Морозно, холодно, в щели дует ледяным ветром и, как ни кутайся в меховой тулуп, все равно знобит, и ноги в валенцах зазябли. А самый возок до того нахолодал, что изнутри его инеем точно бахромой опушило. Качается он на ухабах, ползет из стороны в сторону по раскатам наезженной скользкой дороги. Смерзшийся снег скрипит, визжит под полозьями, и все, как есть все печаль-тоску навевает на хмурого царевича Алексея Петровича. Опять отцовский приказ выполняй. Надоело уж. Лонись по его велению собирал хлеб и солдат в Смоленске; в Борисов ездил да в Минск; наблюдал, сколь мог, за укреплением московской фортеции; отсылал в Петербург полонянников шведских. Приказывал отец, чтобы насушено было в Москве и выслано войскам – каждому солдату на день по два сухаря больших да по четыре малых. А солдат тех неисчислимо сколько. И опять вот: велел, чтобы он, царевич Алексей, сопровождал к армии пять полков солдат-новиков, вот и мучайся с ними в препостылой дальней дороге. Им, этим новикам, небось хорошо, на ходу, должно, не зябнут, как он в этом проклятом возке. А может, вместе с холодом начинает одолевать налетевшая хворь? Вот было б ладно! Пускай лихоманка малость потрясет, такое можно вытерпеть. Возница говорил, что скоро будет город Сумы. Слечь бы в этих Сумах, а тамошний воевода послал бы гонца к царю с известием, что сын-царевич слег и полки вести никак дальше не может.

Так это и сбылось. Каждодневно по утрам и вечерам горячо молился Алексей, благодарил бога за то, что прервал его путь к отцу. Не было никакой охоты видеть его, и потому царевич говорил приставленным к нему сумским лекарям, что все еще продолжает недужить, а те и подавно считали непростительной оплошностью отпустить его, как следует не окрепшего, снова в путь.

– Лежи, царевич-батюшка, поправляйся, наш свет. Может, повелишь, государь, чтобы тебе опять курячьего супцу на обед сготовили? Пользительный ведь он. И тонких блинцов вашей царской милости напекут, чтоб в мед их кунать, как вам понравилось. Ты, ваша милость, вели чего только захочешь, в един миг тебе все будет.

Можно и супцу курячьего, и тонких блинцов. Все равно ему, царевичу, только бы недуг свой сбыть.

– Не торопи себя, желанный. Пускай в тебя сила покрепчей накопится. Лежи да отдыхай.

К маю месяцу он вроде бы вызволился от недужной беды и вернулся в Москву, чтобы там долечиваться и доучиваться. «Учиться фортификации зачал, – писал он отцу, – а также и лечиться».

Слава богу, не пришлось опасаться отцовского гнева, что плохо следил тут за оборонительными сооружениями, – шведы на Москву не пошли. А может, и зря, что не пришли. Не к худшему бы вышло. С царем Петром по-своему расправились бы, а его, царевича, на отцовский престол, на то великое сидение и посадили бы, чтоб он для них в России всегда послушным был. Ну что ж, и пусть бы так. Худо другое, что отец опять вызывает к себе на Украину, где шведы стоят. Вдруг пошлет в сраженье с ними?!

Чтобы этой поездки избежать, бегал на погребицу испить ледяного квасу, – может, прознобит хорошенько, и о нем, в самом деле, захворавшем, сообщат отцу, подтвердив, что это не притворство.

А как все эти дни приятно было сознавать, что отца тут нет, что он далеко, а еще бы лучше, когда б совсем его не стало.

В длинные досужливые вечера, чтобы приятней коротать их, любил Алексей вести душеспасительные беседы со своим духовником протопопом Яковом и мечтать вместе с ним – какая жизнь пошла бы на Руси без ненавистного царя Петра.

Какая? Да самая простая. Для всего народа было бы благодеяние. Став царем, он, Алексей, море и Петербург отдал бы шведам; армию распустит, уничтожит флот, вернется к старым порядкам, заведенным на Руси дедом и прадедом; всех иноземцев выгонит; зимой в Москве жить станет, а летом – в Ярославле.

– Много зряшного было исполнено еще допрежними царственными мужами, – говорил Яков. – Зачем было царю Ивану Васильевичу идти воевать Казань, когда там только нехристь обреталась? И башкирские земли нам совсем не потребны. И напрасно твоя тетушка, правительница и царевна Софья Алексеевна, – со святыми упокой венценосную многострадальную рабу твою, господи, и сотвори ей вечную память, – перекрестился протопоп. – Но только понапрасну затевала она с князем Василием Васильевичем Голицыным Крым воевать. На что он нам, когда в нем тоже нехристи живут. И хорошо, что не дошли до того Крыма. Без него своих земель с избытком. А уж про чухонские и свейские края вовсе нечего нам говорить, хотя за них родитель твой чуть ли не голову свою готов положить… Ох, да и положил бы поскорей, но только тe края нам вовсе вчуже. Дальше Новгорода заходить не след, а перед Польшей – на Смоленске наш рубеж. Тверь да Москва, Рязань да Ярославль – вот они, самые родные, близкие и дорогие нам места, и на них простора хватит, чтобы храмами их украшать. И не пушки смертоносные стараться отливать, а сладкозвучные колокола взамен тех, что поснимал царь Петр, и чтоб они божественно-велию славу и богу и народу русскому возглашали… Ты чею?.. Задремал никак? – дотронулся протопоп до плеча Алексея, усыпленного вкрадчиво-напевным его говором. – Ну, потянись, потянись, вьюнош, расправь свои косточки… Я тебе, чадо милое, хочу присоветовать, чтоб так вот в вечернюю нору скука тебя не долила, – пригнулся протопоп ближе к Алексею, – приглядись ты к дворовой девке Никифора Вяземского, к Афросинье. Повесельше станешь жить. Сказать Никифору, чтоб показать ее привел?

– Ну что ж, скажи.

По заверениям Мазепы, взятие Полтавы не могло составлять для шведов никакого труда. Комендант города полковник Левенц – свой человек, сумеет ночью открыть крепостные ворота, распахнет перед доблестными шведскими войсками самый город.

Но не знал Мазепа, что вместо Левенца комендантом Полтавы назначен был полковник Келин, а Левенц полтавчанами изгнан из города и скрылся неведомо куда.

Полтава стояла на правом берегу реки Ворсклы, образующей своими рукавами в окрестностях города довольно обширное болото. Хотя и называли Полтаву крепостью, но вокруг нее не было прочных каменных стен, и лишь невысокий земляной вал с деревянным частоколом опоясывал ее. Укрепления эти были слабы и предназначались для защиты от набегов крымских татар, но в течение последней зимы русские войска несколько обновили и усилили крепость дополнительными пристройками, которые обнесли высоким палисадом. Гарнизон крепости Полтавы состоял из четырех тысяч регулярных войск и двух с половиной тысяч вооруженных мещан.

Узнав, какова эта крепость, Карл XII посмеялся. Не нужно помощи какого-то Левенца; в Польше и Саксонии были старинные замки, защищенные высокими и толстыми стенами с глубокими рвами перед ними, и он, король Карл XII, штурмом брал эти замки, а с убогой Полтавой покончит в два счета.

Он вызвал генерал-квартирмейстера Гилленкрока и приказал ему, чтобы все было приготовлено к штурму Полтавы.

– Вы, генерал, должны сказать, в какой день мы возьмем эту крепость. Вобан всегда указывал срок, – вспомнил Карл об услужливом французском инженере и, чтобы польстить Гилленкроку, добавил: – А вы – наш маленький Вобан.

Гилленкрок не вдохновился этими словами, а уныло заметил:

– Думаю, что и сам Вобан призадумался бы, если бы увидел, какой у нас недостаток во всем, что нужно для осады.

– Вы говорите о такой ничтожной крепости? – усмехнулся король. – Ее гарнизон сдастся при первом же нашем выстреле.

Гилленкрок не увещевался.

– А я думаю, что находящиеся в крепости люди будут защищаться до последней крайности, и пехоте вашего величества сильно достанется при продолжительности осадных работ.

– Для этого у нас есть запорожцы, – отмахнулся Карл от его слов.

Но Гилленкрок продолжал возражать:

– Разве можно привлекать к осадной работе людей, не имеющих об этом никакого понятия, с которыми надо объясняться через толмачей и которые тотчас разбегутся, как скоро работа им покажется тяжелой и товарищи их начнут падать от русских пуль?

Карл начинал терять терпение убеждать этого вдруг струсившего генерала. Что такое с ним? Словно вызвался быть ходатаем русских, засевших в этой Полтаве.

А Гилленкрок продолжал:

– С нашими пушками ничего нельзя сделать, и придется захватывать крепость пехотою, которая при этом вся погибнет.

– Успокойтесь, генерал. Я вас уверяю, что штурм не понадобится. Отлично обойдемся и без этого.

Гилленкрок недоумевающе пожал плечами.

– В таком случае совершенно непонятно, каким образом город будет взят, если только необыкновенное счастье нам не поспособствует.

– Вот-вот, – не задумываясь, подхватил Карл его слова. – Мы совершим необыкновенное и за это пожнем честь и славу.

Гилленкрок ему уже надоел. Надо кончать этот никчемный разговор. Генералы, к которым принадлежит и этот квартирмейстер, настоятельно советуют перейти за Днепр и постараться снова войти в Польшу, но не понимают того, что это будет похоже на бегство и только вдохновит неприятеля. Заканчивая неприятный разговор с Гилленкроком, Карл сказал:

– Если бы бог послал ангела небесного с приказанием отступить от Полтавы, то я бы и тогда не отступил.

Все. Разговор окончен. Генерал Гилленкрок может удалиться. Девять пехотных полков легко и скоро справятся с Полтавой, и командовать этими полками Карл поручил генералу Шпарру.

– Действуйте, генерал. Виктория в ваших руках.

Под грохот ружейной пальбы шведские солдаты, предвкушая в городе хорошую поживу, волоча за собой штурмовые лестницы, ринулись на приступ. Вот уже несколько удальцов устремились к валу, уже забрались на него, но в ту же минуту с еще большей стремительностью полетели вниз. Все жители, вооруженные кто чем, стояли на крепостном валу рядом с воинами полтавского гарнизона. Воинскому опыту шведов противостояла отвага русских солдат и горожан. Жаркий двухдневный бой не принес шведам победы, и никто не сумел проникнуть за частокол палисада.

К неудовольствию Карла, дело с захватом Полтавы принимало затяжной оборот, и король распорядился предпринять правильную, а потому и надежную осаду города. Шведская разведка выяснила, что наиболее уязвимой частью полтавских укреплений оказывается их западная сторона, куда и следовало направить главный удар. Удар направили, но он оказался безуспешным. Тогда, пригнав большую партию запорожских казаков, сторонников Мазепы, шведские солдаты стали вместе с ними рыть широкую траншею, по которой можно было бы добраться до рва и вала, а оттуда неожиданно напасть на крепость. Но как было осуществить намеченную внезапную атаку, когда защитники Полтавы из своих укрытий зорко следили за всеми действиями неприятеля, и рытье траншеи, как начало осадных работ, сразу же было замечено. Полковник Келин решил внести в планы шведов свою поправку: в полночь бесшумно раскрылись крепостные ворота, когда шведские солдаты из сторожевого охранения видели свои шведские сны, и никто из них не сумел проснуться, продолжив свой смертный сон уже навечно. Солдаты крепостного гарнизона ворвались в траншею и наделали большой переполох среди работавших там землекопов. Неожиданность нападения была совершена не шведами, а русскими, которые, захватив весь шанцевый инструмент – кирки, лопаты, и мотыги, а также забрав пленных, возвратились в крепость.

Генерал Шпарр негодовал, чувствуя себя опозоренным перед всем генералитетом и перед самим королем. Были усилены ночные караулы, но Келин делал боевые вылазки и продолжал нарушать землеройную работу. В схватках убывали силы защитников крепости, но и шведы несли немалые потери и оказывались в большом затруднении с продолжением осадных работ. Вести глубокие подкопы они заставляли находившихся в их войске запорожцев и в сделанные ими подкопы устанавливали пороховые бочки. Со дня на день следовало ожидать, что будет взорван крепостной вал и через образовавшуюся после этого брешь шведы ворвутся в город, а потому Келин спешил принять срочные меры для предотвращения такой беды. Из крепости были прорыты встречные ходы к подкопам и из бочек выбран весь порох. Взрыва так и не произошло, а предпринятая озлобленными шведами атака была отбита.

«Дневник военных действий под Полтавой» так излагал происшедшее: «В третьем часу пополудни зажгли неприятели подкопные рукава и по зажжении с 3.000 пехоты спешно бежали к Полтавской крепости в том направлении, чтобы по взорвании через полые места вбежать в Полтаву. Когда приближались к стенам полтавским, а подкопов ни одного не взорвало, то, не имея при себе лестниц, ничего для своего спасения не изобрели другого, кроме того, что бегством спасать живот, коих на побеге из мелкого ружья и из пушек картечами, а потом и ядрами трактовали».

Осада Полтавы затягивалась. Необходимо было усилить ее уменьшившийся гарнизон, и Меншиков взял это на себя. Он беспокоил шведов со своего левого берега Ворсклы и, улучив однажды возможность, сумел переправить в Полтаву два батальона солдат.

Карлу приходилось держать город в осаде, не предпринимая больше никаких атак, и все внимание сосредоточить на передвижениях русских войск.

Русские полки генерал-майора Беллинга отправились в низовье Ворсклы, чтобы обойти шведов у местечка Опошни. Меншиков со своими полками двинулся прямо на неприятеля, для чего в ночь были перекинуты через Ворсклу три наплавных моста, по которым прошла пехота, а конница переправилась через реку вплавь. Беллинг напал на шведов у Опошни, а Меншиков – на укрепления шведского лагеря, в котором находилось четыре эскадрона и триста человек пехоты. Без стрельбы, без шума, применяя лишь холодное оружие, русские вытеснили шведов из их лагеря и обратили в бегство. На помощь бежавшим выступили было три конных и два пехотных полка, но русские часть из них перебили, а остальные тоже нашли свое спасение в бегстве. Тогда на выручку своим вышел сам Карл XII с семью отборными полками, но Меншиков в полном порядке уже сумел отступить, остановившись снова за Ворсклой, против Полтавы и главного неприятельского лагеря.

Карл с явным неудовольствием тогда проговорил:

– Вижу, что мы научили москвитян воинскому искусству.

Будучи в Азове, Петр получил в конце мая известие, что Полтава находится в осаде и шведы уже несколько раз приступали к штурму города.

Все сводилось к тому, что приближались дни решительной битвы, и Петр поспешил к своей армии.

4 июня 1709 года в лагере Меншикова многотысячные голоса громко прокричали «ура» – прибыл царь Петр.

О своем прибытии он известил коменданта Келина письмом, вложенным в пустую бомбу, которую выстрелили в осажденный город. Крики «ура» слышались и там.

До этого дня защитники Полтавы письмами, перебрасываемыми в пустых бомбах через Ворсклу, давали знать о себе, о своих нуждах, – теперь сам государь заводит с ними такую же «переписку», благодарит за стойкость и обнадеживает, что все будет хорошо.

«На что решится Карл? – раздумывал Петр. – Будет снова и снова пытаться взять Полтаву или уйдет за Днепр?.. И в том, и в другом случае надо помешать ему».

У Петра была надежда освободить от шведской осады Полтаву, не вступая в генеральное сражение. Он послал отряд под командованием генерала Ренне занять позицию на правом берегу Ворсклы выше Полтавы у деревни Петровки, а отряд генерала Алларта – тоже по правому берегу, но несколько ниже города. Узнав об этом, Карл направил фельдмаршала Рейншильда с частью войск против генерала Ренне, а сам с другим отрядом направился противостоять Алларту. Королю самому захотелось разведать расположение русских войск. Сойдя с лошади, он крадучись приблизился в вечерней темноте к русскому пикету из четырех казаков, сидевших у полузатухшего костра, прислушался к их говору, но ничего понять не мог, кроме единственного слова «свей». Догадался, что говорят о них, о шведах, и один казак произносил это слово с презрительно-насмешливой интонацией. У Карла в руке был наготове пистолет. Ненавистно взглянув на казака, он выстрелил в него из темноты и отскочил назад.

– Антипка, ты чего?.. – всполошились казаки, глядя на своего товарища, ткнувшегося головой к самому костру. – Глянь-ка, ребята, Антипку проклятый свей убил!..

Три ружейных выстрела грянули в сторону быстро удалявшегося Карла, которому вдруг почувствовалось, что он всей ступней правой ноги напоролся на что-то острое, но, не придав этому никакого значения, вскочил на свою лошадь и пришпорил ее.

Намерение Карла проследить за продвижением русских отрядов было нарушено. Рана, полученная им в пятку правой ноги, с каждой минутой становилась все ощутимее, и усилившаяся боль вынуждала короля прибегнуть к врачебной помощи. Оказалось, что пуля, пробив пятку, скользнула по подошве и застряла у большого пальца. Распухавшая нога затрудняла передвижение, и, принужденный к бездействию, Карл упустил минуты переправы русских через Ворсклу.

Шведы предприняли еще одну попытку штурмом овладеть Полтавой, но она окончилась так же безуспешно, принеся лишь новые потери. Но и положение защитников Полтавы, выдержавших семинедельную осаду, становилось весьма тягостным. Письма полковника Келина, перебрасываемые в пустых бомбах, были все тревожнее. Он сообщал, что, несмотря на причиняемые шведам помехи, их осадные работы все же продвигаются и они могут ворваться в крепость, защитники которой понесли немалые потери, а те, что еще продолжают сопротивляться, истомлены; продовольствия осталось мало, а боевые припасы, особенно порох, совсем на исходе. Еще день, другой – и уже нечем будет защищаться.

Промедление становилось все опаснее, и Петр на военном совете предложил в ближайшие же дни начать решительную битву.

Некоторое замешательство, происшедшее в шведском стане, связанное с ранением короля, помогло Петру беспрепятственно осмотреть поле предстоящего сражения. Это была довольно большая равнина, прегражденная с севера Будищенским и на юге – Яновчанским лесом. Изрезанная ручьями, балками, рытвинами, частично покрытая болотами, эта местность могла затруднять действия кавалерии – лучшей части шведской армии, а в предвидении лобовой атаки шведов Петр решил применить свое нововведение. Он не придерживался непременного соблюдения линейной тактики для боевого строя, полагая, что построение войск к бою не должно определяться ровным распределением сил и прямолинейным движением их на встречу с противником. Должно считаться целесообразным только то, что приносит явный успех, независимо от установленного прежде порядка. От артиллерии требовал, чтобы она была такой же подвижной, как пехота и конница, и действовала совместно с ними, хотя это и шло вразрез с былыми воинскими канонами.

В предстоящем сражении шведам нужно будет пересечь равнину, а на ней Петр приказал соорудить десять редутов – укреплений со рвом и валом. Находящиеся один от другого на расстоянии ружейного выстрела, эти редуты должны будут затруднить продвижение шведов, которым придется прорываться под ружейным и артиллерийским огнем либо стараться завладеть каждым редутом. В любом из этих случаев боевой порядок противника должен расстроиться и стремительность наступления окажется ослабленной. Сооруженные редуты Петр намечал занять батальонами пехоты Белгородского полка с приданной им артиллерией.

Основные силы русской армии находились в укрепленном лагере. Там было пятьсот восемь батальонов пехоты и семьдесят две пушки, да по наведенному у деревни Петровки мосту через Ворсклу и тремя бродами переправились на правый берег двадцать драгунских полков.

Последний, самый отчаянный штурм Полтавы был отбит, и шведы прекратили атаки. Взять Полтаву им невозможно, но и отступать от нее уже нельзя – некуда. Шведская армия находилась в окружении. Посланные в Польшу курьеры возвратились, не отъехав и десяти верст, – не могли дальше прорваться. Карл видел спасение только в генеральном сражении, чтобы, разгромив русские войска, ему можно было бы снова обрести свое величие. У него тридцать тысяч солдат, из которых почти двадцать тысяч ветеранов, победителей датчан, саксонцев и поляков. Девять лет назад эти воины так славно разбили русских под Нарвой. В новой, решительной битве займется заря победы короля Карла XII, и наступит закат, поражение царя Петра.

Шведы – рыцари. Им ли страшиться вести открытый бой?! Они не станут нападать исподтишка, а по давнему благородному обычаю заранее объявят противнику о дне и часе предстоящего сражения.

Шведский фельдмаршал Рейншильд через парламентеров предложил русскому фельдмаршалу Шереметеву встречу, и они «утвердили за паролем военным», то есть своим честным словом военачальников, что генеральное сражение произойдет у них 29 июня, а до того дня никаких набегов никем совершено не будет.

Шереметев доложил царю об этой договоренности.

– Двадцать девятого июня. В ваш, Петров, день, – многозначительно добавил он.

– Пусть так, – согласно кивнул Петр.

Одна за другой потянулись к намеченным позициям двуконные телеги с кожаными кулями, наполненными порохом и затянутыми ремнями наподобие кисетов; длинные упряжки, каждая в пятнадцать – двадцать лошадей, тянули за собой двенадцатифунтовые пушки, весившие с лафетом и передком сто пятьдесят пудов. Чтобы они легче запоминались, пушкари по-своему называли их: одну пушку – «кума», другую – «сваха», «теща», «повитуха», «тетка», «просвирня», «сестренка», – каждая имела свое имя. Продвигалась по ухабистой земле полковая артиллерия и занимала свои места в редутах и на других укрытиях. Подвозились ядра и картечь.

На 29 июня назначено сражение. Царь Петр готовится к нему, стараясь все предусмотреть, и Карл XII готов над ним посмеяться.

29-го… А если… если бой начать 27-го?.. Пусть это будет вероломно, не по-рыцарски, неблагородно, – победителей не судят, а внезапность нападения вернее принесет победу. Пусть царь Петр думает, что до начала битвы еще два дня, а завтра он уже окажется пленником и будет стоять с поникшей головой.

Убежденный, что застанет русскую армию врасплох, Карл назначил атаку на очень ранний час.

– Скажите солдатам, чтобы они не брали еду с собой, – отдавал приказания король. – Обедать будем в русском лагере. Пусть наши храбрецы идут туда, куда зовет их слава. Виват! Виктория! Вот прекрасный их удел!

А генералов приглашал на обед в шатре самого царя Петра.

В ночь на 27 июня шведы были готовы двинуться к русским позициям. В четыре колонны выстроилась пехота; за нею – в шести колоннах – конница. У артиллеристов имелось только четыре пушки, но короля Карла это не смущало. Он не раз одерживал победы, совершенно не имея артиллерии, и считал ее лишь средством вспомогательным. У него была отличная конница и героями всех прошлых битв – испытанные и прославленные пехотинцы.

Чтобы ободрить своих воинов, Карл приказал пронести его перед ними при свете факелов. Его несли в удобной качалке; раненая нога была обложена подушками. В руке у короля – шпага, а рядом с ним на подушке – пистолет. Двадцать четыре драбанта из личной гвардии короля окружали качалку, и генерал Лагеркрун был в этот день дежурным королевским адъютантом.

– Счастливого боя! Вас ожидает слава! – напутствовал король свои войска.

В третьем часу ночи с русских аванпостов донесли, что шведская армия двинулась в наступление, и русские полки были подняты по тревоге. Солдаты, подхватив ружья с примкнутыми к ним штыками, торопливо строились в ряды, прислушиваясь к доносившейся ружейной стрельбе от дозорных постов.

– Опередить свей захотел, не терпится ему.

– Он под Лесной так рвался, да нарвался.

Конным русским полкам предстояло задержать шведов, пока пехота как следует построится. В центре ее находился фельдмаршал Шереметев, правым крылом командовал генерал Ренне, левым – Меншиков, артиллерией – Брюс.

Вооружение русских солдат состояло из шпаги с портупеей и фузеи – ружья с насаженным штыком. Замок у фузеи был кремневый, патроны хранились в кожаных сумках, прикрепленных к перевязи, на которой была еще и роговая «натруска» с порохом. Кроме фузеи Петр ввел кремневые штуцеры, называемые еще винтовальными пищалями. Уральский заводчик Демидов изготовлял эти русские ружья, ставшие огнестрельнее, и были они много дешевле привозимых из-за границы. Драгуны для конного боя вооружены были палашом и пистолью. Русская армия, находившаяся под Полтавой, имела сорок две тысячи человек. Объезжая войска, Петр останавливался среди любимых им преображенцев и говорил:

– Кичливый шведский король уже наметил, по каким домам в Москве разместит свое войско, а генерала Шпарра назначил быть московским губернатором. Отечество наше определил разбить на малые княжества и многих жителей истребить совсем. Порадеем же, любимые сыны, для ради дорогой отчизны нашей.

Он желал солдатам воинского подвига и для острастки предостерегал:

– Если проявившие малодушие и робость на бою уступят место неприятелю, то таковые почтутся за нечестных, в компанию их не должно принимать и надлежит всячески гнушаться ими.

Но предостережения эти были излишними. Все солдаты знали, что в случае поражения русскому народу грозят тяжкие беды, и были полны решимости сокрушить врага. Среди шведов имелись ветераны, отличившиеся в прежних боях, испытанными воинами были и многие русские, помнившие об одержанных ими победах под Орешком-Шлиссельбургом и на других невских берегах.