Сколько себя помню — лет, наверно, с четырёх-пяти — всегда вступался за тех, кто оказывался в меньшинстве. И всегда, не понимая, удивлялся: почему в прогулочной группе, в которую меня отводили по будням, все малыши столь просто и без зазрения совести принимают сторону сильнейшего, скопом бьют одного и непринуждённо перебегают к появившемуся новому лидеру, всегда бесчестному? Почему у меня с остальными малышами бытие было одно, а реакции — противоположные?..
      Почему столь много людей, не где-нибудь в мире, а именно в России, интуитивно чувствуют, что авторитеты на Пилата клевещут? (Я довольно часто встречаю людей, не входящих ни в какие религиозные иерархии, которые, как минимум, полагают, что Пилат, так скажем, выделялся своей порядочностью. А жена и вовсе всегда знала(лучше сказать, чувствовала), независимо от меня, что Пилат — спасённый человек и автор Протоевангелия.)
      Какого же рожна я вот уже второй десяток лет упорно пробиваюсь к правде о Понтии Пилате?
      Откуда я знаю, что и его обоврали точно так же, как и женщину, взятую якобы в прелюбодеянии?
      Отчего столь настойчивый интерес?
      Почему повсюду, даже во Франции, Пилата хотятвидеть ублюдком?
      Почему автор «Мастера и Маргариты» — русский?
      Подобное — к подобному?
      Что у русских с Понтием Пилатом общего?
      Последний вопрос я не только задаю себе сам, но его мне задают и коллеги в бригаде компьютерщиков-инсталляторов (литературный труд, рассчитаный не на «бульвар», кормит, но не более, приходится подрабатывать физическим трудом). Буквально позавчера, во время обеденного перерыва, было высказано предположение: если расхваливание Иуды свидетельствует о предательской сущности души, которую расхваливающий скрывает (традиционное отношение к Иуде само по себе, понятно, о благородстве ещё не говорит), а неприятие Христа уличает в стадности, иными словами, подобное — к подобному, то мой многолетний интерес к Пилату объясняется, видимо, тем, что в прошлом я был следователем?
      Да не был я следователем! Занимался оперативной работой: скрытое наружное наблюдение, задержания, обыски — вот и всё. И то всего лишь несколько месяцев. Пилат этим не занимался. (Впрочем, и мне такое занятие показалось хотя и интересным для познания жизни и полезным, но промежуточным.)
      Я — не военный, как Пилат, хотя мне, как и сотням тысяч выпускников военных кафедр институтов, присвоено воинское звание лейтенанта запаса.
      И не префект-прокуратор — казнить Христа мне предлагается на общих основаниях. Так что сверхустойчивый интерес к Пилату у меня не из-за общности профессий или, тем более, положения.
      Борьба с несправедливостью? Пилата оболгали, как периодически и меня?
      Но Пилат не единственный, кого перемазали понапрасну, вся жизнь наша — как заплыв в океане дерьма, берегов не различить…
      Но мало того, что есть к личности Пилата интерес, обнаружилось ещё систематическое угадываниеразных деталей из его жизни, знание которых не могло прийти ко мне от одной только начитанности. К тому же, и что самое главное, подтверждение справедливости этих деталей обнаруживалось уже после завершения романа, много позднее.
      Откуда эта систематичность?
      Похоже, что и интерес, и сверхзнание достались от предков.
      А вдруг?..
      Отбросив ложный стыд и прочее тому подобное ложное, отдаляющее от истины, доведём мысль до логического завершения: можно предположить, что Понтий Пилат был, как и у многих русских, предком автора.
      Если так, то в моей жизни — в особенности в бессознательной её части, прежде всего в уделеи доле, — можно распознать нечто существенное из жизни Пилата.
      Эта глава была первой попыткой разрешить эту проблему, такие главы, как «Цыганский Барон, главный раввин…», появились потом. В них уже нащупаны более короткие пути. Но всё первое достойно снисхождения.
      Окружение Пилата в романе составляют:
      — красавица-патрицианка;
      — еврей-иерарх в потугах размышления (начальник тайной полиции, бытовой суверенитист);
      — иерусалимские проститутки, понятно, преимущественно еврейки;
      — дух народа Божьего (в романе воодушевлённый в Кинике и одном из разбойников).
      Но ведь и в моём детстве, и даже части взрослой жизни — всё то же, в психологическом смысле, окружение! Та же четвёрка!
       Первое.Мать мою всегда выбирали королевой красоты — к примеру, в элитных санаториях и домах отдыха советского периода. Она была младше отца на 20 лет и социально происходила из более высокой касты, можно вполне сказать, высшей. «Патрицианка»?
       Второе.Постоянные весьма странные взаимоотношения с евреями: начиная класса с шестого (друзей до этого периода не помню), в друзьях один еврей сменял другого! Это были почти всегда философские погружения и многочасовые для этого прогулки по пустынным улицам (при социализме города были безопасны). И это при моём-то антисионизме, переходящем порой в антисемитизм! И при казацкой крови и даже внешности самарских казаков (большой рост, крупный, карие глаза)! Конечно, это было философскими упражнениями только по форме, по сути они меня пытались утопить в суверенитизме — но это были евреи. И ещё одна более чем странная деталь: не знаю, как оценивали наши взаимоотношения эти представители ныне господствующей нации (причина авторитетности евреев рассматривается в главе «Зверь… »), но в помощниках были, скорее, они у меня, чем я у них. Это великий парадокс, учитывая то, что, несмотря на все мои образования, квалификации и работоспособность, меня не назначали никогда даже бригадиром. Заметил этот парадокс я, наверно, лет уж 15 назад, а удивляться перестану, наверно, дописав даже не всю эту главу, а только этот абзац… Если Пилат — один из моих далёких предков, предпочтённый мной по механизмам родовой памяти и начальствовавший над жителями Иудеи безо всякого на то психоэнергетического основания, а предок Пилата — Иосиф, ненавистный своим братьям, но начальствовавший над ними в Египте тоже безо всякого на то психоэнергетического основания, а только волей фараона, любителя гаданий, то по механизмам родовой памяти подчиниться невождю онимогут… Всё, удивляться перестал, всё понятно.
       Третье.Еврейки-проститутки? У моего отца первая жена была еврейкой, судя по высокой учёной степени — властная, а у меня и вовсе — внучка главраввина, тоже первая. Но и до неё—на первом этапе моей жизни (карьеристском) — пути пересекались «почему-то» только с еврейками. Первая (ей я даже подарил букетик фиалок, это было в первом или во втором классе, даже имя и фамилию помню: Лена Певзнер (или Пемвзнер?) — была, понятно, очень худенькая и маленького росточка. Её за эти цветы другая еврейка-громила, одногодка, претендовавшая на моё внимание, избила совершенно зверски. Пришлось буквально отнимать. Это было что-то невероятное — какие-то панельные нравы. Эта громила, к счастью, из России эмигрировала. Где сейчас Лена, не знаю.
      Дальше — больше. Еврейки пытались отбить меня друг у друга в наглую, с помощью приёмов, возможных, наверно, тоже только на панели. Ограничусь последним в «еврейском периоде» эпизодом. Сцена следующая: мы с приятелем («типичным», он сейчас в Америке, говорят, не просто богатый, но очень богатый человек; а здесь, будучи из обеспеченной семьи, не ленился подделывать документы, чтобы не платить жалкий пятачок в метро) отправились в женское общежитие нашего института — пить (я бросил только где-то лет через пять). С внучкой главраввина я был временно поссорен, потому был «не занят». Приятель привёл в одну комнату. Там жили три еврейки-комсомолки с разных факультетов(деталь! обычно в комнате селятся вместе с сокурсницами). В одну был страстно влюблён этот мой приятель, у двух других в гостях были знакомые, с которыми они, судя по всему, только-только познакомились. Девочки музыку включили, а свет выключили. Одну кровать — у окна — развернули и опрокинули, на манер ширмы: за ней вскоре стала угадываться характерная возня, перешедшая в пыхтенье, — поэтому свет включать было никак нельзя. Другая пара напротив, судя по звукам, нисколько не стесняясь присутствующих, активно занималась «прелюдией», ожидая своей очереди попасть за «ширму». Дикость!
      Мы с приятелем сидели на кровати поближе к двери, а между нами уселась эта его любовь. Вдруг, чувствую, она начинает ко мне прижиматься. Я отодвинулся. Она придвинулась. Я отодвинулся. Она — опять. И так до тех пор, пока она не вжала меня в стенку. Омерзительно — пустяки, главное — мне было страшно неудобно: приятель в неё влюблён, жениться мечтает и вообще относится очень поэтично… Словом, ни за какие блага оскорбить его я бы не согласился. В общем, я вскочил и бежал — навсегда. Не просто из этой комнаты «красных фонарей», а от шлюх этой нации. И даже женщин этой нации вообще. Потом был развод и с внучкой главраввина, которая со временем стала ещё грязнее, чем описанные комсомолки.
      Чего уж там, адажио копрофилии из «КАТАРСИСа-1» (глава «Характерная деталь» — первоначально она называлась «Минет», но из-за того, что женщины, обнаружив её по оглавлению, кроме неё ничего читать не хотели, пришлось переименовать), списана именно с неё. Но этот том так написан, что можно подумать, что она одна из «офицерских дочек». Виноват: эпоха офицерских дочек началась сразу после развода с внучкой главраввина. Вообще, когда я писал «КАТАРСИС-1», «еврейский период» был преступлением-неврозом более давним, чем период «офицерских дочек», и для меня эмоционально уже малозначимым — потому она в «КАТАРСИС-1» и не попала.
      Итак, эти комсомолки — праправнучки обитательниц иерусалимских кварталов «красных фонарей»? Похоже. Но сомневаюсь, чтобы описанные еврейки кидались с тем же энтузиазмом на всех подряд, включая и евреев. Что-то провоцирующее именно этот тип было во мне.Нечто из прошлого. Унаследованное от предков. Связанное именно с еврейками.
      Почему предпочитали? Вариантов объяснений всего два. Возможно, это результат притяжения по принципу «подобное к подобному», то бишь я — еврей из евреев. Но этот вялый вариант сомнителен, в силу хотя бы большого накала взаимоотношений. Более вероятны обычные законы страсти: праматери этих евреек против выбранного моим подсознанием предка совершили заметное преступление. Преступление большее, чем по отношению к обычным партнёрам. Потому меня и предпочитали. Но одно это не объясняет продолжительности взаимоотношений. Тут должны действовать оба фактора.
      Если вспомнить, что предком Пилата был Иосиф, то появляется основа для переплетения обоих упомянутых принципов.
       Четвёртое.Что до Киника, то похожие люди меня привлекали всегда, возможность осмысленного разговора всегда была праздником, пусть редким, но желанным; да и отец у меня — геолог, к тому же сталинской бессребренической эпохи. Киникв моей жизни есть всегда — это весь метанациональный (ныне русский) дух. Иначе не было бы возможно появление такой столь несовпадающей с мировой традицией книги, как «КАТАРСИС».
      Вот такое четверное окружение.
       Психологически в точности совпадающее с окружением Пилата.
      Некая намеренная реконструкция? Но ведь невозможно выбрать себе ни мать, ни отца, ни, тем более, инициировать повальный «интерес» евреек, включая такой коллекционный экземпляр, как внучка главраввина.
      Итак, для объяснения внелогического знания столь многих в «Понтии Пилате» деталей приходится предположить, что я, возможно, — один из его потомков.
      Но от которой из женщин?
      Их у достаточно обеспеченного офицера-всадника, а затем и вовсе состоятельного префекта с могучими связями наверняка была не одна.
      Женщин Пилата можно подразделить на четыре группы:
      — понтийские шлюхи юности;
      — «внешницы», женщины времён легионной службы («офицерские дочки») и сама «императрица»;
      — еврейки-проститутки;
      — после ухода наместницы если и была у Пилата женщина, то, скорее всего, половинка.
      Естественно, мне бы очень хотелось, чтобы моей прамамой была единственная женщина «четвёртого пункта», желательно половинка, —но что-то я очень уж неуверенно пишу о «волжско-гилейской» жизни разжалованного Пилата. Этой картинки я не вижу. Её подсказывают скорее соображения психологической достоверности.
      К тому же последняя женщина Пилата вряд ли могла видеть ночные похождения префектессы—«королевы красоты». А я эти похождения вижу… Иерусалимская проститутка тоже не подходит, даже «кварталы любви» я вижу только глазами «императрицы»…
      О похождениях Уны в ночном Иерусалиме возможно знать только по ограниченному числу маршрутов:
      — или моя мать — потомок Уны от одного из её последующих браков;
      — или Уна зачала уже после описанных в романе событий всё-таки от Пилата (как-никак семь лет после ещё жили в браке);
      — или это перекрёстное зачатье произошло в потомках. (Что психологически весьма достоверно: соучастники особо преступного брака, тем более редкого типа, просто обязаны притягиваться и встречаться в потомках. И сколько уже раз «пилат» и «уна» в тысячелетиях сходились? Как часто от подобного «схождения» рождался «Копьеносец»? Как часто ему удавался побег от своей «Софьи Андреевны»?)
      По любому из этих маршрутов получалась королева красоты элитарных домов отдыха советского периода.
      Увы! Как ни прискорбно, но только об Уне приходится говорить как о возможной своей праматери…
      Но моего предка Пилат зачал, скорее, именно в период между убийством любовника префектессы и Голгофой. В таком случае, появляется возможность объяснить, почему, признавая Распятого Христом и интересуясь Пилатом, я «выхожу» именно на точку «не того убийства».
      В указанный период Пилат мог передать свою «кровь» (и память) — если подходить только вероятностно — по ограниченному числу «маршрутов». Могла зачать Уна — после временного примирения. Могла зачать еврейка из кварталов: бывает, и проститутки беременеют — от того, кого они подсознательно выбрали в отцы своему ребёнку. А раз Пилат — потомок Иосифа, то появляется особая глубина: родившийся ребёнок не мог не быть исторгнут из еврейского народа. Теоретически, могла зачать и проститутка другой национальности — в иерусалимские «кварталы любви» наверняка завозили «экзотику». Как говорится, народ это любит. Но, сдаётся мне, неосознанно Пилат выбирал именно евреек, притом из них не всякую. А ту, которой хотелось бы, вырвавшись из-под «красных фонарей», взглянуть на Гелиополь…
      Ну и, конечно, жена. Которая имела право требовать от мужа исполнения супружеских обязанностей. Фригидность этому не помеха — женщинами вообще, «императрицами» в частности, в постели движет удовольствие не от манипуляций с гениталиями.
      Кстати, если последовательность дам у Пилата была следующая:
      — понтийские шлюхи, — «офицерские дочки» (включая и жену-патрицианку), — еврейки, — половинка(?), —
      то у того потомка Пилата, который достанет из «кладовой» библиотеки родовой памяти «том» знаменитого и оклеветанного предка, эта последовательность должна быть иная — закономерным образом. По законам психокатарсиса, наружу просится сначала поздний невроз, а уж потом — более ранний. Так что у «сына» Пилата, если он выбрался на путь психокатарсиса, патологические женщины должны быть в следующей последовательности: еврейки — офицерские дочки — понтийские шлюхи. И уж затем, после очищения от патологичности, — половинка…
      Деталь небольшая, но в совокупности с десятками других приобретает значимость. Хотя понтийских шлюх у меня не было — но ведь и из страны не выпускали, когда я был ещё настолько глуп, чтобы зариться на партнёрш.
      Итак, достижимые по механизмам родовой памяти и значимые предки:
      — Пилат (через отца);
      — Уна-«внешница» (через мать — точно; через отца — возможно, вернее, скорее всего).
      По матери мужская линия — крупные предприниматели (всадники). Дворянская кровь вносилась через женщин: тот же расклад, что и у Пилата.
      О памяти земли и возможности от неё обогащаться речь впереди, в заключительной главе «Священная земля Болграда». Также впереди речь и о свидетельстве Геродота о прапредке коренных жителей Гилеи, средней и северной части нынешней России, о единственном сыне Геракла, Скифе, о его особых взаимоотношениях с землёй, её памятью. Это обстоятельство невольно заставляет обратиться взором к Дельфийскому оракулу (источник внерационального знания — земля), Аполлону, богу Солнца. В родственном Дельфам Додоне, святилище, кстати, более древнем, но ко времени Пилата давно забытом, посвящённые и вовсе, чтобы не разобщаться с землёй, не только спали в дубраве на земле, но и не мыли ног. Интересно, что из сотен и тысяч профессий мой отец выбрал науку о Земле — геологию. Он редко говорил «геология», но—«наука о Земле». И ещё одно слово: «мироздание». В экспедиции в Сибирь он ездил до пятидесяти лет. Но даже после шестидесяти по выходным уезжал за город с ночёвкой, в лес — спать на земле. И меня ещё мальчишкой брал с собой.
      По представлениям древних жрецов, память земли считывается не везде одинаково легко, легче всего в дубравах. Почему — другой вопрос. Может быть, дубы не везде растут. Я очень хорошо помню, что отец рассказывал, что при переходах и стоянках предпочитал дубравы. Сомневаюсь, чтобы своё предпочтение он мог объяснить в терминах памяти земли. А то, что дубравы лучше потому, что сложенные три ствола дуба горят всю ночь и не гаснут даже под сильным дождём, считаю рационализацией. Хотя, действительно, сидеть у костра, сложенного из трёх дубовых стволов, в сумерках под шум дубравы — одно из сильнейших ощущений. Свидетельствую.
      При наличии такихкровей и таких обстоятельств не мудрено написать, а мудрено не написать о женатом на патрицианке урождённом всаднике с жреческим именем — которому ближе всех по духу спавший на земле Киник (возможно, он тоже не понимал истоков этой «блажи»).
      Кстати, в России потомков Пилата должно быть много.
      Это очевидно доказывается психологически.
      О Понтии Пилате пишут по всему миру, но за пределами России всегда занудно, натужно, вымученно, в дешёвом назидательном стиле: такой и разэтакий он, Понтий Пилат, трус и патологический садист, святую жену-сновидицу не слушался, казнил Безвинного.
      Если такой антиевангельский взгляд — не оплаченная пропаганда (а какие бы ни циркулировали деньги, антиевангельский взгляд — всегда плод пребывания а стае), — то тускло всё это. Впрочем, для не-России сойдёт. А для России слабовато. Нам если уж о Понтии Пилате, то подавай уровень «Мастера и Маргариты». Да и появление «Понтия Пилата» тоже возможно только в России…
      Всё это не случайно: свои защищают только своих — в себе. Пилата защищают только в России, следовательно…
      Согласно теории стаи, вполне достоверно и закономерно, что духовные потомки Пилата-Пастыря, даже будучи искусственно рассеяны, всё равно постепенно притянутся к России. Или уже давным-давно притянулись. Потому что — Россия… Помните в «КАТАРСИСе-2» дважды расстрелянного деда?
      А может, переход совершил сам Понтий Пилат лично?
      В самом деле, представим человека, который совершил великий литературно-документальный труд. Семь лет на ставшей ненавистной должности он собирал свидетельства об Иисусе. Затем ушёл в тайное место, несколько лет писал и переписывал — такой труд требует не одного года работы. Закончил — с тем, чтобы обнаружить, что его гениальный труд встречает просто бешеное сопротивление некрофилических авторитетов Церкви и толпы. Сопротивление настолько бешеное, что сл`ова не сказать.
      Пилат в цивилизованном мире кретинов-исполнителей оказался не у дел. Если угодно, свободен.
      Чем в такой ситуации заняться человеку деятельному и не старому?
      Вернуться в родной Понт и в горах скрываться от одержимых подозрениями о его богатстве? В бездействии?
      Или обрести свободу в незнакомой с ним толпе?
      А если покинуть знакомые места, то в какую сторону двинуться?
      Понятно — в сторону того народа, который отличался раскованностью мышления (неиерархичностью).
      Народ этот был у древних мыслителей на слуху — скифы-гилеяне. Возможно, Пилат подсознательнодогадывался о судьбе «иосифов», и потому Скифия-Гилея становилась для него вдвойне притягательной.
      Этот маршрут привлекателен для Пилата ещё и тем, что от провинции Понт до Большой Скифии рукой подать — только Понт Эвксинский (Чёрное море) переплыть, а это пустяки — несколько дней. Легко и психологически: юг Скифии всего за несколько десятилетий до рождения Пилата входил в Понтийское царство, были ещё живы те, кто мог вспоминать эти времена с ностальгией.
      Вот Пилат в Скифии, хотя и не в Гилее. Что дальше, Копьеносец, жрец бога Солнца? Может, тебя привлекла Ра-река? Волга, по-нынешнему? Уже одним своим солнечным названием?
      Или ты поднялся выше, ближе к Гиперборее?

глава двадцать девятая
Пятый, тайный, смысловой подуровень имени «Пилат»