— Искали, товарищ капитан?

— Искал. — Капитан подходит к единственной вещи, не реквизированной на нужды обороны. К карте района. — Прошу вас поближе, товарищи оперативники. Времени, как я понимаю, у нас нет, поэтому давайте покороче и поинтереснее.

Мы с Машкой не возражаем.

— Ситуация в районе и в целом по городу катастрофическая. Два часа назад, пока вы в клинике прохлаждались, не в обиду будет сказано, подлый враг покинул свои подлые виртуальные норы и всей мощью обрушился на наш мирный уклад жизни. Прапорщик, у вас указки случайно не найдется?

Баобабова роется в косметичке, находит и передает требуемый предмет.

Капитан продолжает вводить нас в курс дела, часто тыкая телескопической удочкой в карту.

— Нападение произошло здесь. — Кончик указки останавливается на прямоугольнике клиники. — Превосходящие силы противника в самые короткие сроки захватили все важные административные и торговые точки района. Мирные жители, поддавшиеся панике и пытавшиеся покинуть район, уничтожены самым варварским способом.

Угробов скрипит зубами. У одинокой жирной мухи на стекле не выдерживают перепонки, и она падает замертво.

— Наш район полностью блокирован. Регулярные части, вызванные в первые минуты агрессии на помощь, остановлены на подступах к границе охраняемой нами территории. Здесь, здесь и здесь. По нашим сведениям, там идут тяжелые бои. К счастью, армия и силы правопорядка сдерживают натиск, иначе враг давно бы захватил вокзалы и аэропорты. Надеюсь, вы понимаете, чем бы это грозило?

Понимаем, не первый день в милиции. Из города покатили бы по рельсам составы, полные Охотников. Словно вирусное заболевание разлетелись бы самолеты, наполненные алчущими человеческой крови виртуальными гостями с той стороны.

— Есть и плохие новости. Бригада десантников, посланная нам на помощь, уничтожена. По словам очевидцев, бой был коротким и безжалостным. Сотни наших солдат так и остались лежать обезглавленными в районе гастронома. До отделения сумели добраться трое. Известный вам генерал и два его ординарца. У генерала точечная контузия. Но он сумел пересилить боль ран и сообщил, что нашей проблемой занимаются на самом высоком уровне.

— Мы должны обратиться к президенту, — голос Баобабовой дрожит.

— Должны, но не можем. — Угробов обводит указкой отделение связи. — Специалисты настоятельно не рекомендуют пользоваться как телефонами, так и прочими средствами связи. Специальным приказом запрещено включать компьютеры и даже телевизоры. Черт их знает, из какой щели они могут появиться.

Молодец капитан. Взял груз ответственности на себя. Запретить пользоваться телевизорами в нашей стране — сродни настоящему подвигу.

— Мы несем огромные потери, — продолжает капитан, шаря по карте удочкой. — На улицах, ведущих к отделению, настоящая резня. Посланные дежурные машины с экипажами не вернулись. Постовые, попытавшиеся неорганизованно противостоять врагу, погибли. Как вы знаете, в шести кварталах от нас расквартирована войсковая часть с номером, который теперь никому не интересен. Не далее, как пятнадцать минут назад, мы получили донесение, что казармы заняты противником, а наши бойцы…

Капитан отворачивается к карте. Я не могу смотреть на его плечи.

— Ненавижу, — шепчет Угробов, — выше природы себя поставили. Десятилетиями сами строили мир, который нас уничтожает. Интеллект, искусственный разум, виртуальность… Выстругали гроб из столетнего дуба.

— Товарищ капитан… Не все так плохо. Разрешите предположение высказать?

— Валяй, лейтенант. Теперь все можно.

— Мысль такая: если Охотники спешат овладеть вокзалами, дорогами и взлетными полосами, значит, самостоятельно пробраться в другие районы они не могут. Можем ли мы предположить, что дыра, из которой они лезут, только в нашем районе? Можем.

— Хочешь сказать, сынок, что есть у нас шанс? — В глазах Угробова надежда.

— Один шанс на тысячу. Но есть. Мы с Машкой, то есть с прапорщиком Баобабовой, попытаемся вернуться в клинику и перекрыть кран. Примерное местонахождение нам известно, если что, подключим выживший личный состав учреждения.

А прапорщик, — киваю на Марию, — обеспечит огневое прикрытие.

Угробов укладывает тяжелые руки на грудь, меряет шагами кабинет. Качает головой:

— Самим вам не справиться. И даже прапорщик не поможет. Скажите, вы хоть одного Охотника мертвым видели? То-то и оно, что не видели. Враг коварен и жесток. И его не так-то просто убить. Наше оружие им, что для слона мухобойка.

Баобабова с сомнением поглаживает кобуру.

— Думаете, ерунду порет капитан? А то, что мы уже десять атак на отделение выдержали, верите? С нашей стороны десятки убитых, а со стороны агрессора ни одного.

— Как же так? — Баобабовой, как и мне, непонятна такая расстановка сил. Вроде каждые полгода аттестацию на стрельбище проходим, пора научиться стрелять.

— А так. Не перестрелка получается, а дурдом натуральный. Мы в Охотника залп даем, а он пакеты медицинские в упаковке горстями глотает и снова как новенький. Или из пузырьков разноцветных какую-то гадость лакает и на глазах восстанавливается. Я лично, вот этими руками, — капитан показывает мне руки, которыми он “лично”, — лично одного гада в упор расстреливал. Три магазина в грудную клетку и один в голову.

— А он? — ахаем мы от такого расхода боеприпасов.

— Что он? Стоит передо мной, чавкает бинты в обертке и на глазах зарубцовывается.

— А ты? — ахает Машка.

— А я ему гранату в штаны. Осколочную.

— А он?

— В клочья. Только скалиться продолжает гаденько. Представляете, валяется кусок мяса в луже крови и над капитаном милиции шутки шутит. Пришлось ногами добивать.

Мы с Баобабовой в полном восторге. Однако не забываем напомнить, что, по словам самого Угро-бова, потерь среди противника нет. А как же тот, который без штанов?

— Спрашиваете — тело где? — Капитан моментально мрачнеет. — Скажите мне, лейтенант, вы когда-нибудь видели, как один человек на себе пять практически мертвых трупов с поля боя выносил? А я видел. Пока со своим разбирался, мои ребята из прокуратуры сумели четверых подстрелить до смертельного состояния. Так что вы думаете? Только мы первую победу отпраздновать собрались, откуда ни возьмись, Охотник выбегает. Прямо в нас, подлец, стреляет. Пятерых своих легко так на плечи взваливает и зигзагами под ураганным огнем от нас вприпрыжку сбегает. А вы меня знаете, от меня ни разу никто живым не уходил.

Мы капитана не перебиваем. Понимаем — человек выговориться должен.

— Я сам в бинокль с крыши видел, как гады убитого моего микстурой отпаивали. Ведрами заливали, но за пять минут на ноги подняли. Говорю же, нечестная война получается. В одни ворота война. Да что там… Я могу вам такое рассказать, что детские кошмары бабушкиными сказками покажутся.

Сигарета обжигает пальцы капитана, но он, кажется, не замечает, как подпаливаются ногти.

— Охотники наглеют, без прикрытия прут. Только точным и массовым огнем их останавливаем. Патронов, правда, не хватает. А, бесовская морда!

Это сигарета окончательно дотлела. Окурок зло гасится на прямоугольнике переговорного пункта.

— И вот что обидно, — не успокаивается капитан, — это ведь не они с пакетами медицинскими придумали. Мы сами вложили знания в их тупые головы. И оружие в руки им сами вложили. А теперь мне эти умники с Большой Земли связистов каждые пять минут присылают, спрашивают, когда я прекращу беспредел в подотчетном мне районе?

Умники — это те, кто считает себя слишком занятым, чтобы самим разбираться с беспределом, но которые точно знают, что делать и как поступать другим. По словам Угробыча, все умники сидят в главках, министерствах, в тиши уютных кабинетов и никогда не видели, кроме как по телевизору, лицо настоящего преступника.

В кабинет без стука влетает дядя Саша. Весь такой взволнованный и возбужденный.

— Угробыч! Там наши пленного взяли. Тепленького, ведут уже.

Капитан Угробов возбуждается не хуже дяди Саши.

— Когда? Как? Всех к наградам! Тащите сюда его, лично допрошу. Старший лейтенант, прапорщик — попрошу остаться. Вам, как сотрудникам секретного отдела “Пи”, которые не сумели, а были обязаны предотвратить агрессию, необходимо присутствовать при исторической встрече.

Собственно, мы никуда и не собираемся уходить.

Через распахнутые двери из коридора слышатся крики радости, вопли ненависти и прочие матерные выражения. Понять веселье личного состава можно. Впервые в истории восьмого отделения противник, не условный, а самый настоящий, не уголовный, а виртуальный, позорно попал в плен.

Из сбивчивого рассказа дяди Саши, которого Машка приперла к стенке бронежилетом, выясняем, что первого и единственного пленного из Охотников захватили не опера, как вначале показалось, а женщины из отдела кадров и лаборатории.

Ослушавшись приказа Угробова не покидать отделение ни под каким соусом, группа в составе трех кадровичек и двух лаборанток, не имея должного опыта и соответствующего вооружения, выдвинулась огородами, то есть свалкой, к ближайшему универмагу. Захотелось женщинам в последний раз погулять по пустым залам, в последний раз насладиться мирным запахом бижутерии и галантереи. Не успела группа прочесать первый этаж, как совершенно случайно наткнулась на заблудившегося, а может, мародерничающего Охотника.

— Со спины, понимаешь, ни черта они не слышат, — тараторит дядя Саша в надежде, что Машка хоть чуть-чуть ослабит натиск. — А головой вертеть по сторонам не научены. Бабы наши не визжали, не кричали, по-тихому возмутились и сумками по голове ввели в состояние кратковременной потери памяти. Баобабова, дышать же тяжело!

— Говори, дядя Саша. Нам положено все знать, — отвечает на претензии Машка, а сама все теснее к дяде Саше прижимается. Мне только непонятно, отчего у него дыхание задерживается. Вроде Машка не сильно и жмет.

— Что говорить-то? Или сама по магазинам не ходишь. В каждой сумке килограммов пятьдесят с гаком. Любой нормальный человек с первого удара отходит. А этого, который из телевизора, пятнадцать минут мочалили. И вот что молодцы, — дядя Саша забывает, что минуту назад хрипел, и говорит вполне сносно, — бабоньки-то наши за подмогой не побежали. Не запаниковали, попав в экстремальную ситуацию. Скрутили рученьки негоднику, закинули на пододеяльник, что в бельевом отделе изъяли, и притащили голубчика прямиком в отделение.

Мария Баобабова, женщина по половому признаку и прапорщик по призванию, получив все необходимые сведения, великодушно отпускает дядю Сашу.

— Лешка, а ведь можем, когда не из-под палки, а по нужде! — весело кричит она и, подхватив меня под мышки, кружит по угробовскому кабинету. Машка так радость свою выражает. А у меня после ее эмоций сильное головокружение и тошнота.

— Ведут, ведут… — шипит на нас хозяин кабинета.

Зачем шипеть, если сам вокруг нас, как пацан, прыгаешь?

— Не зарывайся, лейтенант, — предупреждает Угробов, читая мысли подчиненных и одновременно беря себя в руки. Сразу становится строгим и суровым. Такому оперу на дороге не встречайся, даже за неправильно пробитый талончик в автобусе к ответственности привлечет.

Строевым шагом заходит дядя Саша, четко выполняет команду “На месте!” и, продолжая маршировать, торжественно докладывает: “Военнопленный Охотник доставлен!” — и ручкой так в сторону дверей, чтобы всем, в том числе и нам с Машкой, было понятно, с какой стороны прибывает ловко схваченный “язык”.

Шестеро омоновцев втаскивают стул с привязанным к нему Охотником.

— Близко не подходите, плюется сильно, — объясняет один из омоновцев. — Или вообще кляп не вынимайте.

— Разберемся, — кивает Угробов, выкладывая пистолет на колени. — Станет сильно безобразничать, угомоним. Ну что, гад, довысовывался из монитора.

Охотник мычит, пытаясь прожевать кляп, но бесполезно. Омоновцы кляп из списанных дел крутили, а всем известно, что архивные дела, да еще из мелованной бумаги, черта с два сжуешь.

— Ну и рожа, — честно признается Машка, разглядывая пленника.

Я вынужден с ней согласиться. Внешность гражданина на стуле оставляет желать лучшего. Угловатые черты, мутные глаза, намек прически на квадратном черепе. С яркостью гражданин явно переборщил. Щеки как свеклой намалеваны, а в глазах столько голубого, что тошно становится.

Пока Угробов лично мучается с кляпом — омо-новцы на славу запихали, подсчитываю количество пальцев на руках пленника. Надо же! Пять, как и положено. И что интересно. Внешность, хоть и не человеческая, но на такого в толпе даже внимания не обратишь. Нарисовано старательно и с соблюдением пропорций. Пройдешь мимо, не повернешься. А то, что угловатый и прилизанный — мало ли какие проблемы у людей с лицом?

— Сколько таких вот гостей по улицам ходит, — отзываясь на мои мысли, тихо говорит Машка. — Рассматривают нас, любопытствуют, а потом, разнюхав слабые стороны, с оружием в нашу жизнь лезут.

Раздается звук, как будто пробка из бутылки шампанского выстрелила. Это капитан кляп вытащил.

Первым делом Охотник, как и предсказывали омоновцы, плюет. И не в капитана, гаденыш, а в меня. Но промахивается. Зато капитан не дремлет. Пистолет свой ко лбу Охотника приставляет и сообщает задержанному, что если у кого еще желание появится губой дернуть, то он, капитан Угробов, полномочный представитель человечества в отдельно взятом жилищном массиве, без всякого угрызения совести разрядит по мозгам всю обойму.

Охотник, хоть и не человек, но слово капитанское понимает. Мычит, соглашаясь на условия переговоров.

— Не переговоров, мразь, а натурального допроса, — распаляется капитан, у которого на баррикадах полегла половина личного состава. — Здесь я хозяин, а ты считай себя моей собственностью. И отвечать на вопросы будешь без запинки, четко и правдиво. Иначе…

Угробов стреляет в потолок. Сыплется штукатурка. Вбегают потревоженные омоновцы. Разбираются, что к чему. Убегают. Порядок восстановлен. Капитан Угробов, чуть подергивая щекой от волнения, прячет оружие от греха подальше. Встает перед стулом в позу ожидающего клева рыбака, возлагает тяжелую руку на плечо вздрогнувшего от такой ласки Охотника.

— Мы, люди, права военнопленных знаем и соблюдаем. Так что не дрейфь. Самосуда не учиним, но и Гаагскому трибуналу не выдадим. А про Швейцарию или там Англию даже не мечтай. Только через мой труп. Адвоката тебе тоже не положено. Защиту заслужить нужно. Вот если все чистосердечно расскажешь, обещаю эту… программу по защите прав свидетелей. Будешь в какой-нибудь глухой сибирской деревеньке заключенным кино показывать на сорокаградусном морозе. Понял, карикатура?

Охотник закатывает голубые глаза в район лба и выразительно мычит. Не понять капитана Угробова невозможно.

— Вот и ладно. Лейтенант, подойди поближе. Да не бойся, гражданин больше не буйный. Переводи, что он там бубнит. А то у меня после гранаты осколочной слегка перепонки ослаблены.

Занимаю место у уха Охотника. Вблизи оно похоже на обработанную тяжелым прессом морскую ракушку.

— Имя! Быстро! — гаркает Угробов.

— Пономарев! Алексей Пономарев!

— Да не твое, мать, лейтенант. Я гада спрашиваю виртуального.

Охотник еле шевелит челюстью, разжатой в свое время несъедобными архивными делами. Странным образом мычание складывается в моих мозгах В слова. Словно на черной доске проявляются белые буквы.

— Говорит, что не понимает, о чем вопрос, — с трудом перевожу я. — Думаю, что у представителей данного вида имен как таковых не имеется.

— Хрен с ним, с именем, — соглашается Угробов. — Я вот что хочу узнать. Сколько их из дыры вылезло, как их обратно запихать и на кой черт ему хочется в глухой сибирской деревеньке киномехаником работать? Я его лучше сейчас расстреляю, патронов не пожалею.

Пока Баобабова и подскочившие омоновцы во главе с дядей Сашей утихомиривают разбушевавшегося капитана, не могу оторвать глаз от Охотника. Может, мне показалось, но он только что заметил Машку и как-то странно оживился. Не встрепенулся, а именно оживился. Плечи расправил, взором блеснул, носом шмыгать перестал. Не обращая внимания на крики за спиной, допрашиваю Охотника самостоятельно, заглядывая в его черное нутро и сверяясь с полученными ранее показаниями. Кроме тех вопросов, которые задал Угробов, выясняю для себя много чего интересного. После чего прошу дядю Сашу спрятать захваченного в неравном бою “языка” с глаз долой.

— В обезьянник, — не задумываясь, отвечает завхоз. — По случаю внезапного нападения мы всех бичей амнистировали и на баррикады послали. По собственному их желанию послали. Кровью искупать прошлые проступки.

И это правильно. В такой тяжелый день никто не должен стоять в стороне и безучастно наблюдать, как какие-то рисованные негодяи пытаются надругаться в циничной форме над человечеством.

— Значит, так, — завладеваю я всеобщим вниманием. — Кому интересны последние сводки, прошу поближе.

Через минуту в угробовский кабинет набивается по меньшей мере человек двести. Все хотят узнать, что же сказал враг. Сам капитан не возражает, только требует, чтобы я говорил громко. Для лучшего эффекта Баобабова сажает меня на плечо. Для поддержания равновесия придерживаюсь за люстру.

— Товарищи!

Кто-то хлопает, но на него шикают. Сейчас не революция, а массовые беспорядки на улицах.

— Товарищи… Враг на пороге нашего дома. — Мне всегда хотелось произнести эту фразу, чтобы ни у кого не осталось сомнения, с кем мы имеем дело. — Численность его велика. По предварительным данным, только на территории нашего района свыше пятисот единиц виртуального противника. И это количество постоянно увеличивается.

Я на мгновение останавливаюсь, чтобы услышать вздох ненависти. Но народ в кабинете стоит так плотно, что и вздохнуть невозможно.

— Краткие тактико-технические характеристики врага: Охотники — некоторые неосведомленные граждане называют их еще гостями — делятся на четыре категории. Маш, подай протокол допроса. Низшая каста — так называемая чернь. Это те, кто сидит с той стороны экранов и, истекая слюной, завидует нашему образу жизни и кто не в состоянии самостоятельно прорваться на нашу сторону.

Я сознательно не привожу товарищам слова допрошенного Охотника о том, что именно чернь видит в мониторах все, чем мы занимаемся перед компьютерами. По мнению допрашиваемого, большую половину человеческого населения можно уничтожить только за то, что мы, гуляя по виртуальному миру, параллельно ковыряемся в носу, облизываем после съеденных бутербродов пальцы, вытираем пролитое кофе. О более серьезных нарушениях этики и порядка не упоминаю.

— Следующие в классификации врага — так называемые туристы и игроки, безобидный в общем-то народ. Первые приходят в наш мир поглазеть на достопримечательности, стибрить технологии, почитать книги великих человеческих авторов. Несомненно, каждый из вас хоть раз в жизни встречал виртуального туриста. Они очень любят поболтать в очередях, побузить на демонстрациях, потолкаться в общественных местах.

— Знаем! Знаем!

— Игроки… Тоже безобидный класс. Слегка свихнутые ребята, которых хлебом не корми, а дай пострелять друг в друга. Иногда они промахиваются, и тогда милиция в нашем лице получает нераскрываемые преступления.

— Нет преступника — нет и преступления, — подсказывает Мария Баобабова, пересаживая меня на другое плечо.

— Совершенно верно. И наконец, высшая каста, как сами они себя называют — Охотники. Существа, способные проникать за стекло экрана с преступными целями. Замысел их понятен: убить человека и стать сильней. Больше убил — больше силы. Для них Земля является игровой площадкой, на которой с коренными обитателями можно не церемониться. Запомните, товарищи! Мы для Охотников — всего лишь пушечное мясо, неспособное оказать достойное сопротивление.

Народ в кабинете волнуется, слышатся негативные высказывания в адрес как Охотников, так и тех, кто их придумал.

— На сегодняшний день это все, товарищи. Мы продолжаем работать со свидетелями и надеемся, что в самое ближайшее время найдем способ уничтожить врага. Спасибо за внимание. Маш, опускай меня.

Со стороны собравшегося народа слышатся многочисленные вопросы, касающиеся методов возможной борьбы, но я не отвечаю. У меня нет ответов. Но в одном я уверен: так просто нам эту схватку не выиграть.

Здание отделения сотрясает мощнейший взрыв. С улицы слышатся беспорядочная стрельба и крики.

— Снова поперли, — морщась, объясняет капитан Угробов. — Сейчас начнется заварушка. Личному составу, внимание! Все на передовую. К оружию! На баррикады! На баррикады!

Кабинет пустеет в одно мгновение. Мы с Машкой тоже бежим к выходу, но нас останавливает Угробов:

— Успеете, молодцы, навоеваться. Я так думаю, лейтенант, что ты нам не все рассказал. Считаешь, я не заметил, что этот гад на прапорщика как-то странно пялился? Давай, лейтенант, выкладывай. Приказываю ничего не таить, по закону оперативного времени.

Под тяжелым взглядом капитана сообщаю то, что не стало общественным достоянием:

— Машку они хотят. В том смысле, что не ее саму, а лишь голову. Она у них на черном рынке котируется как непревзойденное произведение искусства. Чтоб вам было проще, товарищ капитан, — у нас Джоконда, у них Баобабова.

— Спасибо, мама, — усмехается Машка. А зря. Я бы на ее месте сто раз подумал над своей судьбой.

— Ну, вот что… — Угробов решительно передергивает затвор табельного оружия, отчего мы с Машкой вздрагиваем. — Прапорщика мы не отдадим. Не волнуйтесь, Маша. Не для того я вам кабинет выделял, чтобы потом на кладбище с венками на могилку таскаться. До последнего опера сражаться будем.

Однако я так размышляю. Пустой стрельбой дело не сделаем. Сейчас отобьем очередную атаку, и надо вам, молодцы, в клинику пробираться. Там корень зла. И его необходимо уничтожить. Ладушки?

Это не приказ. Это простая капитанская просьба, которой невозможно отказать. По крайней мере сейчас, перед вооруженным Угробовым.

— Сделаем, шеф, — Баобабова лениво потягивается, но на самом деле, я знаю, сильно волнуется. Быть Джокондой и не позволить лапать себя чужим рукам, я не в счет, очень ответственно.

— Я знал, что вы достойная смена. — Угробов затягивает потуже портупею, без настроения подмигивает и убегает туда, где грохочет.

Машка провожает капитана долгим взглядом честного подчиненного и оборачивается ко мне:

— Ну вот, Лесик, и наш час настал. Давай, что ли, попрощаемся. На всякий случай. Вдруг больше не свидимся.

Мы каждый раз прощаемся от всего сердца. Машка не может сдержать скупую прапорщицкую слезу, а я скупой мужицкий стон. Машка сжимает меня так, что все внутри потрескивает.

— Ах! — говорит прапорщик Мария Баобабова, закрывает глаза тыльной стороной ладони и в таком положении убегает вслед за капитаном.

— Хороша Маша, да не нашего отдела, — завистливо сообщает дядя Саша, которому, по причине глубокого пенсионного возраста, быть на баррикадах не полагается. — Я смотрю, товарищ старший, что у вас и оружия никакого в наличии нет?

Развожу руками. В мирное время мне, как начальнику отдела “Подозрительной информации”, пистолет Угробов запрещает носить, а сейчас никто не побеспокоился.

— Без оружия нельзя, — качает головой дядя Саша. — Из чего последнюю пулю использовать станешь? Из пальцев пули не вылетают. Подожди…

Дядя Саша вытаскивает со дна оружейного ящика винтовку.

— Держи. Какое-никакое, а предмет дальнего и ближнего радиуса действия. По причине нехватки оружия пришлось по музею нашему поскрести. Ну и что с того, что времен первой мировой? Ты, лейтенант, на год выпуска не смотри. Я ее для себя берег, починил где надо, пристрелял как следует. Приклад под плечо старческое подогнал. А то, что мушка спилена, не беда, главное — чтобы глаз острым был и цель неподвижная. Пользуйся.

— Если встретимся, обязательно верну, — благодарю за подарок. Винтовка в руках молодого лейтенанта — грозное оружие. Даже если оно с первой мировой.

— Беги, лейтенант, беги. Обязательно свидимся.

— Спасибо!

Выскакиваю в пустынный коридор. Все на улице, на завалах. Правильнее сказать, на баррикадах. Несусь к выходу и вспоминаю добрым словом дядю Сашу.

Я не могу знать, что в ту секунду, когда я, словно младший лейтенант, выпрыгиваю в коридор, шальная пуля-дурочка рикошетит от чугунного фонаря, отскакивает от сваленного набок дубового стола из приемной, перелетает через здание отделения, гасит инерцию о бампер автомобиля с номерными знаками У-555-Гы и на излете вонзается в сердце дяди Саши.

Все мы под случаем ходим.

— Лесик! Сюда!

Скатываюсь по ступеням, перепрыгиваю через раненого опера по особо важным. Бегу, пригибаясь, к тому месту, где Машка заняла для нашего отдела удобные места. Краем глаза замечаю, как студентки из медицинского волокут к отделению черное пальто, на котором шевелится изрешеченный пулями человек в форме постового. Вскрикивает, неловко взмахивая руками, одна из студенток и валится на

постового. Из ее спины торчит арбалетная стрела. Постовой сильно ругается, вспоминая родителей, всех, кого только удалось вспомнить. Опускаюсь рядом с Баобабовой.

— Видал, что творят, — Машка грызет где-то добытый початок кукурузы. — Засели в высотке и оттуда из арбалетов нас мочат. Тоже мне, Чингачгуки нашлись.

Прямо перед баррикадой распускается черным фонтаном взрыв. Куски разорванного асфальта гулко врезаются в шкафы и столы, барабанят по крышам перевернутых автомобилей.

— Артподготовка у них. — Машка осматривает огрызок, коротко замахивается и швыряет его через баррикаду. Туда, где засели Охотники. — Нате, подавитесь нашими человеческими кукурузинами!

В ответ на предложение прапорщика Баобабовой в то место, откуда она только что высовывалась, вонзаются штук десять стрел.

— С оптикой уроды работают, — сообщает Машка, устраиваясь поудобнее. — Тебе кто оружие доверил?

— Дядя Саша одолжил.

— А-а… Только ты на меня дуло не наводи. Ружье твое без предупреждения может бабахнуть.

Рядом лежащие опера и милиционеры весело ржут, не обращая внимания на артобстрел. Короткими перебежками к нам присоединяется Угробов. Я давно заметил, что капитаны с большой выслугой лет тянутся к молодым лейтенантам и еще более молодым прапорщикам.

— Задолбили снайпера. — Угробов плечом отодвигает сейф из отдела кадров и пристраивается правее меня. Выкладывает перед собой нехитрые капитанские пожитки. Два пистолета, три гранаты, пакет с мандаринами. — Пятерых уже отметили.

Так мы и до победы все не доживем. Баобабова, может, в атаку сходим? Как мыслишь?

— Перестреляют, как мышат, — сообщает свое мнение Машка, выглядывая в щелку на улицу. — Мы как на ладони у них. Обещайте, что после победы вы вокруг отделения окопчики выроете. Отсюда и до соседнего района. А Охотники, кстати, сейчас сами пойдут. Ну-ка, пригнитесь.

Машка с силой вдавливает мою голову в баррикаду. За спиной слышится гулкий вой, и крыльцо отделения, выложенное мрамором на средства богатых непосаженных меценатов, превращается в рухлядь, не подлежащую восстановлению.

— Ишь ты, — усмехается капитан, — а урна как стояла, так и стоит.

Над площадью нависает злая тишина. Я с трудом отбиваюсь от Машки, которая не забывает про свои прямые обязанности — защищать мою шкуру во что бы то ни стало. Осматривая притихшие улицы, доказываю, что сейчас не мирное время и старые приказы контуженых генералов недействительны. На что Баобабова, с молчаливой подачи Угробова, говорит:

— Война, Лесик, кончится. И моя задача сохранить тебя и твои способности для лучшей, мирной жизни. Тем более что и мама твоя об этом просила.

Стрела-дура, обманным путем умудрившись протиснуться сквозь плотные завалы, коротко звякнув, врезается в плечо Баобабовой, как раз в то место, где у прапорщика наколка в виде амура в памперсах. Неприятно тренькнув, сгибается в дугу и отскакивает.

— Видишь, — говорит Машка, поднимая стрелу, — а тебя бы насквозь.

Спорить с напарницей, после подобной демонстрации физических данных, неразумно. Если нравится Машке меня от пуль и стрел дурных прикрывать — я не против. Тем более, если мама просила. Машка зевает, кутается поплотнее в бронежилет.

— Леш, я вздремну пару минут. Если гости появятся, толканешь?

Поспать Баобабовой не удается.

На площади, со стороны универсама, появляются ярко-цветные фигуры, неторопливо двигающиеся в нашу сторону. По рядам защитников баррикады пробегает выразительный мат. Завершает народное выражение эмоций капитан. Угробов вскидывает пистолет и голосом, не терпящим возражений, кричит:

— Огонь по моей команде! Патроны беречь! Зря под пули не высовываться!

Затем торопливо докуривает бычок, сплевывает, поворачивается ко мне:

— Что, лейтенант? Как тебе подозрительная информация? Не думал, что лицом к лицу с разработками своими встретишься? Это тебе не привидения.

— Прорвемся.

— А нам больше ничего не остается. Или здесь, за шкафами, все ляжем, или восстановим технологическую справедливость.

В первый момент кажется, что начался дождь. Но быстрый взгляд на ясное и чистое небо опровергает ошибочное мнение. Это над головой свистит и шаркает свинец. Стучат о баррикаду тяжелыми градинами пули. Целые облака, целые тучи пуль.

Через площадь, не скрываясь, не таясь, идут Охотники. Около пятидесяти чужих существ, которым не сидится в своем мире. У каждого на пузе здоровенный автомат. И поливают из этих автоматов, дай бог. И вдоль и поперек. Только щепки от заботливо уложенных шкафов во все стороны летят. А про личные автомобили граждан даже говорить не приходится. Ни один цветмет не примет изрешеченный пулями металлолом.

— Одна пуля не страшно, — поясняет капитан, снимая с предохранителя пистолет. — Слабенькие у них пули. Вот если оптом, с десяток, получишь, тогда ползи к медичкам. Может, и выкарабкаешься. И не надейся, что у уродов этих компьютерных магазины кончатся. Знаешь, что самое неприятное, лейтенант? У них, у Охотников, патронов, как семечек. Полные карманы. Так что не зевай.

Я не зеваю. Я смотрю через спиленную мушку на врага. Тщательно целюсь, выбрав себе здоровенного мордоворота в цветастой униформе и в каске на полфизиономии.