Виа Долороза

Бельцин окатил нескладную фигуру Сушкевича презрительным взглядом, расправил широкие плечи, а затем брякнул высокомерно:

– Ладно! Дайте мне правительственную связь!

Правительственная связь на то и правительственная, что всегда у президентов под рукой. Звонок американскому лидеру не занял слишком много времени. Бельцин, обстоятельно изложил суть дела, – говорил, что процесс пройдет максимально взвешенно, с учетом всех интересов, путем согласований и переговоров со всеми заинтересованными сторонами, – а потом замер в томительном ожидании. На том конце долгое время молчали. Бельцин, почувствовав, что пауза затягивается, поспешно добавил:

– Россия, как правоприемница бывшего СССР, готова полностью взять на себя все его долги…

После этого из-за океана, наконец-то, донесся долгожданный ответ:

– Американский народ приветствует выбор советских республик… Если процесс преобразования СССР пройдет мирно и максимально взвешенно, и, как вы, мистер Бельцин, сказали, и с учетом всех интересов, это решение поддержит все цивилизованное сообщество…

Бельцин расплылся в счастливой ухмылке и, вежливо попрощавшись, положил трубку на рычаг. Затем окинул сообщников снисходительным взглядом:

– Всё! Осталось лишь документы подписать…

Украинец и белорус застыли оглушено, недоверчиво поглядывая на российского президента, – все ещё боялись поверить в произошедшее. Первым очнулся Сушкевич.

– Ну, Владимир Николаевич! – засуетился он. – А я-то, честно, и не думал, что так все гладко пройдет! Это, братцы мои, надо отметить! Историческое событие, как никак! А мы его сейчас шампанским, шампанским отшлифуем!

Он проворно схватил со стола длинную зеленую бутылку шампанского ("Дом Периньон", французское – не "Советское", как раньше) и звонко хлопнул пробкой. Мягкая пробка, пружинно отрекошетив от кабаньего чучела на стене, закатилась под бильярдный стол. Сушкевич принялся разливать шипящее вино по тонким фужерам.

– За Союз славянских государств! – воодушевлено поднял он фужер.

– Независимых! – поправил его Травчук.

– Независимых, – согласился Сушкевич и добавил благостно. – Вот так и делается история, братцы мои!

Чокнувшись, они выпили… А через широкие окна смотрели на них в скорбной тишине могучие деревья заповедной пущи.

Но весь мир об этом ещё ничего не знал…

Ещё не пестрели сенсационными заголовками газеты и не захлебывались с голубых экранов телекомментаторы, потерявшие свой глянцевый лоск от изложений последних умопомрачительных событий, меняющих карту мира.

Америка жила своей обычной жизнью. Американцы со свойственной им деловитой предусмотрительностью (за месяц почти), уже начинали готовиться к Рождеству. На фасадах зданий Нью-Йорка – этой некоронованной "столицы мира", в "городе желтого дьявола", как назвал его один пролетарский поэт, Городе – Большое Яблоко, как окрестили его сами американцы, на фасадах его домов уже стали появляться праздничные флаги, которые призывно трепетали на сыром, осеннем ветру, хлопали своими разноцветными полотнищами при резких порывах, приносимых с хмурого, осеннего Гудзона.

Манхэттен – это сердце Нью-Йорка, (то что это именно так, с этим вряд ли кто будет спорить, даже несмотря на то, что Манхэттен уступает по населенности Бруклину и Квинсу), – Манхэттен уже готовился засветиться своей праздничной иллюминацией. Но, если Манхэттен – сердце Нью-Йорка, то Бродвей, несомненно, его кровеносная аорта, основная жизнетворная магистраль, рассекающая Манхэттен с юга-востока на северо-запад почти, как сосиска булочку в любимом американцами хот-доге. "Белый путь" называют Бродвей ньюйоркцы. Достаточно взглянуть на него вечером, на его мелькающую, сверкающую, переливающуюся неоном рекламу с обзорной площадки одного из двух Чикагских близнецов – громадных никелированных брусков стекла и бетона, как тут же все станет ясно.

Америка все ещё жила в неведении, неслась куда-то в своем привычном, немного сумасшедшем ритме, в своей лихорадочной деловой суете. Желтые такси, подобно шустрым водомеркам на поверхности пруда, сновали туда-сюда по улицам Нью-Йорка, судорожно дергаясь на перекрестках, на его надоедливых, установленных почти через каждые сто метров, светофорах. Одно из таких такси с узкой полоской черно-белых шашечек на боку несло по каньону манхэттенских улиц Игоря Таликова, рядом с которым сидела женщина с пронзительными зелеными глазами. Она рассказывала ему о городе.

– Вон, Игорь, видите тот небоскреб, – показывала она на высотное здание с треугольным фасадом. – Это знаменитый "Утюг"… Один из самых старых нью-йоркских небоскребов. Сейчас таких старичков – скайскреперов уже почти не осталось, большинство посносили… Хотя некоторые ещё стоят… Вот как этот… В такой зайдешь – у лифта стрелочка – этажи показывает, в холле – мрамор кругом, панно на стенах разноцветные и табличка с годом постройки… Смотришь и думаешь, – просто невероятно, как они умудрились тогда такое построить? Это ж самое начало века…

Игорь с любопытством крутил головой, как воздушный ас времен второй мировой войны, стараясь ничего не упустить из окружавшего его великолепного урбанистического ландшафта. Небоскребы большие, очень большие, и просто огромные, как манекенщицы на подиуме, толпились около тротуара. Впереди, над крышами домов, превративших улицу в глубокое узкое ущелье, стал вырастать конус очередного железобетонного гиганта. Небоскреб соединял в себе прямоугольные линии основания с причудливыми, почти готическими изгибами верхних этажей. Игорь что-то смутно вспомнил из популярной лет десять назад телепередачи "Международная панорама".

– Наташа, это Эмпайр-стейт-билдинг? – спросил он.

– Где? – спутница Игоря наклонилась к широкому окну и коснулась Игоря бедром, затянутым в узкие, обтягивающие джинсы. – Нет! Это, Крайслер-билдинг… Импаер сейчас не видно, он вон за этими зданиями, – ответила она, но, почувствовав, как напряглась нога у Игоря тут же отодвинулась в сторону. Игорь тоже почувствовал неловкость от этого соприкосновения, и равнодушно оглядев обступившие их отвесные стены с мелькающими на них рекламными щитами, спросил тривиальное:

– Наташа, как вы ориентируетесь в этих каменных джунглях?

– Это на первый взгляд кажется тяжело, – невозмутимо ответила его спутница. – А на самом деле у Манхэттена очень простое устройство. Все авеню идут по вертикали, стриты по горизонтали, получается, как сетка в школьной тетрадке. Только Бродвей идет наперекосяк, да и то потому, что он проложен по бывшей индейской тропе.

– По индейской тропе? – удивился Игорь. (С непривычки ему было трудно соединить у себя в голове окружающий их урбанистический пейзаж с книжной романтикой Фенимора Купера.)

Его спутница снисходительно улыбнулась.

– Бродвей – самая старая улица Нью-Йорка, – совсем, как заправский гид, пояснила она. – Один из тех атрибутов, оставшийся с тех времен, когда Нью-Йорк ещё назывался Нью-Амстердамом, а на острове жили алкины и ирокезы. Таких древних раритетов в Нью-Йорке сейчас уже не много осталось, но кое-что ещё есть… Уолл-стрит, например… Сейчас это финансовый центр, а когда-то там стояла лишь городская стена, защищавшая город от нападения индейцев. Конечно, теперь это такой же символ Нью-Йорка, как скажем, статуя Свободы или Бруклинский мост… Вам обязательно надо там побывать, посмотреть… Но я вам хочу показать другой Нью-Йорк, мой Нью-Йорк… А он дальше, на противоположном конце Манхэттена.

Игорь оторвался от окна и посмотрел на Наташу. Неожиданно для себя, он вдруг поймал себя на мысли, что рядом ним сидит женщина из далекой и мимолетной московской встречи… Женщина из его мечты… Удивительно! Наверное это все таки чудо, или сон, но ему до жути хочется дотронуться пальцами до ее волос, почувствовать их мягкую шелковистость, закопаться в них лицом и ощутить губами мягкую и теплую упругость ее кожи.

– Наташа, а разве завтра вы мне не покажете Статую Свободы и Бруклинский мост? – Игорь чуть-чуть наклонился к Наташе. – Я ж без такого гида, как вы, здесь просто пропаду… Заблужусь, несмотря, что стриты тут идут по вертикали, а авеню по горизонтали. Или наоборот… Я же по-английски знаю только три слова – "ай лав ю"…

– Игорь, Игорь! – Наташа осторожно отсторонилась. – Заявлять здесь такое даме, к тому же замужней – это даже не "мове тон"! Это, знаете ли, самая настоящая "секшуал ассолт"…

"Замужней!" – дернуло как током Игоря. Он распрямился и в недоумении посмотрел на ее изящные пальцы – обручального кольца у Наташи не было и только на левой руке у нее было кольцо с небольшим зеленым камнем.

– Как вы сказали? – спросил он сразу почерствевшим голосом.

– "Сексуальная атака", – невозмутимо перевела Наташа. – Будь на моем месте коренная американка она легко бы посадила вас за эдакое поведение лет на пять… Да, да… Серьезно… Здесь такое карается по всей строгости закона. Вам, конечно, как представителю страны высокой нравственности, на первый раз прощается… Но! – тут же невозмутимо поправилась она. – Только на первый раз! А то мне придется пожалеть о моем предложении… А мне бы этого не хотелось…

Игорь обескуражено дернул ртом и с кислым видом уставился на темный каракулевый затылок негра-водителя впереди.

– Извините, я пошутил… – произнес он натянуто, стараясь при этом не выдать бушующую у него внутри бурю чувств. А затем, пробуя найти более нейтральную тему, уже более приподнято добавил. – Вы знаете, а я бы где-нибудь с удовольствием перекусил… А то побываю в Америке и настоящей американской кухни не отведаю… Это неправильно… Если вы не против, то я хотел бы вас пригласить в ресторан… Можно такое устроить?

Он вопросительно посмотрел на своего очаровательного гида, но Наташа вдруг резко откинулась на спинку сиденья и так заразительно расхохоталась, что Игорь понял, что сморозил какую-то очередную нелепость.

– Игорь! Ну, Игорь… – все ещё давясь смехом произнесла она. – У вас, оказывается, удивительный дар делать дамам непристойные предложения…

Игорь недоуменно вывернул шею, все ещё не понимая причину ее внезапной веселости.

– Разве я сказал что-то неприличное? – спросил он.

– Боюсь, что вам все таки придется пополнить ваш небогатый английский еще двумя словами… – Наташа, наконец, справилась с собой и успокоено распрямилась на сиденье. – Запоминайте – пригодится… "Секшуал харасмент"… Переводится, как "сексуальное преследование"… Вы ведь, наверное, не знали, что в Америке приглашение в ресторан приравнивается к приглашению заняться сексом…

Игорь от неожиданности едва не поперхнулся.

– Не знал… Честное слово, – выдавил он и посмотрел ее в все ещё смеющиеся, зеленые глаза. Но, даже несмотря на этот смех, Игорь вдруг почувствовал, глаза Наташи наполнены такой внутренней теплой энергией, что его опять неумолимо затягивает в их глубокий и завораживающий омут. Он словно заглянул в колодец и увидел там отблеск воды, в котором отражается чистое небо и этот блестящий осколочек яркого света манит, притягивает его, заставляя кружиться голову, наполняя его существо необъяснимым желанием нырнуть на самое дно.

– Верю… Поэтому и прощается, – произнесла, посерьезнев, Наташа. – Только дайте мне слово, что вы не будете на меня так смотреть…

Игорь провел ладонью по лицу, снимая внезапное наваждение.

– Хорошо, – покорно улыбнулся он. – Не буду!

Он не будет на нее смотреть, – решил он. Не будет, потому что по другому на нее он смотреть, наверное, не сможет. Он лучше будет смотреть в окно… По крайней мере ближайшие пять минут…

"Странно, – все в ещё каком-то мягком обволакивающем дурмане подумал он. – Даже не вериться, что всего неделю назад все было совсем не так…"

Действительно, несколько дней назад у него над головой было сумрачное ноябрьское московское небо или, что привычней, тяжелый свод подвала ДК Железнодорожников.

После ухода из Театра Комсомола ему пришлось искать новое помещение для своих репетиций. В качестве такого помещения и нашелся старый ДК… Тогда Игорь уже почти свыкся с мыслью, что у него нет уже директора. После стычки с режиссером так и незавершенного фильма Аркадий с ним почти не разговаривал. Он стал раздражительным и хмурым, с лица его стерлась привычная улыбка, уступив место угрюмо-сосредоточенному выражению. Даже свою обычную работу он выполнял теперь как бы нехотя, через силу, отговариваясь тем, что готовит почву к каким-то мифическим заграничным гастролям. Игорь не очень-то в это верил… Постоянное стойкое амбре от Аркадия скорее наводило на мысль о том, что тот борется с депрессией старым, известным всему миру способом, и похоже, что затяжной период этой борьбы постепенно перетекал в перманентную стадию. Все более и более становилось ясно, что выяснения отношений не избежать, но Игорь чувствовал себя обязанным Аркадию и поэтому натыкаясь на его затравленный, тусклый взгляд, отводил глаза и все тянул и тянул с решительным разговором.

И вдруг все изменилось… Игорь хорошо запомнил момент, когда это произошло. Точнее начало происходить. Была, как раз, очередная репетиция ансамбля – Игорь шлифовал для записи свою новую песню. Шлифовал – это не совсем точно, по сути он ее переделывал. Мучался сам, мучил музыкантов, вставляя в композицию все новые и новые аккорды, добавляя и убирая инструменты, но это все было не то – мотив песни становился то каким-то игрушечно-попсовым, то наоборот, невыразительно-плоским и Игорю никак не удавалось добиться нужного звучания, – того, что мимолетным отблеском мелькало у него в мозгу. Уставший и измученный, он уже готов был объявить перерыв, как неожиданно у него за спиной раздались громкие хлопки.

– Эй, менестрели… Хватит мучить аппаратуру… Привал! У меня таки есть, шо вам сообщить, как говорят в Одессе!

Игорь обернулся и увидел, как по проходу концертного зала ДК идет Аркадий. На лице у него было то самое выражение, от которого Игорь уже начал отвыкать – Аркадий улыбался своей прежней беззаботной улыбкой.

– Только не надо оваций, – Аркадий легко взбежал на сцену. – Шо, я гений я знал и раньше… Итак, внимайте, граждане! Я договорился о наших двухнедельных гастролях в Америке!

– Класс! – смог только восторженно выдохнуть басгитарист Гена Бурков. – Аркаша, блин, ты гений!

И закрутилось… Анкеты в посольство, заграничные паспорта, билеты и приобретение валюты… Клубок суеты, тревожного ожидания, мелких конфликтов и взаимных подначек, все то что называется дальними сборами, все это наконец осталось позади…

Самолет с длинной синей надписью АЭРОФЛОТ на борту приземлился в Нью-Йоркском аэропорту имени Кеннеди. По сравнению со здешним аэропортом привычное Шереметьево казалось теперь лишь маленьким провинциальным аэродромчиком. Аэропорт здесь был настоящим городом с бесчисленным количеством терминалов, складов, ангаров и ещё каких-то непонятных зданий и сооружений. Лайнер подрулил к терминалу с желтой надписью DELTA и к нему присосался выдвижной трап. Аркадий, на которого легло основное бремя подготовки поездки, перед выходом из самолета терпеливо наставлял Геннадия Буркова:

– Гена, я тебя умоляю… Пока не пройдем паспортный контроль и не получим вкладыши попридержи свой длинный язык. Спросят зачем приехал, отвечай просто – на гастроли по культурному обмену… Понял?

– Ага… Так и скажу! – Геннадий снял с полки сумку, перекосил рот и, состроив жуткую гримасу, прогнусавил мерзким голосом. – Гастроли по культурному обмену заказывали? Мы вам тут, ребята, немного своей культурки привезли…

– Гена, Гена! – резко оборвал кривляние товарища Аркадий. – Запомни – тут юмора не понимают! Один такой уже тут пробовал поострить… Сказал, что приехал сюда "влюбиться и жениться". Так отправили обратно, за свой счет и без разговоров… Понял?

Геннадий недоверчиво притих.

– А ты откуда знаешь? – мрачно покосился он на Аркадия.

– Знаю, Гена! – произнес Аркадий с тугим нажимом. – При мне было, потому и знаю…

Геннадий торопливо убрал дурашливую мину с лица и хмуро пробурчал:

– Ну… Ладно, ладно… Понял я…

Пройдя через необременительный таможенный контроль и ответив на стандартные, незатейливые вопросы типа "Где вы родились?" и "Цель вашего приезда?" музыканты вышли к толпе встречающих. За турникетом их ждал улыбчивый брюнет в легкой зеленой куртке, чем-то неуловимо похожий на молодого Ли Кертиса. В руке он держал табличку с надписью "Группа Игоря Таликова".

– Питер! – замахал ему рукой Аркадий. Брюнет радостно ощерился. Аркадий подкатил к нему свой чемодан и они начали радостно похлопывать друг друга по плечу.

– Знакомьтесь! – Аркадий обернулся к подошедшим к ним музыкантам. – Это Питер Робинсон, наш менеджер от общества советско-американских культурных связей… Старый мой знакомый ещё по прошлому моему приезду… Будет нас сопровождать, все рассказывать и показывать…

– Привет! – брюнет тепло поздоровался с каждым из приехавших за руку.

Оказалось, что говорит он почти без акцента, лишь слегка картавит некоторые согласные. Достав из кармана кожаный черный чехольчик, Питер принялся вытаскивать из него белые плотные бумажные прямоугольнички и раздавать их музыкантам. На каждом из прямоугольничков с обеих сторон – на русском и английском были написаны его имя, фамилия и телефон для связи. Аркадий оглядел своих друзей.

– Можно начинать грузиться, если нет других предложений… В туалет, там, руки помыть…

Других предложений не последовало. Тогда Аркадий вопросительно взглянул на Питера и тот повел их к выходу из терминала.

Вскоре привезенная аппаратура и багаж были благополучно погружены в длинный трейлер, Питер подвел музыкантов к синему микроавтобусу "Форд". После того, как все разместились в его просторном салоне, минивэн, заурчав мощным мотором, выехал на трассу. За ним неотступно следовал серебристый длинный трейлер. За окном замелькали причудливые развязки, съезды, мосты, мосточки, превращающие дорогу в сплошное хитросплетение сложных конструкций.

– Питер, с программой у нас без изменений? Всё, как и договорились? – Аркадий обернулся к сидящему рядом Робинсону.

– Как и договорились… – подтвердил Питер. – Всю эту неделю у вас выступления в Нью-Йорке… Концерты в ресторанах и в концертных залах в Бруклине и на Лонг-Айленде… А на следующей неделе у вас гастроли в Сан-Франциско… Там дана уже вот такая реклама, – Робинсон вытащил из стоящей рядом с ним на полу большой картонной папки широкий глянцевый плакат. На плакате на фоне куполов собора Василия Блаженного был изображен Игорь. Внизу золотыми буквами шла надпись – "Igor Talikov. New Russian hits".

– Это вам… На память… – Робинсон улыбнулся и протянул плакат Таликову.

Игорь поблагодарил, аккуратно сложил плакат и сунул его во внутренний карман куртки.

– Питер, а сейчас мы куда? – спросил у Робинсона Аркадий.

– Сейчас на Брайтон-бич. Надо будет оставить там вашу аппаратуру, – сегодня у вас там первое выступление…

Там, на Брайтоне, они и встретились. Точнее там их и нашла Наташа…

Это было не слишком трудно, учитывая, что рекламными плакатиками была увешана добрая половина Бруклина. Шел второй день их пребывания в Америке…

Ресторан "Приморский" располагался прямо на побережье Атлантического океана, рядом с вымощенной, словно паркетом, дощатой набережной.

Войдя в ресторан, Наташа окинула взглядом немногочисленных ранних посетителей и безошибочно остановилась взглядом на Игоре, сидящим за столиком вместе со своими музыкантами. Напротив Игоря сидел Вилли Тополев, известный в Советском Союзе певец-эмигрант, который каждый вечер выступал тут со своей шансон-программой. Наташа знала его, потому что совсем недавно делала о нем передачу на радио. Из-за столика до нее долетел обрывок разговора:

– Вам, ребята, тут сделали очень хороший промоушн, – громко говорил Тополев, шевеля своими лихо закрученными, почти как у Веласкеса, усами. – А когда я сюда приехал, я начинал с нуля, без всякой протекции… Тогда во всем Нью-Йорке было всего четыре русских ресторана, где пели только Люба Покровская, Миша Щепотинский, я и Чуйко… Каждый день по сто песен… Представляете? Сто песен наизусть, с восьми вечера до двух часов ночи… Умри, но исполни! А знаете почему? А я вам отвечу… Потому, что здесь ты стоишь ровно столько, сколько тебе платят… Это, друзья мои, закон… Ему подчиняются все, кто здесь живет… Я вам даже так скажу – очень не многие выдерживают такой марафон… Жанночка Гусарова, помните, да? Талантливая девочка из ансамбля "Бис"…. Она не смогла… А Любочка Покровская до сих пор выдерживает! Я-то, слава богу, могу теперь позволить выйти на полтора часа со своим шоу… А раньше, от звонка до звонка – от восьми до трех-четырех ночи и без всякой фанеры! Вот так вот…

Секунду помедлив, Наташа решительно направилась через зал к их столику, пронзительно цокая остроносыми туфельками по полу, который на самом деле был стеклянной крышкой огромного аквариума (внизу, под ногами зелеными гирляндами извивались водоросли и сновали шустрые рыбешки).

– Фью-у! – тонко присвистнул Гена Бурков, заметив приближающуюся к ним Наташу, и его глаза стали постепенно округляться, как у мультяшного пса Плутто, увидевшего аппетитную сосиску.

– А мне, кажется, начинают нравится американки! – произнес он с плотоядными интонациями. Разговор за столиком разом оборвался и взгляды мужчин, подобно лазерным прицелам, скрестились на приближающейся к ним стройной шатенке.

– Наташенька! – радостно воскликнул Вилли, признав в Наташе свою недавнюю знакомую. – Прошу, прошу к нашему столику…

Он встал, галантно уступая место даме.

– Какими судьбами опять в наши скромные пенаты? Опять по мою душу? – элегантно, одними кончиками пальцев он поправил свой неизменный галстук-бабочку – черный в белый горошек и предупредительно придвинул Наташе стул. Наташа благосклонно села – спокойно, без всякого жеманства.

– Добрый день, Вилли! Сегодня я собственно не столько к вам, сколько к вашим гостям… Надеюсь вы на меня за это не обидитесь? – на Тополева был брошен кроткий извиняющийся взгляд. Местный одессит, по-донжуански топорща усы, скромно улыбнулся:

– Наташенька, на вас просто нельзя обижаться…

Наташа благодарно взмахнула ресницами и перевела взгляд напротив.

– Извините, вы Игорь Таликов, правильно? Будем знакомы, – она решительно протянула через стол тонкую ладошку (Игорь пожал ее каким-то сомнамбулическим движением). – Я – Наташа Крамер, музыкальная редакция радиостанции "Голос Америки"… Игорь, вы не откажитесь дать интервью для нашей программы?

Но прежде чем Игорь успел что-либо ответить, в разговор вмешался неугомонный Гена Бурков, – ему, по всей видимости, было трудно усидеть спокойно в столь очаровательной компании:

– О! Игорь! Ты видишь? – радостно тряхнул он своей косматой шевелюрой. – Мы, оказывается, уже и в Америке популярны! Простите, не успел представиться… Гена… Геннадий Бурков… Бас-гитарист… На гармошке не играю и прошу не путать с крокодилом…

Сказать по правде, Геннадий меньше всего походил на флегматичного теску-крокодила из старого детского мультфильма (скорее уж больше на Чебурашку), но Наташа тактично промолчала и, даже более того, сделала вид, что не замечает его плотоядного, совсем нескромного взгляда. А Игорь между тем продолжал ошалело молчать, глядя на столь неожиданно появившееся перед ним видение. Наконец, справившись с собой, он неуверенно произнес:

– Простите… Я не мог вас видеть раньше в Москве?

И хотя Наташа не торопилась с ответом, но Игорю показалось, что глаза ее удивлено и радостно блеснули.

– Ну вот… Это и есть мой Нью-Йорк, – произнесла Наташа, выходя из такси и обводя взглядом обступившие их приземистые здания из красного и грязно-бежевого кирпича. – Это ещё один русскоязычный район Нью-Йорка… Вашингтонские холмы… Да, Игорь… Не удивляйтесь! Всем известно про русскую колонию на Брайтон-бич, а то, что здесь, на Манхэттене тоже есть русский квартал не знает почти никто… А я в свое время прожила здесь почти год… Вон, кстати, дом, где я здесь жила…

Она показала на кирпичный дом с уродливой арматурой пожарной лестницы на фасаде.

– Пойдемте, покажу, – она уже собралась двинуться в ту сторону, как откуда-то сбоку на тротуар выскочила серая белка и, совершенно не боясь их, уселась всего в трех шагах от кончиков Наташиных туфель. Свернув пушистым кренделем хвост, зверек нахально уставился на Наташу.

– Белочка! – улыбнулась Наташа. – Все, как и раньше… Я ведь тут не была почти пять лет… Жаль, не догадалась захватить с собой орешки, а то можно было бы покормить их прямо с рук – они тут ручные и жуткие попрошайки, – Наташа присела и показала белке пустые ладони. – Нет у меня ничего, милая… Беги, давай…

Белка, поняв, что ее не собираются кормить, возмущенно заверещала и укоризненно уколов напоследок Игоря и Наташу своими черными глазами-бусинками, убежала. Посмеявшись над нахальным зверьком, Наташа и Игорь двинулись вдоль по тротуару, круто уходящему вверх по склону холма.

– А там наверху, видите? – показала Наташа наверх склона, обильно покрытого растительностью. – Там Форт Трайтон Парк… Я там бегала по утрам… Кстати, а вот такая была моя первая работа, – она кивнула на степенно прошествовавших мимо них старушку в седых буклях, сопровождаемую миниатюрной негритянкой. – Сначала пришлось поработать в службе социальной помощи… Помогала старушкам и инвалидам, потом устроилась работать в небольшую рекламную компанию секретарем, на ресепшн, затем уже перебралась в Вашингтон на радио "Голос Америки"…

Они неторопливо шли вдоль тротуара усаженного деревьями, когда слева раздалась знакомая русская речь. Игорь недоуменно оглянулся и увидел сидящую на скамейке стайку ребят – лет по шестнадцать-семнадцать. Перемежая русский литературный и наиболее известные народные выражения, они громко обсуждали новое бродвейское шоу, что-то часто прихлебывая из бутылок, завернутых в бумажные пакеты.

– А вот и наши соотечественники, – кивнула Наташа. – Кстати, забыла вам сказать… Бродвей ведь улица театров. На самом Бродвее – около сорока театров, а рядом, наверное, ещё более сотни… Так, что если будет время, обязательно сходите на какой-нибудь из бродвейских мюзиклов… На "Les miserables" или "Cats", например. Это самые популярные.

– Наташа, а почему они пьют из пакетов? – Игорь недоуменно оглядел сидящих на скамейке ребят.

– У них там, наверняка, завернуты бутылки с пивом, – ответила Наташа. – По закону пиво на улице пить нельзя, но потребовать развернуть их пакет тоже никто не имеет права. Основное правило в Америке – это правило "прайвеси": никто не имеет право вторгаться в частную жизнь и нарушать права личности… Даже полицейский…

Игорь обескуражено качнул головой, стараясь уяснить сложный смысл здешних взаимоотношений.

– Интересно… А что здесь ещё нельзя?

– Нельзя, к примеру, называть негров неграми, даже несмотря на то, что они так сами себя называют, но белые все равно должны их называть афроамериканцами… Нельзя также оскорблять сексменьшинства. Любые – ни геев, ни лесбиянок Не стоит также спорить с полицейскими – как правило, получается себе дороже. А все остальное можно… Если это, конечно, никоим образом не ущемляет других, – тактично напомнила Наташа о своем недавнем предостережении.

– Ясно… Это я запомнил… – Игорь сделал вид, что не почувствовал скрытого намека. – Так что же у нас дальше по программе, мой уважаемый гид?

– А дальше? А дальше предлагаю зайти куда-нибудь в кафе… Вы ведь, кажется, хотели попробовать настоящую американскую кухню? – от уголков Наташиных глаз разбежались едва заметные хитрые морщинки. Игорь после этой фразы почувствовал себя совершенным сбитым с толку. Он растерянно посмотрел Наташе в глаза, стараясь отыскать в них ответ, но там отражалось лишь едва прикрытое лукавство и было совершенно непонятно, то ли эта она с ним кокетничает, то ли просто смеется над ним.

– Игорь, не брать же мне у вас интервью на улице, в самом деле, – сжалившись, произнесла Наташа, увидев какая бурю чувств вызвало ее предложение.

Потом они сидели в уютном ресторане "Фрайдейз" и ели сэндвичи-"пастами", картошку фри с куриными крылышками, обильно приправленными пряным соусом, пили колу и заедали все это жаренными в меде орешками. Точнее ел в основном Игорь, а Наташа просто поддерживала компанию. Она осторожно спросила:

– Игорь, простите за нескромность, а вы помните тот ваш концерт во Дворце молодежи?

Игорь поднес ко рту стакан с остатками колы, стараясь скрыть едва заметную усмешку, но глаза его подернулись мягкой поволокой. Помнит ли он тот концерт? Он поставил пустой стакан на стол. Конечно, помнит… Он взглянул на Наташины тонкие пальцы и ответил, как можно спокойней:

– Помню…

– А вы знаете, тогда, на концерте меня сразу поразила ваша песня "Россия"… И мне все время хотелось спросить… А почему вы спели именно её?

Игорь вскинул растерянный взгляд на Наташу. На него глядели ее спокойные, утонувшие в собственном счастливом мирке, пронзительно зеленые глаза. Игорь отвел взгляд. Что ей было ответить? Что после того, как она стала свидетельницей их разговора с куратором от ЦК комсомола, он не мог просто так выйти и спеть про "Чистопрудный бульвар"? А может сказать ей, что не будь ее, он все равно спел бы"Россию", потому что уже заранее договорился с об этом с музыкантами? И то и другое было правдой…

– Я так понимаю, начинается интервью? – спросил он отстранено.

Наташа заметила его посерьезневший вид.

– Игорь… Ну, не обижайтесь, – сказала она, как будто оправдываясь. – Я же свою часть уговора выполнила – город вам показала… Теперь ваша очередь…

– Хорошо, – кивнул Игорь, вспоминая об уговоре. (Там, в ресторане "Приморский", когда Наташа обратилась к нему с просьбой об интервью, он в шутку "вместо гонорара" попросил показать ему Нью-Йорк, но она, к его удивлению, восприняла его просьбу совершенно серьезно. Тогда у него гулко застучало в груди, подумалось – "это судьба"… Игорь едва заметно дернул уголком рта и снова посмотрел на Наташины руки.) Наташа поставила на середину стола небольшой брикетик диктофона и нажала на нем кнопку записи. Игорь задумчиво уставился на начавшие вращаться в нем колесики и почесал щетинистую скулу.