Виа Долороза

Михайлов зло усмехнулся:

– Есть только одна причина не докладывать Крюкову об результатах доклада… Когда по их мнению ни я, ни Крюков, уже не можем повлиять на ситуацию… Понимаешь? То есть, когда развал Союза неизбежен…

С перекошенным лицом, он сдернул с шеи галстук и бросил его на спинку стула. Затем отвернулся и принялся кусать бледные губы. Нина Максимовна передернула узкими плечиками и кулон с бриллиантом у нее на груди пронзительно сверкнул тоненькими, разноцветными искорками.

– Подожди, Алексей… – произнесла она. – А зачем же тогда Плешаков пришел к тебе и сам обо всем об этом рассказал? Или ты думаешь, он этого не понимает? Он ведь, насколько поняла, претендует на пост Председателя КГБ… Он что, дурак, чтобы самому лезть в эту петлю? Или ты думаешь, когда он раньше тебе об этом не докладывал, он Крюкова боялся? – и тут ее голос потихоньку начал нарастать звенящим сопрано, словно ей вдруг все стало понятно и она торопилась донести свою мысль до супруга. – Ерунда! Он же просто не знал какая ему от всего этого выгода! Понял, когда узнал о заговоре… Вот тогда-то он и просчитал все! И что раскрытый заговор откроет ему дорогу наверх, и что нет лучшего повода для того, и чтобы ввести чрезвычайное положение в стране! Рисковал он? Конечно! Но рисковал, потому что знал, что такого варианта доклад не предусматривал… Потому что с виду отстаиваются демократия и свободы, а на самом деле в стране вводится чрезвычайное положение! Спецслужбы при чрезвычайном положении всегда в фаворе – это он хорошо знает! Одного он только не учел… Это не его игра… Это твоя игра, Алексей! А Плешаков лишь твой союзник… Помнишь, что я тебе говорила? Ты же в любом случае выигрываешь!

Михайлов, слушая жену, задумчиво рассматривал бледно-розовый персидский ковер у себя под ногами. И хотя жилки у него висках ещё продолжали бугриться темными, извилистыми змейками, но от прежнего возбуждения уже не осталось и следа. Он медленно провел ладонью по широкому вспотевшему черепу и, тонко сощурив глаз, произнес:

– А, знаешь… Получается, что, если бы этого заговора не было, его надо было придумать… Правда, – он запнулся. – Есть тут одна проблема…

– Какая? – настороженно спросила его Нина Максимовна, перестав яростно сжимать резные подлокотники.

– Бельцин… – Михайлов бросил на супругу быстрый, острый взгляд, как будто желая удостовериться в правильности своих рассуждений, а затем неприязненно повторил. – Бельцин! Он же первый начнет дудеть во всю Ивановскую, что я использую раскрытый заговор, чтобы задавить свободу и демократию…

Карие глаза у Нины Максимовны гневно сверкнули и фразы – короткие, резкие, яростные стали выстреливать из ее аккуратно напомаженных губ:

– Правильно, Алексей! Помнишь, что я тебе говорила? Бельцин твой главный враг! Он твой главный оппонент! Ты слишком рано начал свои преобразования… Потому и оказался сейчас меж двух огней! С одной стороны коммунистические ортодоксы, вроде Тугго и Крюкова, с другой псевдодемократы типа Бельцина… Глупцы! Они даже не понимают, что не будь тебя, они набросились бы и сожрали друг друга… Удивительно, но единственно, что их объединяет – так это ненависть к тебе…

Она вдруг замолчала, неожиданно споткнувшись о свою поразительную догадку, а потом, словно взвешивала каждое свое слово, неторопливо повторила:

– Если бы тебя между ними не было… Они бы набросились… и сожрали друг друга…

Вскинув густые ресницы, она пристально уставилась на супруга. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, прекрасно понимая, что каждый думает об одном и том же.

– Ерунда! – наконец, угрюмо бросил Михайлов. – А я куда денусь? Нет! Глупости…

Но Нина Максимовна задумчиво поднесла кулачек к маленькому подбородку и сказала негромко, в сторону:

– А может тебе куда-нибудь уехать…. На время… Заграницу, например… – но тут же спохватилась и добавила с досадой. – Нет, заграница не подходит… Ты ведь должен вовремя появится… – а потом уже с приподнятым возбуждением. – Да! Но у тебя же есть союзник… Плешаков…

Михайлов бросил на нее мрачный взгляд.

– Нет, Нина! Это не игрушки… – в голосе его заплескалось раздражение. – Если бы дело было только во мне, – это одно, а то я ведь и тебя, и Юрия, и всю семью под удар поставлю… Нет! Не хочу! И не буду! А кроме того… Чтобы там обо мне не говорили, а на мне крови нет… Ты же знаешь… Я и Афганистан-то закончил, чтобы эту кровь прекратить! А все эти Тбилиси и Вильнюсы… То не моя инициатива… Не осудил – да… Согласен! Но не кровь…

Нина Михайловна поднялась и подошла совсем близко к супругу. Остановилась – маленькая, хрупкая, в элегантном костюме от модного кутюрье, короткие волосы каштановой волной откинуты назад. Посмотрела снизу вверх, в глазах – ни жалости, ни снисхождения. Сказала упрямо:

– Алексей! Извини меня… Но Петр, потому и остался в истории Великим, что через надрыв, через кровь, но Россию в цивилизованный мир вытянул! А внук его, Павел, который очень хотел казаться либеральным реформатором, оказался слаб в коленках и был задушен шарфом у себя спальне! Политика, Алексей, не терпит слабаков и чистоплюев… Запомни это…

Отойдя от супруга, она подошла к телефону и сама решительно набрала номер генерала Плешакова.

Плешаков не удивился этому звонку Нины Максимовны – в конце концов нечто подобное должно было произойти. Он понимал, что после того, как он выложил карты перед Михайловым, тот долго в бездействии не останется… Правда, он не рассчитывал, что реакция последует столь молниеносно. Получалось, что Михайлов успел уже все обсудить с супругой, а теперь хочет переговорить с ним… Замечательно!

"Браво, Нина Максимовна! – улыбнулся Плешаков. – Браво!"

У них на службе – в Девятке, давно все знали, что Михайлов все мало-мальски важные проблемы обсуждает с женой, а в этом случае все было разыграно, прямо, как по нотам. Нина Максимовна просила приехать его и обсудить вопрос на счет персонала… Грамотно… Очень грамотно! Она и раньше звонила Плешакову, когда ей хотелось поменять кого-то из охраны или персонала и поэтому теперь, даже, если его телефон и прослушивался, то этот звонок не выглядел подозрительным. Плохо было только то, что Михайлов не дал ему никаких гарантий на будущее, но зато поручил заниматься делом, за которое вполне можно поплатиться головой… Вот это, действительно, плохо…

"Ну, что ж… Значит, обеспечение таких гарантий – моё собственное дело", – подумал Плешаков.

Через несколько минут он уже входил в подъезд президентского дома. Двое дежурных при его появлении встали и вытянулись по стойке смирно, но Плешаков безмолвно прошествовал мимо и, вызвав лифт, поднялся на последний этаж.

Помещение, куда он вошел, было под самую завязку напичкано аппаратурой и больше напоминала лабораторию, нежели помещение службы охраны. Дежурный по объекту, увидев Плешакова, бодро отрапортовал:

– Товарищ генерал-лейтенант, за время моего дежурства происшествий не произошло. Старший по посту майор Середа!

– Вольно, майор… – Плешаков равнодушно огляделся по сторонам. – Какие-нибудь замечания со стороны жильцов были? – поинтересовался он так, скорее для проформы.

– Никак нет!

Взгляд Плешакова остановился на экране монитора, соединенной с видеокамерами, установленными в квартире президента – экран был темен, монитор был выключен.

– А когда последний раз проверялся на предмет прослушивания объект номер 16? – спросил Плешаков, сохраняя на лице безучастное выражение. (Объектом номер 16 именовались апартаменты Президента СССР).

– Сегодня в одиннадцать тридцать… Всё чисто, товарищ генерал-лейтенант…

– Кто после этого заходил в помещение?

– Домработница, и президент с супругой. Больше никого…

– А когда домработница находилась в помещении видеосъемка велась?

– Так точно!

– Хорошо… Сделайте сейчас для меня контрольную запись и закодируете моим ключом…

Плешаков неторопливо вытащил из нагрудного кармана плексигласовую коробочку с гибкой дискетой и протянул ее майору. Затем он вышел из дежурного помещения и спустился по лестнице вниз к квартире президента. Дверь ему открыл Михайлов. Он был одет в легкий пуловер и голубую домашнюю рубашку, зачем-то застегнутую на верхнюю пуговицу (получилось некрасиво, совсем по-стариковски).

– Проходите, проходите, Юрий Алексеевич, – радушно улыбаясь, сказал он, пропуская Плешакова в просторную прихожую. – Мы с Ниной Михайловной посоветовались и решили, что прежде, чем вы уедете в Волгоград, нам надо кое-что с вами обсудить…

Дождавшись, пока Плешаков тщательно вытрет туфли, он провел его в комнату и подведя к широкому креслу, произнес:

– Присаживайтесь, Юрий Алексеевич… Кофе будете?

Плешаков сдержанно кивнул.

Вскоре в комнату вошла Нина Максимовна. Она катила перед собой декоративный сервировочный столик – ножки столика были оформлены в виде длинных худосочных сфинксов. На столик были выставлены тонюсенькие фарфоровые чашечки (французский сервиз – эксклюзивная работа, презент от парижской мэрии!), а рядом стояли большой баварский чайник и перламутровая сахарница. Тут же, среди этой фарфоровой мелочи, величественно возвышалась хрустальная ваза в виде египетской ладьи с золоченными, закрученными вверх носами, в которой горкой были насыпаны шоколадные трюфели в серебристой полосатой обертке, а около вазы на цветастом блюдце были выложены тонкие, прозрачные ломтики лимона. Хорошо запахло свежеприготовленным кофе.

– Добрый вечер, Нина Максимовна! – увидев хозяйку, Плешаков вежливо приподнялся.

– Добрый вечер, Юрий Алексеевич, – совсем по-домашнему улыбнулась Нина Максимовна. Подкатила столик поближе. – Угощайтесь! Или быть может хотите чего-нибудь посущественнее?

– Нет, нет… – покачал головой Плешаков.

Нина Максимовна не стала его упрашивать и принялась разливать густой черный кофе по миниатюрным чашечкам. Кофе был хорош. Цвета темного шоколада, он обладал изумительно приятным горьковатым ароматом. Даже у себя в "девятке" Плешаков давно уже не помнил такого запаха. Тот кофе, что ему обычно готовила секретарша был совсем другим. Вкусный, ничего не скажешь, – с пышной, взбитой пенкой, но… Другой… Одно слово, – "растворимый".

– Угощайтесь, Юрий Алексеевич, – произнесла Нина Максимовна. Она отошла и села в кресло. Плешаков взял серебряной ложечкой лимон, сыпанул себе ложечку сахара и стал, не торопясь, помешивать. Михайлов, севший напротив него, произнес:

– Юрий Алексеевич… Я, конечно же, позвал вас не для того, чтобы обсуждать вопрос о персонале… Я думал над тем, что вы мне сказали и согласен – ситуация сложилась нехорошая… Скажу откровенно… Вы сейчас единственный кандидат на пост Председателя КГБ и я хотел бы услышать от вас, какие на необходимо предпринять меры, чтобы нормализовать положение?

Плешаков, совсем не удивился такому началу, – (в душе он даже обрадовался, что Михайлов не стал тянуть резину и сразу перешел к делу). Изобразив на лице задумчивость, он взял чашечку и сделал маленький глоточек.

"Хороший кофе", – подумал он. Отхлебнув ещё раз, он поставил чашку на столик.

– Думаю, прежде всего нужно с помощью моих сотрудников арестовать заговорщиков, – сказал он как можно тверже. – Это перво-наперво… Потом необходимо выступить по телевидению и объявить, что в стране готовился государственный переворот и до выяснения всех лиц, причастных к заговору, в стране вводится чрезвычайное положение! Это второе! И, третье… На основании твердой дисциплины и верховенства закона необходимо начинать строить жесткую вертикаль власти с приоритетом Союзной Конституции… Причем, всех несогласных объявлять сторонниками переворота и безжалостно с ними расправляться… Это третье!

Михайлов во время этого короткого, но страстного монолога начальника Службы охраны смотрел на его властное, в суровых складках лицо и думал:

"Права, права была Нина! Всё он знал и всё он просчитал!"

Но в слух сказал спокойно и размеренно:

– Безусловно, вы правы, Юрий Алексеевич… Но давайте подумаем, что мы можем предъявить в качестве доказательств подготовки заговора?

Плешаков, снова было потянувшись к чашечке, удивленно замер и уставился на президента.

– Пленку! – растерянно сказал он.

– Пленку? – переспросил Михайлов. – А можно ли её считать доказательством готовящегося переворота, Юрий Алексеевич? Там ведь не идёт речь о каких-то насильственных действиях… Нет слов о применении антиконституционных мер и не предлагается свергать государственный строй… Сказано лишь, что надо заставить президента навести в стране порядок… Но против порядка, как вы понимаете, никто возражать не будет! Согласны? Кроме того… Подумаете… Как воспримут наши действия в республиках, на уровне руководителей и какова будет их реакция на введение чрезвычайного положения? И кто, по вашему, будет основным противником введения чрезвычайного положения в стране?

Плешаков после короткого молчания широкими пожал плечами.

– Думаю… Сейчас многие из руководства республик захотят урвать себе побольше самостоятельности… Это и Прибалтийские республики… И, Россия, конечно…

– Россия… Опять Россия… Снова этот Бельцин! – воскликнула со своего места Нина Максимовна, трагично всплеснув при этом руками. – Почему, как только речь заходит о наведении порядка в стране мы постоянно натыкаемся на этого Бельцина?

– Да… Россия! – кивнул Михайлов. – Тут вы абсолютно правы, Юрий Алексеевич! Кстати, а что по поводу Бельцина думают Тугго и Крюков? Они-то понимают, что Бельцин и для них камень преткновения? Бельцин ведь никогда не согласится их поддержать… Как вы думаете?

Плешаков заколебался.

– Таких сведений у меня нет, Алексей Сергеевич, – признался он.

– Да? – Михайлов, казалось, был несколько расстроен таким ответом. – Ну, хорошо… Тогда давайте посмотрим, что мы имеем… На мой взгляд, сейчас существуют две проблемы… Первая… Мы не знаем планов заговорщиков и у нас нет веских доказательств заговора… Без них, как вы понимаете, любые наши действия рассыпятся, как карточный домик. И вторая… Необходимо срочно вывести вас из-под удара… Понятно, что основная цель заговорщиков – это я! Им нужно влиять на президента, необходимо подчинить меня своей воле… Но добровольно я на это никогда не пойду и они это понимают… И вот тут … (Михайлов внимательно посмотрел на сидевшего напротив Плешакова.) Тут у них остается только одна возможность… Сделать это через вас, Юрий Алексеевич…. Здесь у них лишь два пути… Либо сделать вас своим союзником… Либо, – Михайлов выдержал короткую паузу, – вас устранить …

Он замолчал, осторожно поглядывая Плешакова, и Плешаков почувствовал, как жесткий воротничок накрахмаленной рубашки неприятно впивается ему в шею – только тут он, наконец, осознал, насколько сильно он увяз в этой непростой, можно даже сказать поганой ситуации, и насколько крепко держит его за горло Михайлов. Чтобы успокоиться, он взял со столика чашечку с остывающим кофе и мелкими глотками допил его. Михайлов заметил, как у Плешакова нервно подрагивает рука. Он усмехнулся – понял, что его слова достигли цели.

– Не знаю каким способом, может это будет не физическое устранение, – добавил он как можно невозмутимей, – но определенные меры в отношении вас они обязаны будут предпринять… Если их, конечно, не упредить, Юрий Алексеевич… Как, вы думаете, что может быть для них достаточно веской причиной, чтобы они могли вам полностью доверять?

Несколько секунд Плешаков хмуро молчал. Михайлов тоже молчал, но при этом он внимательно наблюдал за Плешаковым. Наконец, Плешаков произнес:

– Думаю я должен предоставить какие-нибудь сведения… Например, какой-нибудь компромат на вас…

– Ну… Совсем не обязательно… – раздосадованно протянул Михайлов. – Это вполне может быть и информация, которая ставит под угрозу их план… А что, если, скажем, вы, Юрий Алексеевич, предоставите им информацию о составе будущего кабинета министров? Например, запись моего разговора с Бельциным? Бельцина ведь трудно заподозрить инсценировке… Кстати, он будет участвовать в церемонии в Волгограде и мы вполне могли бы с ним встретиться и обсудить кандидатуры членов будущего правительства, которые бы устроили бы российское руководство… Уверен, что ни Крюкова, ни Тугго, ни Вязова среди них не будет… Как вы на это смотрите?

Плешаков неудобно повел побагровевшей шеей.

– Опасно, конечно… Но можно попробовать, – без особого энтузиазма согласился он.

– Нужно попробовать, Юрий Алексеевич! – поправил его Михайлов. – Нужно!

Когда через пятнадцать минут после этого Плешаков покидал президентский дом, он крепко сжимаял в руке коробочку кассеты с видеозаписью их разговора.

"Вы думаете вы самые умные? – думал он со злорадством. – Нет! Никуда вы теперь не денетесь… Тут моё и алиби, и индульгенция, и гарантии на будущее! Вот вы у меня где…"

И он довольно потряс зажатой в руке кассетой и саркастично усмехнулся.

Через несколько дней делегации начали прибывать в Волгоград. Здесь были и руководители союзных республик, и члены Верховного Совета, и некоторые союзные министры, представители армии и флота. Вереницы черных правительственных лимузинов двигались из аэропорта в направлении города. Проезжая через громадину Волжской ГЭС можно было видеть, как внизу, там, где неистовый, сверкающий поток обрушивался вниз на отсвечивающую солнцем водную гладь и замирал в утомленном бессилии, из воды выпрыгивали почти двухметровые осетры и с шумом бухались обратно в воду.

Сталинград!

Это слово знают во всех уголках мира. Китаец и австралиец, аргентинец и американец, никогда не бывавшие в Советском Союзе, не зная, что этот город давно сменил своё прежнее название, тем не менее хорошо знали это слово. И наверное, в Советском Союзе мало было других таких мест, где бы одновременно так остро чувствовались и величие, и трагизм тех военных лет…

Мамаев курган встречал прибывающих поражающим воображение гигантским колоссом, вздыбившимся в своем немом и гордом порыве.

Телевидение вело прямую трансляцию – начиналась торжественная церемония возложения венков к вечному огню. Михайлов в строгом темно-сером костюме и в тон подобранном ему темно-синем галстуке, стоял во главе правительственной делегации, дожидаясь, пока двое кремлевских курсантов чеканным шагом подойдут к вечному огню и установят там лавровый венок. Когда они неподвижно застыли неподалеку от рвущегося на ветру пламени, Михайлов отделился от делегации, подошел к венку и поправил на нем пурпурно-алую ленту. Распрямившись, он посмотрел на величественный монумент Родины-матери.

"Интересно, – подумал он, – что двигало людьми, погибавшими в той жуткой мясорубке, на той войне? Ведь погибали десятками, сотнями тысяч – узбеки и казахи, русские и евреи… Что заставляло их считать эту землю своей и драться за неё до последнего вздоха вне зависимости, где они родились и какой были национальности? Неужели только коммунистическая пропаганда, да пулеметы заградотрядов позади последней линии окопов?"

Нет! Он знал ответ на этот вопрос! Знал наверняка, потому что сам вырос с мыслью о большой и сильной стране… Да, несовершенной! Да, зная все её пороки и недостатки, он тем не менее привык считать её своей Родиной! И казахские степи, и сибирскую тайгу, и разухабистую Одессу и скалистый Кавказ – всё это с самого детства слилось у него в сознании с одним понятием – Родина. Его Родина! Почему же теперь внуки тех, кто столь обильно поливал эту землю своей кровью, так торопятся разбежаться, отгородиться друг от друга колючей проволокой пограничных столбов? Что такое должно было страшно и бесповоротно перевернуться в их сознании, чтобы они перестали чувствовать братские узы, пронизывающие десятки поколений их предков и уходящие сквозь столетия кровеносными сосудами вглубь единого организма державы? Неужели им снова нужна большая беда, чтобы почувствовать, насколько они нужны друг другу?

Михайлов представил, как сотни тысяч глаз пристально наблюдают сейчас за ним сквозь экраны телевизоров…

"Теперь я за все это в ответе!" – вдруг отчетливо понял он. Теперь только от его решений зависит насколько будет сохранено то, что было оплачено такой дорогой ценой. Михайлов прервал размышления и медленным шагом вернулся к поджидавшей его делегации.

– Алексей Сергеевич! – прорвавшись сквозь плотный строй охранников, судорожно протягивал к нему микрофон, известный журналист Юрий Теплов. – Скажите… На ваш взгляд, насколько, символична сегодняшняя дата? И оглядываясь на прошлое, что вы считаете главным уроком истории?

– Сегодняшняя дата? – Михайлов краем глаза заметил, как Бельцин, тоже прибывший на церемонию, направляется к вечному огню. Несколько секунд Михайлов молчал, оценивая ситуацию, а затем, делая продолжительные паузы, как будто это помогало слушателям лучше его понять, произнес:

– Я так отвечу… Сегодняшняя дата не просто символична… Она является той трагической вехой, которая заставляет нас ощутить общую ответственность за судьбу нашей страны… Вся наша история учит нас тому, что через все испытания можем пройти только вместе… Думаю, за то время, пока мы живем в единой стране, в едином государстве мы не раз это доказали… Сейчас кое-кто хочет вбить клин между нашими народами, спровоцировать взаимную неприязнь, разрушить взаимопонимание между руководителями республик и союзным руководством… Хочется ответить… Не получится! Это искусственные процессы и они никогда не будут поддержаны нашими народами! Лучшим подтверждением этого является то, что сегодня тут находятся руководители практически всех республик… Сегодня вечером мы соберемся и будем обсуждать наши общие проблемы, – союзный договор, обустройство страны… Не скрою, – ситуация в стране непростая, но наша сегодняшняя встреча показывает, что мы настроены на серьезный диалог… Вот здесь находится президент России Владимир Николаевич Бельцин… Думаю, он согласится со мною… Владимир Николаевич! – Михайлов гортанно окликнул возвращающегося от вечного огня Бельцина и телекамеры, как по мановению волшебной палочки, повернулись к президенту России. Бельцин, увидев нацеленные на него темные зрачки объективов, замедлил шаг и остановился.

– Владимир Николаевич! – уже не столь громко повторил Михайлов и сделал радушный жест, подзывая его ближе. – Тут у меня спрашивают по поводу уроков истории… Так я сказал, что у нас с российским руководством единая точка зрения…

Бельцин на какое-то мгновение замер, но быстро сориентировавшись, твердым шагом направился в сторону Михайлова. Когда он подошел, телекамеры взяли в кадр обоих президентов. Михайлов понял, что снова находится в ракурсе, приподнято произнес:

– Главное, я считаю, что у нас нет принципиальных разногласий с российским руководством… Нам надо сохранять основные наши завоевания – социалистический выбор, гласность и уважение к правам и свободам граждан! Думаю, Владимир Николаевич меня поддержит…

Он выжидательно посмотрел на Бельцина, но Бельцин, почувствовав ловушку, недовольно поджал губы.

– У российского руководства тоже нет сомнений, что надо продолжать реформы…– с мрачным выражением произнес он. – Основная наша задача – сделать жизнь людей достойной, максимально раскрыть возможности каждого человека, раскрепостить чувство собственного достоинства… Поэтому не поддерживая тех, кто сегодня призывает к немедленному выходу из Союза, мы, тем не менее, будем выступать за предельную самостоятельность республик в составе Союза… Как и было запланировано Лениным в 1922 году…

Михайлов успел растерянно подумать: "Куда его понесло?", но вовремя спохватился, и произнес суетливо:

– Я хочу добавить… Хотя у нас с Владимиром Николаевичем иногда бывают разные точки зрения, но мы всегда находим взаимоприемлемое решение. Могу только повторить… Нет разногласий между союзным и российским руководством… Конструктивного диалога требует от нас наши народы, этого ждет от нас вся страна… По принципиальным вопросам мы единомышленники. Правильно, Владимир Николаевич?

Он повернулся к Бельцину.

– Да, – хмуро согласился Бельцин.

Под щелканье фотоаппаратов они с Михайловым пожали друг другу руки.

Дождавшись, пока перестанут сверкать фотовспышки, Михайлов негромко спросил:

– Ну, что, Владимир Николаевич, жду вас к шести часам в Волгоградском обкоме?

Но Бельцин вдруг презрительно скривил лицо и на губах его запрыгала издевательская усмешка:

– А мне в обкомах больше делать нечего, Алексей Сергеевич! Я больше не принадлежу к партийной номенклатуре…

Михайлов непонимающе заморгал.

– Подождите, Владимир Николаевич… – пробормотал он растерянно. – Все же согласовано… Существует определенный протокол поездки, предприняты необходимые меры безопасности…

– В обком не поеду, – упрямо повторил Бельцин. – Будем встречаться в здании профсоюзов! Кстати, зачем такие меры безопасности? Чего боятся всенародно избранным президентам? Неужели собственного народа?

И замер, – высокий, непреклонный, как гора. Михайлов опасливо покосился назад – позади продолжали толпиться журналисты с телекамерами и фотоаппаратами. Михайлов явственно представил, как назавтра газеты запестрят сообщениями, что у российского и союзного руководителей опять начались трения, переходящие в конфронтацию. Всё это тут же появится в западных СМИ и страна опять будет разрываться между высшими должностными лицами Союза и России!

– Ну, хорошо, хорошо, – быстро произнес он. – Значит, встречаемся в здании профсоюзов…

Бельцин сухо кивнул и направился к поджидавшему его черному правительственному ЗИЛу.

"Сволочь поганая! – мстительно подумал ему вслед Михайлов. – Ещё и Ленина приплел, только бы замаскировать свою гнилую мыслишку… Правильно сказала Нина! Он мой главный враг! Тут и думать нечего… Ну что ж… Тем хуже для него… Значит, он сам для себя все выбрал!"

Ближе к вечеру кавалькады правительственных машин подъезжали к областному зданию профсоюзов, оцепленному усиленными нарядами охраны милиции и внутренних войск.

Президенты республик выходили из своих автомобилей и поднимались на второй этаж в небольшой зал приемов. В зале, наскоро переоборудованном для заседания, уже стоял длинный стол, застеленный зеленым сукном. На нем были расставлены таблички с надписями республик, а между ними стояли бутылки "боржоми" и тонкие фужеры. Широкий гобелен, висевший на стене и изображавший панораму Сталинградской битвы, был привезен сюда из здания обкома. Он и расставленные вдоль стены высокие узкие вазы с декоративными цветами создавали некое чувство обустроенности и презентабельности. В остальном помещение не отличалось какими-то особенными изысками, характерными для встреч такого ранга. Только рядом с председательским местом были экстренно установлены телефоны правительственной связи, чьи длинные черные кабели тянулись тонкими нитями вдоль стен и уходили в щель под дверью.

Михайлов на правах устроителя сам встречал прибывающих. Последним появился Бельцин.

– Итак, все в сборе! – убедившись, что все наконец-то собрались, произнес Михайлов приподнятым тоном. – Давайте начнем… Товарищи, я просил Вас собраться, потому, что пора начать обсуждать новое устройство страны… С момента образования СССР мы проделали определенный путь… Ясно, что старая государственная система во многом себя исчерпала… Сейчас необходимы новые принципы отношений между республиками, включая и их взаимоотношения с союзным центром…

Михайлов знал, что его слова никого не удивили, – собравшиеся выслушали его равнодушно, но и прекрасно понимал, чем можно заинтересовать президентов, почувствовавших вкус собственной самостоятельности (считай бесконтрольности!). Упоминание об этой самостоятельности действовало на них, как запах теплой крови на изголодавшегося волка. Поэтому быстро закончив со вступлением, Михайлов перешел к главному.

– Мне кажется, что правовой базой существования такого Союза должен являться Союзный договор, – произнес он с апломбом. – В нем должно быть зафиксировано, что республики, входящие в новый Союз, вступают в него, как суверенные образования… Новый Союз будет федеративным государством с самыми широкими полномочиями для республик…

Он обвел взглядом присутствующих, с удовлетворением отмечая устремленные на него заинтересованные взгляды. Сказанное было столь неожиданным, что несколько секунд в зале висела настороженная тишина. Ее разрушил голос украинского президента Миколы Травчука.

– Тогда у мене есть сразу предложение, – заявил он, мешая от волнения русские слова с украинскими. – Предлагаю назвать новый Союз Союзом суверенных республик!

"Понятно, понятно, какого тебе хочется суверенитета!" – усмехнулся про себя Михайлов. Но не возразил.

– Хорошо! Раз союз суверенных республик, так союз суверенных республик! Предлагаю принять это в качестве рабочего названия… – невозмутимо сказал он. – А теперь, мне кажется, нам надо остановиться на принципах, без которых невозможно существование союзного государства… Думаю, что это прежде всего единые вооруженные силы, единое планово-экономическое пространство, единое политическое устройство, и единая внешняя государственная политика… Вот четыре кита, на которых будет держаться обновленный Союз!

Но тут со своего места грозно вздыбился Бельцин. Яростно выставив кадык, и гневно щуря серые глаза он со всей страстной непримиримостью обрушился на предложенную Михайловым конструкцию. С жаром и пылом он принялся доказывать, что у союзного центра должен остаться лишь узкий луч стратегического планирования, все остальное, мол, республики могут делать сами, – и экономикой заниматься, и внешнюю политику проводить, и даже комплектовать части, расположенные на их территории… Доводы его были столь абсурдны и неубедительны, что Михайлову не стоило большого труда разбить их в пух прах…Он снисходительно посмотрел на Бельцина и сказал:

– Владимир Николаевич! У нас командный состав вооруженных сил на 90 процентов состоит из русских и украинцев. – (в глазах запрыгала тонкая хитринка). – Если, комплектовать части из местного населения то, кто ж тогда будет нашу южную границу охранять? Только туркмены и таджики? А на Балтийском флоте служить?