Видя, что Бельцин, несмотря на длительный перелет, находится в бодром расположении духа, Беррингс решил сразу же, пользуясь моментом, начать знакомить его с программой визита на завтрашний день. Он вытащил из атташе-кейса переведенный на русский язык план мероприятий и подсунул его Бельцину. Бельцин неторопливо взял листок и внимательно пробежал его глазами. Программа содержала две деловые встречи, три интервью, экскурсию по Нью-Йорку и две лекции. Начиналось все в семь утра, заканчивались ближе к полуночи…

Бельцин свернул листок трубочкой и передал его стоящему рядом Чугаю.

– Я конечно, слышал об империалистической эксплуатации! – произнес он добродушно. – Но не как не думал, что она коснется и меня!

Сказал он это просто, без укора, словно радостно удивясь… Джим Беррингс тоже улыбнулся и впервые за время встречи сфокусировал свой взгляд на Бельцине. Незатейливая шутка российского президента как-то сама собой растопила официальную, натянутую атмосферу встречи, и прилетевшие и встречающие стали оживленно переговариваться.

– А когда я смогу встретится с президентом Соединенных Штатов? – посерьезневшим тоном спросил у Беррингса Бельцин, почувствовав, что холодный лед официоза растаял.

Беррингс перестал улыбаться и глаза его стали опять косить куда-то в пустое пространство.

– Сейчас этот вопрос находится в стадии согласования, но думаю ближе к концу визита…-сказал он.

– Надо постараться сделать это в начале или в крайнем случае в середине поездки! – произнес Бельцин упрямо.

Оказавшись в номере гостиницы, спать из-за разницы часовых поясов Бельцин не смог. Проворочавшись бестолку пару часов в постели, он встал, нашел в баре печенье и бутылку виски "Джек Дэниел" и устроился у телевизора. Откупорив квадратную бутылку, он налил себе полстакана золотистой, с привкусом можжевельника жидкости и стал переключать дистанционным пультом каналы. На экране в бесконечном хороводе замелькали сводки новостей, спортивные матчи, вестерны и пестрые бродвейские шоу.

К утру бутылка была пуста. Бельцин так и не заснул, – просидел всю ночь у телевизора, переключая ночные программы, но день, как и было запланировано, начал рано утром с интервью центральной нью-йоркской газете. Бессонную ночь выдавали лишь его слегка покрасневшие глаза, да густой запах жевательной резинки изо рта, которой он сжевал целых две пачки, чтобы заглушить запах алкоголя.

В своей склонности обострять ситуацию он решил с самого начала взять сумасшедший темп и придерживаться его до самого конца поездки. Сказано – сделано! Стремительно перемещаясь со студии на приём, с приёма на лекции, Бельцин успевал встречаться с разными людьми от сенаторов до бездомных американцев… Причем всегда каким-то непостижимым образом умел находить взаимопонимание со своими собеседниками, словно был способен уловить тончайшие нюансы их настроения, хотя прежде с ними никогда не встречался и даже не говорил на одном языке. Скорее всего это была близость эмоций, а не интеллекта, имеющая трогательный, но мощный резонанс.

Во время своей экскурсии по Нью-Йорку с неподдельным изумлением он восхищался чудесами небоскреба Трампа – его огромным водопадом в мраморном холле и мини-садами на уступах изломанной крыши, удивлялся нервной суете биржи на Уолл-Стрит и каскадами фонтанов перед громадой Рокфеллер-центра.

Негр, встреченный им в прокопченном, как окорок Гарлеме, прищурив свои навыкате глаза, ради смеха предложил ему показать свою неотапливаемую квартиру, видимо в тайне рассчитывая, что российский президент испугается и откажется… Бельцин лишь снисходительно посмотрел на чернокожего ньюйоркца… Ох уж эти наивные американцы! Нашел чем удивить… И прямо вслед за хозяином российский президент решительно поднялся пешком на третий этаж, по-свойски, не смущаясь разглядывающих его кареглазых, шоколадных негритят, прошелся по комнатам, зашел в туалет, заглянул в грязный унитаз с плавающими там фекалиями, ухмыляясь, повернулся к переводчику.

– Вижу, что им живется трудно! Нелегко живется… – кивнул он в сторону чернокожего хозяина квартиры. – Но скажите ему, что многие советские люди живут ещё хуже! Гораздо хуже! В Сибири, например! Спросите-ка его, слышал ли он что-нибудь про Сибирь? Слышал? Так вот я ему расскажу, что такое Сибирь! Это когда полгода на улице стоит пятидесятиградусный мороз! А знаете, что такое пятидесятиградусный мороз? Нет? Это, когда плевок застывает налету и падает на снег застывшей льдышкой! Вот это – пятиградусный мороз! Резина при таком морозе лопается, как стекло! А люди живут там в теплушках, в лачугах, в бараках, сделанных из фанеры и картона… Я это хорошо знаю, потому что мое детство прошло в таком бараке… Барак на пятнадцать семей и отхожее место – во дворе! Вот так! И там живут не бичи какие-нибудь, а такие же трудяги, как он… Переведите ему это!

Переводчик на секунду замялся и озадаченно посмотрел на Бельцина.

– Простите, господин президент… Что такое э… "бичи"?

– Бич – это лодырь, бродяга! – презрительно скривился Бельцин.

– О! I see… Tramp!– понимающе кивнул переводчик.

Когда он перевел, Бельцин добродушно похлопал чернокожего хозяина квартиры по плечу.

– Так, что они там, в Сибири могут только мечтать о таком жилье как здесь! – сказал он и, повернувшись к журналистам, добавил. – Я понимаю его проблемы… Но это проблемы не только его… Это и наши проблемы… А значит и решать их будем вместе, сообща! У нас на это есть на это решимость, политическая воля и желание изменить этот мир к лучшему! Вот так, понимаешь!

И под сверкание репортерских вспышек он обхватил смущенно улыбающегося хозяина квартиры за плечи и, дав журналистам отщелкать себя для вечерних выпусков газет, быстро умчался на телестудию, чтобы уже через несколько минут давать интервью популярному телеведущему Филу Белью.

Фил Белью, – высокий, под стать Бельцину, – встретил его в холле национальной телекомпании, расположенной в одной из нью-йоркских небоскребов, и проводил в студию, где на небольшой сцене в окружении немногочисленной аудитории и нескольких телекамер по бокам, стояли невысокий столик и три кресла. В одном из кресел их уже ждала женщина-переводчик. Аудитория, увидев высокого экстравагантного гостя в сопровождении знаменитого телеведущего, радостно зааплодировала. Фил Белью, усадив Бельцина в кресло, для начала, для затравки разговора, поинтересовался:

– Мистер Бельцин, мне сказали, что вы к нам приехали прямо с экскурсии по Нью-Йорку… Какие ваши впечатления? Вы уже успели осмотреть статую Свободы?

Переводчица наклонилась к Бельцину и перевела вопрос.

– Да, я уже видел знаменитый символ Америки! – ответил Бельцин, непринужденно закидывая ногу на ногу и показывая при этом длинные тонкие черные носки, плотно обтягивающие икры. – Мне понравилась ваша Свобода! Она вполне симпатичная и привлекательная женщина…

Перевод прозвучал почти тотчас, – громко, на весь зал. Фил Белью вежливо улыбнулся, показывая, что оценил двусмысленность комплимента.

– А если говорить о моих первых впечатлениях, – приподнято продолжал говорить Бельцин. – Несколько часов пребывания в Америке в корне изменили мое представление и об Соединенных Штатах, и об американцах… За эти несколько часов я встречался с разными людьми: и с представителями деловых кругов, и с безработными на улицах Нью-Йорка… Первый вывод, который можно сделать – капитализм процветает! Америка прекрасная страна, а американцы – дружелюбный и открытый народ!

Поощренная благожелательным ответом гостя аудитория воодушевлено зааплодировала, а у Фила Белью радостно заблестели глаза – разговор, кажется, обещал быть весьма откровенным, а это как раз то, что нужно для его передачи.

– Мистер Бельцин, – обратился он к гостю. – Гласность и перестройка открыла нам возможность говорить открыто и свободно, без идеологических штампов… Скажите, а в чем вы видите вашу основную сегодняшнюю проблему?

– Основную проблему? – Бельцин на секунду задумался, а потом, почему-то недобро усмехнувшись, произнес с мрачными интонациями. – Основная наша проблема остается прежней! Нам всегда не везло с руководством, которому не хватало политической воли, чтобы реализовать потенциал собственного народа. Задача, как улучшить благосостояние наших людей у нас превратилась в фикцию – "догнать и обогнать Америку"! В нелепую, глупую показуху перед всем миром! Поэтому и многие глобальные проекты, осуществлявшиеся в нашей стране, оказались не только ненужными, но и принесли вред… Огромный вред нашему народу! Тем не менее каждый наш руководитель, – а смена руководства происходила только со смертью прежнего лидера, – давал ЦК задание придумать, какой этап социализма он строил… Так для начала мы строили социализм, потом социализм полностью и бесповоротно, затем развитой социализм… Когда пришел Михайлов надо было придумывать, каким будет следующий этап… Поэтому-то и появились такие слова, как перестройка, гласность и ускорение…

Фил Белью, явно не ожидавший, что его гость начнет встречу с нападок на Михайлова, который по-прежнему оставался весьма популярной личностью в Америке, был несколько обескуражен таким началом. Но Бельцина это обстоятельство, похоже, совсем не смущало:

– Вы знаете, я всё думал откуда появились эти термины… – бесстрастным тоном продолжал он. – И к своему удивлению обнаружил, что всё это есть у Канта… Так, что Михайлов нового ничего не открыл…

Дипломатичный Фил Белью, поправив тонкие очки, решил все же прекратить обсуждение президента Советского Союза и аккуратно свернул не со слишком уж популярной темы.

– Скажите… – осторожно спросил он. – А если бы зависело от вас, то по каким направлениям должна была бы сейчас развиваться перестройка?

От этого вопроса лицо у Бельцина стало энергичным и страстным, как у комиссара-агитатора времен гражданской войны, – он резко, как шашкой, рубанул рукой по воздуху и заявил:

– Я считаю, что фронт перестройки надо резко сузить! Надо сосредоточиться на трёх направлениях… Продовольствие, товары народного потребления, сфера услуг и жильё! Все! Когда большую реку вдруг впускают в узкое ущелье многократно возрастает скорость потока и увеличивается удельное давление… Вот так и мы, сузив фронт перестройки, сможем достичь в короткие сроки реальных результатов! Тогда мы поднимем у людей веру в реформы, в перестройку, которая уже почти растаяла… Но я пока не вижу, чтобы наше руководство было к этому готово… Наше руководство совершенно невосприимчиво к таким понятиям как "альтернатива", "плюрализм" и на дух не переносит критику… Мы можем критиковать собственное прошлое, коллективизацию, репрессии, но ни в коем случае не должны критиковать Политбюро и, конечно же, самого Генерального секретаря! Как только два года назад я попробовал это сделать в весьма сдержанной форме меня вышибли со всех постов!

Фил Белью даже покачал головой от такой откровенности, – произнес с удивлением:

– Слушая ваши ответы невольно задаешься вопросом, неужели это говорит человек, состоящий в партии более тридцати лет! Мистер Бельцин, скажите откровенно вы ещё считаете себя коммунистом?

– Вообще-то меня из партии ещё никто не исключал… – заметил Бельцин. – Но, если говорить о моём сегодняшнем видении, идея коммунизма более похожа на красивый воздушный замок. Она оказалась такой же привлекательной, и к сожалению, такой же невоплотимой в реальной жизни… Приходится признать, что коммунизм нельзя построить на земле… Идея не выдержала испытания временем!

На утро многие нью-йоркские газеты пестрели восторженными статьями:

"Бельцин, в своем старомодном костюме, отдающим нафталином восьмидесятых, производит впечатление стремительно мелькающего болида, успевая появляться на официальных приемах и на частных раутах, посещать достопримечательности Нью-Йорка и трущобы Гарлема. Он не боится быть центром внимания. Он дает интервью, делает доклады и, прямо, без уверток говорит на самые острые темы, заражая собеседника своей честностью и открытостью. Создается впечатление, что в России действительно что-то меняется!"

Но в центре в Лэнгли похоже, было несколько иное мнение на этот счет. Стивен Крамер с Робертом Мотсом смотрели передачу Фила Белью в записи на следующий день.

– Знаете только, что меня удивило? – обернулся Стивен Крамер к сидящему рядом Роберту Мотсу после окончания просмотра телепередачи. – То, что у него не нашлось ни одного доброго слова о своей родине…

– Щелкопер! – саркастически заметил Мотс, поднимаясь. – Михайлову можно только посочувствовать, что ему приходится иметь с ним дело… Но главное, что он абсолютно ничего не понимает в рыночной экономике…

– Да! По сравнению с ним Михайлов просто эксперт! – в тон ему заметил Крамер. – Думаю, наша задача не будет слишком сложной!

Но для Бельцина поездка уже превратилась в яркий калейдоскоп… В сумасшедшем ритме промелькнуло четыре дня пребывания в Америке и завершилась почти половина визита… Приезд Бельцина в Америку американские масс-медиа без преувеличения называли сенсацией. Журналисты его обожали – он рубил с плеча, ругал за беспомощность и непоследовательность Михайлова, предрекал в скором времени страшные катаклизмы и мировые потрясения… Телекомпании рвали его друг у друга – Бельцин сыпал афоризмами, произносил их легко, артистично, импровизируя на ходу. Только за один день он успевал давать по пять-семь интервью. Невозможно было включить телевизор, чтобы не наткнуться на его лицо выплескивающее с экрана очередной афоризм. Телеканалы с упоением тиражировали его цитаты. "У Михайлова осталось максимум полгода, дальше начнётся революция!" – вот один из самых расхожих афоризмов Бельцина, который крутили все каналы в течение несколько дней…

Бельцину это нравилось! За четыре дня спал в среднем по два часа в сутки – просыпаясь в середине ночи, когда в России уже утро, он садится смотреть про себя в ночных новостях, либо, поднимая кого-нибудь из сопровождавших, отправлялся знакомиться с ночной Америкой. Создавалось впечатление, что он спешил насытиться, наесться впечатлениями, посещая рестораны и ночные казино, заезжая в беднейшие районы, пугая при этом ночную публику неожиданным появлением огромного количества полицейских машин и несметным числом журналистов. И везде он старался завязывать разговор, вступать в диалог, полемизировать и давать интервью. Тонизирующим средством для него по-прежнему оставался полюбившийся ему виски "Джек Дэниел", который он выпивал иногда по целой бутылке за день. И когда кто-то из сопровождающих осторожно посоветовал ему немного отдохнуть, он лишь ответил с беззаботным смехом:

– Кто занимается политикой Советском Союзе, тот привык жить в условиях перегрузок! А каждый час сна – это час отнятый от моего визита!

Но со временем накапливающуюся усталость всё труднее и труднее удавалось сбивать алкоголем… На пятый день накануне выступления в Колумбийском Университете министр иностранных дел России Зыкарев, сопровождающий российского президента в поездке, вежливо попросил:

– Владимир Николаевич, вы, когда выйдите, произнесите "гуд монинг" – это "доброе утро" по-английски… Американцам это нравится, – они, как дети, приходят в восторг от таких вещей…

Бельцин кивнул, решив воспользоваться советом. Неторопливо выйдя на сцену, он обвёл неустойчивым взглядом аудиторию и громогласно брякнул:

– Гуттен морген!

Несколько секунд в застывшей аудитории висела гробовая тишина. А потом… Смех! Взрыв аплодисментов! Публика восприняла это, как ещё одну остроумную шутку российского президента! Популярность Бельцина ещё больше возросла…

Тем временем президент Соединённых Штатов мучался затруднительным вопросом – должен ли он принимать Бельцина или нет? С одной стороны, вроде бы, целесообразно поддержать Бельцина… Но, с другой, – принять Бельцина означало дать публично пощечину Михайлову, а значит, быть обвинённым в политиканстве своими оппонентами, а что ещё хуже, Бельцин был чем-то похож на незакреплённую пушку на скользкой, покачивающейся политической палубе – неизвестно куда покатится и куда шарахнет в следующий момент.

Его мучения разрешил председатель Конгресса генерал Стауфорт. Он предложил президенту придумать такую форму встречи, которая устроила бы всех… Договорились, что Бельцина сначала примет он, а президент заглянет как бы невзначай, мимоходом. Встречу решили провести в угловом кабинете западного крыла Белого дома.

На следующий день пресс-секретарь Белого дома Кондолиза Вайс встречала Бельцина у бокового входа. Бельцин вышел из автомобиля, огляделся и подозрительно произнёс:

– Когда гости приезжают к президенту, они входят не здесь!

– А у вас сначала встреча с председателем Конгресса Соединенных Штатов генералом Стаутфортом, мистер Бельцин, – тактично сообщила ему Вайс.

Бельцин мрачно посмотрел на нее, скрестил руки на груди и произнёс раздельно, чеканя каждое слово:

– Я не сдвинусь с места пока не получу заверения, что я встречусь с президентом Соединённых Штатов!

И напрасно последующие несколько минут несчастная миссис Вайс пыталась убедить его пройти внутрь – Бельцин был непреклонен. В конце концов она не выдержала:

– Мистер Бельцин, если мы не собираемся идти, мне нужно хотя бы предупредить об этом мистера Стауфорта, – почти со слезами в голосе произнесла она.

– Ну, хорошо, идёмте! – вдруг согласился Бельцин.

Они вошли в Белый дом и прошли в большой кабинет с высокими окнами до самого пола. Вскоре в просторный кабинет вошел генерал Стауфорт, и только потом, минут через десять обмена с председателем Конгресса вежливыми любезностями в широкой приемной появился сам президент. Их встреча с Бельциным продолжалась всего несколько минут. Но эти несколько минут Бельцин вел себя безукоризненно! Так политкорректно и тактично, что у американского лидера даже сложилось мнение, что все слухи о том, что Бельцин несдержан, вспыльчив и тем более очень много пьет слишком преувеличены.

"А в сущности он похоже славный малый!" – облегченно подумал он и с удовольствием пожал на прощание ему руку.

Но, когда он ушёл, генерал Стауфорт успел задать только один вопрос:

– Каковы цели вашего приезда в Америку, мистер Бельцин?

И тут на бедного Стауфорта обрушилась лавина бельцинского красноречия. Сначала Бельцин сказал, что ему интересно познакомиться с опытом самого демократичного государства в мире, затем заговорил о возможности российско-американского сотрудничества, потом изложил свои мысли о конвертируемости рубля, о реформе цен и даже о совместном полёте на Марс… Монолог его продолжался почти час, так, что под конец Стауфорд уже с трудом скрывал зевоту… Ситуацию спас госсекретарь Мейер, который незадачливо вошел в это время в кабинет, – Бельцин тут же переключился на него…

Выходя через полчаса из Белого дома, Бельцин радостно заявил окружившим его журналистам, что изложил президенту, госсекретарю и председателю Конгресса концепцию России по выходу из кризиса, состоящую из десяти пунктов.

"Ну и ловкач!" – глядя на него, восхищенно подумал Стаутфорт. – "Перед этим пройдохой, пожалуй, побледнеют многие персонажи Марка Твена!"

Но счастливый Бельцин уже чувствовал себя триумфатором… Основная цель визита была достигнута! Он ощущал себя, как предводитель гуннов, покоривший некогда неприступный и гордый Великий Рим. А дальше колесо визита вращалась для него уже как бы по инерции – события продолжали меняться, как картинки за окном экспресс-поезда, мчащегося с безумной скоростью. Позади оставались города, где Бельцин по-прежнему выступал, отвечал на вопросы и присутствовал на официальных приёмах, но всё уже шло по накатанной – визитеры втянулись в бешеной ритм и поездка для них превратилась в нечто вроде экскурсии по Дисней-Ленду, полной впечатлений, несколько утомительной, но совершенно безобидной…

Однажды, после одного из выступлений Бельцина в Сан-Франциско, Чугай, также присутствующий на встрече, услышал, как его окликнули. Он обернулся и увидел направлявшегося к нему улыбающегося Джорджа Лайарда, с которым они познакомились во время стажировки в Гарварде больше десяти лет назад.

– Джорж! Какими судьбами? – узнав старого знакомого, Чугай пожал ему руку.

– Вот… Из газет узнал, что ты приехал вместе с Бельциным в Сан-Франциско и упросил своего друга Джефри Торна организовать мне приглашение на эту встречу. Кстати, он один из устроителей сегодняшнего выступления и достаточно известный экономист…

Чугай заметил невысокого, круглолицего, лет около пятидесяти человека, подошедшего вместе с Лайардом. Чугай и Торн поздоровались, Торн при этом широко улыбнулся, показав в улыбке идеально ровные, словно с рекламы зубной пасты, зубы.

– Мистер Чугай, – произнес он вдохновенно. – Вы знаете, я вам искренне завидую! Сейчас Россия переживает исторический период… Вы уходите от исчерпавшей себя плановой экономики и идёте к нормальным условиям рынка… И вы при этом фактически находитесь у руля этого процесса… Понимаете, даже если вам просто отсечь у вашей экономики всё лишнее – вы всё равно только за счёт природных богатств превратитесь в богатейшую страну в мире… И вы, лично вы, войдете в историю, как один из архитекторов новой русской экономики… У вас просто звездная судьба, мистер Чугай…

Чугай после столь высокопарного приветствия слегка наклонил голову, показывая, что благодарит за комплимент.

– Дело в том, мистер Торн, – осторожно ответил он, – что мы слишком завязли в том, что мы привыкли называть экономикой… У нас там такие структурные перекосы, что их не так то просто выправить в короткое время… А времени у нас, к сожалению и нет…

Тут Торн заметил, что Чугай искоса посматривает на начальника службы безопасности российского президента Кожухова, замершего в дверях, который выразительно постукивал пальцем по своим наручным часам.

– Извините, что задержал вас, – произнес он извиняющимся тоном. – Мистер Чугай, я предлагаю как-нибудь встретится в более непринужденной обстановке… Скажите, вы собираетесь на экономический форум в Швейцарию? Нет? Тогда я обязательно постараюсь устроить вам приглашение! Очень, очень рад был с вами познакомиться, мистер Чугай! Очень…

Они наскоро попрощались и Чугай поспешил за российской делегацией. Когда Чугай догнал Кожухова, тот поинтересовался:

– Это кто?

– Известный экономист Джефри Торн, советник Международного Валютного Фонда… Входит в сотню ведущих экономистов мира… Я знаком с его трудами по монетарной политике…

Кожухов осклабился довольно:

– Значит и в экономических кругах к нам интерес проявился! Признали, признали, сукины дети! Это надо отметить, Тимур! Но… – добавил он после некоторой паузы негромко, с озабоченностью. – Только хорошо бы без шефа… А то, знаешь, ему, кажется, уже пора остановиться…

Вечером российская делегация возвращалась из Сан-Франциско в Бостон. На взлётном поле их встречал ряд высокопоставленных должностных лиц и представители Гарвардского университета. Когда самолёт приземлился, Бельцин спустился с трапа, но вместо того, чтобы поприветствовать ожидавшую его делегацию, он прошел к хвосту самолёта, повернулся спиной к встречающим и стал мочится на задние колеса авиетки.

Чугай, Зыкарев и начальник службы безопасности Кожухов словно невзначай образовали перед самолетом живой щит, стараясь заслонить собой патрона от глаз встречающих.

– Что он там делает? – спросила молодая дама у стоящего рядом с ней Джека Андерсона. Тот в ответ только молча пожал плечами.

Закончив опорожняться, Бельцин как ни в чём не бывало, застегнул ширинку, подошёл к встречающим и, не сказав ни слова, невозмутимо пожал должностным лицам руки и, получив из рук молодой женщины, букет сел в поджидавший его лимузин и отбыл в отель.

Большую часть ночи он как обычно отмечал своё покорение Америки… В качестве расслабляющего шло полюбившееся ему виски "Джек Дэниел". Вместе с ним праздновали победу Кожухов и Чугай. Отказаться было практически невозможно, – каждый из них понимал, что отказ чреват отлучением от тела… В четвёртом часу Чугай посмотрел на Кожухова и тихо произнёс:

– Александр Васильевич… Утром в семь тридцать у шефа лекция в Гарвардском университете… Ему надо бы выспаться…

– Попробую, – Кожухов с сомнением посмотрел на разомлевшего, но отнюдь не сонного Бельцина. Чугай закрыл глаза, откинулся на спинку и сделал вид, что заснул…

Утром Джек Андерсон решил лично заехать за Бельциным. Когда он осторожно постучал в дверь гостиничного номера, на пороге возник сильно покачивающийся Бельцин с наполовину опорожнённой бутылкой виски в одной руке и пустым стаканом в другой.

– А, Джек! Все о' кей! – заявил он заплетающимся языком. – Сейчас едем!

После этого он неуверенным движением постарался наполнить стакан и протянуть его Андерсону.

– Выпьем за наше сотрудничество…

Андерсон был в шоке, – его охватил неописуемый ужас от надвигающейся неминуемой, как ему тогда показалось, катастрофы – объявленной лекции не состоится, выделенные гонорары придётся вернуть, университет на грани страшного провала, а его собственная голова, – его Джека Андерсона голова, как устроителя вояжа, слетит с плеч… Андерсон с трудом отбился от старающегося облобызать его русского президента и хотел уже пулей выскочить на улицу, как в дверях появился Чугай. Вид у него был хоть и помятый, с красными от бессонницы глазами, но достаточно трезвый.

– Джек! Джек! Подожди! – остановил он старого знакомого в дверях, схватив его за рукав. – Я прошу прощение за несколько несоответствующий вид нашего президента… Через час, я тебя уверяю, всё будет в порядке! Задержи встречу на час и, я думаю, нам удастся избежать скандала…

Через полтора часа, выпивший изрядное количество кофе и принявший холодный душ, Бельцин нетвердой походкой прошествовал перед заждавшейся его аудиторией. На российского лидера нацелены телекамеры, но он был уверен в себе, на лице у него блуждала благодушная улыбка – он знал, что он будет говорить, потому что знал, что от него хотят услышать… Ну а то, что голос слегка заторможен – так это ерунда! Это почти не заметно… Почти…

Но на следующий день Зыкарев, пряча глаза, принес и положил перед ним свежий номер "Вашингтон пост".

– Что это? – недовольно спросил Бельцин и настороженно уставился на своего министра иностранных дел.

– Статья, Владимир Николаевич, – тихо ответил Зыкарев и тонко икнул. – Называется "Пьяный медведь обнимает капитализм"…

– Читай! – мрачно просипел Бельцин, с трудом стряхивая с себя тяжелый похмельный дурман.

Зыкарев взял газету в руки.

– Тут написано… "Теперь мы знаем от какого слова произошло слово гласность… Гласность происходит от английского слова "гласс"! – Зыкарев осторожно оторвал взгляд от газеты, перевел его на Бельцина и пояснил боязливо. – "Гласс" – по-английски "стакан", Владимир Николаевич…

– Всё! Спекся, спекся, Бельцин! – ликовал Михайлов. Он отбросил на стол перевод статьи из "Вашингтон пост", встал и энергично заходил по кабинету. Возбуждение от чувства близкой и долгожданной победы заставляло его сердце учащенно и радостно биться. Михайлов подошел к столу и вызвал секретаря:

– Соедините меня с Линаевым…

Через некоторое время из селектора раздался знакомый голос:

– Слушаю, Алексей Сергеевич…

Михайлов взял трубку:

– Григорий Кузьмич, ты уже в курсе по поводу публикации о Бельцине в "Вашингтон пост"?

– Нет, ещё… А что такое? Натворил что-нибудь?

– Натворил, натворил, гадёныш! Напился, мерзавец! В зюзю напился! Выставил нас перед всем миром в таком свете, что теперь в цивилизованном обществе показаться стыдно… Ты бы мог сейчас ко мне подъехать? Мне с тобой посоветоваться надо…

– Хорошо… Сейчас буду…

Через двадцать минут Линаев, прочитав статью, отложил её в сторону и посмотрел на Михайлова:

– Ну и что теперь делать будем?

Михайлов нетерпеливо зашагал по кабинету:

– Я предлагаю дать завтра перепечатку этой статьи в "Правде", прямо накануне Пленума… А на Пленуме устроить Бельцину аутодафе… На костер его, мерзавца! И чтоб не просто его выгнать из партии, а провести общенародное обсуждение! Чтоб все телевизионные каналы транслировали! Чтоб его, гада, с грязью, с дерьмом на всю жизнь смешать! Чтоб не отмылся никогда, подлец!

– Правильно! – поддержал Линаев, но потом, помедлив, добавил. – Вот только может не в "Правде", а в какой-нибудь другой центральной газете?

– Нет, именно в "Правде"! – в запале возразил Михайлов. – Пока ещё Бельцин коммунист, значит и осуждать мы его будем через партийную прессу… Ты ж сам вроде говорил, что партия должна защищаться…

– Ну, говорил, – с неохотой согласился Линаев.

– Тогда, давай, звони сейчас Забелину! – приказал Михайлов, имея в виду главного редактора "Правды". – Пусть там завтра обеспечит публикацию! Нет, подожди, не отсюда – от себя… Пускай вроде это от тебя исходит, а то опять начнут меня обвинять, что я с ним политические счеты свожу…

На следующий день газета советских коммунистов "Правда" вышла с перепечаткой статьи из "Вашингтон пост". Бельцин узнал об этом, находясь ещё в Америке, прямо накануне отлета. Новость ему принёс Кожухов.

– Как перепечатали? – спросил Бельцин, недоумённо глядя на Кожухова.

– Натурально…. Полностью, – траурным голосом сообщил Кожухов.

Бельцин оцепенел на мгновение, потом издал звериный рев, словно смертельно подраненный медведь.

– Точно знаешь? – с надеждой он глянул на начальника собственной охраны. "Утопающий цепляется за соломинку", – подумал про себя Кожухов и молча протянул Бельцину газету:

– Из посольства… Зыкарев принёс…

Бельцин развернул газету и несколько секунд тупо смотрел на свою пьяно улыбающуюся физиономию на первой странице. Потом отшвырнул газету, рухнул в кресло и, обхватив голову руками, закачался в глухом беспамятстве:

– Погиб! Погиб! Я погиб! Подставили, сволочи! Гады!

– Владимир Николаевич! – попытался осторожно вывести его из коллапса Кожухов. – Ничего ещё не потеряно… Я тут обговорил ситуацию с Тимуром… С Чугаем, то есть… Он считает, что есть выход…