Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Виа Долороза

ModernLib.Net / Современная проза / Парфёнов Сергей / Виа Долороза - Чтение (стр. 28)
Автор: Парфёнов Сергей
Жанр: Современная проза

 

 


К высокому плоскому заду пикапа тут же подбежал низенький, пожилой водитель в бесформенных брюках и синей затасканной безрукавке и суетливо распахнул дверцы машины. Виновато глянув на грязный пол, он растерянно заскребыхал в затылке заскорузлой широкой пятерней:

– Эх! Подстелить бы…

Каскадеры в нерешительности остановились – класть товарища на грязный пол машины они не решались. Рядом, тряся темным венчиком кудрявых волос, засуетился режиссер:

– Андреич! Ну, быстренько! Какую-нибудь чистую тряпченку или старую рубашку! Ну, давай, давай… Видишь, человеку совсем плохо!

Водитель полез в кабину, – принялся шарить по углам, рассеянно бормоча:

– Где ж я найду? Нету ж ничего…

Таликов стоящий за спинами каскадеров начал суетливо развязать тяжелую тесьму княжеского плаща. Развязал, сдернул плащ и, протиснувшись вперед, бросил его на темный пол. Затем отступил, пропуская каскадеров вперед, но в этот момент перед широким зевом пикапа вынырнул полненький режиссер и, проворно схватив с пола плащ, затараторил:

– Подождите… Это ж все-таки реквизит… Сейчас что-нибудь другое найдем… – он высунул голову из-за двери и крикнул пронзительно. – Андреич, твою душу! Быстрей!

Водитель, пятясь задом, вылез из кабины и беспомощно развел руками – нету ничего. Каскадеры продолжали бестолково топтаться на месте, врачиха со строгим лицом почему-то уткнулась стыдливым взгляд в землю. Разбившийся каскадер продолжал протяжно постанывать. Игорь сделал шаг к режиссеру и ткнул пальцем в скомканный у него под мышкой шелковый плащ.

– Можно…

Режиссер боязливо прижал плащ к груди.

– Зачем?

Глаза у Игоря сузились и загорелись в нетерпеливой злобе.

– Затем! – без замаха, он резко ударил режиссера в мясистый подбородок. Пузатенький режиссер, судорожно взмахнув толстыми руками, опрокинулся навзничь. Таликов нагнулся, деловито поднял плащ и, подойдя к распахнутым дверцам пикапа, снова расстелил его на грязном полу. Разбившегося каскадера в угрюмом молчании стали укладывать в пикап. Игорь повернулся и побрел через нескошенное поле к деревне. А в спину ему неслось истеричное:

– Сопляк! Ты уволен! Чтоб я тебя рядом со съемочной площадкой больше не видел…

Но Игорь лишь грустно усмехнулся.


На краю деревни, стоял дом-пятистенка, крытый старой потрескавшейся черепицей. Из трубы, над крышей дома поднималось сизоватое облачко дыма. Рядом с покосившимся голубым забором палисадника замер красный автомобиль.

"Аркадий приехал", – увидев знакомую "девятку", понял Игорь. Зайдя в дом, он прошелся по сумрачному скрипучему коридору, толкнул обитую черным дерматином дверь, и оказался в неширокой горнице. Пожилая женщина в длинном сарафане и застиранном переднике что-то споро ворошила длинным ухватом в растопленной печи. Услышав, как хлопнула дверь, она обернулась.

– А, Игорь! – мелкие морщинки разбежались по темному, словно переспелое яблоко, лицу. – Вот хорошо! А тут как раз к вам товарищ подъехал… Собирался уж идти вас искать…

Раздвинув матерчатую занавеску, из соседней комнаты вышел довольный, улыбающийся Аркадий.

– Ну-ка… Дайте-ка посмотреть на русского князя…

Окинув придирчивым взглядом друга, – его соболью шапку, кривую саблю, сапоги с задранными вверх носами, – кивнул удовлетворенно:

– Ничего, ничего! Кафтанчик, правда, бледноват и сапоги на офицерские смахивают… Но в остальном ничего… Шапка соболиная! Сабля! Пояс… Впечатляет…

Игорь стянул шапку с головы, повесил ее на большой алюминиевый крюк на стене и без особого энтузиазма поздоровался. Затем принялся стягивать черные яловые сапоги. Стащив, поставил их в закуток для обуви за печкой, надел домашние войлочные тапочки и поскрипывая половицами, прошел в соседнюю, отделенную занавеской комнату. Аркадий с недоуменным видом последовал за ним. Зайдя, поинтересовался:

– Случилось что, мин херц?

Игорь медленно опустился на обшарпанный стул.

– Закончилось мое кино, Аркаша… – он кисло посмотрел на друга. Затем, видя настороженный взгляд товарища, откинул перекрашенные в русый цвет волосы и стал рассказать о том, что недавно произошло на съемочной площадке. Аркадий, пока слушал его, стоял, мелко покусывая губы. Когда Игорь закончил, он, стараясь не встречаться с ним взглядом, бросил ядовито:

– Замечательно! Нет, просто замечательно…

Игорь грустно пожал плечами, – что тут, мол, поделаешь. Он тоже старался не смотреть на друга. После смерти Ильи, словно тонкая, едва различимая трещинка пролегла в отношениях между ними. Началось это сразу после того, как не состоялся подготовленный Аркадием концерт у Белого дома (его гениальная идея!). Игорь услышав, про спонсора и мэра, отказался выступать с какой-то непонятной и упрямой злобой. С большим трудом Аркадию удалось выудить у него подробности услышанного им за дверью разговора, но убедить Игоря выступить он так и не смог. (Ему пришлось потратить не мало усилий, чтобы потом объяснить устроителям концерта причину отказа Игоря – "знаете, погиб лучший друг… пропал голос… выступать сейчас просто не в состоянии".) Но на самом деле он был буквально раздавлен этим отказом… Подвести так спонсора и мэра! Для него это было настоящим ударом. Без объяснения причин Аркадий пропал на несколько дней – телефон его не отвечал и никто не знал, где он находится, но потом он так же неожиданно появился… Игорь сделал вид, что ничего не произошло, а Аркадий воодушевлено объявил, что Игоря хотят попробовать на роль главного героя в историческом фильме на тему допетровской Руси. Игорю, буквально бредившему российской историей, идея страшно понравилась – он согласился сразу, не раздумывая, глаза возбужденно заблестели… Но лучшим его ожиданиям так и не пришлось сбыться… Разгильдяйство и дилетантство на съемках буквально с самого начала начали выводить его из себя. Экономия, доходящая до скупердяйства портила лучшие кадры – костюмы, декорации, атрибутика, все это было сделано и подготовлено наспех, кое-как, так, что извращалась главная идея фильма… В добавок сценарий, довольно приличный вначале, был кардинально изменен режиссером и под конец герой Игоря напоминал лишь жалкую пародию на своего прежнего персонажа.

– Аркаш, ты ж знаешь, как я хотел сниматься в кино… – сказал Игорь грустно.

Но Аркадий, не дослушав, вдруг взвился в нетерпеливом и яростном крике:

– Игорь! Ты что, не понимаешь? Ты же меня подставил! Опять! Понимаешь? Сначала спонсор с мэром! Теперь режиссер… Я ведь к ним уже никогда не смогу обратиться! И не только к ним… Это же, цепная реакция…

У Игоря обескуражено вскинулась бровь.

– Ты только про одну мелочь забыл, Аркаша… – сказал он сухим и упрямым голосом. – Что этот твой спонсор – мерзавец и подлец…

Аркадий зло осклабился в ответ, – лицо у него судорожно передернулось, а на губах запрыгала саркастическая усмешка.

– Да? А кто здесь праведник? Ты праведник? Или я? Да даже, если предположить, что то, что ты тогда там в Белом доме услышал – правда…. И там, действительно, был Сосновский… Только предположить, заметь… Кому от этого стало хуже? Сосновскому? Нет! Это мне стало хуже! Понимаешь? Мне! Это мне теперь надо искать другого спонсора для твоей новой программы…

Игорь недовольно мотнул головой, стараясь стряхнуть упорно подкатывающееся к горлу раздражение.

– Аркаш… Ты знаешь откуда пошло выражение "деньги не пахнут"? – и его взгляд, устремленный на Аркадия неприязненно уперся товарищу прямо между темных бровей. – Нет? Это сказал император Веспасиан, когда решил в Древнем Риме обложить налогами общественные туалеты…

Аркадий капризно дернул ртом.

– При чем здесь это?

– Притом… Нельзя деньги делать из говна, а иначе у нас самыми уважаемыми людьми станут браток-рэкетир и чиновник-ворюга… – рот у Таликова неприятно сжался, вытянулся прямой и тонкой щелкой.

– Да? – язвительно скривился Аркадий. – А ты на это посмотри! Ты посмотри на эту нищету! – и дерганым жестом он обвел пространство вокруг. В комнате, где они находились, действительно, обстановка была неказистой. У стены стояла кровать с никелированными шарами, в углу на обшарпанной тумбочке громоздился старый телевизор. Были ещё сервант с мутной фарфоровой посудой, круглый стол на толстых ножках, несколько стульев, да подслеповатое зеркало над стареньким комодом, – вот и все… Из угла на скромное убранство комнаты большими, печальными глазами смотрел скорбный лик Богородицы.

– И так живет пол страны! – перекошенное лицо Аркадия неожиданно пошло большими красными пятнами. – А теперь ответь мне, мы что – войну проиграли? Нет! А раз нет, я лучше буду жить с ворами, чем в нашем гребаном идейном Совке… Понятно?

И подойдя к окну, он грузно уперся ладонями в холодный подоконник. В наступившей тишине стало слышно, как под оранжевым, матерчатым абажуром противно жужжит большая черная муха. Игорь угрюмо поскребыхал ногтем темную вышитую скатерть и произнес:

– Знаешь, Аркаша… Мне мой отец в своё время говорил… Запомни сынок: вор никогда не будет помогать тому, кого он обворовал, это закон вора… Подачку может бросить, коркой хлеба подкормить – чтоб не сдох… Но помогать не будет никогда… А мой отец, Аркаша, знал, что говорил… Он по сталинским лагерям пятнадцать лет вместе с ворами отсидел…

Аркадий молча стоял у окна и потеряно разглядывал густые заросли ирги в палисаднике.

– Я-то думал, что приеду к тебе, порадуюсь, – вдруг сказал он тусклым голосом. – Ну, нечего сказать… Порадовался… Ладно… – он обернулся. – Поеду я… Не провожай…

Пройдя на кухню, он сделал над собой усилие и все же улыбнулся гостеприимной хозяйке. Затем открыл дверь в сени и неожиданно наткнулся на дородную даму, которая торопилась протиснуться в комнату. Очутившись в горнице дама низким грудным голосом вопросила:

– Игорь Таликов здесь?

– Здесь, здесь… – усмехнулся Аркадий и, обогнув даму, вышел в коридор. Дама заметив Игоря за занавеской, произнесла глубинным, гулким голосом:

– Игорь! Режиссер просит вас срочно сдать костюмный реквизит!

Игорь не шелохнулся – смотрел, как за окном Аркадий садится в свою девятку.

– Сдам! – бросил безразлично.

– Если можно, побыстрее…

Игорь промолчал. Дама поняла, что ответа не дождется и, презрительно фыркнув, поторопилась исчезнуть, напоследок вороватым движением сдернув соболью шапку с крючка в прихожей. Отодвинув занавеску в комнату заглянула хозяйка.

– Игорь, а что это ваш друг такой обиженный ушел? Поссорились, что ль? – спросила она тревожно. Игорь, тяжело ссутулившись, ответил:

– Да нет… Так… Поспорили чуток…



Осень, как известно, переменчива…

Она подобно жеманной кокетке стремительно меняет свои наряды. Ещё вчера ее яркое солнце нежно ласкало теплыми лучами разомлевшую землю, а сегодня она-плутовка, уже оделась в вызывающе яркий наряд и окатила землю серым и холодным дождем. Промозглый ветер гнал по асфальту опавшие листья и бросал их под колеса автомобилей. Длинная кавалькада черных машин катила по загородному подмосковному шоссе. В окружении привычного кортежа сопровождения в Москву возвращался Михайлов – в подмосковном Огарево только что закончилась его встреча с президентами союзных республик.

Михайлов сегодня был доволен собою. В окружении лидеров республик он снова почувствовал себя президентом великой державы. Союзный договор, та последняя козырная карта, которая у него ещё оставалась и на которую он поставил все, на самом деле оказалась не такой уж слабой мастью.

"Против общесоюзного референдума так просто не попрешь! Этот козырь перебить трудно! – довольно думал он, развалясь на мягких креслах просторного лимузина, несшего его в Кремль. – Вот одно только плохо… Денег в союзном бюджете совсем нет… А на пороге зима, – у Советского Союза две трети территории Сибирь, без тепла никак… Поэтому очень, очень нужны деньги на отопительный сезон… Но только где их взять? Пока нет союзного договора требовать с республик нельзя – заартачатся и не станут подписывать союзный договор… Нельзя! Надо покамест выкрутиться без них… Как? Придется опять идти на поклон к дядюшке Сэму, клянчить – подайте на демократические преобразования… Неприятно, унизительно, но, видно, придется… Америка-то, правда, давать уже не хочет… Жмется… Забыли уже, как он им от Тихого океана кусок лакомый отрезал! Последний раз, когда были с Мжевадзе в Вашингтоне, Мжевадзе сделал "шаг доброй воли" – подошел к карте и резанул новую линию границы, отсек от союзной акватории ломоть размером чуть ли не в три Польши – нате, господа, пользуйтесь! А взамен, кстати, ничего тогда не попросил! Забыли уже, забыли! А ведь он не так уж много и просит… Да куда там! Вместо денег предлагают прислать советников… Да только на хрена ему советники? Советники! От своих отбою нет, хоть на экспорт отправляй! Ему деньги нужны! Деньги, вот что! Хорошо ещё хоть Германия несколько миллиардов марок на днях подкинула… Дружище Толь – молодец, не забывает сломанной берлинской стены… Вот только, все равно – маловато… Маловато будет! Надо ещё ко Всемирному банку обратиться или даже к валютному фонду – там ещё попросить… Брать кредиты, в конце концов, не так уж и плохо! Запад будет его поддерживать, хотя бы потому, что пока существует Союз есть и тот, кто будет эти кредиты возвращать… А нет Союза – нет заемщика… Так, что получается, что Западу Союз нужен… Кстати, и республикам тоже без Союза не обойтись… Потому, как не крути – нефть, газ, золото цветные металлы, все ж российское! Даже икра черная и та из России! Вот только есть тут одна закавыка… Республики ведь никогда не согласятся признать Россию главной среди них… По крайней мере никогда не сделают это публично, во всеуслышание. Время не то! Теперь ведь все хотят быть самостоятельными, суверенными! Хотя и понимают, что без России никак… Для них развал Союза – катастрофа, почище Хиросимы! Вот и получается, что он, Михайлов, ещё многим нужен – и рано, ой как рано, списывать его со счетов… Единственно, кто ему сейчас поперек горла, так это Бельцин! Но ведь и Бельцин не семи пядей во лбу – самодовольный, ограниченный выскочка! Сегодня на саммите, например, выставил себя перед всеми круглым идиотом!"

И Михайлов, вспомнив про сегодняшние события, довольно ухмыльнулся.


Бельцин начал артачиться с самого начала.

– Центр не нужен! – заявил он, сразу после того, как опоздал к началу саммита на двадцать минут… Михайлов пристально посмотрел на опоздавшего и, поправив, словно рыцарское забрало, очки на носу, произнес вкрадчивым голосом:

– Владимир Николаевич, надеюсь вы не хотите сказать, что вы против итогов общенародного референдума?

Бельцин смерил его презрительным взглядом, и отчеканил:

– Центр давно себя изжил… И морально, и идеологически! Нужен другой механизм взаимодействия между республиками… Без идейно-партийной подкладки, основанный на демократии, равноправии и взаимной выгоде!

Михайлов удивленно вскинулся.

– А разве кто-то против, Владимир Николаевич? Кто против демократии? – он обвел недоуменным взглядом молчащий форум, а затем опять повернул голову к Бельцину:

– "Демократия" ведь, Владимир Николаевич, насколько я помню, означает "власть народа"… А народ свою волю на референдуме выразил… Было решено сохранить единое государство, то есть оставить три кита – финансовую систему, внешнюю политику и армию! Я согласен – принципы объединения республик нужно обновить, но давайте не будем рубить сук, на котором сидим… Давайте изменим "федеративное" на "конфедеративное", но слово "государство" надо оставить!

– России это не подходит! – непреклонно отрезал Бельцин. – "Конфедерация", "федерация" и опять к Центру? Не пойдет!

Михайлов почувствовал, что саммит вот-вот сорвется, захлебнется, едва начавшись – все потонет в его пустых пререканиях с Бельциным, но тут ему на помощь неожиданно пришел казахский президент Абаев. Подняв большую, с темным ежиком голову, он произнес спокойно, глядя на Бельцина своими черными, слегка раскосыми глазами:

– Так, Владимир Николаевич… Конфедеративное устройство самое демократичное гособразование… Демократичней ещё никто ничего не придумал…

Бельцин, не ожидавший отпора именно от Абаева, у которого гостил перед самым путчем, обиженно поджал губы, но Михайлов почему-то поспешил возразить:

– Нет, товарищи… Демократия, так демократия… Если Владимир Николаевич знает более демократичные принципы государственного устройства, давайте его выслушаем…

Бельцину после этих слов насупился ещё больше – других принципов государственного объединения он не знал, но все присутствующие с вежливым вниманием уставились на него и надо было что-то отвечать.

– Ну, раз демократическое, – недовольно пробурчал он, – пусть будет конфедеративное!

Михайлов победно сверкнул тонкими стеклами очков.

– Вот и замечательно! – с энтузиазмом произнес он. – Раз уж мы так быстро договорились о государственном устройстве, предлагаю решить вопрос каким будет парламент у нашего государства. Предлагаю сделать парламент двухпалатным…

Но Бельцин уже успел оправиться после короткого конфуза и снова ринулся напролом. На лице его застыло упрямое выражение, а взгляд снова стал яростным и жестким. Предложение Михайлова привычно наткнулось на возражение российского президента:

– Нет! – твердо заявил он. – Парламент должен быть однопалатным! И избираться должен он из делегаций парламентов независимых государств!

По всей видимости, для себя он решил, что ему будет проще договориться со своими парламентариями, чем иметь дело с какими-то независимыми народными избранниками… Но Михайлова, казалось, это обстоятельство отнюдь не смутило:

– Подождите секундочку… – произнес он спокойно, устремив на Бельцина внимательный и несколько снисходительный взгляд. – Правильно ли я вас понял, Владимир Николаевич? Вы предлагаете, чтобы парламент выбирался на принципах равноправия из депутатов парламентов союзных республик?

– Именно так! – жестко отрубил Бельцин.

– Хорошо! – согласился Михайлов и, оглядев притихший форум, сказал:

– Товарищи… Если все готовы поддержать предложение Владимира Николаевича…

Все промолчали… Бельцин довольно откинулся на спинку стула. И только Микола Травчук – президент Украины, осторожно почесал свой мясистый нос и насупился, – что-то в поспешном согласии Михайлова его насторожило. Вдруг выражение его лица стало меняться с задумчивого на растерянное и он перевел изумленно выпученные глаза с Михайлова на Бельцина:

– Погодь, погодь, Владимир Николаич! Це шо ж тогда выйдет? От той Киргизии с Туркменией, у каких народу-то всего шесть миллионов, будет сто депутатов… И от Украины с Россией, у которых двести миллионов, тоже сто?

– Как сто? Почему это сто? – непонимающе дернул головой Бельцин.

В глазах у Михайлова запрыгали насмешливые искорки.

– Ну как же вы хотели? Раз равноправие, тогда так – ото всех поровну!


Возвращаясь теперь из Огарево, Михайлов с удовольствием вспомнив побагровевшую в тот момент физиономию Бельцина. Не удержав улыбки, он довольно посмотрел в окно – правительственный кортеж как раз подъезжал к Крымскому мосту, но вдруг улыбка у него стала таять, сдуваться, как проколотый баллон автомобиля, и в конце концов превратилась в брезгливую гримасу. Михайлов заметил, что около здания Центрального Дома художника на мокрой траве валяются памятники Дзержинскому, Свердлову и Калинину. Тут же лежали поверженные пастух из Дагестана, Зоя Космодемьянская и пионер с горном. По поверженным скульптурам лазали девчонки и мальчишки. Михайлов поморщился, словно увидел что-то неприличное и поторопился отвернуться.

"Некрофилы! – с отвращением подумал он. – Опять отдали на поругание свое прошлое и даже не понимаем всей безнравственности этого! Для осознания того, что с нами произошло, нам понадобится еще лет сто пятьдесят, а может и двести, а мы так торопимся побыстрее открестится ото всего, оплевать, исчернить!"

Но тут мысли Михайлова были прерваны раздавшимися позади пронзительными завываниями сирен. Обгоняя его, по встречной полосе, сверкая мигалками спецсигналов, пронеслась кавалькада из черных ЗИЛов с российскими триколорами на капотах, – это в Кремль возвращался Бельцин…


После путча Бельцин тоже перебрался за высокие кремлевские стены…

Не гоже президенту России обретаться где-то на задворках, за Садовым кольцом, решил он – слава богу, не бомж какой-нибудь… Раз уж президент, значит, и резиденцию должен иметь в Кремле, как и положено главе России!

Михайлову волей-неволей пришлось с этим согласиться и теперь в Кремле было два президента: Михайлов – в первом корпусе, под куполом с красным флагом, Бельцин – в четырнадцатом, рядом со Спасской башней, под триколором на крыше.

Оказавшись за толстыми кремлевскими стенами, Бельцин направился в свою резиденцию – туда, где на четвертом этаже располагался его новый президентский кабинет. Он был раздражен. Даже очутившись у себя в кабинете не смог сразу успокоиться. Ему вдруг почудилось, что из-за широких кремлевских окон на него с укором смотрит усталая Россия. Зеленым шпилем Спасской башни, ребристым хребтом кремлевской стены, причудливыми, словно точеными, маковками собора Василия Блаженного, заглядывает она к нему в кабинет, а он – сильный, умный, чувствует себя беспомощным, как спеленатый младенец! Это он-то! Он! Первый президент России, который сумел переломить хребет коммунизму, одолеть путч, и он ничего не может сделать? Немыслимо… Невозможно! А все потому, что на верху продолжает сидеть этот прыщ Михайлов! Ни доверия, ни силы воли уже не осталось, все растранжирил (свои и те предали!), но все равно упрямо молотит, как заезженная пластинка, про единый и нерушимый Советский Союз… Все его управление теперь сводится к одному только – "Дай"! На это– дай! На то – дай! А народу-то скоро жрать будет нечего!

Бельцин раздраженно дернул головой, отряхивая с себя мрачные мысли, но они возвращались, лезли назойливыми червяками, множились.

"А ведь самое страшное, – думал он, мрачно расхаживая по кабинету, – что вся система такая гнилая… И все потому что наверху оказывались не те, кто работать умел, а те, кто умел нести ахинею про светлое коммунистическое будущее! "От каждого по возможностям, каждому по потребностям!" Бред… Идеология паразитов! Все и построено-то только на том, чтобы отобрать у трудяги, у того, кто работать умеет, и отдать нерадивому. И хотя все всё прекрасно понимали, все равно упорно топали за этой утопической химерой целых семьдесят лет! Добились таки своего… Отбили у людей желание работать, отучили землю давать урожаи, захламили, испоганили все отходами первобытной промышленности! Теперь вот надо выбираться, а как? Как тут выбраться, когда связан по рукам и ногам?"

Бельцин зашел в комнату отдыха, что примыкала к рабочему кабинету и открыл полированную створку бара. Ухватив оттуда початую бутылку водки, плеснул себе щедро в высокий фужер, зажмурился и опрокинул разом фужер себе в рот. Алкоголь холодным огнем обжег горло. Отставив пустой бокал в сторону, Бельцин взял со стола душистый толстый тульский пряник и, отломив половину, зажевал, не чувствуя вкуса… Легче не становилось… Подумалось – отхватил кусок, вначале аж дух захватило! Шутка ли? Не край, не область… Россия! От одного названия – мурашки по коже… Махина, силища! А на самом-то деле – оболганная, обворованная, униженная!

Вернувшись обратно к себе в кабинет, Бельцин угрюмо уселся за стол. Ему вдруг вспомнился отец, работяга-кулибин, который всю жизнь мечтал изобрести автомат для кладки кирпича. Вспомнилась и наука отцовская, преподанная ему в детстве. Хорошая была наука, жизненная… Хоть и жестокая очень. Церемониться отец был не приучен. Чуть что не так, ремень из сыромятной кожи из портов вон, и брякнет короткое, кивнув на лавку в сенях:

– Ложись!

Ляжет Бельцин-младший на лавку, заголит костистые ягодицы, палец промеж зубов закусит, чтоб не стонать, и примется отец охаживать родное чадо, входя в раж от его упрямого молчания. И только однажды, отходив сына таким образом, сказал ему словно извиняясь:

– Прости, сынка! Не по злобе я тебя уму-разуму учу… Не я, так другие тебя жизни научат! Да токмо их наука будет ещё злее, ещё беспощаднее… И за что, да почему никто объяснять не будет! Жизнь она такая – без зубов, да без кулаков нельзя! А на меня ты не сердись! Не сердись! – повторил он, упрямо не замечая, что у сына струйка крови сочится из прокушенного пальца. – Жалеть себя последнее дело, это удел нытиков и неудачников… Будь ты семи пядей во лбу – ничего в жизни не добьешься, коли через "не могу" переступать не научишься! Ежели трудно – ты зубы сожми и молчи, а от своего не отступай, только так можно чего-то в этой жизни добиться! Вот такая тебе, моя наука, сын!"

Сказал и вышел… И подишь ты! Вроде бы и наказали, и пребольно, а вроде бы как и похвалили? И черт его знает, то ли обижаться, то ли гордиться…

Вспомнилось все это – далекое, сейчас президенту России, всплыло в памяти… Как на фотографии явилось вдруг перед глазами отцовское лицо – строгое, в суровых складках – глядело пристально, будто спрашивая: "Что, сын… Неужто не выдюжишь, не вытянешь?"

Голос по селектору прервал размышления президента России.

– Владимир Николаевич, к вам Чугай просится… Пропускать?

Бельцин, стряхивая наваждение, щелчком нажал пластмассовую клавишу.

– Пропускайте!

В кабинет юрким угрем проскользнул Тимур Чугай. Полноватое лицо расплывается в почти гагаринской улыбке. Импозантен, как всегда. Костюм – как влитой, белоснежный воротничок охватывает французский шелковый галстук – синий, весь в модных коричневых завитушках. В руках – несколько листов.

– Не помешаю, Владимир Николаевич?

Бельцин сердито мотнул головой на стул.

– Не юродствуй, Тимур Борисович! Заходи – раз пропустили!

Чугай, поняв, что президент не в духе, поспешно убрал улыбку с лица. Подошел, уселся, выложив перед собой принесенные листы и спросил осторожно:

– Владимир Николаевич… Как Огарево прошло?

Бельцин состроил недовольную мину.

– Плохо! Пришлось пойти на большие уступки! (Он угрюмо нахохлился, косит недобро, исподлобья.) У нас теперь, Тимур Борисович будет сложная задача… Михайлов занимается пустопорожней болтовней! На него ориентироваться нечего… Надо начинать самим реформы двигать, без всякой там оглядки… Понимаешь?

На Чугая был брошен острый, пытливый взгляд. Чугай понятливо кивнул – полноватое лицо его зачерствело, посерьезнело, но в хитрых глазах сверкнула тонкая чертовщинка.

– Понимаю… Только, Владимир Николаевич, можно выскажу кое-какие свои соображения? Двигать-то с кем? С таджиками? С туркменами? Да они же ещё в мезозое живут…

Бельцин раздраженно махнул рукою.

– Перестань, Тимур Борисович! Это я все и без тебя знаю…

Но Чугай не смутился:

– Владимир Николаевич… Я боюсь показаться назойливым, но, на мой взгляд, сейчас существуют фантазии и реалии. Фантазии – это то, что мы продолжаем жить в Советском Союзе, а реалии – что республики уже давно решили быть самостоятельными. И тут уж ничего не поделаешь… Я тут с собой кое-что принес. Вот послушайте!

Он придвинул к себе выложенные перед и пояснил коротко:

– Это Солоницын пишет… Наш самый известный диссидент…

Затем, уткнувшись в бумаги, нашел требуемый абзац, принялся читать:

– "Советский Союз развалится все равно, и выбора тут по настоящему нет, и обсуждать тут нечего, успевай только поворачиваться побыстрей, чтобы этот процесс не превратился в неуправляемую лавину и не похоронил нас под своими обломками". И вот ещё… Далее… "Надо безотложно объявить, что три прибалтийских республики, три закавказских, четыре среднеазиатских, и Молдавия, которая больше к Румынии тянется – это не Россия вовсе! Поэтому ежели кто-то из этих республик заколеблется, мы сами со всей решительностью должны объявить об их отделении… Нечего тянуть взаимное обременение, оно давно уже назрело!"

Перестав читать, Чугай вскинул голову и посмотрел на Бельцина.

– Видите, Владимир Николаевич? Это пишет человек, живущий в Америке… Оттуда, оказывается, все гораздо лучше видно…

Заметив, что Бельцин все ещё продолжает угрюмо молчать, он торопливо, не останавливаясь (лицо вдруг стало похожим на хищную мордочку то ли лисы, то ли хорька) сказал:

– Владимир Николаевич… Нет у нас сил на Империю… Время империй прошло! Сейчас надо честно признаться – не выгодно нам создание союзных органов, все свои проблемы Россия может решить и без Михайлова! Если мы хотим развиваться, надо прекратить финансировать союзные структуры… А если сохраним ресурсы для себя, то скоро, очень скоро сможем выйти на уровень развитых стран… А республики к нам ещё прибегут, некуда им бежать, и даже о границах тут спорить нечего! Черт с ними, в конце концов, с границами… В тяжбах о них можно всю жизнь барахтаться, да только зря время потеряем и в нищете и разрухе погрязнем. Владимир Николаевич… Надо делать этот шаг… Трудный, непростой, но необходимый! Сумел же в свое время Черчилль отказаться от Индии, а де Голь от Алжира. Кто их теперь за это осудит?

Бельцин, выслушав Чугая, усмехнулся одними губами:

– Это все слова, Тимур Борисыч. Слова… А мне экономическая программа нужна! Ясно? У тебя, кажется, целый институт есть. Вот и действуй! Но программу мне дай!

Последнее слово Бельцин произнес резко, как гвоздь в доску забил. Чугай нетерпеливо ерзнул на стуле.

– Владимир Николаевич… Собственно за этим я ведь и пришел! Задачка, конечно, непростая… (У Бельцина грозно поджались губы и Чугай тут же поспешил добавить.) Но меня приглашают на международный экономический форум в Швейцарию… – он проворно вытащил из-под принесенных листов длинный узкий конверт с целлулоидным окошечком для адреса и пододвинул его Бельцину. – Там собирается вся мировая экономическая элита… Лучшего места для привлечения специалистов и придумать нельзя…

Бельцин сначала посмотрел на конверт, затем искоса на Чугая. Подумал:

"Глубоко копает! И кругозор есть, и работать умеет… Далеко пойдет, если волю дать… А может и стоит дать? Пусть пройдоха и свой карман при случае не забудет, но если нужно – в лепешку расшибется, а дело свое сделает! А что не прост? Даже хорошо… В политике простачки не выживают…"


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35