Я боялся - пока был живой

      Аккуратно держась за перила я съехал в переход, встал около стены, положив перед собой пустую коробку из-под ботинок.
      А сам, нисколько не заботясь о сборах, задремал.
      Очнулся я оттого, что было тихо. Я огляделся и заметил, что сердобольные граждане стараются обойти меня по противоположной стенке, делая вид, что не хотят тревожить мой сон.
      Я заглянул в коробочку. В коробочке было пусто.
      Пришлось загнусавить:
      - Гражданы! Уважаемые гражданы! Помогите кто чем может заслужонному человеку. Я сплю днем в трубах крематория, которые не успевают остыть за ночь!
      Я блажил и вспоминал Скворцова, Павлушу, Васю, Федю, Сашу Перышкина, Ванечку, Другого Васю, Лысого, всех, всех, всех, кого мы потеряли. И я вспоминал тех мальчишек, которых мы укладывали напротив наших друзей...
      И слезы текли у меня по всей моей морде:
      - Я питаюсь собачьими экскрементами! Государство выплюнуло меня, даже не пережевав! Помогите, гражданы!
      Поооомоооогиииитееее!!!
      Я орал и бился в истерике, колотя головой по стене...
      Вдруг рядом со мной красивый женский голос запел:
      Ох, и жизнь пошла,
      словно в сказоче!
      Эх, браточек, не
      Торррмози!
      Довези меня на
      колясочке,
      до обрыва меня
      довези!
      Я поднял зареванную морду и увидел рядом с собой Нинель. С другой стороны мне на плечо опустилась рука Арнольдика, который подмигнул мне и старательно вывел:
      Подтолкни !
      И не мучай вопросами,
      я имею жить,
      как хочу,
      полечу я вниз
      вверх колесами,
      но как птица я
      полечу!
      Он пел, прикрыв глаза, серьезно и старательно, не стесняясь того, что он, ученый человек, поет в этом заплеванном подземном переходе. Он, ветеран, увешанный во всю грудь регалиями.
      Переглянулся он с Нинель, и они вывели дуэтом:
      Для меня, братан,
      это семечки,
      ну, как вырастить
      пару ног...
      Приходи ко мне
      На скамеечку
      Поплевать на мой
      бугорок...!
      Арнольдик слегка подтолкнул меня в плечо, и мы грянули хором, утирая по щекам сопли и слезы:
      Ты поправь
      кепарь
      на затылочке
      и бранить меня
      ты не будь!
      Если я тебе
      из могилочки
      тоже выплюну
      что-нибудь!
      И совсем уже захлебываясь горькими своими воспоминаниями о таких близких и, как оказалось, напрасных потерях, мы душевно закончили, прямо на разрыв души:
      Подтолкни!
      И не мучай вопросами,
      я имею жить,
      как хочу,
      полечу я вниз
      вверх колесами,
      но как птица я
      полечу!
      Потом мы обнялись и просто ревели.
      Когда же проревелись, заметили вокруг себя небольшую толпу, которая в большинстве своем тоже плакала, бросая нам деньги...
      Я смотрел на зареванные эти рожи и понимал, что этим людям, способным плакать с другими, с любым другим, просто так, за компанию, друг по другу, что не донести к ним никакой истины.
      Никогда.
      Потому что это - мой народ. И не нужно ему никаких истин. Он сам истина.
      Этот самый великий, самый несчастный, самый ленивый, самый пьяный, самый добрый и талантливый народ...
      А я вдруг понял, что ничего уже не боюсь, и больше никогда ничего не буду бояться.
      Потому, что я боялся совсем в другой жизни.
      Я боялся, когда был живой...
      Люди мы, может, и маленькие, но народ мы - Великий!
      Эх, построю тете Кате протез, и будем с ней жить!
      Я наклонился, и заглянул в коробку под ногами: на обед мы, кажется, заработали.
      А об ужине думать было рано.
      XXX