Русская фантастика 2005

      …А может, наплевать и отдать туфли хозяину, как есть? И пусть думает о Кирилле, что хочет?
      С самого сегодняшнего утра… Да где там – со вчерашнего вечера, когда за туфлями пришел хозяин, а их не оказалось на полочке… Короче, вот уже почти сутки Кирилла мучила тревога. Он проклинал бассейн, тот вечер, когда не отдал туфли гардеробщице, а отправился в них домой… Лучше вернулся бы в резиновых шлепанцах. Не умер бы. И черт с ними, с кроссовками…
      – Не чертыхайтесь, – резко сказали у него над ухом.
      Он поднял голову. Пожилая женщина, сухая и строгая, уже не смотрела на него – шла по своим делам, покачивая мужским портфелем. Кирилл готов был поклясться, что вслух ничего не говорил. Значит, все-таки вырвалось… Плохо. Надо владеть собой. Не ребенок.
      Он посмотрел на часы – большие, круглые, еще отцовские. Было без пяти четыре; по идее, до закрытия еще как минимум час, а сапожных мастерских в городе много…
      Следующий сапожник, которого он посетил, располагался со своими инструментами в сыром подвале по соседству с детской комнатой милиции. Мастер чинил полусапожки на каблучках таких тонких, что ими, пожалуй, можно было ковырять в зубах; во всяком случае, так подумалось мрачному усталому Кириллу. В углу мастерской сидела на клеенчатой банкетке манерная блондинка в чулках – ждала окончания работы.
      Кирилл уселся на свободный край банкетки. Им владела угрюмая решимость охотника – затравить зверя во что бы то ни стало, пусть и придется сидеть у норы до утра.
      Сапожник был молод – немногим старше самого Кирилла; руки его двигались, как притертые друг к другу части сложного механизма. В углу мастерской бормотало радио, невнятно отчитывалось о прошлом пленуме; Кирилл поднялся: во-первых, потому, что наблюдать за работой сапожника лучше всего было стоя, и, во-вторых, потому, что пахнущая духами блондинка раздражала его.
      – Покажите, – тихо попросил сапожник, не отрываясь от работы.
      Кирилл сперва не понял, а потом спохватился и выгрузил на низкий прилавок черные туфли с шелковыми шнурками.
      Сапожник бросил на них косой взгляд; огонек настольной лампы блеснул на металлической набойке острого женского каблучка.
      – Я напишу вам адрес, – сказал сапожник все тем же тихим бесцветным голосом. – Вы пойдете по адресу… и там вам все скажут.
      Кирилл молчал.
      Сапожник в последний раз оглядел набойку. Кивнул блондинке:
      – Готово…
      И, пока та оценивающе разглядывала полусапожки, вытащил обрывок бумаги из нагрудного кармана потертой клетчатой рубашки. Похлопал руками по рабочему столу в поисках ручки; нашел огрызок карандаша. Написал несколько слов, протянул бумагу Кириллу:
      – Удачи…
      Кирилл вышел, так ни слова и не сказав. Даже «спасибо».
 

* * *

 
      По адресу, нацарапанному на листке бумаги под типографской шапкой «Счет-фактура», располагался, к большому Кириллову облегчению, Дом быта. Не приемная экстрасенса, не психиатрическая клиника – обыкновенный Дом быта с ателье, ремонтными мастерскими, прачечной и химчисткой – и, конечно, с сапожником, пожилым дядькой в рабочем комбинезоне, в толстых квадратных очках.
      В мастерской никого не было. Время шло к закрытию; Кирилл, понатаскавшийся по городу в час пик, выложил туфли на стойку и тяжело опустился на стул.
      – Хочешь чаю? – спросил сапожник.
      Это было так неожиданно, что Кирилл кивнул.
      Сапожник вытащил кипятильник, две зеленые кружки, жестянку из-под импортного кофе и пачку сахара-рафинада (кусок такого сахара не растворится в кипятке, если его не долбить упорно и не размешивать минут пятнадцать). Налил воды из графина, поставил чай кипятиться; снова глянул на Кирилла.
      – Ты их надевал.
      Вопрос был не вопрос, а как бы утверждение.
      – Да, – сказал Кирилл. – Я шел в них из бассейна…
      И рассказал, сам не зная зачем, свою историю.
      Вода в кружке закипела; не выключая кипятильник из розетки, сапожник ловко перебросил его в другую кружку.
      – Значит, он знает, где они.
      – Да, – сказал Кирилл.
      Сапожник сжал губы. Уголки его рта опустились вниз, отчего Кириллов собеседник сделался похож на угрюмого сома.
      – Плохо.
      О боже, подумал Кирилл. И здесь сумасшедшие; проклятые туфли, они самого меня сведут с ума… Встать немедленно и уйти…
      И остался сидеть.
 

* * *

 
      – Да ты вообще знаешь, что это такое – обувь?
      Напротив Дома быта был гастроном с двумя буфетными стойками в углу. Там варили кофе и разливали водку; Кирилл поделился с сапожником половинкой несъеденного бутерброда.
      – Не обязательно смотреть в лицо, ты посмотри, как человек идет… Как ставит ногу… Как у него стесывается каб­лук… Вот ты проносишь туфли, скажем, год – ив них сидит твоя душа. Запах, ритм… Ты идешь или они тебя водят? Почему Петр Первый сам себе сапоги сшил? Знал…
      Кирилл переминался с ноги на ногу. Водки он не любил, а кофе в этом гастрономе отдавал желудями.
      – Присмотрись к обуви… К любой… Особенно к той, что проработала хоть бы сезон… Она живая. А некоторые…
      Сапожник хотел еще что-то сказать – и вдруг в ужасе уставился Кириллу за плечо; Кирилл поперхнулся кофе:
      – Что?!
      У прилавка стояла очередь, человека четыре. Высокий светловолосый мужчина в костюме и галстуке мелкого партработника покупал красное вино.
      – Показалось, – глухо пробормотал сапожник. – Слушай, парень… Тебе эти туфли достались… правильно, наверное. Есть в тебе что-то… такое. Вот только он…
      Сапожник замолчал. Откусил от Кириллова бутерброда, вытер губы указательным пальцем, с болезненным видом уставился Кириллу в глаза.
      – Не отдавай их ему. Молчи, слушай… Покупать бу­дет – не отдавай. Грозить будет – не отдавай… Они сами к тебе пришли, сами и уйдут, но ни продавать, ни дарить, ни отдавать их – никому! – нельзя. А ему –тем паче… они от него бегут, к тебе прыгнули, считай, от отчаяния…
      – Как же…
      – Как хочешь. Они счастье приносят. А если ты их отдашь – счастья тебе не видать вовек. Сгниешь в тоске, сопьешься.
      – Может быть, вы…
      – Эх, парень… Если бы ты их не надевал – я бы взял их у тебя… А так – нельзя. Они твои. Надень и носи.
 

* * *

 
      – Кирюшка, да ты что, пил?!
      – Я набойки ставил… На туфли…
      – Да что за проклятие с этими проклятыми туфлями… Кирилл отчего-то вздрогнул.
      – Мам, ты таких слов… не говори… Мало ли…
      Он прошлепал в носках в комнату, к телевизору; сегодня «Что? Где? Когда?», несмотря на все странности и тревоги этого дня, он никак не мог пропустить, ведь сегодня…
      Звонок в дверь.
      – Не открывай! – крикнул маме. Поздно. Мама даже вопрос «Кто там?» считала невежливым.
      – Добрый вечер, – послышался в прихожей знакомый прохладный голос. – Ничего, что я без предупреждения? Дело в том, что ваших соседей нет дома…
      А туфли под зеркалом, подумал Кирилл тоскливо. Как я их бросил в сумке, так и лежат…
      – Ну как мои туфли, нашлись? – осведомился визи­тер.
      – Извините, – слышно было по голосу, что мама очень смущена. – Так получилось, что…
      – Так получилось, что мы их не нашли, – сказал Ки­рилл, входя в прихожую.
      Мама, кажется, на минуту потеряла дар речи. Кирилл мельком глянул на холщовую сумку, привалившуюся к обувному шкафчику; ткань явственно подрагивала, и оттого казалось, что Михаил Боярский на портрете шевелит усами.
      Кирилл поднял голову – и встретился взглядом с голу­боглазым.
      – Мы не нашли их, – тихо повторил Кирилл. – Мне очень жаль. Вы можете пойти в бассейн и написать жалобу на гардеробщицу. Правда, она все равно не несет никакой ответственности…
      – Простите, – мягко сказал визитер. – Как я понял, вы не намерены отдавать мне мою вещь? Мои туфли?
      – А вдруг это не ваши туфли, – сказал Кирилл, поражаясь собственной наглости. – А вдруг вы просто узнали от гардеробщицы, что у меня пропали кроссовки… то есть… короче говоря, я прошу вас больше к нам не приходить.
      Мама тяжело дышала за его плечом. Смотреть на нее сейчас Кирилл не осмеливался.
      – Кирилл Владимирович, – визитер улыбнулся краешками губ, глаза его оставались холодными. – Вы напрасно верите всяким… людям, которых видите, между прочим, впервые. Которые пьют плохую водку и в алкогольном бреду рассказывают странные сказки… А вы ведь математик. Вам в сказки верить не пристало.
      – Откуда вы знаете? – выдавил Кирилл. – Вам-то что за дело?
      Визитер улыбнулся шире. Сунул руку во внутренний карман пиджака:
      – Вот вам двести пятьдесят рублей, Кирилл Владимиро­вич. За пару поношенных туфель – более чем достаточно.
      – У меня нет ваших туфель, – шепотом сказал Ки­рилл.
      – Триста? Четыреста пятьдесят?
      И тогда взорвалась мама. Мама, тридцать лет проработавшая в советской школе, имела твердые представления о том, что дозволено, а что – нет.
      – Молодой человек! – сказала мама немного резким, металлическим голосом, который прорезался у нее всякий раз, когда надо было выстроить в узеньком коридоре четыре класса по тридцать пять человек. – Что это за торги, я не понимаю? У нас нет товара, чтобы с вами торговать! Мой сын ничего у вас не брал. Если, в самом деле, в гардеробе случилось недоразумение – обращайтесь в гардероб! Пусть Кириллу звонит администратор бассейна! И, кстати, пусть вернут его пропавшие кроссовки!
      Показалось Кириллу или нет, но в неподвижных глазах незнакомца что-то изменилось. Чуть-чуть.
      – Хорошо, – сказал он по-прежнему мягко, глядя на Кирилла. – Я буду ждать вашего звонка…
      И, не прощаясь, вышел.
 

* * *

 
      Кириллу снилась статья в вечерней газете о зверском убийстве пожилого сапожника.
      Кириллу снилось – он приходит домой и, повернув за угол, на месте окна кухни видит выгоревшую черную дыру. Сажа вверх по стене… Дымящиеся развалины на месте балкона…
      Кириллу снилось: он приходит домой, а у подъезда стоит белая машина «Скорой» – микроавтобус, кардиология…
      Кириллу снилось: толпа на улице, на переходе кого-то сбили… Он подбегает, заглядывает через чье-то плечо… И видит сначала знакомую сумку – в луже молока…
      Кирилл не мог спать. До утра сидел, проверял тетради.
 

* * *

 
      – Какие у вас туфли, Кирюша, – сказала завучиха, едва поздоровавшись. – Импортные?
      – Да, – сказал Кирилл.
      И неловко замолчал.
      – Все-таки как обувь красит человека, – подала реплику молоденькая физичка Лариска, скромно забившаяся в угол учительской.
      – Человека красит не обувь, – завучиха привычно-назидательно вскинула палец. – Человека красят знания… Вы слышите, Лариса Евгеньевна? Знания!
      И, не опуская пальца, выплыла из учительской прочь.
      Лариска осмелела:
      – Где ты достал, Кирюша, такую прелесть?
      – Сами пришли, – сказал Кирилл.
      Лариска подобострастно захихикала.
 

* * *

 
      Семиклассник Шевченко отвечал у доски, путаясь виксах и игреках. Кирилл не отрываясь смотрел на его кеды (вообще-то в кедах приходить на любой урок, кроме физкультуры, строжайше запрещалось, но данные кеды не были Кирилловой заботой – пусть болит голова у Лариски, ведь это ее седьмой «Б» класс).
      Кирилл смотрел на босоножки отличницы Козонос, которая была вызвана на помощь Шевченко.
      Потом, на перемене, Кирилл смотрел на тупоносые, бульдожьего вида туфли географички Егоровой, на хлипкие неустойчивые лодочки молоденькой глупой Лариски, на завучихины полуботинки: высоченные толстые каблуки – как античные колонны…
      Шагая к троллейбусной остановке, Кирилл не поднимал головы – разглядывал ноги прохожих. Поначалу ему казалось, что он в самом деле понимает, что туфли, как собаки, перенимают характер своих хозяев и демонстрируют его в преувеличенном, гротескном виде; потом он запутался. Туфли говорили кое-что о возрасте, роде занятий, степени достатка и аккуратности владельца – но ничего больше Кирилл не мог узнать по каблукам и пряжкам, сбитым набойкам и развязавшимся шнуркам. Кириллу надоело; он устал и присел на скамейку.
      – Кирилл Владимирович?..
      О господи!
      Он сидел на лавочке в незнакомом дворе, перед ним в песочнице возились малыши, а рядом сидела, удивленно на него глядя, девушка лет восемнадцати, тощая до прозрачности, с темными тенями вокруг карих глаз.
      Он узнал ее. Она выпустилась в позапрошлом году – Ира Толочко, алгебра – «четыре», геометрия – «пять».
      – Привет, – сказал Кирилл, обрывая неловкость. – Что ты здесь делаешь?
      Она неуверенно улыбнулась, кивнула на годовалого малыша, толкающего по дорожке летнюю коляску:
      – Выгуливаю…
      – Твой?
      – Мой.
      – А я не знал, что ты замужем, – брякнул Кирилл и тут же прикусил язык.
      – А я и не замужем, – сказала Ира просто.
      – А-а, – сказал Кирилл и проклял свой глупый язык. – А я… из школы иду. Домой.
      – Вы переехали? – зачем-то спросила Ира.
      – Нет.
      Ира странно на него посмотрела. Ничего не сказала.
      Кирилл огляделся. Улица, видневшаяся за неровным строем отдаленных кустов, казалась совершенно незнакомой.
      – Какие у вас красивые туфли, – сказала Ира.
      – А?
      Ира была почему-то красной. Даже темные круги под глазами слились с румянцем. Потупилась. Отвела взгляд.
      Кирилл смотрел на ее туфли. На ее простые, без каблуков, открытые туфли с ремешком вокруг щиколотки, с носком, устремленным вперед, как нос взлетающего самолета. На пластмассовой подошве туфель был узор, и он был многократно оттиснут вокруг скамейки на песке. Будто печать, подумал Кирилл.
      – А какая же это улица? – спросил он, наконец отрывая взгляд от Ириных туфель и их отпечатков.
      Идущий малыш оттолкнул коляску, шагнул, шлепнулся – и басовито заревел.
 

* * *

 
      В десять часов он проводил Иру на троллейбус. Посадил в тусклый полупустой салон, помахал рукой.
      И она помахала в ответ.
      Троллейбус ушел, оставив Кирилла на пустой остановке – внутренне пустого и легкого, как надутый гелием шарик.
      Еще вчера ничего не было. Еще сегодня утром ничего не было! Была всякая ерунда – туфли, набойки… Сапожники…
      – Кирилл Владимирович?
      Что-то подпрыгнуло в животе, судорожно дернулось. Нет, ерунда. Еще горят окна. Еще идут прохожие. И он, Кирилл, не хлюпик и не трус.
      Голубоглазый стоял перед ним, загораживая дорогу. Кирилл быстро огляделся. Толпы дружков, которую хозяин туфель мог бы с собой привести, поблизости не наблюдалось.
      – Поздравляю вас, Кирилл Владимирович… Ваши новые туфли очень быстро отплатили вам добром за добро.
      Кирилл молчал.
      – Ну да, как же… Вы героически вступились за них – не зная, чем рискуете… То есть на самом деле вы не рискуете ничем. Я не стану преследовать вас, не стану угрожать вашим близким… Вы ведь этого боялись?
      Кирилл молчал.
      – Я не стану поджигать вашу квартиру, не стану охотиться за дураком-сапожником, который дал вам дурацкий совет… Когда вы отказывали мне, вы ничего этого не знали, принимали решение на свой страх и риск… Много лет назад один человек попросил меня достать для него туфли. Я достал. Но не смог удержать. Тот человек до сих пор ждет…
      Кирилл молчал.
      – Понимаю, – голубоглазый кивнул. – Что же… Время у меня есть. А у вас есть мой телефон.
      Шагнул в темноту – и растаял. Будто не было его.
 

* * *

 
      Мама все еще сидела на кухне, перед тремя немытыми чашками из-под чая.
      – Ну надо же, – сказала, обращаясь не то к Кириллу, а не то к самой себе, – а ты ничего не замечал?
      – Нет. – Он сел на свое место, отрезал себе кусочек торта «Песочный», оправдывавшего свое название и цветом, и вкусом. – Не замечал. То есть теперь я что-то припоминаю…
      – Как тебя занесло в тот двор? – тихо спросила мама. – Ты знал?
      – Нет.
      – Значит, знал, – мама вздохнула. – Сердце иногда знает такое, о чем разум не подозревает…
      Кирилл постарался не морщиться. Мама любила устраивать своим восьмиклассникам «Вечера поэзии».
      – А об отце ребенка она что-то говорила? – снова начала мама.
      – Нет.
      – Глупые девчонки… Вот дурочки… Как же она это себе представляет – и работать, и учиться на вечернем? И ребенок в яслях?
      – «Москва слезам не верит», – мрачно пошутил Ки­рилл.
      – Она хорошая девочка, – продолжала мама, не слушая его. – Но ведь ребенок… Сынок, ты от меня точно ничего не скрываешь?
      – Ма, да ты что? Стало тихо.
      Ира Толочко, алгебра – «четыре», геометрия – «пять»… Они никогда не общались вне школы, а после выпускного – и вовсе не виделись… Кирилл – не очень распространенное имя. И не очень редкое. Но записать в свидетельстве о рождении сына «Кирилл Кириллович»?!
      Удивительное дело, но за всеми этими волнениями он и думать забыл о голубоглазом незнакомце. Отвязался – и слава богу.
 

* * *

 
      В воскресенье утром Кирилл не нашел черных туфель в обувном шкафчике.
      Вытряхнул все. Долго рассматривал – вот стоптанные полукеды, вот зимние ботинки, вот мамины босоножки, вот выходные туфли на каблуке, мама надевает их только на выпускной вечер… Все – привычные, смирные, старые друзья, хранящие память ноги, призрак ноги, очертания подобранных пальцев…
      А черных туфель нет.
      Вздохнуть с облегчением? Позвонить голубоглазому – ушли, дескать, ваши туфельки, в другом месте ищите?
      Ира ждет его к десяти… Но не в кедах же топать. Придется надевать верные, с круглыми носами, рабочие башмаки…
      Кирилл потянулся за кепкой – и на полочке для головных уборов вдруг нащупал мягкий кожаный задник. Неосторожное движение – и вторая туфля свалилась прямо на голову, больно двинула по макушке.
      Ну не поверить же, что это мама, учительница с тридцатилетним стажем, так оригинально шутит?
 

* * *

 
      – Эй, смотри, куда идешь!
      Кирилл дернулся и поднял глаза.
      Он возвращался от Иры. Малыш устал, капризничал, никак не желал засыпать; наконец Ира попросила прощения, пообещала завтра подойти к школе, и они расстались.
      И угораздило же по дороге снова засмотреться на обувь! Сперва – на кирзовые сапоги молоденького солдатика, потом на слоновые, на огромной платформе, сапоги-чулки какой-то модницы, потом на войлочные полусапожки старушки с продуктовой сеткой… Вслед за старушкой он влез в троллейбус, не посмотрев на номер…
      И вот – чуть не столкнулся с грузчиком на задах большого гастронома. Что за магазин? Что за улица? Опять?!
      Он обогнул пятиэтажную хрущевку: так и есть. Чужой район – новостройки, молодые деревца, канал с горбатым мостиком; красиво. На мосту стояла женщина в ярко-бирюзовом блестящем плаще. Глаза у нее оказались такими же бирюзовыми и блестящими. Она смотрела на Кирилла, чуть улыбаясь краешками мягких, чуть напомаженных губ.
      Она была его ровесницей. Может быть, на несколько лет старше; в руке у нее была книга на английском, и палец с коротко остриженным ногтем служил закладкой. Имя автора – «J.R.R.Tolkien» – ничего не сказало Кириллу.
      Над женщиной висело облако духов. Подобного запаха Кирилл никогда не слышал; ни у мамы, ни у завучихи, ни у одной из знакомых ему женщин такого запаха не было и быть не могло… Ветер относил аромат прочь от моста, но облако возрождалось вновь.
      – Добрый день, – сказал Кирилл.
      – Вы кто? – спросила она, и улыбка ее куда-то пропала. – Как-то вы появились… подозрительно кстати. Вы кто?
 

* * *

 
      После шестого урока Ира ждала его на школьном дворе. Темные тени вокруг ее глаз сгладились; среди толпы школьников она казалась такой же ученицей, только без формы, сияющей, счастливой ученицей.
      До самой остановки они не смели взяться за руки – школа! Все смотрят! И, только усевшись на заднее сиденье троллейбуса, обнялись.
      – Я так соскучилась, – виновато призналась Ира. – Я просыпаюсь и думаю: неужели это случилось? Неужели это со мной и это не сон?
      Кирилл держал ее за тонкое запястье. Смотрел в окно; в стекле отражались бирюзовые глаза женщины по имени Алиса.
      У Алисы был домашний телефон. Скомканная бумажка на дне Кириллова кармана.
 

* * *

 
      – Хватит! Я сказал, хватит!
      Туфли стояли посреди комнаты, сцепившись шнурками, будто держась за руки.
      – Хватит! Мне достаточно одной любимой женщины! Две – это много, вы понимаете?!
      Мамы не было дома. Кирилл сам себе напоминал персонажа комедии; свои увещевания туфлям он перемежал нервным смехом и питьем «Миргородской» минеральной воды.
      – Я больше вас не надену, – сказал он наконец. – Дурак, надо было раньше догадаться… Я вас больше не надену!
      И вздохнул с облегчением.
 

* * *

 
      – Алло, – сказал ее голос в трубке.
      – Добрый день, Алиса, – он пугливо оглянулся на дверь учительской. – Это Кирилл…
      – Я узнала, – серьезно отозвался голос. – Кирилл, что вы делаете сегодня вечером?
      – В основном проверяю тетради…
      – Да бросьте вы, доставьте детям радость, проверите потом… Как насчет чашечки кофе?
      – Я…
      В учительскую заглянула директриса. Кого-то искала. Не Кирилла.
      – Одну минуту, – сказал Кирилл в трубку.
      – Звонок был минуту назад, Кирилл Владимирович, – прохладно сказала директриса.
      – У меня сейчас окно, нет урока. – Кирилл вежливо поднялся со стула.
      – Ах, у вас окно, – директриса вплыла в учительскую, как медуза в аквариум. – О, какие у вас туфли… Импортные?
      Покрываясь потом, Кирилл взглянул на свои ноги. Черные туфли поблескивали, будто только что натертые бархаткой.
      Кирилл отлично помнил, что сегодня утром надевал тупоносые рабочие ботинки.
 

* * *

 
      Ира встречала его у школы. Что такое, ведь сегодня они не договаривались!
      Он выбрался через заднее крыльцо. Пролез через дыру в заборе, как мальчишка. Кто-то обязательно доложит завучихе… Ну и черт с ними!
      Бедная Ира. Бедняга, что же она подумает? Как же она огорчится…
      Один раз, говорил себе Кирилл, убегая в противоположную от остановки сторону. Один раз, только один раз выпью кофе с Алисой. И все. Алиса сильная… А если я брошу Иру – это грех на душу, тяжелый грех… А двух сразу любить я же не могу?..
      Он остановился, переводя дыхание. Не могу… Почему не могу? Что за сила запрещает мне любить двух?
      Пусть я женюсь на Ире, думал Кирилл. Это справедливо. Я ее люблю… Я усыновлю ее Кирюшку. Пусть будет нормальная семья. Пусть Ира поступает в универ, хоть бы и на вечернее…
      Но с Алисой я же не расстанусь? Что мне мешает любить одновременно Алису?..
      Он споткнулся о выступающий из земли кусок строительной арматуры. Чуть не упал. Огляделся: и здесь стройки. Новый стадион, рядом теннисные корты, малышня с ракетками, лет по восемь-девять, не больше…
      Он сделал шаг. Потом другой. Подошел вплотную к железной сетке, отделяющей рыжий корт от недавно заасфальтированной дорожки.
      – Замах – удар! Ну-ка, еще раз, слева: замах – удар! Смотрим все на мяч… Вадик, выше ракетку!
      Тяжелое предчувствие – счастливое предчувствие – ужасное предчувствие – накрыло Кирилла, будто суповой крышкой. Девушка, одетая в короткую белую юбку, в белой тенниске, с широкой лентой – «резинкой» на черных волосах, – эта самая девушка стояла в нескольких метрах, командуя малышней так твердо и вместе с тем по-дружески, как любил и умел это делать сам Кирилл.
      – Справа! Слева! Замах – удар! Потянуться за мячом! И снова в стоечку! Так, хорошо! Теперь разобрали мячи и стали вдоль стеночки, постучали…
      Строй детей рассыпался; Кирилл глядел, как во множестве мелькают зеленые подошвы китайских кед.
      Потом увидел прямо перед собой – за железной сеткой – белые брезентовые туфли. Белые носки. Белые ноги, мускулистые, с круглыми крепкими коленками. Подол коротенькой теннисной юбочки…
      У Кирилла перехватило дыхание. Он ухватился за железную сетку – как узник или как зверь в зоопарке.
      – Вы что-то хотели спросить? – весело поинтересовалась девушка. Тяжелая грудь колыхнулась под белым сатином тенниски.
      – Да, – сказал Кирилл обреченно. – Как вас зовут?
 

* * *

 
      Босоножки безнадежно порвались. На старых туфлях лопнула подошва. Даже кеды просили каши. Вся, буквально вся обувь Кирилла – кроме черных туфель, естественно, – в один день пришла в негодность по разным естественным, хотя и обидным причинам.
      …За витриной обувного магазина толпился хвост многообещающей очереди. Кирилл тут же вошел и встал и не ошибся: давали летние мужские югославские туфли. Ки­рилл еще успел сбегать домой за деньгами.
      На другой день обновка приказала долго жить: обнаружился брак. Мама ходила в магазин, возмущалась, деньги ей вернули, но менять неудачную покупку было уже не на что.
      Черные туфли с шелковыми носками смирно стояли на опустевшей обувной полочке. Как будто они тут ни при чем.
 

* * *

 
      – Кирюша, – сказала мама. – Ну хоть мне ты можешь объяснить, что случилось? Петровы жалуются, что им слишком часто стали звонить… Они же не могут по сто раз в день тебя звать к телефону…
      – Я люблю Иру.
      – Ну и прекрасно… Тебе двадцать шестой год… Давно пора…
      – Я люблю Алису.
      – Какую Алису, глупости! Откуда она взялась?
      – Она создана для меня. Она понимает меня с полуслова. Я люблю ее. Она…
      – Ну так выбери, кого ты любишь!
      – Викторию.
      – Кого?!
      – Биту, мама. Она студентка института физкультуры…
      – Так, – сказала мама, подумав. – У меня с тобой, Кирилка, никогда не было никаких проблем – ни в детстве, ни в институте, ни сейчас… Видать, за все надо платить. Все проблемы явились в куче, и явились, откуда не ждали… У тебя гормональный взрыв.
      – Что?!
      – Надо к врачу пойти, Кирилка. В школе ты был к девочкам спокоен, и после школы тоже… не очень они тебя занимали. Выходит, лучше бы ты в шестнадцать лет перебесился.
      – Мама, – Кирилл взялся за голову. – Ты посмотри… У каждого человека есть кто-то, с кем можно бы прожить жизнь и быть счастливым, так?
      Мама недоуменно молчала.
      – Иногда найти его не получается… Встречаются чужие люди… Что-то их объединяет…
      – Кирилл, – обеспокоенно сказала мама, – у тебя голова не болит?
      – А у меня сразу встретились все, в кого бы я мог влюбиться… нет, полюбить… Если бы любая из них… одна – я был бы просто счастлив, мама. Но их три. И если я… если… короче говоря, у нас город большой, их может быть четыре. Или пять. Или десять…
      Он вдруг поймал мамин взгляд. Поднялся со стула; пошел в ванную. Сунул голову под струю холодной воды. Тщательно вытер лицо и волосы полотенцем.
      Мама не двигалась с места.
      – Мама, – сказал, Кирилл, снова усаживаясь напро­тив. – Ты прости. Я… уже все. Считай, что я пошутил… Все по-прежнему, мама.
      Она смотрела жалобно. Ей очень хотелось поверить.
 

* * *

 
      Кирилл плотнее перевязал сверток. Три слоя полиэтилена – не промокнет: в старину так избавлялись от младенцев, чья судьба была не определена либо, наоборот, предопределена слишком хорошо. И младенец плыл себе в люльке по водам реки, пока в конце пути его кто-нибудь не подбирал…
      Кирилл подошел ближе к берегу и опустил сверток в воду. И долго смотрел, как тот уплывает.
      Позади были сто неудачных попыток избавиться от туфель. Кирилл пытался сбагрить их сотрудникам в школе (импортные! Дешево! Почти не ношенные!). Пытался продать на толкучке, где едва ускользнул от милицейского патруля (вот был бы скандал! Учитель-спекулянт, глядишь, и с работы уволили бы). Пытался оставить во дворе рядом с мусорным баком, но мама нашла и принесла обратно…
      Сверток зацепился за корягу. Освободился. Двинулся вниз по течению – медленно и торжественно, как пароход «Адмирал Нахимов», на котором Кириллу однажды довелось побывать…
      Кирилл не стал дожидаться, пока плавучий сверток скроется из виду. Вытер пот тыльной стороной ладони – и потрусил к автобусной остановке.
      – Где ты так долго? – с беспокойством спросила мама. – И кажется, промочил туфли?
      Кирилл посмотрел на свои ноги.
      Хорошо, что в прихожей накануне перегорела лампочка и мама не могла разглядеть как следует его лица.
 

* * *

 
      – Здравствуйте, – сказал Кирилл.
      – Здрасте, – отозвался сапожник, не поднимая головы. – Берем заказы на понедельник.
      – У меня не заказ, – сказал Кирилл.
      Сапожник наконец-то оторвался от стоптанной подошвы. Взглянул на посетителя поверх очков; тут же потупился и, как показалось Кириллу, поскучнел.
      – Вот, – Кирилл поставил туфли на прилавок. – Я вам их принес. Забирайте.
      – У меня не магазин, – отозвался сапожник сварливо. – Обувь на комиссию не принимаем.
      – Если вы не возьмете, я емуотдам, – пообещал Ки­рилл.
      Сапожник посмотрел на него снова – тяжело и устало:
      – Отдавай. Увидишь, что будет. Мне-то что. Отдавай.
 

* * *

 
      Ночью туфли и босоножки возятся в шкафчике для обуви, шепчутся, подергивают шнурками, и песчинки опадают с их натруженных подошв. Посмотрите, утром на обувной полке полно песка…
      Днем невиданные полчища обуви бродят по улицам, вынюхивают чужие следы, решают, повернуть вам направо или налево, успеть на автобус или опоздать, встретить нечаянно друга – или пройти в двух шагах, разминувшись на долю секунды… Стучат каблуки, шлепают подошвы, хлопают слишком свободные голенища.
      Чей-то башмак стоит на письменном столе. Как он туда заскочил?..
      Кирилл проснулся.
      За окном едва серело.
      Из приоткрытой форточки приторно пахло черемухой.
 

* * *

 
      – Чего вы от меня хотите?!