, чему меня пытались научить, и преподаватели лишь помогли мне выплеснуть это.

– А потом? – забыв об остывающих блюдах, спросил Эллиот.

Официанты с негодованием наблюдали за ними, заранее зная, что такие клиенты засиживаются допоздна и уйдут очень не скоро.

– Я поступила в школу при Музыкальной академии, а когда мне исполнилось десять лет, умерла мама...

– И?.. – мягко поинтересовался он.

– И отец захотел, чтобы я постоянно была с ним. В глазах Элизабет совершенно не было гнева, более того, Эллиот почувствовал, что ее голос и лицо смягчились, как только она заговорила об отце.

– В душе он был настоящим бродягой. – Уголки ее губ чуть заметно приподнялись в легкой улыбке. – Но из тех бродяг, что дня не проживут без роскоши. Мы все время переезжали: из Парижа в Ниццу, из Женевы в Рим. Чтобы серьезно заниматься музыкой, у меня не было времени. Хотя в отеле «Негреско», где находилась наша постоянная квартира, стоял «Стейнвей».

– А потом? – спросил он, заинтересованный ее рассказом. Он действительно хотел узнать, как это ее угораздило выйти за Адама Гарланда.

– Отец умер, когда мне было семнадцать. Я переехала в Лондон, возобновила занятия музыкой, а через полгода вышла замуж за Адама Гарланда.

– Где же вы с ним познакомились? Он что, тоже занимался музыкой? – спросил Риф, хотя не мог представить себе Гарланда у рояля.

– О нет! – Глаза Элизабет удивленно расширились. Она не сразу сообразила: Эллиоту ничего не известно о том, что Адама она знает с детства. – Адам был лучшим другом моего отца. Сколько себя помню, я знала его с тех самых пор, когда была еще крошечной девочкой.

«Так вот, стало быть, как у них вышло, – подумал Риф, заинтригованный. – Значит, она не ходила на молодежные вечеринки, и у нее не было молодых кавалеров. Смерть отца – и она осталась одна-одинешенька в этом мире, так что нет ничего странного в том, что она вышла замуж за лучшего отцовского друга...»

– Когда я учился в Штатах, – сказал ей Риф, – у меня был очень хороший друг, Роман Раковский, польский дирижер. Он учился в Америке, потому что его родители считали, что американская образовательная система – лучшая в мире. Он уже тогда был потрясающим музыкантом. Ни на что, кроме музыки, не обращал внимания. Еда, девочки – ничто его не интересовало. Благодаря моей дружбе с Романом я очень многое узнал о музыкантах. Например, понял, что для них главное – служение музыке. Не родители, не любовницы или любовники, не друзья, а музыка у них на первом плане.

– Да, а многие родители, любовники и друзья не в состоянии этого понять, – с болью в голосе произнесла Элизабет, и при этих словах Эллиот поморщился, словно и ему передалась часть се боли. – Даже отец не понимал этого. И Адам никак не может понять.

– Стало быть, вы их любили так же сильно, как сильно ранили их сердца, – сказал он с обезоруживающей прямотой, которая отразилась на его лице. – Для того, чтобы таланту в полной мере развиться, необходимо постоянно и много заниматься.

У Элизабет побежали мурашки по спине. Она понимала, что слова Рифа Эллиота – правда. Она долго, слишком долго жила так, как того хотел Адам. Ему в угоду она поступалась очень многим.

– Расскажите мне о Романе Раковском, – попросила Элизабет. – Насколько мне известно, он сейчас в Австралии, не так ли?

И вторая ее ладонь оказалась в его загорелых, красивой формы руках. Такие руки давали чувство надежности и безопасности.

– Да. Он еврей, и двери многих европейских оркестров оказались для него закрытыми. Какое-то время он руководил Берлинским филармоническим оркестром, но из-за расизма Гитлера это оказалось невозможным. Ему даже запретили преподавать. А сейчас он в Сиднее, сочиняет музыку и дирижирует оркестром.

Элизабет взглянула на часы и с ужасом увидела, что уже почти четыре.