Служебные обязанности камер-юнкера Видима Монса не были определены, но в его руки перешло многое из того, что разделено было прежде между другими придворными.

Немало сел и деревень подарил царь Петр любимой своей супруге Катеринушке, и она, хозяйка тех поместий, поручала Монсу управление ими.

– Вилим, как тебе взглянется, так те дела и веди. Я же не разберусь, что приказчики пишут. Коли приметишь вранье за ними, то сам и наказывай их. Моим именем действуй.

– Как мне благодарить тебя, Катрин, за такое доверие? – умилялся он и целовал ее руки.

– Вилим, ты же мне не чужой, – умилялась и она его преданности.

Под особым покровительством государыни царицы были некоторые монастыри, и настоятели тех обителей присылали Монсу, главному придворному управителю, отчеты о монастырских доходах и расходах. В прихожей, а то и в сенях его канцелярии дожидались своей череды быть допущенными для доклада старосты сел и деревень, казначеи или сами игумены монастырей, чтобы при посредстве Видима Ивановича испросить у государыни той или иной милости, и оказывалось, что Вилим Иванович многое решал своей властью.

– Батюшка, заступник ты наш, – кланялись низким поясным поклоном молодому человеку седовласые старцы.

И как же благодарны были ему те просители, дела которых разрешались успешно! Ведь не сведешь все к одной словесной благодарности, – разве они, просители, недогадливые? Нужно, чтобы приятная память и дружественное расположение на предбудущее были. Задобрить правителя следовало и тем людям, просьбы которых оставались пока безуспешными.

Если перечислить все, чем приходилось повседневно ведать хлопотливому Вилиму Монсу, то стало бы на удивленье, как он во всех делах успевал. Кого следовало в ведомство государыни на службу принять, жалованье и кормовое довольство назначить, а кого с места согнать да еще и полагающуюся за допущенный проступок незамедлительную расправу произвести; рассудить спорные дрязги между монахинями и настоятельницами тех или иных обителей, словно он, Вилим Иванович, в архимандритском чине предстоял перед ними, и потому его слово было непререкаемо; тех надо наградой, вспомоществованием наделить, а этих – под тюремный караул или на пыточный двор отправить; проявить заботу по устройству праздничных гуляний, до которых государыня Екатерина Алексеевна большая охотница; поспевать собирать разные необычные и куриозно-потешные новости, чтобы ими развлечь государыню при ежеутреннем или ежевечернем докладе; успеть просмотреть челобитные, с коими различных чинов и званий подданные обращались к всемилостивейшей государыне, да глядеть, все ли челобитные написаны на гербовой орленой бумаге; не запускать переписку с заграничными негоциантами, поставщиками изделий и товаров ко двору государыни и ведаться с ее портнихами по заказу платьев. Ведь это только его величество царь-государь Петр Алексеевич в одном и том же камзоле невесть сколь годов ходит и даже нисколько не принарядился для ради своего заграничного путешествия, так неужто и ей, государыне, такому же обычаю следовать, в чем-нибудь сермяжном, домотканом ходить? Ныне, слава богу, в европейских столицах – в Вене, в Париже – одно одеяние моднее другого шьется, и надобно тому следовать.

Ведал Вилим Монс также казной и драгоценностями ее величества. Иной раз как белка в колесе крутился, едва поспевая со всеми делами, и в то же самое время должен был мигом откликаться на зов своей госпожи, являясь перед ее очи собственной персоной.

– Вилим Иванович, государыня к себе кличет.

И он, бросив все, бежит к ней.

– Вилим, мне очень скучно, а ты все где-то бегаешь.

– Ах, Катрин, если… Кха!.. Кхе!.. – притворно кашляет он и поспешно громко произносит: – Картина, картина, да… Будет исполнено, ваше величество, – кланяется он и уходит.

«Какая картина? – недоумевает в первую минуту она. – А-а, это – чтобы скрыть, как меня называл: Катрина – картина». И улыбается его сообразительности. Только, кажется, напрасно он чего-то опасался, никого поблизости нет, а ему показалось… Да, к сожалению, им приходится скрывать свои отношения. Не обоймешь же его при ком-нибудь, не подставишь губы для поцелуя.

На торжественных обедах, балах и маскарадах всегда веселый, находчивый и общительный камер-юнкер Монс развлекает разговорами государыню и окружающих ее статс-дам, – это тоже является его обязанностью, и он с этим всегда успешно справляется; каждый шаг, каждое слово пленительного камер-юнкера сопровождается улыбками его обожательниц. Ах, как они завидовали государыне иметь близким к сердцу такого «галана», – ей, царице, конечно, доступно все. А что Вилим Монс безотказно владел ее сердцем, можно было судить по тому, какое необыкновенное значение имел при дворе. Его сила и власть признавались и знатными придворными, сведущими во многих тайных делах, и самыми последними служителями, – все понимали, откуда пробивался источник его славы, – от безмерной любви к нему государыни.

У нее до Вилима Ивановича был вовсе молоденький «галан» Петя Балк. Будучи совсем еще юнцом, служил он в воронежском полку и за участие в битве под Лесной получил чин гвардии лейтенанта, а потом, через несколько лет, по указу царя «употреблен в дворцовой службе при ее величестве». Государыня царица с первых же дней стала ласкова к тому лейтенанту, и он, вельми красивый и приятный молодой человек, сделался тогда довереннейшим из всех ее приближенных.

Что греха таить, ведь и она, Екатерина, Евина дочка, со всеми ее склонностями. По характеру своему тяготилась быть приверженной к одному мил-сердечному другу, а склонна была общаться и с другими услужливыми молодцами, помогавшими рассеивать ее скуку. А как было ей не скучать, когда самого «хозяина» государя Петра Алексеича приходилось видеть лишь изредка? Он почти всегда в дальних или ближних отъездах по своим военным и другим государственным делам, а она ведь не обрекала себя на затворничество. Ныне вон даже монашки в своих обителях стараются иметь себе некий плезир, что означает удовольствие.

Петя… Петр Федорович Балк не больше года пробыл при ней, когда на смену ему явился Вилим Иванович Монс, и так удивительно совпало, что им, родственникам, привелось повстречаться у государыни. Петр Балк приводился родным племянником Вилиму Монсу, был сыном его сестры Матрены Ивановны. И еще вышло так, что они как бы вдвойне породнились благодаря их близости к государыне Екатерине. Вилим несколько затмил своего племянника, и царица, в благодарность за старания при прошлых услугах, посватала Петра Балка за дочь одного из богатых чиновных людей, господина Полибина.

Постоянные хлопоты Монса вознаграждались тем, что он был распорядителем больших денежных средств и мог кое-что из них умыкать в свою пользу. Вскоре он уже позабыл о тех днях своего прошлого, когда в кармане у него лежал тощий, а то и совершенно пустой кошелек. Уже не просто достаток, а подлинное богатство пришло к нему. И тщеславие удовлетворялось с лихвой почитанием и заискиванием перед ним всех нуждавшихся в его покровительстве и посредничестве при обращении к государыне. Кто мог быть счастливее еще недавно безвестного Вилима Монса и сравниваться с ним? Можно было камер-юнкеру гордо носить свою голову.

Обогащение началось с памятного ему, несколько потешного дня, когда к нему обратилась весьма не знатного рода просительница исхлопотать для нее с мужем подряд на поставку свечей для освещения петербургских казенных присутственных мест, а также хоро

– Грибы, что ли?

– Соблаговоли, государь-батюшка, принять и отведать сих рыжичков. Покушай их на свое доброе здоровье и посетовать на нас за них не извольте.

Не обратил он никакого внимания на ту сулеечку. повязанную чистой тряпицей, даже брезгливо отодвинул ее от себя, а потом, когда посетительница отбыла, у него вдруг слюна во рту набежала, захотелось отведать этих – либо соленых, либо маринованных – меленьких рыжичков, Сорвал тряпицу, а в сулеечке оказались золотые монеты. Посмеялся Монс прокудливой бабьей выдумке и, будучи в хорошем расположении, без промедления объявил ту бабу с ее мужем поставщиками свечного припаса. Ради шутейного казуса рассказал об этом Екатерине, и она тоже посмеялась столь безобидному прохиндейству просительницы.

Вскоре деятельной помощницей Монсу в сношениях с просителями-посетителями явилась его родная сестра Матрена Ивановна, мать того Петра Балка. Прослужив несколько месяцев гофмейстершею при дворе дочери царицы Прасковьи – Екатерины Ивановны, герцогини мекленбургской, Матрена Ивановна пожаловалась братцу Вилиму, что «одолжилась на этой службе многими долгами», и Вилим определил ее главной фрейлиной к царице Екатерине Алексеевне. Едва обосновавшись на новом месте, Матрена не замедлила попросить государыню о пожаловании ей поместья под городом Оршей и, когда получила его, попросила еще в Козельском уезде два сельца с приселками, кои остались после умершего их хозяина думного дьяка Митрофана Ковачева, а в Дерптском уезде – мызу, потому-де что ею владели прежние коменданты Дерпта, а муж ее, Матрены Ивановны, Федор Балк, был в Дерпте комендантом в самое последнее время.

Доводы эти показались Екатерине вполне основательными, и Матрена Балкша получила желаемое. Только и стоило это ей нескольких слов благодарности да всемилостивейшего дозволения царицыну ручку поцеловать. Вилим сказал, чтобы больше ничего не испрашивала, а помогала бы ему (да и себе тоже) просителей опекать.

– Только с оглядкою будь, – предупреждал ее брат.

Всевозможными подарками оделяли просители и просительницы Матрену Ивановну, сестру столь влиятельного и почти всемогущего Вилима Монса, а просителями оказывались высокороднейшие персоны, такие, как князь Алексей и княгиня Долгорукие, граф Строганов, княгиня Черкасская и некоторые другие из потомственной знати; одаривали они Матрену Ивановну заморским кофейным злаком, чтобы из него духовитый напиток варить, китайским атласом, кружевами, парчой, узорчатыми коврами, но она за разные успешные ходатайства перед государыней, с которой стала очень близка, предпочитала брать в знак благодарности деньги. Брат и сестра как бы чередовали между собой хлопоты перед Екатериной, но многое Вилим решал и своим собственным произволением.

В первый год Монс оказывал просителям не столь значительные услуги, но по мере того, как его сердце все теплее согревалось любовью особы, как говорилось в гадальной книге, не стал отказываться от дел более важных, на что требовалось решение самого царя. В этих случаях особа просила Петра и тот нередко исполнял ее просьбы. Ну, а не выходило какое-то дело, так на нет и суда нет. И если какой-либо подарок был дан как бы в задаток, то просители не пытались его востребовать, а Вилим Монс или его сестра не догадывались возвращать. И уж само собой разумелось, что успех в хлопотах вознаграждался отменным образом.

Сама царица Екатерина Алексеевна вызывалась сосватать Петю… Петра Федоровича Балка, но он не торопился с женитьбой. Усмешливо говорил своим родичам, пускай-де сперва дядя Вилим женится, он постарше. Но дяде не было никакого расчета сочетать себя с кем-то браком, ему государыня невесту не подыскивала. Словесно немного пощипались племянник с дядей, а после того обоюдно посмеялись и полностью примирились. Не ревновать же недавнюю пассию и не упрекать ее в неверности следовало Петру Балку, а благодарить судьбу хотя бы и за кратковременное пребывание в фаворитах ее величества и за то, что умел в оном звании подвизаться. А что касается женитьбы, то… Приданое не упустить бы?.. Не за этой, так за другой невестой будет оно и, может, еще богаче. А до того времени надобно и самому постараться, чтобы достаток был, благо и мамаша и дядя Вилим будут тому содействовать.

Так оно и произошло. Петя Балк входил в долю, когда они от просителей получали «презент». Приходилось и ему самому подсказывать, где и чем поживиться.

– Во всей точности мною проведано, что в Пензенском уезде Ломовская слобода пока не отдана никому. Исхлопочи ее, дядюшка, для меня. В ней больше трехсот дворов со всеми их животами. Не оставь моего прошения втуне, постарайся по своей ко мне милости. Скажи Катери… государыне, что для меня она, чай, не откажет.

Не только Вилиму Ивановичу да сестре его, а уже и Петру Федоровичу Балку просители, «благодарствуя, препокорственно челом били» за то, например, что помог двум посадским людям на торговлю жалованную грамоту получить, а другие два клятвенно обещали за милостивца Петра Федоровича век богу молиться, потому как помог от кнутобойного наказания вызволиться.

Даже слуга Вилима Монса Иван Кузьмин стал некоторые подарки получать за такие старания, что умел перед могучим своим господином замолвить словечко за челобитчика. Матрена же Ивановна внушала брату и сыну, что «когда счастье идет, надобно не только руками, но и ртом хватать да в себя глотать».

И счастье шло всем троим. Улыбка не сходила с лица Вилима Монса, и была она всегда кстати, отвечая на приветливые же улыбки новоявленных друзей, расточавших ему любезности и уверения в преданности. Среди всех самых великознатных господ он имел только приятелей, но отнюдь не врагов, и не мог их иметь потому, что он, Вилим Иванович, если не нынче, то завтра либо в любой иной день может для них быть заступником и ходатаем не только в правых, но и в сомнительных по правоте, а то и вовсе неправых делах. А ведь от зависти, от наговорной ябеды или от какой другой неприятности и даже от беды не убережешься, она может негаданно подоспеть, и куда как хорошо знать о том, что есть кому заступиться. Нешто в таком разе можно какой презент пожалеть, – отдашь многое, лишь бы еще больше урона не понести и не только имение, а и свой живот сохранить. А за дружбой с Вилимом Ивановичем, как за каменной неприступной стеной, можно от житейских бед уберечься. Одному – желательно в чине повыситься, другому – крепостных душ и еще иных угодий заполучить бы, третьему – чтобы какой другой наградой не обошли, – у каждого своя докука.

Порой Монсу даже не верилось, что все окружающее его – явь. Может, это сладостный затянувшийся сон?.. Нет, все истинно подлинная, повседневная явность, как и то, что ее величество государыня пребывает его метрессой. Под какой же счастливой звездой родился он! Такая же звезда непомерного счастья светилась в отошедшее время над его сестрой Анхен, но только не удержалась она на небесной тверди и закатилась за ее край. Не привелось Анхен русской царицей стать, ну, а он… Да нет, совсем не мечтал он сделаться русским царем, достаточно и того, чтобы оставаться столь приближенным к царице.

С какой торопливостью, перегоняя друг друга, стараются протиснуться к нему в дружбу самые вельможные из вельможных персон. Сам светлейший князь Александр Данилович Меншиков подобострастно заглядывает в глаза, готовый чем-нибудь услужить. А другие… Повстречался нынешним днем князь Андрей Вяземский и обеими руками его, Монсову, руку жал, расспрашивал про драгоценное здравьице, про житье-бытье друга своего Вилима Ивановича. Иван Шувалов просит «не оставлять его и всей фамилии их в своей милости и уповает на него, яко на отца родшего». И князь Александр Черкасский клянется в дружеской верности. Астраханский губернатор Артемий Петрович Волынский в недавно полученном Монсом письме называет его любезным другом и братом, убедительно просит: «Пожалуй, мой батюшка, донеси премилостивейшей матери, всемилостивейшей царице государыне, чтоб сотворила со мною, рабом своим, милость, ежели случится к слову, чтоб милостиво представительствовала». А для усиления «представительства» дарит камер-юнкеру Монсу «лучшую лошадь из своих животов», чтобы тот его «непременно в своей милости и любви содержал».

Князь Алексей Долгорукий одолжил брату и сестре Монсам «двумя шестерками лошадей с коляской». Пришлось Монсу конюшню заводить и при ней ставить каретный сарай. Вон они как разохотились: Михаил Головкин, что послом в Берлине находится, при посредстве канцлера, отца своего, презентовал Вилиму Ивановичу иноходца, «поскольку ваша милость, как стало известно, до таких лошадей охотник». Симбирский помещик Суровцев подарил нарочно приведенную в Петербург из своей вотчины дорогую лошадь и говорил, что она «будет сходна с одной из имеющихся у вашей милости лошадей». А Иван Толстой прислал собаку «для веселия», – это вместо лошади-то! Ну, а потому его просьба из-за присланного дареного кобеля пускай в долгом ящике полежит.

Все было хорошо, но что-то вызывало недовольство и даже тревожное опасение Монса, и тогда вдруг омрачалось его чело. Это беспокоило Екатерину.

– Вилим, дорогой, почему ты стал таким грустным?

В ответ он печально вздохнул и, собравшись с мыслями, высказал причину своей удрученности:

– Ах, Катрин, мне так хорошо с тобой, что грешно чем-нибудь омрачать это счастье, но на душе становится все тревожнее и тревожнее.

– Не пугай меня, Вилим. – Некая пока еще безотчетная тревога передавалась и ей.

– Я не пугаю, но об этом все же нельзя умалчивать. Ты сама знаешь, что… – немного запнулся он, подбирая слова. Не хотелось произносить «его величество государь», – и он продолжал: – Знаешь, что Петр Алексеевич стал в последнее время часто недомогать. Ну, а если с ним что случится, то ведь Алексей станет наследником. Мы ждали, что он вот-вот в монахи уйдет, но опять это отложено.

– А ты думаешь, из монастыря он не мог бы вернуться? – спросила Екатерина, и в самом тоне ее голоса прозвучало убеждение, что никакого значения она монашескому постригу не придает. – Монастырь его от наследства не отторгнет, и меня самою страх берет, что так может случиться. О, тогда, Вилим, всему конец, – ужасалась она и, словно оберегая себя, обеими руками прикрыла лицо. – Тогда, наверно, мне монастыря не избежать.