XXXV

Вечером замок осветился электрическими огнями. Округлые стеклянные стены зимнего сада сияли, украшенные вьющейся зеленью. В большом зале был накрыл стол в форме подковы на сто с лишним человек. Крытая железная лестница вела из зала в зимний сад, откуда доносился тихий шум фонтана и искусственных водопадов. Лестница, увитая цветочными гирляндами, освещенная букетами лампочек из цветного стекла в форме тюльпанов, казалась дивным мостиком, ведущим из прекрасного зала в подлинный Эдем. Чары веяли на Стефу отовсюду, покоряя, будя фантазию…

Совсем другие чувства обуревали графиню Меланию и ее папеньку. Она клялась себе любой ценой, не выбирая средств, завладеть хозяином этого замка. Графиня глядела на майората влюбленно, почти покорно, что лишь раздражало его. Граф прогуливался по залам и думал, какой эффект произведут его миллионы, если вложить еще и их в украшение этого замка.

За обеденным столом граф сидел презлющий — Вальдемар представил гостям управителя, главного ловчего и дворецкого столь недвусмысленным образом, что всем пришлось подавать им руки, в том числе и графу. Однако хорошие вина развеяли досаду, шампанское окончательно примирило графа с происходящим, и, в конце концов, присутствие «этих господ» уже не казалось ему столь ужасным. Он лишь решил про себя: когда станет тестем майората, тотчас же поставит некие условия и проведет некие реформы согласно всем традициям, в которых майорат явно не силен…

Во время обеда на террасе играл оркестр. Замок, парк, террасы и английский сад были иллюминированы, даже река пылала, отражая пламя разложенных на ее берегах многочисленных костров. Цветные лампочки озаряли ведущую к пристани лестницу, клумбы и цветочные аллеи. Ряды маленьких лампочек колыхались меж деревьев, протянулись поперек аллей. На газонах бледными огоньками светили неисчислимые светлячки. То и дело к небу взлетали ракеты, вспыхивали бенгальские огни, озаряя водопады.

После обеда в замке не осталось никого. Одни разбежались по аллеям, другие отправились любоваться фонтанами. Многие побрели к лодкам, украшенным гирляндами цветов и разноцветными фонариками. Гондола «Стефания» была убрана пурпурными фонариками и венками из роз.

Пан Мачей бродил по парку и, убеждаясь, что уголки его один прекраснее другого, грустно кивал головой. Он боялся подумать, для кого все эти чудеса, но в глубине души отгадывал.

На террасе графиня Барская просунула руку под локоть майората и умоляюще шепнула:

— Не покажете ли вы мне иллюминированные гроты?

Она, несомненно, была привлекательной. Сильно декольтированное платье добавляло ей прелести; светлая материя и кружева-паутинки оттеняли смуглую кожу. На шее у нее подрагивало жемчужное ожерелье.

Опираясь прекрасной обнаженной рукой на его плечо, она повторила:

— Хорошо? Покажете мне гроты?

— Если вы так желаете…

— Они, должно быть, чудесные…

Они молча спустились с террасы и направились меж фонтанами в глубь сада. Их обогнали несколько человек, в том числе и панна Рита, глянувшая на Вальдемара удивленно, а на графиню — насмешливо и неприязненно.

Графиня щебетала:

— Ваши Глембовичи прекрасны! Я и представить не могла, что они столь великолепны! Вы живете словно в раю. Это принесло вам счастье? — заглянула она в глаза майорату.

— Каждый понимает счастье по-своему. Я люблю Глембовичи не за их великолепие, а за то, что они мои. Это моя земля, моя родина, которую я хочу сделать прекрасной.

— Вам это удалось. Здесь все так прекрасно! Вас не упрекнешь в отсутствии вкуса. Так все устроить!

Вальдемар посмотрел на нее:

— Устроил здесь все не я, а бабушка Габриэла. Я лишь поддерживаю все в прежнем великолепии. Бабушка хотела устроить из Глембовичей второй Версаль, и я продолжаю ее дело, не считаясь с расходами.

— Да, женщины умеют добиться такой вот красоты. Однако вашей жене не к чему будет приложить руки — все, что только можно измыслить, здесь уже есть. Разве что ей захочется перемен…

Вальдемар усмехнулся, отгадав намерения графини: его вызывали на откровенность.

Графиня взглянула на него кокетливо:

— А вы позволили бы своей жене что-то переменить здесь, приди ей такая охота?

— Право, не знаю.

— Понимаю! Все зависело бы от глубины ваших чувств к жене, верно? Но привязанность и любовь, если они велики, требуют порой и великих жертв…

Вальдемар удивился:

— Вы понимаете это?!

— О да! Когда в нас происходит… перемена, начинаешь понимать многое из того, о чем доселе и не думал…

— Ну, а вы, графиня, какую смогли бы принести жертву во имя великих чувств?

— Я? Все!

— В том числе и свой круг?

— Не понимаю!

— Если бы вы полюбили кого-то, не принадлежащего к аристократии, стали бы вы его женой во имя любви?

— О нет! quelle idйe![73]Такое мне не грозит. Я и глаз не задерживаю на людях не нашего круга. Любить можно только равных себе…

И она склонила головку на плечо Вальдемара, словно бы говоря: «Это — ты, и я — твоя».

Вальдемар понял, но не показал вида. Засмеялся чуточку язвительно:

— В чем же тогда «все», которым вы пожертвуете для любимого?

Обиженная его смехом графиня поджала губы:

— Вы задаете вопросы так… странно. Похоже, вы не верите в силу моих чувств… Но тот, кого я полюблю, сумеет их оценить.

— Наверняка! Такого рода открытия — сущий триумф! Если сумеешь их сделать…

— Разве вы не умели?

— О, я достаточно часто делал открытия, но не могу сказать, что это были «триумфы». Триумфом я мог бы назвать последовавшее за открытием счастье… но его-то я и не пережил ни разу.

— Быть может, вы просто не старались?

— Трудно «стараться» стать счастливым. Счастье приходит само… или не приходит.

Графиня помолчала, потом заговорила тише, словно бы для себя одной.

— Хотела бы я быть мужчиной. Мужчины могут говорить, что думают, а нам этого нельзя…

Голос ее звучал тоскливо, глаза были обращены к звездному небу, в них отражались искры фейерверка. Она нетерпеливо ждала.

Вальдемар посмотрел на нее искоса. Оставаться совершенно равнодушным к ее прелести он не мог.

«Жаль, что здесь нет Занецкого, — думал он. — Уж он-то был бы уже у ее ног… потому что прекрасная обертка заставит потерять голову. Но я, дурак этакий, предпочитаю перчатке, пусть и красивой, руку… Эх, случись все пару лет назад!»

Вальдемар послал ей дерзко-шаловливую улыбку:

— Вы говорите, женщины связаны по рукам и ногам в выражении своих чувств? Мне так не кажется.

— Но не можем же мы объясняться первыми!

— О нет! Однако женщины могут недвусмысленно дать понять, какими чувствами они обуреваемы. Если они искренни, они всегда могут облегчить влюбленному в них дорогу к счастью. Своей песней без слов…

И он замолчал — нарочно, зная, что ступил на скользкую дорожку и забросил крючок, который графиня может и проглотить. Его это откровенно развлекло. Внезапно появившийся на щеках графини румянец прямо-таки развеселил и подсказал ему дальнейшие слова:

— Иные женщины — словно цветки, которые в солнечную погоду распускаются и одурманивают чудесным ароматом, но едва появится луна, замыкаются, жалея свои краски, прячут очарование, словно опасаясь, что меньше его останется влюбленному. К таким растениям относится самое мое любимое — вьюнок. Когда женщина, подобно вьюнку, дает почувствовать свою любовь, она без слов шепчет: «Я твоя, возьми меня» — это и есть то безмолвное объяснение, на которое мужчина отвечает словами…

Графиня внимательно слушала его. Губы ее подрагивали — желанная цель была близка, и будущее представлялось в радужных красках…

— Вы любите вьюнок? — переспросила она.

— О да, и еще как!

— Когда вы так говорите, заслушаться можно… Но всегда ли солнце способно услышать, в чем признается цветок? Столько глаз смотрит на солнце, столько клятв к нему обращено… Сможет ли бедный влюбленный вьюнок надеяться на теплый лучик?

— Наверняка… если им движут искренние чувства. Солнце, знаете ли, слишком умно, чтобы принимать все клятвы бездумно. Оно-то уж сумеет различить, кому нужно оно само, а кому — лишь золотой его блеск… и никогда не ошибается.

Барская беспокойно встрепенулась — тон майората и его слова пробудили в ней смутную тревогу, и она потупилась.

Вальдемар вновь украдкой глянул на нее, в глазах его прыгали чертики. Он подумал: «Не знаю, равен ли я солнцу, не в том дело. В одном уверен: никакой ты не вьюнок, ты — обычный подсолнечник!»

Они подошли к иллюминированным гротам, откуда доносился шум веселых разговоров. Графиня замедлила шаги и сказала, не глядя на майората:

— Вы знаете, что князь Альфонс Занецкий добивается моей руки?

В голосе можно было различить и нотки высокомерия.

— Знаю, графиня.

— Папа мне усиленно рекомендует его, а я… Что думаете о нем вы?

— Это очень добрый человек, чуточку пустоват, но в наших кругах это считается не недостатком, а достоинством.

— Пустоват? Вот не замечала! И что же вы мне посоветуете? — голос ее явственно дрогнул.

— Я никогда не выступаю советчиком в подобного рода делах. Свое мнение я о нем высказал, а дальнейшее заинтересованные лица должны решать исключительно вдвоем.

— Значит, вы мне ничего не посоветуете?

— Я не советую в таких делах. Советчик, ко всему прочему, фигура печальная — что бы он ни сказал, «да» или «нет», на него сплошь и рядом бывают весьма обижены…

— Почему вы уклоняетесь от прямого ответа?

Вальдемар нахмурился, заметив загадочную улыбку графини. Она ему наскучила, он искал способа прервать этот разговор, но настойчивость Мелании прямо-таки сердила, и он ответил весьма недружелюбно:

— Не понимаю, отчего вы так рьяно добиваетесь, чтобы я стал судьей в деле… скажем так, совершенно мне неинтересном… Но коли уж вы настаиваете… Я уверен, что из всех, добивающихся вашей руки, Занецкий — самый лучший.

У графини перехватило дыхание:

— А если бы я вышла за него?

— Я от всего сердца пожелал бы вам счастья.

Графиня стояла бледная. Губы ее нервно подрагивали.

Она молча шла рядом с ним. Оба долго молчали. Вдруг Мелания резко вырвала руку и бросила:

— Благодарю, я одна осмотрю гроты.

— Как вам будет угодно, — поклонился он.

Она побежала к гротам, он повернул к замку: «Ну вот, я спалил за собой еще один золотой мост…»

Стефа тихонько ускользнула из парка, где за ней неотступно следовал молодой человек с моноклем, ухаживавший за ней еще на выставке. Вместе с Люцией и молодыми княжнами Подгорецкими она пошла в зимний сад. Бродила меж пушистых папоротников и бархатных листьев бегоний, ярких, словно эмаль. Мох на камнях помогал создать иллюзию, что девушка находилась в настоящем диком лесу. В расселине скалы сидела нахохлившаяся сова, меж камнями прополз уж, в озерках плескались золотые рыбки.

Стефа ходит, смотрит, слушает, вдыхает запахи и не знает — явь это или сон? Правда, и сны, столь великолепные, ей не снились никогда… Замечтавшись, она и не замечает, как Люция увела княжон, чтобы показать им охотничий костюм, предназначенный для завтрашней охоты на фазанов. Стефа осталась одна, чувствуя себя одурманенной и счастливой безмерно. Не видит, что давно уже на лестнице среди цветов стоит он, хозяин и властелин всех этих сокровищ. Замечтавшаяся, не видит, как он неспешно, шаг за шагом, спускается с лестницы, не сводя с нее взгляда; не слышит его шагов в аллее. Он замер, боясь испугать девушку неожиданным появлением. Она вздрогнула, инстинкт подсказал ей, что кто-то находится рядом. Резко обернулась. Он протянул к ней руки. Стефа не вскрикнула, но страшно побледнела. В этот миг, когда вся ее душа была поглощена им, она тем не менее не желала его видеть, пугаясь его присутствия и его взглядов.

Он взял ее руки в свои горячие ладони, оказавшись совсем близко.

— Уже второй раз я испугал вас в этом замке, — шепнул он низким тихим голосом. — Пани Стефания, что с вами?

— Ничего… нет… отпустите меня, прошу вас…

— Почему вы боитесь меня? Почему избегаете? Она взглянула на него. Его серые глаза горели, став почти черными. Брови нахмурились. В лице молодого магната, в трепетавших губах, в нервно раздувавшихся ноздрях чувствовались страсть и нежность. Стефа видела его уже таким в портретной галерее… Она порывисто отстранилась и сдавленным голосом шепнула:

— Отпустите…

Он притянул ее к себе. Стефа чувствовала, что слабеет. Чересчур мощная сила противостояла ей. Он пожирал ее глазами и шептал:

— Вы меня боитесь?

— Нет… только…

— Ты думала обо мне! Я знаю. Не вырывайся, все напрасно, ты в моей власти… Кроме нас двоих, никого нет в замке. Останься со мной!

— Отпустите! — вскрикнула Стефа. Отчаянным, сильным движением высвободилась, взлетела по лестнице и через миг исчезла.

Вальдемар смотрел ей вслед горящими глазами:

— Она будет моей, даже если весь мир окажется против! — воскликнул он.

Взглянул на лестницу, где исчезла Стефа, и побежал вверх по ступенькам.

Он долго искал ее, бродя по комнатам, и отыскал наконец рядом с Люцией в окружении нескольких гостей. В освещенном алькове графиня Виземберг играла на цитре. Все увлеченно слушали. Вальдемар остановился под деревом, за креслом Стефы. Видел, как взволнована она была, как побледнела, увидев его. Когда графиня закончила игру, стало шумно. Ее громко благодарили. Стефа вскочила. Вальдемар, используя удачный момент, наклонился к ней, произнес серьезно и сердечно:

— Простите, я обезумел… простите. Вашу руку — в знак прощения!

Она, дрожа, протянула ему руку.

— Все хорошо? — шепнул он просительно.

— Да, — ответила она.

— Повторяю, я был безумен… Но вы для меня дороже всего на свете.

И они отошли от графини и аплодировавших ей.

XXXVI

Назавтра был перерыв в охоте. Общество развлекалось в замке. Одни играли в бильярд в большом зале, другие — в теннис на площадках. Гости осмотрели устроенную майоратом в башне метеорологическую обсерваторию, библиотеку и картинную галерею.

Потолок длинной картинной галереи был расписан батальными сценами. Здесь висели полотна известных мастеров. Среди них несколько подлинников Матейко, Семирадского, Норблина и Коссака, [74]подлинники и копии Рембрандта, купленные за сумасшедшие деньги, картины Тициана и других художников с мировым именем. Многие полотна были посвящены наполеоновской эпохе, другие изображали славные в польской истории битвы, портреты королей, пейзажи. Галерея казалась бесконечной, там уместились и прекрасные мраморные статуи и бюсты знаменитостей. Из галереи можно было пройти в библиотеку, содержавшую в застекленных дубовых шкафах неисчислимое количество томов. Портреты знаменитых писателей висели под потолком. Середину зала занимал резной дубовый стол, окруженный такими же креслами, высокими и тяжелыми; было и несколько других, более современных, обитых бронзового цвета кожей. Рамы высоких венецианских окон и дверей были украшены искусной резьбой.

Стефа с любопытством и почтением перебирала книги. Здесь были все книги польских классиков, попадались даже старинные фолианты, документы минувших эпох, письма. Иностранная литература была представлена не менее широко, начиная от классиков античности.