Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

 — см. Н.Н.Вашкевич.Системные языки мозга. М., 1998) или жухлого варианта празднеств в лупанарии (с состязательным поклонением королеве красоты). Те, которые по стеснительности не смогли закончить обучение в «бальном классе» в тринадцать лет, могут и в свои двадцать пять захотеть начать всё сначала — с уроков по распознаванию характера нового знакомого. Эти милые люди и на танцы двадцатипятилетних смотрят глазами тринадцатилетней Наташи Ростовой, веруя, что объективная реальность коммерческих танцплощадок с их «подбадриванием» алкоголем, торговлей наркотиками и венерическими заболеваниями не более чем единичное, местное, нетипичное извращение.
      Был в жизни Наташи Ростовой и третий танец — в совершенно особенных обстоятельствах, когда она была как бы не она. Обстоятельства этого третьего танца действительно были особенные — шла травля живших естественной жизнью животных, причём убивали их не быстро, а растянутым по времени, мучительным способом, затравливая собаками. То есть, всё как на экстатичных празднествах античности — в честь того или иного божества-идола: тогда тоже на глазах у скопищ людей убивали привезённых в клетках диких животных — по ритуалу.
      Наташа на той «дворянской охоте» неслась на жеребце, ритмично ударяясь о его разгорячённую плоть, — и визжала, визжала, визжала, не останавливаясь, совершенно не замечая своего визга и не понимая, что делает. А после всего этого — когда она не могла не быть переутомлённой, то есть по-прежнему была лишена критического мышления, — в домике своего дяди-алкоголика, безвольного и гипнабельного, она танцевала.
      Как обращает наше внимание Толстой, этому танцу Наташу никто не учил. Завладевшее её телом движение пришло из глубокого прошлого, — как Толстой вскользь признаётся, по неизвестному ему механизму. Для счастливых взаимоотношений с Пьером Наташе не понадобились танцы ни второго, ни третьего рода, всё это вне предназначения, талантаи судьбы, а вот Наташин дядя-алкоголик впал в полнейший восторг. Да, Наташа ко дню охоты не была идеалом, но столь сильное воздействие можно объяснить не только трансом, но и тем, что Наташа была ещё «на крючке» у Анатоля, отчасти являлась выразителем его, Анатоля, сущности, особенно отчётливой в момент полной утраты разума.
      Толстой говорит, что этот танец Наташи — русский. Но, во-первых, не понятно, в котором из смыслов он это слово употребляет. А во-вторых, мы уже видели в «КАТАРСИСе-1», что как аналитик Толстой хромает на оба колена; как художник же гениальный Лев Николаевич не ошибся ни в одной детали.
      Иными словами, даже внешние одинаковые движения танца могут иметь совершенно разный смысл и цели, оказывать различное воздействие на присутствующих.
      Цель данной главы — придание теме формирования в Пилате личности полноты освещения; попытка разобраться в парадоксальности поведения не Наташи Ростовой, ни даже Уны, а «патрицианки» (лидера, королевы красоты, роковой женщины и т. п.) вообще.
      Ведь некая «среднестатистическая» девушка не может на танцплощадке привести в восхищение разных торчков-алкоголиков-наркоманов, сформировавшихся или потенциальных, так, как это шутя делает «патрицианка». Естественно, «патрицианки» не упускали случая надсмеяться над «неудачницей» и «бездарностью». Неважно, высказывали они всё это вслух или ограничивались кривляньем, но психоэнергетический удар в столь невыгодном окружении, как толпа тусующихся, неминуемо в жертве застревал. Удар приводил к травме, которая, будучи неизжита, принуждает также и в зрелом возрасте смотреть на танец глазами тринадцатилетней Наташи. Возможное следствие такого взгляда — всё углубляющаяся пропасть обмана.
      Итак, по самообъяснению, Уна танцевала за-ради закланного по её приказу возлюбленного. На самом же деле, истинные «патрицианки» всегда танцуют только для самих себя.
      Что в своём танце — в конечном счёте всегда экстатичном — они обретают? Ведь говорят они о чувстве блаженства и о том, что, несмотря на трату сил, они после танца чувствуют их прилив.
      Действительно, для них танец — это своего рода лекарство.
       Лекарство от сомнения.
      Сомнения у людей бывают разного рода.
      Одни вдруг начинают ощущать, что толпа — нежить, поводырь толпы — отец лжи, соответственно, и вера толпы — путь к смерти во всех смыслах. И начинают во внушённой им лжи сомневаться: чт`о есть истина?
      Вообще, желание вырваться из толпы в пространство истины, желание, реализуемое в катарсисе (очищении от внушений), и есть сомнение. Иными словами, истинное сомнение — это неотъемлемое качество биофильной личности на любой стадии её развития.
      Но есть и другого рода сомнения — сомнения нерождённых, тысячекратно более распространённые. Это сомнения элементов толпы. Сущность таких сомнений в том, что толпарь не в состоянии отдаться одному из двух (или более) равнозначных внушений, не знает, по которому из путей греха растечься, чтобы со временем превратиться в ничто.
      Положение этого «элемента» напоминает состояние знаменитого буриданова осла, который, выбирая между двумя охапками сена, совершенно одинаковыми, так и не смог сделать выбор — и умер от голода. Сомнение для нерождённого свыше, так же, как и для осла, мучительно. Поэтому любой пинок в сторону одной из охапок должен восприниматься им как целительное вмешательство — не иначе как свыше. У получившего пинок даже появляется ощущение прибавившейся энергии: и действительно, прекращается бесплодный расход сил, что воспринимается как их резкое прибавление. Кроме того, в жизни осла, прежде окаменевшего между охапками сена, начинают происходить хоть какие-то события — чем не рождение свыше?! Соответственно, с точки зрения этого осла, давший ему пинка — жизнедатель!
      Но пинок — это слишком уж неприкрыто. Это в азиатском дзэн-буддизме «просветлённый» учитель может вмазать ученику палкой по голове (буквально), и его поблагодарят за приданное ускорение на пути «духовного просветления». Во многих других субиерархиях воздействуют утончённей. Например, в среде дипломированных «психотерапевтов» (подотряда целителей) вам могут предложить… сымпровизировать танец!
      И после этого танца жизнь, действительно, меняется!
      Обездвиживающие сомнения исчезают, в жизни начинает что-то происходить — заключается брак, делаются приобретения, совершаются пожертвования.
      Почему так?
      В чём «пинок» танца?
      То, что танец действует подобно «пинку», замечено давно, хотя, объясняя причину воздействия, каких только глупостей вокруг этого не наплели. Оргии приличны не для всех, поэтому в XX веке среди целителей и психотерапевтов танец как приём «достижения целостности» стали называть методом Айседоры Дункан. Да, именем той самой жены Сергея Есенина — актрисы, шлюхи, авантюристки, американки, словом, весьма заметной дамы начала XX века. Именно с ней гипнабельный алкоголик Есенин особенно много пил и кончил самоубийством — словом, законченная симфония некрофилии. Так вот, именно Айседора Дункан в новое время экстатичному танцу придала статус академического приёма психотерапии.
      Именно она маниакально его пропагандировала.
      Вообще, и транскрипция имени этой дамы — тоже обман. Потому что настоящее её имя — Изида. Да-да, Изида, она же Кибела, она же Богоматерь и т. п. Изидане могла не пуститься в пляс — определённого рода. Закономерна также рядом с Изидой-Кибелой запойность Сергея Есенина (самокастрирование в Аттиса). И его в итоге самоубийство*.
      * Появившиеся в последнее время предположения о том, что Есенина убили, сути дела, по большому счёту, не меняют: психологически Есенин, деградировавший от алкоголя и Айседоры, уже совершал планомерное самоубийство. (А.М.)
      Психологически достоверно и обратное: определённый танец пробуждает «Изиду».
      Это естественно, ибо определённый танец — тоже «знак могущества»!
      Иными словами, два встречных процесса закономерны:
      — если некая женщина, оказавшись среди своих, впадает в транс, то она погружается в танец отнюдь не случайный;
      — достаточно той же женщине соприкоснуться со «знаком могущества», например, со своимтанцем, как она впадает в транс, в котором всё определённо. А это означает — прекращаются муки сомнения, наступает ощущение отдохновения, счастья.
      Можно сказать и так: дальнейший образ жизни очередной «Айседоры» можно распознать заранее — по выбранному ею танцу!
      Ещё одно следствие: если отец лжи призывает одну из своих «дочерей» к некоему поступку, то она, внимая, обнаружит свою покорность в танце с соответствующими ключевыми движениями («знаками могущества»).
      Уна танцевала для себя — самоисцеляясь от состояния сомнения, раздвоенности.
      А оно у неё появлялось при всяком посещении Иерусалима в Пасху.
      То, что Уна находилась в мучительном состоянии раздвоенности, в романе сказано прямо. Далее начинаются её слова об искупительном смысле танца, слёзы, потом — чувство отдохновения как, казалось бы, результат искупления. Но ведь возникновение чувства раздвоенности с умерщвлением возлюбленного не связано!
      А с чем? Какой «знак могущества» превращает Уну в буриданова осла?
      Если прибегнуть к терминам «внешник» и «внутренник», то прекрасная Уна постоянно находилась во «внешническом» трансе: как иначе, ведь она — римская патрицианка?
      Несчастье для «внешника», когда ему «включают» «внутреннический» невроз.
      А включиться он может (яркие некрофилы, по большому счёту, — «болото»), если Уна сконцентрируется на любом «внутренническом» знаке могущества.
      Например — на рыночной площади.
      Или на толпах еврейских «богомольцев»-торгашей со всей ойкумены, в Пасху удваивавших и утраивавших население Иерусалима и потому менявших его психологический облик.
      Или на собственном муже в одеянии торговца.
      Или на воспоминании о моменте влюбления в Пилата.
      То, что Уна впервые обратила внимание на будущего мужа во время триумфа, а именно когда процессия приблизилась к рыночной площади, психологически достоверно. Пилат, «включившись» от вида рынка, «размечтался», из воинских рядов психоэнергетически выпал и потому для чуткого восприятия наследственной правительницы стал ненавистен. Ей стало плохо и злобно — вот она, страстная любовь! И Пилат из легионных рядов тоже не мог не посмотреть на будущую супругу: удар ненависти от наследственной императрицы—«дар» не из распространённых, этим не пренебрегают. (Кстати, в какой-то из бесед с Киником Пилат подмечает, что его взаимоотношения с женой начались с взаимной неприязни. А разве могло быть иначе?)
      Итак, воспитуемый Пилат, оказываясь в Иерусалиме накануне Пасхи, когда в город съезжались евреи-торговцы со всей ойкумены и заставляли всех концентрировать на себе внимание, всякий раз начинал «мечтать» — и Уне становилось плохо.
      Муж становился особенно ненавистен.
      Чувство дискомфорта, или, так сказать, буриданоослизма, требовало лекарства. Патрицианке, готовящейся стать императрицей, получить палкой по голове невозможно — кто посмеет? как бы она того ни хотела! — потому ей был необходим выход в ночной город, загримированной до неузнаваемости, — для «лечения». Или самолечения.
      Возможно, подвернись Уне под красным светильником легионер-садист, он побоями мог бы возвратить её к состоянию счастья (отчасти ради этого Уна и стремилась под Пасху в кварталы любви особенно страстно; кто знает, может в Кесарии она обходилась без этого?). Однако, судя по танцу среди развалин, все те двенадцать овладевших ею в ту ночь мужчин были простыми исполнителями, без признаков столь желанного для неё патологического садизма.
      И потому Прекраснейшей оставался танец богоматери.
      И она ему отдалась.
      А после него восстала отдохнувшей и «обновлённой»…
      А вот у её мужа после возвращения супруги во дворец должно было усилиться желание выпить и покончить с собой. Но в любом случае — ей подчиниться.
      А уподобившись, самому пойти в развалины и там… станцевать.
      Не удивлюсь, если узнаю, что Пилат, выпив и потому непроизвольно став марионеткой жены, приходил в развалины — на то же место.
      Но танцы — женский способ принятия решения. Мужчины, не отличаясь от женщин по сути, отличаются по ритуалам. Полезно вспомнить, что религиозный коллективный танец по-гречески— theoria! Да-да, ни больше и ни меньше! Сомневающемуся мужчине тоже нужен «танец». Хотя принято говорить, что большинство теорий — игра слов, на самом же деле — это, по сути, своеобразный танец.
      И Пилат в конце романа приглашение к танцу принял — создав словесную систему, уничижающую Киника.
      Во всяком случае, до времени ТогоРаспятия.
      Мысль — пустяк. Так, маленький штрих к теории жизни.

глава одиннадцатая
На помощь приходят… русские боги?!

      Маячащая в тысячелетиях отрезанная голова…
      Кто-то из православных изрёк, что отрезанная голова — это символ полной смерти. Жил-де когда-то некий православный святой, которого убивали и так, и эдак, убивали и убивали, а он всё живой и живой, несмотря ни на что, продолжает прославлять Господа, и так до тех пор, пока ему не отрезали голову.
      От концептуалистов-богодержавцев я узнал, что-де отрезанная голова, скажем, у Пушкина в «Руслане и Людмиле», — символ правящей элиты, русских князей, прихвостней мирового сионизма, пренебрегших интересами своего народа. Без тела голова нежизнеспособна и достойна презрения. Но в своё время явится предречённый Руслан (Рус-ланд — символ тайн жреческой касты), который, достигнув полноты духовного возраста, на рубеже XX и XXI веков голову поразит концептуально, и тем исполнит предназначение истинного жреца земли русской. Интерес же к отрезанной голове — это проявление политической вовлечённости.
      Когда же я спрашивал надутых и вечно обиженных профессиональных эзотериков о смысле отрезанной головы, которая, подсказывал, есть знак могущества на высших ступенях посвящения оккультных братств типа тамплиеров или розенкрейцеров, то они только удивлённо таращились.
      К психоаналитикам-фрейдистам не стал даже обращаться — уж они-то, которым фаллические образы мерещатся повсюду, перетолкуют образ отрезаннойголовы так, что только держись!
      Собственная психокатарсическая практика ничего вразумительного не подсказывала. Образов обезглавленных тел при психокатарсисе — уйма. Человек без лица, символ яркого некрофила — в подсознательных образах каждого, кому мне доводилось помогать. А вот отрезанной головы, самой по себе, без тела, — ни одной! Загадка!
      Итак, от существующих ныне культурных наворотов толку не было.
      Оставалось ждать…
      И вот однажды читаю книгу, в которой была приведена обширная цитата из книги Сергея Лесного «Откуда ты, Русь?» Эту книгу я прежде уже читал, цитируемое место — из числа легко запоминающихся, поэтому усилий при чтении прилагать не приходилось… Словом, не столько читаю, сколько думаю о своём.
      И тут натыкаюсь на имя верховного божества населения наших мест: Триглав.
      Триглав?!
      И тут я всё понял!!
      Триглав!! ТРИ-ГЛАВ!!! Ну конечно же! Всё понятно! Три-Глав!!
      Слова, обрамляющие в тексте имя верховного бога гилеян (жителей лесной части Скифии — такое название страны мы обнаруживаем у Геродота в логосе о Скифии), были самыми обыкновенными. Говорилось о том, что гилеяне были вовсе не многобожцами: наличие множества служебных божков вовсе не отрицает единобожия. Говорилось, что сам верховный бог Триглав — это вовсе не трёхголовое существо, просто у него три лица, сам же он един… И тому подобное.
      Как не понять при такой прозрачной подсказке? Конечно же, никакие не три головы, и даже не три лица (в Гилее идолам не поклонялись), хотя богомазы, по приказу киевского князя Владимира Красное Солнышко во времена его первой, малоизвестной, если не сказать скрываемой, религиозной реформы (в первую он насильно заставлял поклоняться идолам с серебрёной главой, а во вторую — золочёным символам православия; у Лесного тоже об этом подробно написано), могли вырезать Триглаву не то что три лица, но и на каждом лице по три носа и семь глаз, а угодливая толпа поклонилась бы и этому чудищу.
      Просто «голова» — это символ истины, а цифра «3» — известный символ фундаментальности! Фундаментальная истина!ЛОГОС! ТРИГЛАВ — это ЛОГОС!
      Логос — Ты и здесь тоже?! И опять — Неузнанный?..
      Духовно-психологическое расслоение народов происходило всегда, распределение неугодниковпо странам неравномерно — в одних больше, в других меньше, — у наиболее «концентрированного» народа должен был быть «младший брат», самовыражающий свою духовную жизнь в иных терминах, к концу античности именно скифы выделялись раскованностью мышления… Всё сходится: логос — глава, Логос — Три-глав! Триглав!
      Вплеталась и следующая мысль: это честных людей в некоторых местностях днём с огнём не сыщешь, а вот сатанисты есть повсюду. И они непременно самовыражаются. Не могут не выражаться. Это в наши дни они надругиваются над крестом-распятием, а во времена, Распятие предваряющие, они не могли не надругиваться над каким-нибудь другим предметом — тоже символом Истины. Скажем, над главой! Голова, символ критического мышления — отрезанная! — была объектом их манипуляций!Они и сейчас, судя по публикациям уголовных дел, так поступают.
      Современные сатанисты, отчленяя голову жертве, объясняют появление у них вследствие этого способности к власти некими метафизическими причинами, ублажением высших вселенских сил. Всё это, конечно, так, но лишь отчасти. На самом деле, изменения в психике, которыми сатанисты закономерно расплачиваются за убийство как таковое или за кощунство, их возросшую власть не объясняет. Вспомните о Гитлере в Хофсбургском музее (см. главу «Тайна копья императора Фридриха Барбароссы»): Гитлер оставался мелкой рыбёшкой и после изучения магии с соучастием в кощунствах, и после убийств во время Первой мировой войны, всё изменилось лишь после транса у копья власти.
      Таким образом, в тысячелетиях выстраивается следующая последовательность событий.
      — Протоорда состоит из: вождя-отца, его жены-императрицы, которая со временем не могла не приблизиться к нему по силе некрополя, и из верной толпы братков-сестёр.
      — Во время полового акта вождь обессиливался, психоэнергетическая власть переходила к «любвеобильной» жене, марионетки выполняли волю нового вождя. Убивал, разумеется, только один, самый преданный, он, естественно, и был возвышен в главного охранника, speculator’a-сына (см. главу «Её начальник охраны»), остальные обязаны были причаститься плоти и крови пожираемого отца, тем явив свою покорность высшей Воле.
      — Убийство вождя-отца закономерным образом вторгается в подсознание и фиксируется в нём незаживающей травмой.
      — Психотравму «Прекраснейшей» наследуют её дочери — через родовую память. Быдлу интерес к отрезанной голове передаётся по маршрутам родовой памяти от полупассивных соучастников первоубийства Отца. Результат — неадекватный интерес потомков братьев-сестёр к убийствам, отрезанию головы, братствам и сестричествам. (Кстати, я потому не встречал отрезанную голову среди подсознательных символов, что к очищению тянулись люди, далёкие от верховной власти; даже средней руки подонки на сколь-нибудь глубокий психокатарсис не способны, что уж говорить про «королей» и «королев»!).
      — Травма в подсознании потомков не успокаивается, жжёт, а вот логически-понятийная память с поколениями стирается, поэтому, хотя элита и отрезала головы всегда достаточно однообразно (см. главу «Прекраснейшая пришла!»), причину этой неадекватности объясняли по-разному, с использованием самых идиотских рационализаций (вроде бытующих в оккультных братствах).
      — Из многочисленных рационализаций в веках сохранялись только те, которые фиксировались в слове и сохранялись с благоговейными ритуалами — то есть бытовавшие в религиозно-эзотерических братствах. У протосатанистов потребность в мёртвой голове объяснялась откровенно — как кощунство над истиной. Оргии, групповухи — всё вокруг отрезанной головы. Но не просто головы, а уже особенным образом оформленной — отлакированной, поставленной на подставку, а со временем украшенной каменьями и золотом. Таким образом, голова (или череп) становилась «знаком могущества»: увидел её (его) где-нибудь впоследствии — и «провалился». По этому механизму «знак могущества» можно «сделать» из любого предмета. (Пример — посвящение Пьера в масоны: его заставили распростаться ниц перед пюпитром, на котором стояли череп и Евангелие, — отныне Пьер, увидев Евангелие, должен был впадать в транс и утрачивать способность к рассуждению. Евангелие для прошедшего обряд-инициацию должно было стать закрытым. Но Пьер во время обряда в транс не впал, он внутренне происходящему удивлялся, и даже задумался о смысле происходящего —тем и был предопределён его из масонов исход.)
      — Наследники неприкрытого сатанизма — оккультные братства из высших управленцев государств. Новым по сравнению с событиями в протоорде стал только ритуал, то есть неспешная торжественная обстановка с использованием разных дорогостоящих предметов. Отсюда конкретные предметные практики высших ступеней посвящения оккультных орденов. Украшение головы золотом вело к тому, что в транс сатанисты начинали впадать уже от вида одного только золота.
      — К настоящему времени забыты не только древние рационализации сатанистов, но и рационализации оккультных братств Средневековья (некогда могущественные тамплиеры, к примеру, все перебиты — но их невротическое знание живо в родовой памяти потомков их внебрачных детей, если таковые имеются). Ушли в забвение даже некоторые ветви эзотериков нового времени. Но то и дело в родовой памяти ярких некрофилов всплывают образы из разных столетий и даже тысячелетий. Отсюда разные ритуалы и разные психотипы магов-знахарей.
      Но скоро будут установлены на планете предречённые «мир и порядок»: только в фаворе окажутся «новые» оккультисты-«внутренники».
      А согласитесь, интересно почитать «Всадника без головы» Майн Рида, представить обстоятельства водружения головы Иоанна Крестителя на блюдо, остановиться перед шедевром, который изображает попирающую голову Олоферна Иудифь, вновь и вновь обратиться к, казалось бы, бессвязным московским событиям «Мастера и Маргариты» Булгакова.
      Интересно?
      То-то и оно…

глава двенадцатая
Женщина и Креститель

      — Понимаю… Я должна ему отдаться, — сказала Маргарита задумчиво.
      …рожу Азазелло перекосило смешком, — но я разочарую вас, этого не будет.
       М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 19 («Маргарита»)
      …Королева Марго Валуа, с подачи которой отсекают голову её любовнику…
      …Маргарита, пьющая кровь барона Майгеля из черепа Берлиоза (Берлиоз — упрощённый вариант мастера: Христа пытается уничтожить не тонким, а потому притягательным искажением Его образа, а путём грубым и потому менее эффективным — Его отрицанием)…
      …Интерес толпы в Варьете, когда кот Бегемот отрывает голову конферансье (в демонологии Бегемот — высший бес среди бесов, принимающих облик животных; Маргарита — повелительница бесов, соответственно, Бегемот — самый скорый исполнитель именно её воли, своеобразный начальник охраны)…
      …Уна, вокруг которой отрезанные головы разве что не громоздятся. Даже уходящий в Галилею Киник, человек, защищённый здоровым мировоззрением, чувствует, что ему по воле наместницы хотят отрезать голову…
      Естественно, немедленно вспоминается известный евангельский эпизод с усекновением головы Иоанна Крестителя.
      Эпизод этот тоже, если вчитаться, оказывается наполнен тайным знанием — толпарями упорно не замечаемым.
      Ибо сей Ирод, послав, взял Иоанна и заключил его в темницу за Иродиаду, жену Филиппа, брата своего, потому что женился на ней.
      Ибо Иоанн говорил Ироду: не д`олжно тебе иметь жену брата твоего.
      Иродиада же, злобясь на него, желала убить его; но не могла.
      Ибо Ирод боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святый, и берёг его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его.
      Настал удобный день, когда Ирод, по случаю дня рождения своего делал пир вельможам своим, тысяченачальникам и старейшинам Галилейским. —
      Дочь Иродиады вошла, плясала и угодила Ироду и возлежавшим с ним. Царь сказал девице: проси у меня, чего хочешь, и дам тебе.
      И клялся ей: чего ни попросишь у меня, дам тебе, даже до половины моего царства.
      Она вышла и спросила у матери своей: чего просить? Та отвечала: головы Иоанна Крестителя.
      И она тотчас пошла с поспешностью к царю и просила, говоря: хочу, чтобы ты дал мне теперь же на блюде голову Иоанна Крестителя.
      Царь опечалился; но, ради клятвы и возлежавших с ним, не захотел отказать ей.
      И тотчас послав оруженосца, царь повелел принести голову его.
      Он пошёл, отсёк ему голову в темнице, и принёс голову его на блюде и отдал её девице, а девица отдала её матери своей.
      Ученики его, услышавши, пришли и взяли тело его и положили его во гробе.
       Марк 6:17–29
      Взглянем на происходящее глазами Иродиады, но не глазами царицы, украшенной дорогостоящими атрибутами власти и вызывавшей безотчётный пиетет у толпы, а глазами её—как невротического элемента стаи. Функциональное назначение этого элемента принято обозначать словом «женщина».
      Вернее, не столько взглянем, сколько постараемся вжиться.
      Женщина Иродиада живёт с мужем — Иродом Антипой. У неё прежде уже был муж — Ирод Филипп. Ирод Антипа и Ирод Филипп сводные братья (отец — Ирод Великий, матери — разные). Ирод Филипп был лишён отцом, Иродом Великим, права на царствование в пользу Ирода Антипы. Видимо, Филипп был слабоват как вождь — так, обыкновенный карьерист, не лидер и, уж конечно, не мыслитель; отнюдь не неугодник —уехал жить в Рим. Таким образом, отпуская Филиппа и прибирая к рукам Антипу, Иродиада приобретала царство.
      Из всех остальных деталей жизни Иродиады также видно, что любила она не мужей, а власть. Невзирая на то, что последствия её поступков бедственны для её соплеменников. Так, Ирода Антипу она принудила выгнать предыдущую жену, дочь одного из арабских царей, из-за чего возникла война с арабами, война, которую евреи проиграли.
      Сама Иродиада — потомственная правительница, внучка Ирода Великого ещё от одной его жены, то есть оба мужа были ей сводными дядьями.
      Когда выходишь замуж за брата мужа, то для преодоления препятствия совести требуется некоторое усилие. Обычно в таких случаях онипроизводят, выражаясь психоаналитическим языком, вытеснение. В результате чего в её выдуманной психологической «реальности» предыдущего мужа (Филиппа) нет — ну не было его никогда и всё! — а есть только муж Ирод. Словом, она впервые замужем. И возмущения народа поведением своей обмаранной царицы она просто не понимает. Распространённый вариант подкрепления: отказ от религии, которая прелюбодеяние осуждает. Если угодно, это можно назвать религиозной реформацией.
      Но все приведённые выше детали, которые сохранены светской историей и которые несложно найти в справочниках, для постижения основ жизни не важны: главные попали в Евангелие — помыкавшая своим мужем Иродиада преуспела в преодолении нравственных препятствий и была властолюбива со всеми сопутствующими чертами: некрофиличностью, гипнабельностью, стадностью, неадекватностью, невротичностью, истеричностью, завистливостью и т. п.
      Итак, живёт женщина с мужем, живёт, но вот на границе супружеского дома начинает маячить мужчина — поджарый (подолгу постился в жаркой пустыне; да и вообще толпа ценила Крестителя не за мысли, которые он высказывал и которые она не понимала, а за внешний антураж, который полностью соответствовал представлениям толпы о пророке, усиленный пост — часть этого антуража; Христос постом не злоупотреблял, чем вызывал у толпы нарекания), и этот мужчина, обращаясь к её мужу, начинает требовать: «…не д` олжно тебе иметь жену брата твоего»(Марк 6:18).
      Кто для Иродиады Иоанн Креститель? С точки зрения реалий женской психологии?
      …Вспоминается рассказ одного человека времён «внутреннического» периода якобы социализма, когда Библия была ещё запрещена — и, в силу одного только этого, воспринималась как ценность, а порой и как великая сила. Обратился ли упомянутый человек истинно или «как все», не суть важно: нам сейчас достаточно, что он стал читать Библию как слово Божье. Состояние известное: новые мысли просто переполняют душу! И кажется, что стоит только другим о некоторых евангельских идеях рассказать, как они тоже с упоением начнут вчитываться в отточенные слова Писания, изменятся, начнут мыслить, постигать, станут чище, порядочней, лучше… Этот новообращённый тоже пытался своё потрясение передать окружающим — всем подряд. В том числе и одной девице — с которой только что познакомился.
      Рассказывает он ей взахлёб, листая, зачитывает особо содержательные, интересные, с точки зрения его уровня развития, места. Она кивает, восторгается, повторяет многие фразы: «Нагорная проповедь»; «все — братья-сёстры», «нравственная, чистая жизнь, главное — честная»… Человек этот на верху блаженства, чувствует себя миссионером, учеником Христа, «ловцом человеков»…
      А тут эта девица ему и говорит:
      — Ну хорошо, а когда, наконец, мы в постель-то ляжем?..
      — …
      Как говорится, немая сцена.
      Эта девица его слова, конечно, понимала —так, как онивообще обычно всё понимают.
      Усилие мысли, возможно, и было, но оно, как оказалось, отступило перед закреплённой тысячелетиями психологической схемой: если женщина видит мужчину, который согласился с ней разговаривать, к ней обращается, её выделил из ряда прочих, то, следовательно, что бы он ни говорил — это всего лишь прелюдия. Известно к чему.
      Эта девица не исключение. Во всех сектах и посвящённые всех церквей знают: мужчине проповедовать женщине бесполезно. Она всё равно будет представлять то, что, даже всего лишь разговаривая с мужчиной, обычно представляет. Она может кивать. Может читать указанное в Писании место. Рассуждать о преобразующей силе Святого Духа. Но известная психологическая схема всё равно пересилит.