Мерси Рэйборн (№1) - Час печали

– ...почему мы уверены, что поймаем его? Типы, подобные Похитителю Сумочек, обычно недалеки, серы и посредственны. Вот почему!

После интервью по Си-эн-би снова показали дом Колеску. На экране появилась Труди.

Хелен взяла пульт и убрала звук.

– Пора укладывать маму спать, Морос.

– Конечно.

* * *

Он уложил Хелен в свою постель, что очень польстило матери. Колеску же сделал это из особых соображений: в кармане дожидался своего часа нож для колки льда.

Матаморос снял сетку с головы Хелен и погладил седые волосы, слушая ее бессвязное бормотание. Колеску знал, что через пару минут она вырубится. Он натянул одеяло, прикрыв ей грудь, и подоткнул его так, как любила мама. Как мама учила его...

– Ты хороший сын, Морос.

– А ты хорошая мать.

Ее лицо расплылось в глупой улыбке, и Колеску наклонился, чтобы поцеловать ее. Лезвие ножа уперлось ему в бедро, к Морос понял – время настало! Руки тряслись, как после поднятия тяжестей.

Морос так давно мечтал об этом. Нет, не о выгодах, которые он получит, а о ни с чем не сравнимом удовольствии от самого процесса. Он не мог решиться убить собственную мать, хотя случай представлялся ему тысячи раз. Морос презирал себя за слабость и нерешительность. Ненависть к себе стала тем самым фундаментом, на котором и выстраивалась его личность. И когда мать находилась рядом, Морос не мог избавиться от этого ужасного чувства. Хелен всегда напоминала ему о его жалкой сущности.

И Морос снова не мог решиться.

"Я беспомощен. Я отвратителен. Я трус".

Сейчас Колеску ненавидел себя и всех окружающих больше, чем когда бы то ни было.

– ...типы, подобные Похитителю Сумочек, обычно недалеки, серы и посредственны...

* * *

Колеску закрыл дверь, оставив мать мирно храпеть, спустился на кухню и налил себе водки. Со стаканом в руке он отправился в другую спальню, где безмолвно плакал, и прохладные слезы текли по его щекам.

Как и все последние три года, его тело и разум желали разного. Тело не слушалось, оно жило по своим правилам. Моросу совсем не было грустно, но почему-то он рыдал. Потерялась какая-то важная связь между главными механизмами. Теперь он испытывал гнев и ненависть, а эрекция не наступала.

Матаморос начал медленно раздеваться, стоя напротив зеркальной стены. Стакан он поставил на пол. Колеску мечтал, чтобы у него после гормональных мук восстановилась нормальная фигура. Он расстегивал пуговицы рубашки и боялся увидеть себя голым. Колеску знал, что тело все еще представляет собой соединение женских и мужских черт.

"Вот что они со мной сделали! В мужчину добавили женщину, и в итоге я стал никем!"

Он снял рубашку и посмотрел на себя в зеркало. Общие очертания казались скорее женскими, чем мужскими: выросшая грудь, округлые бедра, мягкий живот. Колеску ощупал шрамы, оставленные зубами собак. До их укусов его кожа была белой, нежной и ровной. А грудь до гормонального лечения была плоской и накачанной.

Колеску приспустил трусы и теперь с горечью взирал на жалко свисающее нечто. А ведь когда-то он гордился своим мужским достоинством! Оно олицетворяло самого Мороса. Член становился для Колеску карающим мечом, орудием гнева, способом выражения чувств. И такое поражение! Ни одна даже самая смелая фантазия не могла сейчас вызвать ни малейшего возбуждения. Его некогда главный орган стал призраком.

Колеску осушил стакан.

Он дошел до предела. Ненависть, гнев, желание и ощущение собственного бессилия захлестнули его. Водка, смешавшись с прогестероном, вызвала неизбежную реакцию.

Колеску открыл рот для крика, но словно проглотил его, не выпустив наружу. В голове зазвенело от боли. Матаморос чувствовал свое горячее и влажное дыхание, от которого шел пар в прохладной комнате. Казалось, Колеску дышит огнем и дымом.

Он бросил взгляд на себя в зеркале и издал еще один беззвучный крик. Стакан лопнул в его руке, и осколки, похожие на льдинки, упали на пол возле его ног.

Колеску знал, что он сделает.

Как вернет себя.

Как покажет всему миру и собственной матери, что он способен восстать из пепла и обрести силу, несмотря на все пережитые потрясения.

Он снова и снова обдумывал свой план. Затем умылся и приготовился к делу. Осталось мало времени, а нужно еще столько сделать!

На Библии лежала записка с телефоном Труди.

В спальне сопела мать.

Пора работать!

39

Солнце садилось, когда Хесс и Мерси ехали по шоссе Ортега в сторону Эльсинора. На дорогу падали длинные тени дубов, а последние лучи солнца освещали мягкую траву. Хесс взглянул в направлении тех мест, где нашли сумочки Лаэл Джилсон и Джанет Кейн, но не увидел ничего, кроме сплошной стены из сикомор и дубов. Он вспомнил, какой холодной была земля с кровью жертв. В его жилах, казалось, вновь поселилась жизнь. Хесс ощущал, что кровь потеплела и, несмотря на низкий уровень лейкоцитов, стала "сильнее" после облучения, витаминов и химических препаратов. К тому же теперь Тим был влюблен и искренне радовался этому.

Правда, в последнее время в глазах снова начало рябить, но он привык к этому, как и ко многим другим побочным эффектам химиотерапии.

– Кемп извинился передо мной сегодня утром, – сказала Мерси. – Вроде даже искренне. Обещал держать рот на замке и руки при себе. Говорит, больше не тронет меня.

– Отлично.

– Я пытаюсь добиться должного уважения к себе.

– Фил обычно очень упрям, так что ты действительно заслуживаешь уважения, раз заставила его извиниться.

– Завтра Кемп сделает заявление прессе. Он официально попросит у меня прощения, естественно, не признаваясь в домогательствах. Скажет, что мы друг друга не поняли, или еще что-нибудь в этом роде. Потом я поговорила с Брайтоном. Между нами, Кемпа, вероятно, повысят в должности. Теперь он будет занимать место в правлении.

– Неплохо устроился!

– По крайней мере будет на виду у начальства. А я могу со спокойной душой прекратить дело и не чувствовать, что пошла на попятную. Правда, многие скажут, что я бросила других женщин, но мне плевать. Я собираюсь заниматься другими, более важными делами.

Хесс хотел поймать взгляд Мерси, но она уже уставилась в окно.

"Розовый сад" находился на западе от озера Эльсинор. Ворота оказались закрытыми, но незапертыми.

Сам приют было темным старым зданием. Из окон виднелся тусклый свет в трех комнатах, а на крыльце висел небольшой фонарь. Хесс заметил, что некогда дом был покрашен в синий цвет.

За открытой дверью гаража напарники не увидели никаких машин. Из земли, покрытой мертвой желтой травой, торчала табличка с кривоватой надписью:

Добро пожаловать!

Вам всегда рады в приюте «Розовый сад»!

Даже после заката стояла жара. Хесс вытер лоб рукавом куртки, посмотрел на покосившееся крыльцо здания, старые диваны у стены, решетки из кованого железа на окнах, пустые птичьи кормушки и китайскую "музыку ветра", не издающую ни звука в этот безветренный вечер.

Хесс слышал голоса в доме, но они, возможно, доносились из телевизора или радиоприемника.

– Ну и вид у этой конторы, – заметила Мерси. – Как там зовут ее владельца?

– Уильям Уэйн.

– Ты только взгляни на здание! Боже мой!

– Послушай!

Со второго этажа раздался протяжный стон. А затем веселый женский смех с первого.

– Их что, щекочут до смерти?

– Осторожно!

Хесс потянулся к кобуре, Мерси сделала то же. Хесс подошел к двери, а Мерси, с пистолетом наготове, прикрыла его сбоку.

Тим постучал. Напарники снова услышали стон, а смех прекратился. У Хесса учащенно забилось сердце, и он ничего не мог с этим поделать. Дверь не открывали. Хесс дернул ее, но она не поддалась. Напарники переглянулись. Мерси спокойно стояла, крепко держа в руке оружие, широко расставив ноги и прислонившись спиной к стене. Она пожала плечами, и Хесс постучал снова, теперь сильнее и дольше.

Опять ничего. Стон продолжался.

– Ну ладно! – Хесс сделал шаг назад, собрался с силами и попытался выбить дверь плечом. Со второй попытки ему удалось лишь расколоть дверной косяк, и Мерси пришла напарнику на помощь.

В передней было очень душно. В воздухе висел сильный отвратительный запах, который Хесс безошибочно распознавал среди сотни других. По темной мрачной комнате летало с десяток жужжащих мух и шершней. Хесс заметил два коридора: один вел направо, другой – налево.

Навстречу полицейским вышел молодой человек с длинными светлыми волосами и подносом в руках. Испуганно посмотрев на них, он уронил поднос и юркнул в коридор.

Хесс и Мерси одновременно крикнули ему вслед. Их громкие угрожающие голоса, казалось, сотрясли стены этого хлипкого, невзрачного здания. А в ответ им прозвучал все тот же жалобный стон.

Не колеблясь Хесс побежал по коридору и оказался на кухне. Он схватил улепетывавшего парня, повалил на пол, завел руки за спину и начал с силой водить его лицом по линолеуму. Мерси стояла рядом.

– Мы взяли его, Хесс! Аккуратнее води, чтоб зубы не выбить. А ты не двигайся, сукин сын!

Хесс поднялся, все еще крепко прижимая шею парня к полу. На поясе у того висело несколько ключей, складной ножик и заламинированная карточка с именем. Тяжело дыша, Тим перевернул парня на спину и посмотрел на него.

Вдруг стало очень тихо, даже стоны прекратились.

– Вот и хорошо, – сказал Тим.

Парень выглядел лет на двадцать с небольшим. У него были длинные волнистые волосы, тонкая бородка и темные испуганные глаза. Он был очень худ и бледен. Одежда его не отличалась аккуратностью и изысканностью: грязная майка, темные джинсы и красные кеды, надетые на босу ногу. Он посмотрел на Хесса так, будто тот собирался проглотить его заживо. Подбородок парня дрожал, как у ребенка.

– Имя, тварь!

Он переводил глаза с Хесса на Мерси. Грустный, влажный и даже сожалеющий взгляд. Парень не оказывал никакого сопротивления. Он лежал на полу, напоминая неуклюжую черепаху.

– Так как тебя зовут? – спросил Хесс.

– Билли.

– А фамилия у тебя есть, Билли?

– Билли Уэйн.

Хесс увидел надпись на его карточке: "Уильям Дж. Уэйн, № 113".

– Я этого не делал! И требую адвоката.

– Чего именно ты не делал?

– Чего бы то ни было. Я здесь живу и заведую...

– Чем же ты заведуешь?

– Всеми нами. Когда доктор уходит, я остаюсь за главного.

Теперь его глаза выражали только ужас. Наверху снова кто-то застонал.

– Тебе нужно многое нам объяснить, Билл. Сейчас ты встанешь и сядешь на стул, а потом начнешь говорить. Попробуешь напасть – навсегда распрощаешься с яйцами. Усек?

– Я требую адвоката. И я этого не делал.

– Да, конечно, а теперь вставай и усаживай свою задницу на стул. Тим, может, проверишь этот чертов дом, пока Билли собирается с духом? А затем он расскажет нам обо всем, чего не делал.

* * *

С ключами в руках Хесс направился по левому коридору. В воздухе пахло грязной общественной уборной. Над ухом жужжали мухи. Тим открыл первую дверь: за ней оказалась маленькая комнатка, освещенная флуоресцентной лампой на стене. На кровати лежал маленький человек, полуприкрытый простыней. Его кости проступали сквозь бледную кожу. Он открыл рот, но не издал ни звука, а потом моргнул. Хесс увидел своеобразный туалет: прямо в деревянном полу была проделана дыра, а вокруг нее лежали человеческие экскременты. На дверной ручке снаружи висела табличка, на которой было написано имя пациента: Дж. Орсино. Мухи залетали в комнату через открытую дверь, врезались в стены, садились на лампу и вылетали обратно.

В следующей комнате лежала молодая смеющаяся женщина. Хесс в полумраке узрел только ее спину и рыжеватые волосы. Кровать ее стояла посреди помещения, и женщина сидела на самом краю, раскачиваясь и тряся головой. Казалось, она либо плачет, либо думает о чем-то важном. И при этом почему-то смеется. У кровати валялся засиженный мухами котелок с присохшей по краям едой, а рядом – бадья, наполовину заполненная водой.

Последняя комната в этом коридоре принадлежала мужчине, лежавшему на кровати и созерцавшему потолок. Хесс прочитал его имя – Б. Шустер.

Тим тщетно старался глубоко дышать – вонь была нестерпимой.

Дойдя до приемной, он свернул направо. В одной комнате лежал изуродованный безумный мальчик, вторая же оказалась пуста.

Хесс поднялся на второй этаж. Душераздирающие стоны издавала девочка-подросток, с головой спрятавшаяся под одеяло. Выглянув из своего укрытия и увидев Тима, она замолчала и блаженно улыбнулась.

* * *

На третьем этаже Хесс обнаружил комнату, оборудованную под офис. В отличие от палат, расположенных ниже, она была хорошо освещена. В кабинете ревел кондиционер, охлаждавший воздух и разгонявший невыносимый смрад. У стены стоял большой стол, рядом с ним – стул и шкафчики с документами. На столе Хесс заметил фотографию в рамке – молодая пара с мальчиком. Снимок был черно-белым – такие делали в пятидесятых – шестидесятых годах, в ту эпоху, которую Хесс прекрасно помнил. Ни людей, ни пейзаж на фотографии он не узнал.

Тим нашел разрешение на деятельность "приюта для больных с психическими отклонениями и пациентов, требующих особого ухода". Владельцем заведения оказалась женщина по имени Хелен Спурли. Она занималась этим уже одиннадцать лет. К бумагам прилагалась ее фотография: темноволосая дама с несчастными глазами очень походила на женщину с черно-белого снимка, только выглядела лет на сорок старше.

* * *

Мерси и Уэйн уставились на Хесса, когда тот вернулся. Мерси сидела на стуле, повернутом спинкой к Уэйну. Широко расставив ноги, она облокотилась на спинку и смотрела на допрашиваемого с легкой ироничной улыбкой.

– Билли решил, что больше не нуждается в адвокате. Мы с ним сейчас немного поболтаем, и, если он будет паинькой, отпустим его. Да?

Хесс понял намек и подыграл Мерси:

– Я этого сукина сына теперь ни за что не отпущу! Даже если мне к башке пушку приставят.

Мерси вздохнула:

– Кстати, познакомься с Тимом. Он откусывает цыплятам головы на завтрак, а в остальном – прекрасный парень.

Хесс открыл рот и сделал вид, что хочет вцепиться зубами в шею Уэйна.

– Может, мы с вами поговорим? – До смерти напуганный Уэйн с надеждой обратился к Мерси.

– А Хесс пока немного осмотрит местечко?

– Здесь все принадлежит доктору.

– Но ты же тут за главного.

– Да.

– Тогда разреши ему оглядеть приют, Билли, и мы решим все проблемы.

– Я кормил номер 227. Я начальник, когда нет доктора.

– Расскажи мне об этом. Тим, может, прогуляешься?

Хесс вышел.

– Итак, Билли, – сказала Мерси, – что там у нас с прибором для бальзамирования?

Билли удивленно посмотрел на нее и хихикнул.

* * *

В шкафчиках в офисе хранились записи о пациентах. Уильям Дж. Уэйн, двадцатитрехлетний житель Риверсайда, был сыном алкоголички. Из-за дурной наследственности Уэйн вырос умственно отсталым, и сейчас уровень его развития тянул на одиннадцать лет. Он мог написать свое имя, но весьма коряво, как первоклассник. В деле не упоминалось ни о каких преступлениях, совершенных Уэйном. Его родители давно развелись, мать жила в Бомоне, а отец – в Орегоне. Мать Уэйна регулярно перечисляла деньги на счет больницы – 338 долларов ежемесячно. Именно столько стоило содержание ее сына. Хесс сделал запись в блокноте.

Он открыл страницу с домашним номером Барта Янга и позвонил ему с телефона, стоявшего на столе. Янг сообщил ему, что деньги за прибор для бальзамирования, купленный от имени Уэйна, были доставлены почтовым переводом. Еще он добавил, что в западных штатах для этого обычно использовалась экспресс-почта. Хесс связался с Брайтоном, и тот пообещал достать ему номер дирекции почтовой службы. Через некоторое время телефон на столе Хелен Спурли зазвонил. В течение нескольких минут Хесс объяснял, какую именно информацию ищет, и начальник отдела денежных переводов пообещал завтра же прислать по факсу копию подписанного чека. Хесс поблагодарил его и повесил трубку.

Тим позвонил в службу дорожной полиции, чтобы узнать, какие машины были зарегистрированы на имя Хелен Спурли. Выяснилось, что ей принадлежало два автомобиля: "кадиллак" 1992 года и фургон марки "шевроле" 1992 года. Данные о ее водительском удостоверении полицейские сразу же отправили в департамент шерифа с пометкой "для Тима Хесса".

Тим открыл нижний ящик. Здесь бумаги были распределены по папкам, составляющим своеобразную картотеку. Чеки. Счета. Записки. Он взял наугад одну из папок. В ней находились расчетные записи об оборудовании, лекарствах, обслуживании автомобилей, ремонте, трудовых выплатах и так далее. На отдельном листке указывались непредвиденные расходы: 956 долларов на поездку в Техас осенью 1998 года, в 1997 году – 370 долларов компании "Нью вест фармс", поставляющей "страусиные продукты", регулярные ежемесячные выплаты ньюпортской компании "Шаф" в размере 875 долларов за "хранение" и 585 долларов за "ренту" гражданину Вилеру Гринфилду из Эльсинора, а также 1235 долларов за "установку зеркального покрытия на стены" в 1997 году. Последняя строка расходов очень удивила Хесса – в приюте он не заметил ни одной зеркальной стены.

Хесс задумался. Видимо, она тут неплохо зарабатывает. По крайней мере хватает на покупку мяса страуса, чтобы кормить пациентов. И почему она так много платит за "хранение". Что она, коров хранит?

Тим снова записал информацию в блокнот. Затвердевшие пальцы с трудом водили ручкой по бумаге.

Среди документов Хесс нашел огромное количество частных платежных документов, страховых компенсаций, а также бумаг о штатных, окружных и федеральных выплатах. Одни подлежали оплате пациентами, другие – семьями, третьи – Хелен или приютом в целом. Многие пациенты успели скончаться, выйти из приюта или поменять его на другой, а "Розовый сад" продолжал получать с них доход. И даже поверхностная ревизия, проведенная Хессом, дала определенные тому подтверждения. Например, пациент А. Боханан умер в марте 1996 года, а страховые платежи в размере 588 долларов поступали на его имя вплоть до сентября. Та же история произошла и с усопшим М.А. Салотом. И это были явно не единичные примеры финансовой и правовой нечистоплотности руководства приюта.

Никаких данных о покупке Уильямом Уэйном прибора для бальзамирования Хесс не обнаружил.

* * *

Тим обошел дом, гараж и двор, но нигде не нашел ни самого прибора, ни документов о его приобретении. А также не увидел зеркал на стенах и страусиного мяса в холодильнике. Ни одного автомобиля, упомянутого дорожной службой, а лишь старый полуразобранный грузовик. На асфальте никаких следов.

* * *

Мерси стояла посреди кухни скрестив руки.

– Уильям несколько туманно воспринимает действительность. – Ее лицо выражало озадаченность.

– Отправим его в тюрьму, может, там голова и прояснится.

– Говорит, он здесь смотрит за другими пациентами. Не хочет, чтобы они голодали. По его словам, доктор иногда отлучается дня на два. Уильям, сиди смирно. Тим, давай выйдем на минутку?

Стоя в вонючем холле, Хесс снова услышал протяжный стон. Мерси побледнела. Напарники украдкой поглядывали на Уэйна.

– Он туп как пробка, – вздохнула Мерси.

– Может, притворяется?

– Очень уж убедительно.

– Согласен. На него нет никаких уголовных дел. Вероятно, он даже не умеет водить машину.

– Уэйн утверждает, что понятия не имеет о приборе для бальзамирования. Пришлось ему объяснять, что это такое. Он уверен, что после смерти люди улетают на небеса. Не знает, где находится шоссе Ортега. Никогда не слышал ни о Джилсон, ни о Кейн, ни о Стивенс. Не помнит точного имени доктора – то ли Спурла, то ли Сурплия, то ли Слурпия, короче, черт знает что!

– Почему он бросился от нас бежать?

– Увидел оружие.

– Надо взять его волосы и отпечатки.

– Уже! Я дала ему воды, и он оставил следы на стакане. А волос он сам мне вырвал. На кончике даже кусочек кожи остался. Лежит вместе со стаканом у меня в кармане.

– Мы можем его задержать по сорок восьмой статье за оказание сопротивления. Будем его снова допрашивать, позовем Камалу на опознание. Тогда и мозги у него заработают.

– Если б они были!

– Думаю, ты права. Я уверен, кто-то воспользовался его именем для покупки прибора, подписал квитанцию, может, взял его деньги на оплату. Или он кого-то прикрывает, или все делается за его спиной. Доктору Спурли принадлежит фургон.

Мерси прислонилась к стене и с удивлением посмотрела на Хесса:

– Что там в доме? Почему так воняет? И откуда эти жуткие стоны?

– Иди сама посмотри.

Несколько минут спустя Мерси вернулась. Ее лицо выражало отчаяние и негодование. Так же она выглядела и в день смерти Джерри Керби. Голос ее звучал очень низко и слегка дрожал:

– Я звоню в полицию. Пусть прикроют это место. Завтра утром надо обратиться в департамент здравоохранения. Заберем Уэйна за оказание сопротивления и покажем Камале. Если он прикрывает кого-то, может, скажет нам, кого именно. Я позабочусь о том, чтобы его не обижали в камере.

– Хорошо, – сказал Хесс. Он взглянул в темные холодные глаза напарницы.

– Думаю, он тут ни при чем, Хесс. Меня волнует чертова Слурпи, или как там ее. То, что здесь творится, ужасно. Я просто поверить не могу в то, что увидела.

– Я тоже не мог.

Мерси размахнулась и ударила ногой по хлипкой стене, проделав в ней дыру.

– Я вне себя! Звони полицейским!

* * *

Напарники ехали обратно по мрачному шоссе Ортега. Было уже совсем поздно, и лишь черные очертания холмов казались еще темнее потухшего неба. Хесс смотрел на желтую дорожку от света фар.

Мерси долго молчала, но вдруг ее словно прорвало.

– Самое ужасное то, что большинство этих людей не сделали ничего плохого. Вот, например, Уильям Уэйн кажется мне абсолютно безобидным. А преступники, с которыми мы сталкиваемся каждый день? Похититель Сумочек, за которым мы столько гоняемся? Они делают только зло. У них хорошие мозги и привлекательная внешность, но все свои данные они используют во вред другим. А если тебе не повезло и ты родился нездоровым психически, то закончишь свои дни в загаженном приюте вроде "Розового сада" в Эльсиноре. Это несправедливо, Хесс! Ты учил меня влезать в шкуру других людей. Я не могла этого сделать, пока не очутилась там. Я впервые представила себя на их месте. Я вдыхала тот же зловонный воздух, слышала и видела все то же, что и они. И мне стало стыдно, что я человек. Я вышла из себя. Такое, правда, со мной частенько случается...

Мерси откинулась на сиденье и придвинулась к Хессу. Тому показалось, что она собирается ударить его. Однако Мерси склонила голову ему на плечо.

– Этим людям уже не станет лучше. И они ничего плохого никому не сделали. За что им такие мучения? Я просто не в силах спокойно смотреть на такую подлость. Эта докторша должна получить по заслугам.

– Думаю, получит. Ты правильно сделала, что позвонила в полицию.

– Надо было дождаться эту дрянь и прострелить ей сердце!

– Побереги пули для Похитителя Сумочек.

– У меня на всех хватит. Однако мы потеряли три часа, Хесс. И это бесит меня больше всего.

* * *

Мерси смотрела на темное небо и звезды, слабо освещавшие родной округ. Как много неба и как мало времени! Она уже слегка остыла, но чувствовала, что готова сорваться в любой момент. И это придавало ей сил.

На душе скребли кошки. Она все еще переживала гибель Джерри. Искренне сочувствовала людям в приюте. И ее сердце учащенно билось от зародившейся любви к Хессу.

Напарники приехали к стоянке департамента. Мерси посмотрела на часы: почти полночь.

– Заедешь? – спросила она.

– Конечно.

* * *

Мерси отшвырнула с дороги котов и приготовила напитки. Большой палец ноги сильно ныл. Устроившись в гостиной рядом с Хессом, она пыталась насладиться запахом апельсинов, но у нее не получилось.

Хесс смотрел на стакан, но не притронулся к его содержимому.

– Ты останешься на ночь? – спросила Мерси.

– Нет. Я уеду через минуту.

– Тогда зачем вообще приезжал?

– Хотел убедиться, что ты в порядке. Боялся, разобьешь все стены в доме.

Мерси задумалась.

– Я в порядке, – ответила она через несколько секунд. – Вообще будет лучше, если ты уйдешь. Наверное, мне надо остаться наедине с собой.

– Я знаю.

40

Хесс вышел из машины и направился к спасательной вышке на пляже. Он залез на нее и взглянул сверху на серебристо-черную гладь океана, освещаемую россыпью звезд.

Хесс начал молиться, но заснул. Во сне он увидел громадную птицу, вылетевшую из зеркала и превратившуюся в прибор для бальзамирования. Очнувшись, Хесс посмотрел на часы: было 4.45 утра.

Вернувшись домой, он сварил себе кофе. В ванной комнате из зеркала на него уставился лысый изможденный мужчина, столь непохожий на привычного Хесса. Тим поворачивал голову в разные стороны, выискивая более выгодный ракурс. Однако со всех сторон он выглядел одинаково. Цвет лица был неприятно желтоватым, словно ему не хватало крови или кровь обесцветилась и стала прозрачной. Анемия. "Красавице Бонни придется очень постараться при бальзамировании, чтобы вернуть мне приличный вид". Хесс продолжал смотреть на свое отражение.

Зеркало было старым и тонким по краям, но Хессу нравилась его правдивость.

Везде зеркала! Мистические зеркала во сне, несуществующие зеркальные стены в приюте "Розовый сад", памятные запотевшие зеркала в ванной Мерси и... как там сказал Колеску? Вновь в Зазеркалье?

Хесс вздрогнул. Почему вновь?

Потому что Хольц уже выводил его через заднюю дверь.

Но зачем? Раньше там не было толпы.

Опять чертов Колеску! Хесс вздохнул. Он не мог избавиться от мыслей о Матаморосе. Колеску засел в его мозгу, как опухоль, не перестающая расти.

Хесс включил телевизор – передавали местные новости. Тим заметил некоторое сходство зеркала с телевизором, правда, последний показывал только собственные картинки.

А если его выключить, экран станет просто серым стеклом, в котором можно увидеть и свое отражение.

Тим так и поступил: вырубил "ящик" и посмотрел на себя. Теперь он выглядел довольно привлекательным лысым мужчиной с резкими чертами лица.

Хесса вдруг осенила идея. Он достал из портфеля фотографии Рика Хорта, надеясь найти снимок, где Колеску отражается в стекле выключенного экрана. Однако, к сожалению, такового среди них не оказалось. И с какой стати Матаморосу сидеть перед потухшим телевизором?

Хесс вновь пересмотрел фотографии и увидел все то же, что и раньше: Колеску был дома у "ящика", пока Ронни Стивенс убивали на стройке.

Хватит! Хесс пытался остановить бег мыслей. Колеску не Похититель Сумочек.

Тим снова вздохнул и потряс головой, чтобы избавиться от усталости. Часы показывали начало шестого. Не преследуя никакой конкретной цели, Хесс в произвольном порядке разложил снимки на столе изображением вниз, в виде пасьянса. Затем перевернул их, внимательно всматриваясь в каждый. Потом рассортировал их тематически: Колеску на улице, Колеску в доме, общий вид дома, толпа, журналисты и так далее. Ничего нового Тим не увидел.

Он посмотрел в окно на океан. Годы превратились в минуты. Словно протестуя против неизбежного хода времени, Хесс опять разложил фотографии в хронологической последовательности. Наверное, таким образом он хотел внести хоть частичку упорядоченности в тотальный хаос мироздания.

Хесс делал это со снимками и раньше, но ничего особенного не обнаружил.

Однако сейчас кое-что привлекло его внимание. Он не заметил прежде одной детали, которая теперь бросилась ему в глаза. Хесс пристально смотрел на время внизу снимков.

8.21. Общий план дома Колеску: свет на втором и первом этажах выключен.

8.22. Фото сделано у окна. Колеску сидит и смотрит телевизор.

Пока все казалось Хессу логичным.

И вдруг на снимке, сделанном в 8.25, свет наверху горит.

Ладно. Колеску мог либо подняться на второй этаж, либо включить рычаг, находящийся внизу. Все просто.

8.25. То же время. Опять общий план дома. Но свет наверху уже выключен.

И здесь понятно – Матаморос, видимо, зашел на пару секунд в комнату наверху и быстро вырубил свет.

Но на следующем снимке, сделанном в ту же минуту (8.25), Колеску снова сидел у телевизора.

Почему Хорт не сфотографировал Колеску, когда тот возвращался к телевизору? Ведь для фотографа очень важно снять лицо своего объекта. Зачем он ждал, пока Матаморос усядется и повернется к нему спиной? Для чего снова снимать его сзади?

Хесс быстро раскрыл блокнот, нашел номер телефона Рика Хорта и набрал его.

Тим услышал автоответчик, но сразу же представился и начал ждать, когда Рик снимет трубку. Это произошло довольно скоро.

– Рановато вообще-то, – недовольно заметил фотограф, зевая.

– Пятнадцать минут шестого.

– Мои снимки помогли вам?

– Возможно. Скажите, почему среди них нет изображения лица Колеску? Когда он выключил свет на втором этаже и вернулся обратно в гостиную, вы позволили ему сесть к вам спиной и лишь потом сделали фото. Я знаю, что вы очень быстро передвигались от окна к окну, так как сняли планы с двух разных ракурсов с разницей в несколько секунд. Вы ведь могли успеть сфотографировать Колеску до того, как он сел перед телевизором.

– К сожалению, не успел. Понимаете, свет наверху был выключен весь вечер.