18

Колеску сидел в темной гостиной и слушал гул толпы за своим окном. Задвинув шторы и не включая света, он тупо смотрел на телеэкран, но думал только о людях на улице. На сердце скребли кошки. Ему осталось всего пять дней до окончания кошмара, а вместо радости предвкушения он испытывал только боль и гнев. У Колеску задрожали руки, кулаки словно налились кровью. Он ненавидел это стадо, готовое растерзать его.

Матаморос слегка приоткрыл занавески, чтобы увидеть разворачивавшуюся за окном сцену. Заметив его неловкий жест, толпа взревела пуще прежнего. Сегодня они стояли у дома Колеску уже два часа, вчера – целых шесть. Его поразило, как быстро газетная заметка взволновала народ. Ему был отпущен лишь один день покоя, а на следующий жители города уже жаждали его крови. К тому же Колеску теперь повсюду преследовали фотографы.

Он продолжал смотреть на митингующих, особенно на свирепое лицо красавицы Труди Пауэрс. Она держала плакат и скандировала вместе с остальными:

– Оградим детей от соседа-насильника! Оградим детей от соседа-насильника!

Надпись на плакате гласила: "Насильник нам не сосед!" Труди самозабвенно размахивала картонкой.

Господи Иисусе! Колеску вздрогнул. Он вообще-то недолюбливал детей, но никогда бы и пальцем их не тронул! Интересно, что полиция им всем наболтала? Колеску ведь нападал только на очень старых, уродливых и беспомощных дамочек, но никак не на пышущих здоровьем свеженьких мальчиков и девочек или барышень вроде Труди! Разве они не в курсе, что он напичкан женскими гормонами и совершенно безопасен? Придя в отчаяние, Колеску схватил себя за причинное место.

И репортеры здесь! За камерами, микрофонами и фотоаппаратами они прятали угрюмые, злобные лица. На противоположной стороне улицы стояло два вагончика с перевозными телемонтажными. Один из них – с канала, который сейчас смотрел Колеску.

Пять дней. И теперь вот это! Спасибо тебе, Хольц. Спасибо, Карла. Спасибо, хренова полиция. В Румынии хотя бы стреляют, а потом оставляют тебя спокойно умирать!

Он вышел на кухню и приготовил "Кровавую Мэри".

– Оградим детей от соседа-насильника! Оградим детей от соседа-насильника!

Снова зазвонил телефон. Хольц звонил дважды: вчера и сегодня. Кауфман, адвокат, тоже два раза, и обещал объявиться снова.

– Мистер Колеску, это Сет Кауфман из Союза прав американских граждан. Я хотел сказать, что мы думаем о вас и ваших правах. Мы способны помочь вам и хотим это сделать. Я оставлю свой телефон. Позвольте нам помочь вам! Мой номер...

Охваченный гневом и раздражением, Колеску взял трубку:

– Это Матаморос.

– Замечательно! Я рад, что вы ответили. Как вы, держитесь?

– С трудом. Я словно зверь в клетке.

– Они обращаются с вами хуже, чем с животным. Я слышу какие-то голоса. Кричат ваши соседи?

– Воют, как монахи, часами не унимаются. Я скоро сойду с ума.

– Я могу приехать? Прямо сейчас? Я думаю получить разрешение разогнать их или хотя бы вытеснить на соседнюю улицу. Вы живете в комплексе...

– Квейл-Крик, в Ирвине.

– Это частная собственность. У вас есть черный ход?

– Нет.

– Ладно. Помните, многие на вашей стороне. И мы попытаемся переубедить других. Мы все обязательно обсудим. Вы согласитесь сделать заявление и записать его на камеру? Это поможет повлиять на общественное мнение.

– Мне нечего скрывать. Но камер я не люблю.

– Как скажете. Пока я не приеду, ни с кем не разговаривайте. Не открывайте дверь. Не обращайте внимания на людей за окном. Я буду ровно через час. Мы пойдем выпить кофе или поужинать, если захотите.

– Да, мне не помешало бы отвлечься и сходить куда-нибудь.

– У вас осталась копия медицинского заключения, сделанного после выписки из больницы?

– Да.

– Великолепно! Давайте адрес.

Кауфман принес с собой плащ, которым прикрыл Колеску перед выходом на улицу. Даже через плотную ткань Морос видел яркие вспышки фотоаппаратов. Пока Кауфман и Колеску пробирались к машине, толпа извергала проклятия и ругательства:

– ...долой из Ирвина... мерзкий подонок... пакуй чемоданы, сукин сын... пошел вон отсюда... маньяк... дерьмо... отброс... не смей и носа сюда сунуть, ублюдок... чтоб ты сдох, грязный тип... дикое животное... скотина... мы сожжем твой дом, и тебя тоже... берегись, сволочь...

– Американские обыватели, – прошептал Кауфман, открывая дверцу автомобиля и пропуская Мороса вперед. – Вы просто сегодняшняя сенсация, развлечение на один день.

Несколько секунд спустя Колеску уже сидел рядом с адвокатом и ехал по дороге.

Кауфман предложил отправиться в уютный по-домашнему ресторанчик в Коста-Меса. Там он обратился к официантке по имени. Судя по всему, их здесь уже ждали. Колеску удивился, что никто не выказывал к нему презрения. Он уже привык к тому, что к его персоне проявляли повышенный интерес, и теперь был приятно поражен невозмутимостью посетителей и служащих ресторана.

Они заняли довольно большой столик в самом дальнем конце зала. Дизайн заведения не отличался особой оригинальностью. Напротив столика стояла тележка с грудой грязной посуды. В целом место казалось довольно милым.

Колеску впервые внимательно посмотрел на адвоката: приятной внешности мужчина, лет тридцати, хорошо сложенный, подтянутый, со светло-каштановыми волосами и глубокими небесно-голубыми глазами. Его зубы сияли белизной, ногти были тщательно отполированы, прическа выглядела безупречно. Поразительная ухоженность! Колеску, хоть и не был знатоком мужской моды, все же оценил галстук Кауфмана стоимостью примерно восемьдесят долларов. Неплохо бы стать клиентом такого успешного на вид юриста!

Сначала адвокат рассказал о независимой организации, которую он представлял, о том, как она защищает права человека, прописанные в конституции. Все работники союза получали приличные гонорары. За время существования союза его члены защищали людей и выигрывали дела как в захолустных судах, так и в Верховном суде Вашингтона. Они помогали гражданам выступать против несправедливых решений властей. Боролись с фашизмом, расизмом, различными проявлениями нарушения прав и свобод личности. Они напоминали Давида в схватке с Голиафом.

Кауфман изложил информацию в спешке, и Колеску показалось, что он все это где-то уже слышал. Официантка приняла заказ.

– Вы будете откровенны со мной? – спросил адвокат, когда она ушла.

– Мне нечего скрывать.

Кауфман пристально посмотрел на Колеску, сверкнув своими холодными голубыми глазами.

– Вы принесли документ, о котором я говорил?

Колеску вытащил бумагу из кармана и вручил ее Кауфману. Тот развернул листок и положил на стол.

– Вам кололи гормоны каждую неделю?

– Да.

– Каково это?

Матаморос одарил адвоката тяжелым взглядом, посмотрел на немытые тарелки, на рыжую официантку, занятую чьим-то заказом. Она изобразила безразличие.

– Не отвечайте, если не хотите. Просто я читал о химической кастрации и имею кое-какое представление об этой дикой, антигуманной процедуре.

Колеску почти нравился Сет Кауфман.

– Я чувствовал себя ужасно. Препарат постепенно превращает меня в женщину, а точнее, в бесполое существо. Я прибавил в весе, мои гениталии уменьшились, а грудь выросла. Почти исчезла растительность на лице. Я постоянно раздражен, стал импульсивным и слишком эмоциональным. Моя душа словно меняется вместе с телом. Меня превратили в другого человека!

Кауфман делал записи в маленьком блокноте.

– А как препарат отразился на вашем сексуальном влечении? У вас бывает эрекция?

– Почти никогда.

Колеску посмотрел на правозащитника. Тот теперь казался ему таким же, как и все. Шумным, суетливым, эгоистичным любителем залезть в чужую душу. Колеску представил себе, как делает резкое неожиданное движение и пронзает ножом ледяное сердце Кауфмана, прорезав ткань дорогой рубашки. "Вот как я себя чувствую, адвокатишко! Будто мне нож в грудь вонзили!"

– Опишите, пожалуйста, как вы себя ощущаете в обществе привлекательных женщин?

В этот момент подали напитки. Морос продолжал беседу, но теперь как участник и сторонний наблюдатель одновременно. К нему вновь вернулось это странное "театральное" состояние. Он видел голову Кауфмана, и она напоминала ему нечто бутафорское. Колеску говорил без умолку, и понимал, что пропасть между ним и юристом становится все больше и непреодолимее.

– ...и вы догадываетесь, как была разочарована моя мама. Без ее любви и внимания, поддержки и заботы я просто умер бы.

Он не преминул употребить слово "поддержка", столь горячо любимое американцами. Они частенько выставляли напоказ свои не всегда искренние чувства к близким.

– Мы очень сроднились после убийства моего отца.

– Вас заставили смотреть на то, как его до смерти загрызают собаки, не так ли?

– Нет, его застрелила полиция. А собаки напали на меня, когда я кинулся к нему.

"На самом деле я наслаждался каждой секундой, Сет. Отец постоянно нажирался, и бывал трезвым, пожалуй, только когда спал. Я сам сдал его, и если б не я, эта свинья до сих пор коптила бы небо. Я подслушал его разговор и позвонил в полицию. Для пущего эффекта немного приврал, я все-таки был ребенком с богатым воображением. Я прочитал его письма, доложил об их содержании. Сказал, что отец хранит оружие. Его смерть означала для меня только чуть большую чашку кофе по утрам, и все. Глупо, конечно, было бросаться к нему, тем более что я плевать на него хотел. С другой стороны, пара укусов стоит того, чтобы забыть о годах жизни с жестокой, вечно пьяной тварью!"

– Вы до сих пор не можете этого пережить, Матаморос? Вы видите жуткую картину убийства? Собак?

– Да. Каждое утро тот день встает у меня перед глазами. Я навсегда запомнил, как они спустили на меня псов, как стреляли в отца. И я не в состоянии сдержать слез. Для маленького мальчика некоторые события становятся решающими. Шрамы на моем теле – ерунда по сравнению с душевными ранами, нанесенными мне в тот ужасный день.

– Я потрясен.

Адвокат уставился на него с нескрываемым любопытством и наигранным сочувствием. Так на Колеску часто смотрели друзья Прэта или Лидии, делавшие вид, что ничего о нем не знают. То же выражение появлялось на лицах многочисленных зрителей телевизионных программ. Заинтересованные, заинтригованные, они ждали – что же дальше? Ими двигало нездоровое любопытство к бедам, трагедиям, смерти, извращениям, насилию. Людей привлекает все страшное, но вместе с тем для них это лишь развлечение, нервная встряска.

– В протоколе сказано, что от лекарства "Депо-Провера" у вас увеличились молочные железы.

– Я уже говорил, грудь действительно выросла.

Кауфман поджал губы и покачал головой. Он снова что-то записал в блокнот и вздохнул.

– А вот и наш ужин! Поедим, а потом поговорим об изнасилованиях, если вы не против. Мне нужно знать о них. Особенно о вашем душевном состоянии во время актов. О злости и возбуждении, которые вы испытывали. О ваших эмоциях. О чем вы думали. Почему выбирали старух. Так мы сумеем выработать линию защиты.

Колеску снова посмотрел на холеного правозащитника. Затем кратко объяснил, что хотел любви и пытался заставить своих жертв полюбить его, что действовал так от отчаяния, одиночества, смятения. Пенис казался ему продолжением сердца. И здесь Матаморос не кривил душой.

– Но теперь все в прошлом. В среду должен был закончиться срок моего наказания, ведь я выполнил правила. Я подчинялся каждому из них и расплатился сполна. Я позволил травить себя химикатами и разрушать гормонами. Каждую неделю в мое тело вводили яд. А теперь за дверью меня ждет разъяренная толпа. Меня выселяют. Я наверняка потеряю работу. Разве это справедливо?!

– Конечно, нет, и поэтому я здесь. Но я должен обладать солидной информацией, чтобы помочь вам.

– Хорошо, я расскажу вам обо всем, хотя мне и стыдно.

– Так надо, Морос. Все, что вы поведаете мне, спасет нас.

19

Почти через сутки, в субботу, Колеску вновь увидел Сета Кауфмана, чем был весьма удивлен.

Адвокат появился на телеэкране! Колеску лениво глядел в "ящик", пока люди снаружи скандировали лозунги. Только "юриста" звали теперь Грантом Мэйджером, и был он служащим отдела новостей.

Он сидел в студии и говорил другому репортеру о своем эксклюзивном интервью с кастрированным насильником Матаморосом Колеску. Он выглядел еще привлекательнее и ухоженнее, чем в уютном ресторанчике, где они ужинали вместе. Журналист взволнованно сообщил зрителям о сенсации: в семь часов канал покажет "специальный репортаж", который обещает быть "шокирующим" и "ошеломляющим".

Далее Колеску увидел самого себя выходящим из дома в плаще "Кауфмана" и пробирающимся сквозь толпу соседей и репортеров. Затем сидящим в ресторане и разговаривающим с человеком, которому так опрометчиво поверил.

Теперь Колеску понял, что камеру спрятали в той самой тележке с немытой посудой.

Вот почему официантка ждала их!

У него похолодело внутри.

И опять он! Рассказывает о том, как изнасиловал двух старых женщин, описывает свои сокровенные чувства – гнев, смятение, стыд. Говорит о своем одиночестве, смущении, беспомощности. О неловкости, которую испытывает, общаясь с ровесницами.

Колеску слушал свой рассказ о химической кастрации, о ее последствиях. По телевизору его голос звучал так жалостливо, будто Морос готов был зарыдать.

Он таращился на телевизионную картинку, не понимая, почему Грант вырезал ту часть, где он рассказывал о болезненных воспоминаниях, связанных со смертью отца. О том, что раны на душе страшнее телесных рубцов.

Колеску видел, что в интервью его выставили в наихудшем свете. В гневе он представлял себе, как жестоко расправился бы с этим журналюгой.

А за окном все еще раздавался гул толпы. Морос подошел и раздвинул занавески.

Во главе толпы стояла Труди Пауэрс. Ее волосы трепал ветер, а в глазах горел фанатичный огонь. Сейчас она походила на святую с церковного витража. Или на карающего ангела со стрелами. И все стрелы были направлены в сторону Колеску.

Он решительно направился к входной двери и распахнул ее. Шум голосов оглушил его. Выкрики летели в Колеску, словно камни. Теперь он знал точно – всех этих людей сдерживает лишь закон. Если бы не страх отправиться за решетку, они бы тотчас повесили его на ближайшем столбе.

Толпа хлынула на Колеску. Перед ним мелькали взволнованные лица соседей и телерепортеров, пробиравшихся к нему. Они жаждали сенсации, и вот она произошла! Репортеры остановились в нескольких футах от Колеску и, чтобы получить лучший ракурс, встали на колени. Со стороны это выглядело более чем странно. Мороса захватило удивительное и необычное чувство. Бывший насильник стоял перед коленопреклоненной толпой, будто пастор перед прихожанами. Он взглянул на стакан с коктейлем, все еще зажатым в руке, а затем на народ.

– Я не чудовище! – произнес Колеску в полной тишине. – Я старался быть хорошим соседом. Все грехи я искупил сполна и хочу, чтобы меня оставили в покое. Я желаю жить как все!

– Живи где-нибудь в другом месте! – взревел один безликий голос.

– Меня официально выселяют. Я имею право оставаться в доме еще в течение двадцати девяти дней.

– Мы будем следить за тобой каждую минуту, ублюдок!

– Оградим детей от соседа-насильника! Оградим детей от соседа-насильника!

Колеску поднял руки и безмолвно просил прекратить скандирование. От шума у него заложило уши. Все умолкли. Теперь он слышал лишь щелчки аппаратуры, нацеленной на него.

– Да я ни разу в жизни ребенка не обидел! Ни разу!

– Конечно, только старушек, не способных постоять за себя! Убирайся в свое логово, а то я раскрою тебе череп и шею сверну! – не унимался кто-то.

Колеску увидел разгневанного оратора: длинноволосого мужчину с банкой пива.

– Карл, не стоит говорить такие вещи...

Труди Пауэрс сделала шаг вперед.

– Мистер Колеску, – начала она, – мы понимаем ваши проблемы, но и у нас есть права. Мы желаем нашим детям добра, хотим, чтобы они жили в безопасной среде. И за стариков беспокоимся. Нам, как и вам, не нужны неприятности.

– Тогда зачем все это?

– Пошел ты!

Труди быстро обернулась на выкрики, а затем снова обратилась к Колеску:

– Мы считаем, что вам следует переехать в более подходящее для вас место.

– В психушку, из которой ты вышел!

Теперь Труди только махнула рукой.

– Шон! Мы ведем диалог! – одернула она кричавшего. – Послушайте, мистер Колеску. Мы намерены приходить сюда каждый день, пока вы не покинете дом. Мы – полноправные граждане. Наши демонстрации будут мирными, но продлятся до вашего отъезда. Ваша собственность не пострадает.

Колеску стоял со стаканом в руке, отражаясь в объективах камер.

– Я тут живу. Хожу на работу. Вот и все!

Он смотрел, как солнце играет в золотистых волосах Труди. На ней были короткие джинсовые шорты, открывавшие длинные ноги, тенниски, носки и короткая белая майка с круглым вырезом. Ее длинный хилый муж вышел из толпы и поравнялся с женой. Его борода свисала над тонкой цыплячьей шеей. Колеску не раз видел его за рулем дорогой машины, облепленной наклейками "зеленых". Стикеры молили спасти чуть ли не всех животных на земле.

– В своих намерениях мы пойдем до конца! – запальчиво заявил он.

– Что вы имеете в виду?

– Джонатан! – Труди взволнованно одернула мужа.

– Имею в виду, что если останешься здесь, то будешь видеть нас каждый день до самой своей смерти.

– Послушайте, мне нечего скрывать. Я невиновен, я не причиню никому зла. И чтобы доказать это, я хочу кое-что дать вам. Пожалуйста, подождите.

– Давай, что там у тебя, придурок?!

Колеску вбежал в комнату и схватил одно из яиц, сделанных матерью, страусиное, с золотой отделкой и кружевами.

Он вынес свое богатство на улицу и встал перед объективами камер.

– Вот эта вещь – символ моих добрых намерений, она самое дорогое, что есть у меня на земле. Я вручаю вам яйцо как залог того, что буду примерно вести себя все оставшиеся двадцать девять дней.

Колеску держал поделку обеими руками, словно редкую драгоценность.

– Возьмите, миссис Пауэрс, и все вы...

Репортеры придвинулись ближе. Их вид говорил о том, что они привыкли испытывать к себе ненависть. И плевали на это.

В отличие от Труди Пауэрс, которая принимала обожание и поклонение как должное. Она прекрасно знала себе цену, потому что была действительно красива и сексуальна. Труди медленно шагнула к Колеску. Ее лицо выражало уважение к себе и самоуверенность. Казалось, она исполняла роль своеобразного посредника, посла из мира добра в мир зла. И приближение к проклятому всеми Колеску приносило ей несказанное удовольствие. Труди собиралась принять безделушку из рук самого дьявола, и сделать это достойно и грациозно.

"Мое зло необходимо Труди как воздух, оно укрепляет ее веру в то, что она считает праведным", – подумал Колеску.

Труди обошла стороной журналистов, наступая на телевизионные кабели и не сводя прекрасных глаз с насильника.

Колеску протянул яйцо. Труди взяла его, всей своей сущностью выражая укор, а вместе с тем готовность к христианскому всепрощению. Дева Мария с иконы! Набожная, чистая и невозмутимая. Колеску слегка коснулся ее ладоней кончиками пальцев.

Затем он отступил назад и, бросив последний взгляд на толпу, быстро кивнул и вернулся в пока еще свой дом.

20

Билл гнал фургон, наслаждаясь свободой и скоростью. Стекла окон были опущены, и ветер бил ему в лицо. Гнев переполнял его, растекаясь по всему телу и ища выхода. Билл Уэйн – машина ненависти и возмездия!

Он обнаружил знававший лучшие времена пикап Ронни на парковке, у того входа, который находился ближе всех остальных к ювелирному магазину. Не обманула. Еще одна причина узнать ее поближе. Сегодня магазины в торговом комплексе закроются в девять. Значит, у него в запасе почти час. Отлично!

Времени вполне достаточно, чтобы поставить машину на тот самый строительный участок, который Билл присмотрел ранее. Ворота были прикрыты, но не заперты. Он въехал с потушенными фарами и пристроил фургон между двумя другими, побольше. Билл вырубил двигатель и сидел в тишине. С неба на него смотрел еще совсем бледный лик луны. Она казалась одинокой и немного смущенной. Теперь Биллу оставалось лишь добрести до остановки ночного автобуса, который доставит его к магазину и к Ронни.

В этот раз ему не понадобится "Ящик Пандоры", хитроумное приспособление для отключения сигнализации. Автомобиль Ронни слишком старый и дешевый, вряд ли он оборудован сложной системой защиты. Билла порадовало, что не придется тащить лишний груз. Это обеспечивало ему свободу действий. Главное – ткань, пропитанная хлороформом, пакет и верная фомка. И в путь налегке!

Он достал чемоданчик с хирургическими инструментами. Билл брал с собой разнообразные скальпели, резекторы, ножницы, медицинские щипцы, иглы, а также катетеры для выведения крови и введения препарата.

Задержав дыхание, Билл щедро полил кусочек ткани раствором хлороформа из маленькой бутылки, украденной им с бывшего места работы. В течение двух лет по субботам он подрабатывал в магазине, специализирующемся на продаже красителей. Иногда Биллу поручали смешивать хлороформ со спиртом для изготовления растворителя. Смесь издавала неповторимый запах! Однажды Уэйн испробовал ее эффективность на каком-то уличном забулдыге и сам удивился быстрому результату.

Билл тщательно упаковал тряпку в закрывающийся пластиковый пакет и долго махал рукой, перед тем как начать дышать. Раствор действовал моментально, быстро выводился из организма и лишь изредка вызывал сердечный приступ.

Уэйн вложил пакет в еще один, закрыл его и поместил в черный полиэтиленовый пакет. Вместительный и прочный, с двумя крепкими ручками, пакет не вызывал у людей подозрений. На дне уже ждали своего часа разные предметы: книжка, перчатки из латекса, простыня. Билл попытался засунуть в него лом, но тот выступал на несколько дюймов.

Тогда он обернул его простыней. Теперь фомка походила на обычную покупку нестандартного размера.

Последний штрих – небольшой пистолет. Билл сунул его в карман плаща.

Билл всегда брал с собой книгу на время коротких поездок в автобусе. В этот раз под рукой оказался путеводитель по штату. Теперь пассажиры подумают, что Билл – обычный приезжий, изучающий достопримечательности.

Он занял место у окна и всю дорогу почти не отрывался от чтения. Но делал он это лишь для видимости, а на самом деле представлял себе молодую Ронни, ее стройные ножки, волнистые волосы, красивый высокий лоб... Может, сегодня она соберет волосы в хвост?

Билл вышел из автобуса и направился к парковке. Машина Ронни стояла на месте, на плохо освещенном участке, что вполне устроило Уэйна.

Он посмотрел на автомобиль: это оказался "шевроле". Билл оглянулся. Вокруг не было ни души. Тогда он опустил пакет на землю и притворился, будто ищет ключи. Быстро достав лом, Билл вставил его конец между оконным стеклом и дверцей. Все это время Билл стрелял глазами по сторонам, сохраняя спокойствие и осторожность. Он прекрасно знал, как справиться с машиной, ведь проделывал трюк с фомкой уже сотни раз. И сейчас все прошло гладко. Негромко щелкнул замок, и Билл забрался в салон, бросил сумку на заднее сиденье и закрыл за собой дверцу.

Минуту спустя он уже расположился сзади, за креслом водителя, и откинул голову, чтобы вести наблюдение за выходом из торгового комплекса.

Билл проверил свои вещи. Важно все иметь под рукой в нужное время! Главное, не вскрыть пакеты с хлороформом слишком рано: запах может выдать его, и тогда дело сорвется.

Такого, к счастью, с Биллом не случалось. Однажды он был близок к провалу, когда Ирен Хьюлет – его третья жертва – учуяла странный запах чуть раньше, чем желал похититель. Он только собирался схватить Ирен и поднести тряпку к лицу, а запах уже распространился по всему салону.

Но Билл действовал очень собранно и энергично, поэтому за семь секунд уложил женщину. Люди дышат особенно глубоко и учащенно, когда испуганы или удивлены. Поэтому Уэйну понадобилось всего семь секунд, чтобы Ирен вырубилась.

Билл опустился еще ниже, и ему стало комфортнее. Теперь его сердце стучало быстрее и громче. Когда ему было хорошо, он нестерпимо хотел причинить кому-нибудь вред. А сейчас Билл просто блаженствовал! Злость закипала в нем, и долгое ожидание еще сильнее подогревало ее. Билл надел перчатки.

И тут появилась Ронни.

Билл тут же сполз на пол, раскрыл первый пакетик и взялся за второй. Щелчок двери станет сигналом к действию.

Ронни вставила ключ в замок, отперла дверцу. Уэйн услышал, как упала на сиденье сумочка. Едва Ронни села и хлопнула дверцей, Билл быстро закрыл ей рот свободной левой рукой. Правая держала тряпицу с хлороформом, которую он через секунду прижал к носу Ронни. Сам Билл чуть откинулся назад, словно ездок, готовящийся к веселым скачкам.

– Привет, дорогуша!

Ронни была не из слабеньких. Раз-два. Она отчаянно вырывалась, как резвая дикая лошадь. Три-четыре. Но Билл все же сильнее. Этот ковбой уверенно держался в седле. Пять. Ноги Ронни жали на педали, колени бились о руль. Шесть. Она уронила ключи. Семь. Конец!

Билл ощутил, как отяжелела ее голова. Он отодвинул Ронни в сторону, чтобы никто не заметил ее. Затем запихнул ткань в пакет и начал пересаживаться вперед. Ронни он крепко прижал к себе, касаясь телом ее плеч, ног и ягодиц. Одна ее туфелька упала.

Ронни тихонько похныкивала. Сладковатый запах хлороформа заполнил салон.

Билл положил свою жертву на заднее сиденье, а сам, отрывисто дыша, наконец оказался за рулем. Он накрыл Ронни простыней, дотянув ее до подбородка. Теперь казалось, что девушка просто устала и решила вздремнуть в машине. Ключи упали на середину коврика. Все складывалось как нельзя лучше.

Билл спокойно доехал до фургона. Он был необычайно взволнован, неистов, охвачен яростью. Посмотрев на луну, Билл медленно перевел взгляд на женщину.

Он уже мечтал о том, как доберется до гаража и там с головой окунется в таинство приготовлений к самому важному моменту сегодняшнего вечера. Он зажжет свечи, положит Ронни на стол и введет в нее волшебную жидкость. Его руки, как руки скульптора, будут скользить по мраморному женскому телу и постепенно возрождать его. Он вотрет целительное снадобье в ее жаждущую плоть, и Ронни зацветет. Ангельское лицо засияет как прежде, – нет, лучше прежнего! Она возродится от его прикосновений, распустится, словно чудесный цветок. И тогда он, создатель, увидит вечность в ее глазах и обновится сам. Он вдохнет жизнь в усталое тело бедной Ронни и сполна насладится самым потрясающим чувством на свете. Умастив ее кожу дорогими парфюмерными маслами, Билл наденет на нее шелковое белье, высушит и уложит волосы и все это время будет сгорать от желания. Потом понесет Ронни наверх, в постель, ласково нашептывая ей на ушко. И лишь тогда наконец узнает, как сильно хочет его красавица Ронни. Что в этой короткой печальной жизни может быть прекраснее? Они оба обретут счастье!

21

Хесс стоял рядом с Мерси и смотрел на следы от шин автомобиля, увезшего Веронику Стивенс, Ронни.

Он наклонился и, указывая на землю ручкой, объяснял, что это лучшие отпечатки, которые он когда-либо видел. Почва на стройке была влажной, маслянистой и рыхлой.

В шесть утра Тима разбудил звонок Мерси. Накануне его жутко вымотали химиотерапия и облучение, к тому же перед сном он пропустил пару стаканчиков виски. Несмотря на это, сознание Хесса осталось незамутненным, но в пальцах ощущалась непривычная тяжесть.

– Ненавижу эту тварь, – процедила сквозь зубы напарница. – Сама готова его убить.

И вот Тим уже на месте и обозревает страшную картину. На пропитанной маслом земле возле чьего-то фургона чернело кровавое пятно. Рядом – брошенный пикап с ключами в зажигании. А на капоте – дамская сумочка, забитая человеческими органами, все еще кровоточащими и испускающими тепло.

Хесс содрогнулся. Он просто не мог поверить в реальность происходящего.