Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

) Процветают сыны раввинов и прочие «израилевичи», по паспорту, понятно, любой национальности. По сравнению с будущими «перестроечными» временами с многочисленными моментальными миллиардерами, их накопления — сущие пустяки, но всё же. Если «внешник» Сталин выдворял евреев из страны сотнями тысяч, то теперь, при «внутренниках», их не выпускают, зная прекрасно, какой будет плод (побеждает не большинство, а наиболее стадная, аморальная субстая). Из социализма обладатели партбилетов делают жупел. Создан Комитет по продолжению дела Владимира-«внутренника». Работающие в тандеме с внутрисоюзными «внутренниками» радиостанции «Голос Америки», «Свобода» и прочие, как сговорившись, устраивают циклы православных передач. Разворачивается лозунг: «Если вы такие умные, то почему такие бедные?» Творческую интеллигенцию «заряжают» на индуистско-буддистско-космические верования, апробированные в Америке.
      · Конец 80-х—90-е годы.Горбачёв-«когорта» (дядя был старостой при гитлеровцах). Ельцин (аналог Троцкого и Владимира, «иудо-внутренник»). Толпы—«на ушах». Миллионные демонстрации из проститни, алкашни и евреев. Пришедший к власти узкий социальный слой разваливает военную промышленность, прокуратуру, КГБ, уголовный розыск, ОБХСС, все силовые структуры, привлечь к ответственности даже мелкого жулика нет ни малейшей возможности (злоключения «каморки папы Карло» — один из примеров). Массовые амнистии, жульё выпускается из тюрем всё. О масштабе афер можно судить по спровоцированной войне в Чечне: деньги туда закачивают морскими контейнерами, оружие — эшелонами. Русское население на границе с Чечнёй Кремль тщательно разоружает. Полуграмотные горцы, судя по удачным жульничествам, вдруг оказываются не руками, а мозгом этих операций, тонкими специалистами банковского дела. Кто их консультанты, СМИ, вернувшиеся к владеющей ими до революции субстае, не обсуждают. Этнонимы «Итиль» и «Иудо-Хазария» не известны никому. Русские под напором пропаганды, что они носители самых дурацких в истории человечества идей, вымирают ударными темпами. Но вымирают не только русские, а все ассоциирующие себя с ними народы. Население России обобрано, местами голодает, но кругом строят храмы. На обильные пожертвования «вдруг» удачливых «бизнесменов». Лев Толстой, говоривший, что евреи развращают русских и что жить надо сообразуясь с понятиями благородства и справедливости, подаётся в СМИ как сексуальный маньяк, который трахал, всё что шевелилось, а что не шевелилось, тормошил, тряс — и тоже трахал. Булгаков, автор «Пастыря», подаётся в СМИ как антисталинист и прозападник. Мерзости постсталинского «социализма» валят на бессребреников. Кривляющиеся на экранах телевизоров «иудо-внутренники», вроде академика Боннер-Сахарова, навязываются как совесть русской нации. Долларовых миллиардеров и их родственников как в унитазе смывает на Запад. Будь прокуратура и силовые органы реанимированы хотя бы до 10 % от сталинского уровня, «внутренники» от себя Россию очистили бы. Но власти тщательно следят, чтобы прокуратура и следственные органы были мертвы. Однако онивсё равно хотя бы в детях своих из России утекают. То же, видимо, касается и «когорты» (бандиты). «Внешников» в процентном отношении в России становится всё больше. Слова «Америка», «демократия» уже произносятся не благоговейно, но больше как ругательство. Все в ожидании «Святослава» (вождя-бессребреника), свободного от «демократической» «наивернейшей» теории. «Элита», часто с двойным гражданством, ждёт «Святослава» с ужасом, население России — с надеждой.
      · Конец века.xx столетие, как никакое другое, резкими перепадами во власти предоставило неугодникамРоссии материал для осмысления действительных закономерностей жизни — через непосредственных участников. Целый ряд авторов независимо друг от друга освоили забытые области Знания, которые облегчают высвобождение из-под катка пилатоненавистничества. Давние пророчества о появлении на рубеже XX и XXI веков концептуальной независимости России оказались не забыты.
      И
      сказал им Пилат: се, Человек!
       Иоан. 19:5

глава двадцать шестая
Бог Велес, Понтий Пилат и Цыганский Барон

       Писатель Алексей МЕНЯЙЛОВ — москвич, является сотрудником Института Российской истории Российской Академии наук, член Союза писателей России, постоянно публикуется на страницах «Медицинской газеты» и журнала «Наука и религия». На протяжении восьми лет с семьёй приезжает в Болград: здесь, по его словам, ему особенно хорошо работается, а многие события его книг происходили и происходят на тихих улицах нашего дремлющего, но очень даже необычного городка. Алексей Меняйлов в первых числах августа прошлого года побывал в качестве гостя в редакции «Дружбы», в результате чего было опубликовано интервью с ним под рубрикой «Интересный собеседник». А сегодня вашему вниманию мы предлагаем несколько необычный материал автора, присланный в редакцию газеты письмом из России — Москвы.
      Город Болград я люблю.
      Но я не единственный неболградец, который его выделяет из числа остальных городов. Знаменитая слепая предсказательница Ванга говорила, что там, где Болград — чёрная дыра. Дескать, везде видит,а только там — нет.
      Как понимать её слова? Как то, что Болград самое духовное на планете место? Или, напротив, самое сатанинское? Судить не берусь. Но то, что место особенное, — согласен.
      В Болграде со мной случались удивительные события — взаимосвязанные. Расскажу о двух.
      Летом 1998 года при странных обстоятельствах умер цыганский барон. Кто его видел, будет помнить до конца своих дней. Это был человек настолько необъятных размеров, что пешком не передвигался, а только на повозке, запряжённой великолепным конём. Я видел много цыган, но такого огромного — единственный раз. И дело не только в его невероятных размеров животе — что, вообще говоря, отличает людей чувствительных, — но в добродушном выражении лица и в громадной ширине лба (а кто не знает значения этой черты?).
      Каюсь, но я с этим известным в городе человеком не подошёл поговорить ни разу. А ведь он мне кланялся всегда — все восемь лет, что я приезжаю в Болград. Не знаю, принято ли у цыганских баронов кланяться незнакомым приезжим — знатоки говорят, что это невозможно, — но так было.
      А в последний день перед его смертью произошло вот что. Я пошёл в «Горячий хлеб». На дороге стояли Барон, его старший сын и цыганёнок лет пятнадцати. Рядом были ещё и другие цыганские дети. Поодаль стояли жена и какие-то женщины.
      Очень почтительно Барон попросил меня подойти.
      Я подошёл.
      — Дай руку…
      Я подал.
      — …поцеловать!
      И — поцеловал мне руку!
      Я было стал её вырывать.
      — Нет, — настоял он.
      И опять её поцеловал!
      — Это люди могут не понимать, — сказал он, — но мы, цыгане, сразу видим, что за человек. Приходи! Мы тебя величать будем! Да, величать. Приходи. В любое время.
      И поцеловал мне руку в третий раз!
      Я очень жалею, что не поговорил с ним и в тот раз. Более того, я, чтобы прервать эту тягостную для меня сцену, отговорился, а с горячим хлебом и вовсе возвращался дальней дорогой.
      А на следующий день Цыганский Барон умер.
      Я потом спрашивал у специалистов по цыганской культуре: что это было? Почему Барон перед смертью дал мне троекратное целование? Да ещё руки? Да и в присутствии многих, в том числе и старшего сына? Известно, что предсмертное состояние особенное — может быть, с этим связано? Или это было своеобразное завещание?
      Я расспрашивал многих: что бы это могло значить? Мне верить отказывались — дескать, этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Как такое возможно? Цыган, к тому же барон! Нет, невозможно.
      Но это было.
      Запомнилось слово «величать». Я его, как и мы все, знал по фильмам с участием коммерческих цыганских хоров — этим словом предварялся специальный обряд. Но так ли уж это коммерческое слово в устах умирающего?
      Вел и чать. Вел е чать? Велечать…
      Года за два до смерти Цыганского Барона, в Болграде же, уроженец этого города художник Александр Коростылёв предложил мне позировать для картины. Я поначалу подумал, что он выбрал меня потому, что в той компании, где мы познакомились, все пили, а я один — нет. И не курил. И именно этим — особенный. Я ещё тогда не разобрался, что Саша и есть один из редких настоящих художников, отличающийся от сонма художников обыкновенных, в лучшем случае рисующих «похоже» и вызубривших по учебникам систему символов… Но Саша — это нечто большее…
      Я Саше позировал. Это было не утомительно, потому что я тогда работал над книгой «Подноготная любви»*, в которой восстанавливал, уверен, некоторые забытые истины, в частности о взаимоотношениях мужчины и женщины. Я сидел и размышлял. Откуда ко мне приходили нигде более не проговариваемые идеи?.. А потом, увидев холст, удивился. На фоне древнего храмового сооружения (зиккурата) на меня смотрел жрец бога Солнца! Да ещё весь в сиянии солнечно-жёлтых и рыже-красных лучей.
      * «КАТАРСИС: Подноготная любви. Психоаналитическая эпопея». (Примеч. ред.)
      Картина так и была названа: «Жрец». В 1996–1997 годах она висела в Болградской картинной галерее. Потом городу не повезло — автор подарил холст мне. При этом он сказал:
      —  Знаю,что у тебя её увидят существенно больше людей…
      Интересно, что и Коростылёв, подобно цыганскому барону, не прочёл ни одной из моих книг и перед предложением позировать не разговаривал.
      «Величать», «Жрец бога Солнца»?..
      Уверен, Цыганский Барон не видел «Жреца». Интересна была бы его реакция: ведь полевые цыгане — последние среди нас солнцепоклонники…
      Уже после «Жреца», но ещё прежде смерти Цыганского Барона, я начал писать роман «Понтий Пилат». Написал первую главу, а потом работу оставил почти на год.
      Начало у «Понтия Пилата» вышло странное, даже для меня самого непонятное: наместник Пилат, перед тем как тайно выйти из Иродова дворца, переодевшись в купца-понтийца, в колоннаде дворца, столь напоминающей храмовую, проделывал странные манипуляции с Солнцем. Причём воспринимал себя как жреца, хотя и не понимал, что означают его действия.
      И я тоже не понимал, чт`о пишу. И это прекрасно, потому что у писателей тогда что-то получается, когда они не ведают, что творят.
      Не так ли и в этом случае?
      Кем был Пилат между наместником и понтийцем-купцом? Жрецом бога Солнца? Или жрецом противоположного начала? Или — антижрецом? Смысл глубокий, но какой?
      «Величать», «Жрец бога Солнца», Понтий Пилат в колоннаде Иродова дворца — почему всё это ко мне притягивается?.. Именно ко мне?
      А замкнул круг древний бог Велес!
      Слово-то «вели(е)чать» происходит от имени бога Велеса! Точно так же, как «лелеять» происходит от имени богини любви Лели. А «яриться», «разъяриться» — от имени бога войны и весны Ярилы.
      Может быть, предложение «величать» у цыган «коммерческих» ровным счётом ничего не значит, но так ли у цыганского барона, прощающегося с жизнью и завещающего что-то детям и внукам?
      Странно мы, люди, устроены.
      Знатоки древней мифологии говорят — всё этов нас.
      А психоаналитики соглашаются.
      А что—«это»?
      Вообще говоря, в истории Вселенной богов Солнца не один Велес. Есть, например, Дажьбог, сын Перуна и русалки, считающийся прародителем русских. «Прародитель русских» мог бы объяснить «Жреца» Коростылёва и, может быть, даже странные в колоннаде Иродова дворца действия Понтия Пилата, но с какой стати цыгану с самостийной Украины целовать руку русскому?
      А вот бог Велес, меняющийся от воплощения к воплощению — о, это разговор особый! и интереснейший! — в первой своей инкарнации, пока он ещё был богом Солнца, — другой: он ещё и бог Любви и Истины!
      «Что есть истина?» — Пилат этот вопрос задаёт через тысячелетия.
      А вдруг и он, наместник Иудеи, всадник, миновавший должность прокуратора, тоже нашёл ответ — пусть даже в последний день перед смертью?

глава двадцать седьмая
Михаил Булгаков — предтеча?!!.. (мистические аспекты появления «Понтия Пилата»)

      — Пушкина ругает на чём свет стоит и всё время кричит: «Куролесов, бис, бис!» — говорил гость, тревожно дёргаясь. Успокоившись, он сел, сказал — А впрочем, бог с ним, — и продолжал беседу с Иваном — Так из-за чего же вы попали сюда?
      — Из-за Понтия Пилата, — хмуро глянув в пол, ответил Иван.
      — Как?! — забыв осторожность, крикнул гость и сам себе зажал рот рукой, — потрясающее совпадение! Умоляю, умоляю, расскажите!..
      …А в первой комнате — громадная комната, четырнадцать метров, — книги, книги и печка…
       М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 13 («Явление героя»)
      С некоторых пор я освободился от веры в случайность событий вообще — а тем более их совпадений. Зато начал наиболее странныесовпадения «случайностей» подмечать — с особым почтением.
      Вообще говоря, осмысление «совпадений» — кратчайший путь к тому сокровенному слою жизни, который открывается немногим, но ценность которого неизмерима и, собственно, составляет жизнь.
      То, что такие два романа, как «Мастер и Маргарита» и «Понтий Пилат» (особенные хотя бы по одному только на Понтия Пилата взгляду), не могут не быть между собой связаны, — ясно заранее. Другое дело, что связь эта, как выясняется, намного более удивительна, чем даже можно предположить.
      Для взгляда поверхностного сначала был «Мастер…», а уж потом…
      Здесь, собственно, и начинают громоздиться совпадения —те самые, которые не случайны.
      Пристегнулись?
      Что ж, не обижайтесь!
      Дом, в котором написан «Понтий Пилат» (в том смысле, что именно здесь появилась отправная сцена в колоннаде Иродова дворца, которая и определила все последующие):
      — старинный, дореволюционной постройки;
      — московский;
      — с чертовщинкой.
      Взять хотя бы то, что несколько десятков лет дома не было, хотя он и был. На планы Москвы дом вернулся только в 1994 году, до этого же во всех документах вместо него был обозначен газон, якобы разбитый после сноса дома.
      Что касается чертовщины уголовного оттенка, то та дьявольщина, которая происходит внутри рассматриваемой квартиры, неподвластна даже прокуратуре: далее составления бумаг с прокуратурскими печатями дело который год не движется — впрочем, это тема отдельного разговора в соответствующем месте. «Герой» — работник ДЭЗа.
      Но и у Булгакова жильё мастера — во власти жулика-застройщика!
      — Вы знаете, что такое — застройщики? — спросил гость у Ивана и тут же пояснил — Это немногочисленная группа жуликов, которая каким-то образом уцелела в Москве…
       М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 13 («Явление героя»)
      Единичное совпадение? Случайность?
      Ладно, пойдём дальше.
      А во скольких домах современной Москвы в полуподвальных комнатах есть печки? Разве во многих? Прямо скажем, в редких. Даже редчайших. А какая часть москвичей вообще живёт в подобных комнатах? От силы стотысячная доля — не то что подвалы, но и почти все первые этажи в районах старинных домов, а тем более в центре, давным-давно перестали быть жильём: отданы под «фирмы».
      А вот во времена Михаила Булгакова в Москве полуподвальные комнаты были если не нормой, то обычным явлением, печка в них — не редкость; в одной из таких комнат и писал мастер. Как зацивилизованному литературоведу не предположить, что Булгаков писал всего лишь с современнойему натуры? Не обладал же он, в самом деле, свойством проницать время?!
      Что ж, вы, скифы, верно уж догадались?
      Стоит ли говорить, что «Понтий Пилат» создавался не просто в полуподвальной большой комнате, не только в московскомполуподвале — жилом! — не просто в тени «застройщика», но и рядом с печкой!
      Какие они настырные, эти совпадения!
      Но вы, не-скифы, мужайтесь, на этом «случайности» не заканчиваются.
      В своём великом романе — в том первом слове слова, которому в конце времён надлежит быть высказанным, — мастер, сидя в сумасшедшем доме, поведал Бездомному, что в полуподвале появились книги, много книг, только с его, будущего автора романа о Понтии Пилате там появлением.
      Но ведь всё в точности так и было! В квартире, где был написан «Понтий Пилат», действительно, до появления там его автора книг прежде не было никогда! А ведь это не менее ста лет!
      Смешно, так и написано: книги ближе к окну.
      Далее. Комнат две — совпадает. Книги оказались в большей из комнат — совпадает и это! Печка — в той комнате, где книги…
      Кошмар!
      Даже упомянутый трамвай, на который выходит переулок, и тот есть!
      Погрузимся глубже.
      Стихи — это если и мысль, то упрощённая: стихи, прежде всего, — ритм, забивающий критическое мышление, аналог скандирования, а всякое скандирование — враг размышления.
      Отчитав таким образом Ивана, гость осведомился:
      — Профессия?
      — Поэт, — почему-то неохотно признался Иван.
      Пришедший огорчился.
      — Ох, как мне не везёт!.. ‹…›
      — А вам что же, мои стихи не нравятся? — с любопытством спросил Иван.
      — Ужасно не нравятся.
      — А вы какие читали?
      — Никаких я ваших стихов не читал!..
       М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 13 («Явление героя»)
      Но и я стихи, как и вообще все забивающие мысль ухищрения популяризаторов, не приемлю! С самого детства, ещё до того, как начали ходить по рукам первые экземпляры «Мастера…». Мелочь, но тоже «случайное совпадение».
      («Пушкин — это не стихи», — говорил Михаил Булгаков, кроме Пушкина-жреца признававший ещё только Льва Толстого. Присоединяюсь.)
      О, боги, боги! Признаться? Нет!.. Ладно. Есть даже такое «случайное совпадение», которое, надеюсь, останется тайной хотя бы до времени моей смерти. А лучше — навсегда. Хотя это и великолепнейший рекламный материал. Ладно, на смертном одре расскажу.
      Мне повезло: жизнь меня так скручивала, что начинал я с наук, которые принято называть точными, словом, использовал — тьфу! тьфу! сгинь! пропади! — методы математической статистики (математический аппарат теории вероятностей). Ну о-очень хороший инструмент для изучения совпадений!
      Способных написать о Понтии Пилате хоть что-нибудь мало-мальски внятное, а главное, нешколярское, на всю Москву от силы пара человек. Да и то эта оценка, пожалуй, чрезмерно оптимистичная. Способных мало было всегда — и не только во времена Михаила Булгакова.
      Следовательно, вероятность того, что любой данный житель Москвы сможет написать нечто о Понтии Пилате — одна десятимиллионная доля. А уж то, что роман о Понтии Пилате может быть написан случайно, всего лишь вероятностно, в современной многомиллионной Москве в полуподвальной комнате с печкой и вовсе — поскольку при социализме комнаты, как и талант, не выбирали — близка к нулю: десятимиллиардная доля процента (произведение вероятности полуподвальной комнаты с печкой на вероятность появления автора среди населения многомиллионной Москвы: 1/100 000ґ1/10 000 000 = = …). Иначе говоря, стечение таких обстоятельств при появлении романа о Понтии Пилате случайным быть не может.
       Десятимиллиардная доля процента.
      М-да…
      А тут ещё и застройщик — свободно можно прибавить ещё несколько нулей… А ещё книги… А ещё тайна… А ещё трамвай… А ещё кран в коридоре…
      Это — ноль, абсолютный ноль, и даже менее того!
      О, боги, боги!.. Что ж такое получается? Он, то бишь Булгаков, видел,как создавался «Понтий Пилат»?
      Иначе откуда этот абсолютный ноль?
      Но расхождения есть! есть! Однако они, похоже, с ещё большей отчётливостью указывают… кто знает, на что они указывают!
      К примеру, «Маргарита» явно не та.
      У Булгакова она — законченная ведьма, выпивающая, прокуренная, с хриплым голосом, соблазнительная, прекрасная, царица бала у сатаны, все в неё страстно влюбляются, мастер от неё сбегает, но силой Воландаопять оказывается рядом с ней. Маргарита плывёт по течению некрополя, которое вокруг Воланда завихряется, вырваться она не может, да и не хочет. Первооснова — эта податливость! Совместимость с Воландом. Холодом, затхлым погребом веет от слова «любовник», которым называет мастера Маргарита, обращаясь к Воланду.
      А вот у печки среди гор книг рядом с автором «Понтия Пилата» — законная жена, к спиртному не прикасающаяся, не курящая, голос которой порой бывает мил, в которую никто страстно не влюбляется, и хотя она некогда приобщилась ведьмачеству и даже работала в целительском центре администратором (см. «КАТАРСИС-1»), тем не менее вступила с «чудотворцами» в нравственный бой и победила. Прежде всего тем, что смогла от этой нечисти из водоворота надмирной силы пусть полуживая, но вырваться.
      Не та «Маргарита». Не та!
      Не тот и мастер.
       Тотмастер, помнится, был по образованию историком, работал в музее, а для того, чтобы он начал писать, Булгакову потребовалось обрушить на него по лотерейному билету главный приз в сто тысяч. Такая деталь не случайна. И тоже направлена на ублажение толпарей. Подсознательно все знают, что надо жить, сообразуясь с талантом, но оправдывают своё бездарное времяпрепровождение отсутствием должных условий — помощи, сил, времени, денег и т. п. Вот дайте сто тысяч — тогда другое дело! Если бы мастер взялся писать без выигрыша, то в этом было бы нечто нравственно обличительное, а следовательно, для популярности романа Булгакова смертельное.
      Ещё смертельнее, если бы мастер был наоборот: не дипломированный историк, но историк без соответствующего диплома, сотрудник академического института, да ещё революционизирующий философию истории, как то реализуется в образе (см. «КАТАРСИС-2»). Получается, каждому доступно быть мыслителем. Многое в «Мастере…» воспринимается как правдоподобное: разные глаза Воланда, его присутствие в колоннаде Иродова дворца и на завтраке у Канта, пьющая кровь из черепа Берлиоза Маргарита, клетчатый с котом — но чтобы неисторик и… историк?!.. Нет, в популярном романе такое «урезать» невозможно.
      Справедливости ради надо сказать, что у Булгакова в «Мастере…» «не те» и все остальные.
      Пошевелив пальцами ног, Стёпа догадался, что лежит в носках, трясущейся рукой провёл по бедру, чтобы определить, в брюках он или нет, и не определил. ‹…›
      — Простите… — прохрипел Стёпа, чувствуя, что похмелье дарит его новым симптомом: ему показалось, что пол возле кровати ушёл куда-то и что сию минуту он головой вниз полетит к чёртовой матери в преисподнюю.
       М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 7 («Нехорошая квартира»)
      Законное омерзение, которое милейший Стёпа Лиходеев должен был бы в реальной жизнивызывать, в «Мастере…» не ощущается; но, напротив, только заинтересованное веселье. То же чувство возникает и почти ко всем персонажам великой притчи.
      Да, не тот Стёпа.
      Не тот и сам Пилат, оставшийся без жены и разжалованный из префекта в жалкого прокуратора, из молодого крепкого мужчины — в гундосого полустарика, из потомка жреческого рода, возвысившегося до ухода из порабощающей иерархии, — в трусливого скудоумца-чинушу. Это уничижение автора Протоевангелия, согласно законам существования стаи, тоже прибавляет роману популярности.
      Не тот и Иешуа Га-Ноцри, в жизненной своей философии («все — добрые люди») опущенный до уровня тринадцатилетнего заучившегося подростка.
      О Левии Матфее и вспоминать не хочется.
      Однако, хотя у Булгакова все без исключения персонажи трансформировались в строго закономерную сторону — по «принципу Маргариты» (только персонажи беспутные, т. е. необличительные, и обеспечивают умножение тиража) — тем не менее, несмотря на миллионы читателей у «Мастера…», это не бульвар. Бульвар умные люди по много раз не перечитывают.
      Булгаков двенадцать лет (!) писал «Мастера…»; ближе к закату правил его, несмотря на боли, хотя можно было бы, облегчая себе страдания, забыться с помощью укола… Но Булгаков улучшал «московскую» линию романа до последних минут своей жизни. Одни из последних его слов: «Чтоб знали!.. Чтоб знали!..»Такбеллетристику не пишут.
      Ключ ко всему, соответственно, в «московской» линии.
      Литературоведы, понятно, определили месторасположение и комнаты мастера, и квартиры, где был Великий бал Маргариты. Есть и номер квартиры, и этаж, указана и улица. В этой квартире даже музей устроили. Литературоведов нисколько не смущает, что число комнат не совпадает, нет и пролёта на лестнице, не совпадают и другие детали. Главное, говорят литературоведы, название улицы и наше чутьё. То же чутьё вывело их и в один из арбатских переулков (без трамвая и прочего), и они вновь нисколько не сомневаются… А между тем «Арбат» — это больше чем почтовый адрес. Это символ принадлежности к Москве, образ на слуху, только такими и может оперировать автор… Литературоведы — они и есть литературоведы.
      Вспомним Иоанна Предтечу: в пустыне на берегу Иордана он оформлял свои интуитивные прозрения настолько расплывчато и двусмысленно, что его слова могла переносить собиравшаяся вокруг него толпа. Та самая, которая полагала, что смысл слов Иоанна Крестителя понимает, но впоследствии распявшая Того, на Кого указывал Предтеча.
      Иными словами, речи Иоанна — как о нём сказал лично Иисус, «величайшего из пророков» — были лишь туманным, расплывчатым отражением прообраза-Истины.
      Почему туманным и двусмысленным? Потому ли, что впоследствии всё равно обезглавленный Предтеча искал одной популярности? Подправлял ли он Истину? Был ли бесчестен?
      Да, расплывчатость в речах многих бесчестна, но в случае с Иоанном не так.
      Расплывчатость в великом деланье Иоанна была созидательна: в пустыне при Иордане он подготавливал восприятие тех из его слушателей, кто ещё по своим привычкам подпадал под понятие «толпа», но по мере личностного роста становился способным её покинуть. Не будь Иоанна, созерцающих Христа-Истину среди того достойных было бы существенно меньше. Не все достойные способны сразу шагать широко, многим нужны промежуточные ступени.
      Иоанн Креститель, оформлявший свою жизнь под представления толпы о пророке, хотя и был толпой назван пророком (по внешнему антуражу), был ею не понят. Указующий перст «величайшего из пророков» (Лук. 7:28) был из поля зрения вытеснен, и Истина была сначала в пренебрежении, а затем и вовсе на Голгофе распята.
      Но это — толпой. Были среди слушателей Иоанна Крестителя люди и другого рода, скажем, Иоанн, пусть хоть в старости, но, в отличие от других, решившийся «врезать» правду-матку (Иоан. 1).
      Их способность к слышанию кроется, разумеется, в области духа, но и отчётливые «персты» древних пророков им были в подспорье.
      Тема известная: указание на прообраз уже созидание!..
      А имеющий уши услышит.
      Прообраз есть у всякого произведения. Но только «академики» казённого литературоведения ищут его в прошлом и по горизонтали. В результате умевший видеть на сотни лет Пушкин унижен и стал всего лишь поэтом, про Толстого, удивлявшего своей способностью в творчестве предугадывать ближайшее будущее, и говорить нечего. Булгаков тоже попал под общую гребёнку.
      Но даже невооружённым глазом видно, что есть глубинный смысл, который объединяет и выделяет всех троих — Пушкина, Толстого и Булгакова.
      Но об этом — в других главах.
      Но это проза, тёмная сторона бытия. Толстой, как и Булгаков, не мог не искать в будущем и чего-то прекрасного. А действительно, почему бы и самому Льву Николаевичу при таких его пространственно-временн`ых способностях также не заглянуть в «каморку папы Карло»? Конечно, увиденное он неизбежно должен был отобразить иначе, чем Булгаков. Булгакова, телесно закандаленного всепроникающим железным занавесом коммунистической империи, кроме вопросов души и духа беспокоили ещё и осязаемые преграды, — отсюда в каморке он разглядел и стены, и полуподвальное расположение комнат, и печь, пригодную для сжигания рукописей. Толстой же осязаемым пространством скован не был, конкретные формы во взаимоотношениях двоих для него были как бы ничто, поэтому мы и наше конкретное бытие в его творчестве отобразились в самом главном — в судьбах его любимейших героев. Своеобразной мечте. Как бы грёзе. А жизнь иногда даже прекрасней, чем грёзы… Да, странно — что грёзы, странно — что исполняются, и странные эти люди — писатели… И вообще все люди — странные. Где они живут, в каком мире? Или мирах?
       А.Меняйлов. КАТАРСИС: Подноготная любви. Глава 1 («А помнишь?»), года за четыре до начала работы над «Понтием Пилатом».

глава двадцать восьмая
Где сейчас потомки Понтия Пилата?

      Лев Николаевич Толстой был не только писателем, но ещё и читателем. Причём, можно смело предположить, далеко не самым поверхностным.
      Так вот, Лев Николаевич говорил, что мыслящий читатель, общаясь с произведением (понятно, не «бульваром»), в конечном счёте, пытается понять не столько сюжет и тему, сколько взгляд автора на жизнь, пытается распознать его «нравственную физиономию».
      Хочется надеяться, что и я могу отнести себя к тем самым «глубоким читателям». Во всяком случае, параллельно с перечитыванием произведений Льва Николаевича, я запоем читал все и всяческие биографические о нём материалы.
      И очень жалел, что Лев Николаевич не оставил бесстыдного варианта автобиографии: что происходило с ним лично, что из этого обилия материала поразило, а что нет, что, по ощущению, повлияло на его дальнейшую жизнь. Очень жалел, что стыд помешал Льву Николаевичу, а, соответственно, мне усложнил восприятие его произведений и жизни вообще.
      Тогда, видимо, и появилась мысль, что честный автор, для облегчения читателю работы, найдёт способ совместить произведение в традиционной «художественной» форме с автобиографическими сведениями «без экивоков».
      Я и до сих считаю, что не упоминание постыдных деталей жизни (при поиске возвышенного!!) — свидетельство отнюдь не деликатности, а проявление покорности воле стаи на всеобщее одурение, или, в лучшем случае, указание на недостаток мужества и решительности. У Толстого, скорее, последнее, ведь с помощью мемуаристов я узнал, что он семь лет никак не мог последовать своему намерению бросить курить, а двадцать с лишним лет набирался мужества окончательно сбежать от нравственного урода, копрофилки Софьи Андреевны.