Много лет требуется для того, чтобы из несмышленого, зачастую пугливого мальчонки вырос разумный и храбрый воин. Ну, пожалуй, несколько укорачивается длительный срок, если малый бывает взят в ученье и за те школярские годы добудет себе навыки и сноровку, как ему потом на деле их применять. Хорошо, если претворение в жизнь разных нужных и полезных сведений будет потом вестись до седой и морщинистой старости, а кому приведется познать ее?.. Сколько обученных молодцов уже никогда не смогут ничем довольствоваться, лежа в своих безвестных могилах.

Иные из них припоминаются Петру смутно, как бы в догадке, а другие так явственно, будто только вчера видел их и разговаривал с ними, а на самом деле почти уже десять лет минуло с тех пор, когда они, смертью… храброй смертью павшие, были вживе видены и запечатлелись в незабывчивой памяти. Под Азовом, под Нарвой, под Шлиссельбургом много, ой как много могил. И много их будет еще, пока не укрепится на побережьях незыблемость русской земли, омываемой трудно добытыми морями.

Многое из прошлого цепко, сохранно держится в памяти царя Петра, и пусть не теряется в ней.

Очень трудно начиналась эта война со шведами, ободренными многими прежними победами. Российская казна была пуста, и для ее пополнения единственным средством являлись податные сборы. И вот уже много лет с непреклонным усердием ведутся эти сборы, сопровождаемые слезами, воплями, стонами людей, изнемогающих под таким беспощадным игом. И в народе молва: царь тяготы наложил; по цареву указу делается… Словно по его дурной прихоти, для ради забав и потех карманы он себе этими поборами набивает. О, какое множество глупцов, так безрассудно говорящих! А он, царь, вот уже много лет в одном и том же камзоле ходит да в чиненых башмаках, и никакого роскошества в своей жизни не допускает. Примеров тому много есть, а об этом словно и не знает никто. Царь, и, значит, все у него по-царски!.. А хотя бы и так?! В святые он не записывался. Другие могут о своих благах думать, а ему запрет? Не человек, что ли, он, хотя и царь? – начинал раздражаться Петр.

Не успокоение приносили ему неторопливые дорожные мысли, а еще не осознанное на кого-то или на что-то озлобление. Скорее всего на затянувшуюся войну, которой никак конца не предвидится.

Началась эта Северная война против Швеции союзом России, Польши и Дании, и началась неудачно, разгромом под Ругодивом, как в старые времена называли Нарву. Ты, царь Петр, вознамерен вернуть России ее исконные земли да обрести выход к морю, столь необходимому для торговых связей с развитыми европейскими странами, так добывай все это силой своего воинства, благо считаешь себя и солдатом своей армии, и матросом своего флота.

Да, солдатом и матросом. Не в унижение себе, а в почесть принимал он эти простые звания, и при первом азовском походе истинно по-солдатски дневал и ночевал в траншеях, бомбардировал верки азовской крепости. Но, будучи солдатом, он был и царем.

На человеческой памяти никогда не случалось такого, чтобы лодками корабли брали, а при нем, Петре, одержана такая победа над шведами, и в честь ее отчеканена медаль с достославной надписью: «Небываемое бывает».

Бывало ли когда, чтобы из дальнего северного края, от деревни Нюхчи, что затерялась в глухоманных дебрях, через прорубленную лесную просеку по наложенным на нее бревнам-каткам передвигались военные корабли?

«Раз, два – взяли!.. Раз, два – сильно!» – раздавались тысячеголосые выкрики, и, то порывисто, то плавно покачиваясь с боку на бок, продвигались корабли по такому небывалому для них пути. А впереди, уходя все дальше и дальше, тоже многоголосо пели свою нескончаемую песню пилы, дробно перестукивались топоры, и, не почуяв вдруг под собой опоры, словно изумленно охнув от неожиданности, падали на просеку дерева и, ошкуренные, гладко-ровные, прикрывая непролазные топи, гатили, устилали собой Государеву эту дорогу. А потом – через мхи и болота – к реке Онеге, протекавшей за сто шестьдесят верст от помянутой деревни Нюхчи, и далее – Онежским озером и рекой Свирью – до озера Ладожского были переправлены построенные на северной верфи эти корабли, что тоже явилось из небываемого. И совершено это было по задумке его, Петра. Перед изумленными шведами появились вдруг на ладожских водах словно опустившиеся с неба или поднявшиеся из-под воды оснащенные пушками русские корабли.

И еще к небываемой были следует отнести содеянное олонецким попом Иваном Окуловым: уведав о неприятеле-шведе, стоявшем на карельском рубеже, собрал поп Иван пеших мужиков с тысячу человек из порубежных жителей, из коих, слава богу, каждый один на один на медведя хаживал, перешел с ними за шведский рубеж, и этот отряд доброхотных олонецких мужиков в схватке с солдатами Карла XII перебил более четырехсот человек, захватил их ружья и знамена, разрушил четыре шведские заставы и без урона возвратился на свою землю.

«Славиться имени попа Ивана Окулова на вечные времена!» – с благодарно повлажневшими глазами вспоминал о нем Петр.

Но были и большие неудачи, о которых тоже нельзя забывать, чтобы впредь стать удачливее.

Да, были и слезы в те дни первого, неудачного подступа к Нарве.

И вспомнился вдруг никак не сопоставимый с действиями попа Ивана Окулова царский стольник, родовитый князь Яков Иванович Лобанов-Ростовский. Весьма знатных родителей сын, к царям приближенных. Многие богатые поместья имел Яков, а ночами выезжал на Троицкую дорогу для грабежа проезжающих. Ограбил однажды государевых мужиков с царской казной, за что был бит кнутом и должно бы смертью его за такое лихоимство казнить, но по слезному, рыдальному упросу верховой боярыни и матери княгини Анны Никифоровны Лобановой дарована была ему жизнь, но безвозвратно отобрано четыреста дворов. Товарищ же его по грабежам, Иван Микулин, был тоже бит кнутом и после того сослан в Сибирь. Предупреждался бывший стольник князь Яков Лобанов, что служить должен и во всем государево повеление исполнять беспрекословно, со всяким усердием, без ослушания и непокорства, а буде еще непотребное что учинит или чего по государеву повелению не исполнит, то быть ему за то в конечном разоренье без всякого милосердия и пощады. Клятвенно заверял, что послушнее его и исполнительнее никого не будет, а при первой же стычке со шведами бежал. Что такому до чести, до славы? Нет попечения, чтобы неприятеля повергнуть, – одна забота, как бы себя уберечь да домой скорей. Есть такие, что молятся: дай, боже, рану нажить легкую, чтобы малость от нее поболеть да от государя получить за нее пожалование. Есть хитроумцы, что во время боя того и глядят, как бы за кустами спрятаться; бывает, что целой гурьбой в лесу выжидают: как пойдут ратные люди с бою, так и они с ними, будто также с бою идут. Поговорка стала: дай бог великому государю служить, а саблю из ножен не вынимать. А врагу то и на руку. В первый приступ под Нарву виктории не было, а произошел полный военный конфуз, но эта незадача послужила важным уроком на будущее.

От захваченного в плен шведского доктора Корбонария стало известно, что Карл XII давно замышлял войну против России, чтобы завоевать себе Новгород, Псков, Олонец, Каргополь, Архангельск и не дать российскому купечеству большой торг вести. Сначала слова Корбонария вызывали сомнение в их справедливости, но потом и другие пленные такое же подтвердили, говоря, что Карл XII выжидал удобного для себя времени.

Похвалялся собой шведский король, когда его русские пули настигали: увязла под ним лошадь в болоте, и он, с трудом выбравшись на сухое место, пересел на другую лошадь, но та тут же была под ним убита, и король, пересев на третью, будто бы со смехом говорил: «Видно, неприятель хочет упражнять меня в верховой езде».

…Повозка, на которой ехал Петр, перескакивала по кочкам, и его воспоминания перескакивали с одного на другое, перемешивая важное с второстепенным, а то и совсем незначительным. Вспомнилось вдруг, как тогда, под Нарвой, видел старого солдата, бестолково метавшегося по траншее: не знал солдат, что ему делать с пальцами на руке, разорванными шведским ядром и болтавшимися на одной коже.

«Вот, государь, – показывал он искалеченную руку, – что и делать теперь?..»

«А то и делать», – сказал он, Петр, и, схватив у солдата тесак, мигом отрезал повисшие на коже пальцы.

«Вот и добро. Вот и спасибочка тебе, государь!» – благодарил его солдат.

А от воспоминаний о Нарве, о том, как была потом она покорена, мысленно переносился Петр к осаде Шлютенбурга, иначе Нотебурга, а еще иначе – древнего новгородского Орешка, о котором тоже сложено сказом:

Дикими, варварами называли ученые свеи русских, едва отличая их от медведей, но никому из наших не приходила в ум жестокая мысль о мстительном изуверстве, на что оказались падки ученые шведские мужи во главе с их королем: генерал Рейншильд приказывал класть пленных русских солдат одного на другого, как поленицу дров, и колоть их штыками. Таково было повеление Карла XII.

… Не спится, не дремлется в пути царю Петру. Едет он к своей действующей армии, к новым боям, к новым людским смертям.

Царь Петр подстерегал шведов, стоя со своими войсками в местечке Горки под Могилевом, и там получил от азовского воеводы Ивана Андреевича Толстого сообщение о гибели Кондрата Булавина, чему несказанно обрадовался, поцеловал и наградил гонца, доставившего такую весть. Будний день обернулся большим праздником. В знак такого радостного события Петр приказал отсалютовать выстрелами из восьмидесяти семи пушек, и одновременно с этим пехотой и конницей произведен был тройной ружейный салют. Царь поздравлял своих приближенных и себя самого «с окончанием злого воровства донских казаков и с погибельным концом злодеянного вора Кондрашки Булавина».

Слыша пушечную и ружейную пальбу, шведы недоумевали: какую это викторию так громко отмечает русский царь? А виктория была отменная. Отныне можно было спешно возвратить с донских берегов полки и пополнить ими войска, выставленные против шведов. Князь Василий Долгорукий торопился покончить со всеми казацкими городками по Хопру, Медведице и Бузулуку. Населявшая эти городки голытьба была частью истреблена, а оставшиеся в живых возвращены их прежним хозяевам-помещикам.

Теперь следовало царю Петру утихомирить свое негодование, которое охватывало его из-за народных возмущений, отрывавших военачальников и войска от ведения Северной войны. Неповиновения крестьянского, посадского и казацкого люда приравнивались Петром к былому стрелецкому бунтовству, и, чтобы навести больше порядка в обширном Российском государстве, царь решил разделить его на восемь губерний, во главе которых стояли бы вместо воевод губернаторы, а все земли недавно бунтовавшего Придонья и протекавшие по ним реки переходили в ведение воронежских начальных людей.

Тяготились военной службой многие дворянские сыновья, всячески ухищрялись избежать ее, но строгие царские указы настигали непокорных, находившихся в «нетях», в бегах. Только до поры до времени воровские разбойничьи шайки могли быть пристанищем беглецам, но каково было там баричу, избалованному прежним довольством, почетом и властью над своими холопами, и вдруг самому попадать под начало презренного смерда. А узнает такой, что к нему в озорную ватагу вчерашний выхоленный барич пристал, значит, будет над кем издавна накопившуюся злобу срывать, памятуя прежнюю свою жизнь, отягощенную господскими притеснениями и расправами. И не важно, свой это был барич или чужой. Радостным и веселым становился день и час, дававший возможность поглумиться над былым властелином, который к тому же вызывал презрение неумением приложить к чему-нибудь бело-холеные свои руки.

Нет, не манило дворян бежать под укрытие черни, вся надежда на облегчение участи – скорей выслужиться перед царем. И выслуживались, и старались, проявляя свои командирские способности еще во время набора рекрут, чтобы не оказаться самим в бесправном положении одинаково с ними. Что воровская тать, что солдатский новик – одна им честь. Военная коллегия выявила причины бегства многих рекрутов:

«1) Когда в губерниях рекрут соберут, то сначала из домов их ведут скованных, и, приведши в город, держат в великой тесноте по тюрьмам и острогам немалое время, и таким образом еще на месте изнурив, отправят, не рассуждая по числу людей и по далекости пути, с одним, и то негодным офицером или дворянином, при недостаточном пропитании; к тому же поведут, упустив удобное время, жестокою распутицею от чего в дороге приключаются многие болезни и помирают безвременно, а всего хуже, что многие и без покаяния, другие же, не стерпя такой великой нужды, бегут и пристают к воровским компаниям, из чего злейшее государству приключается разорение, потому что от такого худого распорядка ни крестьяне, ни солдаты, но разорители государства становятся; всякий может рассудить, отчего такие великие умножились воровские вооруженные компании? Оттого, что беглые обращаются в разбойников.

2) Хотя бы и с охотою хотели в службу идти, но видя сначала такой над своею братьею непорядок, в великий страх приходят.

3) Из губерний немалое число присылают увечных и к солдатской службе весьма негодных».

Петр выговаривал в письмах оставшимся в Петербурге правителям: «Явились рекруты только с одной Казанской губернии, и то не все, многие в бегах, вместо беглецов велите из губернии выслать вновь, чтоб указанное число было исполнено. Зело дивлюсь, что пишете, как старые судьи: „послано“, а то забыли, что дошли ли?»

Чем больше беглых, тем больше разор государству и нескончаемая народная маета. Война требовала множество человеческих жизней, неустанной людской силы, денег, хлеба, скота; крестьян и посадских жителей гнали на смерть, на работы, переселяли на новые места, – вся Россия находилась в движении, к которому побуждал ее неугомонный царь.

Он рушил вековечный покой земных недр, приказывая добывать руду и другие ископаемые, вести лесные разработки, но так, чтобы не было бесцельного и небрежного истребления деревьев, оберегаемого им корабельного и строевого леса. Велел не захламлять порубок, из древесных отходов делать тележные оси, а щепу и сучья пережигать на поташ. Предписывал генерал-майору Якову Брюсу «приставить доброго человека делать дубовые лафеты к пушкам, да дуб берег бы, не рубил самого крупного, да и тот, что помельче, распиливал бы вдоль, а не поперек, чтоб лесу не было истратно».

Эх, какие дела развернул бы он по всей России, если бы не трата людей, денег, времени, общих народных сил на войну! Он совсем не был воинственным государем, в отличие от своего противника короля Карла XII, готового вести войну ради нее самой и находящего в этом цель своей жизни. И приходилось Петру воевать с ним не для своей утехи, а чтобы дать России место у Балтийского моря, которое для северных европейских стран было таким же важным, как для южных, – море Средиземное.

Но мир таков, что в нем вместо созидания жизни требовалось ее разрушение, причиняемое войной. Значит, следовало учиться и этому смертоносному делу. Пусть не смущают и не угнетают его, Петра, испытываемые поражения, ибо нечаянные успехи могут породить опасную беспечность и надежды на всегда легкие победы, а нужна некая постепенная последовательность в применении военной сноровки: пускай сперва русские воины научатся побеждать неприятеля малочисленного, имея над ним свое численное превосходство; потом – побеждать, будучи равносильными, и, наконец, добывать победу, имея меньше сил, нежели неприятель.

Петр требовал от своих генералов умения самим верно оценивать положение и, применившись к обстановке, действовать самостоятельно, не дожидаясь его указаний.

Было предположение, что Карл XII, направив свой путь к Смоленску, нападет потом на Москву, и, опасаясь этого, Петр велел соорудить вокруг кремля и Китай-города земляные валы с глубоким рвом перед ними. Для этого инженером Корчминым, руководившим работами, были закрыты ближние проезды, снесены многие жилые постройки, подвинуты в сторону Харчевой и Охотный ряды, перенесен на новое место Аптекарский сад, а все хлебные запасы свезены в кремль, где и велась торговля. По приказу Петра, наблюдать за всеми работами должен был его сын, царевич Алексей, но тот не проявлял никакого рвения к этому.

Желая прекратить войну, Петр через бывшего при саксонском дворе французского министра Безенваля предлагал Карлу XII заключить мир на условиях оставить за Россией Ингрию с городами Кроншлотом, Шлиссельбургом и Петербургом. На это шведский король отвечал, что о мире он будет говорить с русским царем в Москве, когда царь возвратит все завоеванное им и заплатит тридцать миллионов за понесенные Швецией военные издержки; что скорее он, Карл, пожертвует последним человеком своего государства, чем оставит место, называемое теперь Петербургом, в руках русского царя. А в добавление к этому шведские министры объявили намерение своего короля свергнуть царя Петра с престола, уничтожить регулярное русское войско и разделить Россию на мелкие княжества. Генерал Шнарр уже был назначен московским губернатором и грозил, что они, шведы, русскую чернь не только из Москвы и не только из России, но отовсюду плетью выгонят и совсем со света сживут.

– Брат мой Карл хочет стать Александром Македонским, – усмешливо сказал на это Петр.

– Слышишь?..

– Слышу.

– Не пальба ли в добавку к грозе?..

В умах обитателей города Шклова смятение: только ли Илья-пророк, не дождавшись своего законного дня, прокатывается на громовой колеснице по небу, ухабистому от нагромождения туч, или к этому грому добавляется пушечная пальба? Только ли одни молнии озаряют рано завечеревший день, или его сумрак вспарывают и подсвечивают огневые вспышки доносящихся до города орудийных выстрелов?

– Слышишь?..

– Слышу…

В надвинувшейся душной июльской сумеречной мгле не предвещалось ничего доброго. Три дня назад с такой же грозовой добавкой гремела Головчинская битва, а налетевшая нынче гроза не хочет ли помогать битве здесь? Неужто и сюда придут свей?..

– Мое рассужденье такое, – говорил на собравшемся в Шклове военном совете фельдмаршал Шереметев. – Понеже неприятель, как ведомо, движется к Могилеву, и оное место за его отдаленностью и торопливостью шведов подготовить к отраженью осады теперь стало поздно, то… – покусал фельдмаршал гладко выбритую губу и почесал переносицу, еще раз обдумывая свое предложение.

Его внимательно слушали генерал светлейший князь Меншиков, министры: граф Головкин, князь Григорий Долгорукий и еще шестеро генералов: Репнин, Брюс, Гольц, Алларт, Рен и Дальбон.

– …то, – продолжал фельдмаршал, – перебравшись на сю сторону Днепра, стать всей нашей кавалерией и частью пехоты по Днепру от Шклова до Могилева.

– По возможности держать неприятеля и переправу ему через Днепр не давать, – подхватил слова фельдмаршала Меншиков. – Стараться перенять все броды.

– То – так, – согласился Яков Брюс. – А остальной пехоте идти к Горкам с артиллерией и обозами.

Князь Григорий Долгорукий провел пальцем по карте от Шклова до Могилева и усомнился.

– Долго не сдержать неприятельскую переправу.

– Ну, а когда окажется невозможным переправу дальше ему возбронить, то… – опять покусал губу и почесал переносицу Шереметев, не сводя с карты глаз, – то уступить ему тогда переправу, а каждой нашей дивизии конницы будет способнее добрым порядком дойти до Горок, где, соединясь со всею пехотой, смотреть, каковы будут неприятельские обороты: обратится ли швед дальше идти к Смоленску или к Украине.

– И, упреждая, всячески путь ему преграждать, – добавил Меншиков.

На том и порешили.

Карл XII вошел в Могилев и разместился в нем со своим войском надолго. Русские лазутчики и схваченные языки сообщали, что король дожидается прихода из Лифляндии генерала Левенгаупта с шестнадцатью тысячами войска, артиллерией и провиантом, потому как с едой в Могилеве худо. И еще – ждет вестей о восстании в Малороссии против русского царя.

– Кто же там бунты для него готовит? У гетмана Мазепы все спокойно, и положиться на него можно, – не давал веры такому сообщению находившийся в Горках Петр. – А что с едой шведам в Могилеве худо, то хорошо!

– Худо, худо с едой, и взять ее негде, – доносили перебежчики из немногих еще остававшихся в Могилеве жителей.

Переменчиво и обманчиво военное счастье. То скорую и нежданную удачу пошлет, о какой и не мыслилось, а то во всех мелочах продуманный план окажется ни в какой мере не выполнимым. Петру вспомнилось: когда он в минувшем году выехал из Варшавы и разместил войско у берегов Вислы, то Карл XII, не находя возможности навести мост, решил переплыть реку со своими драбантами на мелких лодках, чтобы высмотреть расположение русских войск, и один русский отряд тогда напал на него. Карл едва-едва спасся, кинув всех сопровождавших его охранителей, которые порубленными пошли на дно Вислы. Захватили бы тогда шведского короля – тут бы и войне конец.

С обеих сторон, и с шведской, и с русской, одолевают бога мольбами о ниспослании победы, и, должно быть, теряется бог в своих решениях – кому расположение оказать? Пускай-де попеременно – то викторию, то конфузию обретают.

Ох и ох!.. Умей успевать оглядываться, где бы, кто бы не предал тебя. К примеру, бригадир Мюленфельдт – заверял себя верноподданным, а дождавшись приближения шведов, нарочно отступил и дал им занять Гродно через два часа после того, как он, Петр, выехал из города. Велел арестовать Мюленфельдта, как изменника, а он из-под стражи бежал. Как так?.. Кто допустил?.. И теперь Мюленфельдт оказался на службе у шведов.

Так вот оно и идет: то ты настигнешь Карла и почти за шиворот схватишь его, а то он тебя.