Русская фантастика 2005

      «Выделывается», – подумал Протасов. Тед пил только безалкогольное низкокалорийное пиво «СтарЛайт», перебрать которое можно было, выпив разве что цистерну. Однако сомневаться в словах начальства не стоило. Антон понимающе поднял брови и вытащил из кармана распечатку.
      – Мой вес – тридцать восемь шестьсот пятьдесят, Тед.
      – Прекрасно! – супервайзер бодро вспрыгнул на дорожку и принялся деловито перебирать тонкими ножками. – Отличный результат, Тони!
      – Да! – в тон ему откликнулся Протасов. – Я тоже так думаю! Я шел к этому долго, Тед. Упражнения, медитации, самоограничения… И вот, наконец…
      – Такое достижение нужно отметить. Позволь угостить тебя витаминным коктейлем, Тони. В шкафу есть бутылки, смешай себе порцию…
      Антон кашлянул.
      – В связи с этим, Тед, я хотел бы поговорить о своей карьере. Я уже два года…
      Жужжание беговой дорожки усилилось – видимо, Тед включил форсированный режим.
      – Я уже два года сижу на должности координатора по хьюман ресорсез. Ты прекрасно знаешь, что это уровень тех, кто весит больше сорока килограммов. Все эти годы я упорно совершенствовался… и я достиг многого. Мне пора расти дальше, Тед. Мой вес…
      – Говори проще, – посоветовал супервайзер. Он уже не улыбался – по худому лицу стекали крупные капли пота, но продолжал бежать к какой-то невидимой Антону цели. – Не отвлекайся на мелочи.
      Протасов глубоко вздохнул и приготовился произнести фразу, которую обдумывал последние три месяца.
      – Я считаю, что достоин занять место начальника отдела.
      – Нет, – лаконично ответил Тед. – Недостоин.
      – Но почему? Мой вес…
      Взгляд супервайзера заставил его замолчать.
      – Твой вес почти на девять килограммов больше, чем у Хомякова. Так кто из вас более достоин занять это место?
      – Но Эф Пэ – бухгалтер! – Протасов изо всех сил пытался сдержать раздражение. – Он не может претендовать на эту должность!
      Тед холодно усмехнулся.
      – При весе в тридцать килограммов он может претендовать на все, мой друг. Даже на место в совете супервайзеров, если, конечно, такая мысль придет ему в голову…
      – Да, сэр. – Антон опустил глаза. Пришла пора выгадывать на стол последний козырь, но ему почему-то не слишком хотелось это делать. – Вы, безусловно, правы. Однако есть одно обстоятельство…
      – Какое же?
      – Мне известно, что блестящий результат Хомякова никак не связан с его стремлением к совершенствованию. Эф Пэ попросту болен – и болен очень серьезно!
      Он извлек из кармана крошечный лазерный диск и аккуратно положил его на пластиковую столешницу.
      – Здесь сообщения от его лечащего врача, – пояснил Антон. – Судя по этим материалам, болезнь Хомякова прогрессирует довольно быстрыми темпами. Черт возьми, босс, да этот парень отбросит коньки через пару месяцев!
      Тед спрыгнул с тренажера и погрозил Антону пальцем.
      – Опять избыточные лексические конструкции! Я же просил тебя выражаться проще… – Он вытер лицо влажной салфеткой и подошел вплотную к Протасову. – Я осведомлен о проблемах мистера Хомякова. Но тот прискорбный факт, что ему недолго осталось работать на благо нашей компании, ничего не меняет. Пусть даже два месяца – но он будет занимать место, которого достоин! Место, которое тебе еще предстоит заслужить!
      – Но это же идиотизм! – взорвался Антон. – Я уже достиг необходимого уровня, мне просто нет смысла ждать, пока этот тощий хрен наконец сдохнет! Что я, черт возьми, буду делать эти два месяца?
      Лицо Теда застыло хрупкой гипсовой маской.
      – Будем считать, что я не слышал твоих последних слов, Тони. Ты – славный парень, и мне было бы жаль потерять такого ценного сотрудника. Но на твой вопрос я все Же отвечу. Эти два месяца – или сколько там времени отмерил господь бесстрашному мистеру Хомякову – ты будешь продолжать совершенствоваться. Ты будешь становиться легче!!!
       –Чтобы сдохнуть, как Эф Пэ? – тихо спросил Ан­тон. – Невозможно терять вес бесконечно, босс. Как бы мы ни стремились к идеалу, существуют природные ограничители… Мы не можем…
      Супервайзер прервал его, нетерпеливо взмахнув рукой.
      – Посмотри на меня, Тони. Как ты думаешь, сколько я вешу?
      – Тридцать пять кило, – хмуро ответил Протасов.
      Тед довольно рассмеялся.
      – Шестьдесят два фунта. Тридцать килограммов и четыреста граммов. По-вашему, я похож на умирающего?
      «К сожалению, нет», – зло подумал Антон. Иногда он ненавидел своего начальника.
      – Пятьдесят лет назад взрослого мужчину, весившего сорок килограммов, сочли бы дистрофиком или карликом. А теперь это повсеместная норма! Врачи прошлого века с ума посходили бы от методов, которыми наше общество регулирует физические параметры своих граждан. А ведь эти методы доказали свою эффективность! Гормональная коррекция, генетический контроль, программы питания… но главное – непрерывное стремление к совершенствованию! Без этого фактора все прочие – ничто. Неужели ты думаешь, что речь идет о способе преодолевать ступеньки карьерной лестницы? Не разочаровывай меня, Тони, – мы говорим о спасении цивилизации!
      Лицо Теда покраснело, глаза лихорадочно блестели. Все это было так не похоже на сдержанного обычно супервайзера, что Протасов невольно испугался.
      – Ресурсы планеты ограниченны, а людей с каждым днем становится все больше и больше, – продолжал меж тем Тед. – Ты же читаешь книги, Тони, не отпирайся, я знаю… нет, я не детективы имею в виду. Ты наверняка слышал, что есть такая штука, как демографическое давление. Переполненные мегаполисы, истощившиеся запасы нефти и газа, нехватка питьевой воды… Десять миллиардов особей волей-неволей должны ограничивать свои потребности, не так ли? К счастью, мы оказались достаточно разумны, чтобы понять, в чем наше спасение. Не войны, не принудительная стерилизация… а добровольная, осознанная миниатюризация! И этот процесс будет продолжаться! да, возможно, те ограничители, о которых ты говорил, и существуют для отдельных личностей – но не для человечества в целом. Эф Пэ Хомяков не способен преодолеть тридцатикилограммовый барьер без необратимых изменений в своем организме, а Антону Протасову это удастся. Каждый из нас может стать Адамом нового мира, Тони! И не заставляй меня думать, что ты хуже всех…
      Протасов молчал, ошарашенный неожиданным приступом красноречия своего шефа. Тед извлек из пакетика новую салфетку и вытер вспотевший лоб.
      – Надеюсь, ты все понял, – сказал он обычным то­ном. – Больше мы к этой теме возвращаться не будем. Иди работай.
      Несколько секунд Антон раздумывал над тем, что бы ответить шефу, но так ничего и не придумал. Ограничившись легким кивком, он повернулся к двери.
      – Вэйт, – сказал ему в спину супервайзер. – Если через два месяца будешь весить тридцать два килограмма, подавай документы на начальника отдела…
      Выйдя из кабинета, Протасов, шатаясь, добрался до туалета и, склонившись над раковиной, плеснул себе в лицо холодной водой. Зеркало над умывальником отражало изможденную физиономию с запавшими щеками и тонкими бледными губами мертвеца. Антон бросил быстрый взгляд на своего зеркального двойника и отвернулся.
      – Адам, блин, – с отвращением произнес он. – Тридцать два килограмма… Фак ю, крейзи бастард!
      Но в голове его уже с грохотом вращались барабаны цифровых машин, и чей-то механический голос бесстрастно вел каунтдаун:
      «Тридцать восемь шестьсот… тридцать восемь двести… тридцать семь восемьсот пятьдесят…»
 
      После работы расстроенный Протасов решил заехать к Ие. Он убедил себя в том, что все неприятности этого дня начались после того, как подруга по неизвестной причине обиделась на него во время телефонного разговора, и решил исправить ситуацию. По дороге в Кузьминки, где обитала Ия, он купил роскошный букет искусственных голландских роз и очень кстати попавшийся на глаза новый бестселлер культового автора Марьи Простецовой «Диета для людоеда». Ия, как и все девушки ее возраста и социального положения, обожала Простецову, и Антон не без основания предполагал, что подарок поможет ему вновь обрести сердечное расположение подруги.
      Ия долго не открывала. Антон топтался перед дверью, сжимая в руках чересчур сильно пахнущие розы, а его воображение услужливо подкидывало ему все новые и новые версии происходящего в квартире. Наконец, когда надежда почти оставила Протасова, щелкнул замок и дверь медленно, словно бы нехотя, отворилась. Девушка стояла на пороге, в халате на голое тело, и смотрела куда-то сквозь Антона. За спиной ее чернел темный провал комнаты, и такая же темнота и пустота была в ее огромных, ничего не видящих глазах, похожих на окна покинутого дома…
      Слава богу, она успела выпить только половину упаковки. Правда, таких таблеток Антон раньше не видал – на зеленой пачке была нарисована Дюймовочка в балетной пачке, танцующая на листе кувшинки с надписью «ВЕЙТ КОРРЕКШЕН УЛЬТРАЛАЙТ». Выкидывая оставшиеся таблетки в мусоропровод, Антон испытал легкое чувство вины – пару дней назад подруга спрашивала его о безопасных средствах для снижения веса, а он, как обычно, посоветовал ей заниматься шейпингом…
      «Скорую» Антон вызывать не стал. Вместо этого он приготовил раствор марганцовки и кое-как промыл Ие же­лудок. Потом растолок в чашке три таблетки активированного угля и, разведя водой, влил черную взвесь ей в рот. Когда щеки девушки слегка порозовели, Протасов осторожно поднял ее невесомое тело на руки и отнес в спальню. Уложил в подушки, укутал теплым одеялом, поцеловал в лоб и уселся в уютное кресло рядом с кроватью, положив себе на колени «Диету для людоеда». Читать, впрочем, он даже не пытался. Сидел, глядя на мерно вздымающееся одеяло и думая о том, что он скажет Ие, когда она проснется, и сам не заметил, как задремал.
      – Ты чего здесь сидишь? – Ия тормошила его за колено. Протасов вздрогнул от неожиданности и уронил книжку на пол. – Иди в кровать, замерзнешь же…
      – Ия! – Антон лихорадочно старался найти подходящие к ситуации слова, но в голове, как назло, крутилась только ритуальная фраза «тудэй из беттер зен йестердэй». – Ия! Чтобы больше этого… чтобы больше такого не было!!!
      – Чего? – Девушка смотрела на Протасова так, словно у него выросла вторая голова. – Почему ты кричишь? Я ничего не понимаю!..
      Последние слова она произнесла так жалобно, что Антону захотелось немедленно обнять ее, но он, разумеется, сдержался.
      – Ты пыталась покончить с собой, – сказал он жестко. – Выпила полпачки этих дурацких таблеток… Кстати, где ты их достала?
      Ия недовольно дернула худеньким плечиком.
      – Мне их выписал мой доктор. Но с чего ты взял, что я… как ты выразился? Пыталась покончить?..
      – Хочешь сказать, ничего такого не было?
      – Разумеется, нет! Я выпила пять таблеток – доктор сказал, что ударная доза обеспечивает особенно эффективный результат… но, похоже, немного не рассчитала… – Девушка наткнулась на грозный взгляд Протасова и немедленно сменила тон: – Ой, Тони, они же совершенно безвредные, эти таблеточки! А мне знаешь как нужно немножко похудеть… У нас сокращение наклевывается, всех девчонок, которые весят больше тридцатника, будут переводить с понижением в муниципалитет… а я, ты же знаешь, тридцать два с половиной… вот и решила по-быстрому…
      – Дура ты, – сказал Антон, чувствуя невероятное облегчение. – Дура ненормальная. По-быстрому… нет чтобы мне позвонить – помнишь, как мы с тобой за уик-энд по полтора килограмма потеряли?..
      – Помню. – Ия выскользнула из-под одеяла и прижалась к нему всем своим горячим тельцем. – Конечно, помню, Антошка… Но ведь это так давно было… а с тех пор мы все отдаляемся и отдаляемся друг от друга… и вообще, знаешь, мне кажется, что ты меня разлюбил…
      Протасов фыркнул и принялся расстегивать рубашку.
      – Глупости только не говори, – благодушно проворчал он. – Разлюбили ее… да с чего ты только это взяла?..
      – Взяла! Ты же сам сейчас сказал про уик-энд… мы тогда с тобой из постели не вылезали… а сейчас что? Физкульт-пятиминутка перед сном – и все?
      – Ах, да перестань ты! – с досадой ответил Антон. – Сама же видишь – времени ну вообще нет…
      – Просто тогда ты этого больше хотел, – упрямо поджала губки Ия. – Нет, не спорь. И я… я, наверное, тоже этого хотела сильней, чем сейчас… Тони, тебе не кажется, что мы теряем что-то очень важное?..
      Протасов аккуратно повесил брюки на спинку кресла и залез к подруге под одеяло. Обнял ее за худенькие плечи и на минуту почувствовал себя самым сильным человеком в мире.
      – Мы совершенствуемся, – успокаивающе сказал он, припомнив сегодняшнюю проповедь супервайзера. – Мы все избавляемся от лишнего груза… Мы становимся легче, и мир вокруг нас становится лучше…
      Некоторое время он гладил Ию по голове, прислушиваясь к голосу плоти. Голос, как назло, молчал, и Антон, поняв всю тщетность своих попыток, откинулся на подушки.
      – Знаешь, Тони, – прошептала Ия, свернувшаяся калачиком у него под рукой. – Мне так иногда хочется, чтобы у нас был ребенок…
      «Глупышка, – подумал Протасов устало. – Только этого нам еще и не хватало…»
      – Подожди немножко, малыш, хорошо? Я говорил сегодня с Тедом – через два месяца меня почти наверняка сделают начальником отдела. Вот тогда и подумаем о ребенке.
      Плечо девушки окаменело, и Антон немного смягчился.
      – Ты пока наведи справки в банках генофонда, – шепнул он в маленькое прозрачное ушко. – Бог с ними, с деньгами, главное – качество. Ребенок – он же надолго…
      – Я не хочу через банк! – тихо всхлипнула Ия. – Я хочу своего… чтобы родить самой… как раньше…
      Крыша поехала, подумал Протасов испуганно, ну и таблетки ей доктор выписал…
      – Малыш, ну успокойся, ну что ты, в самом деле… Кто же сейчас так делает? Это раньше, когда все были огромные и толстые, как слоны, женщины могли себе такое позволить, не думая об эстетике… представь только, как это некрасиво… как неряшливо… как тяжело…
      Ия перестала всхлипывать и повернулась к нему спиной.
      – Ты ничего не понимаешь, Тони, – голос ее звучал тихо-тихо. – Совсем ничего…
      – Все-таки узнай насчет банков, – сказал Прота­сов. – И давай спать. Сегодня день был…
      Он едва не сказал «тяжелый», но вовремя остановился. На самом деле такого просто не могло быть. Каждый день был легким. Лайт дэй, подумал он, медленно погружаясь в сон. А завтра будет ультралайт дэй. Потому что тудэй из олвэйз беттер, зен йестердэй…
 

Маленький словарик лайт-инглиш-слэнга

 
      1. Ай дид ит! – Я сделал это!
      2. Джоггинг – спортивный бег трусцой.
      3. Хани – ласковое обращение; «золотко», «лапа».
      4. We Take I.T. Easy – лозунг «Москоу Ультралайт Интеллектуал Текнолоджис» – «Мы не напрягаемся по поводу Интеллектуальных Технологий».
      5. Экселлент – великолепно.
      6. Анбиливибл – невероятно.
      7. Ви шелл оверкам самдей – однажды мы победим.
      8. Тудэй из беттер зен йестердэй – сегодня лучше, чем вчера.
      9. Индид – на самом деле.
      10. Вэйт – подожди.
      11. Фак ю, крейзи бастард – пошел ты, сумасшедший ублюдок.
      12. Каунтдаун – обратный отсчет.
      13. Вейт корректен – коррекция веса.
      14. Лайт дэй – легкий день.

Олег Дивов.
Енот допрыгался

      Сначала его прозвали Канада Кид, говорит Дядя. Потому что мелкий и с севера родом. Чего он оттуда сорвался, не знаю, врать не буду. Сам не рас­сказывал. Может, ухлопал кого не того. Да наверное. Он был по молодости такой. Стрелок. Если до обеда ни разу не пульнул, считай, день прожил зря. Ну, вот. Приехал он, значит, представился местной публике, как тогда было принято, и нанялся объездчиком к ирландцам…
       Опять салун в маленьком городке. Стук игральных костей, звон посуды, гул нетрезвых голосов. Не хватает только расстроенного пианино. Сегодня нет музыки. Будний день.
      И как это он представился, твой Енот, чего у вас было принято, ты скажи, перебивает старика Рик-с-Пальцем. Небось въехал прямо в салун верхом и с ходу шерифа грохнул, да, а вы ему похлопали немножко, снисходительно так, мол, ничего, парень, сойдешь за ковбоя в ненастный день с большой дистанции!
       Все смеются, даже Джонни Конь одобрительно хмыкает.
      Ну, шерифа не шерифа, а вот депутата [ ] он собирался грохнуть, бросает Дядя небрежно. Но тот уклонился от поединка, а Енот не стал его дожимать.
      Шутишь, не верит Рик-с-Пальцем.
       У Рика на правой руке не гнется указательный палец, торчит вперед, это гремучка цапнула. Легко отделался.
      Не шучу, говорит Дядя. Закажи круговую, услышишь, как было дело.
      Старый вымогатель, бурчит Рик.
       И заказывает.
       Буквально через секунду, будто почуяв дармовую выпивку, в салун вваливается Папаша Плюх, но его мигом выталкивают за двери. Выталкивают, похоже, чуть энергичнее, чем надо, потому что Плюх с крыльца летит и, судя по звуку, падает в навоз.
      Вот скотина немытая, говорит Рик. А ведь тоже небось с вами тут куролесил по молодости лет.
      Бывало и такое, соглашается Дядя, утираясь рукавом. Куролесил. Хотя иногда страсть как утомлял своими выходками. Этот хрен потомственный алкоголик. Человек безответственный и непредсказуемый. Его однажды депутат Карлайл – ну, вы знаете, Карлайл, которого позже грохнул Билли Кид, – за мексиканца принял и хлыстом стеганул. Чтобы в луже посреди города не валялся. А Плюх встал и, не говоря ни слова, депутата на свое место уло­жил. Он тогда крепкий был парень, тридцать лет назад. Но уже насквозь проспиртованный. Револьвер специально пропил, чтобы не застрелиться ненароком. А вот попомните мои слова, он еще всех нас переживет. Так, прямо из лужи, в двадцатый век и шагнет. Точнее, вползет.
       Не исключено. Насколько я вижу, запас здоровья у Плюха достаточный. Вот уж трагическая фигура, нереализовавшийся воин. На его беду, здесь не было недостатка в воинах гораздо более сильных. Взять хотя бы Енота.
      Ладно, давай про Енота, напоминает Рик.
      Кстати, Енот тут очень даже при чем, говорит Дядя. Наш Огги – ну, который Плюх, – может, жизнью Еноту обязан. Огест Вильям Чарлтон, вот как его звать-то, пьянчугу. Вечно он надирался при первой же возможности, и совершенно вусмерть. И именно Енот подсказал ему: пропей, Огги, револьвер. Пока ты не разглядел однажды с утреца своего отражения в луже и не понял, что этой образине нет смысла жить… Надо же, а я забыл!
       С улицы доносится профессиональная ругань бывалого объездчика. Это Огест Вильям Чарлтон озвучивает свое отношение к навозу.
      Просто ты сочиняешь, говорит Рик. А что у вашего Огги связано с лужами? Сколько помню себя, Папаша Плюх куда-то плюхается. Мне еще мама говорила – будешь пить, станешь такой же. Ну вот я пью, пью – не получается. Наверное, у Плюха талант.
       Все опять смеются, только Джонни Конь и бровью не ведет.
      Дурачье вы, говорит Дядя. Когда идет сильно пьяный человек – где поскользнется? Там, где мокро. А у нашего Огги действительно талант – он умудряется ходить в таком состоянии, в каком любой другой лежал бы. Вот и собрал все лужи в графстве. Вы бы видели, как он с лошади падал! Театр. Цирк. Идет по улице шериф Бэнкс – ну, тот, вы знаете, которого позже грохнул Билл Манни… Топает злой, как сто чертей, потому что у него корова сдохла. А навстречу едет Огги, и вдруг прямо шерифу под ноги с коня в лужу – плюх! Шериф весь в грязище, Огги носом вниз пытается заснуть и булькает. Неудобно ему, болезному. Шериф стоит, утирается и думает: может, ну его к дьяволу, этого вечно пьяного объездчика, пусть себе тонет. А дело было прямо в центре города, собственно во-он там, между салуном и заведением мамаши Шварцкопф, и лужа по сей день на месте… Шериф Бэнкс потом говорил – ну очень ему хотелось, чтобы в городе, где нет даже ручейка, появился собственный настоящий утопленник!..
      Я больше не закажу, говорит Рик, даже и не думай.
       Джонни Конь оглядывается на бармена и щелкает пальцами.
      Вот это пример настоящего благородства, говорит Дядя. Как в старые добрые времена. Спасибо, Конь. Помнишь ведь, у меня когда звенело-шуршало в кармане, я всегда угощал. И ты угощал.
       К столу подбегает мальчишка-подавальщик с бутылкой коричневой отравы. Здесь это называют «виски».
      Заливаешь, Дядя, его же не было еще в то время, Коня-то, напоминает Рик.
      И хорошо, что не было, кивает Дядя. Пристрелили бы к черту еще одного порядочного человека. Тот же Огги ему запулил бы. Или тот же Енот. Тогда, знаешь, простые были нравы. А чего, спрашивается, с нас было взять – деревня деревней. Почты нет, телеграфа нет, железной дороги нет, китайской прачечной нет, одни лужи и навоз. Из примет цивилизации только кузница – Дядя отгибает пальцы, – салун, заведение мамаши Шварцкопф и офис шерифа. Что еще? Ну, церковь, допустим, но она как-то не шибко влияла. Короче, общая дикость и ветхозаветная простота. Не понравилась чья морда – шарах в нее, и готово. А уж если морда красная… Джонни, ты не обижаешься? И правильно. Да, Конь приехал гораздо позже. А как приехал, сразу всех угостил.
      И вас с Енотом, вворачивает Рик.
      Не уверен, говорит Дядя. Не уверен. По-моему, Енот к тому моменту уже допрыгался.
       Джонни Конь молча кивает.
      Мы очень переживали, говорит Дядя. И радовались за Енота, и переживали. Боялись. В такую странную историю он влип…
      Почему Енот-то, спрашивает Рик.
      Может, ему на роду написано было, разводит руками Дядя. Именно ему, самому непоседливому и резкому из нас.
      Нет-нет, отмахивается Рик, ты сначала объясни, почему он – Енот?
       Похож, вот и Енот. Я еще не видел его, но все и так понятно – по выражению лица Дяди.
      А почему я Дядя, отвечает вопросом на вопрос Дядя. Потому что Сэм Андерсон [ ]. Ну, Огги понятно, отчего Плюх. А у Енота была круглая бобровая шапочка с енотовым хвостом. И сам он юркий, подвижный, с хитрой такой мордочкой. Вот и получился – Енот. Никогда не жаловался, между прочим. Маленький, да… Помню, останавливался у нас проездом Док Холлидей – ну, знаете, тот, который умер от чахотки, – картишками дергал в заведении у мамаши Шварцкопф. И вздумалось ему задеть Енота. А Енот всегда носил два револьвера: один нормальный кольт «эс-эй-эй», а другой – «байнтлай» с длиннющим стволом и приставной кобурой. Лупил из него всякую живность как из винчестера. Где добыл, не рассказывал. Может, ухлопал кого. Да наверное. И, в общем, то ли Холлидею не понравился Енот, то ли понравился его револьвер, но он возьми и ляпни: обычно самую длинную пушку выбирает тот, у кого своя коротенькая. Мы все притихли, ну, думаем, началось. А Енот вместо того, чтобы вызвать Дока на улицу, просто скромно улыбнулся, расстегнул штаны и – пока­зал.
       Дядя выдерживает паузу. Джонни Конь не шевелится. Рик тоже. Я оглядываюсь на бармена и киваю.
      Спасибо, молодой человек, говорит Дядя. Вот пример истинной учтивости. Было время, когда демонстрация хорошего воспитания считалась естественным делом и не предполагала благодарности. Но в эпоху коммерциализации всего и вся, когда миром правит доллар… Эх! Ваше здоровье.
      И Енот – показал Холлидею, напоминает Рик.
      О да, усмехается Дядя, там было на что посмотреть! Мы-то знали, Енот не раз говорил, что сам такой щуплый потому, что весь в корень пошел. Ну, и девицы из заведения мамаши Шварцкопф делились впечатлениями. А Холлидей как глянул, прямо окаменел. Потом встал, сказал «приношу извинения, сэр» и церемонно протянул Еноту руку. И Енот, по-прежнему с расстегнутыми штанами, руку его пожал.
      Холлидей заказал шампанского, и они сели играть в покер, досказывает за Дядю Рик.
      Енот не играл с шулерами, мотает головой Дядя. Слишком умный был для этого. С Холлидеем сели мы. Потом хотели вымазать его дегтем и извалять в перьях, но ограничились тем, что отняли проигранные деньги. Нехорошо показалось унижать больного человека, он уже вовсю каш-дял, бедняга Холлидей. Черт побери, какие люди тут бывали!
      Билли Кид, Санденс Кид и Канада Кид, хохочет Рик. А братья Клеменсы мимо не проезжали?
       Джонни Конь презрительно косится на Рика.
      Ну, ладно, бормочет Рик примирительно. Ну, ладно.
       Машет бармену.
      Как помалу теперь наливают, ты заметил, Конь, говорит Дядя. Все дорожает. Я давно заметил, едва что-то становится лучше, оно сразу дорожает. В былые времена мы пили чудовищную дрянь, настоящую огненную воду, но порции были мужские и стоили ерунду. Сколько мы пили! Что мы вытворяли! По выходным, когда приезжали ребята с дальних ранчо и начиналось веселье, все мужчины – и пришлые, и местные – сдавали револьверы шерифу. Вы могли видеть в офисе такие полки с ячейками, на которых сейчас лежат всякие бумаги. А раньше люди заходили и клали в ячейки свои пояса. От греха подальше. Никто нас не заставлял, сами договорились, с подачи того же Енота, кстати… М-да, было время… Братья Клеменсы, значит? Это которых потом застрелил шериф Эрп в О’Кей-Коррале? Ну-ну. Ну-ну.
      Не сердись, Дядя, говорит Рик. Я так, для красного словца.
      Будут тебе и Клеменсы, обещает Дядя многозначительно.
      С улицы доносится удалая разбойничья песня. Огест Вильям Чарлтон развлекается. Ему хорошо.
      Кто-нибудь, заткните этого алкоголика, кричит бар­мен.
      Этот алкоголик, говорит Дядя тихонько, первым встретил Клеменсов, атаковавших наш город. Окажись он тогда потрезвее, мерзавцы не прославили бы шерифа Эрпа. Не Дожили бы. Понимаешь, Рик, малыш, знаменитый бандит – это тот, кто не нарвался в самом начале карьеры на хладнокровного и меткого стрелка. С возрастом бандит наглеет, становится опытнее, а его дурная слава бежит впереди и распугивает людишек… Огги мог пришить Клеменсов Дважды. У них счеты очень старые. Думаешь, братцы всегда грабили дилижансы и банки? Ха-ха. Они занялись этим, поняв, что ремесло грабителя куда безопаснее, чем бизнес угонщика скота. Братья были совсем щенята, да и Плюх еще сопляк, когда они схлестнулись в первый раз из-за стада, которое Огги охранял. И не схлопочи он тогда пулю в ногу, неизвестно, чем бы все закончилось. Но в первый раз ему не повезло, а во второй он уже не попал бы из артиллерийского орудия в офис шерифа с десяти шагов. Еще Клеменсов мог застрелить Енот. Запросто мог. Но ему не дали. М-да. Он к тому моменту уже…
      Допрыгался, говорит Рик.
       Рик доволен, что разговор опять свернул на Енота. Дядя нехорошо щурился, вспоминая Клеменсов. Дядя един -ственный из местных стариков, кто по-прежнему носит револьвер и вроде бы неплохо с ним управляется. Персонаж из учебника новейшей истории. Новейшей, да, но истории, да.
       Мы с Риком одновременно машем бармену. Рик смеется.
      Вот надерусь сегодня, мечтательно говорит Дядя, и пойду к мамаше Шварцкопф. Будем с ней плакаться друг другу в жилетку и горевать об ушедшей молодости. Присоединяйся, Конь, тебе ведь тоже есть что вспомнить.
       Джонни Конь едва заметно кивает.
      А вышло так с Енотом, говорит Дядя. Нам в ту пору всем сравнялось лет по тридцать. Это сейчас ты и в тридцать можешь ходить дурак дураком, а тогда взрослели рано. У меня уже трое детишек по дому бегало. Ответственность, сами понимаете. Особо не забалуешь. Я служил управляющим на одном ранчо, а Енот старшим объездчиком у соседей, и все подумывал, не перебраться ли в город. Очень звали его в депутаты, а там, глядишь, и шерифом бы стал. Он справедливый был, Енот, хотя и резкий. Знали за ним такое – не выносит человек подлости и мухлежа. Он потому и в управляющие не пошел. Должность непростая: хочешь сам жить и быть в чести у хозяина – умей искать выгоду. Сегодня чужих обсчитаешь, завтра своим недоплатишь, послезавтра договоришься со сволочью какой вместо того, чтобы к черту ее послать. Или вдруг прискачут молодые идиоты и скажут: мы тут подумали, мистер Андерсон, и пришли к выводу, что вы нам должны триста долларов за тот мордобой в прошлом сентябре, и еще семьсот за то, что мы не угоняли ваш скот… И поди им надери уши. Нет, Енот не годился в управляющие. Он бы погиб на этой работе. Натурально.
      А еще у него жениться не получалось никак. Влюблялся он постоянно, не реже раза в году, и обязательно вдребезги, на всю жизнь. Букеты цветов, трогательные записочки, тайные свидания. Сам ходил принаряженный, счастливый, добрый, трезвый, всем улыбался, а потом – бац! Увы, говорил, опять не повезло. Опять что-то не то. Горе­вал, уходил в запои, становился опасен. Однажды Плюха вынул из лужи и ни за что ни про что набил ему морду. Сказал потом – даже этого придурка кто-то любит просто таким, какой он есть, а меня никто! Искал, понимаете ли, идеальную себе подругу…
       Дядя умолкает, задумавшись, и вдруг оказывается, что в салуне очень шумно, людно, накурено. И довольно опасно для чужака.
       Раньше мне было неуютно в салунах. Но теперь я ста -раюсь не обращать внимания на общую атмосферу. Вижу лишь то, что хочу разглядеть, и слышу лишь тех, кого мне нужно слышать. Иначе страшно.
      И вот, продолжает Дядя, сели мы как-то воскресным днем, чуть ли не за этим самым столом, поболтать о жизни. Ну а потом к мамаше Шварцкопф собирались. И тут шериф вбегает, морда злая, кричит – опять! Опять краснозадые, чтоб им пусто было!.. Конь, ты меня простишь за эпитеты? Ты же знаешь эту историю. Из песни слова не выкинешь, как говорится.
      У вас же был с индейцами договор, мне дед рассказывал, вспоминает Рик.
      Разумеется. Мы с ними по-человечески обращались, говорит Дядя. Это, конечно, если бы племя было сильное, началась бы война. А так как индейцев всего ничего в округе водилось, то к ним подъехали чинно-благородно и сказали: ребята, мы не хотим неприятностей, держитесь от нашего хозяйства подальше, и все останутся живы. Ну, они посмотрели, сколько у нас стволов, покочевряжились для порядку, выторговали себе охотничьи угодья получше, огненной воды два бочонка, сколько-то кожаных штанов… В общем, нормальные оказались ребята. У них ведь свой, индейский, телеграф работал. Они знали прекрасно, как белые люди в других местах порядки наводят. И, понимая нашу к ним доброту, старались договор соблюдать. Но иногда, обычно почему-то весной, ихним молодым идиотам моча в голову ударяла. Налетят на дальнее ранчо, постреляют в воздух, наворуют лошадей… Слушай, Конь, ты хоть и полукровка, но ведь должен знать. Вот объясни, чего индейцы такие больные насчет лошадей?