Первое приглашение читателя к «кладовым» его родовой памяти. Не зная первого смыслового уровня имени «Пилат», невозможно осмыслить «нелогичный» выбор Пилатом-мыслителем военной стези и того, почему она со временем стала ему тягостна.
      Не зная второго смыслового уровня имени «Пилат», невозможно осмыслить достоверность «философского» подхода Пилата к ночным похождениям в кварталы «любви».
      Не зная третьего смыслового уровня имени «Пилат», невозможно осмыслить (не почувствовать, а именно осмыслить логически) достоверность выхода Пилата в колоннаду Иродова дворца и его там жреческие манипуляции.
      Не зная четвёртого смыслового уровня имени «Пилат», невозможно понять содержание разговора Иисуса и Пилата в претории в день Казни.
      Не зная пятого смыслового уровня имени «Пилат», невозможно осмыслить достоверность приводимой в «КАТАРСИСе-3» биографии Пилата после завершения им… некой, скажем пока, Книги… Есть и шестой уровень. Впрочем, в этой главе ограничимся только первыми четырьмя.
      Нередко от наблюдательных людей можно слышать такое суждение: на человека обязательно накладывает отпечаток данное ему имя, тем определяя притягивающиеся к его носителю события.
      Но следовало бы уточнить направление причинно-следственной связи: дети наследуют психический строй своих родителей, и если те дают имя своему ребёнку не из конъюнктурно-рационалистических соображений, а стараются назвать его красиво, то есть в соответствии со своими бессознательными мечтами, с пределами своего мировидения, — то красивымим покажется имя отнюдь не случайное.
      При совсем неумном подходе получается, что нарекающие как бы предзн`ают последующую жизнь ребёнка. Внешне так и выглядит, но только внешне.
      Всякое имя по своему смыслу многослойно. Для постижения всех этих слоёв необходимо знание «забытых» языков и древних культурных символов.
      Имя «Пилат» не исключение.
      На греческом оно означает—«копьеносец».
      Первый смысл: носящий оружие, военный, при наличии средств на коня — кавалерист, вооружённый копьём. Здесь может быть заключён ответ на вопрос, почему урождённый предприниматель (всадник) Пилат занятиям торговой площади предпочёл в молодости армейскую службу. Молодости вообще свойственна поверхностность. И почему с возрастом — когда у людей снижается прямая стадность и они уподобляются родителям — стал тяготиться службой и засматриваться в сторону торговых рядов.
      Почему в «Пилате» утверждается, что Пилат — военный?
      Очень просто: в римской администрации невозможно было получить никакой должности, если ты не прослужил десяти лет в армии. Не-воз-мож-но. А Пилат был назначен префектом.
      А потом был понижен до прокуратора, а эту должность мог занять или предприниматель, или выходец из этой среды.
      Те, кто перечитывает «КАТАРСИС» и понял, по каким механизмам был написан «Пилат», могут воспользоваться и обратной логикой. В романе и в «Комментариях» упоминается, что с годами Пилат стал заглядываться в сторону рыночной площади. Из этого следует, что состояние, открывшее Пилату доступ к всадническим привилегиям, было добыто предком Пилата наиболее распространённым в ту эпоху способом — предпринимательством, что у префекта-прокуратора с годами, после выхода из стадного возраста, закономерно проявилось. Был ли торговцем сам отец Пилата, или состояние, необходимое для того, чтобы считаться «всадником», скопил более дальний предок-торговец? Или, может, не было торговцев вовсе? Может, шёл дедушка-пастух и нашёл в подворотне воз с четырьмястами тысячами сестерциев — вот он и стал всадником? А сын того находчивого дедушки-пастуха стал военным? И его сын тоже, и сын его сына, так и появился Пилат. Дескать, тогда становится понятно его неторговое имя — не то военное, не то жреческое…
      Это предположение имело бы право на жизнь, если бы не некоторые обстоятельства. У Пилата в семье его родителей всё было так же, как и в его собственной: мать его — владыка, а отец, соответственно, при ней. Сбежать от жены отец Пилата не смог; его сын Пилат прожил со своей Клавдией Прокулой не менее десяти лет (время его службы в Иудее) — хотя разводы в Империи были делом обыкновенным. То, что мать и отец Пилата были из разных социальных сред, очевидно опять-таки из неравного брака самого Пилата. Страстная любовь (не партнёрская игра в любовь) эволюционирует лишь из одной формы взаимоотрицания в другую, со временем ненависть становится лишь более явной. В том числе обычно отрицается ценность профессии супруга — присмотритесь к любой семье партнёрского типа. Сын, соответственно, презираемую матерью профессию отца не выбирает. Таким образом, в том, что Пилат стал именно военным, даже логическим умом отчётливо просматривается презрение матери к отцу — не военному. Начало пути юноши Пилата определила ненависть его властной матери и его собственная поверхностность в самовосприятии. Другое дело, что «гены» отца не могли не заговорить с возрастом.
      Вот Пилат и оказался в казарме, а затем стал прокуратором.
      «Копьё» — известнейший фаллический символ. Мужчина и так мужчина, а тут ещё и влияние имени… Так что Пилат был обречён на блуждания по кварталам «любви», невзирая на риск быть снятым с должности (чиновникам запрещалось блудить на подвластной территории).
      Сексуальная «всеядность» — свидетельство стадности, влияние же индивидуальной невротичности, следствие психической травмы-преступления, проявляется в «тонком вкусе» (однотипность партнёрш). Но вот, как выясняется, возможен и такой редкий случай, что оскверняться в кварталах «любви» может и мыслитель (на ранних этапах своего развития), если к тому его подсознательно подхлёстывает его имя.
      Теперь обратимся к культурным символам. Вернее, к древним религиозно-культурным.
      Богу Солнца поклонялись, похоже, в каждом народе. В Египте богов Солнца вообще было с десяток, не меньше. В руках, кроме символа жизни — того самого креста-анкха, который также носил и возлюбленный Уны, — эти боги могли держать или копьё (Хор Бехдетский), или лук (Ра, Гелиос). А Аполлон, бог Солнца, предстаёт держащим то копьё, то лук. Не удивлюсь, если узнаю, что любое древко, заострённое или с наконечником, то есть метательное колющее оружие, на праязыке обозначалось одним с лучами солнца словом.
      Служитель культа во внешних атрибутах всегда уподоблялся своему божеству, и, наоборот, обладатель атрибутов не мог не «заметить» своей причастности уважаемому занятию. Поэтому закономерно, что носитель имени «Копьеносец», некогда вооружённый копьём кавалерист и узник ночных сексуальных похождений, мог неожиданно застать самого себя за странными жреческими манипуляциями. Странными в том смысле, что никто его этому не обучал. Но, учитывая власть над каждым из нас родовой памяти, они закономерны.
      Итак, Пилат как Копьеносец — ещё и «торжественно предстоящий пред Солнцем». При неглубоком проникновении в прошлое — лишь в колоннаде.
      Теперь четвёртый смысловой уровень имени «Пилат».
      Большинство населения (толпа) полагает, что священнослужитель может сочетать в себе и вождистские качества (выше среднего приворовывая, обманывая и пьянствуя), и любовь к Истине. Толпа полагает, что эти качества отнюдь не взаимоисключающие, а статично соединимые по принципу «винегрет».
      В рамках этих представлений таков даже бог Велес поздних инкарнаций. Но такая трактовка характеризует вовсе не Истинного Бога, а лишь самооправдывающихся «верующих». А вот первородный Велес — бог исключительно Истины, не блудник и власти чужд.
      Вообще же, в идеале все боги Солнца — боги Истины, вспомним Хора Бехдетского или того же Аполлона.
      А раз так, то Пилат не мог не чувствоватьсебя не просто служителем культа, но и служителем Истины. Уже одним этим уровнем самовосприятия можно объяснить выделяющееся поведение Пилата, когда он единственный из всех не убоялся защищать Иисуса.
      Личность Понтия Пилата, будущего автора Книги, масштабней: если бы Пилат оставался просто заложником своего имени, то Иисус не удостоил бы его разговора, как Он в тот же день и при сходных обстоятельствах не удостоил интересующегося вопросами религии Ирода.
      Пилат тем и интересен, что, неся отпечаток своего имени, определявшего многие вокруг него события, выходил за пределы всех его смыслов, в особенности поверхностных.
      Наибольшая польза для способного к размышлению читателя, видимо, в том факте, что психоанализ не того убийства(то есть написание текста романа без комментариев) проведён автором не на основании знания смыслов имени префекта провинции! Основой исследования было познание, но, в основном, не логическогосвойства!
      Работая над романом, выписывая неожиданные сцены вроде выхода префекта на последнюю линию колоннады Иродова дворца и совершаемых им жреческих манипуляций, то есть описывая то, что нигде и никем не было описано, кроме как в Евангелии, и притом в сверхсжатом образном виде (об этом — ниже), я ещё не знал, что «Пилат» переводится как «Копьеносец». Не знал и того, что копьеносцы — жрецы богов Солнца, а эти боги — боги Истины.
      Из этого бессознательного распознания всех смысловых уровней ныне не употребляемого имени «Пилат» следует сразу несколько важных для самопостижения каждого человека выводов. Но, подытоживая мысль этой главы-размышления, ограничимся пока лишь одним из этих выводов: уж если я, на логическом уровне не знавший перевода имени «Пилат», на подсознательном уровне верно расшифровал шесть описываемых в «Комментариях» уровней смысла (иными словами, верно описал поведение Пилата), то тем более значимы были эти смыслы для самого Пилата-Копьеносца.
      Вообще, вопрос об историческойдостоверности событий «Понтия Пилата» мне задают часто.
      Откуда, дескать, я всё это списал? Или — на какие материалы хотя бы опирался? Ведь в литературе ничего подобного нет!
      Тема родовой памяти, пронизывающая весь «КАТАРСИС-3», и есть ответ на этот вопрос.
      После завершения «Пилата» выяснилось, что в море мнений и самооправданий пилатоненавистников достаточные для уяснения достоверности «Пилата» исторические свидетельства сохранились.
      Но цель «КАТАРСИСа-3» — не разобраться в этой достоверности, хотя именно этому и посвящена бoльшая часть «Комментариев», а обучить обладающего критическим мышлением читателя проницать время и обходиться без сохранённых иерархиями исторических свидетельств — ведь и так всё ясно.
      Весь роман, да и б`ольшую часть глав «Комментариев» я написал, не зная, что сохранились исторические свидетельства о том, кем была жена Пилата. То, что звали её Клавдией Пр`окулой, знал, об этом сказано во многих справочниках, но то, что её мать и бабка занимали в иерархии высшее психоэнергетическое положение — нет. И писал просто на основании для меня очевидного: жена его была патрицианка, властительница. Всадников много, высших должностей мало, на одни назначает Сенат, на другие — император лично, по тем временам в любом случае это патриции, а какого-нибудь всадника из тысяч они могут заметить по той причине, что он как-либо связан с патрициями. Как всаднику «связаться» с патрициями? В реальной жизни легче всего через брак. Следовательно, жена — патрицианка.
      Кто назначал на должность? Пилат по одним сведениям был прокуратором, по другим — префектом, это следующая, более высокая ступень, но и в том, и в другом случае назначал лично император-принцепс.
      Так вот, когда и роман, и почти все комментарии были завершены, вдруг выяснилось, что история кое-что о жене Пилата сохранила. Оказывается, согласно Евсевию, мать Клавдии Прокулы — жена императора Тиберия. Всё понятно? Добавим: а бабушка Клавдии-Уны тоже была императрицей — женой императора Августа. Куда круче!
      Повторимся: цель «КАТАРСИСа-3» — обучить читателя с помощью теории стаии теории жизнипроницать время и обходиться без сохранившихсяисторических свидетельств — ведь и так всё ясно. Поэтому до времени забудем, что Уна — потомственная императрица и многомужница, а просто порассуждаем, покажем, до сколь многого можно добраться и помимо родовой памяти или исторических свидетельств…
      То, что клан Уны был могущественным, ясно из того, что Пилат, по происхождению ничтожный всадник, по должности простой майор, да ещё и не чуждый справедливости, вообще был фактически назначен первым человеком императорской провинции Сирия — префектом Иудеи в отсутствии легата-наместника* (тот так и не прибыл принять должность, возможно, не желая оказаться под пятой могущественной в римской иерархии Уны). Итак, жена всадника Пилата, из одного только факта назначения его префектом, — патрицианка, и притом из могущественного клана.
      * В императорскую провинцию Сирия входили несколько стран, Иудея и Галилея в том числе. В основном этими территориями управляли назначаемые римским Сенатом местные князьки. Таким образом, среди правителей территорий, входящих в Сирию, единственным римским чиновником (кроме назначаемого императором легата Сирии) был именно назначенный лично императором прокуратор Иудеи, Идумеи и Самарии. Поскольку кто-то в Иудее должен был осуществлять судебную власть, то не удивительно, что прокуратор осуществлял функции не узко прокураторские (т. е. сбор налогов), а был полноправным наместником, т. е. префектом. Более того, в отсутствие легата Сирии префект Иудеи явно должен был надзирать за правителями других входящих в Сирию территорий, хотя де-юре эти правители ему и не подчинялись, — а это уже самоощущениесебя как «большого наместника», пропретора. Более подробно об этом — в главе «Парадоксы самоощущений в семье префекта-прокуратора». (Примеч. ред.)
      Далее. Пилат и Уна были совершенно разными — по воспитанию, по привычкам, по социальному происхождению, по месту рождения, образованию, вкусам, системе ценностей и т. п. Подобную противоположность людей, скрытая ненависть которых друг ко другу достигла уровня, когда, вопреки кастовым преградам, заключается брак, принято называть страстной любовью. А она непременно развивается по сценарию Ромео и Джульетты (см. «КАТАРСИС: Подноготная любви»). Это значит, что после угара новизны в этом для молодых людей наиболее значимом из единоборств, если «счастливые влюблённые» друг друга не убили (или, как в хрестоматийной шекспировской пьесе, поддавшись на обоюдные провокации, не покончили с собой сами), то со временем они, остыв, неминуемо должны друг от друга оттолкнуться и во многих случаях страстно «воспламениться» другими партнёрами. Жена-патрицианка непременно попрекала бы мужа-всадника ничтожным происхождением, фыркала бы на его застольные манеры — словом, поводов для отмщенияу неё было бы предостаточно.
      Форма мести у женщин, при всей их заявляемой неповторимости, в тысячелетиях на редкость однообразна — супружеская измена. (Можно рассматриваемую закономерность описать и иными словами: стадную тянет в групповуху, групповуха же в каждый данный момент времени дифференцируема до пар, совокупляющихся тем или иным способом, так что от того, есть ли между парами стены или нет, «партнёрская» сущность групповухи не меняется; оправданием же адюльтера служит рассуждение о благородном мщении мужлану-супругу — кстати говоря, как правило, такому же, как и она, стадному, — или о таком способе его перевоспитания.) Итак, измена Уны мужу была предопределена — даже без каких бы то ни было религиозных рационализаций вроде служения богу Приапу. Вот вам и первый—«любовный» — треугольник в такой сложной «геометрической фигуре», как окружение и семья верховного функционера в государственной иерархии (имеется в виду функционер не номинальный, а психоэнергетический — Уна).
      Пилат, очевидно, тоже должен был как-то реализовывать свою, выражаясь языком современного психоанализа, вырабатываемую сексуальную энергию. Если определять конкретные формы гетеросексуальных связей, в которых Пилат «реализовывался», то на их выбор влияли конкретно-исторические условия. В частности, государственное законодательство. Согласно законам Римской империи той поры, чиновник на вверенной ему территории права на адюльтер (с лицом противоположного пола) не имел. Жена Пилата не позволила бы мужу нарушать этот закон явно — из принципа.Следовательно, наместник вынужден был прелюбодействовать не внутри дворца, а за его пределами.
      Итак, наместник вынужден был из дворца выходить.
      Тайно.
      Естественно, переодевшись.
      И притом непременно после захода солнца — иначе бы узнали.
      И потому заход солнца для него становился событием.
      Центральным событием суток.
      Точкой сосредоточения мечтаний.
      Сосредоточения, побочно пробуждающего в нём, носителе «срамного копья», ещё и служителя культа Солнца.
      Постоянная любовница для наместника была невозможна — не столько из-за неизбежных соглядатаев, сколько из-за чутья, присущего жёнам. Из одного только этого соображения следует, что Пилат был обречён на переодевание и ограничен услугами профессиональных проституток.
      Публичные женщины во все времена держатся вместе: тянетих друг ко другу. Не важно, как они рационализируют это взаимное притяжение — главное, клубятся. Кишат. Но это сейчас они уже в центре города — демократия! — а раньше они кучковались подальше, на окраинах, там, где погрязнее, подешевле — дома разваливаются? развалины? — стоит только идущего в кварталы любви чуть «завернуть», и вот оно, удобное место, хоть обкричись…
      Итак, с Пилатом всё ясно, а вот покидала ли дворец Уна? Если покидала, то это ещё один психоэнергетический стимул для её мужа выходить в город — ведь он у неё «на крючке».
      Знание об аристократическом происхождении «прихожанок» священных лупанариев помогает ответить положительно: да, Уна ночью в Иерусалим выходила.
      Тем более, что для стадных женщин вообще, для бездельничающих же в особенности, нравственные преступления — смысл и содержание жизни.
      В конце концов, разве не так же обречённо-распутно проводили время в ожидании смерти (от старости) вошедшие в историю первые женщины Рима? Разве не так жил тот же император Нерон, которого, естественно, следует отнести скорее к женщинам, чем к мужчинам? Он нередко дрался на ночных улицах, под защитой переодетой охраны — как это напоминает поведение проституток!..
      Выходила Уна, естественно, переодетая.
      И закрашенная.
      Пойдём дальше: можно сказать наверняка, что в ночном городе пути двух ряженых супругов должны были неизбежно пересечься.
      И вовсе не обязательно случайно.
      Ведь супруге д` олжно быловырвать у мужа Копьё.
      Застыдить его привязанность к военным упражнениям с буквальным копьём, направив освободившиеся силы на искусственное выполнение невротических ритуалов высшего управленческого состава — дело несложное, но всё равно необходимое.
      При желании можно отучить и от женщин: достаточно для начала вызвать к ним чувство омерзения — разве они того не достойны?..
      Несложно преодолеть и третий уровень — служителя культа: утративший копьё может трезво взглянуть на реальных священнослужителей — и сделать обобщение.
      А вот с четвёртым уровнем сложнее.
      Отрицать существование Истины напрямуюсмешно, на это не решаются даже сатанисты.
      Тогда у жены Пилата оставалось два пути:
      — или подчинить мужа какому-нибудь авторитету (в т. ч. цитатнической вере и т. п.), — или внушить ему веру во множественностьистины, в соединимость антагонистического: в конечном счёте это приведёт к зависимости того же рода.
      Который из двух путей выбрала префектесса? Это видно по результату: «Чт` о есть истина?» —сказал муж своей жены.
      Смысл всякой фразы определяется:
      — интонацией;
      — ситуацией, в которой она является непременной частью и систематическимпродолжением, подобно тому как воспламенение детонатора в мине при технической исправности компонентов непременно ведёт к взрыву.
      К примеру, слова «Что есть истина?»Пилат мог быть приученпроизносить при всякой апелляции к Истине как основанию для принятия решения. Скажем, жена во время одной из своих истерик провоцирует мужа попытаться разрешить противостояние по истине. «Что есть истина?..» — не соглашается она, но истерику прекращает. Во время следующей истерики уже она предлагает поступить по истине, но при этом бессовестно пытается склонить мужа к тому, что для него неприемлемо. Пилат, памятуя, что слова «Что есть истина?» вели к прекращению взвизгиваний, эти слова как заклятие произносит. Наместница истерику прекращает.