Ну, вот я все и рассказал. Сейчас лежу в каптерке батальона связи на куче мятых матрасов и надиктовываю себе трибунал на старшинский магнитофон. Впрочем, если меня спасут, пленку я заберу с собой и сожгу. Ну а если нет – может быть, потом, когда найдут эту кассету, она пригодится для выяснения обстоятельств… Если ее раньше черви не пожрут… Времени у меня много, жаль только, пленка заканчивается.
Знаете, дорого бы я дал, чтобы узнать, куда эти горе-строители нашу канализацию вывели, где такая флора и фауна водится. А может, за те годы, что наша воинская часть здесь стоит и отраву под землю спускает, местные насекомые мутировали, как в том фильме «Крысы», и одного маленького толчка, нашей с Добрицей покойным глупости, хватило для того, чтобы выгнать их на поверхность в поисках крови… Либо тот хлорпикрин, что мы бабахнули в канализационный колодец, обжег кого-то из насекомых королей, который отдыхал там в холодке, и обезумевший от боли король устроил нам карательную акцию… Не знаю, не знаю… Если бы не бутылка, в которой на настоящий момент уже ничего не осталось, я вряд ли сумел бы сохранить здравый рассудок посреди этой чертовщины.
Или я его и так не сохранил?..
Адски болит башка, которой Ара приложил меня об зеркало.
Не я ли два дня назад, стоя на вечерней поверке и ощущая нытье в почках, отбитых Железняком, страстно, до боли в стиснутых челюстях желал, чтобы из канализации выбрались полчища насекомых и сожрали всех? И эти звуки – маслянистый шелест, сухой шорох, скребущий треск… разве не эти же самые звуки я слышал почти год после того, как фигакнулся с мопеда?..
Черт, да видел ли я на самом деле хоть одно атакующее насекомое? Что, если я сейчас приподниму парадки, а под ними ничего не окажется? Если я сейчас посмотрю на свою искусанную руку и увижу на ней следы собственных зубов?..
Что, если сейчас в каптерку войдет старшина связистов и крайне удивится, обнаружив на вверенной ему территории постороннего солдата – дрожащего, исцарапанного, с блуждающим безумным взглядом?
Честно говоря, я предпочел бы такой вариант.
Однако выходить наружу и проверять свои догадки я не собираюсь. Говорят, у психов никогда не возникает сомнений в собственном душевном здоровье. Так что если я выйду из каптерки, а кровожадные насекомые существуют на самом деле, получится очень смешно.
Все, мужики, нету больше пленки. Живите тысячу лет, только, пожалуйста, будьте поосторожнее со всякими канализа…
Сергей Легеза.
Метель нам пела песенку…
Здесь, наверное.
Кабинет – пять на три. Мебелишка потрепанная, со светлой покоробившейся полировкой. На столе, под плексигласом, – календарь, какие-то бумажки. Невнятный плакат на стене: кошечки-собачки.
Девица – тут же. Невзрачненькая, с мышиным хвостиком волос.
– А бланки где у вас?
– Да какие там бланки…
И в слезы.
И в дверь.
И только каблучки зацокали, удаляясь.
Волька озадачился. Экое, право, начало.
Прошелся вдоль стен. Старый вытертый паркет поскрипывал и щелкал. От окна поддувало: линялые шторы выгибались пузырем.
Заведение культуры, н-да…
– Что, устраиваться?
Волька едва не подпрыгнул от неожиданности, Оглянулся через плечо.
Там, у входа, опершись плечом о косяк и сунув руки в карманы, стоял невысокий, крепко сбитый, с намечающейся плешью. Пышные усы спускались к подбородку.
– Да я, вот…
– Угу, – кивнул этот, у двери, понимающе. – А Нинка где? Опять убежала? Вот свиристелка… Спишут ведь вчистую. – Выпрямился, поскреб подбородок. – Бланк небось тебе нужен? – спросил.
Волька кивнул.
Мужик шагнул к столу, потянул ящик. Склонился, перебирая бумаги и бормоча неразборчиво.
– Ага, – сказал наконец. – Вот, стало быть, – протянул Вольке бланк. – На имя Панкратия Исидоровича Черного пиши. И главное, срок укажи: с завтрашнего числа и по седьмое. Чтобы потом претензий не было, – добавил. – В сто вторую занесешь, – сказал еще напоследок.
Кашлянул глухо и вышел.
Волька присел за стол, склонясь над бланком.
Где-то вдалеке играла бравурная музыка, говорили что-то неясное. «И славные рыцари…» – донеслось только.
Веселятся, подумал Волька. Пляшут и поют. Славные рыцари, поди ты.
Он вздохнул и потянулся за авторучкой – та торчала в стаканчике здесь же, на столе. Разгладил бланк.
В верхней части – логотип: лев на задних лапах с улыбающейся маской на морде. Ишь ты. Впрочем, кому какое дело? И страньше бывало.
«Директору ЗАО „Терпсихора“ Черному П.И. …» – начал он.
Вдали зазвенело железо, потом кто-то взревел: надсадно и яростно.
Волька прислушался, но рев не повторился, звон тоже стих. С минуту ничего не происходило, но вот – сдвоенные шаги в коридоре, дребезжание железа, легкий скрежет. Затем дверь распахнулась.
Двое. Один: в темно-зеленых бриджах, черно-зеленой куртке с красными вставками по рукавам, пояс с кольцами белого металла. У пояса – короткий кинжал в простых черных ножнах. Пепельные волосы спадают на уши, в правой мочке – крупная медная серьга с гранатом. Замшевые сапожки. Второй – в кольчуге, металлические вставки через грудь, волосы под бармицей, полосы сажи на щеках. Тяжеленные с виду сапоги с металлической окантовкой. Несут кого-то: с натугой, по-над самым полом. Третьего. В латах. Волочится рука: покоробившийся обгорелый металл перчатки скребет по паркету.
– Давай, заноси. Осторожней, осторожней.
Опустили под стену (латы щелкнули коротко). Тот, что в кольчуге, привалился рядом. Стянул сетку бармицы с головы: волосы слиплись, топорщатся в стороны. Справа, по груди, через металлические бляхи – глубокая вмятина.
– Леха, – прохрипел второму, с серьгой. – Гони за доктором, Леха. Где-то он возле Сидора терся. Давай.
Леха кивнул, рванул к двери. Дробно затопотал по коридору.
Волька смотрел на все это растерянно.
Этот же, сидящий, отстегнул от пояса флягу, запрокинул голову, ерзая кадыком. Закашлялся.
– Твою мать, – выдохнул.
Лежащий под стеной застонал и слабо шевельнулся.
– Тихо, Семен, тихо, – сидящий приподнялся, придержал лежащего за плечо. – Сейчас Леха доктора приведет, – облизнул губы. – А таки мы его сделали, Семен. – Посмотрел на Вольку через плечо. – Новенький? – спросил. – Новенький, – пробормотал, не дожидаясь ответа. – Наблюдай, новенький, как у нас здесь. Весело… – сплюнул в угол.
Волька лишь сглотнул. Сказать, что все это было неожиданным… Куда ж, однако, мы попали? ЗАО «Терпсихора», значит…
А в дверях нарисовался уже Леха. С ним – старенький врач: бородка клинышком, пенсне даже на переносице. Добрый доктор Айболит, судя по всему. И два оглоеда – в белом и с закатанными рукавами. Группа прикрытия, стало быть.
Айболит присел, провел ладонью над грудью лежащего, поглядел на второго.
– Что, – проговорил, – опять попались? Говорили же вам… Берите-ка, ребятки, – уже оглоедам. Те нагнулись слаженно, подхватили Семена под руки и за ноги, понесли.
Айболит с Лехой помогли встать второму. Тот шагал тяжело, приволакивая ногу. Обернулся от дверей, помахал Вольке.
– Давай, новенький. Встретимся…
Некоторое время Волька сидел, словно пришибленный. Вот, значит, как. А главное – им же говорили. Это что ж получается – не впервые, что ли? Просто обалдеть.
Так стоит ли?
Он снова поглядел на бланк.
А впрочем…
«Заявление…»
Едва успел начать писать и – поднял голову. Похоже, по коридору опять кто-то шел. Равномерно стучала деревяшка. Тым-тым-тым… Палка? Костыль? Детские санки?
Скрипнула дверь.
– Табачку не найдется?
На пороге стоял… Пират? Да, наверное. Распахнутый, не первой свежести камзол. Треуголка. Седая косичка парика. Деревянная нога и черная повязка на одном глазу. В руке – трубка с прямым чубуком.
Волька похлопал по карманам, достал пачку.
Одноногий ловко выщелкнул пару сигарет, распотрошил их над листом бумаги, орудуя узким, синеватой стали ножом, ссыпал табак в трубку. Примял большим пальцем, чиркнул спичкой. Выдохнул серое кольцо в потолок.
– Красота, – протянул. – Отвыкаешь ведь, – сказал, глядя на Волькину курточку. – Пятнадцать, мать его, человек на сундук мертвеца… А чтобы стопочку кто налил – так скорее удавятся.
Вокруг левой глазницы у него виделось из-под повязки – блеклое, но явственное – красно-синее месиво шрамов.
– Здоровский грим у вас, – кивнул Волька.
Пират затянулся опять.
– Грим… – бормотал. – Выйдешь вон работать – узнаешь, какой грим. – Притопнул деревяшкой. – Час который? – спросил.
– Три почти, – глянул Волька на часы, а одноноги: поскреб подбородок.
– Пора, – сказал. – Встретимся небось, салажонок, сказал через плечо и затянул хрипло: – Когда воротимся мы в Портленд, клянусь, я сам взойду на плаху…
Вновь стукнула дверь
«Вот только в Портленд воротиться – не дай нам, боже, никогда…» – донеслось. Потом хлопнула еще дверь – дальше по коридору, и голос стих.
Волька потер ладони. Все страныие и страныпе. Но – интересней и интересней. Чем же закончится-то?
«Прошу принять меня на работу… С условиями труда…» Дата. Подпись.
Куда теперь? В сто вторую, что ли?
А где у нас сто вторая? Возле сто первой, надо полагать.
Волька выглянул в коридор: лампы горели через одну, пыльные тени толпились по углам. Вытертый линолеум, плохо крашенные плинтусы.
Похоже, в ту сторону, налево.
За спиной коридор изгибался вправо: где-то там были подмостки.
Около сто второй, вплотную к стене, стоял стул: старенький, с деревянным жестким сиденьем. Что-то в его пропорциях было не так, но с расстояния оставалось непонятным – что. И лишь подойдя вплотную, Волька понял, в чем дело: ножки у стула были урезаны почти вполовину. Для наших маленьких друзей, видимо. Колобок там или Чебурашка какой.
Дурдом форменный.
Из-за двери доносились голоса. Волька прислушался.
– А ты куда смотрел, Егор? – раздраженно спрашивал знакомый уже голос усатого мужика. – Тебя я о чем просил?
– Да, Викторыч, не углядишь ведь! Ты ж знаешь, как оно бывает. Как инстинкт все равно что: хоп – и готово…
– Я тебе дам ли готово»… Это с драконом такие номера проходят: зрители в восторге, а обормоты на роль всегда найдутся. Нервы, опять же, пощекотать. А здесь что прикажешь делать? Опять объявление давать будем? Третий раз за неделю…
– Так ведь и в сценарии сказано: «…и проглатывает», – заметил осторожно третий голос. – Мы ведь строго придерживаемся…
– Ты-то хоть помолчи, Варвара-краса… Не тебе ж теперь перед Исидоровичем отдуваться. Намылят вот мне холку – на вас ведь отыграюсь, так и знайте!
Волька осторожно постучал. Потянул за ручку.
Усатый («Зам. директора по кадрам Ормусов Г.В.» – вспомнилась Вольке табличка возле двери) нависал над двумя, что сидели тут же, у стола. Один был большой, на полкабинета, в коричневом меховом трико и в гриме: по щекам и подбородку бежала бурая шерсть, лишь глаза высверкивали. Вторая – в безрукавке, мехом наружу, хвост свисает со стула, рыжие волосы растрепаны и лишь кое-как собраны в пучок на затылке. Оба – потупившиеся. Распекают их, похоже.
– Можно? – шагнул вперед Волька, чувствуя себя довольно неловко.
Усатый глядел искоса.
– А-а, новенький… Написал? – протянул руку.
Волька отдал заявление. Кадровик проглядел: быстро, наискось.
– Годится, – сказал. Протянул тонкую картонную папку. – На вот. Сценарий. Просмотри до завтра. Ничего сложного – с ходу играть можно.
Волька кивнул, а усатый помахал рукой.
– Завтра – в восемь утра: познакомлю с остальными. Все, извини.
И опять повернулся к этим двоим.
Волька тихонько прикрыл за собой дверь.
– В общем, – донеслось, – чтобы в последний раз. Повторится – вышибу сразу. К ветеринарам пойдете, на опыты.
Волька хмыкнул и неспешно пошел к выходу, заглядывая на ходу в папку. Было там с десяток страниц, текст незамысловатый. «Это – чтобы тебя лучше слышать…» и все такое прочее. На последней странице зацепился глазами: «Охотники разрубают Серому Волку живот, и оттуда выходят невредимые бабушка и Красная Шапочка». Добрая детская сказка со счастливым концом.
На крыльце он постоял, прикуривая сигарету, кинул спичку в снег. Елка у входа била наряжена, лукаво перемигивались лампочки.
Проехала машина. «Говорят, под Новый год, что ни пожелается…» – тянулась вслед песенка.
Волька выдохнул дым и пошел ловить маршрутку.
* * *
Директору ЗАО «Терпсихора»
Черному Панкратию Сидоровичу
от Агенцова Владимира Павловича
ЗАЯВЛЕНИЕ
Прошу принять меня на работу на должность «Серый Волк» для проведения новогодних шоу на срок с 30 декабря … года по 7 января …года. С условиями работы ознакомлен и согласен.
Инструктаж по технике безопасности на рабочем месте прошел.
29 декабря … года. Агенцов В.П.
Вадим Панов.
Половинки
«Акции „ТехЭнергоЭкспорта“ не могли упасть на шесть пунктов только из-за неудачного высказывания финансового директора. Проблемы бывают у всех, даже у китов, но спекулянты не станут сбрасывать столь мощные активы после одного интервью. Должно быть что-то еще…»
В биржевых играх важна каждая мелочь, каждый слух, каждое слово. Любое высказывание может привести к взлету или, наоборот, падению акций. К резкому выигрышу или крупным финансовым потерям. Игорь Тареев знал эти законы лучше других. Он умел играть, был настоящим профессионалом, которому доверяли большие деньги. Принадлежащая Тарееву брокерская компания процветала, сам Игорь славился чутьем, информированностью, удачливостью, но ситуация с «ТехЭнергоЭкспортом» ставила его в тупик.
«Сбрасывать или подождать?»
– …альбом. Светка уже заказала столик. – Марина долила кофе и посмотрела на часы. – Ой, опаздываю. У меня переговоры через двадцать минут.
«Новый альбом? Ах, да, поп-идол десятилетней давности пытается вернуться в обойму». Игорь припомнил, что вчера вечером Маринка долго щебетала с подругами, обсуждая потертого кумира не столь давней юности. Сколько им было во времена расцвета героя? Лет по четырнадцать? По пятнадцать? Судя по последним словам, щебетание закончилось твердым решением посетить мероприятие и воочию полюбоваться на лысеющего кумира.
– Я заеду за тобой в офис, – предложил Игорь.
Он совершенно не помнил, о каком клубе говорила девушка.
– Прекрасно! До вечера.
Она позволила себя поцеловать и упорхнула. Нет, правильнее будет сказать, стремительно умчалась, на ходу превращаясь в железную бизнес-леди. Спокойную, уверенную и деловитую – несмотря на молодость, Маринка уже стала партнером в крупной юридической фирме.
Тареев с улыбкой проводил взглядом выбежавшую из кафе подругу и рассеянно потянулся за счетом.
«Кому же позвонить по поводу „ТехЭнергоЭкспорта“?»
– Ваша жена?
Игорь удивленно повернулся к задавшему вопрос человеку. Прищурился, пытаясь выбрать наиболее подходящий вариант ответа, но голова была занята необъяснимым падением котировок, и пришлось ограничиться недружелюбным:
– Какое ваше дело?
За соседним столиком сидел подтянутый старик в старомодном костюме-тройке. Сухонький, абсолютно седой, очень морщинистый, но с большими, горящими, как у юноши, глазами. С очень молодыми глазами, как машинально отметил Игорь: быстрыми, живыми, очень внимательными.
– Позвольте извиниться, – искренне произнес старик. – Честное слово, я совсем не рассчитывал, что мой вопрос прозвучит бестактно. Простите меня.
В его голосе было столько неподдельного раскаяния, что Тарееву стало немного стыдно за резкость.
– Моя невеста, – слегка извиняющимся тоном произнес Игорь.
– Очень красивая, – сдержанно кивнул незнакомец.
И замолчал. Но продолжал смотреть на Тареева, явно надеясь на продолжение разговора. «Какого черта?» Игорь посмотрел на часы – пора бы вернуться в офис, и, неожиданно для самого себя, спросил:
– Почему вы решили, что она моя жена?
– А вы не обидитесь?
– Обещаю.
– Хорошо. – Старик улыбнулся и протянул руку: – Александр Александрович. Но, пожалуйста, называйте меня Сан Саныч.
– Очень приятно, Игорь. – Тареев пожал крепкую ладонь старика. – Так почему вы решили, что Марина моя жена?
– Потому что вы расстались обыденно, – объяснил Сан Саныч. – Очень обыденно. Так, словно прожили с этой женщиной не один год. И еще вы не очень внимательно ее слушали.
– Мы вместе семь месяцев, – буркнул Игорь.
– Это большой срок. – Старик произнес эту фразу так, что Тареев не понял, серьезно он говорит или с издевкой. – Вы хотите сказать, что семь месяцев назад все было по-другому?
– Э-э-э… Наверное. – Игорь снова взглянул на часы. – Но почему вас это интересует?
– Дело в том, что я профессор психологии… – Сан Саныч правильно истолковал резкий взгляд Тареева и замахал руками: – Нет-нет, не волнуйтесь, Игорь, я на пенсии и давно не практикую. Более того, не пишу научных трудов, так что можете быть абсолютно спокойны – вы не являетесь объектом исследования.
– Тогда к чему ваши вопросы?
– Проклятая привычка, – обезоруживающе улыбнулся старик. – Я специализировался в семейной психологии. В том, что обычно называют любовью.
– Интересно, – обронил Тареев.
– Очень интересно, – охотно согласился Сан Саныч. – Игорь, вы позволите задать еще один вопрос?
– Последний?
– Как захотите.
– Задавайте.
– Вы полюбили ее с первого взгляда?
– Можно сказать и так, – медленно ответил Тареев, машинально припоминая первую встречу с Маринкой.
Она представляла интересы крупного инвестора и пытала Игоря по каждому пункту контракта. А он путано отвечал, отчаянно пытаясь совладать с эрекцией – строгий деловой костюм превосходно подчеркивал изысканную красоту Марины. После подписания договора Игорь послал прелестному юристу огромную корзину роз и пригласил в Большой на премьеру.
– Мне хорошо с ней.
– Насколько хорошо?
– Очень.
– Вы принимаете снотворное? – неожиданно спросил Сан Саныч, внимательно глядя в глаза Тареева.
Глядя внимательно и профессионально. До сих пор Игорь видел такой взгляд лишь однажды, на приеме у крупного медицинского светила, врача от бога. Старик смотрел внутрь Тареева, видел насквозь, и лгать ему было бессмысленно.
– Принимаю, – кивнул Игорь. – Почти… Да какое «почти»? Каждый вечер принимаю. – Он пожал плечами. – Я устаю. Бизнес. Закрываю глаза и вижу монитор с таблицами. Или продолжаю переговоры. Если бы не снотворное, я бы проводил на работе двадцать четыре часа в сутки. А так удается поспать.
Сан Саныч понимающе посмотрел на Тареева, отвел взгляд, медленно провел пальцем по столешнице.
– А в те дни, когда вы ночуете с Мариной, вам тоже приходится пить снотворное?
– Конечно, – пожал плечами Игорь. И только потом понял смысл вопроса. Прищурился. – Разве это важно?
– Если вам действительно хорошо с этой женщиной, то неважно, – задумчиво сказал старик. – В конце концов, современные средства не вызывают привыкания и гарантируют спокойный, глубокий сон,
– Мне нужны таблетки, чтобы успокоиться. Какая разница, с Маринкой я засыпаю или нет?
– Вы прекрасно ответили на свой вопрос, – вздохнул Сан Саныч. – Нет разницы. С любимой вы засыпаете или нет. Вы ни минуты не слушали ее во время обеда и едва заметили, что она ушла.
– У меня сложный день.
Но старик не слышал Тареева.
– Вы прекрасная пара. Успешные, красивые, яркие, но где искра? Где огонь? Помните старую легенду? О том, что каждый человек лишь половинка чего-то целого и должен найти свою вторую часть? Вторую половинку своей души.
– Я свою половинку нашел, – твердо сказал Игорь.
Но Сан Саныч вновь не отреагировал на его слова. Старик говорил негромко, но очень искренне. Не поучал, а скорее рассуждал, могло даже показаться, что Сан Саныча не очень-то и волнует, слушает его Тареев или нет.
– Ошибиться невозможно. Свою половинку нельзя воспитать, вырастить, притереться к ней. Ее можно только найти. Кому-то везет, он встречает свою судьбу в школе, в институте, в соседнем подъезде. Кто-то ищет всю жизнь, заводит семью, детей, но так и остается один. Кто-то не ценит свое счастье и легко расстается со своей половинкой, а кто-то… – Старик жестко посмотрел на Игоря. – А кому-то не следует ее искать.
Тареев вздрогнул – настолько откровенным был взгляд Сан Саныча.
– Даже так? Не следует искать?
– Да, не следует искать.
– Но я уже нашел ее. Старик покачал головой.
– Игорь, сколько раз вы бросали все дела ради того, чтобы приехать к Марине среди дня и взять за руку? Потому что соскучились?
Тареев честно попытался представить себе эту картину: он мчится в офис к Маринке, врывается в переговорную и берет девушку за руку.
– Но это безумие.
– Разве не безумие делает нас настоящими людьми?
– Это говорит психолог?
Сан Саныч пропустил язвительное замечание мимо ушей.
– Один совет на прощание, Игорь. Когда встретите свою вторую половинку – бегите. Плачьте, стискивайте зубы, изнывайте от тоски, но бегите. Бегите изо всех сил.
Старик поднялся, поклонился с церемонной старомодностью и медленно направился к дверям. Удивленный Тареев только развел руками. Странная встреча, странный разговор, странный совет. Нет, ребята, психологам, даже бывшим, надо запрещать покидать пределы клиник. Они от своих клиентов такого набираются, что к нормальным людям их пускать нельзя. «Бегите изо всех сил!» Идиот! Игорь усмехнулся, тоже встал из-за столика и, уже подходя к дверям, услышал недовольный голос одного из посетителей:
– Черт побери, где мой бифштекс? – Румяный мужчина удивленно смотрел на тарелку. – Я отрезал всего кусочек!
– Ну, ты проглот, – захохотали спутники румяного. – Слопал мясо и не заметил. Не завтракал сегодня?
– Черт, я же говорю – только начал есть! – Мужчина ошарашенно огляделся, словно пытаясь найти вора. – Один кусочек отрезал!
Бывшей звезде вполне удавалось зажигать. Потрепанный мачо радостно скакал по небольшой сцене, вертелся вокруг подтанцовывающих девочек и вполне правдоподобно делал вид, что вытягивает ноты самостоятельно. Повзрослевшие фанатки бушевали на танцполе и требовали старых хитов. Кумир счастливо улыбался и исполнял. Игорь, задумчиво потягивающий за столиком коктейль, с улыбкой наблюдал за раскрасневшейся Маринкой, лихо извивающейся перед эстрадой в компании ровесниц.
– Девчонки в восторге, – усмехнулся Боря, кавалер Светы. – Даже о нас забыли.
– Я не против, – рассмеялся Тареев. – Не хватало еще плясать под такую музыку.,
И резко замолчал, поймав на себе взгляд незнакомой девушки.
Нет, скорее девочки. Хрупкой, еще немного угловатой, в дешевом зеленом платье и с косичками. С двумя косичками! Она стояла у бара и не сводила глаз с Игоря. Тареев отвернулся, вновь приложился к бокалу, но взгляд незнакомки манил, притягивал, и Игорь снова обернулся к стойке. Она по-прежнему стояла у бара. И по-прежнему смотрела прямо на него. И даже сквозь клубный полумрак Тареев сумел разглядеть огонь в ее глазах. Пленительную искру, заставившую учащенно забиться сердце. «Что за черт? Я ее знаю?»
– Гарик, ты кого там увидел? – Боря допил коктейль и немедленно приступил к следующей дозе. – Слушай, я анекдот вспомнил…
Оторваться от глаз незнакомки было невозможно. Игорь резко поднялся на ноги.
– Боря, я сейчас. Там знакомые… кажется… надо поздороваться.
Он потерял девушку из виду всего на мгновение, но этого оказалось достаточно. Когда Тареев добрался до стойки, хрупкой обладательницы детских косичек там уже не было. «Я пьян?» Еще глоток коктейля из предусмотрительно захваченного с собой бокала и… Игорь чуть не поперхнулся – девчонка стояла в противоположном конце помещения. У выхода. Дешевое зеленое платье до колен, узкие плечи и глаза… Глаза, которые накрыли Игоря с головой. У него задрожали руки. «Да что происходит, черт побери?!» Девушка медленно повернулась и вышла из зала. Тареев машинально сделал шаг следом.
– Ищешь кого? – Маринка обняла Игоря за шею. – Пойдем, потанцуем.
– Мне что-то не очень… – Тареев поставил недопитый бокал на стойку, рассеянно поцеловал подругу в щеку. – Марин, я выйду на улицу, подышу.
Она удивленно хлопнула ресницами.
– Тебе плохо? Давай уедем.
– Пройдет… – Игорь потер лоб. – Если не пройдет – уедем. Я скоро.
Освободился от объятий и, на ходу закуривая сигарету, быстро направился к дверям.
Она стояла рядом с его машиной. Худенькая, угловатая, с двумя косичками. «Интересно, как она прошла фейсконтроль? В этот клуб малолеток не пускают». Игорь докурил сигарету, растоптал каблуком, подошел к машине и, не глядя на девушку, отрывисто спросил:
– Как тебя зовут?
– Настя.
– К тебе или ко мне?
– К тебе.
– Садись.
Они молчали всю дорогу. Они встретились, что еще нужно? Могучий консьерж кинул на Настю удивленный взгляд; новая знакомая Тареева не соответствовала обычному уровню его подруг – но высказаться не посмел. Игорь спокойно провел Настю к лифту, нажал на кнопку своего этажа, а оказавшись в коридоре, кивнул на дверь.
– Сюда.
Первое слово с тех пор, как они уехали из клуба.
В обширном холле тареевской квартиры Настя нерешительно остановилась, но Игорь взял девушку за руку и молча, уверенно провел в спальню. Она не протестовала. Только попросила:
– Не включай свет.
Он подчинился, отдернул потянувшуюся к выключателю руку и принялся молча раздеваться. Пиджак, сорочка, брюки… Вопреки обыкновению, Игорь не складывал одежду, а швырял ее на пол. Резко стаскивал и швырял, грубо, почти зло, словно дорогие тряпки были в чем-то перед ним виноваты. Тареев не мог понять, что с ним происходит. Какая сила заставила его, хладнокровного и расчетливого бизнесмена, бросить любимую женщину и приехать домой с этой тощей и не очень красивой замухрышкой? Он не мог понять. Не мог объяснить. Но и не мог поступить иначе. Сердце, сорвавшееся с цепи в клубе, разрывало изнутри грудь и подсказывало, кричало: «Это она!»
Она?
Что за безумие?
А разве не безумие делает нас настоящими людьми?
Раздевшись, Игорь обернулся к девушке и замер.
Настя робко стояла около кровати. Тоненькая, хрупкая, немного угловатая. Она развязала косички, и пшеничные волосы рассыпались по узким плечам. Маленькие острые груди торчат в разные стороны, длинные пальцы закрывают треугольник волос внизу живота, а на шее бешено пульсирует крохотная жилка. Настя стояла в нескольких шагах от Игоря, свет в спальне он так и не включил, но даже в непроглядной тьме Игорь видел и сморщенные соски, и огонек в серых глазах и крохотную, едва уловимую жилку на шее. Он видел так отчетливо, будто девушка стояла совсем рядом. Видел так, будто ее озаряло волшебное сияние. И он понял, что даже если закроет глаза, то псе равно увидит каждую черточку Насти. Каждый ее волосок, каждую родинку.
И, едва ли не впервые в жизни, Игорь почувствовал робость наедине с женщиной. Молчаливая уверенность, с которой он вез Настю домой, сменилась юношеской застенчивостью, ожиданием… – нет, пониманием! – приближающегося чуда. Пониманием, что этот раз станет особенным.
– Я тебя вижу.
Игорь откашлялся.
– Я знаю, – очень тихо ответила Настя. И улыбнулась.
Он подошел, взял ее руку и нежно, очень-очень нежно поцеловал тоненькие пальцы. Девушка закрыла глаза, судорожно вздохнула и прильнула к Игорю. Он понял, что дрожит. Не от возбуждения. От счастья. От волшебного ощущения слияния с женщиной. Он поцеловал каждый пальчик Насти, поцеловал пшеничные волосы и маленькие розовые ушки. Он медленно увлек ее на кровать, он гладил ее острые груди, плоский живот, узкие бедра. Он наслаждался прикосновениями к прозрачной коже и сухой сладостью ее губ. Игорь не говорил ничего, молчал, но знал, что Настя слышит стук его сердца, дрожь пальцев и шепот дыхания. Слышит и читает их, как открытую книгу. Зачем слова, если одно его прикосновение говорило Насте больше, чем многослойные объяснения? Зачем слова, если ее горящие глаза говорили Игорю больше, чем тысячи признаний…
И когда он понял, что пришло время, то медленно вошел в Настю, замер, почувствовав сопротивление, но продолжил движение, стараясь быть аккуратным и нежным. Он был первым.
У Марины был ключ от квартиры, и ее прекрасно знала охрана. Открыв дверь, она прошла по коридору, услышала шум воды в ванной и остановилась, тяжело прислонившись к стене. Ее переполняли обида, ярость, ненависть, но Марина ни за что бы не ворвалась за закрытую дверь, из-за которой доносились негромкие голоса, мужской и женский. Она и без того была достаточно унижена.
Марина стояла, кусала губы и изо всех сил старалась сдержать слезы. За дверью выключили воду, некоторое время слышалось шуршание полотенец, а потом из ванной вышел Игорь, держа на руках тощую белокурую девушку.
– Я так и думала, – хрипло произнесла Марина.
Тареев молча посмотрел на бывшую подругу. Красивая, красивая до боли. Чуть-чуть силикона в губы и грудь, фитнес и диеты, тряпки из бутиков и коллекционные туфельки. Красивая до боли и чужая. Сейчас – чужая абсолютно. А раньше?
Марина сделала два шага и сильно ударила Игоря по щеке.
– Мерзавец! Дрянь! – Он продолжал молчать. Еще удар. Его щеки стали красными, по ее текли злые слезы. – Какой же ты мерзавец! Отпусти эту тварь!
