Грехи людские

Она вполне может рассчитывать в случае необходимости на поддержку этих государств. И кроме того, Япония – настоящий агрессор. Посмотри только, как они ведут себя в Китае! Стаффорд говорит, что японские войска движутся к югу. Огромный контингент высадился недалеко от Амоя, за триста миль от Гонконга. Если у японцев есть соответствующие намерения, в этой позиции им будет очень удобно атаковать Гонконг. – Он посмотрел Элизабет прямо в глаза. – Стаффорд уверен – и я склонен разделять его мнение, – что, если в Европе разразится война, японцы именно так и поступят.

Она сидела у камина в глубоком мягком кресле, но при этих словах Адама поднялась, чувствуя слабость в коленях; свет лампы красиво отражался в ее волосах.

– И стало быть, если они нападут, ты хочешь быть там? – чуть слышно спросила она. В ее голосе появилась какая-то новая нотка.

Он подумал, что странная реакция Элизабет объясняется главным образом его возрастом. Краска прилила к его щекам.

– Да, – резко ответил он, вытаскивая из кармана пиджака трубку и кисет с табаком. Нервно набив трубку, Адам продолжил, стараясь не встречаться с Элизабет взглядом: – Это вовсе не так ужасно, как может показаться, Бет. Я из тех, о ком говорят – военная косточка. Мне следовало бы давным-давно понять это, и я бы уже сделал карьеру в армии. Но в юности карьера меня совершенно не интересовала. Кроме того, я полагал, что после Первой мировой войны мне уже никогда не захочется заниматься военным делом. – Он закурил и пустил в потолок длинную струю дыма.

Элизабет прислонилась к каминной полке. В ее лице не было ни кровинки. Она с ужасом поняла, что музыка, все ее будущее концертирующей пианистки совершенно не интересуют Адама. Ему даже в голову не пришло, что ее недоумение отнюдь не связано с его возрастом. Элизабет нервно облизала губы. Она инстинктивно поняла, что, объясняя свое нежелание ехать в Гонконг музыкальными интересами, проиграет еще не начавшуюся битву. Адам подумает, что музыка значит для нее больше, чем он, ее супруг. Положение окажется безвыходным, и прежняя жертва Элизабет (когда она не поехала с концертами в Америку) окажется напрасной. Она заговорила, стараясь тщательно подбирать слова. Ей хотелось дать понять мужу, насколько нелогично его предложение.

– Видишь ли, Адам, тебе сорок девять. Надеюсь, ты не рассчитываешь, что тебе позволят принять участие в активных боевых действиях?

Еще не закончив фразу, Элизабет поняла, что этого не следовало говорить. Румянец, окрасивший его щеки, стал багровым.

– Черт побери, Бет! Ты рассуждаешь совсем как председатель призывной комиссии. Я вовсе не такой старый, если уж на то пошло. Я гожусь для войны ничуть не меньше, чем любой молокосос из тех, кого они обычно призывают. Но кроме того, у меня немалый военный опыт. В армию непременно должны брать мужчин вроде меня, тех, кто достойно проявил себя на полях сражений, кто понюхал пороху и знает, что к чему.

Она никогда прежде не видела его таким разгневанным. Ее сердце сильно колотилось. Стало быть, Адам заявил о поездке в Гонконг не сгоряча. Он наверняка все долго и тщательно обдумывал, прежде чем заговорить об этом. И уже принял окончательное решение. Элизабет охватил панический страх, ей пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не выдать своих истинных чувств.

– Но если даже ты и прав, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал мягко и рассудительно, – и Япония намерена атаковать Гонконг и Сингапур, что же тогда будет с мирными гражданами? Не окажутся ли они в опасности?

Он нахмурился, словно не понимая, о чем она вдруг заговорила.

Вместо страха Элизабет испытала нетерпение. Она сильно сжала кулаки, так что ногти вонзились в ладони.

– Ты ведь хочешь, чтобы я поехала с тобой, Адам? – Это было скорее утверждение, чем вопрос.

Он согласно кивнул.

Элизабет поглубже вздохнула, чтобы успокоиться. Ей показалось, что она сумела нащупать ахиллесову пяту мужа. Адам не станет подвергать ее ненужной опасности.

– Но если я поеду с тобой, – рассудительно заговорила она, – и если японцы действительно нападут на остров, я окажусь в чрезвычайно опасной ситуации.

Его морщины разгладились.

– Боже правый, нет! – сказал он удивленно. – Бет, дорогая, неужели ты думаешь, я взял бы тебя туда, угрожай тебе хоть малейшая опасность? Японцы могут атаковать Гонконг и Сингапур лишь для того, чтобы заявить свои права на Малайский полуостров и Филиппины. Но им никогда и ни при каких обстоятельствах не удастся захватить Гонконг. Настоящие боевые действия могут быть лишь на материке. В Гонконге ты окажешься в гораздо большей безопасности, дорогая, чем здесь, если Гитлер решит напасть на Англию.

Она прислонилась спиной к каминной полке. Последняя надежда избежать ссоры исчезла.

– Не грусти, моя прелесть, – сказал Адам и, сделав несколько шагов к Элизабет, заговорил более низким голосом. – Тебе там понравится. Стаффорд говорит, что климат там изумительный, а развлечений столько, что тебе и не снилось. Мы будем отлично проводить время.

– Нет, – сказала Элизабет, и хотя произнесла это слово негромко и напряженно, в ее тоне не слышалось ни тени извинения либо душевных колебаний. – Нет, Адам, я не поеду в Гонконг. Да и как я могу туда ехать? Через несколько недель мне предстоит играть Моцарта, в апреле – Баха. Кроме того, я потратила не один месяц, готовясь к конкурсу в Брюсселе. Я на пороге тех свершений, о которых всегда мечтала. Я не намерена отказываться от своего счастья. Словом, ехать мне никак нельзя.

Влепи она ему пощечину, Адам и тогда едва ли выглядел бы более потрясенным. Его рука упала с плеча Элизабет. Адам отстранился от жены.

– Я объяснил причины, по которым нам следует ехать, – сдерживаясь, чтобы не взорваться, сказал он. – Надеюсь, ты понимаешь, что основания более чем весомые.

Элизабет всегда опасалась и избегала конфликтов – и вот теперь оказалась лицом к лицу с неизбежностью ссоры. Она все прекрасно понимала, но Адаму были недоступны ее аргументы. И Элизабет была уверена, что муж никогда не сумеет ее понять. Ее музыка, ее стремление добиться широкого признания и успеха – все это было для него тайной за семью печатями. Хотя Адам постоянно говорил об ином, но понимал ее музыкальные амбиции не больше, чем отец. Для него, как раньше для Джерома, музыка была чем-то второстепенным, вроде не слишком приятной обязанности, которую тем не менее следует исполнять. При случае музыка могла стать предметом их гордости, но, вступая в противоречие с их желаниями, непременно воспринималась как нечто незначительное и раздражающее.

– Очень хорошо понимаю, Адам, – тихо сказала она и подошла к нему. – Но это неразумно. Допустим, начнется война и на Востоке. Но ведь и там мирное население окажется столь же беспомощным, как и в случае войны в Европе.

На его щеках заходили желваки. Адам произнес с какой-то не свойственной ему злостью:

– Мы говорим сейчас об ином. Не так ли? Повисла напряженная тишина, такая плотная, что слышно было, как тикают часы и трещат дрова в камине.

– Именно так, – согласилась Элизабет.

Отсветы огня плясали у нее на волосах. И как это уже случалось раньше, когда Элизабет была ребенком, Адам подивился тому, как непреклонна эта красивая женщина. Под внешностью нежной, любящей женщины таилась твердая натура. Как упорно, помногу часов кряду она могла заниматься музыкой. Адам резко отвернулся, чтобы не видеть ее взгляда: против такого сильного, как у Элизабет, характера Адам был бессилен. Он никогда не признался бы даже самому себе, но одной из главных причин для отъезда в Гонконг было его подспудное желание оторвать жену от ее музыки. В Гонконге у Элизабет было бы больше времени для него. Адама все больше раздражало, что она проводит за инструментом так много времени. В Гонконге этому был бы положен конец. Адам понимал также, что, сколько ни сверли Элизабет гневным взглядом, толку от этого не будет.

У Адама оставалось лишь право просить.

– Бет, я ведь раньше тебя ни о чем не просил, – заговорил он, и его голос вдруг сделался усталым. – Пожалуйста, не покидай меня, дорогая. Я этого не вынесу. – И, не взглянув ей в глаза, он поспешно вышел из комнаты. Плечи Адама были опущены, а вся фигура явно указывала на то, что ему немало лет.

Элизабет поняла: Адам рассчитывает, что она кинется за ним следом. Но она осталась на месте. Повернувшись, Элизабет внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале, оправленном в золотую раму, что висело над камином. Вот и опять пришлось вступить в конфронтацию с эгоистом, которого она очень любила. Но раньше, еще ребенком, пытаясь возражать отцу, она в конце концов была вынуждена подчиняться, так как в действительности выбора у нее не было.

В зеркале она видела зеленоглазую женщину, которая твердо смотрела на Элизабет. Она уже не ребенок. Решение она приняла окончательное и не собирается от него отказываться, как когда-то. Она не бросит свою музыкальную карьеру и не уедет.

Огонь уже угасал, тихонько посвистывая, дрова отчаянно разбрасывали искры. Элизабет подбросила в камин еще полено. Но если она не поедет в Гонконг, Адам отправится туда один. Это будет означать конец их совместной жизни.

– О Господи! – сказала она с чувством. Окажись рядом Адам, ее тон очень бы его удивил. – Черт возьми! Проклятие!

Опершись о каминную полку, Элизабет смотрела на тихую пляску огненных языков. Всю жизнь Адам неизменно бывал рядом, когда она в нем нуждалась. Теперь он нуждается в ней. И хотя Элизабет приняла решение, она воздержалась от того, чтобы бежать вслед за мужем наверх, в спальню. Она слишком любила Адама, чтобы причинить ему боль, выказывая свое отвращение и горечь. И Элизабет, как всегда, когда требовалось восстановить душевное равновесие, села за рояль. Спустя несколько часов Адам проснулся от мощных звуков концерта Прокофьева.

– Господи, неужели он серьезно? – обратилась принцесса Луиза Изабель к Элизабет. Они пили чай с пирожными в изящном салоне магазина «Фортнум энд Мэсонз».

Элизабет утвердительно кивнула. Она не склонна была сейчас обсуждать ни намерение Адама отправиться на Восток, ни собственное нежелание сопровождать мужа. Луиза Изабель и Элизабет с утра ходили по магазинам, и сейчас красивые яркие пакеты с покупками лежали у столика.

– Он говорит, что ему сорок девять лет и, даже если разразится война, его не призовут в действующую армию. Что единственное, на что он может рассчитывать, – это на кабинетную работу в военном ведомстве.

На принцессе была шикарная шляпка с вуалью. Луиза Изабель картинно возвела к небу выразительно сверкнувшие глаза.

– Но, Боже мой, ведь если и вправду начнется война – хотя сэр Чемберлен и уверен, что ее удастся избежать, – почему Адаму нужно в ней участвовать? Он ведь воевал в четырнадцатом году, не так ли? Ему, кажется, дали Военный Крест за храбрость? Так какого же черта ему опять лезть в эту бойню?

Элизабет в ответ лишь тяжело вздохнула. Она-то была уверена, что Луиза Изабель удовольствуется кратким объяснением.

– Я и сама ума не приложу, – вполне искренне сказала она. – Но тем не менее он порывается сражаться на переднем крае. Уверена, что там, на Востоке, у него будет куда больше шансов, чем в Европе.

Луиза Изабель с сочувствием и озабоченностью взглянула на Элизабет, машинально проведя рукой по роскошному боа из двух красных лисиц, накинутому на ее плечи. Лисьи мордочки свешивались на элегантное платье, а хвосты ниспадали на спину принцессы.

– Как же в таком случае твоя музыка? – без обиняков спросила Луиза Изабель. – Что будет с твоей карьерой? Полагаю, он не настаивает, чтобы ты ехала с ним?

Элизабет поморщилась, но вслух ничего не сказала. Принцесса редко переходила на свой родной язык и еще реже употребляла крепкие словечки. Сейчас она изменила и тому и другому правилу.

– Черт бы его побрал! – с чувством сказала она по-испански. – Каким же он бывает подчас безмозглым! И каким недальновидным! Конечно, ты не собираешься туда ехать?

Элизабет налила себе вторую чашку чая. Ее лицо побледнело.

– Видите ли, Луиза, Адам всегда был очень добр и внимателен ко мне. И я просто не могу ему отказать. Для него это очень важно. Пожалуйста, постарайтесь и меня понять.

Принцесса открыла было рот, чтобы уверить Элизабет, что она все прекрасно понимает, но так ничего и не смогла сказать. Сейчас она поняла то, о чем следовало бы молчать.

Вот уже семь лет она наблюдала за Гарландом и его семейной жизнью. И до сих пор Луиза Изабель не замечала ни малейшего признака того, что он не вполне счастлив и не во всем принимает свою жену. Но сейчас принцесса задумалась: возможно, ее предположение, что Элизабет вышла замуж за Адама потому, что он в некотором смысле заменил ей отца, справедливо. Причем заменил очень умело и тонко. Сейчас шестым чувством принцесса поняла: так оно и есть. Элизабет вышла замуж, не будучи влюблена в Адама так страстно, как он в нее. Она просто хотела заменить им отца. И если Элизабет действительно готова сопровождать его в Гонконг именно тогда, когда ее имя стало известным в музыкальных кругах Лондона, причина вовсе не ее любовь, а скорее чувство вины перед ним.

Она задумалась о том, осознает ли сама Элизабет эту невеселую истину. Глядя на нее сейчас, Луиза понимала, что спрашивать об этом не стоит. Несмотря на их двадцатилетнюю разницу в возрасте, Элизабет никогда не воспринимала ее как представительницу иного поколения, так что не следовало сейчас об этом вспоминать. И принцесса поспешно сказала, впрочем, не слишком уверенно:

– Боже, как же часто я скучаю без Джерома!

Элизабет затушила сигарету в стеклянной пепельнице.

– И я тоже, Луиза. Я тоже.

– Отплываем семнадцатого числа следующего месяца, – сказал ей Адам.

Элизабет в ночной рубашке сидела за туалетным столиком в спальне их кенсингтонского дома и расчесывала волосы. Адам уже разделся и лег. Вокруг были разбросаны проспекты разных судоходных компаний. В одной руке он держал блокнот, в другой – карандаш. Элизабет медленно опустила щетку.

– Семнадцатое – это как раз за три дня до моего исполнения концерта Моцарта. – Ее глаза встретились в зеркале с взглядом Адама.

– Я знаю. – В его взоре была такая твердость, какую раньше Элизабет видеть не приходилось.

Она обернулась и в упор посмотрела на него. Ее охватило ощущение deja vu[4]. Казалось, она сидит в ресторане «Савой» и слышит отцовские слова: «У тебя еще будет много других концертов, Элизабет. Целая куча! А сейчас самое главное, чтобы мы оставались вместе...»

Но несмотря на уверения отца, не было у нее множества концертов. Вообще долго не было никаких выступлений. Адам как-то признался, что называл ее отца эгоистичным чудовищем, не позволяющим дочери заниматься музыкой. И вот теперь он сам поступает точно так же. Элизабет не была уверена, осознает ли он, как в этом отношении похож на Джерома. Внимательно посмотрев Адаму в глаза, она пришла к выводу: да, осознает. Осознает и стыдится этого.

Его волосы были взъерошены, пижама расстегнута на груди.

– Ты нужна мне, Бет, – с какой-то удивительной детской простотой и откровенностью сказал он, словно угадав ее мысли.

Она испытала прилив нежности. Он нуждался в ней, любил ее, всегда с предельной добротой и терпением относился к ней. И вот сейчас он просит об одолжении. Он хочет чувствовать себя моложе своих сорока девяти лет. Ему необходимо сознавать, что он участвует в защите отечества на передовых рубежах. Он во что бы то ни стало решил избежать унизительного сидения в кабинете военного ведомства, в то время как другие, более молодые мужчины будут участвовать в боях.

По толстому ковру Элизабет подошла к Адаму. Он обнял ее за талию и крепко уткнулся лицом в гладкую нежную кожу под грудью. Она прижалась головой к его щеке. У Элизабет было такое чувство, словно она внезапно постарела.

– Хорошо, отплываем семнадцатого, – через силу выговорила она.

Адам движением плеч выдал свое облегчение. Он притянул ее к себе и усадил на постель.

– Я люблю тебя... люблю тебя... люблю, Бет, – сдавленно шептал он, задыхаясь от чувства внезапно нахлынувшей благодарности. Его руки были ловкими и быстрыми, когда он снимал с Элизабет шелковое белье. – Все у нас будет хорошо, дорогая, я обещаю. А сейчас я покажу, как ужасно люблю тебя...

Когда Адам уже спал, Элизабет осторожно, чтобы не разбудить его, соскочила с постели и набросила на плечи пеньюар. Было чуть за полночь, луна ярко сияла в небе, заливая комнату своим светом. Элизабет спустилась вниз, заварила чай и, попивая его здесь же, на кухне, думала о том, как было бы замечательно наконец забеременеть. В таком случае ей пришлось бы очень скоро возвратиться в Англию. Возвратиться к нормальной жизни.

Последние шесть лет ее преподавателем был профессор Хэрок, уроженец России. Он был очень строг к Элизабет. Его переменчивый и взрывной характер поначалу вызывал у нее чувство неподдельного ужаса.

Когда она доиграла произведение до конца, он сдержанно кивнул, выражая тем самым свое благорасположение.

– Что ж, недурственно, – сказал он. – Теперь это звучит темпераментнее, громче, и общее впечатление куда лучше. – Он улыбнулся, что случалось очень редко. – А теперь поговорим о Брамсе. Я настаиваю, чтобы вы не игнорировали его произведений.

Элизабет застонала, выражая свое сдержанное отчаяние. Разговоры о фортепианных концертах Брамса с преподавателем были чем-то вроде интимной шутки. Когда профессор Хэрок впервые предложил ей сыграть концерт Брамса, это предложение повергло ее в смертельный ужас: Элизабет категорически отказывалась, будучи уверенной, что нечего и пытаться сыграть такую трудную вещь.

– Глупости! – отрезал Хэрок и жестом заставил ее замолчать. – У меня вызывает возмущение то, что Четвертый концерт Бетховена, как и концерт Шумана, почему-то принято считать дамскими произведениями, тогда как концерт Брамса рассматривают как сугубо мужскую вещь. Дескать, только мужчина может рассчитывать на его удачное исполнение. Это просто смешно! Я уверен, что вы справитесь с этим концертом! После этого разговора Элизабет отправилась домой и с невероятным упорством разучивала ноты, а затем целых две недели героически боролась с партитурой, сложнее которой ей еще не приходилось встречать за свою исполнительскую карьеру.

– Подходите к партитуре творчески. Учитесь распределять свои силы, чтобы и самой испытывать удовольствие, сидя за инструментом, – советовал ей профессор Хэрок.

По мере сил она старалась следовать этим пожеланиям. Даже когда Элизабет не сидела за роялем, она мысленно воспроизводила музыку, все более и более убеждаясь в том, что никогда прежде ей не доводилось иметь дело с таким великолепным музыкальным произведением.

– Ну как, вы готовы? – спросил у нее профессор Хэрок, чувствуя ее волнение. – Тогда прошу вас, начинайте.

Она знала, что он не станет поправлять ее, а будет молчать на протяжении всего исполнения, пока она без подсказок не сыграет концерт целиком. Собравшись, призвав на помощь всю свою выдержку, Элизабет подняла руки и после секундного колебания опустила их на клавиатуру.

Музыка была поистине титаническая. Элизабет полностью растворилась в звуках, которые все дальше и дальше уносили ее душу. Тонкий ручеек пота струился у нее по виску. Элизабет полагала, что исполняла сложную музыку и раньше, но теперь поняла, что структура произведения Брамса значительно превосходит по сложности все, что ей когда-либо в прошлом доводилось играть. Эта музыка была сродни храму без сводов: она поднималась ввысь и уносила все мелкое и ничтожное прочь, требуя от исполнителя всех его сил.

Когда наконец Элизабет закончила, она была мокрая от пота, руки дрожали от усталости и огромного напряжения.

– Вот видите, – сказал профессор Хэрок с явным удовлетворением. – Стало быть, это можно сыграть? И вы только что это продемонстрировали.

Их взгляды встретились, и Элизабет охватил такой восторг, какого она никогда не испытывала прежде.

– Завтра мы попробуем опять с первых трех восходящих нот allegro non troppo.

От ее восторга не осталось и следа: она вспомнила о том, что должна сейчас ему сказать. При этой мысли тошнота подступила к горлу.

– В чем дело? – спросил он, увидев выражение ее глаз. Брови профессора хмуро сошлись на переносице. – Это все из-за Брамса? Он труден для вас?

Она отрицательно покачала головой и повернулась к профессору вместе с табуретом.

– Нет, – твердо ответила она и положила руки на колени. – Я хочу вам кое-что сказать.

Он недоуменно посмотрел на нее. Услышав, что Элизабет не будет участвовать в концертах, профессор Хэрок застыл как пораженный громом. Он никак не мог осознать, что ее не будет в Европе во время брюссельского конкурса, и что Элизабет даже не представляет себе, когда сможет вернуться в Европу.

– Но это невозможно! – вновь и вновь повторял он. – Не могу понять... Это что-то немыслимое! Невероятно!..

– Мне очень жаль, профессор, – смогла наконец произнести Элизабет. Ее голос от внутренней боли звучал неестественно.

– Жаль, вы сказали? – Он отодвинул свой стул и грозно поднялся во весь рост. – Вы сами-то понимаете, что говорите? Понимаете, от какой возможности отказываетесь? Боже правый, деточка! Да ведь вы одна из наиболее одаренных исполнительниц, которых мне когда-либо доводилось встречать! Я почти уверен, что вы сумеете победить в брюссельском конкурсе! И тогда устроители Международного конкурса исполнителей будут обивать ваш порог!

Она поднялась, чувствуя слабость в ногах. Ее лицо было таким бледным, что профессор испугался, как бы она не упала в обморок.

– Я все понимаю, – безразлично произнесла Элизабет, не в силах больше это выносить. – До свидания, профессор Хэрок.

– Элизабет, подождите! – В его голосе гнев сменился озабоченностью. – Может, вы больны? Может, произошло нечто ужасное, о чем вы не решаетесь мне рассказать?

Она отрицательно покачала головой. Его озабоченность подействовала на Элизабет сильнее, чем недавний гнев.

– Нет. До свидания, профессор. – И прежде чем он попытался задержать ее, она выбежала из комнаты и помчалась по коридору. Слезы застилали ей глаза.

Две недели спустя они поручили «Фор Сизнз» заботам экономки. Заперли и дом в Кенсингтоне, оставив ключи лондонскому поверенному в делах Адама. Не устраивая никаких прощальных вечеринок, ни с кем не простившись, они отправились из Лондона в Саутгемптон.

– Надеюсь, ты не против, если никто не будет нас Провожать, Бет? – спросил Адам, когда они уже сидели на заднем сиденье такси и через мост Ватерлоо ехали к вокзалу.

– Нисколько.

Он взял ее руку в свою.

– Луиза собиралась проводить нас, но ее пригласили на крестины куда-то в Дербишир, и ей не удалось отвертеться. В противном случае на нее очень бы обиделись.

Луиза была единственным человеком, с кем Элизабет действительно хотела бы попрощаться, но они уже обо всем поговорили и Луиза все ей объяснила про крестины.

Уже вечерело, когда они приехали в Саутгемптон. В лучах заходящего солнца корабль «Восточная принцесса» выглядел чудесно. Впервые за несколько последних недель Элизабет почувствовала, что настроение у нее улучшилось. Никогда раньше не доводилось ей предпринимать длительные морские путешествия, и холодок предвкушения пробежал у нее по спине, когда они поднимались по трапу, приветствуемые дежурным офицером.

– Замечательное судно, не так ли? – с восторгом произнес Адам, когда стюард повел их к каютам. – Полагаю, мы славно проведем время на борту.

Элизабет, как всегда стройная и элегантная, в темно-бежевом костюме с высокими, по моде, плечами и с шоколадного цвета норковым палантином на руке, согласно улыбнулась. Стюард в этот момент как раз обернулся, чтобы сообщить, что все бары на судне уже открыты. Он поймал улыбку Элизабет, и слова вдруг застряли в горле. «Господи, какая красивая женщина!» – подумал он и спешно сверился со списком пассажиров. Она явно слишком молода для супруги мистера Гарланда. Может, дочка? Или племянница? Но как только он отыскал в списке их имена, всякая надежда на романтические отношения растаяла без следа.

– Вот ваша каюта, сэр, – обратился он к Адаму, распахивая дверь и всей душой ненавидя в этот момент старого удачливого кобеля. – Сэр, мадам, надеюсь, вам понравится у нас на корабле.

Каюта была просторной. Вместо привычных коек тут стояли настоящие кровати, имелись ванная комната и удобные встроенные шкафы для одежды и багажа.

– Три с половиной недели в море, – сказал жене Адам, не скрывая своего восхищения подобной перспективой. – Это у нас будет чем-то вроде второго медового месяца.

Элизабет положила норковый палантин на постель, и Адам крепко обнял ее.

– Я люблю тебя, Бет, – сказал он, и его губы, горячие и требовательные, припали к ее рту.

Она понимала, что он готов прямо сейчас заняться любовью. Но Элизабет этого совсем не хотелось. Не сейчас, во всяком случае. Если он будет настаивать, она не выдержит, ее притворства может не хватить. И тогда Адам поймет, что, как бы ни старался, она относится к его нежным и умелым ласкам вовсе не с таким пылом, как он к ее нежностям. Это наверняка его очень расстроит, и все долгое путешествие будет испорчено.

– Давай поднимемся на верхнюю палубу и дождемся отплытия, – предложила она. – Пока еще не поздно, хочу еще разок взглянуть на Англию.

Он усмехнулся.

– Единственный кусочек Англии, который сейчас открывается взгляду, – это мрачные доки Саутгемптона.

– Меня вполне устроят эти доки, – сказала она, взяв его за руку. – Пойдем, а то опоздаем.

По отделанным красным деревом коридорам они поднялись по главному трапу в центральный холл. Огромное изображение Нептуна занимало целую стену. Помещение было забито пассажирами и провожающими, все говорили хором, стараясь перекричать друг друга, раздавались многочисленные громкие, даже чуть истеричные слова прощания.

На верхней палубе было свежо, и Элизабет зябко передернула плечами, пожалев об оставленном в каюте палантине.

– Последний багаж доставили на борт, – пояснил Адам, указав на подъемный кран: огромная пустая веревочная корзина на стреле болталась на ветру.

– Просим всех провожающих сойти на берег, – объявили по корабельной трансляции. Адам и Элизабет, опершись о перила, проследили за тем, как провожающие сошли. Трап убрали и укрепили.

– Через несколько минут поднимут якорь, – с мальчишеским восторгом в голосе сообщил Адам.

В это время к причалу подъехало такси. Открылась дверца, и из машины вышла элегантно одетая дама. На ее длинных красивых ногах блестели тончайшие шелковые чулки; ярко-розовый шерстяной костюм был явно от парижского портного. Ветер трепал лисий мех на плечах дамы. Изящная, украшенная перьями шляпка была лихо заломлена.

– Это же Луиза Изабель! – воскликнула Элизабет и принялась истово махать рукой. – Луиза! Луиза!

Принцесса подбежала к краю причала, увидела, что трап уже поднят, и с коротким смешком развела руками.

– Меня уже не пустят на борт. Опоздала! – крикнула она. – Желаю тебе удачи, Элизабет! Удачи, Адам!

Взвыла сирена, заглушив своим ревом все крики и голоса. Якоря были подняты, и корабль медленно и торжественно отчалил.

– До свидания, Луиза! – крикнула Элизабет. – До-сви-да-ни-я!

Она махала, пока не заболела рука и пока корабль не отошел на почтительное расстояние от причала, когда принцессу уже нельзя было различить в толпе провожавших. Элизабет отвернулась, в глазах у нее стояли слезы. Она молча пошла за Адамом в каюту. Как же ей будет недоставать Луизы!.. Кроме Адама, Луиза была человеком, который соединял для Элизабет прошлое и настоящее.

Единственный на борту судна рояль стоял в салоне первого класса. Корабельный тапер охотно позволил Элизабет играть. По утрам, пока почти все пассажиры еще оставались в каютах, Элизабет садилась за рояль и исполняла произведения Шопена, Моцарта, Баха на инструменте, что раньше был знаком только с музыкой Ирвинга Берлина и Дюка Эллингтона.

Большинство пассажиров возвращались в Гонконг после проведенного в Англии отпуска. Спустя совсем немного времени Элизабет убедилась в правоте слов Лея Стаффорда о том, что в Гонконге никто не воспринимает всерьез военную угрозу со стороны Японии.

– Япония! – презрительно воскликнул пожилой полковник, когда Элизабет попыталась было заговорить с ним о возможном нападении. – Япония! Кто, скажите на милость, заронил в вашу головку подобную чушь? Одно дело, когда японцы нападают на китайцев, драгоценная, но мериться силами с британской мощью – это, скажу я вам, совсем другое. – Он чистосердечно рассмеялся: сама по себе подобная вероятность показалась ему весьма забавной.

И Адам, казалось, перестал думать о будущем нападении. Оказавшись на борту «Восточной принцессы», неспешно бороздившей волны Средиземного моря, направляясь к Суэцкому каналу, он заметно расслабился. Адам подолгу загорал на палубе, играл в теннис и забавлялся метанием дротиков. Чуть не каждый вечер он допоздна танцевал с Элизабет.

Однажды Элизабет довелось услышать замечание одной из пассажирок, и она наконец поняла, почему Адам так настойчиво стремился участвовать в войне.

С миссис Смит, пожилой и порядком выжившей из ума дамой, Элизабет нередко прогуливалась по палубе, сидела в шезлонгах и поддерживала необременительный разговор. Когда они подплывали к Порт-Саиду, Адам подошел к ним; он только что переоделся и был в белом теннисном костюме.

– Очень рада вас видеть, мистер Гарланд, – приветствовала его миссис Смит. – С вашей очаровательной дочерью всегда приятно поболтать. Когда прибудем в Гонконг, мне будет ужасно ее недоставать.

Элизабет улыбнулась, взяла изуродованную артритом руку миссис Смит и невозмутимо поправила:

– Адам – мой муж, миссис Смит, а не отец.

Старушка принялась торопливо извиняться. Элизабет с улыбкой взглянула на Адама, полагая, что эта нелепая ситуация позабавит его не меньше, чем ее.

Но Адам не увидел в происшедшем ничего забавного. Морщины вокруг его рта стали глубже, лицо побледнело, губы плотно сжались. Он сдержанно пояснил, что отправляется играть в теннис и рассчитывает, что Элизабет придет за него поболеть.