Меньшов Виктор
      "Я боялся - пока был живой"
      Абсолютно реалистический роман с сумасшедшинкой из нашей с вами абсолютно фантастической жизни, действие которого происходит всегда в следующем году
      Часть первая
      Глава первая
      Когда-то я был оперативником и, можно сказать, спас Петюне жизнь.
      Вот как я впервые появился в жизни Петюни: с распашонкой в одной руке и арбузом в другой.
      Арбуз я конфисковал по дороге у мальчишек, которые пристроились в кустах на скамейке, собираясь его съесть. Я с первого же взгляда определил, что арбуз ворованный. Мальчишки, правда, ушли в глухую несознанку, но я все понял по их бегающим глазам.
      На прощание я сказал им:
      - Сегодня я спас вас от тюрьмы, когда-нибудь вы скажете мне спасибо.
      И унес с собой вещественное доказательство.
      А распашонку я взял следующим образом: проходя мимо винного магазина, я увидел Петюниного отца, которого все звали не иначе, как Пупысёнок. И вот этот самый Пупысёнок пытался продать распашонку своего новорожденного сына.
      Я не стал арестовывать гада и отводить его в отделение, где на него наверняка завели бы дело и загремел бы он "в края далекие, на срока высокие", оставив новорожденного мальца совсем без помощи.
      Я отвел Пупысёнка за угол, отобрал у него распашонку, бережно спрятал ее на груди, а этому гаду набил морду.
      Об стенку.
      После этого я вытер руки прямо об штаны, разумеется, все того же Пупысёнка, после чего бросил эти штаны хозяину, то есть, Пупысёнку.
      Когда я вошел в незапертую, по случаю полного ее отсутствия, дверь Петюниной квартиры, навстречу мне из полумрака выполз голый и грязный новорожденный малыш, который мычал что-то нечленораздельное.
      - Вот что, сволочи, с дитем делают! - смахнул я скупую слезу, которая скатилась по щеке, упала на пол и прожгла маленькую дырочку в половице.
      Отчаянно пищавшего младенца я тщательно отмыл на кухне под ржавым краном, поскольку в ванной комнате ванны не было, ее пропили. Я тер младенца проволочной мочалкой, вычистил и отмыл до блеска, одел в спасенную мной распашонку, накормил арбузом и научил читать по слогам...
      Про этот случай я забыл уже на следующий день. Что поделать? Такая работа! А работал я тогда опером.
      Но вечером в отделение поступила информация, в которой говорилось о том, что с Пупысёнком произошел несчастный случай, в результате которого он погиб.
      Дело было так.
      Пьяный в лоскуты Пупысёнок пробрался на кухню одного из коммерческих ресторанов и по самые плечи залез в холодильник в поисках спиртного.
      Пупысёнку фатально не везло всю его, полную нелепых выкрутас, извилистую биографию, многогранную, как стакан. В этом случае его невезения закончились, потому что не повезло ему в последний раз в горбатой его жизни. Но не повезло крупно: по пьянке он перепутал холодильник с микроволновой печью и засунул в нее голову, как я уже доложил, по самые плечи, задев при этом кнопку "старт"...
      Он лежал в морге, и голова его была похожа на сморщенное печеное яблоко.
      Привели для опознания его половину, как всегда, иссиня пьяную. Она упиралась и бранилась:
      - Чего вы меня ташшыте?! У меня дома ребенок нееденный... Ик! Тьфу ты! Не кормленный!
      - Успокойтесь, - пытались образумить ее молоденькие менты. - От вас требуется всего лишь опознать вашего мужа...
      - А я что - замужем?! - искренне удивилась она. - Мы что - в ЗАГСе?
      - Замужем, замужем вы... Сможете опознать мужа?
      - Да как же я его опознаю, если я его и не помню вовсе?!
      - Это он? - усталый сопровождающий откинул простыню с того, что еще утром было Пупысёнком.
      - Это вот это вот, этот вот самый - мой муж?! Не помню. Это правда, мой муж?!
      - Вы у меня спрашиваете?
      - А у кого же мне спрашивать?! Ой, какой он сморщенный весь! Зачем вы его варили-то? Смешной такой получился! Как куриная гузка!
      Она глупо захихикала и ее вывели, поняв, что толку от такого опознания не будет.
      Я отправился на ночное дежурство. Погони, перестрелки, и прочие повседневные мелочи милицейской службы захватили меня. Я совсем позабыл и про несчастного Пупысёнка, и про его жену-алкоголичку, и про Петюню...
      Как оказалось - зря.
      Утром, едва я лег спать, мой сон просверлил бормашиной звонок в двери. Еще не до конца проснувшийся, обессиленный постоянными ночными дежурствами, я вставил между век зубочистки, достал из-под подушки огнемет и пошел открывать.
      На пороге стояла жена Пупысёнка, к моему удивлению, относительно трезвая. Из-за ее спины выглядывал цепляющийся за мамкин подол сынуля Петюня.
      - Вот, - торжественно возвестила она. - Привела.
      Возвестила и замолчала, открыв рот и глядя куда-то вниз.
      Я тоже посмотрел вниз.
      Смотреть мне пришлось долго: зрение у меня ни к черту, я даже таблицу у окулистов наизусть выучил, чтобы меня не выперли с любимой работы, полной опасности, адреналина, инфарктов и навара.
      Правда, с таблицей этой у меня однажды произошел казус. Забылся я, да вместо таблицы, что в кабинете у окулиста висит, принялся шпарить наизусть таблицу Менделеева.
      Опомнился, думаю - все! Кранты! Как пить дать выгонят меня с любимой работы!
      Но все сидели, пооткрывав рты, а когда я закончил, как все зааплодируют! Так я им классно, с выражением, таблицу эту периодическую прочитал. Пронесло тогда.
      Сегодня же я спросонок, да еще после ночного дежурства, да еще и темновато на лестничной площадке, никак не разгляжу, что там такое увидела мамаша Петюнина.
      Смотрел я так, смотрел, а потом до меня дошло, что вышел я двери открывать голышом, я всегда так спать ложусь: голышом и без постельного белья, чтоб если убьют, так одежду не пачкать и постель. Я газеточки подкладываю.
      Одним словом, из одежды у меня только огнемет в руках.
      Извинился я, конечно, что неправильно одетый к ним вышел, вернулся в комнату, надел бронежилет и обратно вернулся.
      Только она все равно вниз смотрит. Но все же заговорила.
      - Ты, опер, приучил мово дитю арбузы жрать, распашонку ему вернул. Ты теперь у него заместо отца родного. И по случаю трагической гибели мужа мово ты, как честный человек, и в некотором роде даже как гражданин, обязан на мне жениться и усыновить мою дитю...
      И смотрит она мне уже прямо в глаза.
      И глаза у нее такие... такие... Ну, прямо такие у нее глаза! Сразу видно, что с жуткого бодуна.
      Ей бы похмелку искать, а она, сердешная, сына обустраивает.
      Мать - она всегда мать.
      А что я ей могу ответить?
      Нечего мне ей ответить.
      Женился я на ней...
      Очухался через год. В квартире из мебели - один матрас на полу и я на этом матрасе, а больше никого. Я бегом на службу, а мне говорят, что меня давно уволили из рядов за аморалку.
      Я обратно домой, к жене своей, а она мне отвечает через запертые двери, что мы с ней развелись, а квартиру я оставил ей и сыну.
      Пошел я по улице, опустив низко голову и столкнулся таким образом с трамваем. Нас с трудом расцепили и развезли в разные стороны: трамвай - в металлолом, а меня - в больницу.
      Пока я лежал в больнице, прослышали про мои несчастья бывшие мои сослуживцы, скинулись со своих скромных чаевых и купили мне квартирку в том же доме, где я раньше жил, и где теперь в моей бывшей квартире жили Петюня и его коварная маманя.
      Впрочем, зла я на нее не держал, простил я ее.
      На службе меня не восстановили, да я и сам уже не очень туда рвался. Да к тому же и приболел, что-то с ногами у меня происходить стало, стало мне ходить как-то лениво.
      И вот уже три года как я не встаю с кресла. Сижу у окна и смотрю на улицу с высоты третьего этажа. Когда тепло, выезжаю в кресле на балкон. Правда, в том случае, если в квартире находится Петюня.
      Присутствие в квартире Петюни связано с моими выездами на балкон следующим образом: колеса на моем кресле-каталке крутятся очень плохо и поставлены слишком широко, поэтому, иногда кресло застревает в балконных дверях, и тогда присутствие Петюни становится просто крайне необходимым.
      Так вот: занялся я частным сыском. Времена пошли сами знаете какие. Мои прежние навыки сразу всем нужны стали. Если бы не болезнь, мог бы заколачивать серьезные деньги. А так вот: видя мою беспомощность и ограниченные возможности передвижения, заказы мне достаются самые что ни на есть дешевые. Не доверяют те, кто побогаче.
      А зря: голова-то у меня на месте. Да и болезнь моя не смертельная, правда, я про это никому не рассказываю, но вам скажу: жуткая лень у меня. Ну такая жуткая! Иногда не то, что ходить, даже сидеть лень.
      Правда, вот тут я себя пересиливаю. С трудом, но все же пересиливаю. Сижу! Но вот чтобы ходить...!
      Сижу я, значит, как-то вечерком на балконе, воздух нюхаю, кузнечиков слушаю...
      Вот тут и начала происходить вся эта безумная история.
      Фонари на нашей улице не горели. Стоять стояли, но не горели. И воды горячей вторую неделю не было. И свет периодически выключали.
      Только что прошел короткий летний дождик, и оставшиеся в листве капли тяжело скатывались, шлепаясь на влажный асфальт.
      Я совершенно откровенно скучал.
      Темнота сгущалась, и даже совсем редких в это время прохожих не было видно с моего балкона.
      Я размышлял: почему это все революции моментально отражаются на нашем бытовом обустройстве? Захватывают ведь в первую очередь не коммунальные службы, а банки, вокзалы, телеграфы. Я стал вспоминать профессии всех известных мне революционеров и деятелей реформы.
      Среди них были юристы, дети юристов, генералы, даже лесорубы, но я так и не припомнил ни одного работника коммунальных служб. Так же я не припомнил фактов захвата котельных, дворницких, мастерских электриков, ЖЭКов.
      Так и осталось для меня загадкой, почему все же всегда во времена социальных преобразований начинаются перебои со светом, теплом, горячей водой и прочее. Странно...
      Не знаю, куда завели бы меня досужие размышления, но под окном раздался скрип с трудом открываемой двери.
      Интересно, интересно...
      Я протянул руку за спину, нашарил на стеллаже диктофон и включил его, сам еще не зная толком зачем.
      Скорее всего, сделал это от праздного любопытства и от безделья.
      И только включив диктофон, удивленно оглянулся за спину. Стеллаж, с которого я только что взял диктофон, находился у противоположной стенки! Попытался дотянуться до нее рукой, но чуть не вывалился из кресла, так и не дотянувшись. Взглядом смерил расстояние: метра три, не меньше.
      Недоуменно пожал плечами и решил оставить разгадку этого феноменального явления на потом, жадно слушая, что же происходит за окном.
      А под окном моим нервно беседовали Нинель Петровна Беленькая и Арнольд Электронович Беленький.
      Глава вторая
      Арнольд Электронович стоял возле стены, держась за сердце, а Нинель Петровна как могла, уговаривала его:
      - Арнольдик, милый, успокойся, все уже позади. Зачем же так нервничать?...
      - Нинель, я не могу! Столько крови! Столько крови! Это все ты виновата! Если бы я знал, что будет столько крови, я никогда не пошел бы на ЭТО! Зачем я всегда и во всем позволяю себя уговаривать?! Уведи меня поскорее отсюда! Я не перенесу этого! Столько крови! Столько крови!
      - Милый, ты почти что до самого конца вел себя вполне героически. Успокойся, дорогой, теперь все кончено... Все. Возьми себя, наконец, в руки, сейчас здесь будет толпа народа. На нас уже обращают внимание.
      - Пускай обращают! Пускай! Пусть все видят мое состояние! Я же тебе говорил, Нинель, что я никогда не пошел бы на это, если бы ты меня не уговорила!
      - У нас же просто не было другого выбора!
      - И все же не стоило идти на это! Это уже за пределами!
      - А какой у нас был выбор?! - начала заводиться его половина. - Ты скажи, был у нас с тобой выбор? Нет, ты не прячься, ты скажи!
      - Конечно, был! Мало ли куда можно было поехать! Деньги те же, а крови могло бы быть и намного поменьше.
      - Где сейчас можно отделаться малой кровью?! Господь с тобой, дружочек! Везде одно и то же: в "Москве" - кровь и насилие, в "Ленинграде" - вообще что-то неприличное, в "Риге" - насилие и кровь, да и ехать туда далековато. Ну что? Назови мне хотя бы один кинотеатр в Москве, где не было бы крови, насилия, или разврата? Надеюсь, ты не хотел бы смотреть разврат, дорогой?
      - Лучше разврат, чем столько крови!
      - Да?! - возмутилась Нинель. - Вот она, твоя истинная сущность! Безобидный боевик смотреть у него, видите ли, сердце не выдерживает, а разврат смотреть у него сердце позволяет!
      - Да не хочу я никакой разврат смотреть, - слабо сопротивлялся Арнольдик. - Какой может быть разврат, когда я постоянно хочу кушать? Лучше бы мы вместо этого дурацкого кино купили колбаски.
      - На те деньги, что мы потратили на билеты, милый ты мой, можно купить разве что запах от колбаски. И потом, что бы ты делал весь вечер дома? Книги мы почти все распродали, телевизор ты починить не можешь, сколько я тебя ни просила, а вызывать мастера на дом нам не по карману.
      - Нинель, дорогуша, ну как я могу починить телевизор, если я совершенно не разбираюсь в схемах и очень боюсь электричества?
      - А как же ты мог всю жизнь заниматься психологией женщины, и даже писать на эту тему книги, да еще и других учить?
      - Это возмутительно! - обиделся Арнольдик. - Это знаешь, как называется?! Это! Это!
      - Я-то знаю, как это называется, а вот ты, дорогой, сомневаюсь.
      - Ты ставишь под сомнение труды всей моей жизни! У меня масса положительных откликов и рецензий на мои статьи и книги!
      - И все эти статьи, отзывы и рецензии написаны мужчинами! Ты мне покажи хотя бы одну положительную рецензию, которая подписана женщиной. И вообще, скажи мне, знаешь ли ты хотя бы одну женщину, которая занималась бы женской психологией? Нет! Ты не можешь назвать такую женщину! И не спорь со мной. Скажи лучше, почему это женской психологией занимаются исключительно мужчины?
      - Ну, наверное, женщины тоже занимаются, только я сейчас не могу никого из них вспомнить...
      - Вот именно! А почему?! Да потому, что любая женщина знает, что не существует никакой такой женской психологии!
      Арнольдик даже поперхнулся.
      - Как это так - не существует?! А чем же я по-твоему занимаюсь?! Что за чушь ты городишь!
      - Никакая ни чушь! Тебе это любая женщина подтвердит: не существует никакой женской психологии! Не существует, и все тут! Это все выдумали такие же бездельники, как и ты.
      - Это я - бездельник?! Нет, это уже черт знает что такое! Я всегда занимался этим и только этим! - Арнольдик даже затопал ногами от возмущения, но на невозмутимую Нинель это мало подействовало.
      - А я, мой дорогой, всю жизнь была ЭТИМ! - парировала она. - То есть, женщиной. И говорю тебе со всей ответственностью, что никакой женской психологии не существует!
      - Что же тогда существует, по твоей теории?
      - Ну, дорогой, психо, возможно, и существует женская, а вот логия у женщин начисто отсутствует. Это точно!
      - Нинель, дорогуша, согласись, что это уже ни на что не похоже, это я тебе говорю как специалист.
      - Как раз это и похоже на женщину, мой дорогой. А то, понимаете, он пишет научную работу о женской послебрачной психологии, а рецензию на этот твой труд пишет профэссор Кастратов!
      - Кастраки, Нинель! Кастраки, а не Кастратов! Он - грек. Он что, виноват, что у него такая фамилия?
      - Я сочувствую грекам! К сексопатологу надо с такой фамилией идти, а не рецензии на труды о послебрачной женской психологии писать. И тебе, милый, не мешало бы больше времени уделять практической стороне вопроса.
      - Вот она, женская психология! Начали с телевизора, а закончили черт знает чем!
      - Вот, вот, как только речь заходит о практической стороне вопроса, то сразу же слышишь "черт знает чем". Толку от тебя, друг мой, как от нашего телевизора: одно присутствие и никакой практической целесообразности.
      - Что ты ко мне прицепилась с этим телевизором?! Говорил же я тебе: давай выпишем хотя бы самую маленькую, самую дешевую газетку.
      - Сейчас, милый мой, все газетки стали дешевыми по сути и дорогими по цене. И вообще, сколько можно читать газеты? Тебе уже за семьдесят, а ты все еще газет не начитался!
      - Позволь, дорогая, как можно начитаться газетами? Каждый день меняется мир, события, времена...
      - Мир изменяется, а газеты остаются похожими одна на другую. И вообще, дорогой, что может меняться каждый день? Все повторяется. А времена? Времена, возможно, и меняются, но газеты остаются, они этого не замечают. Арнольдик, я тебя умоляю! Прекрати подбирать с дороги всякую гадость!
      - Не трогай, пожалуйста! Не трогай! Это совсем маленький и чистый кусочек газетки.
      - Выброси немедленно эту дрянь!
      - Ты ничего не понимаешь! Живешь, как в тумане. Смотри! Смотри! В Москве переворот! Горбачева арестовали!
      - Что ты мелешь?! - вскрикнула Нинель, выхватывая у него клочок газеты. - Дай-ка сюда эту бумажку! Да ты что - очумел?! Это же газета девяносто первого года, сколько лет уже прошло! Горбачева давно в президентах нет. А жаль. Такой был воспитанный, симпатичный. Не то, что после него, мужлан который. Тоже мне - президент! "знаш", "панимаш"... Вот Михаил Сергеевич - это вот был Президент!
      - Ага, президент! Союз развалил и смылся. Сидит теперь в фонде - попу греет.
      - Арнольдик! Как грубо! Что ты себе позволяешь? Ты такой наивный, ты в политике ничего не понимаешь. Ты слушайся меня, я буду тебе подсказывать, за кого надо голосовать.
      - Я что - ребенок, что ли?
      - А что - нет, что ли? Кстати, где твой зонтик? Да что ты оглядываешься? Сзади он не идет, и в карманах у тебя зонтика тоже нет.
      - Нинель, я забыл его в кино.
      - Ну вот! Что я только что тебе говорила? Разве не ребенок? Пойдем поскорее вернемся, пока сеанс не кончился, иначе нам зонтика не видать.
      Они поспешили к кинотеатру, который только что покинули. Подергались возле дверей, но двери были закрыты. Сеанс был последний, и фойе заперли. Они постучали в стеклянные двери, загорелся свет, и появилась идущая вразвалочку фигура билетерши.
      Ее терпеливо поджидали Нинель и Арнольдик. Одеты они были в серые одинаковые плащи, которые раньше называли почему-то пыльниками. На голове у Нинели красовалась весьма пикантная в начале столетия шляпка. У Арнольдика из-под обвисших полей черной шляпы спадали на плечи седые, плохо постриженные космы.
      С этими старичками было все предельно ясно: интеллигенты среднего достатка, застигнутые врасплох перестройкой, бессребреники по жизни, скудные сбережения которых слизнули, не заметив, инфляция, девальвация и прочая дребедень.
      Перед запертыми дверями кинотеатра стояла сама бедность, которая пыталась скрыть очевидное, что, как известно, никому еще не удавалось.
      Богатство можно скрыть, если есть деньги - скрыть можно не только богатство, но и то, каким образом оно досталось. Но для того, чтобы скрыть бедность, также нужны деньги. А при бедности где их взять?
      Итак, они терпеливо ждали толстую билетершу, известную всему району тетю Катю: ужасно грубую и неповоротливую, которая травмировала психику не одному малолетнему безбилетнику, чем и врезалась навсегда в память всего квартала, пройдясь по детской психике, как глиняный Голем по улицам Праги
      Тетя Катя нехотя открыла двери, и пожилые супруги попытались проскочить мимо нее в фойе.
      Наивные люди! Они никогда в жизни не пытались никуда пройти без билета! Их жалкая попытка разбилась о могучий и монументальный бюст тети Кати.
      - Чего надо?! - рявкнула она, не переставая что-то жевать.
      Ее оторвали от приема пищи, а это было весьма и весьма чревато.
      - Ну?! - рявкнула она еще громче.
      От этого рычания в доме напротив дрогнули занавески.
      - Вы нас извините, пожалуйста, - начала вкрадчиво Нинель. - Мы ушли с сеанса, только что ушли, вот наши билетики, мы их сохранили. Мы смотрели кино, а потом ушли. А оказалось, что мы забыли в зале зонтик. Зонтик почти что новый. Может быть, вы нас впустите, а?
      - Что - а?! - тетя Катя ковырялась в зубах вытащенной из прически шпилькой, издавая чудовищный скрежет. - Ходют здесь, сами не знают зачем. Культурные, вроде как, люди. Шляпы носют, а досидеть до конца кино не могут. Пришли фильм смотреть - смотрите, нечего шастать туда-сюда. А чего теперь хотите?
      - Да мы, собственно, пройти хотели в зал на минуточку, зонтик мы там оставили. Он почти новый, а на улице сами видите, какая погода. Нельзя ли нам тихонько вернуться и забрать наш зонтик?
      - А почем мне знать, что вы с нашего кино ушли? - зевнула тетя Катя.
      - Да вот же наши билеты!
      - Мало что это за билеты.
      - Как же так?! - не выдержав вмешался Арнольдик. - Вот на них написано: и кинотеатр, и число, и месяц, и даже время!
      - Ну и что? Да, кинотеатр наш, число и месяц совпадают, даже время совпадает. А год не совпадает! Видите - год отодрат?! Может, билеты у вас прошлогодние. Много тут ходит всяких, и все в кино без билета норовят. Платите за билет - и проходите. А не хотите - тогда ждите, пока кино кончится, тогда схожу, посмотрю ваш зонтик. Ежели ему к тому времени ноги не приделают.
      Арнольдик петушком наскочил на тетю Катю:
      - Что за бред?! Какие ноги?! Кто приделает нашему зонтику ноги? Зачем кто-то будет делать такую глупость?!
      - Успокойся, Арнольдик, - взяла его за локоток Нинель. - Это фигуральное выражение, дама хотела сказать нам, что когда сеанс закончится, наш зонтик вполне могут стырить...
      Арнольдик возмущенно повернулся к своей Нинели:
      - Что за выражение?! Нинель! Фу!
      Но за Нинель неожиданно вступилась крупнейший специалист в области народного фольклора и филологии, тетя Катя.
      - А чего ты фукаешь? Очень даже запросто стырят твой зонтик. Баба твоя верно говорит.
      Арнольдик от возмущения едва из брюк не выскочил.
      - Что вы себе позволяете?! Где вы увидели бабу?!
      - А чего? - удивилась тетя Катя. - Где я только их не видала, баб этих. А что - это мужик, что ли? Голубые, что ли?
      Арнольдик силился что-то еще сказать, но Нинель решительно отстранила его, и попыталась вступить в переговоры.
      - Уважаемая, кино уже почти закончилось, может быть мы заплатим вам ну, пять рублей, я быстренько пойду и тут же вернусь обратно. Я даже на экран смотреть не буду...
      - Да ты чо?! - ощерилась злобно тетя Катя. - Засунь свои пять рублей себе, знаешь куда?! Плати за билет, или жди конца сеанса! За билет ей денег жалко! Новый зонтик дороже покупать будет.
      До предела возмущенный Арнольдик бросился на штурм:
      - Это вымогательство! Я сам пройду! Отойди, корова!
      Это он добавил уже от полного отчаяния, поняв всю бесплодность попыток сдвинуть с места тетю Катю, ноги его скользили по полу, а тетя Катя стояла все так же нерушимо. Но вот насчет коровы, это он зря, это он погорячился и наступил на любимую мозоль тете Кате.
      - Это я - корова?! - замычала она возмущенно.
      В следующее мгновение ноги Арнольдика отделились от пола, а сам он забился и затрепыхался в могучей длани закаленной в схватках с безбилетниками билетерши. Она встряхивала его за шиворот, отчего голова Арнольдика моталась из стороны в сторону, грозя оторваться и улететь.
      - Вовик! Вовик! Выдь ко мне, Вовик! Тут фулиганют! - басом ревела тетя Катя, потряхивая в такт зажатым в могучей длани Арнольдиком.
      Нинель беспомощно прыгала вокруг нее, пытаясь вырвать своего Арнольдика из цепких лап билетерши, но ей не удавалось даже приблизиться, тетя Катя без труда отталкивала ее лапищей.
      Из недр темного фойе появился шкафообразный Вовик, который тоже что-то жевал на ходу. Я все это прекрасно видел с балкона, и мне показалось, что я разгадал загадку вечного недружелюбия тети Кати и ей подобных: они такие злые потому, что их все время отрывают от таинственной кормушки, возле которой они стоят все остальное время и что-то упоенно жуют, погрузив в эту самую кормушку по самые уши чавкающие рыла.
      - А ну, тетка, не мельтеши, - Вовик отодвинул в сторону Нинель, которая от неожиданности споткнулась, и осела на пол.
      - Как ты смеешь толкать женщину?! - закричал Арнольдик, вырвавшись из лап тети Кати.
      - Вовик, он меня толкнул! - завопила та.
      - Ты чего это тут растолкался, да еще на других напрыгиваешь?! рявкнул решительный Вовик.
      И ноги Арнольдика опять взметнулись вверх, отрываясь от земли. Вовик сгреб его за грудки, сграбастав в горсть плащ, костюм, рубашку, галстук и даже горло Арнольдика. Он держал его навесу, прижав к стенке, и Арнольдик мог только беспомощно болтать ногами и хрипеть посиневшими губами.
      Нинель, прихрамывая, поспешила на помощь своему благоверному.
      - Отпустите его! - умоляла она Вовика. - Ему же плохо! Он задыхается!
      - А кому сейчас хорошо? - издевался Вовик. - Пускай попросит прощения, тогда я его, возможно, и отпущу.
      Он слегка ослабил хватку, давая Арнольдику возможность попросить прощения. Но тот, едва переведя дух, возмущенно просипел:
      - Ты - хулиган и подонок, а перед подонком я извиняться не буду, тем более, что ты толкнул мою жену, пожилую женщину, и даже не извинился.
      - Ах, не буууудешь?! - чуть ли не восторженно прогудел Вовик. - Ну это мы посмотрим!
      И ноги Арнольдика заняли уже привычное для них положение, взметнувшись над полом. Я даже несколько обеспокоился: а не разучится ли он ходить?
      Вовик же так закрутил плащ и костюм, что Арнольдик совсем задыхался. Нинель попыталась оттащить Вовика, но тот отмахнулся, отчего она отлетела в сторону, ударившись об стенку.
      - Ах, так?! - рассердилась Нинель.
      И тут случилось совсем уже невероятное, нечто такое, чего никто и предположить не мог. Нинель ударила Вовика по голове своей сумочкой. Обычной, несколько старомодной, дамской сумочкой.
      Вовик зашатался.
      Она ударила еще раз.
      В сумочке, или в башке у Вовика что-то звякнуло, и он, разжав пальцы, грузно рухнул на пол, отчего подпрыгнула и, упав, покатилась по асфальту стоявшая на другой стороне улицы, урна.
      Тетя Катя стояла, раззявив рот и разведя руки в стороны. Нинель подбежала к Арнольдику, пребывавшему в том же, примерно, состоянии, что и удивленная тетя Катя. Нинель потащила его за собой, и он покорно сделал несколько шагов следом, но тут тетя Катя, опомнившись, заверещала в неизвестно откуда взявшийся свисток.
      Арнольдик очнулся и остановился, оглядывая место происшествия.
      - Что с ним? - спросил он, указывая на лежащего лицом вниз Вовика. Что ты наделала?!
      - С ним ничего, с ним все в порядке, это просто профилактика, а вот что с нами будет все в порядке, я гарантировать не могу, если мы немедленно не исчезнем отсюда.
      - Нинель, дорогая, мы должны, мы просто обязаны оказать ему первую медицинскую помощь.
      - Я бы с удовольствием оказала ему последнюю медицинскую помощь, проворчала Нинель, не оставляя попыток утащить Арнольдика.
      - Мы обязаны ему помочь! - упирался ее строптивый супруг.
      - Мы обязаны помочь себе, если нам не хочется получить неприятности! - она дернула его за рукав.
      Арнольдик нерешительно пошел следом.
      - Перестань свистеть, корова! - заорала неожиданно Нинель на тетю Катю.
      Та хотела что-то возразить, что-то сказать, но поперхнулась, закашлялась, вытаращила глаза и... проглотила свисток!
      Нинель подхватила мужа под руку, и гордо подняв голову, пошла в сторону от кинотеатра.
      И тут же им пришлось броситься в кусты, потому что к кинотеатру подъезжала, истерично вопя сиреной, милицейская машина.
      Пока подъехавшая милиция безуспешно пыталась выяснить хоть что-то у отчаянно кашляющей тети Кати, которая вместо слов выдавала из горла милицейские трели, пока осматривали Вовика, пока вызывали "скорую", все это время Арнольдик и Нинель просидели в кустах.
      Арнольдик, часто дыша, приходил в себя, а вокруг него суетилась верная и заботливая Нинель.
      - Ты в порядке, дорогой? Ну и наделали мы с тобой шухеру!
      - Нинель! Что с тобой? Где ты нахваталась этих словечек? Откуда это?! "Корова", "шухер"...
      - Про корову, дорогой мой, я услышала от тебя, а все остальное я регулярно слушала в течение всех лет с начала перестройки до тех самых пор, пока ты не решил вымыть телевизор шампунем, предварительно даже не выключив его из сети. И потом, если честно, то я, хотя и не часто, но все же изредка читаю газеты. Можно подумать, что ты не слушал телевизор и не читал газет!
      Арнольдик обиженно возразил:
      - До тех пор, ПОКА мы их выписывали, я читал газеты регулярно.
      Нинель, не заметив "пока", живо ответила:
      - Вот видишь! Тогда о каком языке может идти речь? О какой чистоте языка? Ты вспомни, хотя бы, "Московский комсомолец". Там все заголовки написаны языком дворовой шпаны. А что и как говорят на улицах! Ты, может быть, скажешь, что не слышишь, что и как говорят на улицах?
      - Я не слушаю всякие глупости, - пробурчал Арнольдик.
      - Да, конечно, я же совсем забыла! Ты перед выходом из дома затыкаешь уши ватой. Милый, не говори глупостей. Ты посмотри, в какое время ты живешь! Только что тебя едва не убили вымогатели!
      Арнольдик, тревожно наблюдавший за тем, что происходило возле кинотеатра, указал пальцем Нинели на то, как щуплые санитары с помощью милиции пытаются оторвать носилки в тушей Вовика от пола.
      - Видишь? Это ты сейчас чуть не убила вымогателя. А, возможно, что и не чуть. Смотри - он совсем не шевелится. Нинель, мы просто обязаны вернуться и сдаться в руки правосудия. Все равно мы оставили там зонтик и твою сумочку.
      Нинель с трудом остановила рванувшегося из кустов выполнять добровольную сдачу в плен, Арнольдика.
      - Ты так трогательно заботишься о бандите? Уверяю тебя, с этим бугаем ничего не случится. Подумаешь, сумочкой его стукнули!
      Арнольдик пристально посмотрел на Нинель, которая торопливо отвела взгляд, и спросил:
      - Дорогая! Скажи мне, только честно, что было в сумочке?
      Нинель сделала вид, что с интересом разглядывает то, как с большим трудом загрузив носилки с Вовиком, санитары и милиция облепили носилки со свистящей тетей Катей, пытаясь загрузить и ее во вторую машину "скорой помощи".
      Пришлось Арнольдику повторить свой суровый вопрос.
      - В сумочке? - рассеянно переспросила Нинель. - Уверяю тебя, ничего. А ты так героически вел себя, дорогой! Вот теперь я, наконец, представила себе, как ты воевал на фронте!
      Арнольдик смущенно заулыбался.
      - Ну, положим, ничего героического в моем поведении не было. А если очень честно, то на фронте было даже не так страшно. А здесь... Знаешь, дорогая, нам бы надо поскорее домой. У нас тут некоторые неприятности.
      Нинель пожала плечом.
      - Я сама вижу, что у нас неприятности. Но куда именно мы пойдем? Кроме большого количества неприятностей, перед нами еще большее количество милиции... И что за спешка?
      - Ты не все знаешь, дорогая, - сухо возразил Арнольдик и понизил голос. - Мне нужно срочно поменять брюки... Постой, постой. Ты утверждаешь, что у тебя в сумочке ничего не было, так?
      - Так, - несколько неуверенно подтвердила Нинель.
      - Не мог же такой бугай, как этот Вовик, свалиться от удара пустой дамской сумочкой по голове? Нинель, что было в сумочке?!
      - Ах, дорогой, ну откуда же я все помню? Ну, всякие женские мелочи: пудра, помада, платочек...
      - И все?
      - Ну, еще там был халатик.
      - Какой халатик?! Зачем тебе в сумочке халатик?!
      - Я в него гантельку заворачиваю.
      - Гантельку?! Какую такую гантельку ты заворачиваешь в халатик?!
      - Милый, не волнуйся так! Тебе нельзя волноваться. Категорически нельзя! Старая такая гантелька. Она в шкафу лежала, в прихожей. Ты ею давно не занимаешься, а сейчас так страшно ходить вечерами, вот я и завернула эту гантельку в халатик. На всякий случай. Да ты не волнуйся, я говорю, что это старая гантелька. Совсем старенькая.
      - Оттого, что гантелька старенькая, она не становится легче. Боже мой, Нинель! Ты ударила его по голове гантелью в восемь килограмм весом!
      Нинель заворковала возле супруга.
      - Дорогой, не волнуйся так - у тебя давление.
      - Боюсь, дорогая, что после такого удара у этого парня совсем никакого давления не осталось. Из него, наверное, весь воздух вышел.
      Нинель гладила его по рукаву, пытаясь заглянуть в глаза.
      - Ты успокойся, ты только успокойся. Уверяю тебя, дорогой, этому бандиту только на пользу пойдет такая маленькая встряска. Хотя и маловероятно, но может быть, что-то встанет в его мозгах на место, если у него, конечно, остались мозги.
      - Дорогая моя, у него после такого удара ничего не встанет... Вот и я заговорил пошлостями! А по поводу мозгов, то если они у него и присутствовали, то теперь точно ничего не осталось.
      - Смотри, дорогой, сейчас они погрузят эту тетку в машину и уедут, а мы спокойненько пойдем домой, и все забудем.
      Она стала что-то искать в карманах плаща.
      В это время брезент носилок лопнул, тетя Катя выпала прямо в большую лужу, окатив всех ее несущих водой с ног до головы. Тут же вскочила на ноги, возмущенно замахала руками, надула щеки, засвистела, и сама, оттолкнув санитаров, полезла в машину.
      Через пару минут и "скорая", и милиция уехали. Возле кинотеатра все стихло.
      - Пойдем домой, дорогая, - устало попросил Арнольдик.
      Нинель ответила дрожащим шепотом, держась за сердце:
      - Ты только не волнуйся, милый, но в сумочке остались ключи от нашей квартиры.
      - Стоит ли из-за этого так волноваться? Что-нибудь придумаем. А на ключах наших не написано, от какой они квартиры, в каком доме и на какой улице эти дом и квартира.
      Нинель перебила его:
      - На ключах, конечно, не написано, а вот в паспорте все написано: и дом, и улица, и номер квартиры.
      - А паспорт, что, тоже там, в сумочке? - почему-то шепотом спросил Арнольдик.
      Нинель в ответ только и смогла, что молча кивнуть. Прижала к губам платок и приготовилась расплакаться.
      - Ничего, ничего, - пытаясь успокоить супругу и взять самого себя в руки, бодро заговорил Арнольдик. - Сейчас мы придем домой и все спокойно обдумаем.
      - Как же мы попадем домой? Ты не берешь ключи, когда выходишь со мной, не ломать же нам двери?
      - Что-то придумаем! - не очень уверенно ответил Арнольдик.
      Вот тут я и решил, что самое время подать голос. И я его подал.
      - Нинель Петровна, Арнольд Электронович, зайдите в гости, поднимитесь, я вас угощу чаем, и мы с вами что-то придумаем с ключами.
      Откуда я так хорошо знал их по имени-отчеству? Ну, учительницу пения знают все, все ходят в школу, по крайней мере, в начальную, по крайней мере, в нашем районе. Как обстоят с этим дела со школами в других районах не знаю.
      А кто не знал замечательного во всех отношениях чудака с таким смешным отчеством - Электронович? Эти имена-отчества давались в те веселые времена, когда люди грезили большими свершениями и мировыми открытиями, мировыми рекордами и мировыми революциями. И с именем, а тем более с отчеством, все могло бы быть и хуже, покруче и позаумнее. Сколько их было в те времена революций и первых пятилеток, безумных аббревиатур, ставших именами? Ким - Коммунистический Интернационал Молодежи. Элем - Энгельс, Ленин, Маркс. Мэлор - Маркс, Энгельс, Ленин, Октябрьская Революция. Были имена и позаковыристее. Особенно не повезло в ту бесшабашную пору девочкам: Октябрина - это было еще более-менее на человеческом языке, это еще оставляло шансы выйти замуж. А вот уж тяжеловесное имечко Индустриализация...
      Короче, этих милых, чудаковатых старичков, что стояли под моим балконом, знал весь квартал.
      Нинель подняла голову и спросила, стараясь рассмотреть, с кем она разговаривает.
      - А вы все видели?
      Не мог же я ей соврать!
      - Такая у меня профессия - все видеть, - скромно развел я руками.
      Старички посовещались, и вскоре я услышал шум открывающегося лифта и звонок.
      Глава третья
      Я услышал шум открывающегося лифта и звонок. С трудом развернув кресло к входу, положил руки под клетчатый плед и дружелюбно крикнул:
      - Войдите!
      Двери стали медленно открываться. Я выхватил из-под пледа пистолет и всадил всю обойму в дверь.
      Пули просвистели почему-то у меня над плечом и гудя, как веселые майские шмели, умчались за окно.
      Перепуганные старички стояли, прислонившись к косякам: Арнольдик - к левому, а Нинель - к правому. Я радостно завопил:
      - Пардоньте! Вот что пардоньте, то пардоньте! Амнезия, проклятая! Совсем я запамятовал, что это вы ко мне в гости поднимаетесь. Думал враги! Хорошо еще, что пистолет не в ту сторону направил... Да вы проходите, что это вы оробели? Проходите, проходите, только ноги вытирайте. Там ковер лежит персидский, так вы об него ноги трите, об него! Ну и что, что персидский? Не мы служим вещам, а вещи должны служить нам! Проходите скорее, садитесь, стульев в доме нет, табуреток тем более, как показала практика, стульями, а особенно табуретками, очень больно бьют. Вы садитесь прямо на кровать. Можно с ногами, так уютнее. Я вам сейчас подам кофе в кровать. А могу и в чашки, как скажете... Ха-ха-ха! Шутка юмора называется!
      Нинель и Арнольдик смущенно сидели на краешке кровати и слушали мою милую болтовню. А я, обрадованный редким гостям, расшалился, как мальчишка, носился на коляске по всей квартире, стукался об стены и хохотал, хохотал, хохотал...
      Когда приступ прошел, я виновато развел руками:
      - Служба у меня такая была. Вы уж простите старого солдата невидимого фронта. Нервы - ни к черту...
      Я говорил, а сам ловко готовил кофе.
      Готовил я его по особому рецепту, который назывался "кофе по-чекистски". А готовился он так: ровно до середины стакана насыпался растворимый кофе, потом я плеснул туда буквально капельку кипяточка, понимающе улыбнулся старичкам, дружески подмигнул, и достал из-под половицы бутылку.
      - И не спорьте! - я предостерегающе поднял руку, заметив, что Нинель привстала, собираясь остановить меня. - У вас сейчас стрессовое состояние, и вам просто необходимо это. Я - старый опер, поверьте мне, только такие коктейли помогли сберечь нервы и спасли меня и многих моих товарищей и сотрудников.
      Я задумчиво посмотрел в темное окно.
      - Мало их осталось, сотрудников. А нервов - еще меньше.
      Махнул рукой и посмотрел стаканы на просвет. Долил в них из бутылки до каемочки, насыпал перца, накапал уксусной эссенции, чтобы до сердца достало, долил все это крутым кипятком до самого краешка.
      И только после этого раздал каждому по стакану с этим воистину божественным напитком.
      - Ну, будем! - приподнял я свой стакан и, зажмурившись от предстоящего удовольствия, сделал первый глоток, причмокнув губами.
      - А вы лучше залпом, залпом... - посоветовал я старичкам.
      Нинель и Арнольдик переглянулись и влили в себя содержимое...
      Часа через полтора они наконец смогли хотя бы шевелить губами и вот-вот должны были начать заговорить, при этом изо рта у них вырывались клубы фиолетового пара.
      - Вы поможете нам попасть домой? - спросила Нинель, с трудом откашлявшись. - Мы некоторым образом утратили ключи.
      - Нет проблем! - весело ответил я. - Есть тысяча способов попасть в запертую квартиру: выбить двери, выломать двери, взорвать двери...
      - А других, более тихих способов, не существует? - робко спросил Арнольдик. - Взрывать уже поздновато, соседи спят. Милые такие люди, знаете ли, интеллигентные, не хотелось бы тревожить, да и не поймут они нас...
      - Можно и по-другому! - охотно согласился я, доставая из-под кровати кочергу.
      Прежде чем старички что-то успели спросить, я постучал этой кочергой по батарее парового отопления. Батарея тут же отвалилась. Но из нее не вытекло ни капли воды, все равно зимой не топили. А летом и подавно.
      Но главная цель все же была достигнута: меня услышали. В двери без стука входил Петюня.
      - Звали, папаня? - прогудел он, останавливаясь в дверях.
      - Да ты проходи, проходи, сынок. Мы сейчас поедем тут в одно место, надо помочь добрым людям домой попасть. Поможем, сынок?
      - Ага, - ответил Петюня.
      - Тогда - вперед! - скомандовал я.
      Петюня скатил меня вниз по лестницам, даже опередив лифт, в котором спускались Нинель и Арнольдик. Так же быстро он вкатил меня на четвертый этаж дома, в котором жили старички. Мы с Петюней рассматривали наружные замки, когда из лифта вышли хозяева.
      - Прошу входить в квартиру! - радостно сообщил я им, отбрасывая в сторону замки, которые рассматривал, и гостеприимно распахивая двери.
      - Вы же все замки вырвали! - ахнула Нинель.
      - Подумаешь! - я небрежно махнул рукой. - Наружные замки - это дребедень. Главное - запереться изнутри.
      - Да как же мы запремся изнутри, если вы замки с мясом поотрывали? чуть не плача спросила Нинель.
      - А вот это что такое по-вашему? - спросил я, радостно размахивая кочергой. - Универсальный внутренний замок, вот что это такое! Демонстрирую! Оп-па!
      И я всадил кочергу в ручку двери, заперев ее за вошедшим последним в квартиру Арнольдиком, который смущенно закашлялся:
      - Там, за дверями, некоторым образом, остался ваш Петюня, - сообщил он.
      - Возле ваших дверей есть коврик? - озабоченно спросил я.
      - Есть, - недоуменно ответила Нинель. - А зачем вам коврик? Он старенький и пыльный.
      - Вот это именно то, что нужно! - кивнул я. - Петюня! Сынок! Ты там подремли пока!
      И заметив недоуменный взгляд Нинели, пояснил:
      - Любит он коврики, шалунишка!
      Я блаженно потянулся в кресле и порекомендовал старичкам:
      - Вы устраивайтесь, приводите себя в порядок, готовьте обед, а за обедом мы с вами обсудим текущее положение дел, и что нам предстоит предпринять для того, чтобы избежать дальнейших неприятностей.
      Чтобы не смущать старичков, я сделал вид, что задремал, наблюдая за ними сквозь опущенные ресницы, которые слегка щекотали мне губу.
      Нинель, приняв душ, сидела в кресле, обмотав голову полотенцем. Арнольдик носился по квартире. Нинель слабым голосом попросила его:
      - Дорогой, прекрати, пожалуйста, бегать. Ты, наверное, голоден, подогрей себе супчик... И, кстати, ты поменял брючки?
      Арнольдик отозвался весьма сердито:
      - Дорогая, я не забыл поменять брючки, хотя воспитанные люди о таких вещах не спрашивают. А супчик я уже поставил греться.
      - Ну что ты кипятишься, дорогой? Я понимаю, что все это от нервов, но ты же ни в чем не виноват! Это я ударила этого бугая.
      - Да разве об этом речь? - схватился за голову Арнольдик. - Надо думать о том, что мы будем делать, когда милиция придет нас арестовывать. А она явится с минуты на минуту, уверяю тебя. Надо решить, что мы будем говорить им, а мы бог знает о чем разговариваем.
      - А о чем мы должны разговаривать? О любви, дорогой мой, уже все рассказано, как пелось в некогда популярной песенке. А про всякую глупость просто не хочется говорить. Ну, придет милиция, ну и что? Расскажем им все, как было.
      Арнольдик возмущенно запротестовал:
      - Ну уж нет! Так совсем не годится! Я скажу, что это я его ударил! Я все же мужчина!
      Нинель притянула его к себе и, поцеловав в лоб, отпустила.
      - Милый ты мой, каждый должен отвечать, если уж придется, только за им содеянное.
      - Но меня-то наверняка простят! Я воевал! Я работал! Я заслужил...
      - Вот и получишь, что заслужил, если будешь на себя наговаривать. Помалкивай лучше, тоже мне, Дон-Кихот.
      - Почему это я должен помалкивать?! - взвился Арнольдик.
      Но спор их прервал требовательный звонок в двери. Звонок был узнаваем: так всегда звонит Неприятность.
      Старички переглянулись, Нинель встала с кресла, поцеловала в макушку сидевшего рядом Арнольдика, и попросила его:
      - Открой, пожалуйста, милый, я что-то трушу немножко.
      Арнольдик нерешительно затоптался на месте:
      - Может быть скажем, что нас никого нет дома? - неуверенно предложил он.
      - И как ты себе это представляешь? - улыбнулась Нинель. - Не отпирая двери скажем, мол, извините, господа, нас сегодня нет дома, и вообще, зайдите через год-десятый, так, что ли? Иди, выдумщик, открывай, пока не выломали двери. У тебя нет денег поставить ее на место.
      А снаружи, словно подтверждая ее слова, по двери барабанили кулаками и ногами. Арнольдик поспешил открыть, но только успел выдернуть кочергу из ручки, как был отброшен к стене, а в комнату ворвались Вовик, обмотанный белым тюрбаном марли, а с ним еще двое, похожие на стальные сейфы.
      Арнольдик так и замер, открыв рот и держа в руках кочергу.
      - Это ты для меня приготовил, дед? - спросил его Вовик, отбирая кочергу. - Напрасно! Второй раз фокус с пробиванием головы гантелями не удастся. А с тобой я сейчас знаешь что делать буду?! А вот что: смотри, дед, внимательно!
      Он взял кочергу, напряг мышцы, медленно согнул кочергу дугой, а потом с трудом завязал узлом.
      - Понял, дед? - подмигнул он, отбрасывая железяку к моему креслу.
      - О! - радостно завопил Вовик, узнав меня. - Кого я вижу! Мент безногий! Сколько зим прошло, сколько лет?! Друзья встречаются вновь!
      - Ты, Вовик, говорил, что покойников надо будет делать двух, а я вижу третьего, - проворчал один из сопровождавших Вовика "сейфов".
      - Ну, для покойника я еще слишком жив, - бодро ответил я, стараясь сохранять лицо, пряча его в колени.
      - Исправим! - оптимистично пообещал Вовик, похлопав меня по спине.
      Я пропустил это мимо ушей, наклонился к изуродованной железяке, поднял и восхищенно поцокал языком, оценивая силу Вовика.
      - И как это тебе удалось? - спросил я, удивляясь.
      Вовик горделиво вздернул подбородок, а я легко, словно играючи, распрямил кочергу и положил ее себе на колени, смиренно сложив сверху руки.
      - Ладно, мент, не встревай, может быть, цел останешься, - буркнул недовольный Вовик. - У нас тут свои дела, свои счеты, и свои расчеты.
      - Да что ты говоришь?! - деланно удивился я, производя несколько виртуозных финтов кочергой, словно самурай мечом.
      Вовик посмотрел, переглянулся со своими дружками и повертел пальцем у виска.
      - Может быть, прежде чем со стариками отношения выяснять, ты выяснишь их со мной? - гордо предложил я, пренебрежительно осматривая Вовика и его громил.
      - Ну, мент, ты и тупой! Как был тупым, так тупым и остался. Верно про вас говорят: как надену портупею, так тупею и тупею.
      Вовик повернулся ко мне задом, демонстрируя потерю ко мне всяческого интереса, и брезгливо приказал своим гориллам:
      - Выбросьте его из квартиры и спустите по лестнице.
      Те моментом подхватили мою коляску, вынесли ее, вместе с дверями, на балкон, и...
      Вас никогда не спускали по пожарной лестнице? Нет? Все бы ничего, если не считать того, что она - вертикальная.
      Последнее, что я услышал вдогонку, была ленивая ругань Вовика.
      - Я же не по пожарной лестнице велел спустить!
      - А какая разница? - флегматично отозвался один из "сейфов".
      Если его действительно интересовал этот вопрос, ему надо было спрашивать не Вовика, а меня...
      Приземлился я относительно благополучно, если можно было так выразиться. Приземлился я посреди клумбы, прямо на пионера, вдребезги разбив его.
      Пионер был гипсовый, с горном в руках, он стоял на персональной клумбе, лет, наверное, сто. А вот теперь кучей гипсовых обломков лежал печально у подножия постамента, на котором до этого возвышался, а теперь возвышался я в коляске, не зная как покинуть этот прижизненный пьедестал.
      Когда-то, в далекой кудрявой юности, я назначал возле этого гипсового пионера свидания первой своей возлюбленной из пятого "Б", которая была на два года меня старше.
      Тогда я был юн и пылок и посвятил ей и гипсовому пионеру такие поэтические строки:
      Мадам! Пойдемте в "Дом Мод",
      Где купим для вас манто и комод,
      Веер, из панциря мамы Тортилы,
      Шляпу, подвязку, в ажуре мантилью,
      пуф, канапе, маркизет и козетку,
      ливрею, горжетку, в петлицу розетку,
      портплед, портмоне, ремингтон, редингтон,
      портрет кирасира, боа и бомонд,
      двух рысаков изящный парад
      верхом, прямиком, поскакать в променад,
      в карете, ландо, или кабриолете,
      и лошадь гарцует, как прима в балете,
      мы мчим в тет-а-тет, на журфикс, на пленэр,
      где среди клумбы стоит - Пионэр:
      с гипсовым горном и в трусиках гипсовых,
      на пьедестал его песики писают,
      и это, конечно, не очень в порядке,
      зато в идеале капустные грядки,
      где мы, наконец, мон ами, мон кошон,
      двух деток найдем: Боржом и Крюшон...
      Вспомнил я счастливые времена, смахнул скупую слезу, повертел головой, высматривая, нет ли кого во дворе с домкратом, или с маленьким подъемным краном. Никого с этими предметами во дворе не оказалось, и вообще двор был пуст, словно пустыня Гоби в полдень.
      Что мне оставалось делать? Сидеть и скучать. Не вставать же с коляски!
      Вот я сидел и скучал.
      А то, что происходило в квартире старичков, я узнал позже от них самих.
      глава четвертая
      А происходило там следующее.
      После того, как меня спустили по вертикальной пожарной лестнице, Вовик вплотную подступился к старикам:
      - Ну, пеньки старые, кто из вас мне чайник разворотил? Сознавайтесь по быстрому! Видели картину Репина "Не ждали"? Во! Это про меня! А сейчас мы с вами еще одну картину смотреть будем: "Иван Грозный убивает своего сына". Догадываетесь, кто будет сыном, а кто - Иваном Грозным? Угадайте с трех раз! Ну, кто разворотил мне чайник?! Быстро! Быстро! Рррраззз...
      Вперед выступил бесстрашный и справедливый Арнольдик, и фальцетом заявил, откашлявшись:
      - Мы честные люди! Мы не трогали чужую посуду! Мы чужого никогда не берем, а уж тем более нам совсем ни к чему ломать чайник. Что это вообще за дикость - портить полезные вещи?
      Нинель, несколько более трезво оценившая обстановку, попыталась урезонить своего не в меру расходившегося героя.
      - Арнольдик, дорогой, ты не совсем его понял. Молодой человек чайником называет голову, и спрашивает, кто треснул его по чай... по голове. Теперь ты понял?
      Арнольдик возвел глаза к потолку.
      - Боже мой! Боже мой! Вся страна разговаривает на каком-то птичьем языке! Ужас...
      Его вдохновенный и проникновенный плач по великому и могучему, бесцеремонно прервал грубый Вовик.
      - Ты, дед, либо отвечай на вопросы, которые я тебе задаю, либо сядь и не мельтеши перед глазами. Так кто меня по, гм, кто меня ударил по... кумполу?
      Нинель решительно вышла вперед.
      - Это я.
      Один из дружков Вовика фыркнул:
      - Если кому из братвы рассказать, что Вовика вырубила старушка, божий одуванчик, вот будет кипеж! Прикинь?!
      Вовик прервал его.
      - Ты, Шмыгло, помолчи лучше. А то, смотри, говорить нечем будет. Ты меня понял? Если кому хоть слово вякнешь!
      Шмыгло испуганно зашмыгал носом, отчего сразу же стало ясным происхождение его загадочного прозвища, и испуганно забормотал в оправдание:
      - Да ты что, Вовик? Это я так. Да чтобы я? Да чтобы кому? Я никому...
      Вовик нехорошо улыбнулся.
      - Еще бы ты кому!
      И повернулся к другому "сейфу", который стоял молча, приоткрыв рот, только таращился большими, выпуклыми и круглыми глазами без ресниц.
      - Закрой рот, ворона залетит, станешь тогда не Филином, а Вороном, захихикал Вовик.
      Филин судорожно сглотнул и со щелчком захлопнул рот.
      - Ты, Филин, все понял? - спросил его Вовик.
      Филин с трудом выдавил из себя:
      - А то... - задумался, и после долгой паузы глубокомысленно добавил, - а то!
      - Ну то-то! - удовлетворенно подвел итог своей просветительской деятельности Вовик.
      После чего повернулся к Нинель.
      - Мне, в принципе, без разницы, кто из вас меня сегодня отоварил по... Ну, по организму. Это я так просто спрашивал, любопытства для. А всерьез, по делу, то мне с вами, козлы старые, время тратить некогда. Время - оно денег стоит. Верно? Вот так, исходя из этого и будем рассуждать. Бить мне вас, одуванчики, только себе дороже - рассыплетесь сразу же, облетите. Мы сделаем по-другому, без боли. Вы платите мне и тете Кате компенсацию, или моральный ущерб, как вам будет удобнее, так и считайте. Мне - за повреждение моего чердачного помещения, а тете Кате, он ухмыльнулся. - Подвального.
      - Это как это понять - подвального? - спросил Арнольдик, потрогав себя за зад.
      - В правильном направлении мыслишь, дед, - одобрил Филин. - Тетка на пузе лежмя лежит. Бедолага, ей теперь не скоро сидеть придется.
      - Она же свисток ртом проглотила! - изумился Арнольдик. - Я же сам видел!
      - Проглотила она ртом, это верно, только доставали этот свисток через... - Вовик заржал.
      Но тут же остановился и продолжил сурово, без тени улыбки на лице.
      - Давай, дед, по делам разговаривать. Некогда мне. Ну? Я жду твоих предложений.
      - А каких, собственно? - растерянно поинтересовался Арнольдик.
      - Ты, дед, дуру не гони! - рассердился Вовик. - Я тут с тобой для чего время теряю?! Ты будешь сам платить, или нам так взять? Ты учти, что это моя тебе скидка за твой почтенный возраст, иначе ты знаешь как полагается отвечать за такие штучки?! Итак, я слушаю твои предложения.
      - А нечего слушать, - гордо воздев голову ответил Арнольдик. Никаких денег и никаких компенсаций вы не получите, можете даже не рассчитывать напрасно. Что вы вообще себе позволяете?! Врываетесь в чужую квартиру, как к себе домой. Если я в чем-то виноват, то я готов ответить по закону...
      - Смотри ты, как дед заговорил! Как по писанному! А что же ты тогда удрал поскорее, а не остался на месте, чтобы по закону с тобой разобрались? Что молчишь? Впрочем, дело хозяйское, можешь не отвечать. А вот за чайник мой тебе очень даже ответить придется. Филин, проводи бабулю в другую комнату и посиди там с ней, чтобы она по своему дедушке не скучала. А ты, дедуля, погоди, не спеши так храбриться, мы с тобой не закончили, мы с тобой даже еще не начинали. Мы сейчас с тобой разговаривать будем.
      Арнольдик возмутился.
      - Да не желаю я с вами разговаривать!
      - Пожелаешь! Еще как пожелаешь! Ну-ка, Шмыгло, помоги мне с дедушкой поговорить.
      При помощи Шмыгло он разложил Арнольдика на столе в комнате, смахнув прямо на пол все, что на этом столе находилось, сдернув вместе со скатертью. Потом они привязали Арнольдика к столу бельевой веревкой, принесенной из кухни. Оттуда же Вовик принес утюг.
      - А ну, заверни деду рубаху повыше, - скомандовал он Шмыгло.
      Тот торопливо выполнил приказ. Вовик включил утюг в розетку и поставил Арнольдику на живот.
      - Ну так как, дед, может, заговоришь все же? Может, заплатишь добровольно? Тебе же дешевле обойдется.
      - Уберите с меня утюг! Он холодный! И вообще он...
      - Да замолчи ты, дед! - прикрикнул Вовик. - Потерпи, утюг быстро согреется, скоро тебе жарко станет. Ты попищи тогда, а я пойду пока посмотрю, что в другой комнате. Ты, Шмыгло, пошарь тут, да за дедулей посматривай, позовешь меня, когда ему жарко станет, или он поговорить со мной пожелает.
      Вовик ушел в другую комнату, а Шмыгло нехотя, но тщательно и методически, стал исследовать комнату, в которой он остался наедине с Арнольдиком.
      - Ты, дед, смотри, лучше отдай Вовику бабки, какие есть. Небось на гроб хотя бы, или еще на что, приберег малость? Так что лучше отдай. С Вовиком надо поосторожнее, ты не смотри, что у него все хиханьки, да хаханьки. Он - беспредельщик, бешеный, отморозок...
      Говоря все это, он продолжал искать. Дошел до письменного стола. Сел, стал выдвигать ящики. Лениво перебирал бумаги, что-то сразу же бросая на пол, что-то бросал обратно в ящики.
      Достал пачку писем, очень старых, перевязанную выцветшей ленточкой. Взвесил с уважением на руке, покачал головой:
      - Это кто же тебе столько писем пишет, дед? Ну-ка, давай посмотрим.
      - Нехорошо читать чужие письма, молодой человек!
      - Тебе, дед, может и нехорошо, а вот мне так в самый раз.
      - Но ведь это же чужие письма!
      - Да что ты говоришь, дед?! А я и не догадывался! Ну что же, посмотрим, что другим пишут, раз нам никто писем не присылает. Раз нам писем не шлют, имеем право чужие почитать.
      Шмыгло вытащил наугад одно из писем, развернул его и стал читать вслух.
      - "Дорогая Нинель! Пишу тебе прямо из окопа. У нас идут тяжелые бои..." - Шмыгло недоуменно повертел листок в руках. - Что это за бои? Из Чечни, что ли, он тебе писали?
      - Это не мне писали, это я писал, а потом, была другая война, задолго до Чечни, но если вы не знаете, то и не надо, - задергался Арнольдик. - И вообще, прекратите, вам это совершенно неинтересно.
      - Почему же так? Мы почитаем. "Идут тяжелые бои. Пишу я тебе из Синявинских болот. Ты так близко и так далеко. До города, кажется, рукой подать, а сколько всего между нами! И самое главное, между нами - война. Два месяца мы торчим в этих болотах, вцепившись намертво зубами в эту не землю даже, а в грязь, в болотную жижу, тину, в гиблые эти места. Но это тоже частица Родины. Той самой Родины, которая стала для нас не просто общим понятием, а болотами этими, городом, в котором живешь ты, в котором живут мои родители и друзья. Тот город, за который мы умрем в болотах, но врага в Ленинград не пропустим. Пока мы живы..." Ты что, дед, взаправду воевал? Болота защищал? А на хрена? Кому они нужны, болота эти самые?
      - Вам этого не понять.
      - Это почему же так?!
      - Потому, что вы - другие.
      Арнольдик хотел сказать еще что-то, но Шмыгло знаком остановил его, потому что в руки ему попалась бумага, которая привлекла его внимание.
      Шмыгло усердно читал, шмыгая, не переставая, носом. Он читал, перечитывал, читал сначала, что-то про себя повторяя, беззвучно шевеля губами...
      А комната наполнялась едким дымом, но Шмыгло, увлеченный чтением, ничего не замечал.
      Из соседней комнаты выглянул Вовик, увидел сидящего за столом Шмыгло, поглощенного чтением какой-то бумажки, оглядел комнату, заполнившуюся дымом, подбежал к Арнольдику и выключил утюг.
      - Ты, гад! - заорал он, набрасываясь на Шмыгло. - Читаешь тут, а у тебя дедок глазки закатил. Горелым уже в другой комнате пахнет, а ты даже носом не ведешь. Читатель хренов!
      Вовик орал, топая ногами, пугая Шмыгло, который поднял голову от бумаги, закашлялся от дыма, которого, несмотря на выключенный утюг, становилось все больше и больше, испуганно вскочил и подбежал к лежащему на столе Арнольдику.
      Голова старика завалилась набок, глаза были прикрыты, весь он как-то обмяк.
      - Вовик, Вовик, он же только что со мной разговаривал! - засуетился перепуганный Шмыгло. - Он же ни разу даже не пискнул, я думал, что утюг старый, плохо нагревается. Кто же знал, что он такой железный дед?!
      - Что ты под ногами крутишься?! - продолжал орать Вовик. - Ты хотя бы утюг у деда с живота сними, пока он ему внутрь не провалился, да пульс пощупай, может, откачаем еще.
      Шмыгло бросился к Арнольдику, стал нащупывать пульс, но тут же отпрыгнул, потому что тот начал шевелиться и открыл глаза.
      - Что? Что случилось? - дернулся Арнольдик, забыв о державших его веревках. - Вы извините, я тут задремал немного. Устал я. Утюг сняли? Я же говорил, что он не работает, а вы меня не слушали. Я его пытался чинить, да там все вывалилось, я сложил обратно, а он так и не работает...
      - Ну, дед, ты даешь! Ну ты мастер! - покачал головой Вовик. - Какого черта лезть в инструмент, если ты в нем ни черта не смыслишь?! А дым в комнате тогда откуда взялся, если утюг не работает?
      - Это, наверное, супчик, - робко пояснил, втягивая носом воздух, Арнольдик. - Я его подогреть поставил, надо было выключить...
      - Чего стоишь, смотришь?! - завопил Вовик на Шмыгло. - Иди, выключи этот супчик, пока мы тут все не задохнулись, и пожарные не примчались. Ну, дед! У тебя все, что не должно гореть - горит, а все, что должно наоборот. Ты идешь выключать, Шмыгло?!
      - Я сейчас, Вовик, я сейчас, я мигом, - замельтешил Шмыгло. - Ты вот посмотри пока, какую я тут бумажку надыбал, очень любопытная бумажка попалась. Ты посмотри внимательно, Вовик.
      Сунув в руки Вовику листок, который до этого сам так вдумчиво изучал, Шмыгло исчез на кухне, растворившись в клубах черного уже дыма, тяжело кашляя, грохоча кастрюлями и отчаянно ругаясь.
      Вовик сперва слушал, что происходит на кухне, потом взялся читать, и брови его поползли вверх. Он радостно хрюкнул, и продолжил чтение уже с нескрываемым интересом.
      - Ха! Развяжи-ка деда, Шмыгло! Филин! Филин! Иди сюда, да бабусю можешь с собой прихватить.
      В комнату тут же вошли Филин и Нинель. Она сразу же бросилась к своему супругу, выпутывавшемуся из веревок.
      - Тебя пытали, мой дорогой?
      - Да что ты, родная! Так, пустяки, просто пытались пытать. Сущая ерунда, ну, поставили на живот утюг...
      - У тебя же, наверное, ожог!
      - Какой ожог, Нинель?! Откуда?! Утюг-то мне ставили наш, а он уже полгода как не работает, тебе ли не знать.
      - Еще бы он после твоего ремонта работал!
      - А ты бы хотела, чтобы он работал? Ты что, была бы счастлива, если бы он работал?!
      - Все! Кончай базар! Вы мне мешаете изучать важный документ! гаркнул на них Вовик.
      Арнольдик высвободился с помощью Нинель из веревок и сел в кресло. Верная Нинель пристроилась рядом, на небольшой скамеечке.
      Вовик сидел прямо на столе, весело болтая ногами, явно чем-то обрадованный.
      Филин и Шмыгло стояли перед ним в терпеливом ожидании.
      - Ну, что я говорил?! - победно провозгласил Вовик, потряхивая в воздухе листочком. - Кто говорил, что мы с этих дедков ни черта не поимеем?! Кто говорил, что здесь ловить нечего?! Ха! Мы получим побольше, чем рассчитывали. Вот это вот - генеральная доверенность, которая дает право лицу, на которое она выписана, распоряжаться всем имуществом и средствами доверителя по собственному усмотрению.
      Вовик замолчал и уставился на Арнольдика. Тот попытался что-то возразить, но Филин ткнул его под ребра, и Арнольдик замолчал.
      - Значит так, дед, - заявил Вовик. - Мне эта бумажка очень даже понравилась, и ты мне напишешь точно такую же, а эту мы аннулируем. Понял, да? На мое имя напишешь бумажку.
      - Да как же я могу выписать генеральную доверенность на все, что у меня есть, абсолютно незнакомому человеку? И зачем вам эта бумага? У нас же почти что ничего нет. Мы совершенно не богатые люди, вы ошиблись адресом.
      - Это ты не скажи, дед, - весело возразил Вовик. - Я тут еще одну бумажку нашел в другой комнате. Все же приятно иметь дело с интеллигентными людьми: все у них записано, все расписано. Вся-то ваша жизнь в бумажках отражена. Так вот, зачитываю: "Что мы можем продать, чтобы собрать деньги на операцию Нинель?". И далее следует скромный список: дачный участок с летним домиком, обменять двухкомнатную квартиру на однокомнатную с доплатой, продать автомобиль "москвич" шестьдесят восьмого года... Ну, все остальное, можно сказать, интереса не представляет. А вот машина, дача, квартира, хотя и плохонькие, но все же чего-то стоят. Тряпки и мебель нас не интересуют. Хотя, на фига они вам без квартиры, стулья и тряпки? Ну так как, дед, будешь доверенность писать, или есть желание, чтобы мы тебя заставили это сделать? Ты не думай, что все утюги в Москве в нерабочем состоянии.
      Нинель тихо всхлипнула и сказала:
      - Подпиши, дорогой. Они же тебя убьют, или изувечат. Такие не шутят. Подпиши.
      Арнольдик вздрогнул, но все же попытался как-то объясниться, убедить в чем-то бандитов.
      - Вы поймите, это все, что у нас осталось! Мы же старые люди, нам не то что жить не на что будет, эти деньги должны пойти на операцию моей жене. Это вопрос жизни и смерти. Мы и так ради этого продаем последнее, что у нас есть, как вы не понимаете?! Ей просто необходима эта операция. И где мы будем жить?
      - Ты неверно расставляешь ударения, дед, - перебил его Вовик. Главное в данной ситуации это не то, ГДЕ вы будете жить, главное то, что вы просто будете ЖИТЬ. Усек разницу, дед? А где жить, тоже мне, нашел проблему! У детей поживете, или в стардоме. Ну, а если и там не возьмут, в бомжи пойдете. Да и не мои это, в конце концов, проблемы! И вообще: кто кому по кумполу двинул: я тебе, или ты мне? Давай, дед, не ерунди. Пиши бумагу и живи дальше, а уж как жить - это твои проблемы.
      После этих слов Арнольдик словно с цепи сорвался:
      - Ничего я тебе писать не буду! И подписывать ничего не буду, бандитская твоя морда!
      Он вскочил с кресла и попытался броситься на Вовика с кулаками, но тот без видимых усилий оттолкнул его, отчего Арнольдик упал в кресло, едва не перевернувшись, и сидел теперь тяжело дыша и косясь на Вовика.
      Тот стоял, усмехаясь.
      - В твоем понимании, дед, я, возможно, и бандит, но ручками ты не махай, не махай! Убить я тебя не убью, ты для меня пока кое-какой интерес представляешь, но могу тяжело покалечить.
      - И покалечить ты меня не можешь, бандит проклятый!
      - Арнольдик, дорогой, прекрати! С кем ты связываешься?! - попыталась успокоить его Нинель.
      Но Арнольдик не желал уговариваться.
      - Да не может он меня покалечить! - бушевал он. - Ему от меня генеральная доверенность нужна! А за доверенностью нужно в нотариальную контору ехать, а там меня нужно предъявить в целости и сохранности, хотя я никуда с ними и не поеду! Фиг им!
      - Во, дед, развоевался! - широко улыбнулся Вовик. - Да я тебе руки-ноги выдерну и все прочее, что только пожелаю. Оставлю только правую руку, чтобы было чем подпись свою поставить. Тоже мне, геррой! Не поедет он! Да и не нужно никуда ехать. У нас, старый, все схвачено. Мы нотариуса на дом вызвать можем. Ты думал, что мы только морды бить умеем? Ошибаешься, дед. Мы в юридических делах тоже кое-что кумекаем. А ну, Филин, позвони Сергеичу, который из нотариальной, пускай он подготовит генеральную доверенность и привезет ее сюда, клиенту на подпись. Да скажи ему, чтобы поскорее поворачивался, любит он копаться. Возьми вот паспорт деда, данные продиктуешь.
      Арнольдик бросился было за паспортом, но Вовик успел его отдернуть и спрятать за широкую спину.
      - Куда?! Сидеть смирно! - рявкнул он на Арнольдика, отпихивая его животом. - Шмыгло, присмотри за дедушкой, чтобы он не нервничал и не дергался. А ты, Филин, когда диктовать будешь, не ошибись, перепроверь все по буковкам, документ все же, уважения требует.
      Филин пошел к телефону, а Вовик повернулся к старичкам.
      - Вот так вот, дед, дела нынче делаются, а то начитались, поди: ножи, кастеты. Так что ты посиди, поразмышляй, может, дойдет, наконец, что нет у тебя никаких других вариантов, кроме моих. Не подпишешь, мы твою супругу любимую на запчасти разберем у тебя на глазах. А ты же этого не хочешь, верно?
      Он наклонился к Арнольдику и добродушно похлопал его по плечу.
      - Вот так-то вот, ветеран. Не делай глупостей, и все будет в порядке. Фирма гарантирует! Шмыгло! Ты присматривай, а я пойду, проконтролирую, чтобы Филин чего не напутал, у него это запросто.
      Вовик вышел в соседнюю комнату, а Шмыгло остался со старичками. Нинель сразу же бросилась к Арнольдику.
      - Назад! Сидеть на расстоянии! Говорить - говорите сколько влезет, только подходить друг к другу не нужно, не советую.
      Нинель села в кресло напротив Арнольдика. Косясь изредка на Шмыгло, заговорила.
      - Ты в порядке, дорогой? - спросила она, озабоченно всматриваясь в лицо Арнольдика.
      - Все ерунда! - постарался залихватски ответить он, махнув бесшабашно рукой. - Что со мной может случиться? Ты-то как, дорогая?
      - А что со мной может случиться? - вопросом на вопрос ответила Нинель. - Я все-таки русская женщина. Как-никак, блокаду пережила, войну. Переживу и это. А у тебя правда все в порядке, дорогой?
      - Ну, немножко неприятно было лежать с холодным утюгом на голом животе. И супчик жалко, кушать хотелось.
      - Ты знаешь, милый, с горячим утюгом на животе тебе было бы еще неприятнее лежать, а с супчиком ты сам виноват: сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не включал так сильно горелку под кастрюлями, или не отходил бы в таком случае от плиты...
      Арнольдик сглотнул слюну и вкрадчиво спросил Шмыгло.
      - Товарищ бандит... Ээээ, товарищ Шмыглов, можно я возьму на кухне тарелочку супа? Очень, знаете ли, кушать хочется.
      - Ты что, папаша, спятил? - вытаращился на него Шмыгло.
      - Фу, как грубо, молодой человек! - поморщилась Нинель. - Человек захотел кушать, что вовсе неудивительно в такое позднее время. Что, собственно, в этом ненормального? Пустите его на кухню. Я же здесь, а без меня куда он денется? Он же не Тарзан, чтобы из окна выпрыгивать.
      - Ладно, дед, давай, только по шустрому, - после некоторых колебаний все же решился Шмыгло. - Давай, пока Вовик не видит, только быстро, одна нога тут, другая там. И без шухера! А не то твоей половине будет очень и очень больно.
      - Ну что вы, товарищ бандит! - с готовностью согласился Арнольдик, вскочив с кресла и направляясь на кухню.
      В дверях он обернулся и спросил Нинель:
      - Тебе принести супчика, дорогая?
      - Нет, милый, - поморщилась, понюхав воздух, Нинель. - Я, знаешь ли, не люблю жареный суп.
      - Ну, как знаешь, - даже не обидевшись, легко согласился Арнольдик, исчезая на кухне.
      Шмыгло уважительно посмотрел ему вслед.
      - Железный дед у тебя, старая, без нервов.
      - Молодой человек! Называть женщину старой просто неприлично, обидчиво заметила Нинель. - А когда мой муж нервничает, он почему-то всегда очень хочет кушать. Но вы правы, он безусловно смелый человек. В шестнадцать лет ушел в ополчение, подделал документы, обманул военкомат. Сражался под Ленинградом, в Синявинских болотах, а потом в армии, в разведке... Впрочем, вам это все неинтересно.
      - Почему? - без особого энтузиазма пожал плечами Шмыгло. Рассказывай на здоровье. Я что? У меня дед тоже воевал. Где-то.
      Что-то вспомнив, он внезапно оживился.
      - Слушай, а у твоего награды есть? У моего дедули этих медалей да орденов изрядное количество было. Как дедуля помер, я награды эти сразу собрал и на Арбат отнес. Толкнул там барыгам, навар получился солидный. Я даже не ожидал, думал, что эти железки вряд ли чего стоят.
      Нинель возмущенно замахала на него руками.
      - Да как же так было можно! Это же боевые награды! Это, в конце концов, память! Неужели для вас не существует ничего святого?! Есть же вещи, которые не продаются!
      Шмыгло потянулся, зевнул, и возразил:
      - Не, нет таких вещей. Любая шмотка цену имеет. Если это вещь, то она чего-то стоит, значит, продается. А если что-то ничего не стоит, не продается, значит это не вещь, это просто фуфло, барахло то есть...
      Нинель прижала к вискам кончики пальцев.
      - Боже мой! Мне иногда становится страшно жить в этой стране и в этом городе!
      Из кухни вышел повеселевший Арнольдик, с тарелками в руках и с двумя мокрыми полотенцами через плечо. Заметив расстроенную Нинель, он озабоченно спросил:
      - В чем дело, дорогая? Ты чем-то расстроена? Что-то случилось?
      - Нинель устало и безнадежно махнула рукой.
      - Ровным счетом ничего, дорогой. Не волнуйся. Это все так, пустяки. Досужие и пустые разговоры.
      Она горько усмехнулась, многозначительно покосившись на Шмыгло, но тот не заметил ее взгляда, занятый своими мыслями. Он задумчиво посмотрел на Арнольдика, и неожиданно живо поинтересовался у него:
      - Слышь, дед, вот тут твоя супружница говорит, что ты воевал лихо, а наград всяких у тебя много имеется?
      Арнольдик сердито и несколько обиженно отозвался:
      - Я же не за награды воевал...
      - Значит, нет у тебя никаких наград? - разочарованно протянул Шмыгло, теряя интерес к своему собеседнику.
      - Почему нет? - удивился Арнольдик. - Есть у меня награды. Просто я имел в виду, что не это главное, что не за награды же я воевал. Разве так уж важны награды?
      Шмыгло явно воспрянул духом, услышав, что награды все же в наличии имеются.
      - Вот и я ей говорю, что награды - это так, ерунда, не самое главное...
      Нинель, настороженно прислушивавшаяся к разговору, попыталась повернуть его в другое, менее опасное русло.
      - Арнольдик, милый, кушай свой супчик, иначе он остынет и станет совсем невкусный, кушай, мы после поговорим.
      Арнольдик взялся было за ложку, но, хлопнув себя по лбу, протянул Нинель мокрое полотенце.
      - Возьми, дорогая, я принес специально для тебя. Ты видишь, я его намочил? Возьми его, пожалуйста.
      Он протягивал ей полотенце и при этом усиленно подмигивал, поводил бровями. Нинель растерянно взяла полотенце и вертела его в руках, не зная что с ним делать и куда его пристроить.
      - Дорогой мой, скажи на милость, зачем мне это мокрое полотенце? Что за фантазии?
      Арнольдик от неожиданности поперхнулся и, покосившись на Шмыгло, наклонился к Нинель.
      - А я говорю, что оно тебе ОЧЕНЬ НУЖНО. Возьми. Поняла? - он оглянулся на глубоко задумавшегося Шмыгло и наклонился к Нинель. - Я включил газ. Надо дышать через мокрое полотенце, чтобы не задохнуться.
      - Ты с ума сошел! - вскрикнула от неожиданности Нинель.
      - Тише! Я знаю, что делаю. Ты просто слушайся меня, и все будет в порядке.
      От напряжения и нервов у него на висках вздулись вены, лицо побагровело, давление явно превышало норму. Нинель, видя его состояние, поспешила согласиться.
      - Хорошо, хорошо, дорогой, только, пожалуйста, не волнуйся так. Я все сделаю, как ты говоришь, но ты действительно уверен, что это безопасно?
      Шмыгло потянул носом, завертел головой и проворчал:
      - Ну и запашок у твоего супа, дед! Как только ты его есть можешь? Он же сгорел начисто! Пойду я, пожалуй, открою на кухне форточку.
      Шмыгло встал, Арнольдик же едва не выронил ложку.
      - Нет! - закричал он в отчаянии. - Не надо открывать форточку!
      - А в чем дело? Почему не надо? - подозрительно уставился на него Шмыгло.
      - У меня этот, как его? Ну, когда сильно кашляют...
      - Простуда, что ли? Ну и задохлый ты, дед. Ладно, здоровье клиентов для нас всего дороже, придется потерпеть. Только ты поскорее доедай свой супчик, а то он все сильнее и сильнее пахнет. Да странно как-то пахнет.
      - Я сейчас, я быстро, - засуетился Арнольдик, стараясь, однако, не спешить с едой.
      Вовик появился в комнате как-то незаметно. Он вообще удивительно легко и почти бесшумно передвигался, несмотря на солидные габариты.
      Пребывал он в хорошем настроении и весело сообщил присутствующим:
      - Порядок! Дозвонились! Сейчас нам привезут прямо сюда тепленькую генеральную доверенность. На дом, с доставкой. Тебе такой сервис и не снился, да дед? Приедет бумага в сопровождении нотариуса. Так что тебе останется только подписать документ, и ты свободен, дедуля... Чем это тут так мерзко пахнет?
      Вовик сморщился и закрутил головой. Шмыгло поспешно объяснил:
      - Это суп, который пригорел. Дед тут жрать потребовал, ну я ему и разрешил тарелку супа в комнату принести. Только суп этот сгорел, пахнет ужас как. Я хотел форточку открыть, да дед ни в какую - простыл, говорит.
      - О здоровье своем дедуля печется? - весело поинтересовался Вовик. Это хорошо: значит, жить старый интересуется. Запах по такому случаю придется потерпеть. Клиент нам нужен здоровым, без причин зачем кому-то здоровье вредить? Верно, дед?
      Вовик уселся на край стола, пододвинул к себе блюдечко, достал сигареты, зажигалку.
      Арнольдик забеспокоился:
      - Не надо курить! - не выдержав закричал он, видя как Вовик засунул в рот сигарету и приготовился чиркнуть зажигалкой.
      Вовик удивился:
      - Это почему бы еще?
      Арнольдик попытался объяснить, заюлил:
      - Вредно курить, - не найдя ничего лучшего для объяснений, брякнул он.
      - Кому вредно? - усмехнулся Вовик.
      - Мне вредно! - в отчаянье выкрикнул Арнольдик, понимая, что аргументов у него не хватает.
      - Тебе вредно, вот ты и не кури, - пожал плечом Вовик.
      Он франтовато откинул крышечку своей, щегольской зажигалки и крутанул колесико...
      глава пятая
      Когда дым рассеялся, когда затих грохот взрыва, сквозь завесу пыли стали проступать следы разрушения: дверь в кухню снесло начисто, почти вся мебель в квартире была переломана, а под обломками этой мебели лежали бездыханные тела.
      Взрыв был настолько силен, что даже меня, вместе с моей коляской, сбросило с пьедестала, а на колени ко мне шлепнулся Петюня, которого сдуло сквозь окно между лестничными клетками от дверей квартиры вместе с ковриком, на котором он спал.
      Пока я успокаивал перепуганного Петюню и обдумывал дальнейший план действий, в квартире происходило следующее.
      Первой очнулась Нинель. Во время взрыва она опрокинулась на спину вместе с креслом, которое и укрыло ее от летящих обломков, явившись своеобразной защитой.
      Она в ужасе осмотрелась, увидела Арнольдика, лежащего лицом вниз, раскинув руки, на краешке устоявшего обеденного стола. Не решаясь даже дотронуться, она склонилась над ним и позвала тихонько:
      - Арнольдик, милый, ты меня слышишь? Ты живой?
      Арнольдик слабо застонал, зашевелился, невнятно ответил:
      - Я, кажется, жив. Ой! Только я ничего не вижу и у меня горят щеки, наверное, мне выжгло глаза и обожгло лицо...
      - Милый, как же ты можешь что-то видеть, и как может не гореть у тебя лицо, если ты этим лицом лежишь прямо в тарелке супа! Вставай, дорогой, вставай. Вот так, вот так... Вот умница, вот молодец. Давай я тебе помогу...
      С помощью верной Нинель Арнольдик с трудом поднялся на ноги, а его супруга принялась заботливо вытирать ему лицо мокрым полотенцем, которое подобрала возле кресла.
      Арнольдик отобрал у нее полотенце и сам продолжил уборку своего лица, испачканного супом. Сквозь полотенце он поинтересовался:
      - А где все эти... Ну, остальные?
      Нинель осмотрелась и почему-то шепотом ответила Арнольдику:
      - Ты знаешь, дорогой, они все не шевелятся. Совсем не шевелятся. Их, наверное, всех поубивало...
      Арнольдик на это сообщение прореагировал на удивление спокойно и даже несколько безразлично.
      - Так им и надо. Давай побыстрее удирать отсюда, пока они, чего доброго, не ожили, что было бы весьма печально и совсем некстати.
      - Арнольдик! Милый! Что ты такое говоришь! - ужаснулась Нинель. - Это же чудовищно!
      Арнольдик поморщился:
      - Ужасно не то, что я говорю, а то, как и в какие времена мы живем... Ой! Ногу больно!
      Он попробовал наступить на ногу и сморщился, как видно, ногу он повредил при падении. Нинель засуетилась возле него.
      - Сейчас, милый, сейчас. Давай, родной, обопрись на меня. Вот так вот...
      Они направились к выходу, заботливо поддерживая друг друга.
      На полу, прямо перед ними, зашевелилась скатерть, заставив Нинель испуганно отскочить, увлекая за собой Арнольдика. Из-под скатерти, на четвереньках, выполз Вовик.
      - Ой! - стонал он. - Голова моя, головушка! Что же это такое было-то, а?! Эй! Дед! Это опять ты меня по чайнику долбанул? Ой, мать твою! А с комнатой что случилось?! Ух тыыыы!
      - Я же говорил тебе, чтобы ты не курил, - усмехнулся Арнольдик. Предупреждал же я тебя, что курить - вредно.
      - А это что, сигарета так шпандарахнула?! - испуганно спросил плохо соображающий от контузии Вовик. - Это кто же меня так заминировал? Ой, чтоб тебя! Филин! А где они? Где Шмыгло, где Филин? Эй! Есть кто живой, отзовитесь!
      Вовик с трудом встал на трясущиеся ноги, ошалело осмотрел комнату, фыркая, и мотая головой, как собака, отряхивающаяся после дождя. Он никак не мог прийти в себя до конца. Достал из кармана сигареты, с ненавистью посмотрел на них и с опаской выбросил за оставшееся без стекол окно.
      Из-под обломков выбрался Шмыгло. Он сидел на полу, тупо уставившись на разгром в комнате.
      - Ох, ни хрена себе! Это чего тут случилось? Землетрясение, да?
      - Какое тебе в Москве землетрясение! - сердито огрызнулся Вовик. Сигарета это все...
      - Да брось ты!
      - Вот тебе и брось. Не послушал я деда, а он ведь говорил, чтобы я не курил...
      - Да брось ты, Вовик! Понты это. Какая сигарета? Ты сам подумай: сколько надо было в сигарету взрывчатки напихать, чтобы такой кавардак устроить, так квартиру разворотить! Да и тебе в таком случае башку бы оторвало моментом. Это, наверное, дед гранату бросил. Он же воевал, припрятал где-то гранату, да и рванул нас. Ты же старые кина смотрел, они же чумовые, под танки с гранатами кидались...
      Вовик недоуменно посмотрел на него, ничего не сказал и пошел на кухню. Заглянув туда он сразу же присвистнул.
      - Да это же дед газ рванул! А я-то думаю, чем это так противно пахнет! Я думал, что это суп его подгорелый, а это он нас потравить хотел. Да ты, старый, похоже, совсем с катушек слетел. Ты же мог нас всех на небеса вознести... Слушай, Шмыгло, а где этот, ну который с нами был? Господи, что же такое с тыквой делается?! Совсем память отшибло! Так и дураком станешь...
      - Филина, что ли, ищешь? - спросил Шмыгло. - Он в той комнате был, я не видел, куда он подевался. Сейчас схожу, посмотрю.
      Пошатываясь он прошел в другую комнату, перевернул там обломки мебели, посмотрел под кроватью, даже за коврик на стене зачем-то заглянул, отогнув краешек.
      - Слышь, Вовик, а нет его, как и вовсе не было. Смотри-ка! Туфель его валяется.
      - Ты почем знаешь, что это его туфель? Может быть, деда.
      - Точно Филина, мы с ним вместе корочки покупали, Филина обутка. Ты что же, дед, на атомы, что ли, моего дружка распылил?! Вовик! Он же без осадка в осадок выпал!
      - Ты что же это наделал, пень старый! - подступился Вовик к Арнольдику. - Ты же человека, можно сказать, под ноль ликвидировал!
      Арнольдик безразлично пожал плечами.
      - Ты меня не пугай. Я вас больше не боюсь. Когда я был живой, я боялся, а теперь я считай что умер. Мертвому кого бояться? Теперь вы меня бойтесь.
      - Где это ты, дед, видел, чтобы братва таких, как ты, боялась? широко ухмыльнулся Вовик.
      - А где это видано, чтобы фронтовик, кавалер ордена "Славы", просто порядочный человек, шпаны из подворотни боялся?
      Арнольдик демонстративно повернулся спиной к опешившим от такой наглости бандитам, и попросил растерянную Нинель:
      - Дорогая, будь так добра, дай мне, пожалуйста, пиджак от выходного костюма. Этот я испачкал в супе.
      Нинель нерешительно пошла к шкафу, удивленно оглядываясь на мужа.
      - А ты, дорогой, уверен, что тебе нужен именно пиджак от выходного костюма?
      - Ну, почему обязательно пиджак от выходного костюма? - весело подмигнул ей Арнольдик. - Я согласен, например, на клубный пиджак, или могу надеть пиджак для верховых прогулок. Как скажешь, дорогая.
      Заметив, что Нинель никак не может понять, что он от нее хочет, Арнольдик поспешил ей на помощь.
      - Как ты не поймешь, дорогая, что я не могу, просто не имею права, выглядеть перед этими... запуганным грязнулей. И вообще, как, по-твоему, для чего существует выходной пиджак? Я думаю, что для выходов. Разве сегодня не подходящий случай?! Будем считать, что сегодня - мой выход.
      Нинель покачала головой, вздохнула, но все же послушно полезла в стенной шкаф, служивший гардеробом, приговаривая:
      - Не волнуйся так, дорогой. Ты думаешь, мне жалко выходной пиджак? Просто ты его обязательно испачкаешь, а потом нам не в чем будет отвести тебя в гости... аааа!
      Она в ужасе отскочила от открытого шкафа.
      - Там... там... - пыталась она сказать что-то непослушными губами. Там, в шкафу, - мертвый негр!
      Арнольдик посмотрел на нее с недоумением.
      - Дорогая, ты не ошиблась? Откуда у нас, в стенном шкафу, мог появиться мертвый негр?
      - Наверное, его привели... принесли с собой эти...
      Нинель показала пальцем на Шмыгло и Вовика.
      - Совсем сдурела, старая?! - уже не на шутку рассердился Вовик. - Нам какие-то безумные старики попались: газ взрывают, по голове лупят, угрожают... Ой, как башка гудит! Ну, дед, погоди, я тебе все припомню, только бумагу мне подпиши. Делать мне больше нечего - мертвых негров по Москве таскать, да еще в стенные шкафы прятать.
      Вовик открыл дверцы шкафа и остановился, разинув рот.
      Из шкафа вышел... негр!
      - Зачем меня по голове огрели и в шкаф засунули? - спросил негр, не на чистейшем, но на русском языке. - Что за дурацкие шуточки?
      - Да это же Филин! - обрадовался Вовик. - Только какой-то сырокопченый! Это не мы тебя, Филин, в шкаф запихали, это все дед...
      - Он что, совсем озверел, ваш дед? Вовику по чайнику съездил, теперь мне, да еще и в шкаф засунул.
      - Да никто тебя никуда не засовывал, это дед газ взорвал, - пояснил Шмыгло. - А тебя взрывной волной в шкаф забросило. Да еще и дверцы прикрыло. Надо же!
      - А зачем дед газ взрывал? - тупо спросил Филин.
      - Я тебе все потом объясню, - безнадежно махнул на него Шмыгло, поняв, что в таком состоянии Филин все равно ничего не поймет.
      В двери позвонили.
      - Иди, открой, - распорядился Вовик, кивнув Арнольдику.
      - Там и открывать нечего, двери-то сорвало с петель, - вступил в разговор Шмыгло.
      - Значит, вежливые люди пришли: звонят вместо того, чтобы без стука войти. Иди, дед, открывай. Небось, соседи твои, интересуются, что ты здесь взрывать надумал. Объясняйся сам как знаешь. Только ты не забывай, что у нас жена твоя.
      Арнольдик вышел навстречу соседу, вежливо кивавшему и улыбавшемуся в проеме, по дороге Арнольдик оглядывал разгром и бормотал:
      - А что я скажу? Что я скажу? Я же совсем не умею врать. Что же придумать? Сказать, что я немножко чересчур сильно пукнул?
      Он покачал головой и, подойдя к дверям, молча уставился на соседа, который разулыбался и раскланялся ему навстречу.
      - Добрый вечер, Арнольд Электронович! Иду вот по лестничной площадке, смотрю, стоит возле мусоропровода дверь. И на двери - номер вашей квартиры. Дай, думаю, подтащу к вам, может, куда носили двери, да забыли на место поставить. А что тут у вас так бабахнуло? Взорвалось что-то?
      - Да нет, что вы! Это так получилось тут, знаете... Это такой случай случился с этим, с унитазом...
      - У вас взорвался унитаз?!
      - Да ничего у нас не взрывалось! - Арнольдик рассердился, усиленно подмигивая соседу и кивая ему головой за спину, вглубь совей квартиры.
      Но сосед не понял его сигнализации.
      - Что же тогда у вас случилось с унитазом? Он у вас что, с ракетным двигателем?
      - Ничего у нас с унитазом нашим не случилось! - продолжал отчаянно делать знаки соседу Арнольдик. - Это я просто... Просто слишком шумно спустил воду. Извините.
      - Просто спустили воду?! - сосед оглядел разгром за спиной Арнольдика. - А почему же разнесло всю комнату? И почему вы мне все время подмигиваете? Почему дверь у вас возле мусоропровода стояла?
      - Ничего у нас не разнесло. В комнате у нас обычная уборка. А дверь я сам вынес. Я ее носил на улицу. Пыль выбивал. Вот. А подмигивать вы мне первый начали. Я думал, что у вас ко мне какой-то интерес имеется.
      - Я? - задохнулся от несправедливых упреков сосед. - Интерес? Да на что вы намекаете?!
      - Это, кажется, вы на что-то намекаете, - невозмутимо возразил Арнольдик, подмигнув соседу.
      - Кто-то здесь явно сошел с ума! - подпрыгнул от такого откровенного хамства сосед. - Я ему, видите ли, подмигиваю! Нет, это просто форменное хулиганство!
      Возмущенный сосед, теряя тапочки, заспешил вниз, возбужденно размахивая руками...
      В комнате Вовик встретил Арнольдика следующей фразой:
      - Ты чего, дед? Ничего умнее не придумал? Воду он спустил!
      - Я вообще не умею врать. А если вам что-то не нравится, идите, и выясняйте отношения с моими соседями сами. И объясняйтесь сами как хотите. Зачем было меня посылать?
      Вовик нахмурился и подбоченился:
      - Я вижу, дед, что ты выходишь на тропу войны? Остынь малость, горяч больно. Ты учти, что я не всегда такой покладистый и добрый. Я тоже могу рассердиться, а причин для этого у меня побольше твоих будет. Да и пора бы мне уже рассердиться, - он пощупал голову. - Ты меня по башке долбишь, а я терплю, как ягненочек. Я-то тебя пока еще не бью. Но это только пока, ты учти.
      Арнольдик хотел что-то возразить, но тут опять позвонили в двери.
      - И чего это они звонят? - удивился Вовик. - Дверей-то нет! Смотри, дед, если сосед твой ментов привел - старухе твоей худо будет! Иди!
      Арнольдик пошел в прихожую, отставил прислоненную дверь в сторону и оказался нос к носу с мужчиной средних лет в шикарном костюме, с кейсом в руках.
      - Простите, я в некотором роде нотариус, - представился мужчина. - Я по адресу?
      Его маленькие глазки, быстрые как две шкодливые мышки, обежали всего Арнольдика, после чего у того осталось ощущение, что по нему пронеслось стадо диких блох. Он даже почесался.
      - По адресу, по адресу, - проворчал Арнольдик, пропуская мужчину в комнаты.
      - Проходи, проходи, Сергеич, - позвал его вышедший на знакомый голос Вовик. - Ты все привез?
      - Все! Без проблем! С печатями, все чин чином, но все же в контору съездить придется, надо будет расписаться в регистрационном журнале. Не мог я его с собой взять. Никак не мог.
      - Не мог, не мог, - заворчал Вовик. - Деньги брать ты можешь, а паршивый журнал привезти не можешь.
      - Извини, Вовик, сегодня никак не мог. Хочешь, завтра утром сам привезу, куда скажешь?
      - Да, конечно, буду я тут до утра с этим сумасшедшим стариком сидеть! - несколько даже испуганно отозвался Вовик.
      - А что - есть какие-то проблемы с поездкой в контору? - осторожно спросил нотариус. - И что это случилось в этой квартире? Вы ее брали штурмом? Клиент нетранспортабелен?
      - Клиент транспортабелен, а вот вопросов ты стал задавать слишком много для юриста. Тебе так не кажется? Дед с тобой в контору съездит, только смотри, он чумовой. И помни насчет вопросов.
      - Да я просто так спросил, риторически, - замельтешил нотариус. - Это ваши дела, меня это не касается.
      - А вот дудки! У нас много общих дел, и не касаться тебя они могут только до тех пор, пока ты язык за зубами держать будешь. Усек? Меньше будешь знать - дольше будешь жить. Давай доверенность, я прочту.
      Он прочитал бумагу, повернулся к Арнольдику.
      - Давай, дед, подписывай и иди из моей квартиры вон, мне отдыхать нужно. А если не подпишешь, твоей жене будет больно. Очень больно.
      - Подпиши, дорогой, не стоит это все здоровья, а может быть и жизни, тихо и устало попросила Нинель.
      - Я подпишу, - согласился Арнольдик. - Но никуда не поеду.
      Вовик достал из кармана старинные часы, открыл крышку и вздохнул.
      - Сколько же я времени с тобой потерял, дед. Вот тебе мое последнее слово: едешь с Сергеичем в контору, подписываешь там все, что он скажет, и обратно. А чтобы ты с ментами невзначай не нагрянул, нам перед твоим выездом обратно Сергеич позвонит. Два часа вам даю. Через два часа я твою старуху пристрелю. А для вашего и моего спокойствия с вами Филин съездит. Вдруг на вас по дороге хулиганы нападут? Все - время пошло.
      Он демонстративно положил перед собой на стол часы и небольшой плоский пистолет.
      - Ладно, бандитская рожа, я поеду, - согласился Арнольдик. - Я поеду и подпишу все. Твои условия я слышал. Теперь ты слушай мои. У тебя есть только один шанс остаться в живых - оставить мою жену в покое и уехать отсюда. И лучше всего - побыстрее, потому что когда я вернусь - я тебя убью. Понял? Все.
      Не дожидаясь ответа он отвернулся от оторопевшего Вовика.
      - В этом доме кто-то даст мне наконец выходной пиджак?!
      - Сейчас, милый, - встрепенулась тоже растерявшаяся Нинель.
      Она достала из шкафа темно-синий бостоновый пиджак. Надежным свидетельством того, что пиджак выходной, даже праздничный, были ордена и медали, украшавшие грудь и лацканы.
      Нинель аккуратно, едва касаясь пальцами, стряхнула невидимую пылинку, махнула возле пиджака щеточкой, протянула его на вытянутых руках Арнольдику, повернувшемуся спиной. Помогла вдеть руки в рукава и повернула его лицом к себе. Разгладила ладонью несуществующую складку на груди и прошептала:
      - Ты береги себя. У меня больше никого не осталось, кроме тебя. Ты все подпиши, только вернись живой. Ладно? Я тебя очень прошу, милый. Зачем мне все это барахло, если не будет тебя?
      Арнольдик бережно поднес кончики пальцев ее руки к губам.
      - Все, свидание окончено, - заторопил их Вовик. - Скоро встретитесь, если твой боец глупостей не натворит. А он не натворит. Правда, дед?
      - Правда, внучек, - жестко ответил Арнольдик, заглянув прямо в глаза Вовику. - Только ты не забудь про то, что я тебе сказал. Ты учти - я не шучу.
      - Ты, дед, не зарывайся! Не забудь, кто у нас в залог остается! Мы шутить больше не будем! - пристукнул кулаком по столу Вовик.
      - Я тоже, - Арнольдик повернулся к Сергеичу. - Ну, крыса канцелярская, крючкотворец, пошли.
      - Это почему это - крыса?! - попробовал возмутиться респектабельный нотариус.
      - А кто же ты? - в упор спросил Арнольдик. - Крыса и есть.
      - По дороге разберетесь, кто на кого похож! - гаркнул Вовик. - Все на выход!
      Филин взял Арнольдика за локоть и вытащил на лестницу. Сергеич поспешил следом, на ходу застегивая кейс и поправляя очки.
      Глава шестая
      Вот так я и увидел их, выходящими из подъезда.
      Впереди шел Филин, который тащил за рукав Арнольдика, следом семенил выряженный пижон, услужливый перерожденец Сергеич, явно растерянный и обеспокоенный.
      - Ну-ка, Петюня, подвези меня к ним поближе, - тихонько распорядился я.
      И он послушно повез меня навстречу этой живописной группе, которая уже подошла к белой бээмвэшке, и Филин, придерживая за локоть Арнольдика, уже открывал дверцы.
      - Может быть, на моей поедем? - робко вякнул Сергеич.
      - На своей потом будешь ездить, - грубо огрызнулся Филин. - Вернешься, заберешь свою, а сейчас поедешь на том, на чем тебя повезут. И кончен разговор. Ну, чего стоите? Прикажете мне вас за ручку рассаживать? Быстро садитесь!
      Тут коляска моя, которую усердно толкал сзади Петюня, со всего маху въехала в дверцу шикарной бээмвэшки, изрядно помяв ее.
      - Ты что, слепой, что ли?! - мгновенно сравнялся цветом лица с окраской своей машины Филин. - Ты что, придурок, не видишь, куда едешь?! Мало тебя по лестнице спустили?! Ты что под ногами путаешься?!
      Но тут он разглядел улыбающуюся физиономию Петюни, на которой явно и четко прочитывался интеллект, равный по количеству битов интеллекту кирпича.
      Филин сплюнул себе под ноги, оттолкнул в сердцах коляску, сказав что-то сожалеющее по поводу нехватки времени.
      Я радостно протянул из коляски руки к Арнольдику:
      - Арнольд Электронович! Я тут под окнами вашими гуляю себе и гуляю! Устал уже. Подвезите инвалида. Вы, я вижу, собрались на машинке кататься, так я бы тоже не прочь. И где супружница ваша драгоценнейшая, Нинель Петровна? Что же вы это без нее на прогулку-то?
      - Я бы с удовольствием покатал вас, да машина не моя, некоторым образом, - лихорадочно соображая, что предпринять, ответил Арнольдик. - А супруга моя осталась под присмотром, дома осталась. Там за ней присматривают люди добрые. Очень добрые люди.
      - Понимаю, понимаю, Арнольд Электронович, а чья машина будет, такая красивая?
      - А машина будет моя, - не дождавшись конца нашей беседы вмешался Филин. - Слушай, инвалид, а не хочешь не вниз по лестнице, а вверх полететь?
      - А если не добросишь?
      - Если не доброшу - упадешь. Зато разом отмучаешься. Так как - есть желание полетать?
      - Нет уж, я лучше поползаю, - ответил я, предусмотрительно откатываясь от Филина.
      - Ну то-то, - проворчал тот, сажая Арнольдика и Сергеича в машину.
      Захлопнув дверцы, он с места дал по газам и скрылся.
      Он, дурашка, думал, что сумеет скрыться. Как бы не так!
      В моей потертой и неказистой с виду коляске таился под сидением реактивный двигатель последней модели.
      Я махнул рукой, Петюня вспрыгнул на уступочку сзади и дальше ехал, держась двумя руками за спинку, словно форейтор на запятках экзотической кареты.
      Не успели мы и глазом моргнуть, как миновали пригород Москвы. Я прибавил газ, и мы проскочили насквозь какой-то городок под сплошной перелив милицейских свистков. За нами до самого горизонта тянулся шлейф мигающих всеми цветами радуги патрульных машин.
      Справа от нас замелькали сосны, за ними голубела водная гладь.
      - Петюня! - перекрывая рев мотора, заорал я. - Ты не видел белую бээмвэшку?! И что это за места мы проезжаем?! Что-то я не узнаю: Кратово, или Переделкино?!
      Петюня отчаянно забулькал сзади, набрав в открытый для ответа рот воздух. Потом он догадался наклониться за спинку кресла и оттуда заговорил:
      - "БМВ" мы еще в Москве обогнали!
      - Как в Москве?! А сейчас что?!
      - А сейчас - Репино, вон Финский залив видно, красота-то какая!
      - Да погоди ты про красоты мне тут заливать! - рассердился я. Городок, который мы проскочили, это что - Питер был, что ли?!
      - Ну! - подтвердил Петюня.
      - Разворачиваемся! - заорал я.
      И мы развернулись!!!
      Куски асфальта летели пластами из-под наших колес! И вот опять навстречу мчится на бешеной скорости Городок, который мы так стремительно проехали.
      В обратном направлении мы пересекли его еще стремительнее. Мы едва не перевернули эту колыбель в Неву, так мчались!
      Да тут еще какой-то придурок верхом на лошади стал пересекать нам дорогу.
      Петюня заорал ему что-то во всю силу легких, но тот, совсем глупый придурок, или глухой, стал зачем-то показывать рукой, что поворачивает направо, а сам как ехал прямо - так и ехал...
      Придурок!
      Сбили мы его, разумеется. А что нам оставалось?
      Все, что я успел заметить, так это то, как упала лошадь, задрав вверх все четыре копыта, а сам всадник покатился по площади, жутко грохоча, и еще более жутко матерясь.
      По площади пошел странный гул.
      - Медный! - крикнул мне в ухо Петюня.
      - Что - медный? - не понял я.
      - Всадник был медный! - проорал Петюня.
      Ну, дела! Мы, значит, Медного Всадника сбили!
      Но вот уже и родная Москва, вот уже и Тверская, по которой железные всадники на лошадях не катаются. А вот навстречу нам...
      Опять всадник! Догнал он нас, что ли?! Да нет, вроде как рожа с бородой... И что это сегодня все на лошадях разъездились?!
      Ррррраззззз!!!
      Визжат тормоза, горят шины коляски, но поздно! Поздно!!!
      Всадник уже сидит на асфальте, таращась на Моссовет, а бронзовая лошадь весело уносится в сторону Белорусского вокзала, распугивая встречные машины...
      - Смотри белую "БМВ"! - ору я Петюне, а сам боковым зрением уже замечаю эту самую белую "БМВ" с помятой дверцей в тихом зеленом переулочке, рядом с симпатичным желтеньким особнячком...
      И опять визжат тормоза встречных машин, и опять машины эти влетают в витрины гастрономов и булочных, доводя до стресса и без того запуганных и нервных москвичей, сами напуганные мчащейся навстречу инвалидной коляской, с лохматым верзилой на запятках.
      Я вырубил мотор и перешел на ручное управление. Мирно шурша шинами, коляска моя тихо остановилась рядом с "БМВ".
      На медной табличке, прикрученной к тяжелой металлической двери особнячка, я прочитал: "Нотариальная контора". Значит, мы попали по адресу.
      Внешне все выглядело вполне солидно, пристойно: особнячок, вывеска, мраморные ступени... Я пошептался с Петюней, выдал ему инструкции, и он подвез коляску к дверям. Я нажал кнопку звонка, и тут же ожила, задвигалась телекамера, выведенная на улицу.
      Она ощупала нас с Петюней с ног до головы и остановилась, глядя на нас унылым оком. И только после этого в двери открылся глазок, нас кто-то внимательно изучил, после этого щелкнул и вкрадчиво, ласково заговорил выведенный на улицу динамик.
      - Добрый день! Будьте добры - изложите цель вашего визита, или проблему, которую вы хотите решить с нашей помощью.
      - Наследство... - слабо пропищал я, всем своим видом изображая скорую кончину.
      - О какой сумме идет речь?
      - Два, три миллиона... - все так же слабо ответил я.
      - Это навряд ли к нам, - сухо ответил динамик. - Ближайшая нотариальная контора находится по адресу...
      - Долларов, - внес ясность я.
      Динамик тут же заткнулся, а двери тихо щелкнули автоматическим замком и плавно распахнулись перед нами. На пороге возник верзила в камуфляже, а за его спиной вежливо улыбался толстячок в смокинге.
      - Проходите, проходите, пожалуйста, извините за задержку, - расплылся в широкоформатной улыбке толстячок.
      Он толкнул в спину охранника:
      - Антон! Помоги уважаемым господам!
      Антон пулей слетел с крыльца, как мне показалось, даже не задев ступенек.
      Легко оттолкнув Петюню, охранник приподнял коляску, ласково прижал ее к себе и отнес в холл, где нежно поставил на ковер.
      Я разрыдался у него на груди, растроганный такой заботой и таким теплым приемом. А он, поглаживая меня по голове, уже вез мою коляску по таинственным изгибам облицованного мрамором коридора.
      За одним из поворотов мы остановились перед небольшой дверью.
      Толстячок, который шел следом за нами, поспешил вперед. Он нажал какую-то кнопку, дверь распахнулась, открыв огромный кабинет с большущим столом посередине, на котором можно было бы запросто играть в футбол.
      Сбоку на столе стоял мощнейший компьютер с большим плазменным дисплеем, выведенным на стену.
      - Прошу! - гостеприимно улыбнулся толстячок. - Сперва вы, дорогие гости.
      Он сделал знак, и Антон подтолкнул в спину Петюню. Тот пошел к кабинету, открыв рот и осторожно ступая по толстому ковру.
      - Смелее, молодой человек! - с улыбкой подбодрил его толстячок.
      И нажал кнопку еще раз.
      Пол под Петюней провалился, открылся люк, в который с громким криком и улетел Петюня. Судя по длительности полета, который можно было замерить продолжительностью крика, полетел он страшно глубоко.
      Я онемел и оцепенел, сжавшись в комочек в своем кресле.
      Радушный и гостеприимный толстячок улыбался, как ни в чем ни бывало.
      - А теперь вы. Ну же, смелее! Антон, помоги гостю, не видишь, наш гость стесняется?
      Не успел я даже вякнуть, как Антон с силой толкнул мое кресло в сторону распахнутой двери.
      В ожидании полета в бесконечную бездну я закрыл глаза...
      Однако ничего страшного не случилось. Когда я решился открыть глаза, оказалось, что к искреннему моему удивлению, сижу я в своем кресле-каталке посреди огромного кабинета.
      Меня почему-то решили в люк не отправлять. По крайней мере, пока. Я сразу же задумался: почему бы это? И невероятным напряжением заставив несгибаемые извилины согнуться, сообразил: это все потому только, что я им зачем-то нужен.
      Ничего себе дедукция, да? Самому иногда не верится!
      - Ты с кем это в кошки-мышки играть выдумал?! - ласково промурлыкал толстячок. - Видишь дисплей? Смотри внимательно, не пропусти чего-нибудь.
      Он пощелкал клавиатурой у пульта, и при каждом щелчке у меня вздрагивало сердце. А на дисплее, после очередного клика на кнопке, появилась моя физиономия, да еще при полном милицейском параде.
      Толстячок покликал еще кнопками, и рядом с моей самодовольной физиономией побежали строчки досье, как река моей жизни потекла по экрану, отображенная в скупые слова и строки: родился, учился, и тэ дэ. Про это очень мало, потому что родился я быстро, а учился мало. Вслед за этим пошел мой послужной список, включая все мои "художества" и бесславное окончание моей карьеры в органах защиты правопорядка.
      В заключение последовало резюме:
      "Характер - отсутствует. Поведение - отвратительное. Нервы - ни к черту. Способности - не обнаружены. Слабости - ..."
      Тут пошел текст страниц на двести мелким почерком. Те пакости, что они там про меня понаписали, я даже кратко пересказывать не желаю.
      Вот поэтому я и закрыл глаза.
      Открыл я их, получив увесистый подзатыльник.
      На экране меня терпеливо ожидала надпись: - "Резюме". После того, как я прочитал ее, появилось: "Полный идиот".
      - Сами вы - полные идиоты... - подумал я.
      И тут же получил в ухо.
      Сколько я стараюсь отучить себя от дурацкой привычки думать вслух ничего не получается! Наверное, это от одиночества.
      - Ты знаешь, куда полетел твой сынок? - ласково поинтересовался у меня толстячок. - Он полетел прямиком в колбасный цех, прямо в Центральную Мясорубку, которая делает колбасный фарш. Он сейчас уже наверняка расфасован на несколько батонов колбасы. Согласись, неплохо придумано? Так что, если останешься жив, а я в этом очень сомневаюсь, то если ты - человек сентиментальный - в ближайшем будущем колбасу есть не сможешь. Воспоминания, знаешь ли... Зато будешь знать, куда отнести венок своему пропавшему сыну. Неси прямиком к ближайшему гастроному и положи возле колбасного отдела. А теперь - главное. У тебя есть только один шанс выйти отсюда не в виде колбасного изделия - это рассказать нам всю правду: кто, как, зачем, и почему тебя сюда заслал.
      Он развалился за столом, закурил сигару и блаженно потянулся, укладывая ноги на стол.
      - Я слушаю, - промолвил он, зевая.
      Он, видите ли, слушает! Расфасовал моего Петюню на колбасу, а теперь он слушает. Каково, а?! Тишина тут, в конторе этой бандитской, как в склепе. Здесь ори, не ори, бесполезно.
      Интересно, Арнольдика они тоже на колбасу пустят после того, как он им бумаги подпишет?
      Глава седьмая
      Пока я лихорадочно искал слова для ответа, а заодно и выход из дурацкой ситуации, Арнольдик сидел в соседней со мной комнате, буквально через стенку.
      Он скучающе смотрел, как Сергеич, суетливо поглядывает на часы и заполняет бумаги, торопясь и от усердия шевеля всем лицом сразу.
      Филин поначалу внимательно таращился на них, потом ему это дело надоело и он принялся разглядывать кабинет, явно томясь и тоскуя.
      Арнольдик, сидевший напротив Сергеича, взял из стаканчика гелиевую авторучку и стал пробовать на бумажке, как она тоненько пишет острым, как пчелиное жало, кончиком.
      Филин встал со стула и подошел к висевшей на стене отличной репродукции Энгра "Источник".
      Арнольдик пошел заинтересованно следом и встал за спиной у Филина, любуясь картиной.
      - Тебе, дед, такие картинки смотреть не рекомендуется, - оскалился Филин. - Старушка твоя узнает - ревновать будет.
      - Это почему бы так? - удивился Арнольдик.
      И не ожидая ответа он неожиданно ловким движением обвил сзади шею Филина левой рукой, а правой вставил ему в нос острый кончик авторучки.
      - Только пошевелись! - зло прошипел Арнольдик из-за спины в ухо Филину. - Ты никогда не видел, как кроликов гвоздем убивают? Не видел? Это чтобы не резать, их в нос тыкают. Тык! Капелька крови и - готово.
      - Что - готово? - еле выдавил из себя плохо соображающий, и не сориентировавшийся толком Филин.
      - А вот дернись - узнаешь, - зло пообещал Арнольдик. - А ты, крыса, сиди, как сидел, только руки на стол положи!
      Сергеич, потянувшийся к ящику письменного стола в испуге застыл, сложив перед собой руки, как школьник.
      - Я всю войну прошел, в разведке служил. Так что человека меня научили при необходимости голыми руками убивать. Выйди из-за стола, крыса, и встань лицом к стене! Быстро! Вот так. Расстегни штаны! Теперь спусти. Теперь то же самое проделай с трусами... Да побыстрее, женщин здесь нет! Вот так, а теперь упрись руками в стенку - и молчать! Дернешься запутаешься в штанах и упадешь, учти. А у тебя что - нос чешется? Ничего, потерпишь, а то я могу тебе его почесать. Хочешь? Не хочешь? Тогда стой спокойно. Пистолет есть? Тогда доставай, пока я тебе мозги через ноздрю не почесал. Только без резких движений, двумя пальчиками... Вот так, молодец. На стол клади, на стол... Не оборачивайся! Теперь скидай портки в том же порядке, что и крыса, и вставай в позицию так же! Вот так, хорошо стоите, голубчики, так и стойте!
      Арнольдик отпустил Филина, держа теперь обоих под прицелом пистолета. Не удержавшись он отвесил по паре смачных пинков по голым задницам. Приказав бандитам не дергаться, обошел письменный стол, открыл ящики, достал оттуда еще один пистолет и две запасные обоймы, положил в карман, просмотрел бумаги на столе, порвал на мелкие кусочки доверенность, не скрывая злорадного удовольствия.
      Проверив ящики, осмотрелся и остановился взглядом на могучем бронированном сейфе, вмонтированном в стену.
      - У кого ключ от сейфа? Мне нужны ключи от сейфа, от кабинета и зажигалка, у кого есть? Быстро! Доставайте по очереди, штаны не одевать!
      Сергеич присел на корточки, держа одну руку над головой порылся второй рукой по карманам спущенных штанов, и достал ключи.
      Арнольдик подошел и забрал их. Ключей было два: один большой, явно от сейфа, второй поменьше - от кабинета.
      - Зажигалку! - скомандовал Арнольдик Филину.
      Тот выудил из брюк тем же способом, что и Сергеич, зажигалку.
      Не опуская ствол пистолета, держа под прицелом прижавшуюся к стене парочку, Арнольдик подошел к сейфу.
      Открыв дверцу, он присвистнул: внутри лежала тугая и толстая пачка долларов сотенными купюрами, а так же три пачки российских пятисоток, и две - тысячерублевых.
      Арнольдик огляделся, заметил кейс Сергеича возле стола, вытряхнул его содержимое на пол и сложил в опустевший кейс деньги из сейфа. Потом просмотрел бумаги, лежавшие в сейфе, кое-что положил в кейс, остальные бросил на пол и на стол.
      Из сейфа же Арнольдик выудил бутылку коньяка "Наполеон", большой бокал, коробку сигар, отнес все это к столу и уселся в кресло.
      Налил на четверть бокал, погрел, перекатывая в ладонях, выпил глоток, со вкусом закурил сигару, стряхивая пепел прямо на ковер. Посидел так немного, блаженствуя, выпил еще. Засунул бутылку в карман пиджака, в другой карман отправил горсть сигар.
      Встал из-за стола, огляделся, что-то вспоминая.
      - Ключи от машины! - скомандовал он Филину.
      Тот беспрекословно выполнил и это требование. Арнольдик убрал ключи в карман, вернулся к столу, и поджег лежащие на нем бумаги. То же самое проделал с бумагами в выдвинутых ящиках стола.
      Он стоял, покачиваясь с пятки на носок, задумчиво глядя, как языки пламени слизывают буковки с бумаг, и удовлетворенно кивал головой.
      - Дед, прекрати, сгорим! - испуганно заканючил Сергеич.
      - Ты что, старый, совсем оборзел?! - заорал Филин, закашлявшись от дыма. - Ты же пожар устроишь! Озверел, дед?!
      - Вот в этом ты прав, - серьезно ответил Арнольдик. - Как сейчас принято говорить: вы меня достали. Теперь мы делаем так: я пойду, а вы тут погрейтесь. Если сумеете выбраться, что вряд ли, передайте вашему Вовику, что по его душу идет его личный проводник в ад. Понял? Так и передай. Привет!
      Прежде чем не на шутку перепуганные Филин и Сергеич, путаясь в штанах, добежали до дверей, она захлопнулась, отгородив их своим стальным, звуконепроницаемым телом, от остального мира.
      Услышав звук поворачиваемого ключа, оба пленника кабинета взвыли от отчаяния и забились о двери, кашляя от едкого дыма, быстро наполнявшего кабинет, в котором не было окон...
      А я тем временем решил "гнать дуру". Раз уж они считают меня полным идиотом, надо на этом и сыграть, разыграть карту, так сказать.
      Тонко придумано, не правда ли?
      И я заблажил во всю глотку, претворяя план в действие.
      - Дяденьки! Отпустите меня! Я пришел сюда из простого любопытства, думал, может помогут чем бывшему сотруднику органов! И не надо меня на колбасу! Продукт испортите - у меня ноги сильно потеют!
      Внимательно прослушав мои вопли, Толстячок сделал мне нетерпеливый знак заткнуться, он к чему-то прислушивался.
      Я замолчал и тоже услышал, как в коридоре кто-то с трудом ворочает ключом в стальной двери.
      Толстячок удивленно пожал плечами и скомандовал Антону:
      - Пойди, посмотри, что там такое. Сергеич с дверями никак не справится, что ли? Напился, наверное, как свинья, если не хуже. Помоги ему запереть.
      Антон вышел. Я сразу же понял, что это - мой момент. Сейчас - или никогда!
      Я смерил взглядом расстояние от моей коляски до огромного, почти что во всю стену, окошка.
      Эх, была не была!
      Я нажал на стартер и рванул вперед!!!
      Вы читали книжку про приключения Буратино? Помните тот момент, когда он пытается проткнуть носом нарисованный очаг?
      Впервые в жизни я искренне пожалел, что нос у меня не такой же длинный, как у Буратино. Я ударился о камуфляжное окно изо всей силы и всем лицом, поскольку мой нос не смог в достаточной степени амортизировать удар.
      Ощущение у меня было такое, словно я только что столкнулся со встречной электричкой.
      Я сидел в своем кресле, отлетевшем в противоположный угол, а за столом уписывался от хохота Толстячок:
      - Ха-ха-ха! Ну, ментяра, ты и тупой! Да ты и вправду идиот!
      Он встал из-за стола и пошел к дверям, за которыми исчез и до сих пор не вернулся Антон. В дверях Толстячок остановился и грустно сказал:
      - Мне стыдно за Великую Державу, правопорядок в которой поддерживают такие идиоты, как ты. Нам не о чем больше разговаривать. Пора кормить зверюшек.
      Он огляделся и позвал, прищурив добрые глазки:
      - Кис-кис-кис...
      И посторонился, пропуская кого-то внутрь, а сам вышел, заперев за собой двери.
      А со мной в комнате осталась чудовищных размеров псина, почему-то с пеной у рта. Собака сдержанно зарычала, облизнулась, и вразвалку подошла ко мне.
      Я судорожно огляделся в поисках подходящего оружия. Ничего я, конечно же, не нашел и дрожащими руками стал лихорадочно стаскивать ботинок.
      Собака сдержанно зарычала, облизнулась, наклонила голову набок и бросилась на меня!
      Я еле-еле успел ткнуть ей в нос ботинком.
      Удара не получилось, так, тычок какой-то, и я зажмурил глаза, ожидая прикосновения белых, острых клыков к нежной коже на моем горле.
      Я сидел, подтянув колени к подбородку, съежившись в комочек, но ничего не происходило. Я открыл глаза и увидел собаку бездыханно лежащей на полу, уткнувшись носом в мой ботинок.
      Мне повезло - я попал ботинком прямо ей в нос. Я наклонился, забрал ботинок и проникновенно сказал:
      - Прости, животное! Я не хотел тебе зла. Видишь, как тяжело жить в одиночестве, когда не то что поговорить не с кем, а даже носки постирать тебе некому? И все же тебе сейчас намного легче и спокойнее, чем мне. Прощай, собака!
      Я быстро обулся и стал думать, как же выбраться из кабинета, но как раз в этот момент ключ в дверях стал поворачиваться.
      - Толстячок возвращается! - обожгла меня молнией страшная догадка.
      Вы спросите, как я догадался? Да просто во всем этом здании я не знал никого, кроме Толстячка, Сергеича, да еще Антона.
      Я исключил из этого короткого списка всех тех, кто не имел ключа от кабинета Толстячка, и остался только он сам.
      Гениально, верно?! То ли еще будет!
      Пока же я воевал с собакой и занимался дедукцией, Арнольдик, запирая бандитов, не сразу справился с непокорным замком. Он так увлекся, что склонился над ним и вертел ключ до тех пор, пока тот не щелкнул дважды.
      Кто-то сзади тронул его за плечо.
      - Ты что, Сергеич, опять "Нанаполеонился", да еще так, что даже двери закрыть не можешь? - добродушно спросил Антон, не разобравший со спины, кто перед ним стоит, склонившись к замку.
      Арнольдик резко выпрямился, и Антон изменился в лице, ничего не понимая: перед ним стоял совершенно незнакомый ему старик, весь увешанный орденами и медалями. Словно было сегодня Девятое мая.
      И пока Антон, опешив, рассматривал незнакомого старика, в живот ему уперся старенький, вытертый добела, пистолет "ТТ", удивительно похожий на тот самый ствол, который Антон сам, собственноручно, продал недавно Филину.
      - Открой! - приказал старик негромко, но твердо, указывая на торчащий в дверях ключ.
      Антон покорно склонился к замку, а дед тем временем проворно и ловко обыскал его, вытащив из заднего кармана пистолет, а из кобуры под плечом еще один.
      Антон открыл замок.
      - Заходи, - приказал старик, подтолкнув Антона в спину стволом пистолета в двери, из которых валил дым и высовывались Филин и Сергеич, оба чумазые и оба без штанов, но увидев направленное на них оружие, тут же попятились обратно, пропуская к себе Антона.
      Арнольдик уже собрался еще раз запереть двери, но в коридоре появился мой знакомый Толстячок.
      - Ты сотрудник? - наскочив на него, спросил Арнольдик, почему-то шепотом.
      - Сотрудник, - так же шепотом ответил Толстячок. - А что-то случилось?
      - Да не волнуйся ты так, ничего особенного, - успокоил его Арнольдик. - Заходи, там мероприятие проходит, но только для сотрудников.
      И под пистолетом он препроводил в кабинет и Толстячка. Заперев кабинет, Арнольдик пошел к тому, из которого только что вышел Толстячок. В дверях торчал ключ. На мгновение Арнольдик задумался, потом махнул и осторожно повернул ключ, тихо вошел, выставив перед собой пистолет.
      - Добрый день, Арнольд Электронович! - радостно заорал я, раскрывая навстречу ему объятия из кресла-каталки.
      Глава восьмая
      - О, Господи! А вы-то что здесь делаете, Гертрудий?! - едва не прострелив меня, спросил Арнольдик.
      Это меня так зовут, Гертрудий. Между прочим, конечно.
      Несколько слов о себе...
      Вообще-то я - человек скромный, но уж если зашел разговор обо мне, то он зашел довольно далеко, и его нужно не замалчивать, а разговаривать.
      Так вот, о себе:
      Родитель мои - потомственные милиционеры.
      Вот, кстати, мое гинеко... генеалогическое дерево: прадед мой был дворянином. И служил он верой и правдой при дворе графа Разумовского. Вернее, во дворе.
      Дворником служил.
      Граф очень любил и отмечал моего деда за веселый характер, и всегда поутру, выйдя во двор, обязательно подходил лично к моему прадеду и стучал его кулаком по лбу, приговаривая:
      - Граф-то у тебя - Разумовский, да только ты - не таковский, а дураковский.
      Вот так, с легкой руки графа, стали мы Дураковыми, так нас и в паспорта писали.
      Но так было недолго. Пришла Великая Пролетарская, и мой прадед, быстренько записавшись в милицию, тут же подчистую конфисковал своего графа. И прежде чем отправить своего узурпатора-графа в тюрьму, пошутил легко и изящно, прямо по графски, мол, и мы умеем благородные шутки шутить.
      Сделал он это так: подошел к графу, да как даст ему по морде, а потом и говорит:
      - Я-то, может быть, и дураковский, а ты теперь сам-то - каковский?!
      И весело так засмеялся.
      Граф, тупой совсем, почему-то шутки его не понял, не оценил.
      Вот таким образом прадед мой стал милиционером.
      А после и дед мой, и отец тоже все были милиционерами.
      А мне куда же было деваться? Династия! Она, династия Дураковых, до сих пор в милиции старейшая из династий.
      Все в нашем роду были милиционерами, даже все бабки-прабабки были женами милиционеров.
      Папаня же мой состоял в милиции при складе вещественных доказательств.
      Не всегда, конечно же. Он сперва тоже оперативником был. Но после ряда тяжелых ранений и контузий, когда ему в упор заряд картечи в голову всадили, что ему еще оставалось?
      Врачи и так удивлялись, почему это он живой ходит? Невероятный случай в медицине, говорили. А то!
      Все как есть мозги начисто картечью из головы выдуло, а ему хоть бы хны. Живет. Но все же некоторые изменения, конечно же, в организме произошли.
      Чуть было даже в тюрьму мой папаня не загремел за умышленное уничтожение вещественных доказательств.
      Дело все в том, что папаня мой приспособился выдувать конфискованные спирт и самогон. А воспитан он был так, что пить и не закусывать не умел. А что можно съесть на складе вещественных доказательств? Правильно! Только эти самые вещественные доказательства. Вот их-то мой папаня и стал употреблять в закуску.
      Как только про это распознали, тут же уволили его на почетную пенсию.
      Тогда-то он сразу же от скуки меня родил.
      И дал он мне на радостях гордое имя - Гертрудий: что означает: герой труда! Вот он я каков! И девиз у меня соответствующий: "Посмотрите - вот каков наш Гертрудий Дураков!".
      Ну вот, просветил я вас по поводу своей биографии, а теперь давайте вернемся в нотариальную контору, где Арнольдик с ужасом и состраданием разглядывал мою разбитую физиономию.
      - Они вас Очень Жестоко Били? - сочувственно и жалостливо поинтересовался он.
      - Да это об стену, Арнольд Электронович! Это все пустяки! Как говорил великий Карлсон: "пустяки, дело житейское".
      - Вот звери! - возмутился Арнольдик. - Бить человека лицом об стену это безнравственно! Где же такое видано?! За что эти звери вас так избили?
      - Это не они, это я сам, - честно признался я.
      - Ничего не понимаю, - приподнял брови Арнольдик. - А зачем это вы себя... так? И где ваш Петюня?
      - Я пытался в окно выпрыгнуть... - начал я повествовать о своих злоключениях, но меня тут же перебил нетерпеливый Арнольдик, выдвинув свою теорию произошедшего со мной.
      - Вы промахнулись мимо окна и попали в стену!
      - Да нет! - начал было оправдываться я, но махнул рукой. - Лучше я вам потом все объясню. А по поводу Петюни не знаю даже как сказать... Страшная кончина. Могу только сообщить, чтобы вы не ели колбасу, Арнольд Электронович.
      - Бред какой-то! - воскликнул Арнольдик. - При чем тут колбаса?! Я вас про Петюню спрашивал!
      - Давайте мы на улице поговорим! - взмолился я, понимая, что в кратчайшие сроки ничего рассказать и объяснить про происшедшие со мной совершенно невероятные вещи я не сумею. - Давайте разговоры оставим на потом, а пока лучше нам побыстрее убраться отсюда подальше.
      - Да, да, конечно! - засуетился Арнольдик. - Вы совершенно правы! Вот, возьмите, это вам.
      Он протянул мне столь привычный для меня пистолет "Макарова".
      - А вы сами? - спросил я.
      - У меня этого добра теперь навалом! - небрежно бросил Арнольдик. - В войну столько оружия не имел.
      Он засунул "ТТ" под пиджак, за пояс, а еще один из пистолетов опустил в карман пиджака, откуда торчали кончики Гаванских сигар. В другом кармане я с удивлением увидел горлышко бутылки, но промолчал, пристроив "Макаров" на коленях под пледом.
      Арнольдик взял мою коляску сзади, и мы поехали по коридорам. Там, уже возле самого заветного выхода, маячила фигура повернувшегося спиной к нам охранника, весьма внушительных габаритов.
      - Спокойно, спокойно, - шептал я. - Мы с вами завершили нотариальную сделку и теперь едем домой.
      - Хорошо, хорошо, - также шепотом отвечал Арнольдик.
      Мы почти что поравнялись со столиком у выхода, когда охранник повернулся к нам лицом, и я с ужасом догадался, почему охранник не сидит, а беспрестанно ходит.
      Сидеть охранник не мог!
      А вернее, не могла! Потому что этим охранником оказалась не кто иная, как тетя Катя собственной персоной, подрабатывающая здесь, вероятно, по совместительству.
      На какое-то мгновение мы все замерли...
      И в этот момент захрипел, забормотал динамик селекторной связи. Он заговорил голосом Сергеича. И не заговорил даже, а скорее всего душераздирающе завопил:
      - Охрана!!! Охрана!!! - взывал он. - Немедленно к третьему кабинету с универсальным ключом! Мы горим! Скорее к нам на помощь! Задержите придурка в инвалидной коляске и сумасшедшего деда! Скорее на помощь! Скорее!!!
      Из динамика раздалось шипение, я даже поморщился, живо представив себе яичницу на горячей сковородке, а тетя Катя метнулась к металлическому шкафчику, висевшему на стенке, открыла его, достала ключ и остановилась в растерянности, не зная, что же ей делать в первую очередь: задерживать нас, или спасать шипящего уже Сергеича.
      - А ну, старый хрыч, сдавай оружие! - рявкнула тетя Катя на Арнольдика.
      И как бы в подтверждение своих намерений, она выхватила из-под стола резиновую дубинку, которая в ее лапище выглядела просто устрашающе.
      Арнольдик с явной готовностью вытащил из кармана пиджака пистолет и радостно поднял руки вверх, словно приветствуя проезжающую мимо него по улице Горького королеву. Пистолет он держал двумя пальцами на весу.
      - Положь оружию на стол! - скомандовала решительная тетя Катя, насмотревшаяся множество фильмов про то, как арестовывают шпионов.
      Для убедительности своих серьезных намерений она звонко шлепнула дубинкой по ладони.
      Арнольдик послушно положил пистолет на стол и отошел обратно, держа руки над головой.
      Тетя Катя подошла к двери на улицу, и заперла ее. Дернув для верности ручку на себя, она удовлетворенно хмыкнула и пошла на нас, по дороге сграбастав лапищей пистолет со столика.
      - А ну, жмурики! - рыкнула она. - Быстро встать носом к стене и не рыпаться! Двери на улицу - бронированные, заперты на сейфовские замки, так что стойте там, где стоите, и не рыпайтесь, все одно без толку.
      - Помилуйте, тетя Катя! - попробовал я пустить в ход все свое неотразимое обаяние. - Какие же мы жмурики? Мы вполне живые существа мужского пола, в чем готовы предъявить доказательства, и нам обидно слышать про себя от женщины...
      Любая другая женщина на ее месте, не устояла бы перед моим шармом и обаянием, но она все это, и меня самого в том числе, проигнорировала.
      - Я вот сейчас как врежу тебе, балабон, по твоим мужским признакам! замахнулась на меня тетя Катя дубинкой-демократизатором.
      Я съежился в комочек в предчувствии неотвратимости удара, и у меня, кажется, по-настоящему отнялись ноги. И не только ноги.
      - Уважаемая, пока вы будете изготавливать из моего друга отбивную, ваши друзья, или сослуживцы, превратятся в шкварки. Вы слышали, как шипело? - вмешался отважный Арнольдик. - А вверенное вам под охрану имущество превратится в угольки, да оно уже и превращается. Так что придется вам, уважаемая, оплачивать и ремонт помещения, и компенсацию семьям поджаренных...
      - Ты что, сдурел, дед?! - взвилась тетя Катя. - Это кто же меня заставит платить и за что?!
      - Кто нанял вас на работу, тот и платить заставит, вы же охранять поставлены, - невозмутимо отозвался Арнольдик.
      Тетя Катя, засунув дубинку за ремень, пошла косолапо и вразвалку, но быстро, по коридору.
      - Что будем делать? - тихо спросил Арнольдик.
      - А что делать? Разогнать коляску и на первой космической идти на таран дверей! - с готовностью выкрикнул я, хватаясь за рычаги.
      Арнольдик почему-то вздохнул и постучал меня по лбу костяшками пальцев, наверное, хотел успокоить, а возможно, проверял прочность. Вздохнул еще раз и заявил:
      - Нет, так не пойдет. Это все равно, что с вилами на паровоз бросаться.
      Я глубоко задумался.
      - Ключ! - воскликнул Арнольдик над самым моим ухом.
      Пока я просыпался, пока сообразил, что он хотел этим сказать, Арнольдик уже развернул мою коляску в противоположную сторону, и разогнал, как сумел.
      Мимо меня замелькали стены коридора, сливаясь в одну сплошную линию. Я зажмурил глаза и сжался опять в комочек, в ожидании удара об стену. К горлу подкатила тошнота...
      В наступившей темноте я слышал только усердное сопение Арнольдика, шорох колесных шин и удары собственного сердца.
      И вот - удар!!! Я лечу головой вперед, и попадаю во что-то мягкое. Я открываю глаза и вижу, что лежу на тете Кате, которая потеряла сознание, сбитая моей коляской.
      Арнольдик быстро подхватил выпавший у нее из руки универсальный ключ "самоход" от всех дверей в помещении, бросил рядом с ней ключи от кабинетов, которые нес с собой, помог мне вскарабкаться на коляску, и мы помчались в обратном направлении.
      Остановились мы только у самого выхода. Арнольдик трясущимися от напряжения руками пытался открыть двери, но у него ничего не получалось: ключ скользил, не попадал в замысловатую замочную скважину, потом плохо поворачивался, наконец дверь открылась, но именно в этот момент за нашими спинами раздалось:
      - Стоять, как стоите! Руки вверх! Отойти от дверей! Руки не опускать! Головы не поворачивать!
      Это, конечно же, была тетя Катя.
      Арнольдик развернул коляску, повернув меня лицом к тете Кате, а сам медленно стал отступать, выкатывая коляску, за двери.
      Тетя Катя шла прямо на нас, выставив перед собой пистолет, который мы позабыли забрать у нее.
      Арнольдик рванул застрявшую коляску, мы уже выкатывались за двери, когда я заметил, что она поднимает пистолет. По ее наглому взгляду я понял, что она выстрелит. Но я ошибся: она не выстрелила.
      Я выстрелил первым.
      Тетя Катя сразу же захромала, захромала, и остановилась, удивленно оглядываясь: нога ее, оторванная пулей, улетала по коридору, провожаемая печальным взглядом тети Кати, так к ней привыкшей.
      Мы вылетели на улицу.
      Сколько и куда мы мчались - я не знаю, не помню. Может быть, три минуты, может быть, тридцать три года.
      Мы промчались, как ветер, вдоль широкого и бесконечного проспекта, свернули на брусчатку, колеса запрыгали, а Арнольдик споткнулся. Споткнулся - и выпустил из рук мое кресло.
      Я оглянулся: Арнольдик, лежа на мостовой, отчаянно жестикулировал мне, пытаясь подняться. Я успокаивающе помахал ему рукой, мол, все в порядке, и нажал ручной тормоз...
      Тормоз не сработал! Коляска, набирая скорость, мчалась под уклон. Зубы уже не стучали - они просто грохотали. Грохотали и сыпались на мостовую, пока она не кончилась.
      Потом они сыпались на гравий, потом просто на тропинку.
      Потом, как-то сразу, закончилась и тропинка...
      Открылся чудесный вид на город: плавно текла Москва-река, сияли купола соборов, а подо мною суетились крошечные человечки, и почему-то показывали на меня пальцами.
      И только тогда я осознал, что подо мной нет никакой почвы!
      А прямо на меня стремительно надвигался, выпучив глаза и страшно надув щеки, словно у него изо рта горн украли, бронзовый Петр, державший штурвал и по большому кокосовому ореху за каждой щекой...
      Я отчаянно попытался вырулить в сторону, но в состоянии свободного полета это мне не удалось.
      - Ну, сейчас он мне даст за свою кобылу! - пронеслось у меня в голове...
      Тем временем Арнольдик с трудом поднялся, отряхнул колени, безнадежно и горестно проводил взглядом мою коляску, улетающую со скоростью мухи над Москва рекой, в отчаянии что-то пробормотал и заспешил к ближайшему метро.
      По дороге он обнаружил, что в карманах у него, кроме пары пистолетов, больше ничего нет: ни жетончиков для проезда, ни денег, для покупки этих жетончиков.
      Он растерянно остановился, покрутил головой по сторонам, и заспешил к дому пешком, сжимая в руке кейс, в котором лежали пачки денег. Он спешил на выручку своей самой единственной на всем белом свете.
      Он еще не привык к тому, что разбогател.
      Глава девятая
      А в его квартиру, с грохотом уронив многострадальную прислоненную дверь, вваливались Филин, Сергеич, Антон и Толстячок, успевшие приехать намного раньше идущего пешком Арнольдика.
      Вовик и Шмыгло удивленно рассматривали неожиданных гостей: чумазых, обожженных, обгорелых и основательно перепуганных.
      - Вы что, устроили неудачный шашлык на природе? - поинтересовался Вовик, тревожно рассматривая всю эту ораву.
      - Нас самих едва в шашлык не превратили, - горестно признался Филин.
      - Это кто же так вас, позвольте узнать? - издевался Вовик.
      - Кто, кто! - обозлился Филин. - Дед твой долбаный! Да еще этот сумасшедший мент безногий, что на коляске катается.
      - Товарищи бандиты, - подала голос взволнованная и ничего не понявшая из их разговора, Нинель. - А где мой муж? Что вы с ним сделали?
      - Да, товарищи бандиты, в самом деле, где же муж этой уважаемой гражданочки, и где та бумага, которую он должен был подписать? поинтересовался Вовик сладким сахарным голосом.
      - Бумага, вот она, - Сергеич не отреагировал на издевательский тон Вовика. - Дед спалил копию, не разобрался. Оригинал остался у меня.
      - Как же так получилось, дорогие мои, что дед и копию документа сжег, хорошо еще, что не оригинал, и вас самих едва в шашлыки не превратил? Вы что, такой оравой со стариком и с придурковатым ментом справиться не могли?! - уже не шутя заорал Вовик.
      - Конечно! - с обидой возразил Антон. - Сам бы ты с ними справился. Они мужики крутые...
      - Это дед-то, из которого песок на ходу сыпется?! - заорал Вовик. Это пристукнутый мент в инвалидной коляске?! Да у вас там охрана, оружия как у солдата вшей - полней полного!
      - Дед нас разоружил, - честно признался Филин.
      - Врешь! - подпрыгнул Шмыгло.
      - Больно мне надо!
      - Так это значит, что дед теперь шпарит прямым ходом сюда, с целым арсеналом оружия, бабу свою спасать?! - дошло до Шмыгло.
      - Сам он вряд ли заявится, - рассудительно заявил Вовик. - А вот ментов запросто навести может, а нам это ни к чему, Сам-то он должен был раньше вас появиться, но раз его нет, значит - в ментовскую отправился, сам не рискнул все же соваться. Самому по живым людям стрелять боязно.
      - А чего ему бояться? - тихо сказал Толстячок. - Он уже начал...
      - Как это так - начал? - посерьезнел Вовик. - Что он начал?
      - Я точно не знаю, кто из них, может быть мент этот сумасшедший, но кто-то из них отстрелил ногу Катьке-балерине, - подтвердил Сергеич.
      - Во дела пошли! - присвистнул Вовик. - Ну-ка, быстро колитесь, что там у вас произошло. Только коротко. Тут, как я вижу, дело совсем нешуточное получается. Крутую кашу для нас заваривают дед с ментом этим безногим.
      - А мы что говорили?! - загалдели хором пострадавшие.
      И принялись они, перебивая один другого, взахлеб рассказывать о том, что им пришлось пережить, и как их едва не спалили живьем, и как их спасали спасатели из МЧС, и прочие ужасы...
      - Да, дед действительно разбушевался и вышел на тропу войны, зря я, похоже, над ним посмеивался, - задумчиво почесал бровь Вовик. - Но как бы там ни было - уходим, и побыстрее. Нам ни менты, ни стрельба в этом доме на фиг не нужны. Заметут, тогда выпутывайся бабки отстегивай направо и налево. А бабулю мы с собой возьмем, она нам для спокойствия пригодится. Шмыгло! У тебя вид приличнее, чем у этих обормотов, иди, лови машину повместительнее, чтобы всей оравой слинять. Да не вздумай торговаться! Я тебя, крохобора, знаю, не скупердяйничай - давай сколько просить будут, не тебе платить. Нам надо слинять моментом, пока дед ментов не привел, или сам чего доброго тир тут не устроил.
      - Я никуда с вами не поеду, - категорически заявила молчавшая до этого Нинель. - Можете делать со мной все, что хотите, можете убить меня прямо на месте.
      - Знаешь что, бабуля, убить - дело не такое хитрое, как тебе кажется. Только дедуля твой вряд ли это переживет, сердце не выдержит. Я прав? - со злой насмешкой переспросил Вовик. - И не нервируй меня напрасно, могу ударить и сломать что-нибудь. Убить не убью, а больно будет очень даже. Ты, пузатый, катись обратно в свой долбаный офис, Сергеич подъедет попозже, надо будет с квартирой поскорее закончить. Ты, Антон, с нами поедешь. Мы на всякий случай еще пару ребят кликнем, кто этих безумных знает, что у них на уме.
      Под окнами нетерпеливо засигналила машина.
      - Вот и Шмыгло машину подогнал, будем ехать!
      Когда Арнольдик, с тяжелой одышкой в груди и двумя пистолетами в руках, опрокинув на входе многострадальную дверь, ввалился в свою квартиру, то обнаружил там пустоту и разгром.
      На столе в комнате его ждала записка, в которой крупными печатными буквами было написано вот что:
      Дед! Твою драгоценную мы увезли с собой. Если ты наведешь на нас ментов - ей будет очень и очень плохо и больно. Так что прекрати бузить, дед! Уймись.
      Твой Вовик.
      Арнольдик молча постоял возле стола, побарабанил пальцами по оцарапанной полированной поверхности, убрал пистолеты в карманы и вышел из квартиры, аккуратно приставив дверь...
      Когда Сергеич, злой и усталый, поднимался по мраморной лестнице офиса к бронированной двери, на душе у него не то что скреблись, а просто выли и визжали на все голоса стаи обезумевших кошек.
      Через руки не очень чистоплотного Сергеича проходили разные бумаги и разные деньги, большинство из них были незаконные, левые. Кроме этого, он служил одним из передаточных звеньев между банками, правоохранительными учреждениями и высокопоставленными чиновниками из властных структур, вплоть до правительства, осуществляя их связи с бандитами. Вот где были Главные Деньги. И звеном Сергеич был самым последним в длиннющей и замысловатой цепочке, разработанной специалистами этого дела.
      Очень он был удобен: адвокат, который по роду своей деятельности мог запросто, не вызывая пересудов, открыто и запросто встречаться и с бандитами, и с бизнесменами, и с депутатами думы, учитывая специфику его работы и широкий, разнообразный круг клиентуры, которой постоянно требовалась либо защита, либо консультации по правовым вопросам.
      Одним словом, адвокат, он и в Африке - адвокат.
      Беспокоило же Сергеича вот что: с полгода назад он втихаря, самостийно, повысил бандитский налог на один из коммерческих банков. Рассчитал он все тонко и верно: сумма для банка была настолько незначительна, что ее даже оспаривать не стали, и все осталось шито-крыто. Так дальше и пошло: он накинул по чуть-чуть еще на ряд структур и организаций, и все проглотили это молча. И в карман Сергеичу потекла "верхушка", которую он аккуратно состригал с собираемой им дани. Все шло прекрасно, но именно часть этой самой "верхушки" изъял сегодня у Сергеича из сейфа этот полоумный дед.
      Каким образом объяснить происхождение этих денег Вовику, не навлекая на себя подозрений и гнева братвы и неминуемой в таком случае разборки? И не сообщить было рискованно, потому что Филин видел, как дед изымал из сейфа Сергеича деньги и перекладывал их в кейс. Сказать, конечно, надо, но как назвать сумму и объяснить излишки? Если братки узнают, что он от их имени увеличил налоги и повысил оброк, да еще и утаил "верхушку", ему несдобровать. Этого жестокая и жадная братва не простит никому.
      Так ничего и не придумав, погруженный в тяжелые и мрачные думы, он поднялся по ступеням и нажал кнопку звонка возле железной двери. Через динамик огрызнулся Толстячок.
      - Чего шляешься? От нас только что менты ушли. Заходи, не топчись.
      Щелкнул автоматический замок, и бронированная дверь приоткрылась. Сергеич взялся за ручку, собираясь войти внутрь, но почувствовал сзади прикосновение к шее холодного металла.
      Он поежился, но оборачиваться не стал, не желая спровоцировать неосторожным движением нападавших. Его быстро и ловко обыскали, прощупав одежду.
      - Открывай, - тихо приказали ему в спину. - Ты же не возражаешь, если я войду с тобой?
      Сергеич только глубоко вздохнул и вошел, ведя за собой на хвосте посетителя, которого точно не ждали, по голосу он сразу узнал Арнольдика.
      - Недооценили мы этого деда, - подумал про себя Сергеич, вспомнив, как Вовик замахал на него руками, когда он, Сергеич, предположил, что безумный дед может еще раз вернуться в офис.
      - Здравия желаем! - вытянулся перед Сергеичем услужливый охранник, поставленный вместо тети Кати.
      Из-за спины охранника настороженно вытягивал шею Толстячок, пытаясь разглядеть кто идет с Сергеичем. Он спросил, показав Сергеичу за спину:
      - Это кто там с тобой?
      - Да все те же, - широко улыбнулся Арнольдик, выходя из-за спины Сергеича, продолжая держать пистолет у его шеи.
      Толстячок, переменившись лицом, шарахнулся было в коридор, а охранник стал непослушными пальцами цапать из кобуры, которую с перепугу забыл даже расстегнуть, пистолет.
      - Спокойно, товарищи бандиты! - помахал пистолетом Арнольдик. Пожалейте вашего друга Сергеича. Если кто-то будет делать слишком резкие движения, в вашем друге произойдет сквозняк.
      Толстячок молча подошел к столу и положил на него пистолет. Охранник, с заметными радостью и облегчением, положил рядом свой.
      - Вот молодцы, ребятки! - похвалил Арнольдик их усердие. - У вас все по последнему слову техники и науки, так быстренько подскажите, может где-то здесь в здании и видеокамера есть?
      - Да вон их полно по всем углам, - показал Толстячок на камеру внутреннего наблюдения.
      - И что ты предлагаешь - лезть и отковыривать их оттуда? Простой видеокамеры у вас нет?
      - Должна быть у начальника охраны в кабинете - отозвался охранник и услужливо добавил: - Я и снимать немного умею.
      - Да ну?! - радостно удивился Арнольдик. - Тогда давай, показывай, где лежит эта самая камера, а мы тебя проводим, чтобы тебе скучно не было в одиночестве по коридорам бродить.
      И вся пестрая кавалькада отправилась следом за важно шагавшим впереди охранником по длинным коридорам.
      Камера лежала в кабинете, прямо на шкафу, словно заранее приготовленная, чтобы долго не искать. Нашелся даже штатив, к которому охранник быстро и ловко ее прикрутил.
      Арнольдик на правах режиссера рассадил всех по одному ему известному замыслу напротив камеры. После этого разложил перед каждым по листу чистой бумаги и спросил охранника:
      - Готов снимать?
      - Как пионер - всегда готов! - радостно сообщил гордый порученным делом охранник.
      - Тогда начинай снимать, как только я рукой махну. А пока у вас, господа юристы и господа бандиты, есть перед съемкой немного времени, чтобы всем дружненько написать заявления в уголовный розыск...
      - Какие заявления?! - взвыли горе-юристы, повскакав от неожиданности с мест.
      - Да вы не волнуйтесь так, я вам начало продиктую, начало у всех будет одинаковое, а вот дальше сами сообразите по смыслу. Вы - юристы, вас учить не надо, бумаги вы все составлять мастера. Ну?!
      Он грозно повел стволом, и сидящие напротив него за столом, нехотя взялись за ручки.
      - Диктую! - торжественно заявил Арнольдик, помахивая пистолетом. Явка с повинной... Написали? То-то. Дальше: я, имя, фамилия, отчество, номер паспорта, адрес и все такое прочее, что в таких случая полагается указывать, вы сами знаете лучше меня. И не шалить! Я все бумаги проверю! Так, а теперь вы опишете про ваши художества. Кратко, но подробно, конкретно: кто, когда, кому и сколько. И про Вовика и его приятелей особенно подробно. Можно еще друг про друга: устроим конкурс, кто красивее напишет о своем соратнике. А вернее, кто больше напишет на своего соратника. И поскорее - мне некогда, у меня - время.
      Что им оставалось делать? Пистолет - это аргумент. Они сидели и писали. Сначала - нехотя, потом все быстрее и охотнее, даже с некоторым азартом заполняя страницы. Злорадно и с ревностью посматривали друг на друга, как бы кто больше не написал.
      Арнольдику пришлось добавлять бумагу.
      Когда его подопечные выполнили задание, Арнольдик собрал бумаги, бегло просмотрел и даже присвистнул, покачав головой.
      - Ну, товарищи бандиты, про такое я даже в книжках не читал. Я не знал, оказывается, в какой стране живу! Ну, что же, молодцы. А теперь то же самое, только устно и в объектив телекамеры. На память потомкам, так сказать. А ты не вздумай там что с камерой мудрить, после все вместе посмотрим. Посмотрим?
      - Посмотрим, - охотно и услужливо согласился охранник, поспешивший записаться в соратники к Арнольдику.
      - Люблю послушных! - восхитился Арнольдик. - Тогда - давай! Вперед и с песней!
      Следующие сорок минут мемуаристы повторяли в камеру содержание своих явок с повинной, запечатленные уже на бумаге.
      Полностью смотреть кассету не стали, но выборочно прокрутили, Арнольдик убедился, что снято все без обмана, и сунул кассету себе в карман.
      Потом он потребовал ключи от сейфа в кабинете начальника охраны, выгрузил из стального ящика еще несколько пачек с деньгами, сложил все в тот же кейс, потом подошел к телефону, набрал номер и произнес в трубку:
      - Петровка тридцать восемь? Очень приятно, товарищ дежурный. Прошу вас срочно прислать наряд по адресу... - он продиктовал адрес. - Да, срочно, причина? Явка с повинной. Кабинет номер пять, нотариальная контора. Двери в контору будут открыты, а кабинет и сейф будут заперты, чтобы повинно являющиеся не передумали. Документы и признания будут заперты в сейфе, так что возьмите специалиста, чтобы открыл этот ящик. Кратко изложить в чем суть дела? Взятки, подлоги, рэкет, шантаж, связь с бандитами, укрытие сумм от налогов, словом, целый букет. Приедете? Очень хорошо. Кто с вами говорит? Майор запаса... Не, просто гвардии майор, Арнольд Электронович Беленький. Фронтовик. Почему бывший? Бывших фронтовиков не бывает, молодой человек.
      И положил трубку, не дожидаясь последующих вопросов.
      - Ну, товарищи бандиты, быстро складывайте на стол документы, какие у кого есть.
      Ворча и фыркая, выложили, какие у кого были, документы, а куда было им деваться под стволом пистолета? Они привыкли к другим ситуациям: к людям безоружным, перепуганным угрозами физической расправы, насилия, оружия, к людям, запуганными бандитами и запутанными хитромудрыми чиновниками, нечистыми на руку. Они привыкли к людям, которых с одной стороны приперли к стенке нужда, беззаконие, бандиты, а с другой стороны - чиновники всех мастей, защищающие это беззаконие, служащие ему, возводящие его в ранг закона, придавая ему видимость законоподобия.
      - Сколько же своих сограждан ограбили, отняв у них последнее барахло и последнюю надежду эти внешне вполне представительные, благообразные деятели, эти беззаконники в законе? - так думал Арнольдик, молча и брезгливо собирая со стола бумаги, чтобы запереть их в сейф.
      Уже на пороге кабинета он оглянулся и сказал:
      - Сейчас за вами приедут, я вас пока запру, а двери в офис оставлю открытыми. А ты, Сергеич, подойди-ка ко мне, дорогой. И расскажи ты мне, бриллиантовый, бархатный, как и где найти мне нору твоего хозяина Вовика?
      - Ага! Так я тебе и сказал! Ты, дед, совсем сбрендил! - аж подпрыгнул Сергеич. - Я тебе скажу, а меня Вовик из-под земли достанет и сито из меня сделает!
      - Дурак ты, Сергеич, - спокойно возразил Арнольдик. - Сито и я из тебя сделать смогу, да мне и доставать тебя ниоткуда не надо - ты вон он, рядышком стоишь. Так что ты давай, говори быстро, не нервируй меня. Вас всех надо как собак бешеных, по законам военного времени, чтобы порядок в стране навести. Вас переделывать - себе дороже.
      - Нет таких законов военного времени! - взвизгнул Сергеич.
      - Сейчас нет, - согласился Арнольдик. - В том-то и беда, что нет. Но раз вы свои воровские законы для других устанавливаете, я для вас свой закон объявлю.
      - Это что же за закон такой?
      - А такой вот, простенький: я вас объявляю вне закона. Догадываешься, что это такое и что это значит?
      - Я скажу адрес, - выдавил из себя Сергеич, после минутного раздумья...
      Арнольдик вышел из офиса решительным шагом, надвинув на глаза подобранную в офисе шляпу с широкими, как лопухи, полями. Плечи его развернулись, спина выпрямилась, а живот подтянулся, весь он подобрался.
      В карманах Арнольдик с позабытым со времен войны удовольствием, поглаживал рубчатые рукояти пистолетов.
      Легко, почти вприпрыжку, чего с ним не бывало давным-давно, сбежал он по мраморным ступеням офиса, вставив в двери стул, чтобы они не закрылись автоматически.
      Он уже уверенно пошел вниз по улице, но что-то вспомнил, вернулся к офису, достал ключи из кармана и открыл стоявшую во дворе бежевую "девятку", на мгновение с удовольствием прислушавшись к вою милицейских сирен, приближающихся в сторону офиса.
      Насвистывая что-то совсем легкомысленное, он уже открыл дверцу и собирался сесть в машину, когда из кустов по соседству с машиной, вышел Петюня, покачиваясь и хромая. Пахло от него... Нет слов ни в одном из известных и неизвестных мне языков, чтобы описать этот запах.
      - Петюня! - ахнул Арнольдик, с трудом узнавая моего приемного. Гертрудий сказал, что тебя вроде как на колбасу переделали?!
      Он тут же прикусил язык, но Петюня только рукой махнул.
      - У них там, в колбасном цехе, конвейер сломался, а я в отходы упал, меня и выбросили в канализацию... Вот, - пробасил Петюня, вытирая рукавом с лица следы пребывания в канализации.
      Сирены стремительно приближались.
      - Садись! - поторопил Арнольдик, распахивая перед Петюней дверцу.
      Тот неторопливо и с явным удовольствием полез в салон, моментально заполнив его своим неповторимым ароматом.
      Арнольдик вскочил в машину с другой стороны, судорожно глотнул, открыл торопливо окна и включил зажигание, рванув с места.
      К офису уже угрожающе близко подъехали милицейские машины, вой их сирен был совсем рядом.
      Арнольдик давно не сидел за рулем, его старенький "Москвич" стоял во дворе, под брезентом. Бензин был дороговат. А сейчас приходилось гнать, торопиться на Кожуховскую улицу, по адресу, который ему выдал все же Сергеич. И надо было спешить, чтобы не опоздать и на этот раз.
      Задумавшись обо всем этом, или слишком сосредоточившись на не совсем привычном управлении, он проскочил на красный свет и тут же, заслышав резкий милицейский свисток, резко затормозил, по привычке законопослушного гражданина.
      Он просто забыл на мгновение, что у него чужая машина, в кармане нет никаких документов, кроме пистолетов и запасных обойм, сигар и бутылки коньяка, а в кейсе лежат пачки денег неизвестного происхождения.
      Вспомнил он про все про это явно поздновато, к машине уже подходил молоденький постовой, который, взяв под козырек, вежливо и вполне дружелюбно представился:
      - Лейтенант Скворцов! Предъявите, пожалуйста...
      Взгляд его упал на ордена и медали, украшавшие выходной пиджак Арнольдика.
      - Извините, - засмущался милиционер.
      Но тут Арнольдик сообразил, что ему нечего предъявить этому лейтенанту, и не нашел ничего лучшего, как предъявить ему пистолет.
      - Ну ты! - заорал, пытаясь сделать страшное лицо, Арнольдик. - Этот, ме... ми... Милитон несчастный! Давай сюда свой пистолет! Быстро!
      Растерявшийся от такой неожиданности лейтенант протянул ему свой табельный.
      Арнольдик бросил пистолет на сидение, врубил скорость и рванул с места поскорее и подальше...
      В зеркальце заднего обзора он видел растерянного, быстро удалявшегося лейтенанта, вытиравшего нос рукавом.
      Арнольдик резко затормозил так, что завизжали тормоза, отчего сам он больно ударился о рулевую колонку, а Петюня приложился к стеклу всей физиономией.
      - Скотина! Какая же я скотина! - крикнул в отчаянии Арнольдик, ударив кулаком по баранке, а потом себя по голове. - Я взял в руки оружие бандитов, и сам стал похож на них! Так недолго и превратиться в бандита! Ну уж нет, не бывать тому!
      Он дал задний ход, взвизгнули покрышки по асфальту, затрещала коробка передач, в боковом зеркальце маленькая фигурка лейтенанта стала быстро приближаться. Когда машина поравнялась с ним, оказалось, что он чуть не плачет.
      - Я же ничего... Я же вижу, что ветеран, отпустить вас хотел. За что же вы со мной так?
      Этот мальчишка в милицейской форме не успел еще испугаться за то, что ему придется отвечать за утраченное оружие, он просто никак не ожидал такого зла от ветерана, фронтовика, увешанного боевыми наградами.
      Арнольдик протянул ему в окошко пистолет и неожиданно для самого себя сказал:
      - Ты меня извини, лейтенант Скворцов, я очень виноват перед тобой. Только ты понимаешь, бандиты у меня жену в заложницы взяли, квартиру отнять хотят... Извини...
      И, сжав зубы, дал опять по газам.
      А лейтенант так и остался стоять, подняв почему-то руку, то ли останавливая попутку, чтобы рвануться в погоню за Арнольдиком, то ли просто провожая его.
      Глава десятая
      Машина вырвалась на набережную Москва-реки: ехать так было не короче, но тише и меньше постов милиции по дороге.
      Вдруг Петюня стал прыгать на сиденье и показывать пальцем в окно, отчаянно жестикулируя, растеряв от волнения все слова.
      Арнольдик на секунду повернул голову в ту сторону, куда показывал Петюня, и чуть не въехал в бордюр, с трудом успев вывернуть руль. По Москва-реке, по самой серединочке, плыл я, сидя в кресле-каталке.
      Резко сбросив скорость, Арнольдик дал задний ход, обогнал мое кресло, плывущее вниз по течению, приткнул машину около каменной лестницы, ведущей к воде, и выскочил вместе с Петюней, быстро сбежав по ступеням к самой воде.
      Там они и прыгали возле края воды, не зная что придумать и как перехватить мое кресло, а я пытался изо всех сил подгрести к ним поближе, но мне это никак не удавалось, кресло мое упорно сносило течением на середину.
      Течение оказалось сильнее, и я проплыл мимо и дальше, мысленно прощаясь с милыми моему сердцу людьми.
      И в эту самую безнадежную минуту черного отчаяния в воду бросился Петюня. Он поплыл за мной, ухватил кресло за спинку и вытащил нас: меня и кресло, на ступеньки набережной, прямо к ногам Арнольдика.
      - Гертрудий, что вы делали в реке? И кто это вам на лбу такую здоровенную шишку наставил? - заохал Арнольдик, разглядывая меня со всех сторон.
      - Долго рассказывать, - буркнул я. - Шишку на лбу мне Петр Первый забабахал, наверное, за лошадь свою отомстил... Но ничего - у него самого шишак не меньше моего теперь будет!
      И я, не выдержав, весело засмеялся, представив себе, что будет с Церетели, когда он увидит "художественное излишество" на лбу изваяния, которое осталось после столкновения со мной и моей коляской.
      Арнольдик почему-то отодвинулся от меня и больше спрашивать ничего не стал. А зря, я многое мог бы ему порассказать, но напрашиваться не хотелось, и мы с Петюней, оглядевшись по сторонам, принялись быстро выкручивать свою одежду.
      Я выкручивал ее прямо на себе, а Петюня все скинул и стоял совершенно голый, сияя телесами.
      - Ты бы заголился, папаня, - заботливо прогудел он. - Плохо выжмешь простудишься, болеть будешь.
      - Нет, сынок. Это опасно. Можно остаться без одежды, - возразил я.
      - Как это так, папаня? - раззявив рот спросил мой приемный.
      - А вот смотри, я тебе сейчас все объясню наглядно. Возьми и положи одежду перед собой.
      Петюня послушно положил.
      - Вот, допустим, стоишь ты голяком и отжимаешь одежду, а в этот момент, скажем, птичка сверху на тебя - как...
      - Как? - с любопытством переспросил Петюня.
      - Что - как? - переспросил его я.
      - Ты сказал - как птичка, а я и спросил, что как птичка?
      - Я сказал не как птичка, а птичка как! В смысле, что птичка на тебя сверху - как, ну вроде как какнула. Ты смотришь вверх, а в это самое время подходит к тебе какой-то бездельник и тоже начинает смотреть вверх, ему интересно, что ты там такое увидел, и он случайно задевает ногой твою одежду, вот так вот, и сталкивает ее в воду. Понял?
      - Понял, - угрюмо подтвердил Петюня. - А где мои вещи?
      - Как это так - где? Где ты положил, там и лежат... А куда они делись?!
      - Долго вы там копаться будете? - нетерпеливо поторопил нас Арнольд Электронович.
      - Петюня тут свои вещи куда-то засунул, никак найти не может.
      - А вон что-то по реке поплыло, тряпки какие-то, - показал Арнольдик пальцем вниз по течению, где уплывало Петюнино барахлишко.
      Мой приемный собрался бросаться в реку, но я успел его остановить, поскольку вещички скрылись в дальнем далеке.
      Приседающего и прикрывающегося двумя руками Петюню мы с трудом запихали в машину, он все рвался в воду, спасать штаны.
      Минут через пять мы въехали на тихую и зеленую Кожуховскую улицу. Арнольдик притормозил и полез по карманам.
      - Вы что-то потеряли, Арнольд Электронович? - спросил я его, видя, что старик всерьез озабочен.
      - Да вот адрес... Адрес у меня на бумажке был записан...
      - Так вы этот адрес не помните?
      - Так не помню, - сокрушенно вздохнул Арнольдик. И бумажка куда-то делась, прямо напасть какая-то. Кожуховская пять, или пятнадцать? И не спросишь даже! Где же эта бумажка проклятая... Кажется, все же пятнадцать.
      - Кожуховская шесть, квартира пять.
      Мы как по команде повернули головы. Увлеченные поисками мы потеряли бдительность и не заметили как к машине подошел лейтенант Скворцов, который протягивал Арнольдику в окошко листочек.
      - Не вы уронили? Дай, думаю, подъеду по адресу, может, пригожусь на что, помогу чем. Дежурство я свое сдал, так что теперь у меня время личное. Ну так как? Возьмете за компанию? Ух ты! А это что за голяк у вас в машине? И что за коляска сзади машины прицеплена?
      - Это мои друзья, - слегка оправившись от неожиданности пояснил Арнольдик. - Коляска вот его, он сам бывший милиционер, а голышом его приемный сын, так тут получилось. А за то, что помочь хотите, спасибо.
      - В таких делах - всегда пожалуйста. У меня самого дед тоже воевал, недавно умер, от ран всю жизнь мучался. Перед смертью даже сказал нам всем: чего, говорит, плачете? Радуйтесь. ТАМ у меня, наконец-то, болеть ничего не будет. Вот такой был дед. Ну так как, возьмете меня?
      - Понимаете, - замялся Арнольдик. - Помощь нам, конечно, нужна, только мы не совсем законными способами с бандитами воюем, мы скорее по-фронтовому, по законам военного времени. Жена моя у них. Увидят они вас, подумают, что я милицию привел - жене моей худо может быть.
      - Да я законными методами уже отдежурил, теперь можно и превысить, при необходимости, разумеется, - легко и беззаботно согласился Скворцов. А по поводу формы не беспокойтесь, у меня с собой спортивный костюм есть.
      Лейтенант помахал в воздухе авоськой, в которой лежал сверток.
      Он быстро и ловко переоделся в салоне автомобиля, а тем временем Арнольдик открыл багажник и нашел там комбинезон, который торжественно вручил счастливому Петюне.
      Тот птицей влетел в этот комбинезон, радостно сверкнув ягодицами. Ему явно наскучило ходить голышом.
      Постовой Скворцов тоже порылся в багажнике, собрал там кое-что из инструментов в сумку, и под видом сантехника отправился на разведку.
      - Значит так, - докладывал он через пятнадцать минут. - В квартире трое: одна из них - женщина, скорее всего, ваша супруга, Арнольд Электронович, по приметам похожа. Кроме нее - два здоровых лба, они меня сперва пускать в квартиру не хотели, но я разорался, что у меня плановый обход, и что если они меня не пустят, я вызову участкового. Пустили, конечно, но ходили за мной по пятам, и едва не в шею вытолкали.
      Быстро посовещавшись, решили идти, пока бандитов всего двое. Надо было поторапливаться, остальные наверняка где-то близко, и если подойдут, то шансы наши станут совсем мизерными.
      Меня и Петюню решили оставить в резерве.
      Велев Петюне охранять машину и смотреть в оба, я медленными кругами поехал вокруг дома.
      Я ездил круг за кругом и думал, думал, думал...
      Когда я проснулся, оказалось, что езжу вокруг совсем не того здания. Я заметался по дворам, забыв номер нужного мне дома, сбил пару прохожих, столкнулся с мусоровозом, дважды был укушен одной и той же собакой, обруган всеми и всем...
      Когда я все же обнаружил нужный мне дом, то с облегчением увидел, что машина стоит на месте, а Петюня увлеченно играет в песочек с ребятишками.
      На мой вопрос, не входил ли кто в подъезд, он ответил недоуменным пожатием плеч. За подъездом ему смотреть не велели. Я посмотрел на часы: что-то явно случилось, наши друзья не могли быть так долго в квартире.
      Я уже собрался подняться к ним, но двери подъезда открылись, и из них торопливо вышел Вовик, а с ним еще четверо бандитов. Они сели в машину и уехали, прежде чем я что-то успел предпринять...
      В оставленной даже незапертой квартире стояла мертвая, нехорошая тишина.
      Откашлявшись, я окликнул Арнольдика, потом Скворцова, Нинель, потом, в отчаянии, чью-то мать, и мне ответило эхо. Мне стало не по себе, и жуткий холодок страшного предчувствия пробежал по спине.
      Я проехал во вторую комнату. Там тоже никого не было. Не было никого и на кухне, и в ванной, и в туалете...
      Везде было пустынно, и всюду ответом мне была холодная, зловещая, мертвая тишина. Я стоял посреди кухни и напряженно размышлял: куда же могли бесследно исчезнуть сразу три человека?
      Я думал и рассеянно оглядывался по сторонам. Так мой взгляд и упал на огромную кастрюлю, стоявшую на плите.
      Меня словно гвоздями к креслу прибили. Холодный пот стекал с меня водопадом, не то что ручьями. Как загипнотизированный, смотрел я на эту огромную кастрюлю, в которой можно было варить лошадей, и никак не мог найти в себе силы подъехать к ней и отрыть крышку.
      - Петюня, - внезапно ослабевшим голосом позвал я, сам не узнавая свой голос.
      - Иду! - басом отозвался Петюня с лестничной площадки, устроившись как всегда там на коврике возле дверей.
      - Петюня, открой, пожалуйста, крышечку вот на этой кастрюльке, указал я ему пальцем, когда он вошел.
      Петюня удивленно посмотрел на меня и подошел к кастрюле. Я сидел, вытянув шею до боли в копчике.
      А ничего не подозревающий, простодушный и безотказный Петюня, открыл крышку кастрюли, тут же бросил ее на пол, а сам выскочил из квартиры и с грохотом скатился по лестнице.
      Я так и не успел рассмотреть, что же было в кастрюле. Спросить же у Петюни, учитывая его столь скоропостижное бегство, я просто не успел.
      Что мне оставалось делать? Я подъехал к плите, вытянулся как мог в коляске, судорожно набрал полные легкие воздуха, и готовый к самому страшному, заглянул в кастрюлю.
      Она была полна доверху. Манной кашей. Грязно-белой и комковатой. И вот тут я и вспомнил, что Петюня с малолетства больше всего на свете ненавидит манную кашу.
      С некоторым облегчением опустил я крышку на место. Но куда же делись Арнольдик, Нинель, Скворцов?
      Мысленно разделив квартиру на сектора, я постарался представить себе вероятные места для скрытия останков.
      Прикинув степень вероятности, применив дедукцию, я уверенно принялся взламывать паркет.
      Выломав паркет в комнатах, я приступил к отбиванию плитки в ванной...
      Когда я вывернул унитаз, меня отбросило к стене мощной струей воды. Я поспешно закрыл двери туалета снаружи, аккуратно заперев на щеколду. Прислушался, приложив ухо к двери. Там ревела и бесновалась стихия, вырвавшаяся на волю из труб. Из-под дверей вытекала вода, образуя лужицу, которая медленно, но уверенно и грозно увеличивалась в размерах.
      Еще раз я обвел лихорадочным взором всю квартиру: в стенах зияли пробитые мною дыры, обои всюду были отодраны и висели клочьями, штукатурку я где смог отодрал ногтями, паркет был взломан, даже плинтуса были сорваны.
      Отчаявшись, я рванул клок волос из головы. Как всегда - помогло! Я обратил внимание на стенные шкафы. Подкатив к ним на коляске, я распахнул створки одного из них.
      Прямо ко мне на колени вывалился связанный и с кляпом во рту, Арнольдик. Я быстро развязал его, он с удивлением осмотрел разгром в квартире, но ничего не сказал.
      Вдвоем мы быстро выудили из остальных шкафов Нинель и лейтенанта Скворцова.
      Вода тем временем все прибывала и прибывала. Когда мы выскакивали за двери, к этой же двери спешили жильцы нижних этажей, чем-то явно обеспокоенные...
      Уже на улице Арнольдик и Скворцов рассказали мне, как вошли в квартиру, как повязали двух бандитов, сунув им под нос пистолеты, а когда стали засовывать их в шкафы, неожиданно появились Вовик и с ним еще трое. Ситуация сразу же повторилась с точностью до наоборот: теперь уже в шкафы засунули Арнольдика, Нинель и Скворцова. Странным было то, что бандиты неожиданно потеряли интерес к Арнольдику и Нинель, оставив их в квартире. А мы все остались безоружными.
      Впрочем, появилась надежда, что бандиты отвязались от строптивых старичков, уяснив себе бесполезность затеи с квартирой и оставив в покое Нинель и Арнольдика.
      Первой поняла это Нинель, вмешавшись в наши мужские рассуждения о том, где бы взять оружие.
      - А зачем вам оружие? - спросила она, выслушав наши сетования.
      - Как ты не можешь понять, дорогая, что без оружия мы с бандитами никак не справимся! - возмутился ее непонятливостью Арнольдик.
      - Дорогой! - терпеливо возразила ему Нинель. - С кем ты собираешься воевать теперь? Последние события отразились на твоей неустоявшейся психологии. Кстати, ты не думаешь, что это говорит в пользу более устойчивой женской психологии?
      - Дорогая! - взвыл Арнольдик. - Устойчивой, или неустойчивой, бывает психика. Ты понимаешь - психика! А не психология. Психология - это... это...
      - Вот видишь, дорогой, ты даже не можешь внятно сказать, что же это такое - твоя психология. А еще споришь со мной, доказывая, что пишешь, зная предмет...
      - Нинель! Как тебе не стыдно?!
      - Почему же это мне должно быть стыдно? В конце концов, книги о женской психологии пишешь ты, а не я пишу о мужской...
      - Извините, - вмешался вежливый Скворцов. - Я не очень понимаю предмет ваших споров, но мне кажется, что вы, Арнольд Электронович, позабыли самое главное: жена ваша с вами, а бандиты уехали, оставив вас в покое.
      - Что-то мне не верится в этот покой, - проворчал Арнольдик. - И что вы хотите сказать, что из этого следует?
      - Молодой человек хочет сказать, что из всего этого следует то, что наши неприятности, наконец, закончились. Я вас правильно поняла, молодой человек? - Нинель повернулась к Скворцову.
      - Совершенно верно. Вы же, Арнольд Электронович, сами сказали, что сожгли те бумаги, ту самую генеральную доверенность, которую вас заставили насильно подписать?
      - Конечно! И журнал тоже, прямо на столе в офисе сжег.
      - Вот видите! Зачем же вы им нужны без бумаг? Наверное, они не хотят начинать все сначала, нет у них такого желания, вот они вас и оставили в покое. Зачем им лишнее мокрое дело?
      - Ну что же, вполне логично, - вроде даже с какой-то неохотой согласился Арнольдик.
      - Дорогой! - воскликнула обрадованная Нинель. - У нас опять будет спокойная, тихая жизнь. Как же это замечательно - быть простым обывателем!
      - Да, - скучным голосом подтвердил Арнольдик. - Неплохо. Но если честно - мне будет чего-то не хватать. Может быть, совсем чуть-чуть, но все же...
      - Арнольдик! Дорогой! Что ты такое говоришь?! Это же возмутительно! Ты что - хочешь сказать, что тебе будет не хватать этих бандитских рож?!
      - Ну что ты, дорогая?! Просто это, наверное, последнее приключение в моей жизни. И настоящая старость, теперь я знаю, приходит вместе с жизнью без событий, приключений и происшествий, что нам с тобой в дальнейшем и предстоит...
      Но всем нам предстояло, увы, совсем другое.
      - Папаня, я писать хочу! - загудел мне в ухо Петюня, переминаясь с ноги на ногу.
      - Иди за кустики возле дороги, видишь? Иди, не бойся, никто не увидит.
      Петюня пошел в кустики...
      Вот так мы и попали в милицию.
      Глава одиннадцатая
      А кто мог знать, что в кустах притаились ретивые гаишники, караулившие неосторожных водителей с замеряющим скорость радаром.
      Петюня же в сами кусты не полез, а совершил свои маленькие дела прямо на них, со всеми вытекающими на кусты и на притаившихся в них гаишников, обстоятельствами.
      Из нас не забрали только лейтенанта Скворцова, про которого мы в один голос заявили, что спрашивали у него дорогу, а так видим этого гражданина впервые. Мы понимали, что милиционеру Скворцову только привода в милицию не хватало.
      Приехавшие патрульные машины, вызванные мокрыми гаишниками, гостеприимно распахнули перед нами дверцы...
      В отделении нас всех ожидал большой букет маленьких сюрпризов.
      Для начала у меня обнаружили пистолет, про который я сам позабыл. Тут же всех нас обыскали с головы до ног и обратно.
      После этого пришлось вскрывать кейс Арнольдика. Это оказалось не так-то просто, поскольку шифр замка он не называл, а кейс оказался бронированный. Все попытки вскрыть его закончились неудачей, взламывать его побоялись, опасаясь взрывчатки, так что отложили эти дела до прибытия специалистов. Тем более, что под сидением машины, которую мы взяли у бандитов оказался пакет с белым порошком, я даже, кажется, догадывался, что это за порошок, и сколько нам за него дадут.
      После всего этого нас потащили фотографировать, заполнять карточки и снимать отпечатки пальцев.
      Пока нас фотографировали, Арнольдик зачем-то спер рулончик старой засвеченной фотопленки, лежавший на подоконнике.
      Я шепотом спросил его, на фига ему испорченная фотопленка, у него же нет испорченного фотоаппарата. На что Арнольдик важно ответил, что скоро я сам все узнаю.
      Когда же мы покорно ожидали пока с нас снимут отпечатки пальцев, Арнольдик тихо спросил, нет ли у меня кусочка бумаги? На что я ответил, что если ему нужно в туалет, то там должна быть бумага, если его, конечно, отведут.
      - Нет, - с сожалением вздохнул Арнольдик. - Не подойдет. Туалетная бумага слишком тонкая.
      Он заметил у нашего конвоира в руках газету.
      - Молодой человек, не разрешите посмотреть? - ласково попросил Арнольдик.
      Охранник, молоденький мент, еще совершавший переходный период из человека в мента, на мгновение задумался и протянул газету Арнольдику.
      Тот поблагодарил его и сделал вид, что с интересом читает газету, толкая меня локтем.
      Я, словно случайно, включил на мгновение стартер коляски. Коридор наполнился ревом и грохотом реактивного двигателя, под который Арнольдик и оторвал едва ли не половину газеты.
      Я заработал подзатыльник от конвоира, Арнольдик же бережно сложил и вернул газету охраннику. Оставшуюся у него часть он незаметно порвал пополам, рулончик фотопленки тоже разделил на две части.
      После этого он половину фотопленки завернул в кусок бумаги, закрутив хвостики, и сделал как бы карамельку. Точно так же он поступил со вторыми половинками.
      В коридор как раз вывели возмущенную Нинель.
      - Это безобразие - фотографировать женщину и не разрешить ей причесаться! - бушевала она.
      - Нинель! Дорогая, ты прекрасно, ты просто великолепно выглядишь, зачем так расстраиваться? - попытался успокоить свою безутешную супругу Арнольдик.
      - Арнольдик, дружочек, прекрати! Я сама прекрасно знаю, как и когда я выгляжу!
      После этого она надулась, почему-то на всех, села на скамейку и демонстративно замолчала.
      Вот так мы и сидели в пустом коридоре, чего-то, или кого-то ожидая.
      Наконец из дверей кабинета, в котором нас предварительно допрашивали, высунулась рука и помахала охраннику.
      Нас тут же препроводили в кабинет, где нас уже поджидал седой полковник милиции, которого мы до этого в отделении не видели.
      Пока мы рассаживались напротив него, полковник барабанил пальцами по столу и курил папиросы, а после того, как по всей вероятности отбил об стол пальцы, принялся постукивать по столу спичечным коробком.
      Арнольдик к этому коробку взглядом прикипел.
      Полковник же, казалось, ничего и никого не замечал, все так же молча и сосредоточенно курил, окутывая кабинет пластами дыма. Рядом с ним сидел капитан, держа в руках раскрытый блокнот и ручку наготове.
      Но в воздухе висела тишина, и записывать ему пока что было нечего, разве что собственные мысли, но с этим у капитана было плоховато, судя по тому, что он ничего не писал, а терпеливо ждал чужих слов и мыслей.
      В воздухе висела тишина и клубы табачного дыма.
      - Ну что же, приступим? - не то спросил, не то поставил нас в известность полковник.
      Но тут зазвонил телефон. Полковник снял трубку, послушал, потом отодвинул в сторону папиросы и спички, встал из-за стола, сделал знак капитану следовать за ним и поспешно вышел из кабинета, а у дверей встал милиционер.
      Мы сидели и ожидали, пытаясь осмыслить всю бессмысленность, нелепость и безысходность нашего положения.
      Петюня засунул в нос палец, увлеченно и вдохновенно разрабатывая недра, полные удивительных тайн и загадок.
      - Петюня, сынок, - начал я, собираясь сделать ему внушение по поводу этого занятия.
      Но меня остановил грозный окрик часового:
      - Не разговаривать! - и сержант, стоявший в дверях, повертел за спиной дубинкой для большей убедительности.
      Я посмотрел на Петюню, и выбрав момент, когда он повернулся ко мне, постучал сурово кулаком по ручке кресла, нахмурился и показал пальцем на нос, а глазами на дежурного.
      Петюня покивал понимающе, тут же вытащил палец из носа, встал со стула, и прежде чем дежурный сержант успел как-то отреагировать, Петюня зажал ему пальцами нос и врубил кулаком по голове.
      Сержант сел на пол, даже не охнув.
      - Ты что: сдурел?! - подскочил я в коляске.
      - Папаня! - загудел басом обиженный Петюня. - Ты же сам велел!
      И в доказательство своей правоты он повторил мои упражнения в пантомиме: показал глазами на лежащего охранника, кулаком ударил по воздуху и показал пальцем на нос, иначе как "бей его", понять это было невозможно.
      - Не ругайте его, Гертрудий, - пришла на помощь Петюне сердобольная Нинель. - Мы сейчас окажем милиционеру первую помощь и принесем ему свои извинения.
      - А он нам окажет вторую помощь, - проворчал я.
      - Да, ну и наделали мы шухеру! - вздохнул Арнольдик.
      Нинель даже поперхнулась от неожиданности.
      - Арнольдик, дорогой, на каком это языке ты изволишь разговаривать?!
      - Ах, Нинель, оставь ты в покое язык, сейчас тут будет куча ментов. В конце концов, я же не на Марсе живу, а в этой стране испокон века одни сидят в тюрьме, другие туда собираются, а третьи их охраняют, а потом все они меняются местами.
      - Милые вы мои, потом доругаетесь, - я от волнения ездил по кабинету кругами. - Давайте как-то выбираться отсюда...
      - Сейчас будем выбираться, - буднично согласился Арнольдик.
      Он взял со стола спички, на которые с самого начала смотрел с таким вожделением, снял со стеллажа свой кейс, который лежал там в ожидании приезда экспертов.
      Потом велел нам подойти, отдал короткие распоряжения, после чего спросил:
      - Все готовы?
      Мы усердно закивали.
      - Учтите, на всё про всё у нас будет минуты полторы, не больше. Всё поняли? Поджигаю! Начали!
      Он поджег кончик одной из свернутых им "карамелек" с пленкой, бросил ее на пол, и стоял над ней, чутко прислушиваясь. Когда внутри упаковки что-то зашипело, он тут же наступил на нее ногой. Шипение резко усилилось, и повалил густой, едкий, ужасно вонючий дым, неожиданно в просто таки невероятных количествах.
      Арнольдик замахал на нас руками, беззвучно ругаясь одними губами, с отчаянием показывая на часы.
      Я ткнул в бок Петюню, и тот отчаянно замолотил по запертой двери кулаками. Нинель набрала как можно больше воздуха и отчаянно завизжала, зажмурившись от усердия, на самых высоких нотах, какие только смогла вытянуть.
      - Горииииим! Горииииим!
      Пищала она так, что уши закладывало.
      В коридоре снаружи раздался топот, двери открылись, в кабинет заскочили два милиционера и были мгновенно разоружены.
      Мы бросились в коридор, почувствовав близкую свободу. Арнольдик на бегу поджег вторую "карамельку" и затоптал ее, как и первую, отчего коридор моментально утонул в вонючем густом дыму.
      И вот тут-то Арнольдик нос к носу столкнулся с полковником, выплывшим из дыма.
      Времени на размышления у Арнольдика не было, и он принял самое простое и самое верное в подобной ситуации решение: он опустил на голову полковника кейс.
      Полковник почему-то задумчиво отдал честь, вытянулся в струнку, держа руки по швам, и так вот и рухнул на пол.
      Коридор был полон дыма, кашля, топота, и громкого мата.
      Пока доблестная наша милиция кашляла и вдохновенно материлась, мы вполне благополучно выскочили во двор.
      Во дворе уже было полно зевак, привлеченных густым дымом из окон, и нам не составило никакого труда смешаться с толпой любопытных, которая все пребывала.
      Со стороны зрелище было и вправду вполне экзотическое и эффектное: из дверей отделения милиции валил густой зеленый дым, а на улицу выскакивали один за другим плачущие милиционеры.
      Почему-то за ноги выволокли, не разобрав очевидно в дыму знаки различия, полковника. При этом молоденькие милиционеры так торопились покинуть здание, что проволокли его и по ступеням, и голова его выбила веселую дробь по всей лесенке.
      Следом вытащили караульного, которого огрел Петюня.
      Его уложили на травку рядом с полковником, который уже очнулся и пытался понять, где он и что происходит.
      Караульный, глотнув свежего воздуха, пришел в себя, увидел перед собой полковника, отдал ему честь и, вытянувшись на траве во фрунт, попытался доложить:
      - Товарищ полковник! - гаркнул он тому прямо в ухо, отчего полковник вздрогнул и торопливо отполз, пробормотав:
      - Вольно, вольно, лежите, лежите...
      Убедившись, что все наши "жертвы" целы и почти невредимы, мы потихоньку выбрались из толпы и поспешили убраться от этого отделения как можно подальше.
      И только выбравшись из толпы, мы увидели, что кто-то машет нам из-за угла, стараясь привлечь наше внимание.
      Мы пригляделись и радостно бросились в объятия к Скворцову.
      - Я тут стою и голову ломаю, думаю, как вам помочь, а вы сами выбрались! - восторгался лейтенант. - Ну, молодцы! Ну, гвардейцы!
      Кто бы с ним спорил.
      После краткого совещания, прежде чем всем распрощаться и отправиться, наконец, по домам, решили зайти всей компанией к Нинель и Арнольдику, во-первых посмотреть, что там и как, а во-вторых, помочь навести порядок, и в-третьих - просто отметить конец наших приключений.
      Мы дружно принялись шарить по карманам, но тут же вспомнили, что по карманам нашим уже пошарили в милиции и развели руками: мол, что поделать, чайком побалуемся.
      Но тут Арнольдик важно помахал в воздухе бронированным кейсом:
      - Плачу за всех! Выбирайте любой ресторан!
      Его прыть тут же окоротила Нинель:
      - Дорогой, мы собрались отметить окончание наших приключений, а не начинать новые, ты же рискуешь все это сделать. Кто знает, что за деньги прятали эти бандиты? А если они фальшивые?! Мало нам наркотиков!
      Мы согласились с ней и единогласно остановились на чае, когда вступил Скворцов:
      - А я-то на что? Меня же не обыскивали! Или вы меня за друга не считаете?
      И несмотря на наши протесты, он забежал в магазин и принес в бумажном пакете бутылку водки и бутылку шампанского.
      Веселое и беззаботное наше настроение вдребезги разбилось о стальные двери квартиры Беленьких, перед которыми мы в недоумении замерли, ничего не понимая.
      Сперва за ручку осторожно подергала Нинель, потом Арнольдик, а потом уже и все остальные, но убедились только в том, что двери стальные, что они надежно заперты и стоят неколебимо.
      Тут же, возле дверей мы устроили краткое совещание по одному извечному вопросу: что делать?
      И пока мы обсуждали, что же делать, Петюня взял, да и сделал. Он просто нажал кнопку звонка.
      Дверь открылась почти моментально, на расстояние, которое позволила короткая цепочка.
      - Вам кого? - спросил из-за дверей мужской, незнакомый голос.
      - Нам?! - удивилась и растерялась Нинель, озадаченная такой постановкой вопроса. - Мы, в некотором роде хозяева этой квартиры, с вашего позволения...
      - Аааа, - промямлил голос за дверями. - Нас предупреждали, одну минуточку.
      Загремела цепочка, Нинель вздохнула с облегчением, двери приоткрылись и навстречу шагнувшей было в квартиру Нинели, волосатая мужская рука выставила два чемодана и сумку.
      - Вот, - распрямился полный, высокий мужчина в майке и пижамных штанах в полоску. - Вот ваши вещи, нас предупредили, что вы за ними придете. Ваш родственник предупредил. Он сам все уложил и упаковал. Заботливый такой молодой человек!
      - Какой такой родственник?! - хором ахнули Нинель и Арнольдик, почувствовав беду.
      - Который нам квартиру эту самую продал. А что - случилось что-то?! забеспокоился мужчина. - Так мы же все оформили как положено. У него же все бумаги были, и доверенность генеральная, и что-то там еще. Все бумаги проверяли в нотариальной конторе...
      Нинель побелела и села бы прямо на пол, но лейтенант Скворцов успел ее поддержать.
      - Нинель, дорогая, что с тобой? - подскочил обеспокоенный Арнольдик.
      - Все хорошо, дорогой, все нормально. Просто я устала. Немного закружилась голова. Ничего, ничего, мне уже лучше, ты не волнуйся.
      - Да, братцы, события накатываются на нас стремительно и неотвратимо, как электричка из тоннеля, - мрачно вздохнул Арнольдик
      - Да что случилось-то, в конце концов?! - обеспокоено плясал в дверях мужчина в майке.
      - Ничего особенного, - горько усмехнулся Арнольдик. - Просто мы только что стали бездомными.
      - А я - что?! - едва не плакал дядька в дверях. - Мы все по закону. Мы за последние деньги... Не надо было доверенность жуликам выписывать!
      - Мы к вам никаких претензий не имеем, - устало махнула на него Нинель. - Арнольдик, дорогой, посмотри в сумочке, паспорта наши нам вернули?
      - Вернули, дорогая, вернули, успокойся, - поспешил утешить ее Арнольдик, заглянув в сумочку.
      - Тогда пойдем отсюда, - стараясь не смотреть в сторону бывшей своей квартиры, сказала Нинель. - Неприлично стоять под дверями чужой квартиры. И вообще, мне срочно нужно на воздух.
      - Да, да, конечно же, - суетился Арнольдик, хватаясь за чемоданы.
      - Постойте! - хлопнул себя по лбу мужчина в пижамных штанах и майке.
      Он быстро исчез и вернулся буквально через минуту, держа в руке конверт.
      - Вот, вам просили передать. Может быть там что-то для вас хорошее.
      - Нам? - удивилась Нинель. - И кто же это просил нам передать? Нам уже лет пять никто не пишет.
      - Это тот самый молодой человек, которому вы выдали доверенность, хмуро пояснил человек в дверях.
      - Замечательно! - воскликнула Нинель, разрывая конверт.
      Оттуда выпала цветная фотография Вовика, поперек которой было написано:
      Старикам - от Вовика.
      С благодарностью за двадцать тысяч баксов!
      Не кашляйте!
      Ваш Вовик.
      Арнольдик сначала смял фотографию в кулаке и бросил на пол, но тут же поднял, расправил и бережно спрятал во внутренний карман выходного пиджака.
      - Ну, что мы тут все стоим? Пошли отсюда! - твердо скомандовал он.
      И, подавая пример, стал спускаться по лестнице, подхватив чемодан и высоко подняв голову.
      Петюня подхватил второй чемодан, Нинель сумку, и мы все заспешили вслед за Арнольдиком на улицу.
      - Вы не подумайте про нас ничего плохо! Мы совершенно ни при чем! крикнул сверху, пытаясь хоть как-то оправдаться, мужчина в пижамных штанах.
      Но его уже никто не слушал.
      Мы вышли на воздух. Переглянулись и направились прямиком к детской песочнице, в которой никого из детского населения ближайших дворов не было.
      Мы расположились вокруг, пристроившись на деревянном ограждении.
      Многоопытный Скворцов осмотрелся, нашел взглядом среди веток соседних деревьев висевший на сучке стакан, протер его травой, потом, чуть плеснув в него водки, ополоснул, дезинфецируя.
      - А закусить у нас есть чем? - рассеянно спросила хозяйственная Нинель.
      - Из закуски у нас только курятина, - грустно улыбнулся Скворцов, выкладывая пачку сигарет...
      После шампанского как-то повеселело, расшумелось, почему-то стало вспоминаться из всего происшедшего с нами только смешное.
      Все закурили, даже Нинель неумело выдувала синий дым, и кашляла, но сигарету не бросала, несмотря на ворчание Арнольдика.
      Разговор распался и рассыпался на эпизоды, каждый норовил превратить собеседника в слушателя...
      Потом мы перешли к водке. А шампанское с водкой, пускай даже в небольших количествах, это уже серьезно.
      Когда мы допивали по очереди остатки, последнему из стакана выпало пить Арнольдику.
      Он посмотрел зачем-то содержимое на просвет, потом встал, слегка покачнувшись, отмахнулся решительно от протянутых ему на помощь рук, и жестом предложил нам тоже подняться.
      Мы все встали, последовав его примеру.
      Он стоял, мысленно перебирая слова, а мы стояли вокруг, качались, как молодая поросль, и терпеливо ждали, что же он нам скажет.
      Он ничего не сказал.
      Он поднял стакан, потом молча вылил его содержимое в рот.
      Помолчал еще.
      Потом прикрыл глаза и неожиданно сильным, хотя и старческим голосом, вывел, не спел даже, а заговорил речитативом:
      - Вставай, проклятьем заклейменный!
      - Весь мир, голодных и рабов, - вступила тут же Нинель.
      - Кипит наш разум возмущенный
      и в смертный бой вести готов!
      Это уже всем хором, все вместе, громко и вдохновенно.
      А потом, закончив этот куплет, весь наш могучий хор, не сговариваясь, грянул дружно:
      Это есть наш последний и решительный бой
      с "Интернационалом" воспрянет род людской!
      Так нас с этой великой песней и забрали во второй раз в милицию.
      Глава двенадцатая
      Слава Богу, что в другое отделение.
      Там нам было предъявлено обвинение в распитии спиртных напитков в общественном месте и в проведении несанкционированного митинга в поддержку КПРФ с распеванием коммунистического гимна.
      Все наши возражения по поводу того, что отвергая ложные устои, не стоит вместе с ними отвергать великие песни, разбились о полное непонимание.
      Хорошо еще, что по какой-то причине на этот раз не обыскивали.
      Быстренько состряпав протокол, нас посадили за решетку, ожидать машину, которая должна была отвезти нас в суд.
      - Ну вот и славно! - потянулся Арнольдик. - Мы, кажется, решили нашу проблему с жильем. Интересно, сколько нам дадут?
      - Что ты говоришь, дорогой? - ужаснулась Нинель. - У нас же теперь будет судимость!
      - А ты что, дорогая, собралась поступать на работу в торговлю, или ехать за границу? - ехидно поинтересовался ее супруг. - Тогда напрасно волнуешься, теперь и туда и туда легче всего попасть имея судимость, а не наоборот...
      Суда, как такового в понимании большинства из нас, не было. Завели нас всех сразу в кабинетик к судье, которая быстренько задав нам всем вопросы на общие темы, зачитала приговор:
      - За нарушения такие-то и такие-то, того-то и того-то, по статье такой-то и эдакой, подсудимые такие-то, растакие-то, решением суда, учитывая возраст /взгляд на Арнольдика и Нинель/, а так же прочие причины /взгляд на Петюню и почему-то на меня/, из-под стражи освободить, строго предупредив и назначив минимальный штраф.
      Судья подняла усталые глаза и в заключение сказала, потерев виски:
      - А вас, молодой человек, я должна сильно опечалить /это она Скворцову/. О вашем поведении мы вынуждены будем поставить в известность ваше начальство. Все.
      Из зала суда мы выходили, заботливо успокаивая на все лады лейтенанта Скворцова, а у самих кошки на душе скреблись. Мы понимали, что пьянство и участие в несанкционированных митингах - это для лейтенанта Скворцова серьезные обвинения, и что по службе ему грозят крупные неприятности.
      Сидели мы в скверике, напротив отделения, не зная что делать, куда идти, как помочь бедняге Скворцову, попавшему из-за нас на неприятности.
      Я напряг все свое мышление, всю свою дедукцию и - придумал!
      - Скворцов! - заорал я так, что задремавший Петюня упал с лавочки. Ты меня спасешь, Скворцов! Ты спасешь меня, и про тебя пропечатают в газетах и наверняка простят герою какую-то пьянку!
      - Как же я тебя спасу? И от чего я тебя буду спасать? - покосился на меня недоверчиво Скворцов.
      - Как, как, обыкновенно будешь спасать. Значит так: я залезаю на крышу своего девятиэтажного и начинаю орать, что жить мне страшно надоело, и все такое прочее, и делать вид, что собираюсь броситься с этой чертовой крыши. А ты вроде как поднимаешься ко мне и спасаешь, рискуя собственной жизнью, удержав коляску на самом что ни на есть краешке крыши. Ты понял меня, Скворцов?!
      - Ну, более-менее понял... А как про все про это узнают в газетах? Кто им сообщит?
      - Будь уверен, газеты узнают! - загадочно улыбнулся я. - В этом можешь целиком и полностью положиться на меня. А вы, все остальные, будете изображать массовку, толпу, будете кричать, махать руками, ужасаться. Одним словом, привлекать внимание прохожих, а если будет такая необходимость, за рукава их ловить и притаскивать. Зрителей должно быть как можно больше. Понятно?!
      - Понятно, - не очень уверенно подтвердила "массовка", судя по всему, не доверяющая своим артистическим способностям.
      Как бы там ни было, все согласились, и мы поехали в сторону моего дома.
      По дороге я на минутку остановился около телефона-автомата. Петюня набрал продиктованный номер и, дождавшись пока откликнутся, протянул трубку мне.
      - Алло! - энергично заорал я в телефон. - Кусанишвили?! Здорово! У меня для тебя есть сенсационный материал! Эксклюзив! Какой материал?! Да так, одна суицидная история тут приключиться ожидается. Су - и - цид - ная история. Самоубийство должно произойти! Что? Адрес продиктовать? Ты его и так хорошо знаешь. Через пятнадцать минут подъезжай к моему дому и смотри на крышу. Да! Не забудь сказать фотографу, чтобы телеобъектив взял: девятый этаж все же. Кто самоубиваться будет? Я буду самоубиваться! Ага. И тебе того же. Будь!
      Я попрощался со знакомым корреспондентом, который ради жареного сам готов сковородку разогреть для кого угодно.
      А через пять минут я прощался с друзьями перед подъездом моего дома. Мы обсуждали последние детали.
      - Все, я поехал! - наконец решился я. - Сейчас появится пресса, надо успеть собрать как можно больше народа во дворе. А нам вместе ни к чему тут светиться.
      Мужчины с уважением пожали мне руку, а Нинель обняла меня и поцеловала в макушку.
      - Берегите себя, Гертрудий! - прочувствованно сказала она, прижав к глазам платочек. - Помните, что вы всегда были моим любимым учеником. Очень может быть, что даже самым-самым любимым!
      - Нинель Петровна! - удивился я. - Я же у вас никогда не учился! Как же я попал в ваши любимые ученики?! Вы, Нинель Петровна, что-то, наверное, путаете.
      - Я никогда ничего не путаю и никогда ничего не забываю! - строго поджав губы, возразила мне обиженно Нинель. - Именно потому вы и есть мой самый любимый ученик, что не учились у меня в классе. За это я вас и люблю, что миновала меня чаша сия.
      Я что-то не совсем понял, что же она имела в виду, но на всякий случай растроганно поблагодарил ее, а сам заспешил в подъезд.
      Скворцов должен был пробраться на крышу раньше меня, а мне помогал Петюня.
      Хорошо, что в нашем доме есть грузовой лифт, в котором я смог подняться прямиком на крышу, не вылезая из коляски.
      Мы выбрались из лифта, но Петюня не хотел уходить. Ни в какую не хотел. Пришлось даже прикрикнуть на него:
      - После на лифте покатаешься! Я знаю, что ты любишь это дело, я сам тоже люблю это дело, но надо знать: где, с кем, и когда. И вообще - потом!
      Обиженный и надутый Петюня ушел на улицу, а я остался совсем один. На крыше было ветрено. Я подъехал к краю и понял, что ветер - это еще не самое неприятное. Еще большей неприятностью оказалось то, что здесь было высоко.
      Я осторожно высунул нос из своего кресла и посмотрел. Люди внизу были маленькие-маленькие, асфальт сверху казался на вид очень твердым.
      Вздохнув, я решил, что вниз смотреть больше не буду. Огляделся вокруг и заметил, что в одном месте хлипкие перильца, ограждавшие плоскую крышу, были выломаны, образовав как бы калиточку в небо.
      Я подъехал к этой калиточке и вытянул шею, позабыв про то, что решил не смотреть вниз.
      Подо мной находился подъезд, напротив которого стояли мои друзья, делая усиленно вид, что не знают один другого.
      Я стал терпеливо ждать сигнала, который должен был подать мне Арнольдик, когда около дома соберется побольше народа.
      И вот он подал мне этот сигнал, махнув платком.
      Набрав в легкие побольше воздуха, я подъехал к калиточке, стараясь не смотреть вниз, что, впрочем, удавалось мне плохо.
      Вцепившись в ручки кресла, я закатил глаза в небо, и заблажил во всю глотку.
      Рот мне забивал ветер, не на шутку разгулявшийся по крыше, и получалось у меня вот что:
      - Безногий ветеран! Не желая! Мириться! С унизительными обстоятельствами! Изгнан со службы! Нет! Работы! И нет желания! Работать! У меня! Отняли все! Работу! Прошлое! Будущее! Заберите мою жизнь! Она мне! Не! Нужна!
      Вот так орал я, а вернее, лаял, потому что каждое слово приходилось буквально выплевывать изо рта. Кстати, вы никогда не пробовали делать это против ветра? Я имею в виду, плевать.
      Я орал, а внизу медленно собиралась жиденькая толпа, которую притаскивали буквально за шиворот и за рукава, мои друзья, отлавливая повсюду.
      Во двор лихо ворвалась машина, с большой надписью на борту "ПРЕССА". Выдержав должную паузу, оттуда выскочил человек с фотоаппаратом. Торопливо выбрав в сумке одну из камер, он закрепил ее на штативе и навел сильный телеобъектив на крышу, то есть, на меня.
      В фотографе я сразу же узнал знакомого мне Кадрикова.
      А следом за ним из машины неторопливо выгрузил себя неряшливый толстяк с блокнотом в руках, и сразу же принялся что-то выспрашивать у зевак.
      Это и был Кусанишвили, известный в определенных кругах репортер, не брезговавший ничем ради соленого материала.
      Кадриков, кажется, тоже узнал меня и замахал призывно Кусанишвили.
      Тот подошел, выслушал фотографа, явно не поверил ему, оттолкнул от штатива и сам уставился в телеобъектив, и убедившись в правоте своего напарника, яростно погрозил кулаком в мою сторону.
      Потом он махнул и дал знак Кадрикову, снимай, мол, а там посмотрим. Сам же продолжил хождение в народ, рассудив, вероятно, что, в принципе, обмана как такового, с моей стороны не было. Да и какая ему разница, кто будет прыгать с крыши!
      Кадриков, притащив еще одну треногу, установил и на нее фотокамеру, и теперь, подозвав кого-то из подростков, старательно и терпеливо разъяснял ему, куда, когда и на что нажимать.
      При этом он изображал руками, как я буду лететь с крыши, и отрицательно крутил головой, что означало запрет на эту съемку, мой полет собирался снимать сам Кадриков, лично.
      Потом он приседал на корточки, взмахивал руками и азартно шлепал ладонями по асфальту. Он столько раз и с таким упоением шлепал ладонями, что я в деталях прочувствовал весь свой предполагаемый полет, и особенно конечное звонкое "шлеп", которое так старательно изображал Кадриков, предлагая именно этот момент запечатлеть подростку.
      Неутомимый Кадриков бегал внизу, размахивал руками, топал короткими ножками, и все приседал и приседал на корточки, все шлепал и шлепал ладонями по асфальту, светя желтой своей лысиной.
      У меня закружилась голова, я хотел отъехать подальше от края, чтобы не видеть этих неприятных для меня живых картинок, но ветер в этот момент переменился, дунул мне в спину, и коляска медленно двинулась еще дальше к краю, к калиточке...
      Я судорожно дергал рычаг ручного тормоза, но все тщетно.
      Тогда я задергался сам.
      Это только усугубило мое и без того плачевное положение.
      Я стал оглядываться в поисках чего-нибудь, за что можно было бы зацепиться.
      Внизу метались люди, махали руками, что-то кричали мне, но все и всех заглушил отчаянный вопль Петюни:
      - Папаняаааааа!!!
      Он орал и тянул ко мне ручонки, такие огромные, плохо вымытые, волосатые, но такие родные и так безнадежно далекие!
      И тут я услышал еще один вопль, который перекрыл даже стенания Петюни.
      Вопль был мой.
      И вопль этот вопил:
      - Помогиииитииии!!!
      Я видел, что меня услышали, судя по тому, что люди внизу зажимали в ужасе уши.
      Я дергался в своей коляске, которая съезжала хотя и незаметно, но неумолимо, собираясь сорваться с крыши и полететь в тартарары.
      - Где же этот чертов Скворцов?! - заметалось у меня в мозгу последней надеждой.
      Еще раз я лихорадочно огляделся и увидел Скворцова - он стоял, прислонившись плечом к будочке выхода на крышу и... спал!
      - Скворцов!!! Скворцоооов!!! - заорал я таким криком, что мертвого можно было разбудить.
      Мертвого - можно, но только не живого Скворцова, который даже ухом не повел.
      А колеса все скользили и скользили...
      - Петюняаааа!!! - заорал я. - Спасай папанюууууу!!!
      Петюня влетел в подъезд, как на крыльях. Я напряженно вслушивался в звуки лифта, отчаянно упираясь изо всех сил, которых у меня, честно говоря, совсем не осталось.
      Колеса зависли уже над самым краем, готовые буквально в следующую секунду сорваться, соскользнуть...
      - Летит!!! Летит!!! - заорал я, показывая рукой за спины зевак, которые все, как по команде, повернулись в ту сторону, куда я показывал.
      Воспользовавшись этим, я вскочил с кресла, отодвинул его на шажок, и с большим облегчением плюхнулся обратно.
      Вздохнув свободнее, я вытащил платок и вытер лоб, собираясь потихоньку отъехать теперь подальше на ручной тяге. Но... "дунул Господь...".
      Ветер толкнул меня в спину и восстановил справедливость, вернув меня в первоначальное положение, когда колеса моей коляски висели над пропастью глубиной в девять этажей.
      Мне оставался жалкий выбор: либо на глазах у всех превратиться в отбивную, сделав столь ожидаемый Кадриковым "шлеп", либо позорно "выздороветь", опять же на глазах у всех.
      Коляску я удерживал только усилием воли, а лифт все не подавал признаков жизни.
      Петюня вылетел из будочки на крыше, когда я уже перестал надеяться на это, но в последний момент он споткнулся о порожек, ноги у него заскользили, он замахал беспорядочно руками, и, уже падая, ухватился за брюки Скворцова.
      Тот, хотя и не успел проснуться, все же обладал отменной реакцией, и уцепился за ручку дверцы будочки.
      Петюня же, падая, толкнул мою коляску, и мне ничего не оставалось, как схватиться за первое попавшееся под руки: за ноги Петюни, и попытаться подтянуться подальше от края вместе с креслом.
      По сантиметру мы все стали подтягиваться, подтягиваться, подтягиваться, все дальше и дальше от этого страшного края...
      Казалось, спасение уже близко и все осталось позади, но тут случилось непоправимое: не выдержали нагрузки пуговицы на брюках Скворцова. Они с веселым треском отлетели дружно одна за другой и разбежались по крыше, а сами брюки медленно поползли вниз, вместе с вцепившимся в них мертвой хваткой Петюней.
      Коляска моя тоже покатилась обратно в бездну, следом за ней поехал Петюня, увозя с собой брюки Скворцова.
      - Надо бы отпустить, - подумал я про ногу Петюни, которую сжимал мертвой хваткой.
      И не отпустил. И коляска ухнула все же с крыши, я сидел в ней пристегнутый ремнем безопасности, вцепившись в комбинезон Петюни, а сам Петюня парил надо мной в воздухе, размахивая отчаянно руками, в которых трепетали на ветру соскользнувшие брюки Скворцова.
      Я закрыл глаза, не желая видеть этот самый "шлеп", но тут же меня дернуло слегка вверх и я... повис на месте!
      Я вспомнил все, что знал, про левитацию, открыл глаза и увидел, что брюки Скворцова зацепились за перильца на крыше, и мы с Петюней висим, уцепившись, он - за брюки Скворцова, а я - за Петюнин комбинезон.
      Только я перевел дух, как хилые перильца стали с треском отрываться ленточкой по периметру, а мы опять скачками понеслись вниз.
      Кто знает, чем бы все это закончилось, скорее всего, нашими похоронами, если бы у Петюни не расстегнулся комбинезон.
      Дело в том, что застегнут был этот комбинезон всего на одну пуговицу, которая и удерживала всю конструкцию на лямочке через плечо.
      Комбинезон плавно соскользнул по могучему Петюниному торсу, по таким же могучим ляжкам, и застрял на ботинках, закрыв мне обзор вверху, частично накрыв мне голову.
      Возможно, что и к лучшему, потому что я не увидел, как Петюня, человек исключительно стеснительный, протянул вниз обе руки разом, чтобы вернуть комбинезон в исходное положение, для чего отпустил зацепившиеся за перильца брюки Скворцова.
      Мы полетели вниз, как две большие и прекрасные птицы...
      В самый последний момент меня осенило: я врубил на полную мощность реактивный двигатель моей коляски.
      Конечно же, мы не взлетели, но поскольку мы уравняли скорость падения и обратную скорость, то сила притяжения опустила нас плавно на асфальт.
      Вернее, это меня она опустила плавно, а вот Петюня амортизировал. Об козырек подъезда, который он разнес вдребезги. И подъезд частично.
      Мы чудом остались живы, но заночевать нам с Петюней пришлось все-таки в отделении милиции.
      Третий раз в жизни, и третий раз за один день, я попадал в отделение в качестве задержанного!
      Это я - потомственный милиционер Дураков!
      Прежде чем дать увезти себя в каталажку. Я успел сунуть ключи от своей квартиры Арнольдику, адрес он знал...
      Когда мы с Петюней, выпущенные, наконец, на свободу, выслушав отеческие наставления и напутствия дежурных милиционеров, после чего у нас появились боли в ребрах, побрели домой, то застали там Нинель, Арнольдика, и сидящего в моем тренировочном костюме, лейтенанта Скворцова.
      - Вы случайно не купили утренние газеты? - робко спросил Арнольдик, косясь на Нинель и заглядывая мне в глаза.
      Широким жестом я протянул ему пачку газет, которые перед этим наковырял из ящиков на лестничной площадке.
      Арнольдик с удивлением принял газеты, уважительно глядя на меня, словно впервые увидел.
      Я молча и так небрежно пожал плечами: мол, ничего особенного, грамоте разумеем, и всем остальным тоже интересуемся.
      Арнольдик жадно развернул газету, и тут же ахнул.
      Мы дружно обернулись к нему, ожидая пояснений.
      Ни слова ни говоря, Арнольдик развернул газету и медленно повернул ее к нам разворотом.
      Вот тут уже ахнули все мы.
      Глава тринадцатая
      Это была одна из самых популярных газет в Москве, под названием "Московский богомолец", в которой сотрудничал и Кусанишвили.
      Название газета сохранила старое, но только название от нее и осталось, по сути же своей она стала откровенно богохульной и черносотенной.
      Первую полосу газеты украшали огромные заголовки, а вторую и третью, во весь разворот, большущая фотография.
      На фотографии был запечатлен фрагмент нашего с Петюней вчерашнего полета.
      Первым летел я в коляске, морда моя была накрыта штанинами Петюниного комбинезона, а следом за мной летел и сам Петюня. Некоторым образом совершенно голый.
      А нас провожал взглядом, свешивая физиономию с крыши, лейтенант Скворцов, выпучивший глаза и раззявивший в отчаянии рот так широко, что можно было подумать, что мы выпали именно оттуда. А еще вполне можно было подумать, что он орет не от испуга за нас, а посылая нам вслед проклятия.
      Заголовки гласили:
      Маньяк-милиционер сбрасывает с крыши отставного опера и его приемного сына!!!
      Милиционер-правонарушитель становится убийцей!!!
      Кровавый замысел срывается не только с крыши!!!
      Призванные защищать - становятся убийцами!!!
      Ну, и так далее, и тому подобное.
      Кусанишвили есть Кусанишвили, а "Московский богомолец" - это...
      Скворцов наш после этого совсем потускнел. Мы сами все чувствовали себя перед ним виноватыми, сразу как-то позабыв про то, что это он заснул в самый ответственный момент. Мы же хотели сделать так, как ему лучше, а получилось...
      А получалось теперь так, что если вчера ему грозил строгий выговор, ну, в крайнем случае, увольнение из рядов, то сегодня он был на всю страну объявлен маньяком-убийцей! За ним уже должна была идти полным ходом охота.
      Было отчего потускнеть лейтенанту.
      Да тут еще Нинель с Арнольдиком остались без крыши над головой. Не могли же мы с ними жить вместе в однокомнатной квартире всю оставшуюся жизнь?
      А что еще можно было сделать?
      Мы все включились в мыслительный процесс.
      Я тоже накрыл пледом ноги, сел напротив моего любимого окна и стал напряженно, как всегда, думать.
      Я придумал!
      Придумал, как починить кран на кухне, придумал, как заставить Петюню помыть мое любимое окно, в которое я так люблю смотреть, и глядя в которое постоянно кажется, что на улице, как в Европе - всегда закат. Еще я придумал, как возместить ремонт подъезда, придумал, как чинить озоновые дыры, как склонить Зиночку к тому, к чему она никак не склонялась, придумал, как стать Президентом, как сделать счастливым все человечество, придумал еще множество других, более мелких вещей.
      Я не смог придумать всего-навсего пару пустяков: как сохранить работу Скворцову и как вернуть квартиру старичкам Беленьким.
      - Дорогой, а давай ты напишешь сенсационную книгу, мы продадим ее, и купим квартиру, - предложила Нинель мужу.
      - Дорогая, я написал восемь книг и бесчисленное множество статей, но сколько я всем этим заработал, ты сама знаешь.
      - Арнольдик, дорогой, но ты же не писал до сих пор сенсационных книг!
      - Дорогая моя, какие могут быть сенсации в области женской психологии?!
      - Дорогой мой, в области женской психологии для тебя может оказаться масса сенсаций, но я имела в виду сенсации несколько иного характера...
      - Дорогая моя, в наши времена никто не желает издавать даже то, что я умею писать - книги по женской психологии, а ты мне предлагаешь...
      Он безнадежно махнул на супругу.
      - Не желают издавать труды по психологии, - не сдавалась Нинель. - Но это не значит, что ничего не издают! Дай мне, пожалуйста, телефон издательства, в котором тебе отказали в последний раз.
      - Нинель, дорогая, прошу тебя, не унижайся, будь так добра! Это издательство теперь интересует исключительно коммерческая литература! Нет, ты только вдумайся в это сочетание слов: литература и коммерция! Коммерческая литература! Боже мой! Боже мой!
      - Арнольдик! Как тебе не совестно?! Прекрати немедленно стенать и дай мне номер телефона, я сама займусь этой стороной вопроса! Мы начинаем работать по западным образцам: считай, что с сегодняшнего дня я - твой литературный агент.
      - Господи! Нинель, одумайся! Зачем мне нужен литературный агент?!
      - Я тебе потом это объясню. Давай сюда твою записную книжку, я сама быстрее отыщу телефон.
      Арнольдик безнадежно вздохнул и протянул ей потрепанную записную книжку.
      Нинель мгновенно отыскала нужный телефон, ловко набрала номер и запела в трубку:
      - Алллеууу! Это Марк Михалыч? Доброе утро, Марк Михалыч! С вами говорит литературный агент Арнольда Электроновича Беленького... Что значит - не о чем разговаривать? Вы ошибаетесь, любезнейший Марк Михалыч! Уверяю вас, вы ошибаетесь! Да, да, да, я совершенно с вами согласна. А я что говорю?! А я что сказала?! Нет, я так не говорила! Нет, я так не сказала! А я говорю, что не говорила! Это что-то телефонистка напутала. Как какая телефонистка?! А я откуда знаю - какая телефонистка?! Ну почему вы так спешите проститься и утверждаете, что нам с вами не о чем разговаривать? Я вот лично уверена, что у нас очень даже найдутся интересующие нас с вами поводы для беседы. О чем, например? Например, о деньгах. Как это так - о каких деньгах?! О наших с вами деньгах! При чем здесь Арнольд Электронович?! Уверяю вас, что это будет бестселлер! Такого еще просто не было! Как это будет выглядеть? Ну, любезный вы мой, это все же коммерческая тайна, некоторым образом. Хотя бы кое-что для рекламы? Ну что же, могу, конечно, сформулировать несколько тезисов... Скажем, так: "Тайные страсти специалиста по женской психологии", или еще: "Вулкан страстей под маской равнодушия", "Скрытые пороки советских психологов", "Растлитель малолетних - профессор психологии". Примерно вот так. Годится? Что вы предлагаете? Тираж в три завода по двести тысяч каждый?! Так, так. Объем не менее двадцати печатных листов?! Хорошо. Сто страниц машинописи в неделю? Сделаем, сделаем. Все вполне выполнимо. Безусловно, безусловно. А как насчет... Сто тысяч? Вы что - шутите?! Долларов?! Вы точно шутите! Аванс?! Конечно, согласны! Я думаю, что в неделю можно будет сдавать страниц по двести машинописи, а может даже и по триста. Абсолютно уверена! Абсолютно! Чаааааооо!
      Нинель положила трубку.
      Арнольдик сидел в кресле, почти что съехав на пол, раскинув ноги, беззвучно открывая и закрывая рот, будучи не в силах что-то сказать.
      - Что с тобой, милый? - удивилась Нинель. - Скорее воды! Намочите платок!
      Арнольдику накапали каких-то капель, что-то сунули под язык, дали понюхать нашатырь, положили на сердце мокрый платок и потерли за ушами.
      С трудом он стал приходить в себя.
      - Дорогой мой! Я только что заработала для нас триста тысяч долларов! Сто тысяч авансом, после сдачи первых страниц и заявки. Роскошное издание! Суперобложка! Рекламная поддержка! Три тиража по двести тысяч экземпляров!
      - Да как ты не поймешь, я никогда, ни за какие сотни тысяч не смогу написать и десятой части того, что ты наобещала по телефону.
      - Да что там писать-то?! - почти возмутилась Нинель. - Это проще и веселее, чем все твои скучные и никому не понятные монографии.
      - Вот ты бы и писала, если это по-твоему так легко! - простонал Арнольдик.
      - Да сколько угодно! - воскликнула Нинель. - Садись за стол, и только успевай печатать на машинке, я так и не научилась это делать, а я тебе быстренько надиктую.
      Арнольдик решительно подошел к столу, заправил в машинку лист бумаги, и ехидно улыбаясь, приготовился.
      - Ты готов, дорогой? - заботливо поинтересовалась Нинель. - Тебе удобно сидеть? Учти, диктовать я буду быстро, если не будешь успевать, ты мне скажи.
      - Я успею, не волнуйся, дорогая, - промурлыкал, предвкушая свой триумф, Арнольдик. - Ты, главное, слова не позабудь.
      - Не волнуйся, дорогой, все будет в порядке. Начали: маньяком я стал не сразу. Сначала я стал психологом...
      Вот тут Арнольдику опять пришлось оказывать медицинскую помощь, да еще и сажать его обратно на стул.
      - Если я когда-нибудь и напечатаю что-то подобное, то и вправду стану маньяком! - едва придя в себя, категорически заявил он, вставая со стула, и закрывая машинку.
      - Дорогой мой, успокойся. У нас просто нет выбора, и нет других возможностей заработать. А тут нам дают деньги, которых вполне хватит на квартиру, да еще и останется. Я же обо всем договорилась!
      - Если бы я так умел договариваться, то не бегал бы по издательствам, а сидел бы дома и писал, писал, писал...
      - Считай, что твоя мечта сбылась, дорогой. Садись и пиши, пиши, пиши... Нам нужно сдавать по двести страниц в неделю.
      - Ну нет! Всему есть предел, дорогая! Этого я писать не буду никогда!
      - Хорошо, дорогой, как скажешь. Тогда ты будешь сидеть в стардоме и жевать манную кашку на водичке, и писать трактаты о женской психологии, про которую ты знаешь еще меньше, чем про тайные страсти!
      Вот тут Арнольдик внезапно повеселел.
      - Нинель! Дорогая! Мы не будем жить в стардоме и мне не придется выдумывать про себя всякую гадость!
      - А что, мы ограбим банк? - устало спросила Нинель. - Или мы начнем рисовать деньги? Неужели ты думаешь, что жить в тюрьме лучше, чем в стардоме?
      - Мы не будем делать ни то, ни другое, ни третье! - лихо подмигнул Арнольдик. - Мы не будем грабить банк, потому что я его уже ограбил! Мы не умрем от голода! У нас же полным-полно денег, мы просто про них позабыли! Они у нас есть, и на них можно есть!
      Он почти что вприпрыжку убежал в прихожую, откуда вернулся, неся в руке кейс, который торжественно возложил посреди стола.
      Затем он достал ключик, повертел замочки шифратора, и кейс открылся...
      Следующий час, или даже чуть более, мы все увлеченно и усердно считали и пересчитывали деньги.
      Только Скворцов не участвовал в этом процессе. После того, как деньги вытряхнули из кейса, он принялся вертеть опустевший чемодан-сейф, что-то измерял, выстукивал, за что и был изгнан на кухню, чтобы не мешать нам своими сомнительными и довольно шумными исследованиями.
      Подсчет денег показал, что Арнольдик стал владельцем суммы в двадцать одну тысячу долларов, и восемнадцать тысяч в новых денежных знаках родной державы, в рублях.
      - Ну что же, на приличную квартиру для вас вполне хватит, правда, скорее всего, на однокомнатную, но все же не на улице оказаться на старости лет, - подытожил я, откинувшись на спинку любимого кресла.
      - Упаси Господь! - замахала на нас руками Нинель. - Арнольдик, это же чужие деньги! Ты должен немедленно вернуть их!
      - Вот еще! - резко возразил Арнольдик. - Это бандитские деньги! Они заработаны нечестным путем! Не понесу же я бандитам обратно награбленное!
      - Возможно, ты и прав, дорогой, - после трудного раздумья согласилась Нинель, - но в таком случае мы должны разделить эти деньги поровну между всеми. Сколько нас? Мы с Арнольдиком, Гертрудий, Петюня, бедняга Скворцов, он больше всех пострадал. Надо разделить эти деньги на четыре части.
      - Почему же на четыре? - возразил я. - Вас двое, вы должны получить две доли. И зачем деньги Петюне? Его мамаша все равно пропьет их, а все остальное он имеет, имея меня. Так что деньги ему на фиг не нужны.
      - Петюне нужно непременно учиться! - категорически заявила Нинель.
      - Всему, что ему может пригодиться в жизни, научу его я сам.
      - И все же, раз он рисковал жизнью, здоровьем, наконец, его же чуть на колбасу не переработали, ему положена награда точно так же, как и всем остальным! И потом, что это за дурацкая мысль разделить нас с Арнольдиком?! Мы уже давным-давно одно целое, как же нас можно считать порознь?!
      Пришлось призывать на помощь лейтенанта Скворцова, и на общем большом совете было принято решение: купить сначала квартиру для Беленьких, а оставшиеся деньги, если таковые окажутся, поделить между мной, Петюней и Скворцовым. На других условиях старички покупать квартиру отказывались наотрез.
      При этом они исхитрились оговорить, что жить они будут, непременно, в одной квартире с лейтенантом Скворцовым, которого будут скрывать.
      Пустой кейс решено было выбросить, а если бандиты вдруг потребуют его содержимое, сказать, что кейс конфисковали в отделении милиции, куда нас доставляли за коллективное распитие спиртных напитков.
      Пока мы оговаривали, споря до хрипоты, все эти детали, я увидел боковым зрением, что Петюня бочком пробирается к дверям, тщательно что-то пряча за спиной.
      - Ты куда это, сынок, собрался? - ласково спросил я его, незаметно для других показывая ему кулак.
      - Пойду мамане фотку покажу! Покажу ей, как меня в газете пропечатали! - Петюня помахал в воздухе газетой с большой фотографией на разворот, где он красовался голышом во всех деталях.
      - Петюня, сыночек, когда мамка увидит эту фотку в газете, если она, конечно, будет в состоянии увидеть, то она будет очень удивлена некоторыми подробностями... Она еще не догадывается, что ты уже вырос. Лучше не надо, Петюня. Ладно, сынок? - и я еще раз незаметно показал ему кулак.
      - А во дворе показать можно? - угрюмо пробасил расстроенный Петюня.
      - А во дворе твои достоинства и так все уже рассмотрели, там газету даже на дверь подъезда повесили. Теперь тебе прохода не будет. И вообще, сиди, не дергайся. Мы сейчас поедем квартиру покупать.
      - А как же мы ее понесем? - удивленно оглядел стены и потолок, несказанно удивившийся Петюня.
      - Ты бы еще спросил - во что нам ее завернут, - только и нашел что ответить я.
      После этого мы порылись в объявлениях, которыми были заполнены все газеты, позвонили пару-тройку раз в несколько мест и - поехали!
      Нам повезло почти что фантастически: квартиру мы купили в соседнем с моим доме. Правда, малогабаритную, но зато двухкомнатную и даже с небольшим набором посуды и самой необходимой мебели, всего этого должно было вполне хватить на первое время.
      В стенном шкафу даже постельное белье нашлось.
      Стоило это все всего восемнадцать тысяч долларов, кто-то срочно куда-то уезжал, квартира требовала ремонта, и деньги нужны были прямо в момент. Так что покупка квартиры в современных условиях оказалась делом простым и быстрым.
      Уже после полудня мы сидели в новенькой квартире Беленьких и устраивались за праздничным столом, справлять новоселье, а заодно и отметить благополучное окончание наших злоключений.
      - Конечно, - провозгласил Арнольдик, держа в руке стакан с коньяком, - приключения, - это бодрит, это - свежая кровь, адреналин, и все такое прочее, но пускай приключений такого рода будет все же поменьше. И поменьше знакомств с такими, как Вовик и его поганые дружки-подельщики. Короче, не растекаясь мыслью по древу, давайте выпьем за то, что таких, как сидящие за этим скромным столом, все же большинство в этой жизни...
      Арнольдик сделал паузу в своей тронной речи и тихо, и не очень уверенно добавил. - По крайней мере, я надеюсь, я очень и очень надеюсь на это...
      И все почему-то погрустнели, задумались каждый о своем.
      Веселья было как-то маловато. Все были перегружены эмоциями, и сейчас наступила разрядка, выразившаяся в тупой, тяжелой усталости.
      Выпив совсем по чуть-чуть, поковыряв в тарелках лениво и нехотя, разделили по настойчивым просьбам супругов Беленьких деньги, и вскоре стали расходиться. Решили оставить обсуждения всех проблем на завтра, на свежие головы.
      Мы прощались, готовые разойтись по домам, чтобы забыть обо всем и жить дальше прежней нормальной человеческой жизнью без дурацких приключений.
      Часть вторая
      Глава первая
      Мы все стояли в тесной прихожей, когда к нам в двери вежливо позвонили.
      Не успел я даже предостерегающего слова сказать, как Нинель, стоявшая возле самой двери, распахнула ее настежь, широко и гостеприимно, словно пьяный матрос свою полосатую душу в портовом кабаке.
      На пороге квартиры, широко улыбаясь, стояло приключение, с которым мы, казалось, только что, с облегчением распрощались.
      Приключение явилось к нам в образе, а вернее, образины, которая звалась Вовиком.
      А за спиной у него стояли еще двое, при виде каменных физиономий которых лично у меня мурашки по коже пробежали, да так, что стук их копыт слышен был всем стоявшим рядом.
      Не нужно было родиться господином Ломброзо, достаточно было иметь хотя бы мой ментовской опыт, чтобы с одного взгляда понять, что это серьезные люди.
      Куда серьезнее Вовика и его шушеры.
      Если эти люди и были как-то связаны с Вовиком, то это были Хозяева.
      - Эти? - спросил один из вновь пришедших у Вовика, показывая на нас недобрым взглядом.
      - Эти, Паленый, эти, - торопливо закивал головой Вовик, заглядывая в глаза Паленому снизу, как льстивая собачонка, мне даже показалось, что он хвостиком виляет.
      - Пшел вон из-под ног, - не повышая голоса, сквозь зубы, выдавил Паленый, мучаясь необходимостью произносить слова.
      Вовик моментом проскочил вперед, в узкую прихожую, несмотря на свои габариты ловко проскользнул между нами и распластался по стенке, как размороженная рыба камбала в гастрономе на витрине рыбного отдела, где выключили холодильник.
      - Вы не возражаете, если мы войдем? - холодно и совершенно безразлично произнес второй из незваных гостей, вроде даже не спрашивая нас, а выдавая рекомендации к действию.
      И странное дело: не очень боявшиеся вступить в схватку с Вовиком и его подручными, мы все как-то оробели, замороженные их взглядами, молча и без пререканий отойдя в сторону, безропотно пропуская в квартиру непрошеных гостей.
      Паленый и его напарник прошли в комнату, велев Вовику остаться в прихожей.
      Паленый, который шел первым, на пороге остановился, вытянул шею и по-волчьи, поворачиваясь всем корпусом, осмотрелся, мне даже показалось, что он втянул в себя воздух, вынюхивая запах опасности.
      Заглянув во вторую комнату, на кухню и во все подсобные помещения, Паленый подошел к столу, вяло и без интереса посмотрел на едва пригубленные бутылки, на почти не тронутые салаты и закуски, хмыкнул, приподнял двумя пальцами за горлышко бутылку коньяка, прищурился на этикетку, буркнул:
      - Вполне.
      После чего повернулся к напарнику и спросил:
      - Я, пожалуй, выпью грамм двадцать-двадцать пять, Ты как, Платон, поучаствуешь?
      - Пошел ты, Паленый, - проворчал второй. - У меня же язва, сам прекрасно знаешь. Я свою цистерну давно выпил.
      Он прошел к столу и уселся, показав Паленому место рядом, куда тот и опустился.
      Некоторое время они сидели молча, словно давая нам возможность рассмотреть их получше.
      А чем нам было еще заниматься в эти минуты? Сесть нам не предложили, а сами мы почему-то не решались, поглядывая друг на друга. Нас удерживала некая темная сила, исходившая от этих двух бандитов. Мы стояли, переминаясь, и рассматривали гостей.
      Щеку Паленого украшал большой глянцевый след от старого ожога, откуда, скорее всего, и пошла его кличка. Он был блондинист, коротко стрижен, скулы выдавались остро и жестко, глазки были маленькие, словно две булавочные головки.
      Платон был сед, основательно лыс, слишком длинные, реденькие и плохо постриженные волосы свисали на плечи сосульками, обрамляя загорелую лысину. Глаза смотрели прямо и широко. До того, как их заморозили, красивые были глаза - смерть бабам.
      Очевидно в связи с упомянутой им язвой был он невероятно худ, лицо узкое и длинное, как лезвие ножа, со впалыми щеками, все изрезанное морщинами, глубокими и тяжелыми.
      У того и другого во рту неестественно белели вставные фарфоровые зубы, стоившие целое состояние. Кисти рук покрыты татуировками, которые старательно пытались прикрыть напущенными на них манжетами белоснежных дорогих рубашек. Нынешние бандиты старались выглядеть респектабельно.
      Имидж, мать его на все четыре!
      - Ну, дорогие мои хозяева, почему же я не слышу приветственных возгласов спичей и здравиц в честь гостей? Почему не радостно ваше веселье, судя по нетронутой выпивке и закуске? - не поднимая глаз, спросил Паленый, накладывая себе в тарелочку крошечными порциями салаты и прочую снедь, выбирая тщательно и со вкусом, как поп попадью.
      Платон брезгливо осмотрел стол, осторожно взял двумя пальцами ломтик сыра, понюхал, откусил крошечный кусочек и стал медленно пережевывать.
      - Что же вы так скучно новоселье отметили? - покачал головой Паленый, обводя взглядом стол. - Вот видите, хозяева, как плохо, когда совесть у человека не чиста: даже кусок в горло не идет, не так ли? Нехорошо, нехорошо, господа, чужое брать...
      - Это что же мы чужого взяли?! - вскинулся справедливый Арнольдик, склонный к правдоискательству. - Это, кажется, у нас украли квартиру! А что же и у кого украли мы?!
      - Например, деньги, - спокойно отреагировал на эту вспышку Паленый. Но это нас с Платоном не интересует. Деньги - это ваши с Вовиком проблемы и разборки, да и то, скажу по секрету, он к этим деньгам никакого отношения не имеет. Те деньги, что вы украли в офисе, Толстячок и Сергеич украли у нас, у меня и Платона, ну, и еще у некоторых людей, которые очень не любят, когда у них крадут. И очень сердятся, если такое случается. Скажу по секрету: и Сергеич, и Толстячок, уже отвечают за свои нехорошие поступки перед высшим судом. Так что по поводу тех денег из офиса счет вам предъявить, кроме меня и Платона, никто не может. А мы сегодня добрые, владейте, раз уж взять измудрились. Видите, какие мы, воры в законе? У нас крадут, а мы - дарим. Только с одним условием: верните кейс. Вы нам возвращаете совершенно пустой и совершенно вам не нужный кейс, а мы с вас не будем спрашивать деньги, слово. Верно, Платон? Ну?!
      - Какой кейс? - попытался сделать удивленное лицо Арнольдик.
      - Простенький такой чемоданчик, маленький, железный, в котором ты из офиса деньги унес, - ослепительно и ласково заулыбался Паленый.
      - Да хватит уже с ними бакланить! - взорвался Платон. - Быстро все уселись за стол! Вот так вот. А теперь слушать сюда: если через три минуты не отдадите кейс, начну резать глотки. Я понятно излагаю? Все. Время пошло.
      Он вынул из кармана блестящий, как его лысина, хромированный хронометр и, щелкнув кнопкой, положил его перед собой на столе.
      Из другого кармана он вытащил нож, выбросил из него жало острого, длинного и злого лезвия, положил нож под правую руку и замер в ожидании, прикрыв глаза, глядя сквозь опущенные ресницы на стрелки хронометра, отсчитывающие секунды.
      В комнате повисла тишина, в которой был слышен только тихий хруст, с которым Паленый тщательно пережевывал маленький болгарский огурчик, который он выловил вилочкой из банки, закусить стопку водки.
      - Вы знаете, - решился я, подозревая, что этот шутить не будет. После пожара в Офисе нас всех забрали в отделение милиции на Кожуховской улице, недалеко от нее, и вот там у нас отобрали кейс... У нас там много чего отобрали...
      - Кто допрашивал? - резко прервал меня Платон.
      - Не знаю, какой-то полковник милиции.
      - Это за что же вам такая честь выпала? - удивился Паленый, перестав на мгновение хрустеть огурчиком.
      - Мы машину взяли возле офиса, а когда нас задержали в милиции, в машине нашли пакет, похоже, что с наркотиками.
      - Полковник, который вас допрашивал, седой такой? - спросил Паленый.
      Я молча кивнул головой, смутно почувствовав, что зря я затеял всю эту карусель. Надо было просто вернуть кейс, и зачем я принялся морочить им голову? На фига нам этот пустой чемодан? Все равно денег в нем уже не было.
      Паленый и Платон переглянулись.
      Платон кивнул Паленому в сторону телефонного аппарата. Тот вразвалочку подошел к нему и позвонил. Он ждал, слушая сосредоточенно гудки, правда, ждал он совсем недолго. Когда же ему ответили, он спросил:
      - Сто восемьдесят пятое? - и получив утвердительный ответ, весело проорал в трубку: - Давай, браток дежурный, поскорее, соедини-ка меня с полковником Степановым. Дело государственное, безотлагательное. Чего, чего? Аааа, код. Сейчас скажем...
      Он вопросительно посмотрел на Платона, прикрывая трубку ладонью.
      Платон наморщил лоб, мучительно припоминая, и подсказал:
      - Сокольники.
      - Код - Сокольники! - еще веселее проорал в трубку Паленый. - Давай, давай, давай, браток, шевелись! Говорят же тебе, государственное дело! Жду... Степанов? Полковник? Да я... да я... Почему на службу звоню?! Надо мне - вот и звоню! А почему бы мне и не позвонить своему лучшему другу? Да не писайся ты кипятком! Без нужды не звонил бы, не бойся. У вас вчера задерживали теплую компанию, вскоре после пожара в офисе? Какую компанию? Приметную такую: дед, весь в орденах, придурок в инвалидной коляске, еще один придурок, молодой верзила, здоровенный такой. Было дело? Ну, слава богу, а то я думал, что они пошутили. Значит так, у них там среди прочего кейс конфисковали, металлический. Вы его смотрите, не раскурочьте! Этот кейс за нами с Платоном числится! Ты его быстренько из вещдоков изыми, а мы к тебе подъедем с Платоном. Прямо вот сейчас и подъедем. Только вот с хозяевами попрощаемся... Как это так - нет кейса?! А где же тогда он?! С собой унесли?! Как это так? Ах, вот кааааак оно! - Паленый удивленно присвистнул, осмотрев нас с неподдельным интересом. - Разгром, говоришь, учинили? Тебя, говоришь, этим самым кейсом по голове отоварили? Понятненько, понятненько. Ладно, ладно. Будь.
      Он положил трубку на рычаги и обвел всех нас острым взглядом, словно по горлу каждого полоснул. Мы сидели совершенно ошарашенные: если уж полковник милиции заодно с бандитами, значит наша песенка спета.
      - Все слышали? - спросил Паленый, злобно ощерившись. - Вы думаете, с вами шутки шутить будут? Ну, ну...
      Он встал из-за стола, вышел на лестничную клетку и коротко там свистнул.
      Вернулся Паленый в сопровождении Шмыгло и Филина, уже достаточно хорошо знакомых нам. Они тут же встали за нашими спинами, к ним присоединился и Вовик.
      - Ну что же, три минуты прошло, - вздохнув сообщил Платон скучным голосом, взяв со стола свой нож.
      - Подожди, Платон, зачем же так сразу? - остановил его Паленый. Дай-ка я сначала с ними поговорю.
      Он встал, и кошачьим вкрадчивым шагом обогнув стол, остановился за спиной Скворцова. Неожиданно схватил его за волосы, и отогнув ему голову назад, на спинку стула, другой рукой ловко подхватил со стола штопор и с размаха вогнал его в глаз Скворцову.
      Бедняга дико закричал, попытался вскочить, схватившись руками за лицо, но его крепко удерживал за волосы Паленый. Мы попытались броситься на защиту, хотя бы оказать первую помощь Скворцову, но нас моментально прижали к креслам и стульям Вовик и его дружки, не дав нам двинуться.
      Скворцов прижимал к глазу носовой платок, моментально пропитавшийся кровью, глухо стонал и отчаянно ругался сквозь стиснутые зубы.
      - Ну как, понравилось? - оскалился в ослепительной фарфоровой улыбке Паленый, склоняясь к нему. - Может, все же скажешь, где кейс? Может быть, вспомнишь, наконец?!
      - Пошел вон, бандит! - едва не плача от боли, прорычал, мучимый бессилием и дикой злобой Скворцов.
      - Да ты не нервничай так, не бери в голову! Как там у вас, людей ученых, говорится? Каждый имеет право на собственный выбор. Так, кажется? Ты и получил то, что выбрал. Кто следующий сделает свой выбор? Ну?
      Паленый ходил кругами, не останавливаясь, ходил он так долго, всматриваясь в наши затылки, Остановился он резко и неожиданно за спиной Петюни, и точно так же, как перед этим Скворцову, запрокинул ему голову, рванув Петюню за волосы, на спинку стула. Наклонившись к самому лицу Петюни, Паленый оскалился в недоброй улыбке:
      - Извини, братан, они свой выбор сделали, они выбрали тебя.
      И он, неожиданно для всех нас, полоснул по горлу Петюни опасной бритвой, я думал, что уже забыл, как они выглядят.
      Я рванул из-под пледа спрятанный пистолет, но меня ударили сзади чем-то тяжелым по голове, и я потерял сознание, а перед этим упала в обморок Нинель, на которую брызнула кровь Петюни...
      Очнулся я в луже воды, на меня вылили, наверное, не меньше ведра, чтобы привести в чувство. Господа бандиты торопились. Как только я зашевелился, меня подняли с пола и швырнули в мое кресло-каталку.
      За столом царили растерянность и ужас.
      Мы все старались не смотреть в ту сторону, где на полу лежало тело Петюни в большой луже крови, со страшной раной на горле.
      - Ну, уроды, - все так же брезгливо жуя, как мне показалось, все тот же ломтик сыра, проворчал Платон. - Может, все же скажете, где кейс? Или продолжим наши игры?
      Все напряженно молчали.
      Тишину нарушил Арнольдик.
      - Мы выбросили кейс. На улицу, в мусорный бак. Это прямо во дворе, возле арки. Мы его сверху картонными коробками забросали, И если вы собираетесь убить или покалечить еще кого-то, то сделайте это сначала со мной. Я - старик, мне уже все равно...
      - Все так думают, папаша, - ласково похлопал его по плечу Паленый, с удовольствием демонстрируя фарфоровую улыбку. - А мы - что? Мы сделаем, дедуля, сделаем. Ты же теперь сам видел: нам это запросто - чик! Вот не найдем на помойке кейс, и считай, что твой заказ принят. Следующим жмуриком будем делать тебя.
      - Да хватит уже трепаться! - не выдержав, зло крикнул Платон. Филин, ты все слышал? Моментом мотай на улицу, проверь. По бумажке весь контейнер мусорный перебери, но кейс принеси.
      - А если его там нет?
      - Тогда мы будем по косточкам разбирать вот этих вот граждан. Пшел вон!
      Филин высвистел за двери, словно его и не было.
      Вернулся он быстро, сияющий и довольный, неся в руках злополучный кейс.
      - Что отсюда брали? - жестко спросил Платон, когда чемоданчик положили перед ним на стол.
      - Деньги, что же еще? - удивленно взирая на кейс, но уверенно ответил Арнольдик. - Там больше ничего не было.
      - Проверим, - изобразил подобие улыбки Платон, без труда открывший кейс, быстро накрутив шифратор, ковыряясь ножом под крышкой, на дне кейса.
      Внутри что-то щелкнуло, открылось второе дно, Платон извлек оттуда бумаги, которые тут же мельком просмотрел.
      - Все на месте? - озабоченно спросил Паленый, вытягивая шею, стараясь заглянуть в кейс.
      - Вроде как все. Я сам толком не знаю. Не я их сюда клал.Но если бумаги на месте, значит все целы.. На фига они им? Они бабки рванули, а кейс бросили, Сергеич же говорил, что кейс этот дед взял, чтобы деньги в него положить. Все. Уходим, Паленый. Нечего тут светиться, ковры хозяевам топтать.
      Паленый, отбросив церемонии, поспешно налил полстакана коньяка, выпил, не закусывая, заспешил за направившимся к выходу Платоном.
      Уже в самых дверях он обернулся, и приказал Вовику, ткнув в нас пальцем:
      - Приберите здесь все. А потом приедете на Палиху, знаете сами куда.
      И ушел, аккуратно, придержав дверь, чтобы не хлопнула.
      - Ну, что стоите?! - заорал Вовик на Филина и Шмыгло. - Несите веревки и скотч! Не слыхали, что ли, что делать велено?! Да пакеты полиэтиленовые найдите, только смотрите, чтобы целые были, без дырок!
      - Зачем пакеты-то нужны, Вовик? - удивился непонятливый Филин.
      - А этих что - руками, что ли душить будешь?! Или пальбу устроишь?! опять почти что заорал на него Вовик, которому данное поручение было явно не по душе.
      - Вовик, мы на мокрое не подписывались, - попытался объясниться испуганный не на шутку Шмыгло.
      - Вот пойди и расскажи про это Паленому! - схватив его за грудки завопил Вовик. - Мало ли на что я не подписывался?! Кто нас спрашивает?!
      Бандиты растерянно замолчали и принялись искать то, что велел Вовик, который, глухо матерясь, разгуливал по комнате вокруг стола с моим пистолетом в руках, стараясь не смотреть нам в лица.
      - Я могу выпить водки? - спросил его Арнольдик.
      - Стол перед тобой, чего спрашиваешь? Наливай да пей, хоть залейся, буркнул Вовик.
      - На столе только коньяк и вино, можно я достану водку из морозилки? Я ее туда охладиться положил.
      - Иди и возьми, только без фокусов, газ там опять открывать не вздумай.
      Арнольдик подошел к холодильнику, стоявшему возле дверей кухни, медленно, чтобы видел Вовик, открыл дверцу и достал из морозилки запотевшую бутылку водки, показал ее Вовику, и в следующее мгновение метнул ее в голову бандиту.
      Вовик инстинктивно пригнулся, бутылка пролетела над ним, грохнула об стену и разлетелась вдребезги, Арнольдик же, воспользовавшись паузой, схватил с холодильника свой "ТТ", лежавший там с утра под газеткой.
      И тут же, ни секунды не раздумывая, он несколько раз выстрелил в упор в не успевшего опомниться Вовика. Тот боднул головой воздух, протаранив пустое пространство перед собой, обиженно хрюкнул, выронил пистолет и упал.
      К выпавшему пистолету бросился выскочивший из соседней комнаты на звук выстрела Шмыгло. А сверху, на его широкую спину, бросился лейтенант Скворцов, нанося ему безжалостные удары штопором в плечи и шею.
      Картина была ужасающая: оба быстро оказались залиты кровью, озверело рычали и барахтались, упав на пол. Скворцов вонзил зубы в руку Шмыгло, схватившего все же пистолет...
      В эти же секунды громадный Филин пытался отобрать "ТТ" у Арнольдика, который вцепился в оружие мертвой хваткой.
      Так и не сумев разжать пальцы Арнольдика, сжимавшие рукоять, Филин обрушил ему на голову удар огромного кулака.
      Старик охнул, и сполз по стене, выронив из руки пистолет. Филин наклонился, чтобы подобрать оружие.
      Я понял, что еще мгновение, и он перестреляет нас всех.
      Не успел Филин дотянуться до рубчатой рукояти даже кончиками пальцев, как я врубил движок коляски и вмазался вместе с коляской прямо в колени выпрямившемуся в этот момент Филину, вминая его в стену, безжалостно дробя кости и разрывая сухожилия.
      Дальше я ничего больше не видел. Дальше я потерял сознание. Меня так сильно тряхнуло, что на несколько мгновений я вырубился.
      Когда я очнулся, то увидел, что прямо под колесами моей коляски корчится и стонет от дикой боли Филин.
      Переведя затуманенный взгляд в сторону, я увидел склонившуюся над пришедшим в себя Арнольдиком Нинель. Убедившись, что с ним все в относительном порядке, я подъехал к окровавленным Скворцову и Шмыгло. Оба лежали неподвижно, не подавая никаких признаков жизни. Пистолет, из-за которого они вступили в схватку, лежал рядом, и было непонятно, кто же из них и в кого выстрелил.
      Нагнувшись в кресле, я подобрал пистолет, потом попытался осмотреть Шмыгло, который оказался ближе ко мне. Не без труда я перевернул его на спину, и тут же отшатнулся: на меня посмотрел ужасающей кровавой дырой выбитый пулей глаз, вернее, пустая глазница.
      Я потянулся к Скворцову, но он сам зашевелился и глухо застонал, открыв уцелевший глаз. Потом он с большим трудом, но решительно отказавшись от помощи, поднялся на ноги, раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник.
      - Надо срочно сматываться отсюда, - было первое, что он сказал.
      - Да вы что?! - возмутилась Нинель. - Куда вы пойдете?! Вам всем нужна медицинская помощь. Вы все достаточно серьезно ранены! А вам, Скворцов, необходимо срочно делать операцию!
      - После такой перестрелки самое срочное, что нужно сделать, это как можно быстрее сдернуть отсюда, пока нас не забрали в милицию, или пока нас не перестреляли бандиты. Быстро собирайтесь! Если нас задержат в квартире, полной трупов, мы будем иметь бледный вид, и большие сроки. Наверняка кто-то уже сообщил о перестрелке.
      Скворцов, охая, зачем-то стал обыскивать убитых бандитов.
      Но ключи от машины он нашел у покалеченного, но оставшегося в живых Филина, который застонал, когда Скворцов стал его переворачивать.
      - Адрес! - с ненавистью выдохнул Скворцов в лицо Филину, закрутив у того узлом рубаху на груди.
      - Не знаю я! - огрызнулся, как выплюнул, Филин. - Не помню!
      - Ничего, сейчас вспомнишь! - Скворцов ударил Филина по перебитым коленям.
      - Ауууу! Больнооо!!! - взвыл тот.
      - Больно?! - яростно удивился Скворцов. - А мне - не больно?! А ему, - он указал на мертвого Петюню. - Ему не было больно?! Быстро адрес! Шутки кончились!
      - Палиха, тринадцать, квартира четыре...
      - Охрана? - угрожающе спросил Скворцов, не давая Филину опомниться.
      - Трое во дворе, двое в подъезде, между этажами, в квартире постоянно от восьми и больше братков. В прихожей - четверо охранников. Пистолеты, считай, у всех есть, у охраны - пистолеты и пара автоматов "узи". В квартире, в шкафу, гранатомет, автоматы Калашникова, гранаты, патроны, но это на случай выезда на серьезные разборки, или на случай нападения. Вроде все...
      - Пароли, сигналы?
      - Не пройдете, - покачал головой Филин. - Я там был раза три, пускают только своих в доску, кого в лицо знают, или если кто приведет.
      Скворцов встал с колен, и мы собрались на выход. Я наклонился к Петюне и поцеловал его в лоб, Нинель накрыла его чистой простыней, которую достала из шкафа.
      Я взвел курок пистолета и попросил всех уходить и подождать меня во дворе.
      Уходить все наотрез отказались, сказав, что уйдем вместе. Нинель что-то хотела возразить, сделала движение ко мне, но посмотрела на залитое кровью лицо Скворцова, на тело Петюни, накрытое простыней, на которой проступали кровавые пятна, зажмурилась и отвернулась к стене...
      Глава вторая
      - Куда поедем? - спросил Арнольдик, усаживаясь за руль бандитской машины.
      - Поедем к Павлуше, на Остоженку, - сказал я в окошко машины, стоя рядом, в коляске. - Это врач один, мой очень хороший знакомый. У него даже операционная дома.
      - Он что же - людей дома оперирует?! - ужаснулась Нинель.
      - Да нет, что вы, Нинель Петровна! Это он экспериментирует в свободное время. А что - есть лучшие предложения? В больницу нам даже показываться нельзя, моментом донесут и нас повяжут.
      Других предложений не последовало, и машина тронулась следом за моей коляской, встретив по дороге милицейские машины с привычными уже для нас включенными сиренами и мигалками стробоскопов, которые мчались к месту недавнего побоища.
      Мы все ужасно устали, были подавлены происшедшим, смертью Петюни, ужасным ранением Скворцова, диким побоищем, кровью.
      Скворцова в машине стало знобить, он впадал в беспамятство.
      Арнольдику тоже было плохо, его тошнило, кружилась голова, он наверняка заработал сотрясение мозга. Учитывая его возраст, это было серьезно.
      Неожиданно, уже подъезжая к Остоженке, Арнольдик просигналил мне и резко прижал машину к обочине, вызвав целую бурю возмущения со стороны ехавших следом.
      Не обращая на них внимания, он открыл дверцу, высунулся и его долго и мучительно тошнило.
      Я подъехал к нему и участливо спросил:
      - Вам плохо, Арнольд Электронович?
      - Я только что убил. Я убил человека. Как мне может быть после этого хорошо? - поднял на меня мутный, слезящийся взгляд Арнольдик.
      - Но вы же фронтовик, разведчик. Вам же приходилось убивать на войне?
      - Во-первых, там были враги, фашисты. А здесь? Я просто даже не знаю. А во-вторых, разве можно вообще привыкнуть убивать? Разве можно привыкнуть к крови? Разве можно привыкнуть к смерти?
      Он устало покачал головой, сделал мне знак, чтобы я помолчал, и больше ничего не говорил.
      Нинель обняла его сзади за плечи и сидела молча, пока он с трудом восстанавливал тяжелое дыхание.
      Потом, когда он немного успокоился, она тихо сказала:
      - Арнольдик, дорогой, поверь мне, что ты все сделал так, как должен был сделать. Я с тобой. Я горжусь тобой. Я боюсь и не люблю насилие, но ты был прав. А сейчас надо ехать. Скворцову очень плохо, он потерял много крови, и ему нужно прооперировать глазницу, пока нет заражения.
      - Да, конечно же, дорогая, едем...
      Мы проехали под арку возле продовольственного магазина в самом начале Остоженки и свернули во двор-колодец.
      По захламленной лестнице мы поднялись на второй этаж древнего здания.
      Дверь в квартиру была непривычно высоченная, а вместо звонка на веревке висел обыкновенный молоток.
      Я взял его и постучал по измятой стальной пластине на двери. По квартире пошел гул, исчезая где-то вдалеке. А по этажам так загудело, что мы почувствовали себя внутри колокола.
      Но несмотря на такой тарарам стучать пришлось трижды, пока наконец дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура в голубом халате.
      - Громче нужно стучать! Громче! - заорала фигура, нетерпеливо махая нам рукой, чтобы мы поскорее проходили, сама же исчезала, удаляясь по коридору вглубь квартиры. Шла фигура быстро, почти летела, полы расстегнутого халата в сумерках коридора казались черными и развевались, как крылья летучей мыши. Фигура уходила по коридору, смешно косолапя, не оглядываясь на нас, словно мы ее совсем даже не интересовали.
      Хотя нет, так только казалось, потому что на повороте фигура остановилась и крикнула, топнув ногой:
      - Что вы стоите, молодой человек?! Да не вы, не вы! Не льстите себе, не такие уж вы все и молодые люди! Вот вы, который с глазом, вернее, без глаза. Вы что, имеете желание истечь кровью?! Тогда зачем было выбирать для этой цели мою квартиру? То же самое вполне успешно можно было сделать где-нибудь на улице или в приемной горбольницы. Ну? Идите уже за мной, наконец!
      Я подтолкнул Скворцова в спину, и тот заспешил следом за Павлушей. А я пригласил всех в гостиную, благо знал в этой квартире все уголки.
      С этой квартирой произошла целая история. Числилась она в нежилом фонде из-за ветхого состояния коммуникаций. Стенки в многочисленных комнатушках-сотах в этой коммуналке-улье были картонные, как в знаменитом общежитии имени монаха Бертольда Шварца.
      Получилось как-то так, что жильцы этой фантасмагорической коммуналки постепенно все куда-то выехали, правдами, а чаще всего неправдами получив жилье - кто в Кунцево, кто в непристижном Бутово, или в задыхающейся, астматической Капотне, а кто и, не дождавшись, на Ваганьковском.
      И однажды Павлуша по внезапно наступившей тишине осознал, что остался в этой вечно гудящей квартире в полном одиночестве.
      Осознав это, он тут же взял в руки топор и сокрушил ненавистные фанерные перегородки, как Горбачев Берлинскую стену. После этого открылась чудесная анфилада, в которую вошли две комнаты, огромные, как танцевальные залы
      Одну из этих комнат Павлуша моментально превратил в библиотеку, спальню и гостиную, а вторую приспособил под операционную и лабораторию.
      Павлуша был сильно увлечен геронтологией и не пострадал за свои увлечения только потому, что в отличие от кибернетики, геронтология в те времена, когда он ею увлекался, даже лженаукой не признавалась, поскольку не признавалась вообще никакой наукой...
      Итак, как я уже сказал, Скворцов проследовал за Павлушей в операционную, а остальные прошли вслед за мной в гостиную, которая была и спальней и библиотекой.
      В этой универсальной комнате стояла огромная тахта, только без ножек, просто огромный матрас от тахты возлежал прямо на полу.
      В углу, у окна, красовался еще более огромный письменный стол, на котором вполне можно было бы играть в теннис. В большой теннис, кортовый. Ножки у стола были тоже спилены по самое некуда, а возле стола стояло кресло, тоже с отпиленными ножками.
      Единственный, кто стоял на своих ногах, был чудовищных размеров обеденный стол, по размерам которого сразу же было видно, что гостей в этом доме чтут. И только под одним из окружавших стол стулом была припрятана маленькая скамеечка.
      Тайна таких видимых причуд объяснялась предельно просто, все дело было в том, что Павлуша, хозяин этого гостеприимного дома, рост имел ровно в сто десять сантиметров. У него в операционной вокруг стола была сделана сплошная скамеечка, по которой он и передвигался во время операций.
      Кроме карликового роста Павлуша обладал тремя высшими образованиями и являлся специалистом не только в области медицины, но и химии, и биологии. Его статьи по геронтологии раньше часто и широко публиковались в журналах западных стран.
      Гонораров он по тем временам за эти публикации не получил никаких, но зато неприятностей имел вагон и маленькую тележку. Был отлучен от исследовательской работы и от лабораторий и буквально изгнан из официальной науки и из медицины вообще.
      Таким образом посадить его не посадили, времена все же были уже далеко не Сталинские, но оставили без средств к существованию.
      При его росте Павлуша не мог пойти даже в дворники или истопники, классические специальности отвергнутого андеграунда и внутренней оппозиции, то есть его ровесников, имевших несчастье быть людьми талантливыми и самостоятельно мыслящими, за что и были загнаны государством на задворки, прижаты к стенке.
      Спасли его, в буквальном смысле, коллеги из-за бугра. Поначалу его осаждали многочисленные делегации и курьеры с приглашениями и предложениями за рубежи, по тем временам самыми фантастическими предложениями.
      Павлуша неизменно вежливо, а иногда и не очень, благодарил, но так же вежливо, и так же, иногда, не очень, отказывался.
      Вот тогда международный медицинский интернационал взял его под негласную опеку: ему привозили и передавали с малейшей оказией материалы для лабораторных работ, инструменты, лабораторную посуду, снабжали книгами, специальными журналами, статьями, новейшими рефератами. В родном государстве он жил на обочине, зато был в курсе всего происходящего в мире в интересующих его отраслях науки.
      Постоянно и по разным каналам ему передавали небольшие суммы денег, которые именно поэтому невозможно было не принимать, но которые составляли достаточно приличные суммы в тогдашней малоденежной России.
      Но деньги эти в карманах у Павлуши не оседали, они весело проедались в шумных застольях, на которых он подкармливал вечно голодных и шумных художников, поэтов, физиков, бородатых непризнанных гениев из котельных и дворницких.
      Это были отчаянные люди, не воевавшие с системой, просто старавшиеся оградить себя от нее. Часто спивавшиеся, заканчивающие жизнь в психушках и самоубийствами, пишущие, рисующие, изобретающие, вечно и яростно спорящие по любому поводу, злые и веселые, готовые оспаривать все и всех, лохматые художники из ставшего позже знаменитым Лианозова, бородатые и безбородые барды и поэты из переулков Остоженки и Арбата, со всей Москвы, кто только не побывал в этой квартире!
      Теперь она уже лет восемь как поутихла.
      Прошла пора подъема, восторга, пора последнего Великого Обмана и последнего Грустного Прозрения.
      И если когда-то первая по-настоящему свободная выставка живописи рухнула под гусеницами безжалостных бульдозеров, то теперь точно так же рухнула выплеснувшаяся на улицы стихами, песнями и публичными спорами до хрипоты короткая и яростная пора бесшабашной веры в некое Арбатское братство, в свободную и независимую территорию любви и творчества.
      Кич аляпистых матрешек, попса, дельцы и рэкетиры явились не менее веским аргументом, а в чем-то и более весомым, чем когда-то лязгающие гусеницы бульдозеров.
      Исчезли, ушли с улиц вечно неприкаянные и вечно лишние романтики. Ушли обратно на свои, ставшие легендарными, московские кухни, бывшие когда-то и политическими клубами, и концертными залами. Только теперь сидели на этих кухнях чаще поодиночке, словно стесняясь почему-то друг друга, словно это не их обманули, а они обманули кого-то.
      И вдруг оказалось, что если раньше не выставляли и не печатали по причине идеологического несоответствия, то теперь для того, чтобы выставляться, или печататься, нужны были крепкие локти, высокие покровители, или же презренный металл в кармане, что чаще всего было важнее и нужнее наличия таланта.
      Если до этого приходилось учиться не тому, как писать, а тому, как писать то, что нужно государству, то теперь надо было изготавливать товар для потребителя. И опять осталось невостребованным настоящее. Требовалось то, на чем можно быстро-быстро-быстро "срубить" деньги. "Срубить" сразу и много, требовался дешевый суррогат, который можно было дорого продать.
      Пресловутый социальный заказ сделал в воздухе кульбит, вышел в одну дверь, и тут же вошел в другую, только став еще более уродливым и пошлым.
      Пришло время оборотней...
      Впрочем, все это о другом. Это так, к слову.
      А когда мы уже вконец извелись от ставшей непривычной бездеятельности и тревожного ожидания, в комнату вошел Павлуша, торжественно ведя за руку Скворцова, словно невесту под венец. На глазу у лейтенанта сияла белоснежная повязка, он был бледен почти так же, как и эта марля, но посветлел лицом, и даже слабо улыбался.
      - Будет жить! - буркнул Павлуша, дружелюбно подталкивая Скворцова в нашу сторону. - Налей ему лошадиную дозу коньяка, Гертрудий, ты знаешь где тут что брать, да и остальным это, хотя и не в таких количествах, как этому молодому человеку, но не помешает для снятия стресса.
      Павлуша осмотрел нас, склонив голову на плечо, и поманил пальцем Арнольдика:
      - А вот вы, уважаемый, пока воздержитесь, вам я пока эти живительные капли не прописываю, пойдемте со мной, вместе со всеми вашими орденами и медалями. И не спорить! Я должен вас осмотреть! В ваши годы заниматься такого рода акробатикой и рукопашными схватками не вполне безопасно, хотя с точки зрения геронтологии, что, собственно, у вас за возраст? Вы знаете, что по этому поводу говорит наука геронтология? Это ваша жена стоит рядом с вами? Очень приятно! Тогда, уважаемый, тем более пойдемте со мной, при супруге вашей я не смогу рассказать что говорит наука геронтология о всяких там возможностях в определенном возрасте. Пойдемте, уважаемый, пойдемте...
      И он ушел, увлекая за собой явно заинтересовавшегося Арнольдика, оставляя в комнате явно обеспокоенную Нинель.
      - Удивительный мужик! - восторженно рассказывал уже влюбленный в Павлушу, как и все, кто пообщался с ним, Скворцов. - Он помассировал мне кончиками пальцев виски, что-то надавил на руке, и словно наркоз вкатил: боль как рукой сняло, покой такой, словно в лодочке по волнам качаешься. Ты сидишь, а тебя волнышки так покачивают, покачивают... И что-то он мне там ковырял, чистил, бормотал что-то про то, что полно всяких ниток и грязи попало, еще что-то ворчал, а боли - ни грамма! И никаких уколов! Вот это мужик! Вот это - Доктор! А потом он наложил мне какую-то тряпочку с мазью, мне сразу стало так прохладно, спокойно, хорошо. Ну, мастер! Я его спрашиваю: в какой больнице он работает, а он отвечает, что в домашней. И смеется. Мне, говорит, людей лечить не доверяют. Ну, дела! Что же за страна у нас такая! В любой поликлинике почти повсюду грубияны, на тебя смотрят не как на больного, а как на неизбежное зло. Чуть что посерьезнее случилось, только и слышишь: нужно ехать за границу, только за границей делают то, только за границей делаю это... А здесь, дома, в России, сидят по домам без работы свои врачи, чудо что за врачи! Руки золотые! А им... Нет, ребята, что-то явно стухло в нашем Датском королевстве...
      Пока он произносил панегирик Павлуше, я достал коньяк, нашел бокалы, вспомнил, как делает в таких случаях Павлуша и, зашторив наглухо окна, включил на стенах бра со светлокоричневыми плафонами, дотронулся до клавиши стереоаппаратуры, и полилась печальная и светлая музыка Вивальди.
      Мы сидели в удобных креслах, пили маленькими глотками коньяк, слушали музыку, удивительно прекрасную, словно над нами ангел пролетел, и смеялся, и плакал этот ангел вместе с нами.
      И я подумал, что вот оно - настоящее искусство! Это тогда, когда смеются не над тобой, и плачут не о тебе, а смеются и плачут вместе с тобой, и когда тебе хочется вместе с этой музыкой, которой уже столетия, смеяться и плакать, то значит это вот - настоящее...
      Смеялись и плакали наши души.
      Смеялись над нелепостью этой жизни, и плакали о бедном Петюне, плакали о бестолковых, перекрученных наших жизнях, смеялись потому, что мы есть, что есть эта великая музыка, одинаково легко вызывающая и светлые слезы, и легкую улыбку, музыка, легко и непринужденно дарящая самое главное в жизни - надежду.
      И скрипки пели сквозь века, высоко и тревожно, пели музыку от имени тех, кто уже отслушал ее, прожил ею: мы были не умнее вас, мы были не счастливее вас, мы были не лучше вас, но как и вы, мы жили, жили, жили...
      А потом пришел Павлуша, ведя за собой Арнольдика, свеженького, словно и не пережившего все эти безумные дни и ночи, сумасшедшие погони, аресты, бандитов, милицию, кровь...
      Мы сидели за чаем, включив верхний свет под оранжевым абажуром. Мы просто сидели и увлеченно смотрели какой-то сериал по телевизору, выключив звук, и пили чай из трав, и опять коньяк...
      Проснулся я утром в операционной, где меня уложили прямо на стол. Из комнат слышались голоса, я сполз в коляску и поехал к своим друзьям.
      Скворцов и Арнольдик чистили пистолеты, разложив детали на расстеленных перед собой газетах.
      Вокруг них почти что бегала Нинель, размахивая руками, безуспешно что-то пытаясь внушить им, втолковать, в чем-то убедить.
      Павлуша стоял, прислонившись спиной к стене, безо всякого выражения на лице, и внимательно слушал.
      При этом он, к великому неудовольствию Нинели, курил большую сигару, которая из-за его роста казалась совершенно огромной.
      Завидев в дверях мою коляску, Нинель бросилась со своими доводами ко мне, очевидно рассчитывая обрести в моем лице союзника.
      - Гертрудий! Вы же - профессионал! Вы, в конце концов, просто здраво и трезво мыслящий человек. Скажите же хотя бы вы этим безумцам! Вы же видели, это серьезные люди, а на нас самих и так уже кровь. Милиция с этими бандитами заодно, и нас наверняка собираются арестовать, а обвинить нас есть в чем. Это мы виноваты в гибели ни в чем не повинного, и совершенно безответного Петюни. Вовик и его подручные, с которыми вы случайно справились, - ничто по сравнению с потерявшими все человеческие качества Платоном и Паленым. Скажите же, Гертрудий!
      - А что я могу сказать, Нинель Петровна? - сухо спросил я, бережно отодвигая ее в сторону, чтобы проехать к сидевшим за столом мужчинам. Бандюги, которым, судя по приготовлениям, собираются отомстить ваш муж и Скворцов, убили моего приемного сына. И я должен отговаривать их от воздаяния?! Увы, Нинель Петровна, увы! Я еду с ними. Эти бандюги не оставят нас в покое, будьте уверены. Здесь только одно правило действует: или мы их, или они нас.
      - Но почему?! Почему?! - в отчаянии воскликнула Нинель.
      - Да потому, Нинель Петровна, что, во-первых, они будут мстить за своих, а во-вторых, мы свидетели, а в-третьих, - я повернулся к лейтенанту Скворцову. - В третьих, скажи-ка нам, дорогой друг, что ты за бумаги спер у бандитов?
      Скворцов вздрогнул и от неожиданности выронил на газету пружинку.
      - Как ты узнал, Гертрудий? - спросил он, напрягаясь повернутой ко мне спиной.
      - А что там узнавать? - пожал я плечами. - Я же не тупой, сразу сообразил, что ты там замеряешь и высчитываешь. Ты копался в кейсе, значит, нашел тайник. А если нашел, значит что-то взял. Стал бы ты иначе выламываться перед бандитами. Если бы они проверили бумаги как следует, наверняка обнаружили бы нехватку. И всех нас на кусочки порезали бы. Значит, Скворцов, бумаги того стоили, чтобы рисковать из-за них не только своей, но и нашими жизнями. Объяснись. Мы все пострадавшие, и все имеем право знать правду. Тем более, что без нас ты с бандитами не справишься. И, если уж совсем честно, мы просто по-людски заслуживаем доверия.
      Скворцов задумался, но думал недолго, махнул рукой и заговорил:
      - Кое-что я действительно нашел, не такой уж хитрый тайник был в этом кейсе. Пока вы деньги пересчитывали, я второе дно раскурочил и нашел там бумаги. Стал смотреть: акции разные, на солидные суммы, их-то они, дураки, в первую очередь и проверили. Это нас и спасло, что я акции в которых большие деньги, обратно положил. Остальное они даже проверять не стали. Понадеялись, что если акции на месте, значит и бумаги все целы. Возможно, сами толком не знали, какие именно должны быть бумаги. А бумаги эти, всего-то два листочка, дорогого стоят. В них списки: кому, когда и сколько. Касса общака там расписана от "А" до "Я". Понимаете теперь, что это за документ у нас в руках оказался?! Там вроде как отчет за квартал: ежедневные выплаты в валюте отделению милиции на старом Арбате - это семечки, там покрупнее есть организации и люди: банки, суды, прокуратура, короче, вплоть до некоторых членов правительства и депутатов, при этом самых популярных и известных. Представляете?! Два листочка бумаги, отпечатаны на машинке мелким шрифтом с двух сторон через один интервал! Да это же - бомба! Вот она - мафия, поименно!
      - Дай посмотреть! - протянул руку молчавший все время Павлуша, протягивая руку.
      - Да нет их у меня с собой, - виновато развел руками Скворцов. - Я сразу сообразил, что они нас, если обнаружат, что пропали бумажки, не то что с ног до головы, наизнанку вывернут. Взял я, да и спрятал листочки эти прямо на кухне. Там, в газовой плите, в духовке, между двумя противнями положил. Когда вчера уходили, я в шоке был, толком и не помнил ничего, и про бумаги эти позабыл от боли.
      - Ну, ты даешь! - всплеснул руками Павлуша.
      - Бумаги эти, наверное, нашли уже, либо бандиты, либо милиция, они после вчерашней бойни наверняка квартиру вверх дном перевернули, - вздохнул Арнольдик.
      - Вы слишком высокого мнения о милиции и ее возможностях. Надо поменьше смотреть и читать детективы. Если бы они знали точно что искать, тогда была бы вероятность, что найдут. А так - налицо убийство, братва, которая осталась там в виде трупов. Кроме Петюни все наверняка известные для милиции личности. Решат, что это была пьяная разборка, так и спишут, посчитают, что братки между собой что-то не поделили. Соберут гильзы, произведут замеры, поищут деньги, наркотики, снимут отпечатки, на том и успокоятся, каждый сантиметр обыскивать не станут, это точно. Поверьте опыту старого оперативника, - просветил я своих друзей.
      - Бандиты тоже в квартире шарить не догадаются, они нас искать будут, - поддержал меня рассудительный Скворцов. - Они решат, что раз мы украли бумаги, то знаем им цену, а значит наверняка с собой унесли. Они даже не подумают, что мы можем такие бумаги оставить там, они просто даже не поверят, что мы еще раз на это место побоища заявимся.
      - Допустим, с этим все более менее ясно, а вот куда вы сейчас настропалились, драгоценные мои гости? - спросил Павлуша, красноречиво показывая глазами на разложенные на газетах в разобранном виде пистолеты.
      - Это мы должок вернуть собрались, компенсацию некоторым образом получить, в виде морального удовлетворения, - ответил сурово Скворцов, с треском загоняя обойму в собранный пистолет, готовый к бою.
      - И у меня тоже должок имеется, - добавил я. - За сынка моего приемного, за Петюню.
      - А я, получается, вроде как всю кашу эту и заварил со своей квартирой, так что расхлебывать без меня не обойдется, - грустно подытожил Арнольдик.
      - С нашей квартиры, милый. И кашу заварила скорее всего я, вмешалась Нинель. - Но, дорогой мой, это же не война. Это больные люди, подонки...
      - Откуда в больной стране возьмутся здоровые люди? - устало возразил Арнольдик.
      - И все-таки это не война! - настаивала на своем, все еще на что-то надеясь, Нинель.
      - Как это так - не война?! - сделал удивленное лицо Арнольдик. - А что же это тогда такое? Все как на фронте: впереди - враг, за спиной беззащитные и безоружные люди, которых этот враг непременно обидит, если кто-то не встанет у него на дороге. И что нам остается? Если подонки выходят на улицы, это еще не значит, что порядочные люди при виде них должны в страхе разбегаться по норам и углам.
      - Милый мой, нам с тобой даже разбегаться некуда, - грустно вздохнула Нинель. - У нас с тобой опять нет квартиры.
      - Тоже мне - проблема! - вмешался Павлуша. - У меня запросто пожить можно, если тесно будет - у моих друзей художников в мастерских всегда место найдется для стола и кровати. Это все не проблема. Проблема, мои драгоценные, в том, что все вы наверняка находитесь в розыске.
      - Это как это так - в розыске?! - возмутилась не на шутку испуганная этим словом Нинель. - За что нас искать?!
      - Уважаемая Нинель Петровна, если бы в этой стране разыскивали и сажали только за что-то! А вас, тем более, разыскивают и бандиты, и милиция.
      - Да за что же милиции нас разыскивать? - не выдержала Нинель.
      - Да хотя бы за то, что на только что купленной вами квартире обнаружены четыре трупа, но не обнаружены хозяева квартиры, принимавшие таких странных гостей. К тому же интересы слишком многих людей, наверняка затрагивают весьма болезненно эти самые листочки, которые вы похитили у бандитов.
      - Их-то и надо забрать в первую очередь, и чего бы это ни стоило! стукнул кулаком по столу Арнольдик.
      - А знаете что? Пойду-ка я, пожалуй, с вами, так и быть, оторвавшись от стены, заявил Павлуша снисходительно.
      - Ну вот это уже точно наглость! - подскочил я в своем кресле. - "Так и быть"! Ничего себе - одолженьице ты нам решил сделать! Нашел для себя прогулочку! Да на квартире наверняка устроена засада! Там еще пару дней, если не больше, опера сидеть будут, хозяев поджидать.
      - А я все равно пойду, - упрямо повторил, как о давно решенном, Павлуша. - В таком деле и при таком соотношении сил ни один человек, что бы вы ни говорили, лишним быть не может, тем более - врач. И позвоню я еще, пожалуй, Васе и Феде...
      - Это еще кто такие и по какому такому поводу ты им звонить собираешься? Мы все же, вроде как не на загородный пикник собираемся! обеспокоился я.
      Павлуша укоризненно посмотрел на меня и покачал головой, с некоторым даже сожалением, после чего мне стало ужасно стыдно за то, что я не знаю, кто такие эти самые таинственные Вася и Федя, которых, судя по удивленным взглядам Павлуши, просто обязаны знать все.
      - Ах, да! Ну, конечно! - заорал я восторженно, делая вид, что припоминаю. - Вася, это - ого-го! А Федя! Федя! Федя, это - ууух! Это круто! Это такие мужики классные! Как же! Как же! Из них, ой, от них, еще искры сыплются!
      - Не балагань! - строго прервал меня Павлуша. - Вася и Федя - это мои друзья. Думаю, что они смогут нам помочь. Оба они - таланты-самородки. Вася - бывший каменотес, а теперь - ваятель ритуальных скульптур...
      - Каких-каких скульптур?! - сделав восьмиугольные глаза, переспросила, решив, что ослышалась, Нинель.
      - Ритуальных, - важно повторил Павлуша.
      - То есть: памятников на могилки, - поспешил уточнить я.
      - А Федя - это реставратор мебели, - сделав вид, что не услышал моей реплики, продолжал невозмутимый Павлуша.
      - Это что же получается: Федя нам старые гробы отреставрирует, а Вася вытешет общий памятник на братскую могилу? - спросила Нинель, держась кончиками пальцев за виски.
      - Ну зачем же? - вздохнул терпеливый Павлуша. - Вася с удовольствием нам поможет, его самого недавно посетили рэкетиры, так у них до сих пор в больнице выясняют, за каким чертом они полезли под паровой молот? Так что Вася очень даже может нам пригодиться. А Феде я скажу, чтобы он принес с собой шкаф, я видел у него подходящий.
      - Это что же, шкаф - нам с Арнольдиком вместо квартиры? - спросила вконец растерянная Нинель.
      - Да что вы, Нинель Петровна! Не берите вы в голову, ерунда это все! - успокоил ее заботливый Павлуша. - Ну-ка, мужики, быстро убирайте со стола свою артиллерию, будем пить чай и завтракать, кто знает, когда теперь покушать придется. А я пока позвоню все же Феде и Васе.
      Мы быстро собрали оружие, убрали газеты и помогли Нинель накрыть на стол.
      Глава третья
      - Черт! - скомкав очередной лист бумаги, следователь Козлов запустил его в старшего следователя Капустина. - Может ты мне объяснишь, Капустин, что творится вокруг вчерашней бойни на этой квартире? Почему такая странная установка - разрабатывать только одну-единственную версию: версию пьяной бандитской разборки? Тут же сразу возникает целый букет странностей и нестыковок, указывающих на возможность других версий. Хозяева, только что купившие эту квартиру, тут же бесследно исчезают. Трое из четырех убитых проходят по нашим картотекам. Но есть и другие отпечатки, и прочие признаки, указывающие на то, что в квартире находилось намного больше народа. Установлены точно отпечатки, принадлежащие двум криминальным авторитетам, к тому же с весьма солидными биографиями, которые не станут просто так глушить водку с мелкотой, вроде найденных убитыми бандюг. Прокуратура такжекатегорически запретила допросы и того, и другого авторитета. Единственный убитый, чья личность не установлена, зарезан профессионально, бритвой, что соответствует почерку Паленого, чьи отпечатки найдены в квартире. И несмотря на это, не дают санкции на задержание, обыск, даже на допрос.
      Он вопросительно посмотрел на невозмутимого Капустина, который покивал ему, вроде как подбадривая.
      - Ты продолжай, продолжай, Козлов, я тебя с интересом слушаю.
      - Да что там продолжать! Там такие нагромождения! Один из убитых бандитов имеет множественные ранения штопором. Ты слышишь, Капустин?! Штопором! Ты когда-нибудь видел бандитские разборки, в которых перед тем, как перестрелять друг друга, бандиты тыкали бы один в другого штопором?!
      - Я и не такое видел, Козлов. Ты продолжай, продолжай мыслить, чем еще порадуешь?
      - Хозяин квартиры: фронтовик, ветеран, кавалер орденов и медалей, ученый-психолог, накануне дважды, - дважды! - попадает в милицию. Я проверил по сводкам. И при этом один раз он - бежит! И не просто бежит, а бежит, оказывая активное сопротивление и применяя технические средства! И в тот же день по его генеральной доверенности продают квартиру, а на следующий день он покупает себе новую, немного меньше, но зато - дороже! А знаешь, Капустин, на кого была генеральная доверенность, по которой была продана квартира? На одного из убитых бандитов, на некоего Вовика. Я не говорю уже про другие, более мелкие несоответствия и несообразности. И что ты можешь сказать по поводу всего этого, мой уважаемый старший товарищ и, в некотором роде, наставник и начальник?
      - Молодой ты еще, Козлов. Темного там, действительно, многовато. Да и не удивительно, раз там Паленый нарисовался. А если уж Паленый из норы вылез, то где-то рядом, или чуть сверху, должен высовываться и сам Платон. А это уже более серьезно, чем все остальное, если лично он влез во что-то. У них для любых дел полно исполнителей, стоит им только пальцем пошевелить. Так что если они сами визит нанесли, то что-то тут не так. Люди эти более чем серьезные. Я Паленого до новых времен дважды сажал, Платона один раз, за последние пять лет я лично трижды Паленого задерживал по подозрению в убийстве.
      - Ну и что? - заинтересовался Козлов.
      - А ничего, - усмехнулся Капустин. - Подержали его, да и выпустили, с моими извинениями в придачу.
      - Как же так?
      - Да вот так, Козлов: то вещдоки пропали, то свидетели от своих показаний отказывались, то кто-то из свидетелей вообще пропал с концами. А то и вообще сверху прикрикнули дать отбой. Вот так-то. У них, сучьих детей, по верхам полно покровителей.
      - Да они же маховые бандиты! Как же с ними наши шишки всякие связываться не боятся?! Такое же не скроешь!
      - Ну, не скажи. Связываются с ними, и еще как связываются! И даже скрывать не собираются: у того же Паленого я сам, лично, удостоверение помощника депутата Государственной Думы извлекал, сам своими глазами видел. Вот посмотришь, Козлов, позвонят нам сверху и скажут, чтобы мы либо не слишком глубоко копали, либо совсем прикрыли бы это дело. Не дадут нам его как следует размотать. Если уж такие фигуры здесь засветились, не дадут...
      И как бы в подтверждение раздался требовательный трезвон одного из аппаратов на столе Капустина, который немедленно показал глазами Козлову, чтобы тот послушал. Козлов поспешно схватил трубку:
      - Следователь Козлов слушает! Так точно! Здесь. Передаю, - он прикрыл ладонью мембрану и шепотом сказал Капустину, передавая трубку и сделав большие глаза. - Из Генеральной прокуратуры звонят.
      - Старший следователь по особо важным делам Капустин слушает. Да, да, слушаю я, слушаю. Так, так... Но позвольте! Есть же отпечатки пальцев, причем установленные. Как это так - ну и что?! Слушаюсь. Понял. Слушаюсь.
      Он в сердцах грохнул трубкой по аппарату, который и без того был с трещиной в корпусе, заклеенном изолентой, вытер платком лоб и устало сказал Козлову:
      - Черт! Ну, что я тебе говорил?! Паленый и Платон уже допрошены в прокуратуре. У них установлено неоспоримое, процентов так на двести пятьдесят, на триста, железное алиби...
      - А как же отпечатки?
      - А отпечатки эти деятели оставили две недели назад, когда приходили в гости к прежним хозяевам квартиры. Не на оружии же отпечатки остались.
      - Как же ты не понимаешь, Капустин!
      - Это ты, Козлов, ни хрена не понимаешь: нам мертвое дело на шею повесили. Не дадут нам его раскрутить, придется прикрыть его, переквалифицировав в пьяную драку. Эх, закрой-ка, что ли, двери, Козлов!
      Кошачьим шагом скользнул Козлов к дверям, выглянул в коридор и быстро запер двери ключом на два оборота.
      Пока Козлов манипулировал с дверями, Капустин, не теряя напрасно время, бесшумно отпер сейф, достал оттуда начатую бутылку водки, которая была заткнута туго свернутым использованным протоколом допроса.
      Он откупорил бутылку, пододвинул к себе стакан, сполоснув его из графина, снял с аппарата телефонную трубку и крутанул на диске одну цифру, чтобы обозначить по линии разговор.
      Наливая в стакан по стеночке, чтобы не булькало, он во время всего процесса воровато поглядывал на двери.
      Козлов, подперев щеки кулаками, сидел напротив, сосредоточенно глядя в стакан...
      Минут через двадцать заметно повеселевший Козлов запер сейф, посмотрел на просвет стакан, ополоснул его из графина, придирчиво понюхал, пустую бутылку тщательно завернул в газету и положил в портфель, чтобы выбросить где-нибудь по дороге.
      Потом он потянулся сладко на стуле и без предисловий заявил, словно продолжил прерванную беседу:
      - Что в чем-то в этом деле затронуты интересы высших эшелонов, это мне уже ясно и понятно по поведению прокуратуры. Но как прихватить Паленого и Платона, когда их так старательно опекает доблестная и неподкупная прокуратура? Разве это вообще возможно?
      - Говорил же я тебе, Козлов, что ты молодой еще, - хитро прищурился Капустин. - А на фига нам Паленый и Платон? Раз их так тщательно опекают, значит, что-то пропало, где-то они прокололись. И чует мое сердце, что связано все это напрямую со вчерашним побоищем. Не стали бы ни Платон, ни Паленый, участвовать в таких рядовых и бредовых разборках. К тому же, тут скорее всего вымогательство, дела квартирные. Нужно срочно найти новых хозяев квартиры, они наверняка как-то здесь замешаны, что-то они знают, раз так стремительно исчезли, если живы, разумеется.
      - Как же мы их найдем? Розыск на них и так объявлен, остается только сидеть и ждать.
      - Ну, Козлов, розыск - розыском, а самим кое-что предпринять тоже не грех. Поедем-ка мы на квартиру, где все это произошло, да посмотрим там все еще разочек, только повнимательнее, а не просто как на разборку. Кто там остался в засаде?
      - Полный комплект: двое в наружном, двое внутри. Снаружи - лейтенанты Алютенок и Антонович, а внутри - капитаны Крякин и Стукалец.
      - Вот пойдем и проверим, как там несут службу отважные лейтенанты и капитаны...
      Капитан Стукалец качался с пятки на носок возле окна, выходящего во двор, наблюдая за происходящим, отодвинув краешек шторы.
      - Ну и что ты там разглядел? - лениво поинтересовался капитан Крякин, лежавший на кровати поверх одеяла.
      - Двор я там разглядел, - буркнул недовольный Стукалец. - А во дворе Алютенок с Антоновичем... Придурки!
      - Почему - придурки? - несколько оживился на кровати Крякин, даже приподнялся на локтях.
      - Да они песком в снежки играют в детской песочнице. Во, придурки, так придурки! Алютенку "снежок" прямо в рот попал. У него теперь полное брюхо песка будет. Ничего себе, конспирация! На них, наверное, изо всех окон смотрят. Ну вот, доигрались.
      - В чем дело?
      - Вставай быстро, Капустин приехал...
      Глава четвертая
      Платон мелкими глотками допил нарзан из высокого стакана тонкого стекла, посмотрел на свет, как лопаются оставшиеся на стенках пузырьки, промокнул белоснежным платком губы и спросил
      Паленого:
      - И где же теперь мы будем искать этих фраеров с бумагами? У нас же ни малейшей зацепочки нет.
      Паленый зло пнул металлический кейс, валявшийся под ногами, и тут же длинно и витиевато выругался.
      - Я этих тварей зубами загрызу!
      - Ты их сперва отыщи, - дернул щекой Платон. - Их уже менты вовсю ищут. Знаешь, кто за это дело взялся, кто землю под нами роет? Капустин!
      - Иди ты!
      - Тебе надо, ты и иди, а вот если Капустин этим фраерам на хвост сядет, да еще бумаги эти к нему попадут... Тогда - все! Кранты. Нам с тобой тогда светит прожить в лучшем случае ровно столько времени, сколько потребуется на то, чтобы довезти нас до следственного изолятора. А там сердечный приступ с летальным исходом нам гарантирован незамедлительно по прибытии в камеру. Показания нам никто дать не позволит. Уберут любой ценой. Убьют либо по дороге, либо в СИЗО, там это запросто делается. И никто нам не поможет, тут такие люди замешаны, такие дела, что нас в порошок сотрут и не заметят.
      - Ладно тебе каркать, - мрачно заворчал Паленый. - Говори, что делать будем? Может быть, заляжем на дно пока?
      - Не пори ерунды! Куда мы денемся? При таких раскладах свои же сдадут. Прижмут их как положено, они нами и откупятся. Да и пасут нас уже наврняка, чтобы не слиняли. Там тоже не дураки сидят, сам знаешь. Так что выход теперь один-единственный: найти этих фраеров и бумаги, да как можно скорее, пока до них Капустин не добрался, или еще кто. Если просочится информация об утрате, то за этими листочками такая охота начнется, что страшно подумать.
      - Где же искать этих фраеров?
      - Жить захочешь - найдешь. Давай, поднимай братков. Всех поднимай! Звони во все концы, проси помощи, забрось там, что в долгу не останемся. Будем искать - будем жить.
      Паленый подсел к телефону, завертел диск.
      Платон встал, подошел к окну, посмотрел в задернутые занавески, и сказал:
      - Надо бы, кстати, еще разок заглянуть на ту квартиру, пошарить, посмотреть, что там и как...
      - Засада там, вот что там, - фыркнул Паленый...
      А в той самой квартире, про которую шел разговор, капитан Крякин вскочил с кровати, словно его ветром сдуло, быстро расправил складки на одеяле, подушку, одернул пиджак.
      - Ну, что я говорил? - хлопнул себя по ляжке смотревший в окно Стукалец. - Дает Капустин Алютенку и Антоновичу втык по всей форме. Отправил их к машине. Ну, будет им теперь на орехи, что касается службы, здесь с Капустиным шутки плохи. Так-то он - душа человек, но что касается службы - серьезный мужик!
      Раздался условный стук в двери.
      Крякин челночком метнулся к дверям и распахнул их.
      - Почему открываешь, не спрашивая? - проворчал Капустин, впрочем, не очень строго, быстро проходя в квартиру.
      - В окно вас увидел, - не моргнув глазом, ответил Крякин, пожимая руку Козлову.
      - Сам увидел, или тебе Стукалец сообщил? - хитро прищурился Капустин.
      - Сам увидел, - преданно глядя в глаза начальству, ответил Крякин. Сами можете посмотреть - на кровати ни одной складочки.
      - Вот то-то, что ни одной, а вчера, когда мы осматривали квартиру, постель была помята. Значит - что? Значит, кто-то ее расправил. А зачем? Ты как думаешь, Крякин? Что тебе подсказывает интуиция, дедукция, и прочее мышление? Чтобы в последний раз, понял?! Ладно, вы наблюдайте за улицей, а мы тут с Козловым еще разок посмотрим, поколдуем, покумекаем, что да как.
      Крякин и Стукалец замерли у окна, Капустин с Козловым взялись обследовать квартиру.
      Они сидели на корточках перед пятнами крови, ползали на коленях перед контурами тел, очерченных мелом, стукались лбами, о чем-то яростно спорили, отчаянно жестикулируя и тыча пальцами в пол перед собой.
      Вскакивали, подбегали к столу, что-то рисовали на бумаге, чертили какие-то схемы, комкали бумажки и опять бухали коленками об пол...
      - Ничего себе парочка! - покачал головой у окна Стукалец, улыбаясь во весь рот.
      К окну подошел разгоряченный спорами Капустин, выглянул через плечо Стукальца во двор.
      Во дворе, напротив машины, в которой сидели Алютенок и Антонович, стояла инвалидная коляска. В коляске сидел мужик, укрытый пледом, очень старым, потертым и выцветшим. На мужике была милицейская форма без знаков различия. Форма была совсем старая и ветхая, как и плед.
      За спинку кресла держался двумя руками второй мужичок, тоже в вылинявшей и потрепанной милицейской форме. Мужичок был слепой, в черных очках. Но почему-то под очками у него один глаз был перевязан ослепительно белым бинтом, на который даже больно было долго смотреть - начинало резать глаза.
      Мужички что-то клянчили у сидящих в машине оперов, которые пребывали в мрачном расположении духа, в ожидании последствий после выволочки, устроенной им Капустиным. Они махали на мужичков руками, ругались, пытаясь закрыть в машине окошки, но мужички не отставали, и опера, плюнув, выгребли содержимое карманов и отдали все калекам.
      Те тут же униженно раскланялись, как заводные болванчики. Потом тот, который сидел под пледом в коляске, развернулся к машине спиной.
      Слепой повернулся следом за ним.
      Тот, который сидел в коляске, поднял голову к окнам и заорал:
      - Уважаемые гражданы! Помогите кто чем может заслужонным защитникам правопорядка! Мы пострадали, защищая ваши уют и покой! Мы обезглазели и обезножили! Мы спим днем в трубах крематория, которые нагреваются за ночь! Мы питаемся собачьими экскрементами! Общество, которое мы отважно защищали, выплюнуло нас, даже не разжевав! Помогите, кто чем может, гражданы!
      Он остановился, перевел дух. Оглядел, задрав голову, оставшиеся наглухо закрытыми, молчащие окна, горестно вздохнул, откуда-то из кармана выудил губную гармошку, и заныл на ней мелодию, до боли похожую на плач шарманки.
      Слепой сделал шаг вперед, вытянул руку и заголосил, гнусаво и плаксиво:
      - А сейчас, гражданы - пестня! Пестня называется: "Вальс-отчаяние" имени несчастного, безногого Гертрудия!
      Он закончил, всхлипнул, а безногий вытащил изо рта губную гармошку и завыл-запел:
      - Ох, и жизнь пошла,
      словно в сказочке!
      Эх, брррраточек,
      не торрррмози!
      Довези меня
      на колясочке,
      до обрыва меня
      довези!
      Эти два милиционера-оборванца, несчастные инвалиды, являли собой настолько нелепейшую пару, что Капустин протер глаза.
      А когда он их открыл, то увидел во дворе двух огромных мужиков, которые вносили в арку гигантских размеров шкаф.
      С их появлением двор стал и вовсе похож на картину Питера Брейгеля, а еще больше, на безумную фантазию Иеронима Босха.
      Два мужика, невероятных габаритов, которые неспешно и деловито волокли апокалиптический шкаф, два живописных оборванца в обносках милицейской формы, растерзанные, грязные, один под каким-то чудовищно ободранным пледом, второй слепой, в темных очках, но с белой марлевой повязкой на грязной роже под темными очками, странно похожими на круглые очки сварщика.
      А тут еще, в придачу ко всему, мужики со шкафом, попав во двор, замедлили движение, стараясь попасть в такт заунывному песнопению, от которого по стенам дома прошла дрожь, а на окнах выступили слезы.
      Мужики со шкафом исчезли где-то, в каком-то из многочисленных подъездов, а "пестня" рванула с новой силой и страданием:
      Подтолкни!
      И не мучай вопросами,
      я имею жить,
      как хочу,
      полечу я вниз
      вверх колесами,
      но как птица я
      полечу!
      Для меня, братан,
      это семечки,
      ну, как вырастить
      пару ног...
      Приходи ко мне
      на скамеечку
      поплевать на мой
      бугорок!
      В этом месте мужик в коляске зарыдал, и дальше продолжал горланить свою дурацкую "пестнь" сквозь яростные, утробные всхлипы, душившие его:
      Ты поправь кепарь
      на затылочке
      и бррранить меня
      ты не будь!
      Если я тебе
      из могилочки
      тоже выплюну
      что-нибудь!
      В этом месте не выдержал уже слепой. Он тоже зарыдал, рванул на себе ветхий форменный китель, обнажив грязный и рваный тельник в полоску, припал на грудь к безногому и забился в рыданиях, сотрясаясь всем телом.
      Они обнялись и жутко рыдая, буквально давясь всхлипами и словами, проревели хором:
      Подтолкни!
      И не мучай вопросами,
      я имею жить,
      как хочу,
      полечу я вниз
      вверх колесами,
      но как птица я
      полечууууууууу!!!
      Тут произошло нечто, совсем уж неожиданное: распахнулись разом все окна, и на рыдающих бедолаг пролился настоящий денежный дождик.
      Со стороны все это напоминало кадры старой кинохроники, когда вся страна встречала Чкалова, и на машину с отважными летчиками, Сталинскими соколами, бесконечным потоком текли и падали, падали, падали белые-белые птицы листовок...
      Вот так же падали бесконечной лавиной из окон деньги на этих оборванцев.
      Оборванцы же окончательно разрыдались и раскланялись с чувством.
      А в квартире, не стесняясь, плакали, обнявшись, Стукалец и Крякин, суровый Капустин кривился лицом и яростно жевал нижнюю губу, часто сплевывая на пол.
      Сентиментальный Козлов вообще убежал в туалет, обнял унитаз, и сотрясался в рыданиях, не прекращая спускать воду, чтобы никто не слышал, как он рыдает, уткнувшись лицом в сантехнический прибор...
      И вся засада собрала все деньги, что у них с собой были, все до единой бумажки, до самой последней монетки. И собрали они даже те деньги, которых у них как бы и не было, и которые в просторечии именуются "заначкой", и все собранное свернули трубочкой и выбросили в окно, предварительно перевязав заботливо тесемочкой...
      Они так были поглощены сбором денег, зрелищем за окном, что все вздрогнули и схватились за карманы, когда в двери раздался грубый стук. Капустин еще раз глянул в окно, увидел, как упал навзничь слепой, сбитый с ног денежной "трубочкой", которую бросил Капустин.
      Классный профессионал на то и профессионал, чтобы всегда помнить о долге. Долг для него - превыше всего. Утерев слезы, все внимание находившиеся в комнате, сосредоточили на двери.
      Капустин сделал знак не дергаться, но оружие приготовить. Сам же он бесшумно приблизился к двери.
      - Кто тааам? - сладким голосом пропел он.
      Выслушав ответ, он вытаращил глаза, густо побагровел, и перепросил:
      - Чтооооо?!
      Выслушав повторный ответ, он побагровел еще больше, сделал знак всем приготовиться и открыл двери.
      На пороге стояли два огромных мужика с тем самым апокалиптическим шкафом, который они таскали по двору.
      - Это - что? - спросил Капустин, указывая на шкаф.
      - Как - что? - флегматично пожал плечами один из приволокших этот шкаф. - Мы же тебе сказали: мебль это. Не видишь, что ли?
      - Какая - МЕБЛЬ?! - опять багровея и наливаясь яростью, вопросил Капустин, подступаясь к мужикам.
      - Какая, какая... Какую на пол ставют, - парировал мужик, и подумав, добавил. - Или еще там куда.
      - Да чо ты им пояснения даешь, Вася? - вмешался второй верзила. - Не видишь, что ли, они платить не хочут! Вы чо, хозява, сдурели?! Вы мебль заказывали? Заказывали, ась?! Мы доставили!
      - Ага, Федя, верно! С Ленинского проспекта перли! Мы в отделе ручной доставы работаем. Чо оне измываются? Мы в милицию пойдем, с милицией придем. Оне поперва заказывают, а после платить не хотють, чтоб мы оставили мебль и ушли. Измываются! Мы доставили, а оне не плотють и все тут! Ну ни в какую!
      - Конечно, мы люди простые, работные, им до нас делов нету никаких. Мы им доставили чо оне заказали, а оне все равно не плотють. Берете вы мебль, последний раз спрашиваем! Или мы милицию приведем.
      - Берем, берем, если заказывали, то берем, - согласился со вздохом Капустин, решив не поднимать лишний шум вокруг квартиры, в которой находится засада.
      - Во! Давно бы так! - пробасил обрадованный Вася. - Давай, Федя, занось мебль!
      Федя приподнял шкаф со своего края, и скомандовал:
      - Раз! Два!
      - Три! - рявкнул Вася и приподнял свой край.
      Несколько секунд они постояли так, держа шкаф на весу, не двигаясь с места, потом Федя опустил свой край на место.
      - Не, Вася, не пойдет. Не получилось. Давай еще разок. Ты хорошенько подними, ты постарайся, должно получиться у тебя, всегда получается. Ты подыши хорошенько.
      Вася несколько раз шумно втянул воздух носом и скомандовал:
      - Иииии, взяли!
      Они одновременно рванули шкаф, при этом Вася громко испортил воздух.
      - Во! - обрадовался Федя. - Теперь порядок! Это примета такая, грузчицкая, - радостно поделился Федя с присутствующими, затаскивая свой край шкафа в комнату. - Это для того, значит, чтобы мебля не рассыхалась.
      - Опускай! - скомандовал Вася.
      Они так грохнули шкаф об пол, что он, наверное, рассохся не дожидаясь срока.
      Вася старательно высморкался прямо на ковер, поинтересовался, что это за мужики тут на полу мелом нарисованы, и спросил, растерев ногой ковер:
      - Ну, хозяв, кто будет деньги платить? Во квинтанция у нас. Нам все по квинтанции, нам лишнего не надо совсем. Ты не думай, хозяв.
      Он достал из кармана мятую бумажку, затертую и в пятнах, и протянул ее Капустину, безошибочно распознав в нем старшего.
      Капустин развернул бумажку, стараясь как можно меньше с ней соприкасаться, и вот что он прочитал:
      Квинтанция
      Даставить и палучить ат хазяв на расстояние
      от метра "Полу Жаевская" до метра "Блюваево"
      примечание: ручная достава.
      Палучить: тысяч - одна, сотен - пять, десяток - три.
      Всего: две тышшы
      - Две тысячи?! - ужаснулся Капустин. - Новыми?!
      - А мы чо, за так, что ли, перли? И какими же еще ты платить будешь? Новыми давай. Чтобы хрустели. Мы любим, когда с хрустиком.
      - Ты не сомневайся, хозяв. Мебль серьезная, она серьезных денег требует, - шмыгнул носом Федя.
      Капустин, беззвучно шевеля губами, полез в карманы и чуть не сел на пол.
      Он бросился к окну и стал высматривать инвалидов.
      Инвалиды сидели почему-то в служебной машине и увлеченно пересчитывали деньги. Оперативников в машине не было видно.
      Не успел Капустин разозлиться, как в спину ему уперся ствол пистолета, и кто-то заботливо посоветовал ему:
      - Тихо, дядя! Мы вам ничего плохого не сделаем, зла на вас мы не держим, но вам лучше не дергаться.
      Капустина быстро обыскали, выудили из кармана пистолет и пару наручников, которые тут же и использовали, пристегнув его за руку к батарее теплоцентрали.
      Только после этого ему разрешили повернуться.
      Капустин повернулся и вскрикнул, прикрывая глаза свободной от оков рукой:
      Дверцы шкафа были распахнуты настежь, и там, внутри шкафа, сидел на высоком табурете - КАРЛИК! В смокинге, в котелке, белоснежной манишке и большой сигарой в зубах.
      - Все! - похолодел Капустин. - Контузия сказывается! Крыша поехала.
      - Ты не волнуйся так, не хмурься, - ласково промурлыкал карлик. - Это не глюки у тебя, не бойся, это я - Павлуша. Просто у меня размер такой.
      И он замолчал, глядя куда-то в верхнее днище шкафа, и пуская туда клубы дыма.
      - А, ну конечно, - промямлил, сделавший вид, что все понял, Капустин, который на самом деле ничего не мог понять во всем происходящем.
      Он огляделся и увидел, что Козлов, Стукалец и Крякин сидят на полу, скованные между собой наручниками. В серединке сидел Козлов, к щиколоткам которого были пристегнуты руками Стукалец и Крякин, которые каждый другой рукой был пристегнут к батарее.
      - Профессионалы! - уважительно подумал о нападающих Капустин, пытаясь по почерку определить налетчиков.
      - Наверное, залетные, - решил он. - Слишком дерзко, нагло и классно.
      Карлик сидел на табуретке, щедро выпуская дым. Федя и Вася стояли, прислонившись к дверным косякам плечами, безучастно глядя в потолок и пространство, все они чего-то, или кого-то ждали.
      В двери стукнули коротким условным стуком.
      Карлик сделал молчаливый знак, и Вася, ничего не спрашивая, открыл двери.
      Вот тут Капустин и подумал, что он точно съел что-то нехорошее с утра, а теперь ему снится такой же нехороший сон. Нехороший, да и к тому же, просто скверный.
      В квартиру въезжал на коляске только что певший под окнами инвалид, а следом за ним, вполне самостоятельно, шел "слепой", но уже без темных круглых очков, но все с той же белой повязкой на глазу.
      Впереди этих лже-инвалидов входил высокий статный старик в темно-синем пиджаке, тщательно отутюженном и увешанном боевыми наградами.
      Капустин пристально всмотрелся в "слепого" и вспомнил недавнюю ориентировку.
      - Ты - маньяк Скворцов! - указал он пальцем на лейтенанта Скворцова.
      - Ага, я и есть тот самый маньяк Скворцов, - спокойно согласился тот. - И в данный момент очень хочу кушать. Пару яиц мне не мешало бы проглотить.
      Капустин сразу как-то погас, насторожился и выставил вперед коленки, внимательно следя за всеми передвижениями Скворцова.
      А маньяк Скворцов плотоядно облизнулся, и заговорщически подмигнул Капустину, у которого почему-то тут же произошло нытье и свербение в упомянутых предметах.
      Старик подошел к столу и рассматривал брошенные на него удостоверения личности, отобранные у засады, небрежно отодвинув в сторону изъятое у них же оружие.
      - Ого! - слегка насмешливо удивился он. - Следователь по особо важным. Так, так, так.
      Арнольдик присел на край стола, задумчиво глядя на Капустина, и вращая в пальцах его удостоверение.
      - А ты что стоишь, Скворцов? - словно только что заметив его, удивился Арнольдик. - Иди, доставай, что оставил, пока настоящие хозяева не пожаловали за тем же самым.
      Скворцов поспешил на кухню, откуда раздалось дребезжание посуды и скрежет дверцы духовки газовой плиты.
      Арнольдик обернулся к Капустину.
      - Ну и как особо важные дела? Делаются? - он сверлил Капустина злыми глазами, и тот не знал, куда от этого колючего взгляда деться.
      - Так как все-таки? - более жестко спросил Арнольдик еще раз. Насколько я понимаю - здесь должны были быть обнаружены отпечатки пальцев двух личностей, которых не было среди убитых, но которые, тем не менее, наверняка достаточно хорошо известны в вашем уважаемом учреждении. Это некие Паленый и Платон. Вы уже арестовали и допросили их? Или вы решили сначала разыскать нас, как представляющих значительно большую социальную опасность? Гоняться за стариком, инвалидом и раненым несколько безопаснее, не так ли? И сколько вы получаете за вашу работу, позвольте спросить? Не на службе, разумеется. Все от тех же Паленого и Платона.
      - Я от бандитов, кроме пуль, никогда и ничего до сих пор не получал! - зло выкрикнул задетый за живое Капустин.
      - Да неужели? - почти весело изумился Арнольдик. - Значит, я ошибаюсь! Вы уже арестовали этих бандитов, и они уже сидят в тюрьме?! Вы это хотели сказать?!
      - У меня, между прочим, есть начальство, которое распоряжается мной.
      - Когда начальство есть
      начальство хочет есть!
      Продекламировал я из своего кресла.
      - Так что же ваше уважаемое начальство? - живо поинтересовался Арнольдик, показав мне кулак. - Как оно вами распорядилось на этот раз?
      - Наше уважаемое начальство, в лице Генеральной прокуратуры, соизволило самолично, без нашего участия, допросить интересующих вас и, поверьте, нас, молодчиков, и поставило нас в известность, что у них - у Паленого и Платона, - железное алиби. А пара отпечатков в квартире и на посуде, как они объясняют, остались после прошлого посещения квартиры этими молодцами, когда они приходили к своим знакомым, прежним хозяевам, что те с большой готовностью и подтвердили. И что вы имеете возразить по этому поводу? Взять, да арестовать без каких либо доказательств эту парочку потому только, что они когда-то раньше совершили преступления?
      - Допустим, вы правы, не стану спорить с вами. А скажите, вам известно что-то о пожаре, который произошел позавчера в некоем офисе, в котором располагалась нотариальная контора?
      - В некотором роде известно, только при чем тут пожар? - неуверенно и осторожно ответил Капустин, ожидая подвоха.
      - А про заявления в виде явки с повинной некоторых сотрудников этого заведения, о чем сообщалось дежурному по уголовному розыску, вы что-то знаете? А про то, что некоторых сотрудников, если не всех, написавших эти заявления, уже нет в живых? И все потому, что вы не соизволили их арестовать, несмотря на заявления, а про то, что господ этих уже нет в живых, сообщили нам те самые голубчики, у которых, как вы говорите, железное алиби. Мне вот лично кажется, что алиби в таких случаях бывает не железное, или свинцовое, или золотое. Не слишком ли многой кровью это бандитское алиби оплачено?
      - Да что вы от меня хотите?! - разозлился Капустин. - Вы-то сами чем лучше для меня этих бандитов?! Вы мне что предлагаете - стрелять их, ничего не доказав?! Я вот пока имею в наличии три трупа бандитов, и вас живехоньких, и про то, что здесь произошло, как я понимаю, спросить не у кого, кроме вас. И я с вас спрошу! Будьте уверены - спрошу! И с бандитами я никогда заодно не был, а за этими подонками я уже сколько лет след в след хожу, и сажал их, когда только мог. И дальше буду искать доказательства их вины. Искать, а не выколачивать, или творить самосуд. И вы лучше подумайте, каким путем вы пошли. Не сами же себя бандиты в этой квартире порешили, кто-то им активно помог. И я, кажется, теперь знаю кто. Вы уже через кровь переступили. А это всегда опасно.
      Арнольдик устало и безнадежно махнул рукой, даже не дослушав.
      - Это все разговоры в пользу бедных, Вы уж меня извините, старика, но я не верю теперь никому. Теперь я знаю в какой стране живу. И к сожалению только на старости лет это узнал. И я теперь даже знаю кто кому и сколько платит. И знаю, что те, кому платят, всегда будут защищать тех, кто им платит, а нам в таком государстве остается только одно - защищать самим себя.
      Содержательную беседу прервал появившийся из кухни Скворцов, сделав знак, что все в порядке, листочки он забрал.
      - Уходим! - неожиданно легко для его лет соскочил со стола Арнольдик. - И поскорее, пока наши друзья не нагрянули за тем же самым.
      - А с этими как быть? - спросил Скворцов, указывая на пристегнутых к батареям оперативников. - Что делать будем?
      - А что с ними делать? - равнодушно пожал плечами Арнольдик, незаметно взявший командование на себя. - Пускай посидят, подумают. А вот оружие мы возьмем с собой, и пару удостоверений возьми, пригодится. Если нас наша рабоче-крестьянская милиция не защищает, то пускай она нас хотя бы вооружает.
      Он пошел к выходу, предоставив мне и Скворцову собирать со стола "урожай".
      - А тебя я узнал, - давно рассматривавший меня Капустин, вспомнил. Ты - потомственный милиционер Дураков. У нас даже стенд есть с портретами вашей династией. Только тебя за что-то выперли из милиции. Но ты же мент, ты все же понимаешь, что вы сейчас делаете?! Вы и так уже достаточно натворили, не подменяйте собой закон!
      - А если закон у нас подменили, а мы его только восстанавливаем? повернулся я всем креслом к нему.
      Капустин хотел что-то возразить, но Скворцов толкнул меня локтем, и я заспешил к выходу, не дослушав его аргументы.
      Вася и Федя протянули Павлуше громадные ладони, на каждую из которых он мог свободно встать двумя ногами, и помогли ему опуститься на пол с высокой табуретки.
      Павлуша постоял, передвинул во рту сигару, поправил невесть откуда взявшейся тросточкой котелок на голове, и, отсалютовав этой тросточкой, насмешливо произнес:
      - Чао, бамбины! Не рвитесь слишком шумно и сильно на свободу - вы рискуете оставить весь дом без горячей воды...
      Повернулся на каблуках, и пошел, пыхтя сигарой, похожий на игрушечный пароходик, к распахнутым Федей дверям.
      Вася и Федя вышли следом, а Арнольдик сказал с порога напутственное слово остающимся:
      - Вы, товарищи сыщики, сидите тихо, спешить вам некуда, а мы, как спустимся вниз, отпустим ваших сотрудников, которые в машине сидели, отдадим им ключи, они вас и освободят. Хотя, надо бы вам посидеть так подольше, как мне кажется.
      Он ушел.
      Глава пятая
      Капустин, в бессильной ярости, несколько раз ударил плечом по батарее.
      - Это надо же было дожить до такого позора, чтобы меня, старого сыскаря, обвинили в продажности! Вот дожили! Козлов!
      - Что? - вяло отозвался Козлов.
      - Ты по сводке не помнишь, что там было про пожар и явку с повинной? Ты мне вроде что-то говорил про это?
      - Был зарегистрирован звонок, очень необычный, я потому и запомнил. По звонку выехала оперативная группа, но по приезду в этот офис, в котором действительно что-то горело, их не пустили внутрь оказавшиеся там раньше сотрудники ФСБ. Наши доложили по начальству и получили отбой. Там в группе Коля Панов дежурил, он мне и рассказал, а больше я сам ничего не знаю.
      - Я вот что думаю: нужно будет срочно проверить, где были оформлены все документы на куплю-продажу первой квартиры этих стариков. И если сделка оформлялась без их участия, то где была выписана генеральная доверенность. Кем и на кого.
      - Понял! - оживился Козлов. - Ты гений, Капустин! А ведь этот старик в синем пиджаке с орденами, это же и был тот самый таинственный хозяин, который в один день продал свою квартиру, а на следующий купил меньшую, но дороже. И с новой квартиры тут же исчез, оставив неубранные трупы.
      - Или его заставили и продать, и поспешно покинуть, - подытожил Капустин.
      - Ну, конечно же! - застонал Козлов. - Тогда целая куча событий становится понятней! Это уже цепочка!
      - А я, кажется, догадываюсь, где они взяли деньги на новую квартиру, - добавил Капустин.
      - В офисе?! - выкрикнул Козлов. - И бандиты сюда за этими деньгами и нагрянули.
      - Бандиты сюда нагрянули не за деньгами. Такие, как Паленый и Платон, за деньгами сами не пойдут, они не станут светиться по такой мелочи. У них достаточно головорезов для такой работы.
      - Зачем же они приходили?
      - Они приходили за тем же, за чем сегодня вернулся старик с компанией. Что-то на кухне они оставили. Я думаю, что какие-то бумаги, и судя по разговору старика, я, возможно, даже догадываюсь, какого рода эти бумаги, а в руки к ним они попали, скорее всего, вместе с деньгами в офисе.
      - Да откуда в офисе нотариальной конторы важные бумаги, связанные с бандитами?
      - А откуда возле офиса нотариальной конторы - сотрудники ФСБ?
      - Странная какая-то компания у этих, которые нас повязали, - подал голос Крякин. - Старик в орденах, мент-маньяк, карлик, два бугая, этот еще, в коляске. Цирк какой-то!
      - Ага! Цирк! - сердито отозвался Стукалец. - Только что эта цирковая труппа шестерых опытнейших оперативников разоружила и повязала. Они же нас как маленьких сделали.
      Снаружи кто-то завозился с замком.
      - Ну, наконец-то Алютенок и Антонович пришли! - оживился Крякин.
      Двери бесшумно отворились, и на пороге вместо ожидаемых оперативников выросла фигура некоего мордоворота, который почтительно уступил дорогу Паленому и Платону.
      Паленый сделал шаг в квартиру, заметил прикованных к батареям сыскарей, и сунул руку под пиджак, но моментально оценив правильно обстановку, расхохотался:
      - Посмотри, Платон! Героических сыскарей кто-то повязал! Ну и дела! Я такого сроду не видал и не слыхал, сбылась мечта моей жизни: я - свободен, а сыскари повязаны!
      - Что ты веселишься, придурок?! - ничуть не смущаясь присутствием сыщиков, грубо оборвал его Платон. - Ты что, не догадываешься, кто их повязал, а значит, уже побывал здесь раньше нас?
      - Да брось ты! - даже задохнулся Паленый.
      - А ну, псы поганые! - заорал он. - Кто вас повязал?! Быстро пойте, сволочи! Быстро, у меня на ментов - аллергия! Я как их вижу, так мне их топтать хочется!
      Он подскочил и ударил ногой сидевшего к нему ближе всех Крякина.
      - Ты за это ответишь, бандит! - выкрикнул, не удержавшись, Козлов.
      За что следующий удар пришелся ему по губам.
      - Это как же я отвечу?! - изгалялся Паленый. - Меня сейчас в Москве нет. Я - в Туле, у родственников! Сижу за праздничным столом, рядом с моим другом Платоном, и на то у нас имеется свидетелей штук тридцать. Понял, мент?! А вас избил тот, кто и повязал, нечего на нас валить! Понял, да?!
      И он ударил Козлова еще дважды.
      - Оставь их, Паленый, - негромко приказал Платон. - Отойди в сторону!
      Паленый ощерился волком, но все же, недовольно ворча, отошел.
      Платон, аккуратно поддернув на коленях тщательно отутюженные брюки, присел возле Капустина и заговорил, глядя ему в лицо пустыми глазами мертвого человека.
      - Говори, мент поганый, кто, когда и зачем был здесь до нас, за каким хреном он приходил, и по какому случаю вас повязал? Говори быстро - ты меня знаешь. Я зря не пугаю, на понтах не работаю. Так что, давай. Пой. Да поскорее, иначе твоих помощников, у тебя на глазах, резать будем на кусочки. Говори, я слушаю.
      - Ты мне пыль не пускай, Платон, мы еще с тобой местами поменяемся, и очень скоро, вот тогда я тебя послушаю, придет мое время.
      - Твое время, честный мент, давно закончилось, а сейчас и время твоей жизни закончится. Ну, ты говоришь, или я режу? Сам выберешь, с кого начинать, или мне самому выбирать?
      - Приходили тут какие-то, мы даже не разобрали - кто. Похоже, залетные какие-то. Знаю, что по нашему ведомству вроде как не числятся. Подробнее не рассмотрели.
      - Даже не рассмотрели! Вот дела! - замельтешил Паленый, хватаясь за карманы. - Дай я им память освежу! Разреши, Платон!
      - Да уймись ты! Остынь! - прикрикнул Платон. - Ну, мент, быстро - или ты говоришь, или...
      Капустин упрямо молчал, наклонив голову.
      Платон вздохнул, встал и сделал знак вошедшему первым верзиле. Тот с готовностью достал нож, подошел к сидевшему крайним Козлову, но его оттолкнул Паленый, схватив Козлова за волосы, запрокидывая ему голову, свободной рукой выхватив из кармана бритву.
      - Были здесь те, про кого ты думаешь, Платон, - морщась как от зубной боли произнес, выталкивая слова, Капустин. - Забрали что-то на кухне и ушли. Все. Отпусти парня.
      - Давно были? - скучным голосом спросил Платон, делая знак Паленому и верзиле, чтобы отошли.
      - Давно. Часа два уже, наверное.
      - Врешь, мент!
      - Зачем мне врать? Забрали, что им было нужно, да и ушли, о чем им с нами разговаривать? Мы их не интересовали.
      - А что все же забрали? - вкрадчиво спросил Паленый.
      - Они мне не показывали, - усмехнулся Капустин. - Что забрали, то и унесли.
      - Откуда же ты тогда знаешь, что унесли что-то? - недоверчиво покосился на него Платон.
      - Я что же, вчера родился, что ли? - даже обиделся Капустин. - За каким же хреном им на место такой резни еще раз лезть, возвращаться, как не за тем, чтобы забрать что-то. Впрочем, как и вам. Только вот вы, судя по всему, припозднились по дороге, или думаете медленно.
      - Умный мент, а, Платон?! - от уха до уха растянул узкий рот Паленый. - Можно я его малость подлечу? Он меня за последнее время совсем достал: сел на хвост и слезать не желает, вцепился, как клещ.
      - Все, Паленый, хватит! Не заигрывайся, не зарывайся! - остановил его Платон.
      Паленый открыл рот, чтобы возразить, но тут распахнулись выбитые двери, отбросив в сторону стоявшего рядом мордоворота, и квартира тут же наполнилась оперативниками, которые мгновенно повалили на пол бандитов, заломив им руки и защелкнув наручники.
      К прикованным к батарее оперативникам подбежали Антонович и Алютенок, торопливо помогли товарищам освободиться.
      Козлов встал, прихрамывая подошел к лежавшим лицом вниз бандитам.
      Он наклонился, приподнял за волосы Паленого, повернул ему лицо набок и несколько раз быстро и очень сильно ударил его по лицу ногой.
      К нему тут же бросились оперативники и оттащили его в сторону. Крякин похлопывал его по плечу, успокаивая, а потом, выбрав момент, подскочил к бранящемуся Паленому и с разбега ударил его ногой по фарфоровым зубам.
      Пока успели оттащить и его, он от души приложился еще раз.
      Паленый захлебнулся осколками зубов, кровью, лютой злобой и яростной обидой.
      - Ну, менты! Ну, сволочи! Поплатитесь вы! Все поплатитесь! До одного все! Я запишу должок! За всеми запишу! - орал он, катаясь по полу.
      - Поплатимся, поплатимся, сука, мы поплатимся, когда ты отплачешься, - буркнул Козлов, выбрав момент и врезав Паленому ногой по ребрам.
      - Ничего, Паленый, терпи, - подал голос Платон. - Я за собой этот должок ментам запишу.
      И он по-волчьи ощерился на оперативников.
      Вот по этому-то волчьему оскалу и залепил, как заправский центрфорвард, Капустин.
      - Запиши за мной, Платон. Я сегодня угощаю, - не повышая голоса, спокойно, процедил он сквозь зубы. - А вот это тебе на десерт, чтобы дружку твоему к дантисту в одиночку ходить не скучно было.
      И прежде чем ему успели помешать не очень-то и спешившие это сделать прибывшие оперативники, он врезал Платону по зубам еще раз. Потом отряхнулся и будничным голосом распорядился:
      - Занесите в протокол, что незаконно проникшие в квартиру преступники при задержании отчаянно сопротивлялись, вследствие чего пришлось применить грубую физическую силу, оказать, так сказать, силовое давление.
      - Есть занести в протокол! - весело отрапортовал Козлов. - Слушаюсь!
      - Вот и слушайся, - уголками губ усмехнулся Капустин. - А этих голубчиков - в КПЗ. Взлом, незаконное хранение оружия, нападение на оперативников, сопротивление при задержании. Поводов для ареста хоть отбавляй. Всю жизнь мечтал! А за то время, что мы имеем право их на этом основании подержать, мы еще на них кое что нароем. Все! Отпрыгались, голубчики! Надоели вы мне. Уберите их с глаз моих долой!
      Оперативники увели бандитов. Антонович и Алютенок наперебой бросились рассказывать, как они, как только мы их отпустили, помчались освобождать друзей, а на лестничной площадке заметили подозрительную фигуру, которую аккуратно повязали. Когда же, не стесняясь со зла в средствах, Алютенок и Антонович допросили мужика с лестницы, он сообщил про то, что в квартире находятся Паленый и Платон, еще с одним бандитом.
      Антонович и Алютенок сообразили, что самим не справиться, тем более обезоруженным, потому вернулись в машину, вызвали по рации оперативную группу, не сообщив предварительно, кого придется задерживать, так что никто не успел вмешаться и воспрепятствовать захвату Паленого и Платона.
      Среди оперативников царило веселое возбуждение, правда, достаточно натянутое. Натянутое потому, что каждый из них прекрасно понимал, что в ближайшее время им предстоит служебное расследование, по ходу которого придется давать тягостные пояснения по поводу утраты целой группой оперативников табельного оружия и документов. А самым трудным было, разумеется, рассказать о том, что разоружившая их группа состояла из двух грузчиков, карлика, старика, безного инвалида и одноглазого мента-маньяка.
      Пока же опера обдумывали свое незавидное положение, а бандиты устраивались на новом месте, мы на двух машинах, оборудованных рациями и радиотелефонами, усиленных форсированными двигателями, неслись в сторону Остоженки, в тончайшую паутину бесчисленных Арбатских улочек и переулочков, где навсегда заблудилось само Время, где сместилось пространство, где образовалась особая атмосфера: атмосфера творчества и неистребимой свободы духа.
      Возвращались мы на квартиру Павлуши, чтобы там обсудить, спокойно осмыслив все происшедшее, что же нам делать дальше.
      В дверях нас встретила Нинель, которая сразу же стала высматривать за нашими спинами немного отставшего Арнольдика. Увидев его, она успокоилась, подошла к мужу и спросила:
      - У тебя все в порядке, дорогой?
      - А что со мной может приключиться? - немного рисуясь ответил Арнольдик.
      - Дорогой, в твоем возрасте может случиться все, что угодно. Не забывай, пожалуйста, сколько тебе лет...
      - Нинель, дорогая! - тут же шумно возмутился строптивый супруг. - При чем здесь мой возраст?! Возраст - величина относительная. Каждый имеет тот возраст, на который он себя чувствует...
      - Да, дорогой, мне это, в некотором роде, известно: чувствуешь себя всегда лет на двадцать, только вот выглядишь и болеешь всегда на семьдесят.
      - Нинель! Я совершенно ничем не болею, несмотря на то, что мне основательно досталось за это время. Но я себя прекрасно чувствую! Прекрасно! - категорически заявил Арнольдик.
      - Вот и замечательно, дорогой! - сдалась, соглашаясь, Нинель. Пойдем, покушаем супчик. Товарищи! Я всех приглашаю к столу! Вы наверняка голодны!
      - Ха! - воскликнул Павлуша. - В доме появилась хозяйка! А я, признаться, порядком поотвык от горячего. Ленив я по части готовки. А что такое супчик, так не сразу и вспомнил!
      Подталкивая друг друга, подшучивая и посмеиваясь, пошли в ванную мыть руки перед обедом.
      Когда же все уселись вокруг стола, Павлуша с бокалом в руке, залез на высокую табуретку и на правах хозяина произнес тронную речь:
      - Сегодня мы добыли важнейший документ. Неважно пока, что мы будем делать с ним дальше, но он уже не в руках у бандитов. Все тайное когда-нибудь становится явным, это банальная истина, но это - истина. Теперь наша задача, просто даже обязанность, предать эти бумаги гласности, опубликовать, обнародовать.
      Сегодня мы дали понять бандитам, что не они хозяева в этом городе, в этой стране. Пускай помнят, что им есть кого бояться - своего народа.
      А нам всем предстоит сделать свой выбор, каждому персонально. Сейчас за этими бумагами сорвется свора охотничьих псов, но кто-то должен встать на пути у бандитов. И сегодня наша очередь. Они не пройдут!
      - Всегда кто-то должен встать из окопа первым, - поддержал его Арнольдик, решительно вставая.
      - Дорогие мои, я безумно боюсь, - дрогнувшим голосом сказала Нинель. - Я боюсь не за себя, за вас, но я всех вас благословляю.
      И встали все остальные и, дружно подняв бокалы, выпили...
      После вкусного обеда сидели всей компанией за столом, решали, что делать дальше. Не по почте же рассылать эти драгоценные бумаги такой убойной силы.
      - Знаете, - вспомнил Павлуша. - Забрел ко мне года три, может, четыре назад один журналист, душевный мужик, особенно, по части выпить. Ну, зашел он, да где-то на недельку и задержался у меня. А привело его ко мне то, что он готовил тогда большой материал о настоящей жизни так называемых лилипутов. Жизни тяжелой, жесткой и жестокой, про которую обывателям практически ничего не известно, а это целый клубок страстей, интриг, проблем и трагедий. Да, да, трагедий, потому что это практически бесправные существа, в большинстве своем попадающие в руки всякого рода дельцов. Ну, об этом можно рассказывать долго, но в другой раз. Так вот, материал этот журналисту опубликовать конечно, не дали. А жаль. Честный был материал. Сильный материал. Я, вроде, в курсе дел, но и то у меня, когда я читал, мурашки по коже бегали. Так вот, позже, как мне сказали, этого самого журналиста и вовсе с работы поперли, совсем, говорили, круто запил. А жаль, мужик он был, безусловно, талантливый, а самое главное, порядочный. Впрочем, когда и кому это нужно было? Вот он-то, если совсем не спился и в осадок не выпал, нам и нужен. Больше идти не к кому. Он же в журналистике все и всех знает, да и репутация у него безупречная, хотя и пьяницы, но исключительно честного человека. Так что если нам в газетах не поверят, то ему - поверят обязательно.
      - Тогда что же мы здесь рассиживаемся?! - рассердился я. - Звони ему, и поехали!
      Павлуша достал из кармана толстенную пачку листочков, перехваченную посередине резинкой, и стал их перебирать по одному. Мы заворожено следили за этим процессом, не очень нам пока понятным, но, как мы все были уверены, очень нужным.
      - Телефона-то у него нет! - вдруг вспомнил Павлуша через полчаса раскопок, когда просмотрел почти всю толстенную пачку.
      Он тщательно собрал все листочки, перехватил их опять резиночкой и отправил обратно в карман, достав из другого кармана еще более ветхую и еще более толстую пачку бумажек.
      Примерно еще через полчаса розысков он радостно и торжественно воскликнул:
      - Нашел адрес! Нашел! Это, оказывается, всего в двух шагах, буквально через два дома от моего!
      - Ну, ты и мыслитель, Павлуша! - не выдержал, чтобы не съехидничать, я.
      - А я что, все помнить должен? - обиделся Павлуша. - Я тут знакомого встретил, лечился он у меня, я его не видел года четыре. Так вот, увидел я его возле нашего дома, спрашиваю: чего это он здесь гуляет, в наш дом переехал, что ли? А он мне и отвечает, что в этом самом доме с рождения проживает. В одном доме с человеком, можно сказать, всю жизнь прожили. Вот так-то. Ладно, пойдем, чего зря лясы точить?
      Чтобы не всполошить человека многочисленным нашествием, решили, что в гости к журналисту отправятся Павлуша, Арнольдик и Скворцов.
      Решили так и - пошли.
      А чего там, если решили?! Я тоже поехал.
      Глава шестая
      Знакомого Павлуше журналиста звали Саша Перышкин. Было у него и отчество, как и у всех, но оно безнадежно затерялось где-то на шумных дорогах, по которым протащила его кривобокая журналистская судьба.
      Саша Перышкин сидел у окна за столом, покрытым газетой, на хромой табуретке, и поедал вилкой с двумя зубчиками из жестоко вспоротой ножом консервной банки "Вискас", одновременно увлеченно читая импровизированную скатерть.
      Впрочем, кушал он тоже увлеченно и весело: зажмуривая глазки и от удовольствия подрыгивая ножкой.
      На нем были огромного размера трусы. Черные, сатиновые. И больше на нем ничего не было, кроме веселой рыжей шерстки и реденькой, тоже рыжей, бородки.
      Голова у него была голая, как коленка у младенца.
      Он даже не подошел на стук к двери, просто прокричал, не отвлекаясь ни от еды, ни от чтения:
      - Что стучите?! Впадывайте!
      Мы "впали".
      - Здорово, Саша! - весело провозгласил жизнерадостный Павлуша.
      - Ого! Кого я вижу в этих стенах! Доктор Паша! - покосился веселым глазом Саша, продолжая, впрочем, поедать "Вискас". - Гляди, что делают, проклятые капиталисты! - радостно проорал он, постучав вилкой по банке. Консервы кошачьи делают так, что они вкуснее, чем наш "завтрак туриста"!
      - Где ты откопал эту гадость? - подозрительно спросил его Павлуша, брезгливо глядя на банку.
      - Сам ты, Павлуша, - гадость! - обиделся Саша. - Это же - вкуснятина! Объедение! Я эту пищу на свалке подобрал, там целую машину привезли под бульдозер выбросили. Срок хранения у них, видите ли, закончился! Можно подумать, кошки на помойках только свежие продукты кушают, а ничего, жрут и не дохнут! А тут срок хранения кончился, так сразу давай выбрасывать! Во, что капиталисты делают! Ну, я целый мешок успел навытаскивать, можно сказать, из-под самых гусениц выхватывал, рискуя жизнью! Почти месяц ем, и ничего, не то что отравления - даже расстройства, не к столу будь сказано, не было, и стул у меня крепче, чем табуретка.
      И Саша для убедительности постучал костяшками пальцев по колченогой табуретке, и добавил:
      - Да и сам я глаже кота с такой едой стал!
      - Оно и видно, что глаже, - проворчал недовольный таким надругательством над организмом Павлуша. - Скоро мурлыкать станешь.
      Кроме стола, табуретки и самого Саши на этой табуретке, в комнате из мебели присутствовал мешочек в углу комнаты, и еще один предмет мебели Сашины джинсы, лежавшие рядом.
      И вот потому, что в комнате было пустынно, все сразу обращали внимание на этот самый таинственный мешочек в углу, и неизменно спрашивали у Саши:
      - А что это у вас там такое хранится в этом мешочке, Саша?
      На что привыкший к этим, ставшими ритуальными, вопросам, Саша отвечал, не открывая рта, и не разжимая губ:
      - Это мои зубы! - и добавлял. - Любимые.
      И, подумав еще немного, добавлял:
      - В количестве семидесяти трех штук...
      Когда же у посетителя проходил первый легкий шок, Саша снисходительно пояснял:
      - А еще точнее, это зубы моего неизвестного науке, но от этого еще более горячо любимого животного.
      В результате такого рода выходок не было ничего удивительного в том, что он сидел в квартире в семейных трусах, не запираясь.
      Хотя это были на самом деле зубы неизвестного науке животного, которые оставил Саше на заре новых, только зарождающихся, рыночных отношений, некий приехавший в Москву шаман, которого приютил на некоторое время Саша. Шаман жил у Саши недели две, поил Сашу отварами сушеных мухоморов, после чего они устраивали камлания и предсказывали друг другу будущее. Когда же сушеные мухоморы закончились, шаман собрался уезжать за новым сбором, оставив Саше эти самые зубы, важно объявив их очень большой ценностью.
      Прошло несколько лет, и как-то, изрядно выпив и поиздержавшись, Саша решил попробовать реализовать эту ценность в палеонтологический музей, где принесенные им зубы брезгливо рассмотрел некий сотрудник, даже не прикоснувшийся к ним, и заявил, что в те времена, когда эти зубы выпали, животных на земле еще не было. И посоветовал Саше сдать эти зубы в художественный салон в качестве сырья для изготовления ценных изделий из кости. В первом же салоне, куда он и понес свое сокровище, ему торжественно пообещали, что если он придет еще раз, вставить ему эти зубы туда, откуда они никогда, ни у кого не росли.
      После такого обещания Саша никуда больше эти зубы не носил, но и выбросить их ему было безумно жаль, вот так они и стояли в углу в мешочке, вызывая один и тот же вопрос, на который следовал всегда один и тот же ответ.
      Так что теперь Саша мог сидеть в своей квартире не то что в трусах, а совершенно голым. Он уже переступил черту, перейдя в категорию тех людей, которые могут не бояться, что к ним придут без приглашения, поскольку большинство знакомых стало бояться, как бы он не пришел к ним в гости без предупреждения.
      - Рассказывай, Павлуша, - обратился Саша к гостям. - "Вискас" никто не хочет?
      - За угощение спасибо, - поблагодарил брезгливый Павлуша. - Я лично сыт. Да и что рассказывать? Все так же, как всегда.
      - Рассказывай! - не поверил Саша. - Павлуша, дорогой! Да ты не обижайся, если что, душа моя! Ты же знаешь, как я тебя люблю - всем сердцем! Давай, признавайся, что тебе понадобилось от старого пьяницы Сашки Перышкина?
      - Да ничего мне от тебя не нужно, - растерялся Павлуша, все еще косясь на банку с кошачьей едой, которая произвела на него такое впечатление, что он явно усомнился, стоит ли выкладывать Саше то, с чем мы пришли. - С чего это ты взял, что мне от тебя что-то нужно? Я просто так зашел, по дороге, посмотреть, как ты тут, да и вообще...
      - Свисти, свисти! - расхохотался Саша. - Ты мой адрес, наверное, с трудом отыскал, хотя и живешь-то в двух шагах!
      Павлуша вспомнил, как пытался найти несуществующий Сашин телефон, густо покраснел, и забормотал что-то вообще нечленораздельное.
      - Да ладно, - весело и беззаботно махнул Саша. - Хорошо то, что пришел, что жив и здоров. Давай, валяй, рассказывай, как жив и чем?
      - Ты бы нас хотя бы усадил на что-то, - беспокойно огляделся Павлуша. - Ты на чем спишь? Не на табуретке же?
      - На табуретке я пробовал, - серьезно ответил Саша. - на табуретке неудобно: когда сидя - жопа потом болит, а когда лежа пробуешь, никак в калачик не свернешься. Так что я сплю на столе! Поем, газетку переверну, и сплю себе на чистеньком. А присесть - это не проблема! Это мы вам мигом устроим, если вы постоять в коленках слабоваты.
      Саша легко встал, свернул газету, ничего с нее не снимая, и так и отнес ее в стенной шкаф, вместе с ужином, где и водрузил на полку, рядом со стопкой старых газет.
      На других полках мы заметили множество таких же банок, как и та, из которой только что поглощал "вискас" Саша. Многие из банок весьма внушительно раздулись.
      - Как ты до сих пор живой ходишь, когда такую гадость лопаешь?! возмутился Павлуша. - Разве же так можно?!
      - Павлуша! Родненький! Да я в этой стране до седых волос, пока они у меня были, в прессе работал: сам дерьмо ел, и других дерьмом кормил. Лично я наелся - на всю оставшуюся. А ты про какие-то кошачьи консервы говоришь! Да мы же, Павлуша, Советские люди, и наш бронепоезд...
      Он ловко уселся на край стола, и похлопал ладонью рядом с собой.
      - Усаживайтесь! Других сидячих мест предложить не могу, увы. Кроме, разве что, табуретки, да и то хромой. Что-то у вас довольно странная по составу делегация, а судя по свежей повязке на глазу, вы имеете какие-то неприятности. Я прав?
      - Перышкин, Перышкин, - грустно покачал головой Павлуша. - Ты же золотое перышко, и голова у тебя - золотая, все признавали. Пил бы ты, брат, хотя бы чуть поменьше, цены тебе не было бы.
      - Эти фразы мне, Павлуша, слишком хорошо знакомы и заучены наизусть. Но, как я понимаю, все перечисленные тобой мои достоинства, с которыми я вполне согласен, требуются вам сегодня в последнюю очередь. Так что, друг ты мой разлюбезный Павлуша, излагай подробно, чем я могу помочь, если, конечно, могу.
      - Дело, Саша, крайне серьезное, - вступил в разговор Арнольдик. Настолько серьезное, что уже пролилась кровь. Мы сами, кажется, до конца полностью не осмыслили в какую историю ввязались. В двух словах так: нам в руки попали бумаги, в которых, судя по всему, затрагиваются интересы и преступного мира, и самых верхов государственной власти. Мы получили документальное подтверждение слухам и легендам о том, что русская мафия это не миф, а самая суровая реальность. Это документальное подтверждение тотальной коррупции всего государственного аппарата: кто, кому, когда, сколько. Преступный мир, прокуратура, отделения милиции, суды, банки, налоговая полиция, МВД, ФСБ, Госдума, правительство, вот так вот.
      Арнольдик замолчал, аккуратно сев на табуретку и наблюдая за реакцией Саши.
      - Понятненько, - Перышкин почесал затылок. - А посмотреть на бумаги я могу? Или это - секрет?
      - Конечно же, можешь. К тебе и несли, чтобы посоветоваться, как быть дальше, как это обнародовать, к кому обратиться.
      Арнольдик протянул Саше четыре листка бумаги, скрепленных простой скрепкой.
      Перышкин бережно принял листочки, зачем-то осмотрел их со всех сторон, даже понюхал, затем углубился в чтение, задумчиво причмокивая губами...
      Закончив, он обвел всех гостей погрустневшими и посерьезневшими глазами и изрек:
      - Ну, братцы мои, такие забойные бумаги обычно отхватывают только вместе с руками, либо берут с боем. Рассказывайте.
      - А что, собственно, рассказывать? - недоумевая спросил Арнольдик.
      - Вот все и рассказывайте. Все, что произошло. С начала. Как на духу, и даже еще больше того.
      Следующие минут двадцать он слушал, покачиваясь на столе, что-то помечая в блокноте, непонятно откуда взявшемся у него в руках.
      - Значит так, насколько я понимаю обстановку, и насколько разбираюсь в подобных делах, вы все оказались под перекрестным огнем. Можете не сомневаться, за всеми вами уже началась Большая Охота. Вы - вне закона, которого нет, и вы в черном списке у бандитов. Вы уже имели возможности убедиться, что в этих играх расплачиваются кровью. Пока что вам просто фантастически, неправдоподобно везло. Но я думаю, что вы уже догадались, что победа будет далеко не за вами. Догадались, или нет? Или вы в казаки-разбойники играть собрались?
      - Саша, дорогой, мы же не на Марсе живем. Мы сами все знаем. Мы все взвесили и обо всем подумали. Мы уже убедились, что человеческая жизнь в нашей стране не стоит и копейки, которая сама по себе ничего не стоит. Так что времени на ненужные объяснения можешь не тратить, ты только подскажи нам, куда и к кому нам обратиться с этим.
      - Да, конечно! Счас! Чтобы я да сам, своими руками, отдал кому-то такой материал?! Да я готов прочесть это - и застрелиться! Во! Ничего себе сказанул? То-то! Надо будет запомнить, куда-нибудь вставлю потом. Ну-ка, Скворцов, пошарь в шкафу, куда я "вискас" прятал, там внизу телефонный аппарат валяется. Будь другом, достань мне его...
      Скворцов долго рылся на нижней полке стенного шкафа, для чего ему пришлось практически лечь на пол, пока среди кучи ветоши он не разыскал телефонный аппарат, укутанной как в кокон, в клубок паутины.
      Взяв этот аппарат двумя пальцами, он отнес его на стол Саше, который, как ни в чем ни бывало, вытер его об трусы, потом полез под стол, к чему-то там присоединил провод, посмотрел в окно, куда из комнаты был прокинут провод, уходящий куда-то в кроны деревьев.
      - Але! - заорал Саша в трубку, небрежно набрав номер. - Поклепкин?! Сукин ты сын! Почему это я ошибся? Я никогда не ошибаюсь. Неправильно набрал номер? Ну и что? Почему же я ошибся? Ах, ты не Поклепкин! Но все равно ты - сукин сын, раз так ругаешься!
      Он бросил трубку на рычаги, снова набрал номер, и опять заорал почти восторженно:
      - Это опять ты?! Здорово, сукин сын! - после чего тут же положил трубку и в недоумении пожал плечами. - Не узнал. Странно! Только минуту назад как познакомились, и вот уже не узнает. А я его хорошо помню, даже по голосу сразу узнал...
      Соединился Перышкин с нужным человеком с шестой попытки, перематерив попутно кучу телефонных абонентов.
      - Поклепкин?! Здорово, сукин сын! Как это так - не Поклепкин?! Опять?! Ах, Похлебкин! Да какой ты, к чертовой матери, Похлебкин, когда ты самый натуральный Поклепкин? Раз в газете работаешь, значит - Поклепкин. Да ладно, ладно, не обижайся, я шучу, сам такой же. Дело у меня к тебе есть. Да на фига мне деньги взаймы? А что - есть? Ну и чего тогда спрашиваешь? Стал бы я у тебя просить! Сперва отдать нужно? Отдавай! Ах, надо, чтобы я отдал?! Да я потому и не прошу у тебя взаймы, потому что и так должен. А если бы не был должен? Представляешь? Я тебе сколько должен? Во! Всего-то десять рублей! А если бы я занимал у тебя сегодня, это уже было бы тысяч сто! Представляешь, сколько ты на мне сэкономил?! Ладно, ладно, Тимофеич, я понимаю, что ты человек занятой, так что шутки в сторону. Ты помнишь, конечно, дело Холодова? Вот есть такой материал, только, клянусь, еще круче, в нем кроме армии всего полно. Например? От милиции до правительства. Вот тебе и да ну! Да, да, по полной программе. Да нет, мне-то что, не хочешь, не печатай. Да, конечно, я тебя понимаю. Нет проблем. Какие обиды?! Да что ты! Кстати, ты не подскажешь мне телефон Штучкина? Давно я из своей норы не вылезал, все телефоны позабыл. Почему у Штучкина плохая газета? Ну, тираж, возможно, и поменьше, чем у вас, но зато сенсаций побольше. Почему плохой главный редактор? Он ради такого материала на все пойдет. Конечно уверен! Ты думаешь, не на все? Не думаешь, а точно знаешь? Ну, я все же попробую, все-таки такой убойный материал. Что? Почему не пробовать? Нести прямо к тебе? Да брось ты! На фига тебе лишние неприятности? Да нет, нет. Бегу! Да, через полчаса у метро "Кропоткинская", у выхода на Гоголевский. На улице, конечно. У меня жетончика нет. Там и оговорим все. На какой будешь машине? Нормально живешь! Понял, буду. Ну, весь материал сразу не принесу, рискованно. Фрагмент из оригинала, а остальное - в копии. Пока. Что же я, идиот, что ли, по Москве с бомбой за пазухой бегать? Все, жду.
      Закончив разговор Саша вытер со лба пот.
      - Порядок? - спросил его, напряженно следивший за переговорами, Павлуша.
      - Спрашиваешь! - улыбнулся довольный Саша. - Побежали! Я тут забегу только рядышком, надо ксерокопии снять, чтобы у всех на всякий случай, были.
      Он рванулся к дверям, но почти уже на лестнице его остановил Павлуша.
      - Перышкин! Вернись! Ты что, так и побежишь по городу в "семейных"?
      Схватившись за голову, Саша вернулся и заскакал на одной ноге, натягивая джинсы...
      Вернулись они довольно быстро, в приподнятом настроении.
      - Все! - заорал с порога Павлуша. - Корабль спущен на воду! Завтра будет анонс в газете, для раскрутки, для скандала и для заварухи вокруг готовящейся публикации, а после анонса - полностью, в специальном выпуске!
      - Но ведь редактор тоже сильно рискует! - приподнялся на табуретке взволнованный Арнольдик.
      - Кто не рискует, тот не становится главным редактором! - весело и бесшабашно отреагировал Саша. - К тому же, главное - это опубликовать, когда материал опубликован, страшен уже не редактор, или автор, опасен уже сам материал.
      Потом добавил, посерьезнев:
      - У нас, журналистов, работа такая.
      Потом он раздал всем по экземпляру ксерокопии, а оригинал и копии для оставшихся ждать нас, он протянул Арнольдику.
      - Копии пускай у каждого будут, мало ли что. Надо бы было больше сделать, да некогда. А оригинал пускай будет у Арнольда Электроновича. Только вы его с собой не таскайте повсюду, спрячьте лучше в надежном месте. И, кстати, вас действительно ищут, и весьма активно. Вот его, Скворцова, портрет уже по телевидению вовсю показывают: милиционер маньяк, и все такое прочее. Вас, и супругу вашу, тоже демонстрировали, тоже ищут, вроде как ушедших из дома и не вернувшихся. Еще инвалида в коляске разыскивают, бывшего милиционера, вас, наверное, Гертрудий.
      - А меня, Федю и Васю? - поинтересовался Павлуша. - Нас еще не ищут?
      - Больше пока никого не показывали по телевидению, по крайней мере, так Похлебкин сказал. А у меня телевизора нет, сами видите.
      - Странно, - засомневался Арнольдик. - И Вася, и Павлуша, и Федя участвовали в нападении на квартиру с засадой. Мы все в розыске, а вас троих - нет. Странно... Тем более, что всех нас видели нос к носу шестеро оперативников.
      - Эх, мужики! Нашли вы чему удивляться. Сейчас такие игры начнутся голова закружится. Вам такое и не снилось, и в книжках вы про такое не читали. Это же - система! А с системой шутки плохи.
      - Какая система? - удивленно посмотрел на него Арнольдик. - В стране демократия, времена все же изменились.
      - В демократию от политбюро я как-то слабовато верю, - вздохнул Перышкин. - У нас в России вообще, если времена и меняются, то всегда не в лучшую сторону. Тоталитарное государство унавозило благодатную почву для бандитского государства: тотальная слежка, система осведомителей и доносов, двойная мораль, низкая образованность, это ли не микроклимат для выращивания сегодняшней чумы?
      - Саша, дружок, брось ты опять про политику! Мы про нее все в этих листочках прочитали. Пойдем лучше ко мне в гости! Отметим наши скромные успехи. Выпьем... малость. Ну? - Павлуша стоял перед коленкой Перышкина, задирая вверх голову.
      - А что, можно! - легко и весело согласился Перышкин. - "Вискас" брать с собой?
      - Свой "Вискас", дружок, ты уж, пожалуйста, если и будешь кушать, то без нас. Если Нинель Петровна, супруга Арнольда Электроновича увидит на столе эту банку с кошачьей мордой, боюсь, ей станет очень плохо, а потом, только значительно хуже, всем нам.
      - Подумаешь! Я пошутил просто. Стану я такой дефицит разбазаривать! Я дома их поем, консервы эти. Дома - и солома едома.
      - Вот и славно, собирайся тогда.
      - А что мне собираться? Голому собраться - только подпоясаться. А "вискас" вы зря не хотите попробовать. Вкуснятина! Особенно - "лакомые кусочки".
      - Вот ты без нас и лакомься, - не очень вежливо оборвал его Павлуша.
      Саша обиженно замолчал и зачем-то полез в стенной шкаф.
      В двери робко постучали. Все присутствующие в комнате настороженно замолчали и напряглись, в руках появилось оружие. Все замерли в ожидании.
      А за дверью кто-то покашлял, пошаркал, потом глубоко вздохнул, так что в комнате стало всем слышно, и еще раз робко постучал. После этого раздался воркующий, робкий голосок:
      - Товаааарищ Перуууушкин! Сашаааа! Откройтесь! Я вам привелаааа!
      Саша побледнел, лицо его перекосилось и он заметался по комнате, что-то разыскивая, делая всем присутствующим отчаянные знаки, чтобы никто не подавал голоса и все стояли тихо.
      - Где же ключ?! Где же ключ?! - кричал Саша отчаянным шепотом, рыская по пустым углам.
      Наконец он обнаружил искомое в стенном шкафу.
      - Вот он, ключик золотой! - вздохнул Саша с облегчением, вытаскивая из недр своего хранилища ценностей обрезок ржавой трубы.
      С этим обрезком он бросился к двери, чтобы подпереть ее изнутри и перекрыть доступ стучавшейся даме, но, увы, безнадежно опоздал.
      Дверь уже тихонечко открывалась, и в нее протискивалась круглая женская голова с большим носом, неряшливо причесанная, с рачьими выпученными глазами, одетая в темно-розовый в полоску халат, который, судя по его засаленности и лохматости на рукавах, достался ей в наследство от Плюшкина, из-под халата торчали пузырями старые тренировочные штаны.
      - А вы, Сашенька, оказывается, дома? - пропела голова. - А я вот вам привела...
      Саша в отчаянном броске попытался выдавить дверью, на которую навалился плечом, это существо обратно, на лестничную площадку, но маленькая носатая женщина уже просочилась целиком в комнату, пытаясь что-то втащить за собой.
      Это что-то волочилось по полу, и было удивительно похоже на грязный, только что побывавший в луже, плащ.
      Саша попытался прижать дверью хотя бы эту грязную тряпку, он навалился всем телом на дверь, и все же прищемил этот грязный плащ посередине, но тряпка, будучи прижатой, неожиданно тоненько и отчаянно запищала.
      Перепуганный Саша отскочил от двери, а вошедшая женщина птицей подлетела к пищащей тряпочке.
      - Осторожнее, Саша! Это же - Несчастный Человек! Неужели вы не видите?!
      - Опять?! - воскликнул Саша в безнадежной прострации и отчаянии, в изнеможении усаживаясь на пол.
      - А что такого, Саша? - удивилась женщина. - Вы его вымоете, высушите, немного почистите, подкормите "вискасом", и отпустите обратно, на волю...
      С этими словами женщина протащила плащ за рукав в угол и положила его там.
      Сама она встала рядом с ним, глядя умильно вниз, сложив коротенькие ручки на круглом животике, и склонив по-птичьи голову набок, словно у нее внезапно надломилась шея, и голова упала на плечо.
      Это была не кто иная, как легендарная Добрая Ниночка.
      Вы не знаете кто такая Добрая Ниночка?! Проще бы вам было признаться, что вы не знаете жизни!
      Вся Москва знает Добрую Ниночку, которая собирает валяющихся по всей столице пьяных, бомжей, всевозможных бездомных кошек и собак.
      Подобрав кого-то на улице, она тут же спешит с этим драгоценным грузом к ближайшим знакомым, чтобы наглядно продемонстрировать свою бесконечную доброту, а заодно и оставить на попечение знакомым бездомное или просто пьяное существо, не всегда, кстати, безобидное впоследствии.
      Но это - так. Пустяки. Издержки.
      К себе домой она пьяных и бездомных не таскала по той простой причине, что жила совершенно одна и оценить красоту и благородство ее поступка там было бы просто-напросто некому.
      Вот поэтому вся ее жизнь состояла из бесконечных прогулок по городу, упорному поиску Несчастных Людей и бездомных животных, и посещений старых знакомых.
      С каждым таким посещением количество старых знакомых тут же сокращалось ровно на количество посещений, но она, с упорством буравчика, находила все новых и новых знакомых, чтобы отводить им все новых и новых бездомных и грязных существ.
      Сама же она подбирала маленьких собачек и кошечек, отрывала им лапки, или хвостики, смотря по настроению, а потом всю ночь шила, шила, шила, и всю ночь плакала, плакала, плакала...
      Вот эта вот самая легендарная Добрая Ниночка стояла в комнате Саши и смотрела своими добрыми-добрыми глазками с мягкой укоризной, проникая в наши черствые души.
      Она еще раз наклонилась, поправила заботливо полу плаща у Несчастного Человека на полу, и заявила, вздохнув и потупившись:
      - Ну, я побегу. У меня внизу еще двое лежат, ждут, - она вздохнула еще раз. - Несчастные Люди! Надо разнести поскорее.
      И она выскользнула за дверь, как маленький обмылок из мокрой руки.
      - Во, зараза какая! - помотал головой Саша. - Что теперь с этим алкашом делать? Она в прошлый раз притащила вот такого же, а у него, как малость прочухался, глюки начались, горячка. Так он, бедолага, всю ночь на мне тараканов ловил. Жуть! - Саша зябко передернул плечами.
      - Да оставь ты его, Саша! - махнул рукой неунывающий Павлуша. - Пульс у него в порядке, я посмотрел, жить будет, так что пойдем ко мне, посидим, Еды человеческой покушаем, а тут, глядишь, это чудо в перьях прочухается. Что тебе около него сидеть? Украсть у тебя, кроме "вискаса" твоего драгоценного, нечего. Но я думаю, что когда это создание прочухается, его будет интересовать не еда, а питье. Пойдем! Он ничего не найдет выпить и самоустранится с твоей жилплощади на поиски похмелки.
      - И то правда! - решился Саша. - Пошли!
      И мы всей компанией отправились домой к Павлуше.
      Глава седьмая
      По длинным коридорам приемной печально известного здания на Лубянке, спешил легким широким шагом человек в штатском, но с прямой спиной и безукоризненной военной выправкой.
      Он зашел в один из многочисленных кабинетов, бегло осмотрелся в приемной, в которой отсутствовал секретарь, постучался костяшками пальцев в двери кабинета и вошел, не дожидаясь ответа, оказавшись в огромном зале с мягким ковром на полу, с длинным рядом стульев с высокими прямыми спинками вдоль стен. В торце кабинета величественно покоился массивный письменный стол, на полированной поверхности которого не лежало ни одной бумажки. Единственным украшением стола был простой перекидной календарь. К этому столу, ножкой буквы "Т" примыкал ряд столов, накрытых зеленым сукном.
      Хозяина кабинета за столом не было, большое кожаное кресло пустовало, а сам он стоял возле широкого, почти во всю стену, окна, и смотрел куда-то вниз, на улицу.
      - Товарищ генерал... - начал было, вытянувшись у входа, вошедший.
      Хозяин кабинета нетерпеливым жестом остановил его:
      - Прекрати, Иван Ильич, кроме нас никого нет, так что будь попроще...
      Он сам первый пошел навстречу гостю.
      - Ну, здорово, Иван Ильич, здорово! - энергично затряс он его руку.
      - Здравия желаю, Сергей Ильич, - сдержанно, но дружелюбно, улыбнулся вошедший.
      - Садись, Ваня, рассказывай, что там у вас случилось, чем так взволнованны аналитики? - хозяин жестом пригласил гостя к журнальному столику в углу возле окна, рядом с которым стояли два низких кресла.
      На самом столике лежали несколько пачек сигарет, стояла большая, размером с колесо детского велосипеда, пепельница и несколько бутылок с минеральной водой и фруктовыми соками, рядом с которыми на маленьком изящном подносе лежало несколько открывалок и стояло два высоких стакана.
      - Давай, брат, угощайся, - предложил хозяин, дождавшись пока гость устроится в кресле, сам закурив длинную, черную сигарету.
      Гость слегка поморщился, отгоняя от лица табачный дым, который был ему явно неприятен.
      - Когда ты, наконец, избавишься от этой дурацкой привычки? проворчал он, хмурясь.
      - А вот как найду себе более спокойную работенку, так сразу же и брошу, - широко улыбнулся хозяин кабинета. - Ну, работа у нас с тобой, положим, одинаковая, зарплату в одной кассе получаем.
      - Вот это ты не скажи, брат! Ведомство у нас одно, это - да, а вот по поводу работы позволь с тобой не согласиться. Тут ты, брат, не прав.
      - Ладно, Сергей Ильич, пускай будет по-твоему. Нет у меня сегодня настроения с тобой пикироваться.
      - С чего бы это у тебя настроение пропало? Кто же тебе его так подпортил? Кто посмел?
      - Ничего, сейчас и у тебя твое не в меру игривое настроение подпортится, - многообещающе, и даже несколько злорадно, пообещал гость, доставая из папочки лист бумаги. - Вот, почитай, что наша служба выловила из редакционного компьютера одной нашей не в меру популярной московской газеты. Почитай, почитай, какой сюрприз готовит нам в ближайшем номере главный редактор. Полюбопытствуй.
      - Ну что же, давай почитаем. Только что это ты так расстроен и даже почти напуган? Не понимаю. Подумаешь, кого-то из чиновников зацепили. Ну и что? Ну и хрен с ними. У журналистов свой хлеб, у нас - свой, у политиков свой. Выловили компромат на кого-то из шишек, так ему, сукину сыну, и надо: не умеешь воровать - не берись!
      Он со вкусом затянулся сигаретой, нарочито не спеша стал читать протянутые ему братом бумаги, искоса поглядывая на слишком серьезно настроенного Ивана Ильича.
      - Что-то ты, брат, излишне разнервничался. Неужели все действительно настолько серьезно?
      Его собеседник даже ладонями по подлокотникам кресла шлепнул.
      - Да прочитай же ты, наконец! Тогда и скажешь сам: настолько или не настолько!
      Генерал придвинул к себе бумаги.
      - Читаю, читаю.
      И уже со всей серьезностью углубился в документ.
      - Это не фальшивка? - спросил он резко, прочитав бумагу до конца, и даже перечитав еще раз некоторые места.
      - Исключено. Во первых, частично эти сведения полностью подтверждаются нашими экспертами. Во вторых, мы здесь, в порядке проверки, проанализировали на взаимосвязь все мало-мальски заметные события и происшествия по городу за последние трое суток...
      - Прочему не за неделю, или месяц?
      - Мы решили, что такую бумагу, каким бы путем она ни была добыта, кто же станет держать дольше? Руки сожжет до самых пяток. Если только кто-то сам эту бумагу не изготовил...
      - А вы, аналитики, все же допускаете такую возможность, - оживился генерал.
      - Мы допускаем любые возможности, потому мы и аналитики, что просчитываем множественные варианты, но не обольщайся напрасно. Увы, бумага - серьезнейшая. И даже более чем. Мы, кажется, установили, откуда она ушла. Что и дало нам повод для беспокойства. На первый взгляд в том, как она выплыла, эта бумажка, полным-полно несуразиц, несообразностей и просто чертовщины какой-то, но в том-то и дело, что наши коллеги из уголовного розыска не сумели увязать одно с другим, а нам это удалось. И вот что у нас получилось...
      И он в подробностях и деталях пересказал брату об известных уже нам с вами событиях, конечно, не так изящно и подробно, как я вам, но вполне доступно.
      Иван Ильич поведал брату о пожаре, о бойне на новой квартире Беленьких, о том, что расследование этого дела поручено "важняку" Капустину, а он мужик крайне вредный и въедливый. Рассказал он и об аресте Платона и Паленого, из рук которых, или их подручных, уплыла эта бумага, по предварительным данным аналитиков, ничто иное, как бухгалтерский баланс воровского общака, вернее, его самая опасная для огласки часть: расходная, в которой подробно указывается кому и какие взятки платит воровская верхушка. Страшнее утечки этой информации и придумать нельзя.
      Генерал сидел, откинувшись на спинку кресла, хмурился и мрачнел. Выслушав внимательно брата, подошел к рабочему столу, нажал кнопку селектора и приказал:
      - Срочно отыщите и пришлите ко мне полковника Хватова. Срочно!
      Он отключил селектор, но остался стоять возле большого стола.
      - Да, братишка, серьезное дело ты откопал. Недооценивал я твои компьютеры, недооценивал, признаюсь. Так, глядишь, еще немного, и меня на вторые роли затолкаешь.
      - А на фига оно мне сдалось? - беспечно усмехнулся брат. - Мое дело найти нужную информацию, взломать защиту, прослушать, выудить, достать, и положить на стол начальству. А вот твое дело - принимать решение. Мне это занятие не по душе. Я лучше в свободное время по сети в игрушки погоняю.
      - Когда ты только взрослеть будешь? - прищурился на него хозяин кабинета.
      Он хотел еще что-то добавить, но в двери кабинета постучались, и он сделал знак брату открыть двери.
      На пороге стоял маленький щуплый военный в форме полковника, но без фуражки. Он молча подал руку открывшему двери Ивану Ильичу и вытянулся перед хозяином кабинета.
      - Товарищ генерал! - доложил он. - Полковник Хватов по вашему приказанию прибыл!
      - Вольно, полковник, вольно. Давай без формальностей, дело тут наисерьезнейшее. Потребуется несколько твоих спецгрупп. Ты садись к столику с Иваном Ильичем, он тебя пока просветит в деталях, которые на сей час нам известны, а я кое-что пока сформулирую.
      Он сел перед большим письменным столом, достал из ящика бумагу и карандаш, и принялся что-то строчить, быстро отбрасывая исписанные листы в сторону.
      Его брат и полковник Хватов присели у журнального столика и тихо беседовали, оживленно жестикулируя...
      Генерал закончил писать, отложил листочки в сторону и вопросительно посмотрел на беседующих.
      - Ну как, все ясно?
      - В общих чертах - да, товарищ генерал, - осторожно, но уверенно, ответил озабоченный полковник Хватов.
      - Это хорошо, тогда слушай установку: на Паленого есть какие-то вещдоки, он должен сегодня же вечером скоропостижно скончаться от сердечного приступа, или еще от чего. Сами посмотрите там по его медицинской карте, от чего он сам склонен умереть, от того его и умрите. Детали и исполнение - это ваша прерогатива. Далее: Платон должен уже утром выйти на свободу. Под залог, за отсутствием улик, как вы его освободите, опять же, ваше дело. Нечего ему в тюрьме отсиживаться, пускай бумаги ищет, землю роет. Организуйте отстранение от дел Капустина и всей его бригады. Полностью! Там, я думаю, причины найти будет легко: их разоружили во время нахождения в засаде, у них утеряно оружие, словом, вполне достаточно для отстранения от дел и для служебного расследования. Если Капустин не угомонится, а он может, он настырный, тогда - ликвидируйте его. На главного редактора организуйте бандитский налет, потрясите - кто передал ему бумагу, у кого оригинал. Не церемониться ни с кем. Как только оригинал бумаги будет у вас в руках - отбой. Копии ничего для нас не значат. С копиями пускай делают что хотят, хоть весь город обклеят. Копия - это всегда только копия. И еще вот что, организуйте параллельно поиск этого безумного старика Беленького, Скворцова, Дуракова, словом всей этой идиотской компании. Потрясите сотрудников газеты, если редактор упрется: кто ему звонил, с кем он встречался, сами знаете что и как. Любые сведения должны незамедлительно попадать ко мне и одновременно - в аналитический отдел. Все работают по сигналу номер один. Казарменное положение до конца операции. Через тридцать минут ознакомите меня с планом операции. Все, товарищи, свободны. Приступайте.
      Оба его собеседника вскочили и вытянулись:
      - Есть приступать! - твердо отчеканили они хором, развернулись и вышли.
      Оба почти бегом разошлись в разные стороны по коридору, каждый в свой отдел.
      Генерал сидел в задумчивости, потом потянулся к телефонному аппарату правительственной связи.
      - Товарищ министр? Что? Позвонить попозже? Не могу попозже, - дернув щекой жестко отреагировал он. - Дело безотлагательное. Ну и что? Отложите на пять минут совещание, сделайте перерыв. Дело государственной важности и в некоторой степени касается вас лично. Даже и не в некоторой, а скорее всего - напрямую и непосредственно. Хорошо. Жду. Не кладу трубку.
      Около минуты он стоял, прижав трубку плечом к уху и что-то задумчиво чертил на аккуратно нарезанных квадратных листках бумаги, лежавших перед ним стопкой.
      - Слушаю, товарищ министр. Докладываю...
      Он коротко и сжато доложил об утечке информации в прессу. Об утечке, которая грозила обернуться не просто грандиозным скандалом, а буквально вздыбить всю страну и вызвать необратимые негативные процессы.
      - Что требуется от вас лично? - переспросил он в конце беседы, отвечая на вопрос министра. - Связаться со штабом ВДВ и с министром обороны. Я считаю, что возможно, может потребоваться полномасштабная войсковая операция. Далее, дать команду о проведении операции "Сигнал". Немедленно! Москва должна быть перекрыта. Кроме этого требуется проведение операций по тотальному прочесыванию и масштабные розыскные действия. Да, это поможет. С ГРУ я сам свяжусь, у нас хорошие контакты...
      Министр внутренних дел длинно и замысловато выругался и положил трубку на аппарат.
      - Что-то случилось? - брезгливо поморщившись спросил его сидевший напротив полковник генерального штаба.
      - Что случилось?! - и вместо ожидаемого ответа министр еще более длинно и виртуозно выругался.
      - Вы, товарищ, министр, все же на службе, и не в казарме, а в министерстве внутренних дел, - не удержался от замечания полковник.
      - Да тут такие дела завернулись, что если узнаешь, ты еще не так ругаться будешь! - отмахнулся от него министр. - Сейчас вот твоему министру звонить буду, и когда он начнет матюгаться, я тебе трубку передам, вот ему ты свои замечания по этому поводу и выскажешь.
      - Да что случилось?!
      - Да погоди ты! - поморщился как от зубной боли министр.
      Он нажал на столе кнопку и в дверях вырос молодой капитан.
      - Немедленно передать по всем средствам связи: совещание откладывается. Немедленно начать в Москве операцию "Сигнал", задействовать все возможные подразделения милиции и внутренних войск. Казарменное положение. Вызвать дополнительно отряды милиции из Тулы, Рязани, Владимира. Пакет оперативных данных для розыска будет доставлен нарочным с Лубянки с минуту на минуту. Срочно размножить и обеспечить весь личный состав. Не забудьте, что операция "Сигнал" проводится круглосуточно и подразумевает казарменное положение. Выполняйте!
      Капитан молча повернулся и вышел.
      - Ну-ка, - напрягся полковник из генштаба. - Дело, кажется, нешуточное. Давай, рассказывай, что за паника, по какому случаю? Что произошло?
      - Да, мать-перемать! - горестно всплеснул руками министр. - Все с твоей легкой руки: бери, да бери, деньги не пахнут! Вот и набрались. Полные карманы дерьма, да и с головой можно запросто в дерьмо это нырнуть.
      - Да расскажи ты толком, что ли! - рассердился встревоженный полковник.
      Министр кратко изложил ему причину своего панического настроения, пересказав звонок генерала ФСБ.
      - Вот так-то, дружок, - злорадно подытожил он, когда генштабист после его рассказа длинно выругался. - А то мне замечания делает! Не ругайся, не ругайся...
      - Ладно тебе. Надо моему министру звонить, армию подключить нужно. В Москве без армии никого ты не найдешь, просто людей не хватит.
      Министр уже снял трубку.
      - Товарищ министр обороны? Как это так - нет его?! С тобой говорит министр внутренних дел! У меня государственной важности дело... Да ты что?! Как так - на даче?! Ну, брат, дела! - министр в сердцах грохнул трубкой по аппарату. - Тут вопрос о жизни и смерти, гражданская война на пороге, а министр обороны еще с дачи не соизволил приехать! Скотина!
      - Да прекрати ты ругаться! - рассердился полковник. - Толку мало, только сотрясение воздухов. Дай-ка мне аппарат, я, кажется, знаю, что надо делать.
      Министр развернул один из аппаратов спецсвязи к собеседнику, и тот быстро набрал номер.
      - Чумаков? Где Хозяин? Как не может? Нет, брат, ждать я не буду. Ты как хочешь, а давай, приводи его в чувства. Я знаю, что говорю! А вот ты, если не хочешь, чтобы тебя отправили в запас без пенсии, через пять минут поставишь мне его на ноги и приведешь в чувства. Как? А вот это уже твое дело. Как напоили, так и в порядок приводите. Ну, потрите там нашатырем виски и за ушами, лед ему насыпьте во все места, куда запихнете. Словом, делайте что хотите, но чтобы через пять минут он был на связи. Нет, перезванивать никуда не нужно. Я буду ждать. Ничего, я терпеливый. И ты учти, Чумаков, время пошло!
      Он прижал трубку, беззвучно матерясь губами. Через несколько минут он вздрогнул и заорал в трубку.
      - Слушаю я, слушаю! Что?! Так давай, мать твою. Товарищ министр? Это не вашу мать, это... Так точно... Разрешите...
      Полковник бледнел, пытаясь вставить хотя бы слово, но с другого конца провода непрерывным потоком текла такая брань, что полковник не успевал пот со лба вытирать.
      Министр внутренних дел сочувственно посмотрел на него и протянул руку.
      - Дай-ка я поговорю.
      Взял трубку, криво улыбаясь послушал молча и выдал встречный залп отборной матерщины.
      - Ну, министр обороны, трам-тарам-трам-тамный. Прочухался?! Нет, это не полковник. Это министр внутренних дел с тобой разговаривает. Ты что, желаешь, чтобы я Большому Папе доложил, в каком ты виде с раннего утра? Ты что же, сукин ты сын, делаешь?! Тебя же сколько раз предупреждали! Тебе что - выходных мало?! Да что мне тебя слушать?! Наслушался уже! Теперь ты меня слушай. Тут все ведомства на ушах стоят, а он пьяный в дым валяется. Значит так, объясняться ты потом будешь. Слушай, что я тебе говорить буду, да внимательно слушай, запоминай, или записывай, не перепутай чего. Ты и трезвый-то - дурак дураком, а уж по пьяни и подавно. Не фрякай там, не фрякай, скотина! Министр обороны великой державы валяется вусмерть пьяный на даче, да еще до такой степени, что его сразу и поднять не могут. А если - война?! Значит так: немедленно отдаешь приказ о выделении для патрулирования и для обеспечения поддержки операции "Сигнал" в Москве, проводящейся с целью выявления группы особо опасных террористов. Кстати, выдели все расположенные близко воинские части: десантников из Тулы и Рязани, Кантемировцев, части Московского гарнизона. В войсках объяви готовность номер раз. Что? Да, да. Даже так. Вот именно. Не исключена возможность того, что придется объявлять военное положение. Возможно, брать власть. А мне она нужна?! Мне она тоже не нужна, а что делать?! Ситуация такая, что в любой момент все может выйти из-под контроля. Что может выйти из-под контроля? Все! Все как есть Государство Российское! Вот вывалит Его Величество Народ на улицы, тогда знаешь что будет?! Не знаешь? Пушкина надо было хотя бы в школе читать. Он про нас все написал. Ладно, хватит болтать, и ты все равно тупой. Делай все, что я тебе сказал. Ты запомнил? Ты что вправду записал?! Ну, тупой!
      Он яростно бросил трубку и даже ругаться не стал, просто вздохнул:
      - Сажают, понимаешь, в такие кресла выскочек. Ну какой он министр?! Его потолок - командир полка. Ему же даже армией не довелось командовать, а ему - все вооруженные силы! Будьте любезны - командуйте. Не угодно ли порулить? Тьфу! Ну, сориентировался во время переворота правильно, можно сказать даже героизм проявил в известной степени. Ну, наградили бы его по-царски: дали бы шубу там, дачу, квартиру, денег, ну что еще? Ну, увешай ты его наградами до самого пупка. Но зачем же над армией издеваться?!
      - Ладно, забудь. Сейчас дело делать надо. Поеду-ка я, пожалуй, в думу.
      - К этим-то пустомелям зачем?
      - У них тоже свой большой интерес есть поскорее это дело прикрыть. Потом у них средства, связи. Ты будто не знаешь, кто у многих из них в помощниках числится. Через одного - бандиты. Вот пускай господа депутаты тоже отрабатывают. А что, нам одним потеть? Все брали, все в этих списках есть, так что пускай сами тоже свою задницу из огня вытаскивают.
      - Ну, допустим, но что ты им скажешь?
      - Что я им скажу?...
      - Господа коммунисты, социал-демократы, либералы и просто демократы, - обращаясь к группе респектабельных руководителей фракций, говорил час спустя полковник генштаба уеденившись с ними в одном из кабинетов Думы. - Я собрал здесь представителей всех фракций не для политических дебатов. Сегодня мы должны совместными усилиями решить проблему безопасности вашей, нашей, и всего НАШЕГО государства. Что нам всем, и вам в частности, угрожает, я, кажется, достаточно хорошо и вразумительно пояснил. Вы сами должны понимать, что если в прессу попадут распечатки отчислений из бандитской кассы аппарату и вам, лоббирующим их интересы...
      Один из сидевших в кабинете возмущенно встал и привычно замитинговал:
      - Мы, коммунисты, не желаем слушать подобные обвинения в свой адрес...
      - Вы не слушаете обвинения, - пристукнул костяшками пальцев по столу полковник, сидевший перед представителями Думы в штатском костюме. - Вы слушаете факты. А завтра вся страна прочитает в газетах точную цифру: когда и сколько кому выдано. Кстати, если кому-то очень интересно, могу сообщить, что нашим службам это тоже хорошо известно. Так что мне глубоко наплевать на то, что вы будете здесь говорить в свое оправдание. Мне интересно, что вы скажете, когда не вы поведете народ на площади, а он вас туда выведет. Я сейчас уйду, мои помощники раздадут пакеты с оперативной информацией, а ваше дело решать, какие вы сможете принять меры.
      Он встал и стремительно вышел, не обращая внимания на выкрики и не отвечая на вопросы.
      Не успела закрыться за ним дверь, как вошли четверо молчаливых военных, положили на стол кейсы, прикрепленные наручниками к запястьям, отстегнули эти наручники и молча выгрузили на стол опечатанные пакеты, разложив их перед каждым из сидевших в кабинете.
      Проделав это, они молча закрыли чемоданчики, лихо откозыряли и ушли, так и не проронив за все время ни звука. Ушли, затылок в затылок.
      Функционеры, стараясь не смотреть друг на друга, распихали пакеты по карманам, в которые они упрямо не желали помещаться, по портфелям и просто по цветастым пластиковым сумкам-пакетам. Управившись, они тут же торопливо выходили из кабинета, ни с кем не прощаясь, и ни на кого не глядя.
      А буквально через несколько минут Думу было просто не узнать: по только что пустынным коридорам взад и вперед сновали люди с радиотелефонами. Хлопали двери кабинетов, беспрерывно входили и выходили люди.
      Заседание нижней палаты оказалось скомкано, большинство вопросов остались нерешенными и были перенесены на следующее заседание.
      К подъезду здания непрерывным потоком подъезжали и отъезжали машины. Вскоре в здании не осталось почти никого, кроме охраны и мелких групп в каждой фракции, оставленных для связи.
      Глава восьмая
      В самом городе, в каждом отделении милиции кипел муравейник. Прибегали и приезжали срочно вызванные, свободные от дежурств, сотрудники, получали задания и выходили, или выезжали на дежурство по городу.
      Приводили и выводили задержанных: по одному и целыми группами. Приводили бомжей, просто подозрительных личностей, похожих на разыскиваемых по ориентировкам, людей без документов, или с просроченными паспортами, без прописки, задержанных по ошибке, или вообще непонятно по какой причине и надобности.
      По всему городу велось усиленное патрулирование, по подвалам и чердакам носились оперативные группы с собаками. Все отделения были забиты задержанными, которых быстро проверяли, и кого-то просто выталкивали на улицу, а кого-то оставляли для дальнейшей проверки, потому что проверить сразу такую массу людей было просто физически невозможно, как бы оперативно не работала милиция.
      В камерах стояли, даже сесть было невозможно. В некоторых отделениях, огороженных высокими заборами, стали сажать задержанных прямо на землю во дворе, благо было тепло.
      На вокзалах, в аэропортах, в метро, появились милицейские наряды, военные патрули и курсанты, проходившие по вагонам, челноками сновавшие по залам ожидания.
      А по дорогам, ведущим к Москве, пылили старенькие автобусы с отрядами владимирской, рязанской тульской милиции, которые обгоняли потоки машин, заставляя их испуганно жаться к обочинам обдавая пылью. А их, в свою очередь, обгоняли бэтээры и бээмпэшки десантных войск, с эмблемами на бортах, спешившие скорее, скорее, скорее в Москву, подгоняемые по дороге приказами и бранью начальства...
      Москва кипела.
      А в следственном изоляторе номер один, в просторечии именуемом Бутыркой, царила вялая, тягучая тишина. Некоторое оживление в этот затхлый, пропавший карболкой, потом и страхом ожидания мир тюремных камер, изнывающих от духоты и безделья, привнесла группа людей в мятых, грязно-белых халатах, которая ходила по камерам и делала заключенным под стражу прививки.
      В одной из общих камер было набито народа человек сто-сто десять, вместо положенных шестнадцати.
      Войдя в эту камеру, медики устало и равнодушно принялись делать свое привычное дело. Заключенные подходили по одному, обнажали плечо, и получив укол, отходили.
      Санитары работали быстро, не особо церемонясь, вскоре остались только двое у окна, где на почетном месте, один из немногих в камере, лежал на койке Паленый, а рядом с ним, в ногах, пристроился мордоворот, которого задержали вместе с ним.
      - А ну-ка, иди сюда, - позвал санитар мордоворота, поманив его пальцем.
      Верзила вопросительно посмотрел на Паленого, но тот равнодушно отвернулся к стене, предоставив соратнику самому решать свои проблемы. Мордоворот на секунду задумался, потом все же вразвалочку подошел к санитарам.
      - Дай-ка я, - тихо сказал один из пришедших санитаров, отстраняя делавшего до этого инъекции, и забирая решительно шприц.
      - Ну, давай, подставляй плечо, - обратился он к верзиле, доставая ампулу из кармана халата.
      Он отломал стеклянный кончик ампулы и погрузил иглу шприца в прозрачную жидкость.
      - А чего это колют? - спросил мордоворот, боязливо косясь на шприц.
      - Отравить тебя хочу, - усмехнулся санитар, ловко всадив шприц в плечо. - Следующий давай! Да поскорее, вас тут вон сколько.
      - Мне не надо, - тихо сказал Паленый, стараясь не открывать рот. Если тебе за это деньги платят, ты сам ко мне и топай.
      - Ничего, - зло дернул щекой санитар. - Я могу и сам подойти, если ты не встанешь.
      Паленый не встал, и санитар действительно подошел к нему и сделал укол. Паленый даже не привстал.
      Санитары закончили и ушли дальше.
      - Что за новости? Никогда раньше прививки в камерах не кололи, всегда на больничке, - удивлялся Паленый, потирая плечо, рассерженный санитар с ним не церемонился. - И вообще, раньше предварительно задержанных по подозрению в убийстве держали в одиночках, на худой конец, хотя бы врозь. Ну, времена пошли, ну, дела творятся...
      А в это же время его напарник Платон валялся на койке в одиночке. В камере, как и во всей тюрьме, было тепло и душно, и поэтому случаю лежал он без брюк и рубашки, в трусах и в майке. Лицо его было черным от нанесенных ему при задержании побоев, и он накрыл его мокрым полотенцем.
      Дверь в камеру открылась и выросший на пороге вертухай скомандовал равнодушно:
      - С вещами на выход, быстро!
      Платон не стал ничего спрашивать у него, по опыту зная, что это все равно бесполезно. Он торопливо собрался, и через полчаса стоял перед проходной, но уже со стороны воли.
      - Эй, Платон, садись - подвезем! - услышал он незнакомый голос.
      Платон повернулся и увидел через дорогу новенькую, вишневого цвета "девятку", из окошка которой ему дружелюбно улыбался молодой человек.
      Платон постарался рассмотреть, кто же еще сидит в машине, но за тонированными стеклами никого не разглядел. Посмотрел на номера и даже присвистнул.
      - Ты, мужик, не ошибся? Я по вашему ведомству вроде как не прохожу.
      - Это только вроде как, Платон, - возразил ему пожилой мужчина, выглянув из другого окошка, опустив стекло. - Ты давай, садись, шутки шутить в уголовке будешь, а с нами шутки не шутят, не советую, с нами нужно вежливо и культурно, на "вы". Понял?
      Дверца в машине приоткрылась, приглашая Платона, тот вздохнул и нырнул в салон, на заднее сиденье, где оказался рядом с молчаливым и угрюмым здоровяком.
      Пожилой, пересевший на переднее сиденье, повернулся к Платону и глядя ему прямо в глаза, заговорил сходу, без предисловий.
      - У вас, придурки, увели бумагу. Какую бумагу, сам знаешь. А вот знаешь ли ты, что за такие потери положено отвечать?
      Платон, услышав про бумагу, дернулся к двери, но его удержала за колено тяжелая рука молчаливого соседа. Колено словно горячими щипцами схватили.
      - Ой, суки, больно! - вскрикнул Платон.
      И тут же получил удар все от того же молчаливого здоровяка. Голова у Платона дернулась, и он взвыл, тем более, что удар пришелся по осколкам зубов, и без того вызывавших острую боль, и он заскулил от бессильной ярости и унижения, столь для него непривычного.
      - Ты, Платон, сиди - и не дергайся. Это тебе не на Петровке выкаблучиваться. Мы таких, как ты, об колено пополам ломаем только так. И слушай мое к тебе слово: срок даю на все про все - сутки. Или находишь бумаги, или дальше ты не живешь. Бежать и прятаться - бесполезно. Найдем. Да и не дадим мы тебе убежать. Понял? Ну, то-то. И пшел вон из машины воняет.
      Дверца со стороны Платона открылась, вроде как сама собой, и он почти вылетел из салона на тротуар, бесцеремонно выпихнутый мощной рукой.
      - Сегодня вечером обязательно посмотри "Времечко", там для тебя будет кое-что интересное, - хохотнул ему вслед пожилой.
      Машина фыркнула мотором и умчалась.
      Платон стоял ошарашенный. Давно у него не было таких потрясений. Он, опытный вор в законе, не мог не понимать, что это предупреждение абсолютно серьезно.
      Платон лихорадочно пытался найти выход:
      - Надо срочно ехать на хату и поднимать братву на поиски. Где же Паленый? Куда он делся? Если отпустили меня, и его тоже должны были выкинуть. Где же он, неужели слинял? - мучался сомнениями Платон...
      А Паленый сидел все у того же окна, которое было высоко под потолком и я ростно курил, стараясь заглушить боль в разбитых деснах.
      - Дай потянуть, Паленый, - протянул за бычком лапу мордоворот.
      Паленый зло посмотрел на него, но все же окурок протянул.
      Мордоворот блаженно затянулся, закатил от удовольствия глаза и... сполз с нар. Изо рта у него пошла пена, ноги и руки задергались, заколотили по полу...
      В камере началась легкая суматоха. Опытные заключенные раздвинулись по стенам, чтобы обеспечить упавшему доступ воздуха, кто-то попробовал делать искусственное дыханье, кто-то колотил в двери, с воплями:
      - Врача! Врача! Человеку плохо!
      Врач появился минут через десять, когда он уже мог и не появляться.
      Камера бушевала и неистовствовала от ярости:
      - Это уже восьмой за месяц в камере дохнет!
      - Почему врач так долго шел?! Где он шлялся?!
      - Мы что, скоты?!
      - Разве же можно столько народа в одной камере держать?!
      - Красный крест сюда давай!
      - Есть в этой стране закон и справедливость?!
      - Даешь прогулку! Даешь кондиционер!
      В камеру вошли, не обращая внимания на крики и ропот, двое с носилками, в сопровождении вертухаев с дубинками, положили тело на носилки, накрыли серой простыней и унесли.
      Камера погудела, поорала, выпустила пар и затихла.
      А что было зря шуметь? Умер уже восьмой только за этот месяц, который еще не закончился, но ни протесты, ни бесчисленные и бесконечные жалобы, не принесли пользы и каких либо изменений в лучшую сторону.
      Тем более, что сегодня умер вообще не старожил камеры, а новичок, да и не авторитет, так что особых возмущений и не было. Пошумели, сколько положено, выпустили пар да и притихли, вернувшись к обыденной камерной жизни.
      Паленый, взбудораженный случившимся, сидел на нарах, и никак не мог осознать случившееся. Он-то хорошо знал, что никакой это не сердечный приступ, что никакой сердечной недостаточностью этот, так внезапно скончавшийся бугай, не страдал.
      Но Паленому напели на уши, что это уже восьмой случай в камере, а по тюрьме и вовсе со счета сбились, едва не каждый день жмуриков из камер выносят. И еще ему напели, что чаще всего умирают именно такие бугаи, не привыкшие вести пассивный образ жизни и требующие много кислорода...
      Паленый скоро успокоился и даже слегка задремал, не подозревая, что этой же ночью, вернее, поздним вечером, сам умрет почти от такого же приступа.
      Пока же он только раскачивался в полудреме, как китайский божок, да изредка почесывал место прививки...
      Глава девятая
      Саша Перышкин, отвыкший от обилия вкусной еды, да к тому же под шумок принял основательную дозу спиртного. Павлуша, заметив это, сообразил, что возлияния для Саши необходимо жестко регламентировать, но было уже поздно. Саша тихо и мирно дремал, стараясь держать глазки открытыми и с готовностью улыбался всем, даже абажуру, раскачиваясь на стуле, грозя сверзиться с него в любой момент.
      Наконец Павлуша не выдержал этого зрелища и попросил Федю проводить Перышкина поспать.
      Федя послушно встал, подошел к Саше, бережно взял его на могучие руки и понес из комнаты. Саша блаженно зачмокал губами.
      - Федя, дай ребенку сисю! Не видишь - просит! - подал голос Вася.
      Нинель укоризненно постучала вилкой по столу, все посмеялись и застолье возобновилось, только уже без Саши Перышкина.
      - Ребята, мы же оставили квартиру Саши Перышкина незапертой и совершенно без присмотра! - вспомнил слегка пьяненький, но неизменно заботливый и хозяйственный, Скворцов.
      - Да кому она нужна, его пустая квартира? - отмахнулся Павлуша. - Там и брать-то нечего, да и кто полезет?
      - Всегда кто-то найдется пошарить на халяву в пустой квартире, буркнул упрямый Скворцов.
      - Нет, на эту квартиру охотников не найдется, - уверенно возразил Павлуша. - Да и брать там, действительно, кроме "вискаса", абсолютно нечего...
      Как же он ошибался!
      Именно в эти минуты дверь в Сашину квартиру, после того, как никто не отозвался на упорный и продолжительный стук, тихонько приоткрылась, и в нее просунулась голова Доброй Ниночки.
      - Сашшшаааа, - пропела голова сладким голосом. - Вы дома?
      Не услышав ответа, голова втянула за собой в квартиру все остававшееся до этого на площадке тело.
      Добрая Ниночка подошла к углу, в котором она накануне оставила Несчастного Человека, но его там не оказалось. Только на том месте, где его положили, осталась маленькая грязная лужица.
      Добрая Ниночка огляделась, подошла к стенному шкафу, открыла створки.
      При виде рядов частично вздувшихся банок с "вискасом", выстроившихся ровными рядами, как морские пехотинцы на параде, подвигала их, начав с верхней полки, заглядывая за банки, вытянувшись на цыпочки.
      Потом посмотрела на средней полочке. Нашла за банками лежащую бутылку темного стекла. Вытащила из нее пробку, наклонила бутылку, но оттуда ничего не вытекло. Ни капли.
      Тогда она принялась яростно трясти бутылку над полом двумя руками.
      Когда и после этого из бутылки ничего не появилось, она, рассердясь, хватанула ее об стенку.
      Брызнули во все стороны осколки, а на полу остался сидеть одурело мотающий головой Черт.
      Какой такой Черт? Обыкновенный Черт: с рогами и хвостом. Только очень маленький. Такой Черт живет в каждой винной бутылке. Называется этот Черт Бутылочный Черт.
      Он встал, и пошел, постукивая копытцами и прихрамывая, к дверям. В дверях он обернулся, и с чувством сказал:
      - Сука ты, а не Добрая Ниночка... - и, прихрамывая, вышел прямо сквозь двери, не отпирая.
      - Во, гад хвостатый! - едва перевела дух Добрая Ниночка.
      И продолжила свои методические поиски, выдававшие большой опыт и практику в этом деле.
      Вот так, дотошно перебирая все в шкафу, она добралась до тщательно запрятанной Сашей копии разыскиваемого по всей Москве документа.
      Добрая Ниночка, часто шмыгая носом от возбуждения, прочла эту бумагу, и полезла под стол за телефоном, оставленным безалаберным Сашей.
      - Справочная? Дайте мне срочно телефон Ка Ге Бе. Да, да, Ка Ге Бе... Как это так - нет такой организации?! Ка Ге Бе есть, был и будет всегда! Сама дура! Ой, извини, девушка! Это звонит до вас человек, очень добрый человек, он очень хочет помочь Родине. Ах, милая, вам этого не понять! Не может не быть Ка Ге Бе! Я-то знаю, в какое время живу. А ты, дура крашеная, что ты о времени знаешь?! Откуда я знаю, что ты крашеная? А мне тебя и видеть не нужно: ты все равно - дура! дура! дура! Дай мне свою начальницу немедленно!
      И тут же заворковала изменившимся голосом, вежливым и тихим.
      - Это начальник справочной службы? Я такая необразованная, а ваша девушка мне хамит. Я просила телефон КГБ, может, теперь это как по другому называется, я ее подсказать прошу, а она мне хамит. Да, да, я записываю, спасибо большое! А телефонистку вы накажете? Правильно! Правильно! Пороть надо! Пороть!
      Она положила трубку и стала набирать следующий номер.
      - Дежурный по ФСБ? Очень приятно. А с вами разговаривает Добрая Ниночка. Мне нужно срочно связаться с кем-то из вашего начальства. Что за срочность? У меня в руках одна бумага, я вам не могу ее зачитать, я могу только начальству вашему прочитать. Что? Зачитать хотя бы первые строки? Могу, конечно...
      Она прочитала несколько строк, держа листки перед глазами, потом молча ждала, и заговорила оживленно опять:
      - Ой! Это взаправдашный генерал со мной разговаривает?! Вы взаправду генерал? Не шутите? Да, да, у меня в руках эти самые четыре листочка, скрепочкой сколоты. Да, четыре листочка. Какие? Беленькие такие, с черными буковками. Где я их взяла? На квартире у пьяницы журналиста Перышкина. Да, я в ней, в квартире. Хорошо. Жду. Сами приедете? Только мне ничего не будет? Я случайно в квартиру зашла, она была не заперта. Ха-ха-ха! Жду вас, товарищ генерал...
      Ждать ей пришлось совсем немного. Маленькая Сашина квартирка моментально заполнилась людьми...
      А еще через короткий промежуток времени генерал из большого кабинета на Лубянке, говорил по телефону:
      - Товарищ министр, докладываю: с двух сторон, почти одновременно, мне удалось выйти на поставщика информации в газету. Да, совершенно новое в разработке лицо. Тем и страшно, что бумаги в руках у дилетантов, которые имеют трудно устанавливаемый круг знакомых, требуют длительной разработки. Что за человек? Журналист, практически бывший. Пьяница. Но в кругах журналистов пользуется большим доверием и авторитетом. Как на него вышли? С одной стороны - аналитическая группа, путем анализа последних телефонных переговоров и встреч главного редактора, а с другой стороны - на нас вышла осведомительница. Нет, не штатная, добровольная. Чтобы мы значили, товарищ министр, без поддержки простых людей? Да, притворяется, что вышла на нас впервые, но в картотеке КГБ числится как добровольный осведомитель с тысяча девятьсот шестьдесят четвертого, когда донесла на однокурсника. С тех пор, вполне бескорыстно, без вербовки, абсолютно добровольно, поставляла нам информацию. Крайне болтлива. Ну, если нужно - поможем замолчать. Хорошо, товарищ министр, буду докладывать, всенепременно. Журналист? Никчемный, спившийся журналистишка. Думаю, найдем. Спасибо.
      Генерал закончил беседу с министром и тут же позвонил в другое место:
      - Бельский? Гриша, тут у меня в приемной дамочка сидит, поднимись, проводи. Служба у нас такая.
      Он положил трубку и вышел в приемную.
      Добрая Ниночка сидела, натянув юбку на колени.
      - Что же вы не сказали, что сотрудничали с нами и раньше? Постеснялись?
      Генерал стоял напротив Доброй Ниночки, не позволяя ей встать, отчего она чувствовала себя крайне неловко и неуютно.
      - Я? Я с вами не сотрудничала, наверное, ошибка какая-то произошла, что-то вы перепутали.
      Ниночка заерзала на кожаном стуле.
      - Ну, не совсем с нами, с КГБ, какая разница? Преемственность традиций, знаете ли, и все такое прочее. Зачем же врать? Отказываться от достойных деяний не стоит, Зайка. Так ведь вас окрестили?
      - Я не отказываюсь, я просто не знала, что все осталось так же, что это та же организация...
      - Та же, та же. И не надо стесняться честных поступков. Вы же делаете это из любви к Родине, не так ли?
      - Конечно, конечно... - засуетилась Добрая Ниночка.
      - Вот видите? А разве это плохо - Родину любить? Этим гордиться надо...
      В приемную вошел, прервав их разговор, военный в форме.
      - Разрешите проводить? - вытянулся он.
      - Ну, зачем же так официально? - улыбнулся генерал. - Вы так напугаете нашу очаровательную гостью.
      Рыжий здоровяк в форме повернулся, изобразив подобие улыбки, к Доброй Ниночке.
      - Позвольте, я провожу вас к выходу?
      Он галантно щелкнул каблуками, подставил ей согнутый локоток:
      - Ах, разумеется, разумеется...
      Добрая Ниночка зарделась, взяла галантного провожатого под руку, и он повел ее по коридорам.
      Она заглядывала ему снизу в глаза и чему-то смеялась, смеялась, смеялась...
      Больше Добрую Ниночку никто и никогда не видел.
      А генерал опять разговаривал по телефону.
      - Полковник Хватов? Да, я. Тут некоторые новые обстоятельства открылись, надо несколько скоординировать поиски. Появилось новое, весьма перспективное, направление. Похоже, мы нашли, у кого оригинал документа. Записывай: Перышкин, Александр Ефимович, сорок пятого года рождения, москвич, журналист. Он передал фрагмент бумаг главному редактору, и остальная часть, скорее всего, тоже у него. Так что налет на главного редактора можно отменить, а остановить публикацию мы сможем и другим путем. Что значит, поздно? Ах, чтоб вас! Вы бы там, где нужно, так же шустро поворачивались. Даже так? И уже с телевидения были? Кто? НТВ, ТВ-6,ТВ-Центр, РТР... Дальше можешь не перечислять. Ладно. В принципе, никаких особых проблем это не добавило, просто можем спугнуть. Необходимо активизировать поиски: срочно устанавливайте и проверяйте всех знакомых Перышкина. Знаю, что он журналист. Знаю, что у него в знакомых почти вся Москва ходит, и в других регионах - море разливанное. Но все равно - всех знакомых. Подчеркиваю - всех! Установить, с кем в детском садике на один горшок ходил. И все сведения - немедленно в аналитический отдел. Особое внимание - неопубликованным материалам, героям его интервью, очерков. Все. Действуй.
      Генерал опустил трубку и устало потер вздувшиеся на висках вены.
      Потом он тяжело поднялся из кресла, подошел к двери кабинета, выглянул в коридор, закрыл тихонько двери и запер на ключ.
      Потом на цыпочках пробежал к столу, не садясь набрал номер, закрыв глаза, дождался ответа, и заговорил измененным голосом:
      - Аллеууу! Это квартира Ивановых? Ах, Алексеевых! Извините. А ты Алексеев - дурак! Кто говорит? А все говорят!
      Не дожидаясь ответа бросил трубку, и долго хихикал, забравшись с ногами в кресло, и с наслаждением обкусывая ногти.
      А еще он яростно чесался. Весь. С особой яростью он скреб лицо, словно хотел снять с него невидимую маску...
      Так продолжалось минуты три. Потом генерал успокоился и затих, уронив голову на грудь.
      Со стороны казалось, что он уснул. Но это только казалось: молниеносно он выскочил из кресла и бросился к стене. Там он открыл вмонтированный в стену, за картину, сейф, набуровил в немытый, захватанный стакан водки, почти до краев, и выдул ее стоя, жадно раздувая ноздри и фыркая, как лошадь на водопое.
      Простоял, замерев и опустив веки, на его белые щеки возвращалась краска. Несколько раз он втянул в себя носом воздух, хищно шевеля тонкими ноздрями. Закрыл сейф, вернулся к двери, открыл ее, сел за стол, взял карандаш и стал быстро рисовать крестики на маленьких листочках бумаги.
      Спустя минут десять он оторвался от этого занятия, поднял невидящие глаза в сторону зашторенного окна и, подперев голову рукой, тихонько и плаксиво, отчаянно фальшивя, фальцетом вывел:
      Во поле береза стоялаааа...
      И всхлипнул...
      Глава десятая
      Во поле кудрявая стоялаааа!
      Грохнув кулаком по столу, гаркнул капитально захмелевший Вася.
      К нему, на непослушных ногах, подошел Федя, обнял его за плечи, выбросил вперед руку и красиво подтянул:
      Лю - ли, лю - ли, стоялаааа!
      Лю - ли, лю - ли, стояла!
      Вася и Федя переглянулись между собой и заорали хором, яростно отбивая такт по столу пудовыми кулачищами, отчего вся посуда на столе пришла в движение.
      Некому березу заломатииии,
      Некому кудряву заломатииии
      Плясало вино в голове, плясали на столе стаканы, плясали тени по стенам...
      Приплясывала и гримасничала, прихлопывая в ладоши, никем не замеченная маленькая вертлявая Смерть в белом балахоне, качаясь на оранжевом абажуре....
      Плясал-гремел рифленый железный пол подпрыгивающего на каждой кочке и колдобине проселочной дороги "уазика". А на полу, в такт, подпрыгивал связанный "ласточкой", то есть, когда ноги загнуты и связаны с заведенными за спину руками, перекатывался под ногами в тяжелых ботинках, следователь по особо важным делам Капустин.
      Обладатели тяжелых ботинок сидели на скамейках молча, вроде и не замечая вовсе Капустина. Парни все были здоровые, в камуфляже, безо всяких знаков отличия, в одинаковых шапочках на головах, скрывавших лица, с прорезями для рта и глаз.
      - Мужики, если вы - ребята Паленого, то вы попали в скверную историю, - подал голос Капустин. - Я - следователь по особо важным делам, так что вы думайте. Вы сами знаете, что будет, если вы мента кончите... Тогда кранты вам...
      Четверо в камуфляже молчали безучастно, словно истуканы, глядя куда-то поверх лежащего и мимо друг друга...
      Машина ухнула в очередную колдобину, выровнялась, повернула круто вправо и поплыла, притормаживая, попав на островок ровного асфальта.
      И почти сразу же остановилась, разразившись нетерпеливыми резкими гудками клаксона. Послышался скрип отворяемых ворот, машина опять дернулась и плавно проехав еще метров пятьдесят, остановилась окончательно.
      Открылась боковая дверь, но никто не выходил, все сидели и молча ждали кого-то, или чего-то.
      Светило солнышко, пели птички, в веселой зелени утопало невысокое здание, почему-то без единого окна. От этого здания к машине колобком катился маленький опрятный толстый человек в белоснежном, тщательно отутюженном халате. За ним медленно вышагивал, значительно отставая, другой - высокий, худой, и так же в халате, таком же белом, но мятом.
      - Кого привезли? - деловито осведомился Колобок, стараясь заглянуть в машину.
      - Да вот, - вытянулся перед ним один из сопровождающих, выскочив из машины. - Следователя по особо важным Капустина. На основании дознания по поводу служебного несоответствия и потере оружия необходимо провести осмотр. Вот предписание и направление.
      Он вытащил из машины опечатанный сургучом конверт и передал его Колобку.
      Тот тщательно проверил сохранность печатей, с треском сломал их и разорвал конверт. Достал оттуда единственный лист бумаги, быстро прочитал, нахмурился, и передал бумагу высокому.
      Тот тоже нахмурился, даже что-то явно нецензурное процедил сквозь зубы, потом поджег бумагу, положил ее на асфальтовую дорожку, дождался терпеливо, пока она сгорит, и тщательно растер пепел ногой, превратив его в черную пыль.
      - Ну, где ваш Капустин? - спросил чем-то крайне недовольный Колобок.
      - Да вон он, в машине лежит, - кивнул сопровождавший.
      Колобок заглянул в машину и сразу же заворчал:
      - Кто вам велел так доставлять?! Обычное медицинское обследование, зачем же было связывать, бросать на пол? Это же ваш товарищ по работе!
      - Мы - что? - пожал плечами сопровождающий. - Нам - как прикажут, в таком виде мы и доставляем.
      - Развяжите! - резко приказал Колобок.
      - Но... - заикнулся было сопровождающий.
      - Никаких но! - взорвался криком вежливый и кроткий с виду Колобок. Развяжите немедленно! Пока еще здесь я распоряжаюсь, и будьте любезны выполнять, если уж не просьбы, так хотя бы приказы.
      Капустина развязали и он, с удовольствием разминая затекшие руки и ноги, выскочил из машины.
      - Анатолий! - повернулся Колобок к высокому. - Пускай пациент отдышится, придет в себя, покурит, если он курит, потом приведешь его ко мне. А вы, - он повернулся к сопровождающим, - останетесь здесь и будете ждать. В вашем присутствии необходимости нет. Это приказ!
      И не слушая ответа и возражений, пошел, вернее, почти побежал, семеня короткими ножками, в сторону здания без окон.
      Капустин с наслаждением размялся, подышал воздухом, успокоился, покурил, после чего пошел вслед за терпеливо дожидавшимся его доктором Анатолием в то же здание, в котором скрылся Колобок.
      Если не считать отсутствия окон, кабинет был совершенно обычным кабинетом врача. И осмотр был достаточно традиционен. И вопросы: чем болел, были ли сотрясения мозга, ранения и контузии, про сон, и про все такое прочее.
      Капустин отвечал послушно и подробно, но явно скучая, нервно позевывая, часто поглядывая на блестящий хрустальный шар, стоявший на столе Колобка, почти что под самым носом у Капустина.
      Врач что-то увлеченно писал, прекратив, наконец, задавать надоевшие вопросы. Он писал, а Капустин от безделья рассматривал шарик, на гранях которого плясали, дробясь, отсветы люстры. Потом он ощутил на себе взгляд, поднял глаза и увидел, что врач смотрит на него пристально и прямо в глаза.
      Капустин почувствовал себя неуютно, забеспокоился, хотел что-то спросить у Колобка, но веки его отяжелели, он попытался встать, это ему не удалось, и он почувствовал, что куда-то уплывает. Куда-то туда, где было легко и приятно...
      Очнулся он почти сразу же, по крайней мере, так ему самому показалось. Он осмотрелся и увидел, что Колобок стоит над ним, а сам он возлежит на клеенчатой кушетке. Капустин смутился, решив, что с ним приключился обморок. Он засмущался, а толстый врач добродушно улыбался ему, как бы подбадривая:
      - Ну вот, маленький сеанс гипноза, и мы сняли нервное перенапряжение и стресс. Ничего страшного, обычное переутомление, которое неизбежно при вашей работе. Никаких особых противопоказаний к дальнейшему исполнению вами прежних служебных обязанностей я лично не нахожу и не вижу. Всего вам хорошего, будьте здоровы. Заключение я отправлю позже. Вы свободны.
      Как из-под земли вырос врач Анатолий.
      - Проводите, пожалуйста, нашего гостя, - попросил его Колобок.
      Доктор Анатолий молча повернулся спиной, приглашая Капустина следовать за собой, и проводил его к машине, где его ожидали скучающие сопровождающие, но уже без дурацких масок.
      Только двери за Капустиным закрылись, как в тишине врачебного кабинета прозвучал телефонный звонок. Колобок вздохнул и поднял трубку.
      - Слушаю. Да. Только что закончил. Вы злоупотребляете. Слушаюсь, товарищ полковник. Я выполняю все приказы и распоряжения беспрекословно, но свое собственное мнение я всегда имел и буду иметь. И я заявляю: все это мерзко! Да сколько угодно. Хоть десять. Видал я ваши выговора. Да кто еще, кроме меня дурака, будет такую работу для вас делать? Да бросьте вы, не говорите глупостей.
      Он швырнул трубку на аппарат, скорчил свирепую гримасу, и даже не прикрыв открывшиеся в коридор двери кабинета, занялся онанизмом...
      Капустина везли обратно, уже не связывая. Он даже сидел рядом с сопровождающими на скамейке.
      Отвезли его домой, велев никуда не отлучаться без предварительного доклада по команде. Но попросили об этом вполне вежливо и корректно.
      Машина уехала, а Капустин пошел в свою квартиру, не вызывая лифт, на седьмой этаж, все время шевеля губами, повторяя про себя номер привезшей его машины.
      Войдя в квартиру, он сразу же взялся за телефон, быстро набрав номер:
      - Козлов? Ты говорить можешь? Давай, срочно приезжай ко мне. Да, вот еще что, позвони быстренько Фоменко, скажи, что я просил выяснить кому принадлежит машина, но только тихо, без шума и огласки. Сейчас скажу номер. А, черт! Только что повторял! Никогда раньше такого со мной не бывало. Я же любые цифры слета запоминал. И вот на тебе. Ладно, ты же ко мне едешь, я Фоменко сам позвоню, вот только вспомню...
      Он положил трубку, долго морщил лоб, шевелил губами, чесал отчаянно затылок, но злополучный номер так и не вспомнил.
      Когда к нему в квартиру вошел Козлов, Капустин уже успел принять душ и заварить чай.
      - Ну, как дела у тебя? - отрывисто спросил Капустин, нервно оглядываясь по сторонам.
      - Да что у меня? - пожал плечами Козлов. - Отстранили пока от службы, как и тебя, на время служебного расследования. А что у тебя нового?
      - А у меня... Послушай, Козлов, который час? - обеспокоено поинтересовался Капустин.
      - Без десяти одиннадцать, - удивленно посмотрел на часы Козлов. - А ты что, спешишь куда-то?
      - Да вроде как нет, - не очень уверенно ответил, подумав, Капустин. Но в одиннадцать я должен был то ли с кем-то встретиться, то ли что-то сделать, точно не помню, но что-то важное...
      Он глубоко задумался, потом со злостью стукнул кулаком по коленкам, разозлившись сам на себя.
      - Черт знает что такое! То номер машины не могу вспомнить, а у меня на цифры всю жизнь была уникальная память, я даже телефоны никогда не записывал, то вот помню, что в одиннадцать у меня должна быть важная встреча, но что именно за встреча - не могу вспомнить.
      - Ладно тебе, Капустин. Сколько раз я тебе говорил: записывать надо. Память рано или поздно, а подведет. Да если бы что-то на самом деле важное было, разве ты позабыл бы? Пустяк какой-то в голове отложился, вот ты и мучаешься. Брось, не ломай зря мозги, они тебе еще пригодятся...
      - И то правда, - Капустин встал с дивана. - Давай, друг Козлов, лучше чай пить.
      Он пошел на кухню и загремел там посудой. В это время раздался бой больших напольных часов-шкафа, про которые Капустин как-то позабыл, когда спрашивал время у Козлова.
      Часы-шкаф пробили ровно одиннадцать.
      На пороге кухни появился Капустин, с просветленным, улыбающимся лицом, с чайником в руке.
      - Вспомнил! - воскликнул он, радостно хлопнув себя по лбу, выронил чайник на пол, крутой кипяток плеснул ему на ноги, но он словно даже и не почувствовал этого.
      Все дальнейшее произошло настолько быстро, что Козлов не успел даже со стула встать.
      Капустин, шлепая по лужам кипятка, совершенно не замечая этого, направился к балконной двери, вышел на балкон, встал на перила, словно на ступеньку, оттолкнулся сильно и прыгнул вниз, словно с вышки в воду нырнул.
      Козлов дико заорал и бросился вниз по лестнице, словно надеялся обогнать Капустина и поймать его там, внизу. Он бежал по лестнице, совершенно позабыв про лифт, и кричал, кричал...
      Глава одиннадцатая
      Арнольдик хлопнул себя по лбу, издал боевой индейский клич, всполошив всех сидевших с ним в комнате, и бросился к телевизору.
      - Как же я забыл, что у Павлуши есть телевизор, и что он работает! Я совсем отвык от работающих телевизоров, надо срочно посмотреть хотя бы вечерние новости.
      Он включил телевизор как раз на титрах "Дорожного патруля".
      - Боже мой, Арнольдик! Что ты собрался смотреть?! Неужели опять эти новости об ужасном, которые рассказывают молодые люди, захлебываясь от восторга, да к тому же еще едва не приплясывая?! - укорила его Нинель.
      - Ах, дорогая, должен же я знать, что происходит в мире!
      Но тут же он отвлекся на экран, где ведущий радостно сообщил зрителям:
      - Добрый вечер! Сегодня в Москве криминогенная ситуация обострилась до предела. Проводится операция "Сигнал", привлечены все силы МВД, войска московского гарнизона, по нашим данным в город вводятся десантные подразделения из Тулы и Рязани. В город уже прибыла разведрота Кантемировской дивизии.
      Разыскиваются группа особо опасных террористов, которые готовили в Москве серию террористических актов. Посмотрите на портреты этих людей. Если у вас есть хоть какие-то сведения о них и их местопребывании, мы просим вас немедленно сообщить об этом по телефонам, которые вы видите на ваших экранах. За действенную помощь назначено крупное денежное вознаграждение. Помните: от скорейшего задержания этих людей зависят наша с вами мирная жизнь и спокойствие. Ни в коем случае не пытайтесь задерживать этих людей самостоятельно - они крайне опасны и вооружены!
      Внимание! Мы показываем портреты этих террористов.
      Нинель опустилась в кресло, потому что на экране появилось лицо ее мужа - Арнольдика, а следом и она сама.
      Нинель бросилась звать всех к телевизору, а на экране появилась моя улыбающаяся физиономия.
      Заменившая ведущего дикторша, кукла и дура, заговорила бойко, сыпала словами, словно приплясывала:
      - К террористам присоединились и бывшие сотрудники правоохранительных органов...
      На экране мою физиономию сменила фотография Скворцова в милицейской форме.
      - А так же, к великому нашему сожалению, в некотором роде наш бывший коллега, спившийся журналист-ренегат Александр Перышкин...
      Проспавшийся Перышкин, стоя в дверях, присвистнул:
      - Не иначе, как Похлебкина замели, сволочи, наверное, как-то через меня вычислили. Провисла наша публикация...
      Арнольдик, влезший в телевизор едва не по плечи, замахал на него, чтобы тот замолчал.
      А дикторша бодро продолжала, словно вещала не о криминале, охватившем город и страну, а о милых ее сердцу пустячках.
      - Еще одно чрезвычайное происшествие, которое, впрочем, становится уже нормой, случилось в одной из переполненных камер Бутырской тюрьмы: там, от острой сердечной недостаточности, скончались сразу двое заключенных...
      Скворцов хлопнул себя по коленям. На экране показывали, как загружают в спецперевозку тела двух людей на носилках, один из них, здоровый бугай, был смутно знаком, а вот когда показали крупно лицо второго, ахнули мы все. Это был сам Паленый, лицо которого почему-то не спешили накрыть, непозволительно долго задержав на нем камеру, словно специально давая кому-то рассмотреть это лицо.
      А дикторша продолжала радоваться жизни:
      - Сегодня из той же тюрьмы выпущен на свободу известный авторитет, рецидивист, вор в законе, по кличке Платон. Вот такие происходят странные дела. Террористов ловят, а рецидивистов отпускают. Это лучше всего говорит о том, что мы живем в по-настоящему демократическом государстве, в котором демократия предполагает равенство для всех перед законом. Нет улик свободен.
      И еще одно событие, сообщение о котором пришло к нам буквально в эти минуты. Только что покончил жизнь самоубийством, выбросившись с балкона собственной квартиры, следователь по особо важным делам Капустин. Нам стало известно, что в эти дни он был отстранен от исполнения служебных обязанностей, возможно, на этой почве произошел нервный срыв. Еще по одной версии вполне возможно, что все значительно проще, и причиной смерти следователя стала банальная пьяная ссора с находившимся у него в гостях сослуживцем...
      На экране, в лучах прожектора, лежало тело Капустина, небрежно прикрытое чем-то темным. Невдалеке было видно, как сажали в машину бледного и растерянного Козлова. А дикторша тем временем упоенно заканчивала:
      - И в заключение новость, которая буквально потрясла не только всех журналистов, но и всех жителей нашего города и страны. В собственной квартире погиб известный журналист, главный редактор популярнейшей газеты, Степан Тимофеевич Похлебкин. Судя по следам насилия на теле, разгрому в квартире, он подвергся нападению и пыткам грабителей. Мы скорбим вместе с его родными и близкими, в полной мере разделяя их горе. На этом мы заканчиваем, смотрите рекламу, а по окнчанию - сводку погоды.
      Саша подошел и выключил телевизор.
      - Все, ребята, нам и здесь долго засиживаться нельзя. Заметут нас.
      - А ты что, рассказал Похлебкину, где мы будем?! - спросил Павлуша.
      - Да ничего я ему не говорил! - досадливо воскликнул Перышкин. - Я даже адрес твой не помнил. Просто я считаю, что работают против нас профессионалы. Ты что, сам не видишь, что круг сужается? Мы - вне закона. Смертники. Все, кто прикоснулся к этим бумагам, гибнут. Это к нам дорожку топчут. И Платона наверняка не случайно отпустили. Его как цепного пса спустили по наши души. Нас сейчас со всех сторон обложат. Надо попытаться выскочить, пока не поздно. Если уже не поздно.
      - Поздно, - сказал я. - Операция "Сигнал". Это означает, что перекрыты все аэропорты, вокзалы, порты, дороги, все, по чему можно уехать, улететь, уплыть. Наши морды уже показали на всю Россию и еще будут показывать. И даже в плен нас брать не собираются. Вы слышали, как настраивают общественное мнение? По камертону! Мы - крайне опасны. Наверняка при таких раскладах есть приказ стрелять на поражение. А если и нет, то сердечный приступ, вроде того, как у Паленого, нам устроят, если схватят.
      - И что же мы должны делать? - растерянно спросила Нинель. - Сидеть и ждать, когда за нами придут и всех расстреляют? Так, что ли?
      - Не знаю, - со вздохом отозвался я. - Знаю только, что сюда придут наверняка. Раньше, или позже, но придут. Надо уйти хотя бы отсюда. Возможно, мы хотя бы еще Павлушу, Федю и Васю не засветили.
      - Глупости! - возмутился Павлуша. - Мы уже отметились во время налета на засаду. Так что лично я иду с вами. И спорить бесполезно.
      - А мы с Васей что, чужие, что ли? - обиделся Федя. - Лучше уж, если и погибнуть, то всем вместе, на миру и смерть красна. А то как Капустина: по одному из окон повыбрасывают.
      - Тогда, ребята, берите кто что найдет: одеяла, верхнюю одежду. Медикаменты я сам соберу! - командовал Павлуша. - И быстренько, быстренько. Времени нет!
      Мы все забегали, засуетились, но собрались невероятно быстро и без толкотни.
      Мне на колени положили плед, а сверху пару одеял. Я не спорил. Мало ли где и как придется нам теперь ночевать. Федя отыскал где-то на антресолях палатку и рюкзак, который тут же набили продуктами.
      Вася держал в руках два чемодана, размерам которых позавидовал бы сам Гулливер. Я лично видел, что ни одной тряпочки он туда не положил, только съестное. Так что, чем-чем, а продуктами мы теперь были обеспечены надолго.
      Нинель бережно собрала в сумку теплые носки, нитки, иголки. Арнольдик надел на себя длинное пальто, а сверху еще и дубленку. В каждой руке он держал по свернутому одеялу. Еще ему чем-то приглянулась большая черная сковородка, которую он засунул за пазуху, повертев перед этим так и эдак.
      Арнольдик приготовился открыть двери, чтобы выйти на улицу. Следом за ним стоял с чемоданами в руках Вася, за ним я в коляске, заваленный одеялами, за моей спиной стояли Скворцов, Нинель, Федя. Мы ждали Павлушу, который что-то усердно искал.
      Он поднял голову и посмотрел на высоченные антресоли. Почесал затылок и попросил Федю:
      - Подсади меня на антресоли, я там сумку санитарную оставил, надо достать, она полностью укомплектована.
      - Давай я достану, - с готовностью вызвался Федя.
      - Не достанешь, - щелкнул языком Павлуша. - Она где-то в глубине, ты ее снизу не достанешь и не долезешь. Мне самому лезть надо, быстрее будет.
      Федя без усилий подсадил Павлушу, и тот пополз в темные недра антресолей.
      Вася сказал Арнольдику:
      - Давай, открывай, выйдем на улицу, там подождем, а то ты здесь в этих шубах совсем сваришься.
      Арнольдик с готовностью распахнул двери. Вася подхватил чемоданы, которые поставил на пол, и сделал шаг к двери, но наступил на пятки отступавшему от дверей Арнольдику.
      А за отступающим Арнольдиком в квартиру входили Платон и еще четверо вооруженных бандитов.
      В коридоре сразу же стало тесно. А туда протискивался еще один бандит, который спиной привалился к закрытой им двери.
      Платон отодвинул стоявшего перед ним бандита, и не сказав ни слова, выстрелил в упор в Арнольдика.
      Арнольдик охнул, схватился руками за грудь и опустился на пол.
      Тут же раздался еще один выстрел. Все замерли в растерянности. Платон, поднявший пистолет на Васю, оглянулся, подняв брови.
      По двери, к которой он прислонялся, сползал на пол бандит с дыркой во лбу. Один из бандитов задрал голову и стал палить по антресолям. В ту же секунду Вася ударил по голове двумя чемоданами сразу стоявшего перед ним бандита.
      Я отодвинул Васю в сторону и через плед открыл ураганный огонь из двух пистолетов сразу.
      Бандиты ответили яростной пальбой, а меня поддержал спустившийся с другой стороны антресолей Павлуша.
      Тесную прихожую заволокло дымом, резко запахло пороховыми газами. Пальба была оглушительная, беспорядочная и бестолковая.
      Да и когда тут было целиться, когда все стреляли дуг в друга в упор?!
      Нам повезло - весьма относительно, но все же, если учесть наш опыт в перестрелках...
      Когда пальба стихла, на полу сидел, держась за бок, Вася, а рядом с ним лежал Арнольдик, над которым уже хлопотала Нинель.
      А возле дверей лежали один на другом шестеро бандитов. А сверху, раскинув руки, лежал сам Платон, с выбитым пулей глазом и дыркой во лбу.
      Васю отвели в комнату, чтобы осмотреть рану и перевязать. Павлуша отстранил Нинель и сам склонился над Арнольдиком.
      Когда он стал переворачивать его на спину, чтобы посмотреть куда же попала пуля, Арнольдик застонал и открыл глаза...
      Его спасла сковородка. Сама она разлетелась в осколки, сохранив Арнольдику жизнь, ему же перепали контузия и болевой шок, но это лучше, чем пуля в сердце.
      Нинель, не стесняясь, плакала у него на груди счастливыми слезами.
      Павлуша побежал осматривать и перевязывать Васю.
      Ему тоже повезло, конечно, весьма относительно, но все же: рана оказалась сквозной. Васю быстренько перевязали и поспешили уйти из дома. Мы осторожно вышли на лестничную площадку, а Федя налегке побежал вниз по лестнице, посмотреть, что творится на улице, не ждет ли нас там засада.
      Он спустился уже до самой последней лестничной площадки, когда в двери подъезда ворвались несколько человек в штатском и в пуленепробиваемых жилетах.
      Без всяких положенных в таких случаях окриков и предупреждений, вероятно, заметив в руках у Феди пистолет, они открыли ураганный огонь из автоматов по лестнице.
      Федя, надо отдать ему должное, не растерялся и открыл ответный огонь из пистолетов.
      - На чердак! Скорее! - прокричал Павлуша, услышав пальбу внизу на лестнице. - Здесь нас всех перестреляют!
      И он побежал по лестнице вверх, а мы дружно рванули следом за ним.
      Федя, засев за перилами, только и успевал, что перезаряжать свои пистолеты, не давая подняться атакующим.
      Нам опять фантастически повезло, да и то только потому, что атаковали нас сотрудники службы безопасности одной из фракций госдумы. Не очень хорошо организованные, не готовые к такому яростному сопротивлению.
      Они даже не оцепили дом, а всем скопом бросились на штурм, как только началась пальба. А мы тем временем выбрались на крышу и спустились с другого конца дома по пожарной лестнице.
      За наши жизни заплатил своей Федя.
      Когда он расстрелял все патроны, бросился вверх по лестнице, и его расстреляли в спину из автоматов.
      Федя осел на ступеньки, скорчившись от разрывавшей тело на части боли.
      Снизу громыхали, приближаясь, тяжелые ботинки атакующих, стремившихся наверх.
      Федя с трудом распрямился и лег поперек лестницы, вцепившись в решетку лестничных перил, стараясь хотя бы так помешать атакующим, выиграть для нас хотя бы эти секундочки. Те самые секундочки, которые в таких случаях нередко стоят жизни.
      Нападавшие перепрыгивали через него и спешили наверх...
      Но Госпожа Фортуна и в этот вечер была на нашей стороне. Она сегодня явно играла за нашу команду.
      К дому со всех сторон подъехало еще несколько машин, из которых посыпались спецназовцы и люди в темной форме с ярко-желтыми буквами на спине.
      Они рванули в подъезд, были встречены огнем, открыли ответный, и пока разобрались кто в кого палит, нам подарили еще время.
      Мы быстро уходили, держась вдоль стен, стараясь передвигаться дворами. Периодически останавливались, прислушиваясь к перестрелке, все еще надеясь, что Феде удастся вырваться и догнать нас.
      Вскоре мы остановились в незнакомом темном дворике. Дальше передвигаться было небезопасно. По крайней мере - такой оравой.
      На улицах, примыкавших к месту перестрелки, засновали, как муравьи, вооруженные солдаты и люди в камуфляже. По дворам забегали лучи фонариков и глухо залаяли собаки.
      Сбившись в кучку, мы провели краткий военный совет, решив дальше передвигаться группами по двое.
      Пары составили таким образом: я и Павлуша, Вася и Нинель, Скворцов и Арнольдик.
      Саша Перышкин отстал от нас где-то по дороге, в суматохе перестрелки и бегства. Наши старички поначалу ни в какую не хотели расставаться, но их убедили, что парами в таком составе идти безопаснее. И Нинели с Васей, и Арнольдику со Скворцовым. Тем более, что мы рассчитывали встретиться через два часа.
      Местом встречи мы избрали Казанский вокзал, наиболее близкий к нам. Решив, что Ярославский и Ленинградский слишком оживленные, а у Казанского, со стороны входа на пригородные поезда, довольно тихо. Там-то и можно будет встретиться, скрываясь в тени домов. Либо отсидеться в одном из многочисленных сквериков, если придется кого-то ждать или случится что-то непредвиденное.
      Мы, конечно, понимали, что вокзалы перекрыты, но рассчитывали все же попытать счастья. Да и не было у нас другого выхода. В Москве мы оставаться не могли. Куда бы и к кому мы бы ни пришли, всюду нас ждали возможные доносы соседей, засады, обыски. Мы только могли ввергнуть в неприятности ни в чем не повинных людей.
      Оставаться на улицах мы тоже не могли. Нас просто расстреляли бы патрули, как собак. Этот исход был всего лишь делом времени.
      Как ни крути - нам оставалось только одно: вырваться из города. Это, конечно, не решало проблемы до конца, но давало нам хотя бы время на передышку.
      Согласен, план был не ахти, но времени на разработку более хитроумных планов у нас просто не было. И все более хитроумные планы требовали более мощной материальной базы. Но мы же были дети все той же, что и преследователи, системы. Мы знали, что не может быть в этом государстве ничего такого, где бы ни присутствовало знаменитое русское "авось" и "сойдет".
      Одним словом, мы знали, что если у нас стоит сплошной бетонный забор, то где-то в этом монолите обязательно должна быть доска, замазанная цементом. Доска, которую поставили в бетонном заборе потому, что забор надо было срочно сдавать, а плиты не довезли и поставили временно доски, чтобы потом заменить. Но нет в России ничего более постоянного, чем что-то временное. Короче, в силу каких-то обстоятельств, которые есть всегда и обязательно, будет в таком заборе либо просто дыра, либо замазанная деревянная доска...
      Перестрелка утихла, а свистки и движение по дворам, наоборот, усилились.
      Надо было срочно уходить, пока на нас не натолкнулись патрули, тщательно обшаривавшие все вокруг.
      Мы торопливо обнялись, понимая, что повезти может не всем из нас, что любой промах будет стоить нам жизни. Мы прощались, подбадривая друг друга, прощались, не зная, с кем мы прощаемся на час-два, а с кем больше не увидимся никогда.
      - Поскорее, ребята, разбегаемся, пока не оцепили район, если его уже не оцепили, - беспокойно торопил Скворцов.
      Мы торопливо разошлись в разные стороны.
      На нас начиналась Большая Охота.
      Глава двенадцатая
      Вася и Нинель пошли по улице, надеясь на то, что Васины портреты не показывали по телевизору, а Нинель замотала платком лицо, предполагая, что если их остановят, сказать, что Вася ведет мать в платную зубную поликлинику.
      Поначалу им повезло: они вышли из района перестрелки, по крайней мере, свистки, лай собак и шум моторов остались у них за спиной, удаляясь и затихая.
      - Ну, вот видите, Нинель Петровна, сколько сил и времени мы с вами сэкономили? Таким манером мы у вокзала будем минут через сорок, да еще и первыми придем, - тихонько нашептывал Нинели на ухо Вася, придерживая ее за локоток, успокаивая и отвлекая от тревожных мыслей.
      Нинель несколько взбодрилась, успокоенная увещеваниями Васи, и легкостью, с которой они ушли из опасной зоны.
      - А ну-ка, стойте. Стоять!
      Раздалось с некоторой даже ленцой из темноты подъезда дома, мимо которого они проходили.
      Нинель и Вася послушно остановились. Со стороны подъезда их осветили лучом фонарика. Медленно проведя по ним лучом света, словно обшарив, подошли, высвечивая себе фонариком дорогу.
      Подходили не спеша, вразвалочку, предупредив, чтобы не вздумали дергаться, два милиционера в бронежилетах, с короткими автоматами в руках.
      - Куда путь граждане держат среди ночи? - спросил один из них, скрывая зевоту, когда они подошли близко.
      - Маманя вот заболела. Зуб так щеку разнес, что жуть. Болит, проклятый, сил у мамани никаких нет терпеть. Веду в платную, в стоматологическую неотложку...
      - Ладно, веди, - согласился сразу второй милиционер, зевая и разворачиваясь обратно в подъезд.
      - А документы у вас имеются, граждане любезные? - не захотел так легко расставаться с ночными прохожими первый милиционер.
      - Оставь ты их в покое, Валера, пускай себе идут куда шли, что ты к ним прицепился? У тебя что, у самого зубы никогда не болели?
      - Зубы у меня болели, в этом я вполне сочувствую гражданочке, но только пусть либо документы предъявят, либо пускай она лицо покажет.
      Что оставалось делать? Нинель медленно размотала платок, низко наклонив голову.
      Валера посмотрел на нее, перебрал в руке несколько фотографий, заглянул в одну из них и вскинул автомат.
      Вася едва успел ухватить его за ствол. И вовремя. Очередь ушла в небо над головами Нинель и Васи.
      - Да ты что, Валерка, сдурел, что ли?! - заорал, приседая, второй милиционер.
      - Стреляй! Стреляй на поражение! - кричал Валера, стараясь вырвать ствол автомата из железных рук Василия. - Ее же разыскивают! Ты что приказ забыл: огонь на поражение!
      Грохнула короткая очередь. Вася не успел отвести ствол и подбежавший к ним напарник Валеры тихо опустился на асфальт.
      - Зачем же так? Я же плохого не хотел... - он ойкнул, и замолчал, откинув в сторону руку.
      Вася сквозь зубы выругался и ударил Валеру в челюсть. Голова у того дернулась, глаза подернулись туманом и он осел, выпустив из рук автомат.
      А возле второго милиционера уже суетилась Нинель, пытаясь чем-то помочь ему.
      - Наповал, - не скрывая слез на глазах, развела она беспомощно руками, посмотрев виновато на подошедшего Васю.
      Вася сглотнул, протянул Нинели руку, помог ей встать, подобрал с асфальта второй автомат, закинув первый за спину, а второй держа в руках.
      - Пойдемте скорее! - крикнул он Нинели.
      Совсем рядом уже переливались свистки и приближался собачий лай.
      Им опять повезло: почти не скрываясь, они пробежали несколько кварталов, до вокзала им оставалась всего одна улица, когда именно поперек этой улицы и остановилась машина, крытая брезентом, из которой посыпались десантники, перекрывая улицу. А за спиной у Васи и Нинель разворачивалась, перегораживая второй конец улицы, еще одна такая же машина.
      Вдоль по улице поползла легковая машина с громкоговорителем на крыше, через который повторяли одно и то же:
      - Граждане! Просим сохранять спокойствие! На вашей улице проводится милицейская операция! Поступили сведения, что именно здесь скрылись двое из группы разыскиваемых террористов! Просим сохранять спокойствие! Всем приготовить документы! Двери открывать по первому требованию милиции! Повторяю!...
      Машина медленно приближалась к Васе и Нинели. Вася за спиной нащупал двери подъезда и втянул туда за собой Нинель.
      Оба они замерли, распластавшись по стене, не зная, что же делать дальше.
      - Эй! - негромко окликнули их.
      Оба они вздрогнули, а Вася вскинул автомат.
      На лестничной площадке стоял мужичок в старых трениках и майке, который курил сигарету.
      - Спокойно, спокойно! - поднял он руки, заметив Васино движение. - Я не из конторы, я тут живу!
      Он затянулся сигаретой и показал пальцем куда-то под лестницу.
      - Напротив входной двери с той стороны, забитый проход на соседнюю улицу. Пару досок отдерете - и вы на другой улице. А с этой стороны я опять этими досками прикрою. Пока найдут, если найдут, они времени потеряют уйму, пока все квартиры обшарят.
      Василий бросился к указанному месту под лестницей. Все так и было: он одним ударом ноги высадил доски, распахнул забитые ими двери, обернулся, чтобы что-то сказать мужичку, но тот торопливо отмахнулся:
      - Жив останешься, вернешься и расскажешь мне потом, как ты меня любишь, пузырь поставишь, а пока - рвите поскорее отсюда...
      Вася, схватив Нинель за руку, выскочил на соседнюю пустую улицу, а за спиной у них мужик чем-то задвигал открытую дверь, скрывая путь их отступления.
      - Вася, нам некуда деться. Здесь вокруг сейчас полно солдат, еще немного, и нас заметят из окон, и кто-то да сообщит про нас.
      - И что вы предлагаете, Нинель Петровна?
      - Вот в этом самом доме живет моя самая любимая и талантливая ученица. Бывшая, разумеется. Теперь она сама уже учительница. Умная, добрая, честная девушка. Мы можем забежать к ней.
      - Нинель Петровна, Гертрудий категорически не велел ни к кому заходить, а он знает, что говорит.
      - Васенька, но Гертрудий не знает Верочку. И у нас нет другого выхода. Выйти с улицы мы не можем, кругом солдаты, а стоять посередине это самоубийство. И мы совсем ненадолго. Мы посидим, пока не снимут оцепление.
      - Ладно, - решительно кивнул Вася. - Но вы ее действительно хорошо знаете? Ручаетесь за нее?
      - Вася! Я же учила ее шесть лет!
      - Хорошо, хорошо, Нинель Петровна. Пойдемте. Только очень тихо и острожно...
      Через пять минут они уже сидели в уютной кухонке крохотной, как сама хозяйка, квартирки, забитой книгами и нотами.
      Шторы на окнах были наглухо задернуты, на столе мирно дымился в чашках свежий чай в больших глиняных кружках.
      У плиты стояла хозяйка в коротком простеньком домашнем халатике, перекинув через плечо такую редкую в наше время длинную косу.
      Лицо у нее было круглое, открытое, с ямочками на щеках. Глаза зеленые, большие и удивленные.
      Вася попросил разрешения закурить, Вера открыла форточку за шторой и подвинула к Васе блюдечко вместо пепельницы.
      Вася курил и отдыхал в полудреме, опустив веки, отгоняя от себя наваливающийся сон, чтобы затянуться, да стряхнуть с сигареты в блюдечко столбик пепла.
      Нинель Петровна с наслаждением прихлебывала чай, слушая милую болтовню Верочки, сама что-то рассказывая.
      Вася слушал эту женскую беседу обо всем и ни о чем, краем уха. Но вдруг дернулся и прислушался внимательнее. Верочка спрашивала Нинель:
      - Где же Арнольд Электронович? Его же ищут, по телевизору показывали и говорили.
      - Стрельба была, гнались за нами, Верочка. Пришлось нам в разные стороны разбежаться.
      - И как же вы теперь найдете друг друга?! - ужаснулась Верочка, прижав к щекам ладони.
      - Мы не потеряемся, ты не волнуйся за нас, Верочка. Мы договорились встретиться около...
      - Около памятника Гоголю, в переулочке, - поспешил вставить Вася, отчаянно мигая Нинели.
      - Он шутит, Верочка, - улыбнулась Нинель. - Мы договорились встретиться около вокзала...
      - Нинель Петровна, - довольно сухо сказал Вася, вставая со стула. Мне кажется, что все уже стихло. Нам пора двигаться. Нельзя нам долго у вашей ученицы сидеть. Вычислят нас. Да и не стоит подводить хорошего человека. Пойдемте.
      Нинель послушно поднялась.
      - Спасибо тебе душевное, Верочка, - стала она прощаться с ученицей.
      - Вы подождите, я пойду посмотрю, что и как на улице, - остановила ее Верочка. - Только паспорт возьму, чтобы под рукой был, что я из этого дома.
      Верочка взяла паспорт и вышла.
      Нинель обиженно повернулась к Васе.
      - Мы теперь что же, совсем никому верить не будем?
      - Верить мы будем, Нинель Петровна. Но лишнее никому говорить не обязательно. Доверие и разумная осторожность - вещи разные. Мало ли что...
      Нинель обиженно замолчала. Вася курил, потом погасил сигарету. Нинель зябко поежилась.
      - Вася, вы докурили? Тогда будьте любезны, закройте, пожалуйста, форточку.
      Вася привстал, отогнув занавески, чтобы прикрыть форточку. Приоткрыл, да так и замер. Только делал отчаянные знаки Нинель, чтобы она срочно подошла.
      Все еще обиженная Нинель пожала плечами, но все же подошла. Осторожно выглянула за краешек отогнутой шторы и схватилась за сердце: на улице стояла Верочка, старательно убеждая в
      чем-то военный патруль, показывая свой паспорт и на окна своей кухни.
      Офицер, наверное, старший в патруле, показал ей какие-то фотографии, та указала на одну из них, потом на вторую, и радостно защебетала.
      Патруль направился к подъезду.
      - Бежим! - выдохнул Вася, бросаясь к двери.
      Но Нинель словно оцепенела. Она опустилась обратно на стул, и несмотря на все усилия встать не могла.
      - Вы бегите, Васенька, - слабо улыбнулась она. - А у меня с ногами что-то, отнялись. Переволновалась я, наверное, перенервничала.
      - Нинель Петровна! - встал скалой над ней Вася. - Я понес бы вас на руках, но мне, скорее всего, придется стрелять. А вас ждет Арнольд Электронович. И я боюсь, что он не переживет, если узнает, что вас нет в живых.
      Нинель прикусила губу, свела брови, на лбу резко обозначились морщины. Она вздохнула и... встала!
      - Вот и хорошо, хорошо, - забормотал заботливо Вася. - Вы хотя бы вот так, потихонечку, следом за мной, только держитесь у меня за спиной.
      Он толчком ноги распахнул двери, выскочил на лестницу, и сразу же присел на корточки.
      Град пуль, посланных снизу, осыпал его голову и плечи штукатуркой. Нетерпеливые автоматчики попытались расстрелять его снизу, едва он появился в дверном проеме.
      Что оставалось делать Васе? Он открыл ответный огонь, выбирая паузы, чтобы выставить между перил автомат.
      Примерно минуту, или две, с двух сторон шла ожесточенная перестрелка. Подъезд наполнился грохотом, гарью, едким пороховым дымом, безумием ближнего яростного и несуразного боя, в котором сторонами руководит одно желание: выжить любой ценой!
      Неожиданно стрельба снизу ослабла, а потом и вовсе прекратилась.
      - Не стреляй! Не стреляй! - кричал оттуда срывающийся от волнения и испуга ломкий мальчишеский голос.
      Василий остановился и прислушался. Стрельба внизу не возобновлялась. Он очень осторожно выглянул: в подъезде, лицом вниз, лежал офицер, а рядом с ним, прижимаясь к стене, сидел на полу парнишка, зажимая ладонью плечо, уронив на пол автомат. Посреди площадки стоял, испуганно глядя вверх и подняв руки, еще один парнишка. Было этим мальчишкам лет по восемнадцать, на плечах топорщились погоны с курсантской каемочкой.
      - Сложи все автоматы на первую ступеньку лестницы и отойди к раненому, чтобы я тебя видел. Можешь перевязать его, наложи жгут, возможно, перебита артерия, - командовал Вася, спускаясь по лестнице, стараясь все же держать мальчишек под прицелом.
      Вслед за Василием, держась по стеночке, спускалась осторожно Нинель.
      Внизу Вася подобрал все автоматы, вынул рожки, распихал по карманам и за пазуху, велел отдать запасные, автоматы бросил в угол, хотел что-то сказать, но не стал, и шагнул к двери, ведущей на улицу.
      Дверь распахнулась ему навстречу сама, и он почти нос к носу столкнулся с Верочкой.
      Она испуганно отшатнулась и ойкнула, переведя взгляд на окровавленных солдатиков на полу в подъезде, и на труп офицера.
      - Это вы... Это вы его убили? - спросила она у Василия, округлив глаза, глядя на офицера, с которым только что разговаривала.
      - Это ты его убила, - холодно ответил Вася, брезгливо отстраняя Верочку с дороги.
      - Я не хотела! - почти взвизгнула она, с ужасом глядя на растекающуюся лужицу крови под ногами.
      - Я знаю, - криво усмехнулся Вася. - Ты не хотела убить его. Ты хотела убить нас: меня, совершенно незнакомого тебе человека, и свою учительницу Нинель Петровну.
      И больше не глядя на нее и не ожидая ответных слов, которые были ему не нужны, он вышел.
      Нинель Петровна тихонько пошла следом, но остановилась перед Верочкой.
      Та подняла на нее заплаканное лицо и упрямо посмотрела в глаза своей бывшей учительнице.
      - Вы же сами учили нас быть честными! - почти выкрикнула она с обидой и злостью.
      - Ты, оказывается, плохо слушала на уроках, - горестно вздохнула Нинель. - Еще я учила вас верить людям, жить собственным умом и иметь сострадание. И еще я всегда говорила вам, что самое мерзкое, что только есть в жизни - это предательство. Я, наверное плохо учила тебя, Верочка. Ты уж прости старуху.
      И она вышла следом за Васей, которого никогда ничему не учила. Совсем седая и старенькая. И она пошла, опираясь на его руку, в сторону Казанского вокзала, который был совсем уже рядом.
      Но Судьба, словно переча Фортуне, решила и дальше корчить им рожи. Она сидела где-то на ветках деревьев, под которыми они проходили, и отчаянно гримасничала, кривлялась, издевалась над ними.
      Не прошли Вася и Нинель половины улицы, как сзади них, за самыми спинами, влетел в переулок БТР, резко развернулся, вверх, зашипев, улетела осветительная ракета, которая, повис
      нув на парашютике, залила все вокруг мертвенно белым, ослепительным светом. И сразу же по застывшим посреди улицы Нинель Петровне и Васе, даже не поднявшем оружия, открыли огонь
      То ли пожалел их все же пулеметчик, то ли стрелял толком не прицелившись, но пули прошли у них над головами.
      И тут на мгновение погасла ракета, тут же пошла в небо с шипением другая, но в эти мгновения темноты Вася, привыкший уже к тому, что время измеряется не часами и минутами, и даже не секундами, а долями этих самых секунд, которые порой отделяют жизнь от смерти, потому-то они и есть Время, так вот Вася рванул Нинель в очередной подъезд,
      Преследователи не сразу сообразили, куда же делись Нинель и Вася, в какой именно подъезд они забежали. Только поэтому тяжело и медленно поднимавшиеся вверх, преодолевая крутизну лестничных ступенек, смогли добраться до лесенки, ведущей на чердак Нинель и Вася.
      Вася вскарабкался по этой лесенке, открыл люк и попал в маленький бетонный блиндаж, из которого на крышу вела низкая дверка. Он помог выбраться на крышу своей спутнице и завалил, чем нашел, дверцу.
      Внизу уже слышался свист и шум, топот ног по лестнице. Вася заторопился, подхватил Нинель под руку, пробежал до конца по крыше дома и сунулся на пожарную лестницу, но едва он высунул нос, как снизу раздались выстрелы, заставившие Васю тут же отскочить от края.
      Он бросился на другой край, где осторожно посмотрел вниз. Там никого не было, но и пожарной лестницы тоже не было. Напротив, почти на том же уровне, стоял еще один такой же дом, но до него было метров пять.
      О прыжках нечего было даже и думать.
      Вася остановился в растерянности, Нинель тяжело дышала.
      А на самом краю соседней крыши сидел, свесив вниз босые ноги, Белый Ангел.
      За спиной Нинели и Васи содрогалась под ударами чердачная дверь, ведущая к ним на крышу, грозя в любую секунду сорваться, а сами они, разинув рты, смотрели на Белого Ангела.
      Вот так вот просто - стояли и смотрели.
      А вы смотрели когда-нибудь на Белого Ангела? Если бы смотрели, то знали бы, что он сказал Васе и Нинели. Он всем это говорит.
      - Ну, чего уставились? - не очень дружелюбно фыркнул Белый Ангел.
      - А вы, эээ, вы - ангел? - робко спросила Нинель.
      - А что, - не похож? - Ангел в этот вечер был явно не в настроении.
      - Похож, похож, - радостно и уверенно, словно были большими специалистами по ангелам, ответили хором Нинель и Вася.
      - Тогда что пялитесь? Идите! - крякнул Ангел, простирая к ним крыло.
      И крыло его плавно опустилось от одной до другой крыши.
      С недоумением и страхом Вася смотрел на кончик крыла, который лежал, касаясь его ног, отчего хорошо видно было, как трепетали на ветру слабые, невесомые перышки.
      Вася зажмурился и хотел уже ступить на крыло, понимая безысходность ситуации, но его удержала Нинель:
      - Ангел! - горько спросила она. - Почему же ты нам помогаешь?! Кровь на нас лежит.
      - Кровь на крыльях не остается. Кровь на душах остается. Вы кровь пролитую на свои души приняли. Вам и ответ держать. Но не мне тот ответ спрашивать. Идите же! - уже почти прикрикнул он. - Ну же, побыстрее давайте!
      Вася еще раз посмотрел с сомнением на колеблющееся крыло, на трепещущие перышки, решительно взял Нинель за руку и пошел, ведя ее следом за собой по зыбкому этому мосточку в жизнь...
      И странное дело - прошли они, а крыло даже не покачнулось, словно не Вася за руку Нинель провел, а кто-то их обоих за руку вел.
      - Ну, пошли, - сказал Ангел, когда они перебрались с крышу на крышу.
      Сказал - и сам пошел, не оглядываясь на них, вдоль крыши. Нинель и Вася последовали за ним. Он подвел их к краю крыши, там была пожарная лестница.
      - Здесь спуститесь, пройдете там, - Ангел показал пальцем на еле заметный сверху проход между домами внизу. - Выйдите на параллельную улицу, а потом - прямиком до самого вокзала. Только там смотрите в оба поосторожнее! Там я не вижу.
      Он как-то вяло помахал им и пошел по крыше, почему-то обратно, заметая белыми крыльями грязную жесть крыши. Он ссутулился, словно белые и такие пушистые и невесомые крылья за его спиной были невероятно тяжелой ношей.
      - Эй! - не очень уверенно остановил его Вася. - Ты кто? Ангел-хранитель?
      - Да какой я хранитель? - горько усмехнулся Ангел. - Господь не может охранить человека от ему же подобных, а где уж мне - простому ангелу! Наше дело простое, как у регулировщика, направлять да подсказывать...
      - Что же вы так плохо подсказываете, что такое кругом творится?! - не выдержав, спросила с горьким укором Нинель.
      - А много вы слушаете? - Ангел безнадежно махнул крылом. - Мы-то подсказываем, да вот вы нас не слышите. Ладно, не время разговоры нам разговаривать. Идите уже, беда рядом ходит...
      Нинель и Вася стали поспешно спускаться по пожарной лестнице.
      А на крышу соседнего дома, так чудесно покинутого ими, вывалились спецназовцы. Грохая по крыше ботиками, они пробежали ее до конца и остановились в удивлении как вкопанные: на крыше этого дома никого не было.
      Но зато на крыше соседнего дома, до которой была целая пропасть пути, расхаживал медленно и задумчиво, Белый Ангел.
      - Галлюцинации! - протер глаза один из бойцов.
      - Переоделись! - зло рванул затвор другой.
      И опять загремели, загрохотали выстрелы...
      - Я вот вам постреляю! - показал кулак Белый Ангел, останавливаясь на самом краю крыши, прямо перед ними.
      Но вместо того, чтобы прекратить огонь, к стрелявшим прибавилось еще несколько человек.
      А Белый Ангел стоял на краю крыши. Стоял и смотрел на стрелявших в него с немым укором и жалостью.
      Потом он тяжело вздохнул, громко пукнул и улетел, оставив в полном недоумении оторопевших спецназовцев, лихорадочно проверявших оружие, решив, что по ошибке им выдали холостые патроны...
      А Нинель и Вася, миновав улицу, подходили медленно к Казанскому вокзалу, шпиль и огни которого уже видели. По дороге они напоролись еще на один милицейский пост, но их, наверное, взял под охрану, прикрыв белым своим крылом, Белый Ангел, и сработала придумка с зубной болью. А возможно, сказался конец дежурства у милицейского наряда, который смертельно устал за целый день от бесконечных проверок документов.
      Благополучно миновав патруль они огляделись по сторонам и стали перебегать широкую, пустынную в этот час, улицу, чтобы попасть к условленному месту напротив вокзала.
      Это им удалось, и они остановились перевести дух, после стремительной перебежки. Отдышавшись, Нинель хотела выйти из кустов, в которых они прятались, но тут ее схватили за лодыжку.
      Она обмерла, схватилась за сердце, опустила глаза, и увидела, что ее держит за ногу рука, высунувшаяся из люка канализации, настойчиво дергая ее вниз, а серьезность приглашения подтверждал ствол автомата, торчащий из люка и направленный прямо на нее.
      Что было делать? Нинель стала осторожно спускаться.
      А вслед за ней и Василий. Не мог же он оставить ее в беде, тем более под землей...
      Глава тринадцатая
      Арнольдик и Скворцов пошли к вокзалу дворами, решив не рисковать на улицах, но уже во втором из дворов ввязались в перестрелку с притаившейся засадой.
      Выбрались они из этой передряги достаточно легко, благодаря тому только, что напоролись на патруль необстрелянной милиции.
      Этим молодым лимитчикам нужна была московская прописка, а не пуля в голову и медаль посмертно, поэтому они благополучно отступили, усердно паля в белый свет, как в копеечку, открыв путь Арнольдику и Скворцову.
      Влетев в следующий двор, они с трудом отдышались у стены, а в дальнейшем управление их передвижением взял в свои руки старый и опытный фронтовой разведчик.
      Двигаться они стали намного медленнее и осторожнее. Входя в каждый новый, даже самый маленький, дворик, останавливались и стояли, надолго замерев, почти не дыша, по-звериному втягивая носами воздух, до боли в глазах всматриваясь в малейшее подобие любого движения и ловя обострившимся слухом, каждый шорох, каждый звук.
      Все эти меры предосторожности, которые поначалу казались Скворцову излишними, несколько раз буквально спасли их, позволив вовремя заметить то огонек сигареты, то услышать осторожный кашель притаившихся в засаде.
      Арнольдик удивительнейшим образом преобразился: куда делись его возрастная вальяжность и грузность? Шаг его стал по-кошачьи бесшумен и скользящ, а все движения приобрели мягкость и пластичность.
      Вот так, вжимаясь в стены, замирая за кустами, и даже переползая на брюхе, когда так велел Арнольдик, они, почти без приключений добрались до прилегающей к вокзалу улицы.
      И вот здесь-то они и попали в идущую на Нинель и Васю облаву, сопровождаемую беспорядочной стрельбой.
      Во двор, который они пересекали, ворвался автомобиль, который завертел во все стороны включенным прожектором, установленным на крыше, и осветил двор и перебегающие этот самый двор маленькие фигурки Арнольдика и Скворцова.
      Тут же из машины посыпались вооруженные милиционеры и немедленно открыли беспорядочную стрельбу.
      И было бы в этой неравной схватке моим друзьям совсем худо, если бы отличнику боевой подготовки лейтенанту Скворцову не удалось почти сразу же, двумя выстрелами, разбить прожектор на машине, лишив преследователей "зрячести".
      Неопытные в ведении боевых действий, а тем более, ночных, милиционеры попытались осветить беглецов фонариками, но получив на этот свет несколько пуль, понесли ощутимые потери, и фонарики немедленно погасили, а в темноте, среди суматошной, беспорядочной стрельбы, Арнольдик и Скворцов вполне успешно потихоньку испарились со двора.
      Но как бы ни были осторожны Скворцов и Арнольдик, всего не предусмотришь, а тем более, передвигаясь по улицам, просто-таки переполненным патрулями и нарядам.
      Выскользнув из-под обстрела, они заспешили, несколько потеряли бдительность и на углу нос к носу столкнулись с двумя торопившимися на выстрелы милиционерами.
      И те, и другие настолько опешили, что за оружие просто никто не успел взяться, поскольку столкнулись они совершенно в прямом, а не в переносном смысле.
      И опять Арнольдику и Скворцову повезло, что натолкнулись они не на здоровенных и хорошо обученных спецназовцев, а на обычных постовых из школы милиции города Владимира, довольно мелких, не успевших разъесться на казенных харчах и служебном приварке.
      Сошлись врукопашную.
      Арнольдик и его соперник ухватили один другого за руки и раскачивались так, словно нанайские мальчики.
      Скворцов сумел, изловчившись, заплести ноги своего соперника подсечкой, но и сам не устоял, и покатились они с владимирским постовым по московскому тротуару, щедро осыпая ударами друг друга.
      Пока они увлеченно и вдохновенно, но достаточно бестолково, тузили один другого, Арнольдик неожиданно вывернулся, как-то ловко схватил своего соперника за руку, другой рукой прихватил его за предплечье, повернулся к нему спиной и бросил через бедро, зафиксировав его руку на излом у себя на коленке.
      - Снимай автомат, - приказал ему запыхавшийся Арнольдик.
      А что оставалось делать бедному милиционеру? Снял он свободной рукой автомат. Жалко ему было руку, которую держал на колене, грозя сломать, этот натренированный и наученный приемам дед. Не зря предупреждали, что ловят опытных и опасных террористов. А куда ему, владимирскому мальчишке, если перелом будет серьезный, потом деваться? Из органов, как пить дать, уволят, работы нет, а дома трое братишек, да мать больная, да он сам...
      Он и штаны бы снял, только бы целым остаться. Хрен их тут, в Москве этой долбаной, разберет, заставляют охотиться на стариков да старух, а старики эти самые руки ломают. Но ведь не убивает же его этот старик. А ему, младшему сержанту милиции, велено стрелять на поражение, не ожидая, пока разыскиваемые откроют огонь, и даже не предлагать им сдаться.
      Короче, снял он автомат, пистолет вытащил, и положил на асфальт. Сам подставил руки под наручники, которые у него же с пояса этот дед и снял.
      - Видал, что значит фронтовая выучка? - подмигнул ему довольный собой дед.
      И тут милиционер заметил на груди этого деда ряды боевых наград. И ему почему-то стало очень стыдно за себя.
      А дед, не спуская глаз с побежденного им младшего сержанта, подошел к катающимся по пыльной московской мостовой Скворцову, и второму милиционеру.
      Одежда у них на локтях и коленях была порвана, носы разбиты, но дрались благородно: не кусаясь, не царапаясь, и не старался подло ударить милиционер Скворцова по перевязанному глазу.
      Арнольдик подошел к ним, подобрал отлетевший в сторону автомат, наклонился над дерущимися. Спросил участливо:
      - Помощь нужна? Судя по вашей одежде - победил асфальт. Пора заканчивать. Отдохните.
      Оба соперника, разгоряченные схваткой, не очень адекватно оценивая окружающее, все же поднялись, стояли тяжело дыша, сопели, утирали носы, и были буквально переполнены решимостью и желанием ринуться снова в бой.
      - Руки давай, - негромко приказал Арнольдик милиционеру, ткнув его стволом автомата.
      Тот, не сводя глаз со Скворцова, все же молча протянул руки, на которых Арнольдик лихо защелкнул наручники.
      Потом он несильно оттолкнул Скворцова в сторону, дав ему при этом легкий подзатыльник.
      - Все, хватит вам, петухи. Скажите спасибо, что не постреляли друг дружку. Пара синяков - это как украшение для мужчины, а нам уходить пора.
      - Может, жилеты возьмем? - спросил, оглядев милиционеров, Скворцов.
      - Неплохо бы, да под одежду некогда одевать, а сверху если, то слишком глаза мозолить будем.
      Он обернулся к милиционерам:
      - Вы уж извините, ребята, что мы вас разоружили, но это лучше, чем всадить в вас по пуле. Так еще, может, взысканием и обойдется, но, в любом случае, главное, что живы остались, матерям не придется убиваться...
      И они со Скворцовым побежали вдоль улочки, нырнули в арку и растворились в темноте очередного темного безымянного двора.
      Но не пробежали они и десятка шагов по двору, как Арнольдик внезапно остановился:
      - Стой! - запальным шепотом произнес он, с трудом переводя дыхание.
      - Что, плохо вам? Устали? - участливо засуетился вокруг него Скворцов.
      - Да нет, - хватаясь за грудь, отмахнулся Арнольдик, - Здоров я, здоров.
      - Да я же вижу, как вы за сердце хватаетесь, я же одноглазый, а не слепой, что вы мне сказки рассказываете!
      - Да у меня сердце, может, здоровее твоего будет! - рассердился Арнольдик.
      - А что же тогда с вами случилось? - растерянно спросил Скворцов.
      - Что, что... Медаль я потерял. Вот что. "За отвагу". Наверняка обронил, когда с этими мальчишками милиционерами мы там подрались.
      - Вот черт! - в сердцах с чувством выругался Скворцов. - До вокзала же - всего ничего, а тут...
      - Ладно, ты жди меня здесь, я быстренько сбегаю туда и обратно.
      - Да куда вы вернетесь?! - обозлился Скворцов. - Там уже ментов полным-полно...
      - А я потихоньку. Там нас не ждут, думают, что мы поскорее от этого места подальше смоемся. А я аккуратно. Ты же знаешь, что я умею по-тихому, по-кошачьи...
      - Ладно, Арнольд Электронович, ТОЛЬКО, ЧУР, потихоньку. Я вас очень прошу! И я никуда не уйду с этого места. Я буду присматривать, и если что я рядом.
      - Ладно, только за мной не шастай. Я быстро. Мне одному сподручнее...
      И Арнольдик растворился в темноте. Даже Скворцов не разглядел, каким он пошел путем.
      А он шел, пластаясь по стенам, проскальзывая за кустами. Прошмыгнув в нужный двор, долго стоял и смотрел на то место, где только что происходила схватка с милиционерами.
      Стоял, смотрел, слушал...
      Ничего подозрительного старый разведчик не высмотрел и тенью юркнул на то самое место, где боролся с молоденьким милиционером.
      Он почти что на коленях исползал асфальт, исследуя каждый сантиметр, уверенный, что вот именно на этом самом месте боролся с милиционером, и что именно здесь он потерял свою медаль.
      - Что ищем? - раздался голос у него над головой.
      Голос был спокойный и негромкий, даже немного насмешливый, но Арнольдик подпрыгнул так, словно у него над ухом из пистолета выстрелили.
      - Не это?
      Прямо над ним стоял тот самый милиционер, которого он лично разоружил, и держал в одной руке направленный на Арнольдика пистолет, а в другой, на протянутой к нему ладони, медаль "За отвагу".
      - Ее ищешь? - все так же негромко спросил милиционер. - А я знал, что ты за ней придешь, старый вояка. Ну что же, вставай...
      Что Арнольдику оставалось делать? Он тяжело поднялся с колен, подняв вверх руки...
      Глава четырнадцатая
      А на нас с Павлушей разворачивала пушку БМП, от которой мы безнадежно, с упрямством безумцев, пытались улепетнуть в луче цепкого прожектора, да еще по бесконечно-прямой улице.
      Павлуша трясся у меня на запятках, я вовсю работал руками, дергая рычагами ручного управления. Как назло, и как всегда в самый неподходящий момент в жизни, мотор либо совсем сдох, либо просто забарахлил.
      И что за идиот планировал эту улицу? Запертые ворота, длинные дома, заехать некуда...
      А первая гулкая очередь крупнокалиберного пулемета уже разрыла, разметала асфальт за нашими спинами. Вот сейчас, сейчас, они чуть приподнимут планку прицела, вздыбят слегка ствол, и...
      Я еще сильнее и отчаяннее заработал ручным управлением, но почти тут же пришлось жать на тормоза и резко заворачивать: улица неожиданно закончилась тупиком, сплошной кирпичной стеной, в которую мы с Павлушей едва не врезались. Вот сейчас я мысленно поблагодарил судьбу за заглохший мотор.
      БМП, сыто урча, остановилась метрах в тридцати, поводя хищным хоботком скорострельной пушки, щекоча нам нервы и развлекая сидящих в машине.
      - Паша, Паша, - зашептал я. - Ты присядь, или ляг за спинкой кресла, я постараюсь тебя прикрыть...
      Ствол тем временем уставился мне прямо в лоб, постоял так, потом медленно пополз вниз, замерев на уровне живота, отчего мой желудок тут же резко и бурно запротестовал. Если бы я не понимал бесполезность этого деяния, я бы тоже запротестовал. А так я только крепче вжался в каталку и замер, ожидая выстрела.
      Ствол приподнялся и из него вырвался длинный язычок пламени, чтобы слизнуть меня навсегда с этого асфальта, слизнуть наши с Павлушей имена из Великой Книги Жизни...
      И мы были бессильны помешать этой величайшей несправедливости...
      Глава пятнадцатая
      В одном из кабинетов в здании на Петровке, стояли по стойке смирно оперативники: Алютенок, Антонович, Стукалец и Крякин
      За столом, перед которым они стояли, сидело трое. Один из них придвинул к себе лист бумаги и начал читать ее вслух, изредка поднимая глаза над спущенными на нос сильными очками, бросая короткие и недоуменные взгляды на стоящих оперативников, словно не верил, что все это написано про них:
      - По результатам внутреннего расследования по факту утраты оперативниками спецотдела табельного оружия и документов, выявлены злой умысел и добровольная сдача оружия и документов в руки бандитов. Все это дает основания возбудить уголовное дело в отношении вышеперечисленных оперативников. Мерой пресечения избрать содержание под стражей.
      - Да как же так?! - не выдержал Стукалец. - Вы что, нас не знаете?! Ну виноваты, накажите. Но чтобы такие обвинения! Чтоб мы сами бандитам и оружие и документы передали, сами, своими руками...
      - Да вы хотя бы о детях наших подумайте! - взорвался Крякин. - Если вы нас засудите, мы из зоны не вернемся, нас там разом кончат. А детям нашим ни пенсий, ни пособий не будет! На что они жить-то будут?! Вы что не знаете какое время сейчас?!
      - Да как у вас только язык повернулся, - покачал головой Алютенок. Чтобы я, трижды бандитами простреленный, да сам им в руки оружие передал...
      - Николай Иванович! - взмолился Антонович. - Вы же нас не один год знаете! Скажите вы хоть что-нибудь. Вам же будет потом стыдно!
      Один из сидевших за столом опустил голову и отвернулся в сторону.
      Читавший вслух бумагу стукнул по столу кулаком и резко выкрикнул:
      - Прекратить базар! Конвой! Увести!
      - Постойте, - попросил Алютенок. - А что с товарищами нашими, с Козловым и Капустиным? Почему их здесь нет?
      Тот, кого называли Николаем Ивановичем, поднял голову и сказал, медленно выговаривая слова:
      - Капустин погиб. Выбросился из окна. Или выбросили его. Козлов подозревается в том, что во время пьяной ссоры вытолкнул Капустина с балкона...
      Он остановился, сглотнул, и продолжил:
      - Час назад Козлов повесился в следственном изоляторе.
      - Как повесился?! - вскрикнул Крякин. - На чем?! В следственном изоляторе? В одиночке?!
      - Уведите! - распорядился старший из сидевших за столом.
      - Это расправа! - выкрикнул Стукалец. - Нас всех просто решили убить!
      В кабинет ворвалась охрана, четверых оперативников сковали наручниками и заломив руки, вытолкали за двери...
      На следующее утро в газетах будет опубликовано сообщение о раскрытии преступной группы в правоохранительных органах. Об аресте четверых оперативников, убийстве следователя по особо важным делам его младшим партнером, который позже покончил с собственной жизнью в следственном изоляторе. А так же о том, что под утро застрелился в собственном кабинете начальник отдела по борьбе с организованной преступностью, Николай Иванович Крутов...
      Глава шестнадцатая
      Когда Нинель сошла с последней ступеньки лесенки, ведшей вниз, под землю, к ее большому удивлению она оказалась в небольшом, но сухом и чистом тамбуре, от которого куда-то в бесконечность шел длинный-предлинный ход со сводом-аркой, выложенный по стенам громадными белыми камнями.
      Перед Нинель стояли трое весьма подержанного вида мужичков. Один из них держал направленный на нее костыль, который она в темноте приняла за ствол автомата.
      Стоявший за спиной того, что с костылем, подземный мужичок, разочарованно присвистнул:
      - Ты, Вася, совсем плохой стал. Этой тетке скорее самой подавать надо, а ты ее грабить собрался...
      - Да ну тебя, - не очень уверенно огрызнулся небритый Василий. - У тебя деньги есть, бабка? Говори, как на духу! Признавайся! А не то!
      Он устрашающе потряс в воздухе костылем, чего Нинель ни капельки не испугалась. После стрельбы, крови, убитых, которых она впервые в жизни увидела не в кино, а наяву, после всего этого подземные мужички казались ей совсем не страшными, а скорее даже, какими-то ненастоящими, игрушечными.
      А здесь еще ее бережно взяли за плечи две огромные ладони и отодвинули в сторону. А перед мужичонками вырос во весь свой огромный рост Вася, к тому же, весь обвешанный автоматами и очень злой:
      - Ну, тезка, кого это ты тут грабить собрался? - спросил он сразу сникшего и потускневшего Другого Василия.
      - Да ладно, мужик. Да чо ты? Да мы просто так... Пошутили, оглянувшись на попятившихся друзей, неуверенно промямлил Другой Вася.
      - Пошутили? - подбоченился Вася. - Ничего себе, шуточки! 3атащили пожилую женщину под землю. А если бы у нее было слабое сердце?! Надавать бы вам как следует по шеям за такие художества и шуточки!
      - Нет! Вот этого вот не надо! - бурно отреагировали сразу же взволновавшиеся мужички которые, судя по столь бурной реакции, имели по этой части большой и печальный опыт.
      - Вас, промежду прочим, ментура повсюду ищет, - заговорил самый молчаливый из мужичков, лысый, худой, в грязной кацавейке с драными рукавами.
      - Откуда знаешь? - насторожился Вася.
      - А кто не знает? - удивился в свою очередь Другой Вася. - Мы, бомжи привокзальные, подземные. Все знаем, что вокруг вокзалов делается. А вокруг вас столько шухера, что не только мы - про вас вся Москва знает.
      - А где друзья ваши? - спросил третий бомж, в телогрейке на голое пузо. - Вас на фотках больше показывали, чем два. Я сам у ментов видел.
      - Давайте так, - предложил Другой Вася, - вы нас не трогаете, а мы вас выведем из-под земли куда вам захочется.
      - Да вы нас своим друзьям ментам сдадите за то, чтобы они вас гоняли поменьше, - присвистнул Вася.
      - Очень нам надо, - поморщился Лысый. - Менты нас не жалуют. Мы дезертирам помогаем. Потом им, ментам, вокзальные платят. У них там целая мафия. Там у них Христосик заправляет. Он давно на вокзалах обретается. Лет, наверное, двадцать, а может и более того. Маленький, почти карлик, горбатый, с железной клюкой ходит. У него целая армия нищих. Нас они в вокзалы не пускают. Менты их покрывают, а за это бабки получают, и немалые.
      - А вы тут каким духом? Как вас-то сюда занесло, под землю? - спросил Вася.
      - Лучше не спрашивай, - махнул рукой тот, что в телогрейке. - Время, вишь, какое? Кто квартиру продал, да деньги пропил, кого жена выставила, кого бандиты обманули, квартиру отобрали. Кто работу потерял. Куда деваться? Милостыню просить? Не вдруг-то и просить встанешь. Везде места поделены, везде платить надо: менты, рэкет, да просто головорезы. Вот и крутимся около вокзала, вместе, в стае-то, оно легче. Попрошайничаем по мелочи. Где жратвы выклянчишь, где вещички поднесешь, где еще чего подсуетиться получится.
      - А где и грабанешь кого... - не выдержал, чтобы не подколоть, Вася.
      - Что ж, - вздохнул Лысый. - Не без этого. Бывает. А что делать? Жить-то надо...
      - А где вы обитаете?
      - Да вот тут, под землей, и обитаем. А что? Как в песенке про метро: "летом в нем прохладно, а зимой тепло".
      - И не страшно? - поежилась Нинель.
      - Поодиночке конечно неприятно, - вздохнул Другой Вася. - Вот видите, что иногда случается с бомжами.
      Он подозвал жестом Лысого, повернул его спиной и завернул на нем рубаху. Справа, под ребрами, краснел у того совсем свежий красный рубец недавно сделанной операции. Только шов был какой-то неровный, небрежный, словно кое-как сделанный.
      - Почки? - сочувственно охнула Нинель.
      - Почка, - усмехнулся Лысый. - Спустились тут двое, а я один ночевал. Угостили водкой. Я на халяву выпил, сразу и отрубился, а когда очнулся, то хвать - похвать, а у меня почку украли...
      - Да не может быть! - охнула Нинель.
      - Может, - грустно подтвердил Другой Вася. - У нас таких случаев хватает. Опаивают чем-то, потом вкатят наркоз и вырезай что надо. После чуть зажило, а иногда и сразу, обратно бросают. А если держат у себя, то наркотиками накачивают и совсем кончеными людей бросают: и инвалиды и наркоманы в придачу.
      - А может они у какого больного органы вырежут, тогда как? Как они не боятся?
      - Они что, дураки, что ли? Мы же иногда отмечаемся, проверяют нас, когда вшей гоняют. Или в приемники иногда почти каждый попадал. Там обследуют. Вот они и пасут тех, у кого органы здоровые, нужные.
      - Кто это - они? - спросил Вася.
      - Кто бы знал! - развел руками Лысый. - Но делают операцию все же опытные хирурги. Чисто. Идешь с жалобой - милиция не верит. Скорее всего, либо заодно, либо просто неохота себе забот добавлять. Мы ведь какие для них люди? Мы вроде есть, и вроде как и нет нас. Я же не один такой. Бывают случаи, что и совсем исчезают.
      - А милиция вас не гоняет?
      - Да больше ей делать нечего - под землей шастать. Здесь чего хочешь, то и делай. Не на виду, - разговорился Другой Вася.
      - Потом здесь такие есть лабиринты, что даже диггеры, это вроде как спелеологи, не все ходы выходы знают. Вот с ними, с диггерами, мы в ладах. Вот только Гномы иногда...
      - Какие гномы? - удивилась Нинель.
      - Какие, какие. Обычные Гномы. Подземные, - фыркнул Другой Василий. - Да вы все равно не поверите, пока сами не увидите... Злые, сволочи.
      - Нам надо бы как-то из Москвы вырваться, - перевел разговор Вася. Уехать куда-то. Сможете помочь?
      -Уееехать? - протянул Лысый. - Это сложно. Все кругом оцеплено...
      - Можно уехать, - твердо сказал Другой Вася. - Надо выйти за подъездными путями, там, у стрелки, дождаться товарняк. Можно, конечно, по одному попытаться на пригородные электрички вас вывести, но это мертвый номер - наверняка в дороге шмонать будут. А в товарняк можно сесть - он там тихо идет, стрелка, да и в горку там сильно. А патрули, да засады, на станции проверят, и - баста. Больше у них сил не хватит. Их там столько народа в деле...
      - Точно! - радостно подтвердил его выкладки Тот, Что в Телогрейке. Ты голова, Вася!
      - А то! - подтянулся довольный Другой Вася. - Как-никак - кандидат наук!
      - Правда, что ли?! - не поверил Вася.
      - Дела давно минувших дней... - вздохнул Другой Вася. - Ну так что идем?
      Вася и Нинель нерешительно замялись, переглядываясь.
      - Ну, чего мнетесь? Своих дождаться надо? - спросил после затянувшейся паузы Лысый. - Так мы понимаем. А если в нас сомневаетесь - то зря. Мы не выдадим. Нам это совсем даже и без надобности.
      - Предают, к сожалению, как раз чаще всего без всякой на то надобности, - вздохнула Нинель.
      - Это, конечно, так, - солидно согласился Тот, Что в Телогрейке. Вам решать, но только без нас вы на вокзалах пропадете. Здесь надо в лицо знать, кто враг, а кто друг, а для этого не один год здесь, под землей, прожить надо.
      - И выжить, - добавил Лысый.
      - И выжить тоже... - согласился с ним Тот, Что в Телогрейке.
      Он достал из кармана мятую пачку сигарет, протянул друзьям, они отошли в сторону и закурили, поглядывая на Нинель и Васю, державших между собой тихий совет.
      А что, собственно, им было советоваться? Теперь-то они понимали, что встречаться около вокзалов было безумной затеей, но в тот момент, когда принималось решение, выбора не было. Они уже осознавали, что без помощи этих несчастных, выброшенных на обочину жизни, оборванных и грязных людей, бегающих по системам канализации, им ничего не светит на вокзале, где они ничего и никого не знают. Они, конечно, в случае неправильно принятого решения могли проиграть не только свои жизни, но и жизни товарищей, но в то же время это был единственный реальный шанс спасти и свои, и их жизни...
      - Мы подумали, - твердо сказала Нинель. - Мы вам верим и будем делать все так, как вы скажете. Мы должны встретиться с нашими друзьями около вокзала, там, где вы меня и Васю хотели ограбить.
      - Кто еще, и сколько человек должны подойти? - спросил деловито Лысый.
      - Четверо. Подходить, если ничего не случится по дороге, должны по двое. Одна пара - мой муж, сильно пожилой человек, в синем пиджаке с боевыми наградами на нем. С ним молодой человек, с повязкой на глазу. Вторая пара - один в инвалидной коляске, а второй совсем маленький, лилипут.
      - Ее мужа зовут Арнольд Электронович, того, что с повязкой, Скворцов, в коляске - Гертрудий, а лилипут - Павлуша, Паша, - дополнил ее Вася.
      - Ладно, понятно, - подвел итог Другой Вася. - Собираем стаю.
      Тот, Что в Телогрейке, кивнул и подошел к уходящим в бесконечность трубам. Там он подобрал загнутый углом короткий металлический прут и что-то быстро и лихо выстучал по трубе.
      Звук ушел куда-то в недра земли. Потом звук вернулся.
      Другой Вася удовлетворенно покачал головой:
      - Сейчас все свободные соберутся. Пошли скорее в Красный уголок.
      И он пошел по бесконечному коридору, не оглядываясь, словно спиной видел идущих за ним.
      Шли они недолго. Свернули пару раз в боковые коридоры, где было поуже, посырее и потемнее, но все равно горели хотя и слабые, но все же аккуратно протертые лампочки, повешенные на одинаковом расстоянии.
      Другой Вася толкнул почти незаметную дверцу в стене, и они вошли в большую комнату, освещенную лампами дневного света, в комнате была маленькая сцена, стояли аккуратные ряды стульев, по стенам висели портреты какого-то Политбюро, а на сцене стоял большущий бюст Вождя на покрытой красным кумачом высокой тумбочке.
      Словом, самый настоящий Красный уголок. Какие уж тут подземные организации проводили свои партийные, комсомольские или профсоюзные конференции и собрания в прошлые времена, кто теперь знает?
      В зальчике собралось человек без малого тридцать живописно оборванных, грязных бомжей.
      - Здорово, дети подземелья! - весело выкрикнул Другой Вася, привычно залезая на сцену.
      Зал ответил ему веселым гоготом, свистом, приветственными выкриками.
      - Вы все знаете, что идет облава на очень опасных террористов? начал он сразу, без вступлений. - Вот перед вами двое из них. Впечатляет? Дальше я скажу вам еще больше: один из разыскиваемых потерял глаз, второй старик, фронтовик увешанный наградами, третий - прикованный к креслу инвалид, а четвертый - лилипут! Вам страшно?! Вам ничего не кажется странным в раскладе сил? С одной стороны - вся военная машина государства: менты, СОБР, ОМОН, ФСБ, армия. А с другой - старики и лилипуты, взявшие в руки оружие для того только, чтобы хоть как-то защитить свои жизни. Объявленным вне закона, расстреливаемым без предупреждения, им просто ничего другого не осталось.
      Мы с вами, граждане, знаем, что это такое - быть вне закона, вне жизни. За этими людьми идет страшная охота, в которой участвуют все: милиция, и бандиты. Странное единение, не правда ли?
      А почему все это? Да потому, что в руках у этих людей бумажка, в которой написано: кому и сколько платят в этом государстве бандиты. И получается по этой бумажке, что платят они в этом государстве всем: прокуратуре, ментам, правительству, депутатам.
      И эти люди, которые объявлены террористами, просто захотели, чтобы все узнали, в каком они живут государстве. Узнали бы, что значит на самом деле эта демократия от политбюро.
      Вся Россия вынуждена воровать, спекулировать, клянчить. Не получая пенсий и заработанных денег, не получая медицинского обслуживания. На нас махнули рукой, предоставив нам вместо священного права жить - возможность выживать.
      У нас, граждане бомжи, сегодня, возможно, тот самый, последний и единственный, когда мы можем доказать, хотя бы сами себе, что мы - не пыль на ветру, не прах под ногами, а люди. Кто может и хочет помочь этим людям, останьтесь, кто, по каким-то причинам, не хочет, уходите, никто не осудит.
      Больше речей не говорили. Просто стали обсуждать, куда выдвинуть группы встречающих, как лучше расставить дозоры и наблюдателей.
      Решено было не только выдвинуть группы к предполагаемому месту встречи, но и на подступы к вокзалу, чтобы помочь пройти под землей, а если понадобится, облегчить прохождение, помочь.
      Долго думали, как и где искать Сашу Перышкина, но так ничего и не придумали. Вряд ли он догадался, что мы решили пробираться на вокзал. Как узнать о его судьбе?
      Глава семнадцатая
      Перышкин бежал сзади всех по чердаку, внизу грохотали выстрелы Феди и автоматные очереди атакующих.
      Саша чутко ловил эти звуки, оборачиваясь, ожидая, что вот-вот выскочит на чердак Федя, и его надо будет поддержать огнем.
      Он так был поглощен прислушиванием, что вылезая на крышу, зацепился ногой за порожек и покатился, вскрикнув от боли.
      Он тут же вскочил на ноги, чтобы броситься вдогонку за друзьями, но закусил губу и сел, лодыжку пронзила острая боль.
      Саша закатал штанину и осторожно ощупал ногу. Бывший спортсмен и побывавший во всевозможных переделках журналист, он сразу понял, что это перелом.
      Первым его порывом было крикнуть, позвать на помощь, но он тут же прикусил язык, сообразив, что так все они немедленно станут легкой добычей преследователей.
      Волоча ногу, он пополз за какую-то будочку на крыше.
      Сначала ему повезло: преследователи прогремели ботинками мимо него. Он прикинул, что со времени перестрелки, вернее, ее окончания, прошло порядочно времени для того, чтобы его друзья успели уйти подальше отсюда.
      Федя ценой своей жизни подарил нам шанс остаться в живых. А единственное, о чем сейчас жалел Саша, это о том, что он оказался безоружным.
      Эх, если бы сейчас у него оказался пистолет, хотя бы с одной обоймой! Он выиграл бы для друзей еще минутку, а то и больше...
      Саша с отчаянием обшарил карманы и нащупал листки копии проклятой этой бумаги. И он придумал, как попробовать обмануть преследователей. Шанс был мизерный, но все же это было все, что он мог сделать для друзей в подобной ситуации. Но зато, если бы ему удалось обмануть преследователей, то возможно погоня прекратилась бы вообще.
      Саша, скорее всего, остался бы незамеченным, поскольку никому не пришло в голову обыскивать крышу. Преследователи уже спустились вниз, готовясь продолжить погоню.
      Еще чуть-чуть, и они ушли бы совсем.
      Но Саша на крыше поджег эти самые два листочка, держа их за уголок, высвечивая свое укрытие...
      Бумага успела догореть до самых пальцев, жарко лизнув их.
      Саше стало очень стыдно, что он совсем, оказывается, не герой, потому что он с готовностью заплакал от этой боли.
      И тут ему в глаза ударил луч фонарика.
      Саша прикрыл слезы на глазах выставленной перед собой ладонью, повернутой к тем, кто светил ему прямо в лицо. Пули сначала пробили эту вытянутую ладонь...
      Глава восемнадцатая
      Арнольдик стоял, подняв руки вверх и не спускал глаз с ладони владимирского милиционера, в которой была его медаль.
      - Что же ты так, фронтовик? - спросил милиционер. - Вернулся, не посмотрел как следует. Знал же, что должна быть засада.
      - Я эту медаль кровью оплатил. Она мне дороже всех наград. Да тебе не понять. Молодой ты, - устало ответил ему Арнольдик.
      - Почему же мне не понять? - вроде как даже обиделся милиционер. - У моего деда точно такая была. Умер дед два года назад. У нас в доме его пиджак на стуле дедовом любимом висит. А на пиджаке - награды его. А на стенке, над стулом этим, портрет деда. Молоденький он там. Под конец жизни все удивлялся: как же, мол, так, мы фашистов победили, а нас собственное государство, которое мы защищали, на колени ставит, да унижает всячески, а ко Дню Победы нам подарки Германия шлет? Так он и не понял.
      Милиционер помолчал, посопел носом.
      - На, дед, забирай медаль свою отважную, да беги скорее отсюда. Не верю я, что ты что-то плохое задумал. Никому и ничему я не верю. Начальство пьет, взятки почти открыто берет. Деловых трогать не велят. Бандиты в городе как хозяева, с начальством нашим ручкаются. Хотя бы ты, дед, скажи мне, что происходит? Может ты знаешь?
      И звучала в его голосе боль, горечь, отчаяние и усталость, словно придавило его к земле творящееся на его глазах безумие.
      Арнольдик только вздохнул А что он мог сказать? Что мог сказать маленький обыватель, униженный, как и все, нищетой, никому не нужный ученый, никому не нужный солдат Великой Армии, Армии Победительницы?
      Но он все-таки сказал:
      - Я не знаю, сынок. Не знаю. Я старался не думать об этом. Старался не замечать этой пляски на гробах. Но такое это государство, сынок, что оно не может позволить человеку жить в стороне от него. Ему, государству, надо сломать, подмять человека... Я не знаю, что надо делать, как надо делать. Но я не стану прежним. Я должен сделать то, что должен сделать. Нам в руки попал документ, который показывает, как государственные интересы стали отражать интересы бандитские. Мы обязаны сделать так, чтобы об этом узнали все. А тебе, сынок, спасибо! Я человек не верующий, но храни тебя Бог, сынок...
      - Ладно, дед, давайте скорее, только поторопитесь, догадались уже, что вы к вокзалам идете. Зря вы это. Там полно охраны...
      Он махнул рукой и отошел в темноту арки, давая дорогу Арнольдику и Скворцову, который вышел из укрытия. Они дошли почти до конца улицы, когда вдруг где-то загрохотал выстрел пушки и перед самым их носом обрушилась кирпичная стена, посыпались кирпичи, а из тучи кирпичной пыли вылетела прямо на них коляска, в которой сидел я, а на запятках притулился, вобрав голову в плечи, Павлуша.
      - Промахнулись! Промахнулись! - радостно заорал я в сторону БМП, которая еще раз разворачивала ствол в нашу сторону.
      - Не ори, придурок! - прикрикнул на меня Скворцов. - Мотаем скорее отсюда! Пока нас в клочья не разнесли!
      Тут мне удалось завести мотор у моей коляски.
      - Цепляйтесь! Цепляйтесь! - заорал я Арнольдику и Скворцову, которые не замедлили воспользоваться моим предложением.
      Взрыв прогремел как раз на том самом месте, с которого мы рванули на моей коляске, нам в спины ударила взрывная волна, которая никакого вреда не причинила никому, если не считать Павлуши, которого выдуло на дорогу прямо перед нами.
      Мы с трудом успели затормозить, даже завалили набок мое кресло.
      И тут из люка, возле которого упал Павлуша, нам замахали руками, называя нас к тому же по именам.
      - Давайте скорее! - звали нас.
      Мы никак не могли решиться, до тех пор, пока не выскочили из люка два оборванца и не засунули визжащего Павлушу в открытый люк.
      Мы подбежали, а я подъехал к ним: оборванцы были без оружия.
      - Скорее спускайтесь! - торопили они нас. - Сейчас на пальбу съедутся. Скорее! У нас Нинель Петровна и ваш Вася...
      Махнув на все рукой, мы полезли. Вернее, не мы, а они, поскольку я со своей коляской никак не влезал в этот люк.
      Произошла короткая заминка, потом один из бомжей махнул рукой:
      - Закрывайте крышку! Мы уйдем верхом. Я его по системе вентиляции выведу к вам...
      Крышка люка задвинулась, и вовремя - к нам приближались сирены патрульных машин.
      - Давай в тот переулок! - приказал, запрыгивая на запятки, бомж.
      Я последовал в указанном направлении, а он только командовал:
      - Направо! Налево! Направо. Стоп!
      Мы остановились напротив небольших ворот, похожих больше на калиточку, настолько они были малы. На них висел ржавый замок, довольно хилый на вид.
      - Давай с разворота! - распорядился мой провожатый.
      Я с полуслова оценил замысел, развернул коляску задом и, врубив мотор, врезался в воротца, они распахнулись, замок отлетел, как игрушечный.
      Мы въехали в сырое мрачное помещение. Очень темное, в котором что-то непрерывно гудело.
      - Трансформатор, что ли? - спросил я.
      - Не, вентиляторы, - ответил мой спутник.
      Он уверенно ушел в мрачную темноту, что-то щелкнуло, и тускло загорелись под потолком несколько лампочек, освещая захламленное пространство довольно большого зала, в конце которого высились еще одни ворота: высокие и деревянные. К ним-то и направился мой провожатый.
      Ворота заскрипели, расползлись створками в стороны, открыв огромное, метра три в диаметре, окно-иллюминатор, в котором вращался гигантский пропеллер.
      Бомж повернулся ко мне и улыбнулся широко и весело, беззубой щедрой улыбкой:
      - Нам туда...
      Он показал на этот вентилятор, похожий больше на огромную мясорубку.
      Я отъехал в сторону и замотал головой, что означало категорическое несогласие принять это предложение.
      - У нас нет другого способа попасть к друзьям. Только пройти через систему вентиляторов...
      - Через систему?! - взвился я. - Да ты что - рехнулся?! Ты руками будешь останавливать эту махину?! Я видел что-то подобное в кино, но это не кино.
      Я показал на огромные крылья вентилятора, которые со свистом рассекали воздух.
      - Ах, это... - бомж махнул рукой. - Слушай сюда: каждые полчаса вентилятор останавливается на три минуты...
      Я попытался что-то возразить, но он только отмахнулся:
      - Слушай! В системе - шесть вентиляторов, за три минуты мы должны успеть пройти все шесть, иначе - каюк...
      - А зачем все сразу? - удивился я. - Три минуты вполне достаточно большой срок, но если шахта длинная, то можно и не успеть. А вот за два раза мы успеем совершенно точно. Куда спешить?
      - Жить! Придурок! - оскалился бомж. - Там шахта - сто двадцать пять метров, и через каждые двадцать пять метров - вентилятор. Да еще по одному на входе и выходе, итого - шесть. Останавливаются одновременно, включаются - тоже. Шахта - металлическая труба. Гладкая. Ухватиться не за что. Ты представляешь себе, какая там тяга, когда все шесть вентиляторов работают?
      Я представил. Почему-то не вентиляторы, а котлеты на лотке в кулинарии. Я судорожно сглотнул слюну и спросил:
      - А мы успеем?
      Бомж пожал плечами:
      - А я пробовал? Делать мне было нечего через вентиляторы лазить, мне канализации хватало, а про вентиляторы мне один корешок рассказал, он тут с дружком пробегал однажды, нужда заставила.
      - Ну и как? - робко поинтересовался я.
      - Как, как, - сплюнул бомж. - Раз рассказывал, ясно дело, что нормально...
      У меня на душе стало веселее.
      - Вот только дружок его замешкался малость... - вздохнул мой провожатый.
      - А по-другому никак нельзя пройти? - спросил я с последней искоркой надежды.
      Но эту искорку безжалостно растоптал бомж:
      - Почему не пройти? - спросил он меланхолически. - Можно по улице, например. Там сразу пристрелят, без мучений.
      - Ладно, - вздохнул я. - Рискнем.
      - А чего нам остается? - флегматично пожал плечами мой проводник. Ты, главное, сиди и не дергайся. Я сам твою коляску покачу. У меня глаз алмаз. А то, не дай Бог, застрянем, нам тогда хана обоим. Понял?
      - Угу, - только и смог я сказать на птичьем языке, изобразив филина.
      Потянулись минуты ожидания, и вот лопасти замедлили кружение.
      Еще... еще...
      Остановились с ржавым медленным скрежетом, и наступила гнетущая гулкая тишина.
      Мне показалось, что сердце мое тоже остановилось вместе с вентиляторами.
      Мой проводник уже воткнул коляску между лопастями, которые образовали над нами шалашик, или букву "Л". Он протолкнул меня сквозь этот шалашик и помчался бегом вперед, толкая меня перед собой.
      - А если лопасти не везде встанут так?! - крикнул я, но он ничего не ответил.
      А что он мог ответить?
      На наше счастье - во втором вентиляторе лопасти стояли так же удачно, в третьем тоже, мы на всех парах летели к четвертому, я взглянул на хронометр: прошла минута и пятнадцать секунд.
      Мы успевали!
      Нет, мы не успевали. Четвертый вентилятор стоял, опустив одну из лопастей вертикально, перегородив нам проход в этом туннеле.
      Не сговариваясь, мы дружно ухватились за лопасть руками, и стали проворачивать эту гигантскую вертушку.
      Стоял жуткий скрип, визг, раздирающий мозг и нервы, взвинченные и без того до предела...
      Я уже хотел плюнуть на все и встать с кресла, но с ужасом понял, что НЕ МОГУ! Липкая волна пробежала по моей спине...
      Бомж буквально повисал на застывшей над нами лопастью, повиснув на ней, вцепившись в нее двумя руками, поворачивая, и поворачивая ее вниз...
      Кое-как мы все же справились с этой проклятой вертушкой, и бомж, выдувая со свистом из насквозь прокуренных легких воздух, протолкнул мою коляску, обдирая ее об лопасти, дальше в железную глотку этого чертова прохода.
      Я глянул на часы: оставалась на все про все одна минута и секундочка.
      Пятый вентилятор смилостивился над нами, но последний стоял - хуже некуда.
      Мы опять навалились, но проворачивался этот пропеллер еще хуже. То ли сил у нас совсем не осталось, то ли проржавел он больше, но подвигался он совсем незаметно, что нельзя было сказать о времени, которого осталось всего девять секунд, когда мы еще не повернули вентилятор в нужное положение. Восемь секунд. Он чуть подался! Семь! Еще чуть-чуть. Шесть! Пять! Четыре! Еще чуть. Три! Почти встал в нужное положение! Две! Никак!!! Одна!!!
      За спиной моей раздался гул, словно кто-то вдувал воздух в эту трубу, кто-то огромный и безжалостный:
      - УУУУУ - Ух! УУУУУ-УХ! - ускоряя и ускоряя обороты, двинулись за нашей спиной поочередно лопасти.
      Двинулся и пропеллер перед нами.
      Еще немного - и сольется все это в сплошной гудящий круг, грозящий нам смертью...
      А что - если?
      Я закрыл крепко-накрепко глаза и врубил полную скорость.
      Взревел мотор моей коляски и я полетел прямо на вентилятор, набирающий обороты...
      Сзади раздался крик бомжа, но я слышал только удар, очень сильный, то, во что я врезался на полной скорости, захрустело.
      Я открыл глаза: мне полностью удалось задуманное! Я помял лопасть вентилятора и погнул ее настолько, что она застряла в пазу, в котором вращалась.
      - Скорее! - заорал я на совершенно потерявшего голову бомжа.
      Тот мухой подлетел ко мне и вытолкал коляску из этой смертельной ловушки.
      И вовремя, поскольку шум за нашими спинами превратился в яростное гудение и на нас погнало мощную и тугую струю воздуха. Пропеллер с помятой лопастью взвыл перегруженным мотором, пересилил помеху, корежа погнутую лопасть, загоняя ее в паз, царапая его и скрежеща...
      Минуту, а может и более, смотрели мы как завороженные на эту страшную вертушку, в которой едва не остались навсегда в виде фарша...
      Глава девятнадцатая
      Арнольдик, Скворцов и Павлуша, продвигались более благополучно. Сводчатый тоннель был несколько сыроват, под ногами плюхала вода, но все же не вращались у них перед самым носом смертоносные лопасти.
      До места они дошли вполне благополучно, уверенно ведомые опытным проводником, отлично разбиравшимся в хитросплетении всех эти ходов и переходов.
      Только однажды в луче фонарика мелькнула перед ними вдалеке, моментально исчезнув, словно в стену вошло, то ли тень, то ли собака, то ли согнутый в три погибели человек.
      - Кто это? - спросил Павлуша.
      - Позже сами увидите, если подольше тут побудете, в этих катакомбах, - нехотя и весьма уклончиво ответил провожатый.
      - Кого увидим? - не отставал от него теперь уже и заинтригованный Арнольдик.
      - Кого-кого, - проворчал провожатый, оглянулся и сказал, понизив голос почти до шепота. - Гномов.
      Арнольдик и Павлуша переглянулись, вежливо пожав плечами, мол, бывает, и не такое может привидеться.
      - Я же знал, что вы не поверите. - Вроде даже как и с обидой вздохнул провожатый. - Ладно, увидите - поверите. Хотя по мне, так лучше бы и не видеть этих обормотов. Тьфу!
      И дальше проводник шел молча, словно воды в рот набрал, не отвечая ни на какие вопросы.
      А когда дошли до Красного уголка, то стало не до расспросов. Нинель и Арнольдик уселись в уголочке, склонились голова к голове, взялись за руки и шептали-шептали что-то друг другу... Что-то бесконечно ласковое и нежное...
      Вася, перевязанный свежими бинтами, без рубашки, сидел рядом с Другим Васей и увлеченно обсуждал план дальнейших действий с только что прибывшими.
      Все согласились в одном, а именно в том, что уходить надо как можно быстрее, пока вокзалы не взяли в тройное кольцо. Прорваться на товарняки и выехать хотя бы из Москвы, а там уже оглядеться, отдышаться и решать что делать дальше.
      Находиться в Москве было равносильно тому, как находиться на электрическом стуле и при этом надеяться на то, что забудут включить рубильник.
      Словом, единодушие было полное, но оставался вопрос: как найти Сашу Перышкина?
      Тут подъехал и я с моим провожатым. Мы сразу же подключились к обсуждению.
      Но не успел я даже прикинуть что к чему, как в уголок ворвался Лысый:
      - Полундррра! - заорал он с порога. - Тикать надо! Я на вокзале знакомого диггера видел, так он говорит, что их сюда со всего города свезли и спелеологов подключили. Вокзалы уже в тройном кольце, просекли легавые, что через вокзалы будете прорываться. Да солдат еще навезли. Может, кто и стукнул. С минуты на минуту начнут проверять подвалы, системы канализации, вентиляционные шахты. Надо линять!
      - Что будем делать? - спросил я.
      - Попробуем все-таки выйти к стрелкам, за вокзалы, - не очень уверенно пожал плечами Другой Вася. - А что делать? Не ждать же, когда нас всех здесь накроют?
      Он встал и направился к выходу, но в коридоре уже загремели автоматные очереди.
      В двери ввалился в буквальном смысле, Тот Что в Телогрейке. Он рухнул на пол. Изо рта у него шла кровь. Мы подбежали к нему, осмотрели: грудь его была пробита пулями в трех местах. Павлуша молча отрицательно покачал головой, разведя бессильно руками.
      Тот Что в Телогрейке, открыл глаза:
      - Уходите! За сценой есть ход, - он махнул в сторону сцены. - Лысый знает... Ребята там пытаются задержать, но трудно, долго не выдержат, СОБР против них. Уходите скорее...
      Больше он никогда и ничего не сказал.
      Лысый и Другой Вася бросились за сцену, отдирать линялый занавес, за которым оказалась маленькая металлическая дверка. Другой Вася порылся в карманах, достал ключ, отпер быстро дверцу, нетерпеливым жестом подгоняя нас в нее, вручив Лысому, который шел впереди, фонарик.
      Мы рванули за Лысым.
      Другой Вася дождался, пока мы все зайдем, и нырнул за нами следом, повернув ключ в замке.
      - Скорее! - прикрикнул, подгоняя передних, Другой Вася. - Долго дверь не выдержит, там спецы...
      Все, кроме меня и Павлуши, двигались на полусогнутых, за шиворот нам сыпалась земля. Потолок над нами был уже не каменный, а земляной, да еще и подпертый почти повсеместно не внушающими доверия, полусгнившими подпорками, грозившими вот-вот подломиться и похоронить нас всех под слоем земли.
      А тут еще сзади ахнуло, и глухой, отдаленный взрыв сильно толкнул нас в спины горячей взрывной волной.
      - Скорее! Они взорвали двери! - всполошился Другой Вася,
      Но проход стал заметно уже, я в своей коляске еле протискивался, в некоторых местах меня буквально протаскивали, порой даже скорее проталкивали.
      А сзади, далеко за нашими спинами, замигали лучи фонариков наших преследователей.
      Мы же тем временем уперлись еще в одну дверку, которая оказалась еще ниже, чем первая, но тоже железная. Лысый завозился возле нее с ключами, а Другой Вася нервно торопил его, тревожно оглядываясь на приближающуюся погоню.
      Потом он яростно выругался и бросился куда-то назад, навстречу этим фонарикам, выключив свой и передав его мне, зачем-то торопливо ткнувшись мне в щеку, оцарапав при этом колючей, давно небритой щетиной.
      Он побежал, и глухой стук его шагов быстро удалился, потом мы услышали невнятный выкрик, что-то загрохотало, дрогнул под нашими ногами земляной пол, раздались еще крики, потом все стихло, только куда-то исчезли лучи фонариков за нашими спинами.
      - У него граната была, он подорвал подпорки и обрушил потолок на себя и на них, и загородил проход, - догадался многоопытный в подземных делах Лысый, которому с трудом удалось открыть двери. В голосе у него стояли слезы.
      Он пропустил нас всех опять вперед, запер за собой дверь и зачем-то подпер ее бревнышком.
      Этот коридор был совсем сырой. Воды было по колено и она была грязной и смрадной. Но нас это уже не шокировало.
      Нас уже, казалось, вообще больше ничего не волнует и не шокирует. Мы словно отупели. Эти бесконечные погони, стрельба, кровь, смерть. Мы все смертельно устали. И я только удивлялся, как держатся Арнольдик и Нинель.
      Но они шли рука в руке, и ни слова жалобы мы не услышали от них, возможно поэтому стеснялись жаловаться сами.
      Судя по тому, как мотало по коридору Лысого, даже он, привычный к этим подземным путешествиям, устал.
      - Еще немного... Еще немного... - упрямо твердил он.
      И мы шли за ним по этим бесконечно длинным коридорам, задыхаясь от смрада.
      Мы старались не думать о том, что ждет нас впереди. Я ехал, чувствуя горячее дыхание Павлуши затылком. Он стоял на запятках моей коляски, поскольку иначе ему приходилось брести в этой смрадной воде уже по грудь.
      - Ну вот, пришли. - Устало сказал Лысый, когда мы оказались на каком-то сухом островке, возвышавшемся над водой. - Люк над нами. Чуть дальше пройти - метров десять. Теперь все тихо. Там дальше опять вода. Вы подождите на сухом месте. Я схожу посмотрю, что да как там. Вообще-то выходим мы за станционными путями, сильно дальше, за стрелки. Тут на товарняк сесть можно без проблем, если нет засады. Так что сидите тихо и ждите.
      И он ушел вперед. Зачавкала вода, потом тихо загремела крышка люка. Задвинулась обратно.
      Какое-то время царила тишина и мы уже успокоились, как вдруг наверху глухо ударили выстрелы, послышались крики, свистки...
      Длилось это совсем недолго, потом опять сдвинулась крышка люка и вниз ударил яркий свет мощного фонаря:
      - Эй! Здесь люк! Похоже, что этот хмырь вылез отсюда.
      - Да это бомж случайно под пулю попал, дурак. Кричали же ему...
      - Он не случайно попал. Он отводил нас от этого люка. Надо проверить...
      Вниз врезали очередь из автомата.
      Потом загремели по железной лесенке, спускаясь к нам.
      Скворцов дважды выстрелил на свет фонаря. Раздался крик, фонарь выпал и булькнул в воде, а следом тяжело упало тело...
      Мы уже мчались в какой-то боковой коридорчик, жутко узкий и грязный, а вслед нам гремела пальба.
      Я ехал первым и едва не сбил ЕГО.
      Он стоял, широко расставив ножки и скрестив на груди руки. Я так и ахнул, увидев его: это был - ГНОМ!
      - Ну, чего уставился? - спросил он весьма сердито и совсем недружелюбно. - Что за странные вы, люди. Нигде от вас покоя нет. Мы под землю ушли, так вы и тут нас достали. Мы, гномы, тысячи лет существуем и ни разу между собой не воевали, а вы убиваете друг друга, под землю загоняете... Не стыдно?
      Не знаю, какого он ожидал от нас ответа, но его ни у кого из нас, похоже, не было. Неожиданно нашлась Нинель:
      - Стыдно должно быть тем, кто загоняет, а не тем, кого загоняют, изрекла она.
      Пришла пора Гному задуматься. Он помолчал, потом вяло признал:
      - Что ж, мудро... - вздохнул, и пошел...
      - Эй! - набравшись храбрости позвал я его. - Выведи нас отсюда, или спрячь, что ли...
      Гном остановился, прислушался к шуму и стрельбе у нас за спиной, глубоко и тяжко вздохнул, и словно нехотя, сказал:
      - Ладно, пошли, что стоите? - и не спеша побрел вдоль по коридорчику, а мы, тревожно оглядываясь, за ним, никак не решаясь его поторопить.
      А Гном, пройдя совсем немного, остановился и спросил:
      - Все здесь?
      - Все, - ответил замыкавший группу Арнольдик.
      - Тогда входите, - сказал Гном, после некоторого раздумья.
      Он нажал что-то в стене, и с тихим мелодичным звоном стены раздвинулись, разошлись, открыв красивый большой коридор, залитый светом.
      - Милости просим, - опять почему-то вздохнул Гном, проходя в коридор и ожидая, когда зайдем мы, чтобы закрыть проход.
      Мы прошли, все еще тревожно оглядываясь и не совсем веря сами себе. Стены сомкнулись у нас за спиной.
      Гном подошел к стене, нажал кнопку и сказал прямо в стену:
      - Я с гостями, со мной люди. Приезжайте. Двадцать четвертый вход. Жду.
      Он прислонился спиной к стене и вроде как заснул, давая нам этим понять, что не намерен отвечать на дурацкие вопросы, которыми мы готовы были его осыпать.
      Все устало присели на корточки вдоль стен и тоже стали чего-то ждать. Вскоре послышалось легкое жужжание, и подъехало несколько электромобильчиков.
      С них соскочили молчаливые гномы, завязали нам глаза, рассадив нас по этим автомобильчикам.
      Ехали мы не очень долго.
      Нам развязали глаза и помогли сойти. Стояли мы теперь перед входом в застекленный холл.
      Нас повели через него. За холлом оказалась казавшаяся бесконечной анфилада огромных залов, в которых повсюду были кондиционеры, великолепное освещение.
      Мы прошли огромный компьютерный зал, с прекрасным оборудованием, через библиотеку, через читальный зал, через нечто, напоминающее конструкторское бюро.
      И везде что-то читали, играли, музицировали, шили, строгали, занимались спортом, словом, жили умной жизнью тысячи маленьких человечков.
      Что нас особенно удивило, так это то, что оборудование везде было самое современное, как и стильная одежда на всех без исключения гномах.
      Наконец, нас ввели в большой зал, обставленный шикарной антикварной мебелью. Там встретили нас несколько старых гномов, сидевших за большим столом.
      Мы стояли, все кроме меня, а гномы сидели, кроме того, который привел нас сюда.
      - За ними гнались. Им угрожала смерть, - пояснил он.
      Старый гном поднял руку и сказал:
      - Это не наше дело. Это дело людей. Мы, гномы, не вмешиваемся в их дела. Мы ищем сокровища, добываем сокровища, охраняем сокровища. За них мы покупаем у людей вещи, материю, продукты. Мы - счастливы. Мы - не воюем друг с другом. Гномы не убивают гномов. И не водят к себе людей. Мы только берем людей в рабство, из числа тех, кто приходит за сокровищами гномов.
      - Но этих людей могут убить... - попробовал зайти с другого края Гном.
      - Я все сказал, - произнес старый гном.
      - Мы все сказали, - подтвердил старый гном в центре.
      - Но они могут про нас рассказать, - неуверенно произнес Гном.
      - Им никто не поверит, - равнодушно пожал плечами гном в центре.
      После этого он, ни слова больше не говоря, поднялся и вышел, за ним вышли остальные старцы.
      Гном повернулся к нам и развел руками...
      Все повторилось в обратном порядке: нам опять завязали глаза и увезли куда-то. Развязали нам глаза в глухом сводчатом коридоре, похожем на те, в которых мы уже побывали.
      - Я один из многих, - развел руками провожавший нас Гном. - Я должен подчиняться старшим.
      - Мы это уже проходили когда-то, - устало вздохнула Нинель.
      - А хреново же у вас тут, ребята, - сплюнул Скворцов.
      - Спасибо, что все же выручил, - сказал Гному Арнольдик.
      - Куда мы здесь выйдем? - спросил я, показывая на замеченный мной большой люк вверху над нашими головами.
      - На Чистые пруды, патрулей здесь нет, проверили... А ты, - Гном обратился к Павлуше, - мог бы остаться с нами.
      - Я только ростом - гном, - улыбнулся в ответ Павлуша. - А у людей кроме физического, есть еще рост духовный, так что я для измерения предпочитаю второй рост. Прощай...
      И он отвернулся.
      - Прощайте, - почему-то жалобно ответил счастливый Гном, и почему-то нам было его жалко.
      И он ушел в свои стерильно чистые миры, а мы полезли наверх, на наши заплеванные и замусоренные улицы.
      Гном не обманул: никого вокруг не было. На улице были сумерки. Мы стояли и думали, куда пойти, когда около нас довольно резко затормозила машина.
      Мы выхватили оружие, но окошко машины открылось, в него выглянула молодая, красивая женщина и замахала руками:
      - Не стреляйте! Мы же именно вас почти целый день ищем!
      - Нас сегодня не только вы ищете, - настороженно ответил Скворцов.
      Но женщина уже выходила из машины, а следом за ней, с другой стороны, высокий молодой человек.
      Оба они направились прямиком к нам.
      - Нинель Петровна! Вы нас не узнаете? Мы учились у вас! В восьмом "Б", помните? - спросила девушка. - Я - Лена Колокольчикова, а он - Ванечка Сомов. Помните? Мы поженились, у нас двое детей: мальчик и девочка. Мы часто вас вспоминаем, вы нам тогда так помогли! Если бы не вы, мы бы, может, и вместе не были. А когда мы ваши фотографии по телевизору увидели, мы не поверили, и очень возмутились, и поехали искать вас по городу. Мы вас так второй день ищем. С самого утра ищем, ездим повсюду. Мы очень помочь хотели. Мы теперь журналисты, работаем в информационном агентстве, почти на все СМИ информацию даем, может вам чем поможем?
      - На все СМИ? - заинтересовался неожиданно Павлуша. - Это у вас оперативная связь, или спутниковая тоже имеется?
      - Да не только спутниковая, но и компьютерная, электронная, факсимильная и прочая, прочая... - растерянно пояснил Ваня. - А что именно надо? Что конкретно?
      - А вот это все нам и надо! - неожиданно радостно воскликнул Павлуша.
      И мы все в этот же момент поняли, что именно вот это-то нам и надо! Что вот он, конец наших приключений...
      - Садитесь в машину, - предложил Ваня. - Поедем к нам домой, там все и обсудим, а то по улицам патрулей полно, а мы такой толпой тут стоим.
      Вот тут мы все засмущались, стали переглядываться, и я понял, что мы все вспомнили об одном и том же человеке - о Верочке.
      Нинель, конечно же, тоже вспомнила про нее. Но тем не менее, она первая, высоко подняв голову, села в машину, демонстративно глядя перед собой.
      За ней следом сел Арнольдик.
      Следом полез на колени к Арнольдику Павлуша, со словами:
      - Что я, гном, что ли, никому не верить...
      А следом полезли и остальные.
      Что мы, гномы, что ли?
      Меня, немного подумав, прикрыли брезентом, сделав из меня прицеп.
      Ваня прикрепил на лобовое стекло ярко-желтую наклейку "ПРЕССА", всю обляпанную печатями всевозможных конфигураций и расцветок.
      Пропуск этот, как ни странно, действовал. Нас никто и нигде не задержал, даже торопили, чтобы проезжали побыстрее.
      Квартира молодых супругов находилась в престижном доме с подземным гаражом, лифт из которого вел прямо на нужный этаж. Таким образом нас никто из соседей не видел.
      Сидя в большой квартире, со вкусом обставленной дорогой и добротной мебелью, поочередно приняв ванну, чистые и распаренные чаем с рюмкой ликера, мы рассказывали Леночке и Ване о своих злоключениях, умолчав разве что о гномах, все равно не поверят.
      Когда мы закончили, лица наших друзей посерьезнели.
      - Сегодня наше агентство уже не работает, да никто и не позволит передать такую информацию, - задумчиво подытожил Ваня. - Ключей у меня нет, я всего лишь один из журналистов. Правда, охраны там тоже пока нет, а в гараже у меня припрятана граната... Грозились нам как-то, вот я на всякий случай и купил... - засмущался он.
      - Но у вас же дети! - воскликнула Нинель.
      - И потом: машина, квартира, престижная работа, благополучие, наконец! - воскликнул Арнольдик. - Да и молоды вы, и любите друг друга. И чтобы в один день поломать все это?! Вы хотя бы понимаете, что мы - вне закона? Что за эту бумагу, за одно только прикосновение к ней, погибли уже несколько человек?
      - Вы знаете, что людей убивают на месте, без предупреждения, без проверок? - вступил Скворцов.
      - В том-то и дело, что у нас дети. Когда-то, в девяносто первом, в августе, детей у нас еще не было, смотрели мы с Леночкой телевизор, а потом, ни слова не сказав один другому, встали и пошли к Белому дому. И мы не отговаривали друг друга...
      - Мы не Ельцина пошли защищать. Мы просто поняли, что всю свою жизнь до этого дня мы прожили в стране бессловесных рабов, - сбиваясь заговорила Лена. - И мы пошли туда не побеждать кого-то. Кого могли победить мы безоружные? Мы пришли, чтобы заявить, что мы - люди и если умрем, то как люди. Мы просто не хотели обратно в стойло. И не хотим...
      - Вы правильно сказали, что у нас дети. Поэтому сегодня Леночка останется дома, а я пойду с вами, хотя бы уже потому, что без меня вы не разберетесь с аппаратурой. Я и то не уверен, что справлюсь, например, с космической связью. Мы не желаем, чтобы наши дети жили в стране, которой управляют бандиты. А для того, чтобы, если со мной что-то случится, Леночке не предъявили претензий, имитируем налет, все равно двери взрывать придется. Подумают, что меня взяли в заложники. А если мы останемся живы, то мы просто останемся живы...
      - Вы должны остаться живыми, - сказала Леночка.
      Мы все очень хотели остаться живыми. Но за нашими спинами было уже столько смертей, что мы мало надеялись на это.
      Мы быстро допили чай, как-то сразу заторопились, засуетились...
      Пряча глаза, простились с Леной, словно были перед ней очень виноваты.
      С трудом уговорили остаться с Леночкой Нинель.
      Спустились в подземный гараж, на лифте, устроились в просторной Ваниной машине, и - поехали...
      Глава двадцатая
      Уже знакомый нам хозяин кабинета на Лубянке подъехал на простенькой пыльной "шестерке" к тихому маленькому домику в Староконюшенном переулке.
      Двери в подъезде этого двухэтажного домика были заперты. Около него, на тротуаре, стояло несколько довольно крутых машин.
      Генерал в штатском неодобрительно покачал головой, постучал коротко в двери. Там, словно этого только и ждали, с готовностью открыли.
      Генерал вошел в холл, перед ведущей наверх лестницей, покрытой ковром, стоял пост: четверо в штатском, здоровенные и мордастые.
      - Почему машины у входа? - зло спросил генерал. - Вы что, и мышей ловить перестали?!
      - Так ведь лидеры партий все-таки... - замялся один из мордатых. Капризные они, Сергей Ильич.
      - А мне на них... - тут он выдал такое, что даже охрана покраснела.
      - Убрать машины немедленно! - рявкнул шепотом Сергей Ильич, взбегая по лестнице. - Хоть в подъезды попрячьте!
      Двое охранников тут же выскочили за двери, что-то быстро говоря на бегу в радиотелефоны.
      Сергей Ильич миновал еще двух вскочивших навстречу охранников на лестничной площадке, потом еще двух, перед высокими резными дверями. Не ожидая, пока ему услужливо откроют, сам толкнул плечом двери...
      В маленьком, но уютном зальчике, сидели вокруг стола человек пятнадцать. Это были известные всей стране люди, знакомые по многочисленным скандалам, по телевыступлениям, а еще больше по бесчисленным обещаниям. Это были лидеры левой оппозиции, правда, разных направлений, зачастую не признающих друг друга.
      Они бурно прореагировали на появление генерала, выражая протест по поводу столь бесцеремонного их водворения в этот зал.
      - Господа! - резко остановил их Сергей Ильич. - Я не намерен перед вами извиняться. Да, честно говоря, не очень-то и рад видеть большинство из вас... Да сядьте вы, господин Пургенов! Вас за махинации с добровольными взносами давно пора уже в другое место посадить. А вы, господин Гранаткин, с вашей почти одноименной газеткой и так уже всем порядком осточертели дешевыми и непотребными скандалами. А ты, красный неандерталец, журналист, по-русски говорить не научившийся, мечтаешь о собственном телевидении, вот и мечтай, а рот не открывай... Мааалчааааать!!! - неожиданно заорал он, со всего размаха стукнув кулаком по столу.
      От неожиданности, или от испуга, но в зальчике водворилась тишина.
      - Так-то лучше, - буркнул Сергей Ильич. - Времени у меня нет на расшаркивания. Вы все знаете об утрате чрезвычайно важной бумаги. Там перечислены почти все сидящие здесь, поименно. Стоит ли говорить, что для всех вас опубликование этой бумаги не что иное, как политическая смерть? Что остается в подобной ситуации? Выход для оппозиции только один переворот...
      В зальчике повисла тишина. Все боялись не то что выдохнуть вдохнуть.
      - Что притихли, господа-товарищи? - усмехнулся Сергей Ильич, - Вы же об этом столько говорите. Что ж, будем считать, что мечты сбываются.
      - А что Президент? - робко спросил один из сидевших.
      - А что - Президент? - притворно удивился Сергей Ильич. - Шлепните его, и все дела, давно мечтаете... Шучу я так, - строго оборвал он сам себя. - Президента мы берем на себя. Мы не будем устраивать покушений, органы должны быть вне подозрений, мы не должны подставляться столь откровенно. Вы же первые нас потом трясти будете. Мы все сделаем тихо. Как - это наше дело. Ваша задача - захватить все важные государственные объекты, кроме банка, банк мы вам не доверяем, и объявить, что вы берете власть в свои руки законным путем, по праву результатов прошлых выборов, где вы имели второе место. Не имели, говорите, второго? А кто помнит? Через два часа будет важное сообщение, и вы немедленно начинаете. Времени нет. Вас поддержат внутренние силы, милиция. Армию мы нейтрализуем. Бумага где-то в городе. Вы, товарищ Суканов, договоритесь с остальными партиями сами. Мне некогда время тратить на уговоры и переговоры, церемонии разводить некогда. И первым делом захватывайте газеты и связь. Все. Не засиживайтесь, времени нет.
      Сергей Ильич быстро вышел из зала...
      Глава двадцатая первая
      Президент сидел в глубоком кресле, в спортивном костюме, в белых шерстяных носках и смотрел по телевизору мультики, прихлебывая чай из блюдечка, что обожал делать всегда, когда был не на виду.
      А дома он мог себе позволить.
      И он позволил. Чуть-чуть. Чисто символически - накапал четверть стакана, всего и делов-то.
      Но настроение было благостное.
      Делами его в последнее время не слишком одолевали, да и толку в этом было мало. Большинство бумаг он подписывал готовыми, по представлению первого вице-премьера, роль которого все больше становилась похожей на роль регента при Президенте. А что делать? Когда за семьдесят - управлять государством в полном объеме просто безумие, или самоубийство...
      Мультики Президент очень любил, и когда его отрывали, бывал крайне недоволен, как и сейчас, когда в кабинет зашел какой-то молоденький, но с отличной выправкой, секретарь. Он почтительно положил на маленький столик около кресла Президента тонкую, атласную папку бордового цвета.
      Что делать! Президент легко отказался от прошлых убеждений, которыми и не был сильно отягощен, но не мог отказаться от пристрастий.
      Увлеченный мультиком Президент раздраженно отодвинул папку на другой край столика, но молоденький вежливо придвинул ее обратно и не уходил.
      Стоял почтительно и ждал.
      Президент хмыкнул, довольный, что ему так ненавязчиво дают понять, что бумаги срочные.
      Он вздохнул, подвинул папочку к себе и положил ее на колени, не отрывая глаз от телевизора.
      Когда он открыл эту папочку, молоденький взял со столика пульт и уменьшил у телевизора звук.
      Президент еще раз довольно хмыкнул, отметив про себя, что надо попросить в секретариате, чтобы этого молоденького закрепили за ним постоянно.
      Погладывая краем глаза за приключениями забавных зверюшек на экране и улыбаясь уголками рта, он начал читать бумаги...
      Умер он мгновенно, едва прочитал первые фамилии в описке. Он даже не успел толком осознать прочитанное, на лице его даже полуулыбка не сошла. Сердцем он почувствовал беду раньше.
      И сердце не выдержало.
      Он сполз из кресла на пол, на мягкий ковер. Ноги его, в белых, мягкой шерсти, носках, дернулись чуть-чуть, и он замер.
      Молоденький смотрел на него сверху, потом наклонился, взял из рук папку, вытащил первый листок, сложил его и спрятал в карман. Потом еще раз наклонился, пощупал пульс на шее, удовлетворенно кивнул и подошел к телефону. Ткнул несколько раз кнопку и сказал:
      - Сделано.
      Ответа он не ждал.
      И, еще раз осмотревшись, вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
      Везде бывают накладки, случился такой маленький сбой и в этой, продуманной до мелочей, операции, правда, нисколько не отразившийся на ее развитии.
      Так получилось, что в кабинет Президента никто долго не входил. И родные, а так же обслуга, узнали о смерти Президента по телевизору и бросились в его кабинет...
      Глава двадцать вторая
      Машина затормозила около небольшого домика с железной оградой. Мы высыпали на улицу, а меня выпростали из-под брезента. Ворота были заперты. Сверху на нас смотрели беспристрастные глаза телекамер наружного наблюдения. Ваня махнул на них рукой:
      - Еще не подключили, не успели. Только установили. А вот сигнализация работает, поэтому надо успеть быстро проникнуть в здание, пока нас около него не повязали.
      - А мы успеем передать? - засомневался Арнольдик.
      - Нам бы только в здание попасть! - гордо произнес Ваня. - А изнутри это здание - настоящая крепость! Точно-точно. Кругом броня, стены усилены, все по спецзаказу, да еще и ставни бронированные изнутри.
      - А снаружи?
      - А снаружи - простой сейфовский замок пока, - пожал плечами Ваня. Мы спешили оборудование завезти и работу начать, вернее, не прерывать, а все остальное - потом...
      - Да что вы пристали к человеку? Вы спасибо скажите его начальству за халатность, иначе бы мы сюда не попали, - вступился за Ваню Скворцов.
      - Стой! Стой! - заорал на Ваню Арнольдик, увидев, как он пытается приладить гранату к дверному замку. - Ты так нас всех на клочки разнесешь, а не замок. Давай-ка я этим делом займусь, мне это привычнее.
      И он принялся колдовать с гранатой.
      По его команде мы отошли за машину, а он, размотав шнурок, прибежал к нам и дернул за этот шнурок.
      Взрыв показался нам довольно тихим, но замок он снес подчистую. И тут яростно замигала лампочка над входом.
      Мы бегом ворвались в распахнутую дверь. Ваня бросился к аппаратуре, пригласив на помощь меня и Павлушу.
      Арнольдик, Скворцов и Вася бегали как сумасшедшие, закрывая двери. Окна были снабжены бронещитами с прорезями, как амбразуры. Домик на глазах превращался изнутри в крепость.
      А у нас уже ожила и заработала, погнала информацию, аппаратура. Мы уже начали передавать по телексам и телетайпам, по факсам, только спутниковая связь не давалась Ване.
      Управились мы вовремя: к особнячку уже подъехала патрульная милицейская машина.
      Скворцов дал в щель короткую очередь вверх, и машина отъехала на безопасное расстояние, ожидая подкрепление.
      Со всего, что только мы смогли запустить и включить, шла на всю Россию и за ее рубежи информация. Шли драгоценные секунды...
      Глава двадцать третья
      В кабинет к Сергею Ильичу влетел его брат:
      - На улицах все идет по плану, левые вышли, захватили телеграф, банк мы не дали, хотя они, несмотря на договоренность, все же сунулись. Берут вокзалы, правительственные здания, редакции независимых и других газет и журналов, телевидение пока под нашим контролем. Их туда пускать нельзя разнесут все, дикари. Шаболовку отдали - пускай оттуда вякают, там уже Вампиров в эфире от радости слюной захлебывается. Из частного агентства информации на улице Рылеева, на Арбате, идет сброс информации по интересующей нас бумаге... Идут тексты, на все СМИ и прочее.
      - Разнесите этих сволочей в порошок! Хоть с самолетов их бомбите!
      - Это уже не ко мне, мое дело - аналитика.
      - И к тебе тоже! Тут без крови никто не выйдет! Раз пошло на все газеты - спускай правых, выводите на улицы центристов и демократов, разоружай милицию, выводи армию. Пора...
      С призывом к демократии выступил по телевидению весьма популярный актер, потом писатель, потом...
      У здания мэрии стали собираться сторонники Президента, потянулись они и к Белому Дому, но и там и там сразу же произошли кровавые стычки с боевиками левой оппозиции.
      Такие же кровавые события произошли и у телецентра, но там вмешалась неожиданно армия, и с брони БТРов расстреляли всех подряд: и левых, и правых, и тех что в центре...
      На улицах разоружали милицию, выступившую на стороне левых.
      По всему городу шла стрельба. Армия арестовала министра внутренних дел, росли баррикады, в город входили танки...
      А мы, ничего не подозревая, передавали, передавали, передавали, в захваченные газеты, в молчащее уже радио, на взятое под жесткий контроль телевидение...
      Передавали, как выяснилось позже, в никуда. У самого здания шел жестокий бой, а мы бегали, как заведенные, от аппарата к аппарату, заправляли, включали, переключали...
      Вася, Арнольдик, Скворцов, носились от окна к окну и стреляли, стреляли, стреляли...
      Все помещение было в дыму, мы повязали лица мокрыми платками, и это нас хотя бы немного спасало от раздирающего легкие едкого порохового дыма...
      Меня и Павлушу Ваня отправил воевать, крикнув, что теперь он сам справится.
      Отправил он нас вовремя, потому что к домику нашему подошел хорошо вооруженный отряд, в камуфляже, со спецоборудованием, сразу было видно специалистов.
      Они быстро и сноровисто установили безоткатное орудие, задымили окна шашками, затруднив нам видимость, гранатометами прицельно разнесли одно из окон, разбив бронированный щит, словом, дело наше было худо.
      Сражаться на равных с бойцами такого уровня подготовки и выучки нам было явно не по силам, а тут еще подошел и вломился прямо через ограду тяжелый танк, и начал стволом ощупывать стены.
      Потом он грохнул по стальной двери...
      Дверь влетела внутрь, в помещение посыпались кирпичи, загудели осколки, с треском стали лопаться мониторы, задымили и загорелись провода.
      Павлушу буквально расплющило стальной дверью.
      А в проход бросились солдаты и милиция...
      Мы встретили их яростным огнем, отбросив обратно за ограду, за броню танка. Но у нас внутри здания начался сильный пожар, который тушить нам было не с руки, не было у нас лишних рук и лишнего времени. Мы поняли, что пошли последние минуты.
      Арнольдик едва успел скомандовать нам встать по стенам, как грохнул еще один выстрел танкового орудия. Рухнула, обвалившись, часть наружной стены.
      Ваня, тоже понявший, что настали последние секунды, выставил, что смог, на автоматический режим, а сам подхватил на полу автомат и бросился к нам, но остановился на полпути, растерянно глядя себе на грудь, где растекалось большое красное пятно.
      Он успел еще поднять автомат и выстрелить в набегавших на нас солдат, вернее, сделать попытку выстрелить, потому что его автомат стоял на предохранителе, а он не умел обращаться с оружием.
      Мы не могли прийти ему на помощь. Нас прижал к полу огонь с улицы, мы могли только отстреливаться.
      В комнату влетела граната. Нас раскидало в разные стороны...
      Когда я очнулся - было странно тихо. Я подумал, что оглох, но услышал тихий голос:
      - Жив кто-нибудь?
      Я с трудом выполз из-под обломков, ко мне подошел Арнольдик, помог поставить на колеса кресло и залезть в него.
      Мы огляделись: кругом был дым, все горело.
      На полу лежали Павлуша, Скворцов, Вася и Ванечка...
      Перед самим домиком почему-то никого не было. А по всему городу разрасталась яростная стрельба. Стреляли много и часто: из пулеметов, автоматов и даже из орудий.
      Можно было сказать, что стоит настоящая канонада.
      Мы с надеждой осмотрели наших товарищей, но тщетно. Никому из них мы помочь не могли. От смерти не лечат, увы.
      Арнольдик сам едва стоял на ногах, он был сильно контужен
      Все, что мы смогли сделать, это отнести наших товарищей на улицу и уложить около остатков стены.
      Потом накрыли их сорванными в здании шторами.
      Оглядевшись вокруг, мы молча, не сговариваясь, стали носить и укладывать напротив них, в стороне, убитых солдат, милиционеров, парней в штатском, в камуфляже, которых побросали здесь по непонятным причинам.
      Мы не могли поверить, что хотя бы кого-нибудь из нас могли оставить в живых, даже случайно. После такой яростной охоты.
      Но было именно так...
      И мы носили молоденьких ребят, которых убили мы, укладывая их напротив таких же молодых, которых убили они.
      У нас не было зла.
      У нас была усталость.
      А еще у каждого из нас была мысль, что лучше бы - меня...
      Мы шли через весь город, плюнув на засады и облавы, которых почему-то и не было.
      Город горел, по улицам носились группы людей, все в одинаковом камуфляже, но с разными эмблемами и повязками на рукавах.
      Изредка перебегали улицу группы солдат, зато совсем не было видно милиции.
      Горели обломки сооружений, похожих на баррикады, а возможно, это и были баррикады.
      Хрустело стекло под ногами. Улицы вымерли.
      Мы не могли понять, что же происходит?
      Глава двадцать четвертая
      - Что же происходит?! - спросил Сергеи Ильич у своего брата, сидевшего напротив него в кресле.
      - Ситуация несколько вышла из-под контроля, - спокойно ответил тот. Из-под твоего контроля.
      - Это как прикажешь понимать? - спросил хозяин кабинета.
      - Мы просто немного видоизменили, откорректировали первоначальную схему, нам она показалась несколько недодуманной и не очень изящной, глядя ему в глаза говорил брат. - Нас не устраивает власть военных. Министр обороны - законченный пьяница и дурак. Ты - психически неуравновешенный тип, тебе лечиться надо, а не государством управлять. Да и масштаб мышления у тебя не государственный, не андроповский. Да и вообще, КГБ, пускай и под другим названием, никогда не будет популярно.
      - Ты что?! - взревел Сергей Ильич. - Охренел?!
      - Отнюдь! - холодно улыбнулся Иван Ильич.
      В это время зазвонил один из телефонов.
      Сергей Ильич хотел снять трубку, но его остановил брат:
      - Это меня, - и, не дожидаясь согласия, снял трубку.
      Он ничего не говорил в нее. Он только слушал. Положив трубку, сказал брату:
      - Только что, во время ареста, застрелился министр обороны. Войскам дан приказ выйти из города и отвести танки.
      - И что будет с городом - восстание?!
      - Какое восстание? Все восстания уже произошли. Восстание побило другое восстание, а это восстание раздавила гусеницами танков армия, а теперь два генерала в отставке, весьма популярные в народе, возглавили десантные части, взяли под контроль все важнейшие стратегические точки, в том числе и банк. В город, для обеспечения спокойствия и гарантий конституции, входит южная армия, которую некогда возглавлял один из генералов, армия, имеющая боевой опыт.
      - Ты что это затеял?
      - Это не я, это ты затеял. А мы только прекратили, вот и все. Военный переворот не состоялся, гарантами правопорядка станут спасители нации. Во имя прекращения беспорядков объявлено военное положение и введен комендантский час. Особый режим. Полная цензура печати. Мародеров расстреливают на месте. Порядок железный...
      - Да это же - клоунада!
      Иван Ильич только рукой махнул на брата. Подошел к двери и скомандовал:
      - Генерал устал. Проводите его на закрытую дачу, пускай отдыхает. Да охрану поставьте понадежнее - пускай хорошенько отдыхает...
      Глава двадцать пятая
      Когда мы добрались до дома, откуда нас пару часов назад провожали, мы застали там Нинель и Лену, сидевших на диване в обнимку, заплаканных и расстроенных.
      Оказалось, что они все время смотрели телевизор, и где-то в хронике показали несколько раз подряд двор, где лежали наши друзья.
      Лена узнала Ванечку по костюму.
      А по так и не выключенному телевизору, выступал известный всей России Генерал:
      - Президент наш был старенький, не выдержал, дедушка, я же предупреждал. Теперь, что мы имеем? Теперь мы имеем порядок. Теперь я пришел. Я буду краток: воров - стрелять. Теперь будет так. Чего с судами возиться? Украл - отвечай тут же. Чтобы был порядок. А порядок люди хотят. Устали люди бояться. Дадим порядок. Комендантский час. Мародеров - стрелять на месте. Со всеми прочими - разберемся. Враги народа будут судимы. Народом, разумеется. Пока мы не разберемся, кто и на чьи денежки работал, прекращен выпуск газет и журналов. Какие будут выходить - мы решим при помощи народа. Пускай народ решает. Потом. А пока пусть будет меньше, да лучше. Главное - порядок. А это я вам обещаю. Потерпите временные неудобства - все уладим.
      - В этой стране постоянно только что-то временное, - вздохнул Арнольдик.
      В это время в двери позвонили.
      Мы с Арнольдиком привычно схватились за оружие.
      Оказалось, что приехала мама Леночки и Ванина мама, привезли с собой детей. Им кто-то позвонил и сообщил о горе в их семье.
      Дом сразу наполнился слезами и запахом валерьянки.
      Мы потоптались, чувствуя, что мы здесь явно лишние в эти минуты. Не сговариваясь, мы потихоньку вышли в прихожую, где нас догнала Леночка.
      Она бросилась на шею Нинели и сказала сквозь слезы:
      - Милые мои, простите, я не виню никого из вас, нисколечко и не жалею о том, что отпустила Ванечку. Но я не могу... Не могу...
      - Милая моя девочка, - сама плача, пыталась успокоить ее Нинель. - Мы тебя очень любим и очень благодарны и тебе и Ванечке. Мы еще обязательно придем, а сейчас иди, тебе надо побыть с родными...
      Эпилог
      Я ехал на коляске, а по бокам меня шли Нинель и Арнольдик. По нашим с Арнольдиком закопченным мордам текли слезы.
      Нинель свои уже выплакала и теперь шла, глядя куда-то поверх дороги...
      По улицам мимо нас гремели гусеницами танки яркой пестрой раскраски. На броне сидели солдатики в выгоревшей под нездешним солнцем форме.
      По улицам проходили патрули в камуфляже, с нашивками с белыми медведями, рычащими тиграми, скачущими лошадьми.
      У стен лежали неубранные трупы, в основном штатские. Стрельба почти прекратилась, и через трупы перешагивали осторожно люди с ведерками и рулонами бумаги под рукой. Рулоны эти оказались плакатами, которые эти люди расклеивали по стенам, прямо над головами убитых.
      На всех плакатах были изображены два известных отставных генерала. Оба в штатском, они смотрели прямо на прохожих.
      Надписи на плакатах гласили:
      "ЗА ДЕМОКРАТИЕЙ НЕ НАДО ХОДИТЬ НА ВЫБОРЫ! ДЕМОКРАТИЯ - ЭТО МЫ!"
      Лицо одного из генералов напоминало портрет орангутанга. С низеньким лбом, волосами от бровей, вывернутым носом и маленькими пустыми глазами. На лице было полное отсутствие всякого присутствия мысли. Второй выглядел просто как самодовольный дурак, каковым он, скорее всего, и был...
      - Может, попробуем попасть домой? - спросила Нинель Арнольдика.
      Тот глядел задумчиво в небо, по которому плыли пятна копоти, потом повернулся к Нинель и сказал:
      - Знаешь, дорогая, я всю жизнь считал, что про любовь написано огромное количество, просто масса книг. И только теперь понял, что это совсем не так. Все эти книги - про чувственность, про страсть, про измены, про влюбленность, про что-то еще, я не знаю, но не про любовь. А про любовь во всей огромной мировой литературе написана всего-навсего одна единственная книжка, которая скромно затаилась в этой массе. Это, конечно же, Гоголь, "Старосветские помещики". Вот это действительно - Любовь. Сохраненная и охраненная.
      Он помолчал, подошел ко мне, хотел что-то сказать, но только молча пожал руку...
      Я сидел в своей коляске и смотрел в спину уходящим под руку двум милейшим и отважнейшим старичкам...
      Потом я понял, что очень хочу есть. Я огляделся, заметил, что отдельные граждане идут через дорогу, через подземный переход на другую сторону улицы, чтобы вернуться оттуда с авоськами, заполненными в магазинчике, и на робко притулившимся рядом с этим магазинчиком самопальным рыночком.
      Аккуратно держась за перила я съехал в переход, встал около стены, положив перед собой пустую коробку из-под ботинок.
      А сам, нисколько не заботясь о сборах, задремал.
      Очнулся я оттого, что было тихо. Я огляделся и заметил, что сердобольные граждане стараются обойти меня по противоположной стенке, делая вид, что не хотят тревожить мой сон.
      Я заглянул в коробочку. В коробочке было пусто.
      Пришлось загнусавить:
      - Гражданы! Уважаемые гражданы! Помогите кто чем может заслужонному человеку. Я сплю днем в трубах крематория, которые не успевают остыть за ночь!
      Я блажил и вспоминал Скворцова, Павлушу, Васю, Федю, Сашу Перышкина, Ванечку, Другого Васю, Лысого, всех, всех, всех, кого мы потеряли. И я вспоминал тех мальчишек, которых мы укладывали напротив наших друзей...
      И слезы текли у меня по всей моей морде:
      - Я питаюсь собачьими экскрементами! Государство выплюнуло меня, даже не пережевав! Помогите, гражданы!
      Поооомоооогиииитееее!!!
      Я орал и бился в истерике, колотя головой по стене...
      Вдруг рядом со мной красивый женский голос запел:
      Ох, и жизнь пошла,
      словно в сказоче!
      Эх, браточек, не
      Торррмози!
      Довези меня на
      колясочке,
      до обрыва меня
      довези!
      Я поднял зареванную морду и увидел рядом с собой Нинель. С другой стороны мне на плечо опустилась рука Арнольдика, который подмигнул мне и старательно вывел:
      Подтолкни !
      И не мучай вопросами,
      я имею жить,
      как хочу,
      полечу я вниз
      вверх колесами,
      но как птица я
      полечу!
      Он пел, прикрыв глаза, серьезно и старательно, не стесняясь того, что он, ученый человек, поет в этом заплеванном подземном переходе. Он, ветеран, увешанный во всю грудь регалиями.
      Переглянулся он с Нинель, и они вывели дуэтом:
      Для меня, братан,
      это семечки,
      ну, как вырастить
      пару ног...
      Приходи ко мне
      На скамеечку
      Поплевать на мой
      бугорок...!
      Арнольдик слегка подтолкнул меня в плечо, и мы грянули хором, утирая по щекам сопли и слезы:
      Ты поправь
      кепарь
      на затылочке
      и бранить меня
      ты не будь!
      Если я тебе
      из могилочки
      тоже выплюну
      что-нибудь!
      И совсем уже захлебываясь горькими своими воспоминаниями о таких близких и, как оказалось, напрасных потерях, мы душевно закончили, прямо на разрыв души:
      Подтолкни!
      И не мучай вопросами,
      я имею жить,
      как хочу,
      полечу я вниз
      вверх колесами,
      но как птица я
      полечу!
      Потом мы обнялись и просто ревели.
      Когда же проревелись, заметили вокруг себя небольшую толпу, которая в большинстве своем тоже плакала, бросая нам деньги...
      Я смотрел на зареванные эти рожи и понимал, что этим людям, способным плакать с другими, с любым другим, просто так, за компанию, друг по другу, что не донести к ним никакой истины.
      Никогда.
      Потому что это - мой народ. И не нужно ему никаких истин. Он сам истина.
      Этот самый великий, самый несчастный, самый ленивый, самый пьяный, самый добрый и талантливый народ...
      А я вдруг понял, что ничего уже не боюсь, и больше никогда ничего не буду бояться.
      Потому, что я боялся совсем в другой жизни.
      Я боялся, когда был живой...
      Люди мы, может, и маленькие, но народ мы - Великий!
      Эх, построю тете Кате протез, и будем с ней жить!
      Я наклонился, и заглянул в коробку под ногами: на обед мы, кажется, заработали.
      А об ужине думать было рано.
      XXX