Виа Долороза

– Ну а, если я все же откажусь? – спросил бы с затравленным видом Борис Моисеевич, неуютно поеживаясь при этом.

– Тогда решение вопроса может затянуться и все равно появятся некоторые формальности, которые надо будет как-то урегулировать. Вот только… Реализовывать ваш план вполне может статься будет уже совсем другой человек. Поверьте, на тех условиях, на которых мы с вами сотрудничаем, готовы работать многие… Очень многие… А на счет компромата, должен вам сказать, что компромат делается не так … Компромат – это факт правонарушения… Не важно по отношению к кому: к семье или государству… Но мы же ничего подобного от вас не требуем… И, уж поверьте мне, если бы нашим спецслужбам понадобился на вас компромат, его бы давно уже нашли… Или сделали… Хотя бы на основании тех сделок с машинами, которые вы уже провели… Вспомните, например, про уплату налогов…. Точнее, про их неуплату… Неуплата налогов, как вы помните, может быть вполне приравнена к хищениям в особо крупных размерах. Так что…

И Маген, чуть улыбаясь, выжидательно посмотрел бы на Сосновского.

Все это Маген, конечно, мог бы сказать… Но! Ничего этого он говорить не будет… Нет, не будет… Не скажет он и том, что нотариус с Бермудских островов Джефри Гуден, зарегистрировавший его офшорную фирму умер за два месяца до этого, и о том, что Генри Делеван и Ричард Гриффитс, владельцы фирмы, которых Сосновский никогда не видел, но тем не менее выдавшие ему доверенность на её управление, не проходят по спискам социального страхования, и этого он тоже не скажет. Не скажет, что все его счета за границей могут быть в любой момент арестованы – не случайно ведь всё оформлялось через фирму "Серебряный бор", которая находится она на улице Сретенка…

Не скажет, просто потому что Борис Моисеевич находится на своем месте. На том месте, которое ему отвели в этой игре, и он вдохновенно играет ту роль, которую ему поручено играть… Поэтому не нужна Магену на самом деле подпись на этом документе – гораздо важнее, чтобы Борис Моисеевич продолжал делать, то что он сейчас делает, – делать спокойно, без шараханий и метаний, не боясь, что богатство, которое столь неожиданно упало ему в руки, вдруг исчезнет. Потому, что чем больше в этой стране, таких, как Борис Сосновский, тем меньше будет современных танков у арабских диктаторов, обосновавшихся рядом с границами Израиля, тем меньше будет взрывов на улице израильских городов, тем меньше будет выстрелов из "калашниковых" в дозоры израильских солдат. Вот именно поэтому Маген ничего ему не скажет… Все это за несколько мгновений пронеслось у Якова Магена в голове. Он еще раз взглянул на Бориса Моисеевича, затем просто убрал листки в свой дипломат, словно давая понять, что не собирается загонять Сосновского в угол.

– Хорошо, Борис Моисеевич, – произнес он спокойно, замечая, как Сосновский сразу обмякает, словно сдувшийся шарик. – Я думаю, в течение недели мы этот вопрос решим… Я позвоню вам сам… У вас есть телефон в офисе? Хорошо… Решение будет окончательным и обсуждать мы его с вами не будем… При положительном решении вы всё так же обращаетесь в "Альгемайнен дойче банк" и получаете там свой кредит… Да, и кстати… Вот ещё, что, Борис Моисеевич… У меня к вам будет просьба… Дело в том, что Самуил Яковлевич достаточно известный человек в московской общине, так, что вы поддерживайте с ним связь… И постарайтесь играть в ней более-менее заметную роль, договорились? Самуил Яковлевич, хоть и несколько своеобразный человек, но, думаю, вам будет интересно с ним общаться…

Потом Борис Моисеевич сидел на небольшой кухне, где на стене что-то негромко говорило дешевое трехпрограммное радио, а на столе стояли красивые чашки в цветастых блюдечках… Чашки были новые, из тонкого дорогого фарфора и смотрелись немного странно при общей скромности квартиры. "Подарок, наверное",– глядя на них, почему-то подумал Борис Моисеевич. Посредине старого стола в стеклянной вазочке была выложена свежеиспеченная маца, рядом с ней была поставлена пиала с яблочным джемом. Около плиты, несмотря на теплый летний день, в теплой вязанной кофте и коричневом домашнем платье стояла маленькая женщина, чьи пышные, слегка вьющиеся волосы были собраны сзади в неопрятный, выбивающийся в разные стороны, пучок…

"Эсфирь Давидовна…",– представил супругу Самуил Яковлевич.

Господин Маген к этому времени уже ушел. Самое странное, что супруга Самуила Яковлевича называла его как-то совсем домашнему – Яков Романович. Это было столь необычно, что Борис Моисеевич невольно поразился, – он почему-то никак не мог себе представить, что господин Маген может иметь отчество, которое к тому же будет звучать столь буднично.

Перед тем как уйти господин Маген попросил:

– Самуил Яковлевич, пусть Борис Моисеевич тут ещё побудет, не возражаете? А то, знаете ли, перестройка – перестройкой, но пусть лучше все думают, что с Борисом Моисеевичем я познакомился у вас… Хорошо?

– Хорошо, хорошо, – растерянно затряс седой шевелюрой Самуил Яковлевич. Проводив господина Магена до двери, он шаркающей походкой вернулся обратно и, подозрительно скосив взгляд на Бориса Сосновского, поинтересовался осторожно:

– Простите, а если не секрет, то чем вы занимались, до того, как начали торговать автомобилями?

– Ничего секретного… – с добродушной улыбкой, ответил Борис Моисеевич, стараясь, чтобы его ответ прозвучал, как можно более откровеннее и убедительней. – По специальности я математик… Точнее занимался теорией математического анализа… Имею несколько научных трудов… Издавался в Германии и США…

Самуил Яковлевич облегченно вздохнул и тлеющий уголек настороженности исчез в его глазах.

– О, гармония цифр! – воскликнул он успокоено. – Понимаю! И научные звания какие-нибудь имеете?

– Доктор математических наук…

– Н-да! В какое непростое время мы живем! Математик занимается продажей автомашин… Какая метаморфоза! Фирочка, ты слышишь? – Самуил Яковлевич обернулся к супруге, словно призывая ее в свидетели. – Борис Моисеевич, оказывается, у нас известный ученый!

С подобревшим видом он взял со стола большой фарфоровый чайник, и принялся разливать ароматный чай по чашкам. Чай у него закапал на стол. Эсфирь Давидовна отобрала чайник у супруга и заявила строго:

– Моня… Дай я всё сделаю…

Она стала разливать чай по чашкам сама. Самуил Яковлевич безропотно подчинился супруге, но тут же заговорщески наклонился к Борис Моисеевичу и произнес шепотом:

– Подождите! У меня есть одна вещица, которая должно быть вас заинтересует… – он хитро улыбнулся и добавил. – Лобачевский… Издание прошлого века… Сейчас принесу…

Громко шлепая тапочками по полу он направился в комнату, а через несколько минут вернулся, держа в руках книгу в темно-коричневом потертом переплете.

– Вот она! – благоговейно сказал он и осторожно передал книгу Сосновскому. – Теперь мало кто знает, что теория Лобачевского в прошлом веке – это приблизительно то же, что и теория относительности Эйнштейна в веке двадцатом…

Борис Моисеевич осторожно взял книгу в руки и стал ее рассматривать. Позолоченные буквы на коленкоровой обложке почти истерлись и теперь лишь едва угадывались по тусклому тиснению. Борис Моисеевич, положил книгу на ладонь, аккуратно открыл ее и начал листать пожелтевшие хрупкие страницы.

– Только, пожалуйста, аккуратнее, – с трепетом в голосе произнес Самуил Яковлевич.

Борис Моисеевич молча кивнул. Текст в книге был старый, с буквами "ять", "ижицей", на некоторых листах были изображены треугольники, прямые, кое-где на полях остались бледные коричневые пятна. Листы давно сморщились от попавшей на них некогда влаги.

– И эту книгу я достал знаете где? – спросил Самуил Яковлевич с каким-то нервным воодушевлением. – На пункте сбора макулатуры! Нда-с… Представляете, выменял на пачку "Беломора"! И ведь не только её… Чуть ли не треть моих книг – это книги, которые их хозяева выбросили или сдали в макулатуру! Нет, вы представьте себе, сдавать в макулатуру Имануила Канта или Лессинга, чтобы получить какого-нибудь там Флеминга или Чейза? Это Готхольда Эфаима Лессинга, основоположника немецкой классической литературы! Да эту книжку мог держать в руках современник Фридриха Великого, Фонвизина, Державина! И такое богатство сдавать на вес! Кощунство! Нет… Я вам даже больше скажу… Преступление! Нда-с! К сожалению, чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что люди не ценят, то что имеют! И это, знаете ли, не только к книгам относится… Вы думаете мы плохо живем, потому что стало трудно достать колбасу в магазине? Не-ет! Я вам так скажу, я уже старый человек и многое видел, – мы уже забыли, что такое жить плохо! Нда-с! Люди, которые могут себе позволить сдавать в макулатуру такие книги, живут роскошно, я вам скажу, просто роскошно!

И Самуил Яковлевич так яростно затряс своей седой волнистой гривой, что очки на носу у него возмущенно запрыгали.

Последующие несколько дней Борис Сосновский ждал… Нет, он не сидел без дела – он успел заказать на заводе новую партию автомашин, договаривался о продаже автомобилей, налаживал связи. Начал организовывать несколько автомагазинов в столице. И все же он ждал… Это подспудное, ноющее чувство тяготило его на протяжении нескольких дней… Он ждал… Ждал этого звонка, который раздался в офисе ровно через неделю, после того, как он встретился у Самуила Яковлевича с господином Магеном.

– Добрый день, Борис Моисеевич – услышал он в трубке знакомый голос Якова Магена. – Ваш вопрос решен… Можете обращаться за кредитом…

Сосновский сглотнул подступивший к горлу комок и почувствовал, как громко колотится внутри сердце, отдаваясь гулкими ударами в голове и груди. Казалось, эти удары звучат подобно колоколу и слышны даже на другом конце телефона, а из глубины сознания медленно, как вода в шлюзе, но все более и более уверенно, заполняя его счастливым и радостным зудом, поднималось: получилось! Получилось! Значит теперь можно было начать реализовывать свой план, который он придумал неделю назад! Борис Моисеевич ещё несколько секунд держал трубку около уха, в которой раздавались только короткие гудки, а затем, стараясь справиться с волнением, набрал номер директора автозавода:

– Виктор Васильевич? Добрый день! Борис Моисеевич Сосновский беспокоит, – он отметил, что голос его снова звучит ровно и спокойно. – Есть интересное предложение… Организовать ассоциацию, которая могла бы отстаивать интересы автопроизводителей… Нет… По телефону не хотелось бы… Сегодня к концу дня? А мы могли бы назначить более точное время… На двадцать тридцать? Нет, не поздно… Буду! Спасибо…

Вечером, к назначенному времени Сосновский был в кабинете директора.

Посредине директорского кабинета тяжело громоздился буквой "Т" длинный стол. На нем умещались несколько телефонов и пульт селекторной связи. Французские шторы ровными волнами закрывали унылый серый заводской пейзаж за окнами. В углу, позади кресла директора стояло на подставке красное знамя завода, чуть выше на стене висел портрет Михайлова. Сразу бросалось в глаза, что этот, портретный Михайлов несколько отличается от оригинала – на портрете родимого пятна на темени у Михайлова не было.

"Как же мы всё-таки привыкли всё ретушировать!" – подумал про себя Сосновский, скользнув ироничным взглядом по приукрашенному, закованному в позолоченную рамку изображению.

– Добрый вечер, Виктор Васильевич! – произнес он с вежливой улыбкой, увидев, как к нему тяжелой, натруженной походкой направляется хозяин кабинета.

– Добрый-то он добрый… Если он, конечно, добрый, – меланхолично произнес директор. Серые мешки у него под глазами тяжело набрякли, выдавая накопившуюся за день усталость. – Ну, и что там у вас за идея, Борис Моисеевич? – спросил он без всякого энтузиазма и показал широкой, как лопата, ладонью на стул. – Присаживайтесь…

Сосновский, усевшись за стол, сцепил перед собой волосатые, нервные руки, и быстро и нетерпеливо принялся говорить, поедая при этом директора глазами.

– Идея интересная! Интересная и выгодная заводу, Виктор Васильевич! Сейчас ведь, насколько я знаю, дело не столько в долгах завода, сколько в долгах московского правительства, правильно?

– Ну… В некотором смысле… – тугим басом прогудел директор.

– И сам завод, как мне кажется, эту проблему решить не может, – продолжал Борис Моисеевич с напористой уверенностью. – Союзное и российское министерства от этого процесса устранились… Поэтому-то, Виктор Васильевич, нужна такая структура, которая могла бы эти проблемы решить… Объединив при этом всех заинтересованных лиц… А заинтересованные лица – это ведь не только завод… Это и московское правительство, и потребители, которые хотят, чтобы завод выпускал продукцию… Вот поэтому я и предлагаю учредить Московскую Автомобильную Ассоциацию… МААС сокращенно…

Директор вместо ответа, усмехнулся недоверчиво, – бросил на Сосновского взгляд из под густо взъерошенных бровей, полный плохо скрытого недовольства и выдавил, словно, через силу:

– Ну, а изюм – то в чем? Ну, организуем мы эту ассоциацию… А чем она заводу-то сможет помочь… Правильные слова говорить? Этого мы и сами умеем… Этого сейчас везде полно… Лучше только чего-то не становится…

– Изюм? – Сосновский налег узенькой грудью на широкий директорский стол. – А изюм, с вашего позволения, в том, что ассоциация сможет расплатится с долгами московского правительства… Думаю, я смогу получить кредит на их погашение… А в обмен на погашение долга ассоциация станет доверенным лицом московского правительства на заводе… Конечно, администрация Москвы за это наверняка потребует выполнения кое-каких дополнительных условий: обеспечить там бесперебойное функционирование, не снижать темпы выпуска, социальные гарантии, ну и так далее… Это всё решаемо… А главный "изюм", как вы говорите, в том что все будут довольны… Смотрите… Первое: Москва сможет опять закупать в автобусы и обновлять свой автобусный парк, второе – она избавляется от ответственности за автозавод, который является сейчас только обузой. И третье – завод уходит от зависимости от московского правительства и сможет нормально начать выпускать продукцию… И, наконец, что тоже не мало важно, – вы, Виктор Васильевич, остаетесь практически полноправным хозяином завода… Так что прямая выгода для всех! Но я, конечно, не авантюрист и не альтруист… Кредит надо гасить, а гасить его можно только за счет будущих поставок завода. Поэтому в положении об ассоциации необходимо записать, что она имеет преимущественное право на реализацию продукции завода, – и видя колебания директора, Сосновский проникновенно добавил. – Кстати, Виктор Васильевич, у меня появилась возможность договорится о поставках еще десяти тысяч комплектов зажигания… Это вопрос практически решенный…

Директор после этих слов напряженно засопел, сердито отвернул голову в сторону, стараясь не встречаться с Сосновским взглядом. Порывшись у себя в кармане, он извлек оттуда скомканный платок и начал обстоятельно вытирать им свою короткую бычью шею. При этом он думал с неприязненнью:

"Вот, хорек! За восемнадцать миллионов решил получить целый завод! Таракан пархатый! Такой везде пролезет… А ведь знает, сукин сын, что мне блоки зажигания позарез нужны, держит ими меня за горло… А у завода сейчас положение, действительно, – дерьмо… Харитонов, под этим соусом, может запросто меня ковырнуть… А скинут – с чем останусь? Трехкомнатная квартира в центре? На книжке сорок тысяч! Что такое сегодня сорок тысяч? Бумажки! Кто знает, что завтра будет? Доллары нужны, доллары!… Доллары они и в Африке доллары! Ну, а если всё-таки организовать эту ассоциацию, тогда что? Кресло мне в этом случае оставят, – это понятно… Но всё равно – деньги, деньги надо делать! Сейчас всё деньги решают… Без денег – ты полное говно и никому твои былые заслуги не нужны… Нет, надо будет ещё поторговаться с этим прощелыгой! Тут главное не суетиться, не торопиться – хорошее дело должно вылежаться… А с этим тараканом мы ещё поговорим… Поговорим…"

В это же время Борис Моисеевич тоже пристально изучал директора, сохраняя на лице невозмутимое выражение.

"Ну, этот-то битюг, согласится – никуда не денется, – проницательно думал он. – Подергается, подергается, но никуда не денется… Некуда ему деваться! Он хоть и не семи пядей во лбу, но это-то понимает… Он ведь до этого кресла не своим умом дошел, а лапой волосатой – это и без микроскопа видно. Я б на его месте озолотился давно, а он заперся в своем кабинете и ни хрена сделать не может… Типичный совковый функционер – и хочет, и не может! Импотент! Привык, что за него всё сверху решают… Но это даже хорошо! Будь на его месте кто-нибудь другой – пооборотистей, да по проворней, зачем бы я тогда был нужен… Но этому битюгу ещё кусок придется кинуть… Пускай заглотит поглубже! Чего он там ещё хочет? Гарантий, да долю для себя от сбыта… Ладно! Гарантии можно будет и в документах ассоциации прописать, а вот со сбытом… Да и со сбытом тоже всё понятно – из тех десяти миллионов, что я запланировал на накладные отдать ему два и пусть заткнется… Или два это слишком много? Пусть уж лучше один – ему и одного хватит… За глаза!"

И, словно спохватившись, Борис Моисеевич с досадой шлепнул ладонью об стол, сетуя на свою растерянность.

– Да! Чуть не забыл, Виктор Васильевич… По моим скромным подсчетам учредители Ассоциации смогут получить в виде дивидендов за год около миллиона долларов… Каждый, естественно…

"Ну вот… Это другое дело!" – и глаза директора под приспущенными шторками век удовлетворенно блеснули. – А то все – "погашение долга правительства Москвы, обеспечение социальной защищенности!" Не надо здесь никому лапшу вешать! Таракан, бляха-муха!" И повернув одутловатое, тяжелое лицо к Сосновскому, спросил размеренно:

– Ну и кто же будет учредителем этой Ассоциации?

– Кроме завода и правительства Москвы, учредителями будем я, вы и мэр Москвы… Если он согласится, конечно…

"Согласится, согласится! Я этого хмыря давно знаю…" – со спокойной уверенностью подумал про себя директор, оценивающе поглядывая на возбужденного Бориса Моисеевича.

Но в слух спросил:

– В качестве руководителя Ассоциации, я так понял, вы видите себя?

– Да… Вас в качестве вице-президента… А Харитонова в качестве Председателя наблюдательного совета…

Директор, помолчал, отвернулся к аппарату селекторной связи и нажал на нем квадратную белую кнопку, сказал в микрофон. – Наташенька, приготовь-ка нам чайку…

А затем, повернулся к Сосновскому:

– Ну? Что будем делать?

– Думаю, надо позвонить мэру Москвы, – сказал Борис Моисеевич и нетерпеливо заерзал на стуле. Директор, казалось, на некоторое время задумался. В этот момент в кабинет вошла секретарша, – внесла поднос с чаем и печеньем. Лицо у нее было белое, гладкое, успокоенное в безмятежной сытости. Такие лица бывает только у людей, полностью довольных жизнью. По виду ей было немного за тридцать. Черная юбка плотно обтягивала крупные ягодицы, под розовой блузой выпирали крепкие, сильные груди. Сосновский, взглянув на нее и подумал, что у такого директора должна быть именно такая секретарша – дородная, в теле, совсем не то что нравится молодым – длинноногие и худосочные. Секретарша дежурно улыбнулась и выставила с подноса на стол чашки.

– Спасибо, Наташенька, – сказал директор. Секретарша вышла, покачивая крутыми бедрами, а директор взялся за телефон и набрал телефон мэрии.

– Приветствую, Павел Гаврилович, – сказал он в трубку. – Да, это я беспокою… Да, вот все в заботах, в делах… Обстановка? Сложная… Но руки не опускаем… Работаем… Собственно потому и звоню… Тут появилось интересное предложение… На меня вышли предприниматели… Предлагают организовать автомобильную ассоциацию, которая может погасить долги Москвы перед "Икаром". Что просят? Чтобы на время погашения долга ассоциация стала представителем московского правительства на заводе. А что предлагают? Хороший вопрос, но думаю лучше не по телефону…

Сосновский, быстро вырвал листок из блокнота, написал на нем: "4 Волги для мэрии" – и показал его директору.

– А вот, тут помимо всего прочего предлагают безвозмездно передать мэрии четыре "Волги", – бодро сказал директор в телефонную трубку. – Мало?

"и Мерседесс", – быстро приписал на листе Сосновский.

– И Мерседес ещё… Представительский… – невозмутимо добавил директор. – Нормально? Когда вас ждать Павел Гаврилович? На следующей недельке во вторник… Хорошо… Мы подготовимся…

"Черт! Я не говорил представительский!" – кусая с досады губы, подумал Сосновский, но директор уже положил трубку. Обернувшись, произнес с доверительными нотками:

– Ну, Борис Моисеевич… Считай, дело сделано! Кстати, что ты там на счет десяти тысяч блоков зажигания говорил?

Сосновский даже не удивился, что директор так быстро перешел с ним на "ты".

Двухнедельные гастроли по Сибири завершились и теперь Игорь Таликов вместе со своей группой возвращался обратно в Москву… В московском аэропорту Домодедово их встречал Аркадий Резман. После принятых в таких случаях объятий, дружеского похлопывания по плечу, неказистых шуток и взаимного подтрунивания, багаж и аппаратура были получены, дружно перетащены и расфасованы по машинам и коротенький кортеж, состоящий из старого УАЗика и красной девятки Резмана, в которую скопом набились музыканты ансамбля, катил по Каширскому шоссе в сторону Москвы.

– Ну, как отгастролировали? – весело спросил Аркадий. – Чего было интересного?

Таликов, занявший место рядом с водительским, был немногословен. Слегка устав от длительного перелета, он невыразительно пожал плечами:

– Да, ничего в общем-то… На рыбалку нас возили… Хариусов половить… Съездили, наловили… Под водочку… Сибиряки они ж, народ простой, – душа на распашку… Вон, икры нам с собой дали… По литровой банке домой везем…

Произнесено это было совершенно бесстрастно, словно бы только для того, чтобы отбояриться побыстрей, – обычные, мол, гастроли, чего тут, – но тут в разговор вступил вечно неугомонный Геннадий Бурков. Плотно прижатый к задней двери автомобиля, балансируя на краешке отвоеванного сиденья, он весело тряхнул всклокоченной головой и заявил с едким смешком:

– Ага! Знаешь, Аркаш, какой у нас Игорь рыболов? Помрешь со смеху! Удочка – вперед, леска – назад… Полный привет! Мы всю рыбалку над ним потешались… Но это ещё полдела… Потом мы, значит, вперед пошли, – по омуткам пройтись, а он у костра остался… Сидит, гитару мучит… Возвращаемся, – через час-полтора, – он смотрит загадочно… Я, говорит, песню написал… "Подъесаул" называется… И тут же нам её сбацал! Блин, Аркаша, это был полный абзац! Мы ошалели… Мужик, который нас на рыбалку привез, полез с ним целоваться… Сам чуть не плачет, – просит, – дай слова переписать… Бумаги нет, ручки нет, так он на полях газеты головками от спичек хотел записывать… Нет, честное слово! Еле-еле уговорили подождать пока вернемся с рыбалки… Так, не поверишь, он упирался, – давай, сейчас, говорит, а то потом ты слова забудешь!

Аркадий, недоверчиво усмехнувшись, посмотрел в зеркальце на сплющенного у двери Геннадия.

– Неужели лучше, чем "Россия"? – спросил он с сомнением в голосе.

Бурков, продолжая судорожно цепляться за краешек сиденья, ответил убежденно:

– Не хуже… Точно!

В его словах было столько непосредственной искренности, что можно было не сомневаться, что так оно и есть на самом деле, но Игорь, – то-ли из скромности, а скорее всего от того, что Геннадий не слишком-то лестно отзывался о его рыбацких способностях, поспешил переменить тему. Нагнувшись, он заглянул Аркадию в лицо, стараясь разглядеть на нем следы короткого, но неудачного сургутского вояжа.

– А твой фэйс, я смотрю, уже в полном порядке… – сказал он.

– Да у меня в Москве знакомые медики есть… – Аркадий скромно усмехнулся. – Быстро мне симметрию поправили! Но вы, небось, думаете, что я тут время зря терял? Не-ет! Слушайте внимательно… Скоро ваша аппаратура в обычный УАЗик не влезет… Это я вам точно говорю!

Музыканты после его слов настороженно притихли, а Игорь заинтриговано спросил:

– Спонсоров, что ли, нашел?

Аркадий важно приосанился.

– И спонсоров тоже! Цените… Но это ещё не все! Во-первых, сейчас ведутся переговоры с телевиденьем… Там уже всё на мази… А во-вторых… Я договорился о вашем концерте в КГБ… На Лубянке! Чуете, мужики? Детям потом будем рассказывать!

И он расплылся в гордой, самодовольной ухмылке. Но к его удивлению идея бурного восторга не вызвала. В наступившей тишине хорошо стало слышно, как тяговито работает автомобильный движок и мягко шуршат шины по асфальту. Игорь, наконец, хмыкнул и сказал без энтузиазма:

– Что-то мне, Аркаша, не хочется выступать перед этими гэбэшниками…

– Ага… – тут же поддержал его вездесущий Геннадий Бурков. – И мне такие концерты тоже не нравятся… С последующими гастролями на Колыму… На фига мне это надо?

– К тому же у нас Илюха откалывается… – мрачно добавил Игорь.

Аркадий, не снижая скорости, быстро отвернулся от руля и глянул на сидящего позади товарища.

– Ты чего это, Илюха?

– Не-а, мужики, – флегматично ответил Илья, вытянувшись на заднем сиденье, как карандаш.. – Не обижайтесь… Уговор был только на гастроли… Теперь у меня свои планы…

Аркадий почувствовал, что его начинания вот-вот будут похоронены. Он сбросил газ и щелкнул рычажком поворота. Машина, зашуршала по гравию, съехала на обочину и остановилась. Аркадий обернулся. На самом деле он понял, что ребята просто устали, вымотались за гастроли. Утомительные перелеты, клубы с заштатной аппаратурой, гостиницы, где не всегда есть теплая вода и чистое белье, и при этом все время надо находиться нос к носу друг с другом, вариться в одном котле, – всё это, конечно, наложило отпечаток на их отношения. Ребят нельзя было винить за это, – в конце концов, они сделали то, что наметили, – подзаработали, и теперь им просто хотелось отдохнуть, – побыть с семьями, забраться в горячую ванну, поесть домашней еды и выспаться на свежих и чистых простынях. Все это Аркадий знал, но он знал и другое, – им нельзя сейчас нельзя расслабляться, сейчас, когда они только начинают по-настоящему разворачиваться всё, что у них было в запасе – это полтора, ну максимум два дня, а дальше надо было начинать работать… Работать, много работать… И поэтому, окинув пасмурным взглядом музыкантов, он как можно безмятежней произнес:

– Нет, вы, конечно, сами решайте, мужики, – мне в общем-то наплевать… Но только вот, что я вам скажу, – я палец о палец больше не ударю, чтобы ещё для вас что-то сделать… И не только потому, что ребята в КГБ серьезные и такие вещи, как сорванный концерт не прощают… А потому ещё, что подставлю людей, которые мне помогли этот концерт организовать… Так, что решайте…

Он замолчал и уставился вперед, глядя на змеящуюся впереди серую ленту дороги.

– Ладно, не дави! – сумрачно сказал Игорь. Он посмотрел на товарищей и сказал с натугой:

– Ладно, мужики! Я прошу…

После недолгого молчания Илья почесал затылок, – длинный черный хвост его мелко задрыгался сзади:

– Ладно ещё один раз я отыграю… – произнес он с кислой миной.

– Вот это другое дело! Вот и славненько! – Аркадий снова повернув ключ в замке зажигания и плавно тронул машину. – Куда сейчас едем?

В душе он ликовал, потому что понял, что одержал маленькую победу. Пусть неполную, пусть ещё очень призрачную, но все же победу, – начало положено, теперь можно было разворачиваться… А разворачиваться, действительно, уже было пора, потому что в Останкино все было готово закрутиться…

На телевидении Аркадий выбрал передачу "До и после полуночи". Это передача была воскресной и охватывала сюжеты от политики до культуры. В ней события излагались в интерпретации людей, как достаточно известных, так и просто интересных, которых находил для своей программы ведущий Олег Качалов. Передача была любима зрителями, потому что имела свое лицо, во многом благодаря мягкой, интеллигентной манере ведущего, и несмотря на позднюю трансляцию, смотрелась всегда с огромным интересом. Аркадий вышел на ведущего программы через своих знакомых, – принес ему кассету только с одной песней, и конечно же, этой песней была "Россия". Качалова он застал в телецентре, в студии. Тот, постоянно куда-то спешащий, стремительно рыскающий между съемками в поиске сюжетов, дающий на ходу какие-то указания, выкроил несколько секунд и подошел к Аркадию.

– Извините, как вас зовут? Аркадий? Ну, что у вас? – спросил второпях и тут же предупредил. – Аркадий, у меня всего несколько секунд, мне надо уезжать в аэропорт… Давайте покороче…

– Олег Кириллович, я у вас много время не отниму, – Резман суетливо достал из кармана футляр с кассетой. – Максимум мне понадобится пять – шесть минут… Я вам принес показать только одну песню и не собираюсь ничего комментировать. Вам надо только её прослушать…

– Хорошо! – Качанов нетерпеливо посмотрел на часы. – Оставьте, я послушаю…

Аркадий понял, что если он сейчас оставит кассету, то она наверняка затеряется среди дюжин подобных, оставляемых такими же как он желающими попасть в аналы известной телепередачи.

– Олег Кириллович, – напористо произнес он. – Сейчас вы всё равно будете ехать, мы могли всё решить за это время. У меня всё с собой…

И достал из джинсовки плеер с наушниками. Качанов недовольно поморщился, но, видимо, вовремя вспомнил о слове, данном кому-то из своих знакомых.

– Хорошо, пойдемте… – сказал он натянуто и стремительно направился к выходу из студии.

Они прошлись по длинным широким коридорам, вышли из стеклянной коробки телецентра и сели в поджидавшую их около входа "Волгу". Оказавшись в машине, Качалов обернулся к Аркадию.

– Ну… Показывайте, что там у вас!

Аркадий протянул ему плеер с перемотанной на начало кассетой. Качалов надел наушники и нажал на кнопку воспроизведения. Несколько мгновений он сидел неподвижно, – лицо ничего не выражало, – но прошло несколько секунд и Аркадий заметил, как выражение его глаз начинает меняться, становясь все более и более заинтересованным. Через минуту Качалов прикрыл глаза и откинулся на сиденье. Теперь вся его поза говорила только о том, что он полностью поглощен тем, что звучало у него в наушниках. Наконец, очнувшись, он воскликнул восторженно: