Отдел «Пи» (№2) - Легион Безголовый

— Готовьте транспорт. — На предложение генерала не отвлекаюсь. Мне в небе работать надо, а не старика отхаживать.

Генерал что-то хочет добавить, наверняка рассказать о своей бурной гражданской молодости, но только отдает честь шашкой. А может, просто рука затекла.

— Транспорт в начале взлетной полосы. Доедешь на автобусе. Сопровождения не даю, опасно. Водитель человек проверенный. Внутри автобуса все необходимое.

— Снайперов снимите, — бурчу я, сбрасывая пиджак. — Товарищ генерал! Если со мной что-то случится…

— Обязательно маме передам, — клянется генерал, набрасывая на руку пиджак и пуская мудрую слезу. — Прямо сейчас и отошлем с посыльным. Знаешь, какие у меня посыльные шустрые. Через час на месте будут. Может, еще что? Примета такая есть народная. Побриться напоследок, ужин заказать, перекурить.

— Не курю я. Но все равно спасибо. И передайте Баобабовой…

— Все передам. — Генерал подталкивает меня к выходу из оперативного штаба, словно боится, вдруг передумаю. — Слово в слово. И от себя по-отечески добавлю. Чтобы знала, какого парня потеряла.

У выхода на взлетное поле меня действительно ждет автобус с низкой посадкой. На таких перевозят прилетевших или улетающих пассажиров, особенно тех, кто после полета не в состоянии самостоятельно задрать ногу на высокую ступеньку.

От автобуса скользит фигура. Это водитель из специального водительского подразделения. Смелее не бывает. На нем обмундирование сапера. Толстый зеленый панцирь, чтоб незаметнее на траве было, шлем с забралом, надежные, не чета моим кроссовкам, кирзовые усиленные сапоги.

— Накинь, лейтенант.

Надеваю каску. Прикрытый надежной рукой водителя, семеню к автобусу. На полпути над нашими головами пролетает озверевший “Ту”. Самого самолета не вижу, только неясную тень да воздушный толчок в спину.

— На бреющем пугает, — нервно объясняет водитель. — Поспеши, лейтенант. У нас минуты три, пока на новый круг не зашел.

Напряжение достигает наивысшей точки. Снайперы, засевшие на крыше вокзала, не выдерживают и открывают беглый прицельный огонь. Под ногами чиркают пули, обжигает виски. Водитель ругается, взваливает меня на спину и, петляя, торопится к автобусу.

— Не ходи по-маленькому, лейтенант! — кричит он сквозь свист пуль. — Прорвемся, лейтенант!

Мне ничего не остается, как довериться знающему человеку и вспомнить умную Баобабову, которая сейчас сидит в надежном укрытии и не рискует новым бронежилетом.

Не добежав десяти метров до распахнутых дверей автобуса, водитель спотыкается и сваливается на бетонку. Я кубарем качусь немного дальше.

— Нога! — стонет водитель, морщась от боли. Какой-то гад ящик с бананами рассыпал. — Иди один, лейтенант. Я сделал все, что мог. Самолет на второй полосе справа. Брось меня, лейтенант.

Но я никого не бросаю. Хватаю водителя за шиворот, волоку, стиснув зубы. Я не так представлял свою работу. Начальство обещало безопасную доставку. Почему я не поверил Машке? Почему я ей никогда не верю? Женское, а в особенности пра-порщицкое чутье — самое чуткое в мире. Это доказано научными исследованиями. Приведите прапорщика на склад с ветошью и попросите найти в развалах спрятанную банку тушенки. Лично засекал — меньше минуты. Ах, Маша, Маша, как же ты права!

Заталкиваю корчащееся тело в салон, прыгаю на водительское сиденье. Благо навыки управления крупными пассажирскими машинами я приобрел по дороге в аэропорт. В лобовое стекло врезаются капли дождя и снайперские пули на излете. Все так некстати.

— Гони, лейтенант! Гони!

Выжимаю педаль до упора. Автобус идет по мокрой бетонке юзом, но выравнивается твердой рукой старшего лейтенанта. К шуму дождя добавляется тяжелый грохот по крыше. Словно кто-то колотит булыжниками по автобусу, пытаясь прорваться внутрь.

— Не возьмете, гады! — Раненый, а может, просто вывихнувший ногу водитель из специального подразделения водителей стаскивает с плеча короткий автомат и, лежа на спине, начинает поливать свинцом потолок. Представляю, как в тонком железе образуются маленькие дырочки, в которые моментально затекает вода. Генерал ничего не говорил про вооруженное сопротивление.

Уже вижу стоящий в конце полосы силуэт нашего самолета. Рядом скачут крошечные фигурки летчиков, подбадривающие нас взмахами рук. Но радоваться рано. Водитель, залегший между кресел, именно так и говорит. У него кончились патроны, и, кажется, он горько плачет, потому что не может до конца выполнить приказ. Над головой раздается сильнейший грохот. Вот теперь и я вижу “Ту-104”. Пролетает над нами, едва не задев крылом. Нутром, наверное, чует, что по его душу старший лейтенант Пономарев едет.

Снова грохот. На крыше кто-то определенно есть. Иначе с чего водитель зубами срывает чеку на гранате и шепчет слова прощания.

В лобовое стекло неожиданно врезается что-то тяжелое. Инстинктивно отстраняюсь, прикрываю глаза. Но замечаю, что тяжелое похоже на здоровую лапу, срывающую работающие дворники. Мне уже совсем страшно. Стекло трещит, лопается на тысячи кусков, слышен звук разрываемого металла, и в салон вваливается новое действующее лицо. Залегший водитель на звук бросает гранату. Она врезается в приборную доску, отскакивает и прячется в кулаке пришельца.

— Совсем обалдели?! — кричит пришелец, и я вижу, что амур в памперсе ошарашенно грозит мне острой стрелой.

— Машка?!

— Нет, генерал с пенсионной книжкой!

Баобабова, скрипя зубами, стискивает в кулаке гранату. Ее слегка встряхивает, слегка откидывает в салон, прямо на блаженно улыбающегося водителя. В кулаке напарницы грохочет, сверкает и взрывается боевое вооружение. Пороховой дым быстро уносится из автобуса сквозняком.

— Тебя, Лесик, ни на секунду одного оставить нельзя. — Баобабова вываливает из пригоршни осколки и отряхивает ладони. Замечаю небольшой порез и чувствую огромную благодарность. Если бы не она, взорвалось бы все к аэрофлотной бабушке.

Как это у нее с гранатой получилось? Не знаю. Она частенько на свалку ходит тренироваться. Выучка и практика. И никаких чудес.

Машка зализывает ладонь, второй рукой цепляясь за водительское кресло. Скорость большая, слегка мотает по сырой дороге, да и я настолько возбужден, что забываю сбавить скорость.

Вернулась! Совесть окончательно не потеряла и приказ не нарушила. А в приказе том, давнишнем, ясно сказано прикрывать тылы старшего лейтенанта Пономарева и помогать в его трудной, а иногда и смертельной работе.

Баобабова просовывает ногу между моими замороженными конечностями и давит на тормоз. За автобусом образовывается черный шлейф резиновой гари, скрипит все, что может скрипеть. Автобус замирает в метре от радостных летчиков, которые так и не перестали махать руками.

— Спасибо, Маш. А я ведь знал, что ты меня не бросишь.

— Знал… — Баобабова рассматривает царапину, которая заживает быстрее, чем порез на собаке. — А чего ж стреляли?

— Это он.

Он — водитель из специального отряда водителей — счастливо улыбается. Судьба подарила ему еще один день жизни и встречу со смелой и даже где-то прекрасной незнакомкой. Он же не знает, что Баобабова — прапорщик.

Дарю водителю в честь знаменательной встречи каску. Пока Баобабова громко разбирается с водителем, общаюсь с летчиками. Они убеждают меня, что погода нелетная, что экипаж третий день без сна, что в таком неуравновешенном состоянии лететь чистое самоубийство. Сколько бы ни было слов, видно — эти люди боятся. Они же тоже не дураки, понимают, что “Ту” не просто самолет, а нечто необычайное и в высшей степени подозрительное.

У меня один довод — это генерал в каракулевой папахе, который любит махать шашкой.

Приказ есть приказ. Летчики, вспоминая генерала в самых теплых выражениях, забираются в самолет. Мы с Марией следом. В тесном салоне не протолкнуться. В наличии только два кресла, вдоль салона валяется ржавая труба, подпертая кирпичами.

— Чтоб не болталась во время взлета, — поясняет один из пилотов, высунувшись из кабины. — Смотрите сюда. Как только загорится зеленая лампочка, дергаете вот за этот рычаг. Оборудование само придет в действие. Дальше по расписанию.

Летчик прячется в кабине, оставляя нас одних подумать над вопросом, что по расписанию и что дергать.

Кукурузник рулит на взлетную полосу. Экипаж ждет воздушное окно. Взлетать, когда “Ту” пролетает над нами, невозможно. Турбулентность, понимать надо.

Молчим. У нас с Машкой такой уговор: перед сложным делом не надоедать друг другу душещипательными беседами. Каждый имеет право побыть наедине со своими мыслями. Просмотреть, может, в последний раз, семейные фото, почистить оружие, поправить снаряжение. Баобабова, например, снимает с голени ножик-мачете и со скучающим видом медленно оскребывает бритую голову. Не успела с утра в парикмахерскую забежать. Из-за чрезмерной болтанки кукурузника несколько раз режется, но, кажется, совершенно не замечает ран. Через десять минут экзекуции голова Машки становится похожей на изнасилованный скальпелем барабан.

— Знаешь, почему я самолеты не люблю? — Напарница нарушает договор, пододвигается поближе, чтоб в ухо посильнее и послышнее: — Мы как в самолете куда летим, так обязательно в дерьмо попадаем. Секретное учреждение в тайге помнишь? А на полюсе как нас чуть полярники не сожрали?

— Да, да! — перекрикиваю шум двигателей, соглашаясь.

— Чую, на этот раз больше повезет. — Баобабова, подтверждая собственные слова, многозначительно кивает. — Мы ведь пользуемся местными авиалиниями. А от местных вреда практически никакого.

Из кабинки появляется пилот с подносом. Сосательные конфеты, лимонад, свежая пресса. Я забираю лимонад, а Машка, как прапорщик с неограниченным объемом ладоней, сгребает с подноса конфеты. Ни тем ни другим воспользоваться не успеваем.

Загорается зеленая лампочка. Вскакиваем, вспоминая наставления пилота. Рычаг запуска не поддается, приходится просить помощи у Машки. Баобабова наваливается на свежее оборудование всем телом.

Днище под нами проваливается. Распахивается, как в нормальных самолетах для бомбометания. Труба, закрепленная с одной стороны к поперечному швеллеру двумя болтами на семнадцать, не веря своему счастью, обрушивается одним концом в пустоту.

Заглядываю в трубу. С интересом разглядываю круглый кусок проносящейся мимо земли. Неприятное для сердца зрелище.

Из кабины выбегает летчик. Знаками показывает, чтобы мы собрались на инструктаж.

— Через секунду мы зависнем над “Ту”! — кричит он, повторяя ладошками дислокацию самолетов. — Выравняем скорость, и вы можете туда.

“Туда” — значит в трубу. Для непонятливых и слишком возмущенных прапорщиков летчик стучит ногой по металлической дуре.

Баобабова, как и следовало ожидать, показывает, что с головой у летчика не все в порядке. Мне тоже не по себе. Одно дело теоретическая разработка, совсем другое — практическая. Страшно же!

Летчик широко обводит рукой вокруг головы, прикладывает кулак к груди, потом лупит себя по шее. На уровне подсознания понимаю, что хочет сказать товарищ. Есть приказ от генерала, который мы с Машкой должны выполнить, иначе получим от начальства по полной программе. Возможно, с последствиями.

Пока напарница пытается при помощи рук объяснить летчику, что ни в какую трубу она лезть не собирается, кукурузник занимает исходную позицию. Подозрительное воздушное судно “Ту” под нами, а если точнее, под трубой перехода. Неприятно сосет в области пищеварительного тракта. Одно успокаивает: такого в мировой практике еще не было. Значит, мы первые. Возможно, будем. Если не струсим. Инженеры не зря ведь работали, придумывали. Хотя, по моему старшелейтенантскому мнению, за такие выдумки пора гнать из инженеров в три шеи.

Уклоняясь от прямого контакта с Баобабовой, летчик тычет пальцем в часы. Пора, мол, друзья, отдать долг воспитавшему вас государству. Кукурузник, мол, долго зависать над “Ту-104” не в силах. Мощь не та.

Баобабова отчаянным жестом разбивает слишком умному летчику нос и, выкрикнув нечто отвратительное, сигает в трубу. Инженеры — молодцы, предусмотрели, что прапорщик Баобабова в бронежилете. Будь труба поуже, непременно застряла бы. Бросать напарницу — совесть не позволяет. Зажмуриваюсь, перекидываю ноги через края трубы и ухаю вниз.

Новые технологии рождаются и побеждают.

Почему-то вспоминается иностранный широкоформатный фильм, где опять-таки иностранные сотрудники милиции проникают в захваченный террористами самолет посредством похожей на нашу трубу конструкции. Что я хочу сказать: их инженерам до наших, как кукурузнику до вертикального взлета. Наша труба-то попрочнее. И аэродинамика получше. О стоимости разработки даже не вспоминаю.

Ноги упираются в спину Баобабовой. Как впереди идущая, Машка прорубает в “Ту” лаз, используя для этого мачете. Производимого шума не слышу, только гул ветра и ругань напарницы. Труба все-таки тесновата для рабочих операций.

Спина прапорщика исчезает из-под ног. Заглядываю вниз и с небольшим волнением вижу, как “Ту” начинает понемногу отходить от трубы. Расстояние между выходной дырой и прорубленным технологическим отверстием, в котором Баобабова призывно машет рукой, с каждым мгновением увеличивается. Передо мной встает выбор: или остаться в трубе, рискуя вывалиться из нее как без основного, так и без запасного парашюта, или же постараться свалиться в “Ту”, рискуя попасть не в крохотное отверстие, а прямо в объятия рассерженного генерала.

Решение, как всегда, приходит само по себе. На мою голову сваливается некий достаточно твердый предмет, и я, словно подбитый ангел, устремляюсь вниз. Удача на моей стороне. Солдатиком, вернее лейтенантиком, вхожу в технологическое отверстие, где меня принимает на руки напарница. Баобабова откидывает меня в сторону и ловит предмет, протолкнувший мое тело. Это деревянный ящик с рацией.

Машка срывает с ящика крышку и перекрывает только что прорубленное технологическое отверстие. Первый пункт выполнен. Нарушение герметизации “Ту” не грозит. Сквозняки отделу “Пи” не нужны. Сквозь редкие щели вижу, что кукурузник приветливо машет крьшьями, подтверждая удачный переход. Сейчас он вернется домой, и летчики, усталые, но довольные, будут пить чай и рассказывать Друг другу, какие они славные ребята.

Баобабова, не теряя драгоценных секунд, распаковывает походную рацию:

— Гнездо! Гнездо! Я — Наездник. Первая фаза прошла успешно. Прием.

— Хрю. — Это не Баобабова, а рация. И голос генерала следом: — Наездник, я — Гнездо. Отличная работа. Приступайте ко второй стадии.

— Приступаем. А что делать?

— Хрю. — Снова рация и генерал: — Действуйте по обстановке. Для начала советую отыскать следы экипажа. И сажайте самолет. Все посадочные полосы свободны. Земля ждет вас. Выходите на связь каждые десять минут. Удачи.

Рация прекращает хрюкать, лампочки гаснут, и из нутра ящика несет гарантийным ремонтом. Этого следовало ожидать. В нашей тяжелой работе не выдерживают даже надежные китайские батарейки.

— Приехали, — сообщает Машка, пиная рацию.

А я так думаю — пинать надо не дохлую рацию, а того, кто ее нам подсунул. Но генерал со своей командой далеко.

Время проникать в самолет и время его изучать.

Мы в отсеке, где обычно стюардессы разливают газировку в пластмассовые кружки и утилизируют пакеты, наполненные невыдержанными пассажирами. Чисто и прибрано. Нас никто не встречает. Тихо и грустно, как на солдатском посту в новогоднюю ночь.

Я уже освоился. Роюсь в шкафчиках в поисках газировки. Но полки пусты. Это не то чтобы подозрительно, но необычно. Ни один нормальный самолет не получит разрешение на взлет, если не запасся газированной водой.

— Лесик! — Баобабова, с пистолетами на изготовку, тычет стволами в сторону ситцевых занавесок. Слабые потоки воздуха теребят их, отчего кажется, что кто-то сейчас попытается пройти к нам. — Действовать будем или мародерствовать?

По стеночке пробираюсь поближе к занавескам.

Отгибаю краешек, заглядываю в салон и не верю глазам.

Полный салон трупов.

— Ты видишь то же, что и я? — Машка покусывает губы — нервничает.

Перепроверяюсь.

В каждом кресле мертвый человек. Сколько их всего, сказать навскидку сложно, но салон полон. Все пристегнуты, никто по проходам не шляется. Однако удивляет другое: у всех трупов отсутствует такая важная часть тела, как голова.

— А говорили, что никого, — шепчет напарница, подсматривая за трупами в щелочку занавески.

— Генералам верить — век правды не видать.

От вида большого скопления некогда живых людей слегка тошнит. Но сознание трезво оценивает обстановку, как теоретически безопасную. Трупы не бандиты с большой дороги, с кулаками не набросятся.

Машка знаками показывает, что она намерена скрытно ворваться в салон, чтобы произвести разведку боем. В целях обеспечения надлежащего прикрытия тянусь к пистолету, но Баобабова больно шлепает меня по руке. Мое дело расследовать, ее — прикрывать. То есть обеспечивать безопасность старшего лейтенанта Алексея Пономарева.

Наблюдать за тем, как работает Баобабова, одно удовольствие. Гибкое тело, не слишком закрытое от любопытных взглядов новеньким, без пулевых дыр, бронежилетом, стремительно врывается в проход между креслами, перекатывается несколько раз через голову. Стоя на одном колене, прапорщик обводит пистолетами салон, словно спрашивая, кто хочет получить пулю-дуру? На лице желание поскорее разрядить обоймы. Но мертвые на то и мертвые, чтобы ни во что не ввязываться. Сидят, родимые, и на Машку ноль внимания.

— Чисто! — Баобабовой на месте не стоится. Рвется дальше по проходу. Резко крутится, пытаясь охватить взглядом в полном смысле мертвое пространство.

Неторопливо бреду следом. Как нас учили. Осматриваю место трагедии. Сюда бы группу следственную, да не одну. А вдвоем здесь работы на год. Ничего, приземлимся, разберемся. А сейчас лучше никого не трогать. Только визуальный осмотр.

Поражает странная чистота и порядок. Не видно ни фантиков, ни брошенных газет. Словно взвод уборщиц прошелся с пылесосами, позабыв убрать в черные мешки самое главное.

Откуда взялись эти трупы? Почему без голов? Почему нет признаков сильного разложения? Что произошло здесь? Авария? Какая? И что это за авария, от которой пассажиры теряют головы? Удивляет и то, что все сидят, как на концерте в опере. Если что-то произошло ужасное — почему никто не вскочил, не взял соседа за руку, не кинулся на шею товарищу?

Как много вопросов. И совершенно нет ответов.

Задерживаюсь у туалетной комнаты. Если уж проверять, то проверять все. Естественно, внутри никого и ничего необычного. Хотя… Что это? Кусок стружки? Или след, оставленный некой таинственной силой? А может, остатки разыгравшейся здесь трагедии?

Из-за отсутствия подходящих мешков для сбора улик бросаю подобранный кусочек дерева в карман. Карман — не Сбербанк, надежность стопроцентная. Вернемся на землю, отдам в лабораторию. Там определят, для какой такой нужды разбросаны в туалетной комнате стружки?

— Лешка, иди сюда.

Баобабова стоит у дверей, ведущих в кабину. Внутрь не заходит. Нет, не боится. Не построено еще такой кабины, в которую Машка побоится зайти. Просто не хочет. Вот и все объяснение.

Заглядываю внутрь. На первый взгляд старшего лейтенанта секретного отдела “Подозрительной информации”, ни разу не бывавшего в кабине самолета, все как положено. Многочисленные лампочки, штурвал слева, штурвал справа. Рычаги ненужные, переключателей много. И все таит в себе необъяснимое чувство опасности.

— Разберись здесь. — Интересно, кто сказал Баобабовой, что она имеет право командовать старшим группой? Лично я ей такого права не давал. — Пробегусь по самолету. Посмотрю, может, и найду кого. Ты только, Лесик, зря ничего не трогай. И на всякий случай дверь за мной закрой.

Баобабова бесшумно исчезает, а я даже не успеваю остановить ее. Находиться одному в сердце самолета где-то даже непривычно, если не сказать, боязно. Это на земле, в любой боевой обстановке, старшие лейтенанты всегда герои. А когда вокруг техника, да еще незнакомая, а за спиной полный самолет безголовых трупов — лучше быть рядом с напарником.

Надежнейший способ перестать дрожать — выполнить указания Машки. Даром что прапорщик, а свое дело знает. Страх имеет свойство проникать к человеку через открытые двери, окна и преимущественно в темноте. С освещением у нас полный порядок. С окнами тоже без проблем. Какой дурак форточки в кабине самолета открытыми оставил?

Выглядываю в форточку и вздрагиваю. Черный силуэт всадника, у которого также отсутствует голова, проносится мимо и исчезает где-то в районе крыльев.

Да, крещусь. Да, три раза. И вспоминаю, кого положено. Что я, не человек?

Помня наставления Машки и все еще переживая странное видение, бросаюсь к дверям.

На глаза попадается хороший березовый дрючок. Им и подпираю белые, оклеенные пластиком двери. Дрючок откуда? Это вопрос не к отделу “Пи”. Я так думаю, что на каждом нормальном самолете отечественного производства должен быть дрючок, а если по-нашему, по-народному, полено. Зачем, зачем? Под колесо подложить, печку истопить. В баньке после экстренной посадки попариться. Если бы я, старший лейтенант Пономарев, знал ответы на все подозрительные вопросы, то сейчас бы зарабатывал деньги на каком-нибудь телевизионном шоу, а не пялился бы на улицу, точнее в небо, выискивая небесных безголовых скакунов.

Машка что-то долго. Конечно, самолет большой, инспекцию везде следует провести. Все понимаю, но за напарницу волнуюсь. Чай, не чужая, своя, из отдела “Пи”. Она всегда мне помогает. Например, бронежилет не пожалела, старый еще, когда меня из рук похитителей вызволяла. Двадцать четыре пули на грудь приняла, но вытащила из ожидающегося ада.

Похищение? В газетах же было! Банда зацикленных маньяков, которые не желали рассекречивания засекреченных документов по летающим тарелкам, похитила меня с целью выкупа. Сколько просили, не знаю. Мне с того ничего не обещали. Но Баоба-бова за сутки нашла подвал, в котором я с похитителями чай с печенюхами пил, и вызволила. Да, крови много было. Машка же мгновенно заводится, когда меня похищают. “Мать за свое дитя горло кому угодно перегрызет, а я за тебя, — говорит, — мир переверну”. Вот так она меня уважает. Вот такой она у меня прапорщик.

Вспоминаю, зачем я спустился по трубе в самолет. И про единственный в жизни счастливый случай вспоминаю. С мыслями приходит желание поработать на благо отдела “Пи”.

Пинцета, так же как лупы, при себе нет. Все в косметичке у напарницы, а она где-то в багажном отделении свидетелей ищет. Поэтому опускаюсь на колени и тщательно — сантиметр за сантиметром — изучаю помещение. Из всех предметов знакомым кажется только кресло. Присаживаюсь в него, как в наиболее безопасное место.

А ничего, удобно. Жестковато немного, но удобно. И даже где-то красиво.

Решаюсь и, пересиливая робость, поворачиваюсь к боковому иллюминатору. Летающего всадника нет. Зато есть перехватчик воздушных сил страны. Даже летчик виден в раскрашенном тузами шлеме. У самого перехватчика под крыльями много чего разного болтается. Аж крылья прогибаются. Сам водитель перехватчика замечает меня и, желая приободрить, поднимает оба кулака и изображает стреляющий пулемет. После чего расправляет ладони и демонстрирует падающий в крутом пике самолет. Это значит, что генерал через летчика передает нашему отделу горячий привет и чтобы мы держались молодцами.

Показываю товарищу в перехватчике большой палец. И улыбаюсь. Страна не забывает нас. Страна верит в нас. И страна прислала для моральной поддержки боевой перехватчик.

Красота какая! Солнышко торопливо бежит к далекому горизонту. Облака, как перья разорвавшейся подушки, кругом рассыпаны. Внизу, у вокзала, крохотный генерал проводит строевую подготовку полковников. Отлично маршируют, стараются. На нас внимания не обращают. Знают, что ребята из “Подозрительного отдела” справятся с поставленной задачей.

Но работа есть работа. Возвращаюсь к изучению приборов. Помнится, генерал говорил, что “Ту” две недели над аэропортом прогуливается. Почему? Где здесь датчик уровня топлива? Здесь много датчиков. Какой из них нужный, не понять.

В голову приходят кадры отечественных кинофильмов. Преимущественно про товарищей, которые “первым делом, первым делом самолеты…”. Кабинки у ребят были тесные, приборов минимум. Не то что здесь.

Осторожно поглаживаю штурвал. Он не хранит тепло чужих рук. Он холоден, как свиная туша в морозильнике. Еще одна непонятность. Изучаю лампочки. В мигании не замечаю никакого порядка. Азбукой Морзе здесь не пахнет. А если бы и пахло, все равно я в азбуке Морзе не разбираюсь.

Главное, при работе с неизвестной техникой, особенно с той, на которой сам находишься, не щелкнуть случайно ненужным тумблером. Последствия могут быть самыми значительными. Поэтому ограничиваюсь лишь визуальным осмотром. Конечно, следовало бы зарисовать расположение огоньков, кнопочек и ручек, но для такой работы необходимо привлекать дюжину профессиональных художников. А где их взять в открытом воздушном пространстве?

Дверь в кабину прогибается от сильных толчков.

— Лесик, я это. Открой своим.

— Свои на земле маршируют, — бурчу я, но требование напарницы выполняю. Иначе разворотит дверь, а с кого потом высчитают, когда упадем?

Вваливается Баобабова. На лице, как на чистосердечном признании, четко прослеживается, что нет никаких результатов. Только зря два часа по самолету шлялась.

— Охренели совсем, — говорит Баобабова, без всякой осторожности плюхаясь в правое кресло и закидывая армейские ботинки на мигающую панель. У меня чуть не стало плохо с сердцем. Но ничего, все обходится. — Представляешь! Все закоулки облазила. Как после гриппа. Никого. Даже боцмана не нашла.

— Боцманы на кораблях. А мы на самолете.

— Не все ли равно, — морщится Машка. — Главное, ни одной живой души. Одни эти.

— Сильно сомневаюсь. — Вспоминаю про явственного всадника. Я еще в своем уме, чтобы отличить галлюцинацию от физического тела.

— А тут и сомневаться не стоит. Мы, кстати, три сеанса связи пропустили. Генерал орать будет. Волнуется небось.

— Волнуется, — соглашаюсь я, обращая внимание на обстановку вокруг самолета. К знакомому перехватчику присоединились еще два. Справа и прямо по курсу.

— Ах вы… — почти ругается при командире отдела “Пи” прапорщик Баобабова, но вовремя останавливается. — Они же нас в клещи взяли. Лесик, ты что, не понимаешь? Если мы самолет не посадим, расстреляют нас, как особо опасный летающий предмет.

— Расстрелять и раньше могли бы, когда мы на земле с генералом болтали. Это почетное сопровождение. Мне летчик знаками сказал. Думаю, не стоит волноваться.

Ничто так не возбуждает прапорщиков, как назойливое сопровождение, особенно с боевыми ракетами под крыльями.

— Волноваться всегда стоит.

Баобабова хищно улыбается, показывает своему перехватчику кукиш и хватается за штурвал.

Словно в подтверждение ее слов мой перехватчик, который несколько минут назад передавал приветы от генерала, отстав на сотню метров, выпускает ракету. Вопрос — по кому не рассматривается. По нас, естественно. Оперативный штаб, решив, что лучшие его сотрудники бесславно не справились с поставленной задачей и не вышли в установленное время на связь, принял решение об уничтожении странного самолета. В груде металлолома тоже можно раскопать интересные разгадки.

— Врешь! Не возьмешь!

Штурвал, сжимаемый крепкими руками прапорщика Баобабовой, не сдвигается с места. Не помогают даже удары армейскими ботинками.

— Подсоби, Лесик!

Что остается делать старшему лейтенанту, попавшему в неслужебную обстановку? Только помогать озверевшей напарнице.

Налегаю на свой штурвал. Пыжусь, словно при получении очередного звания. Раздается хруст, штурвалы сдвигаются с мест и, под восторженные крики Машки, “Ту” послушно сваливается на правый борт. Глупая ракета проносится мимо, настигает впередилетящий перехватчик, и только чудо спасает его от уничтожения.

— Так держать! Лево руля!

Не понимаю, о чем это Машка, но кручу штурвал в указанную сторону. Полетать на настоящем самолете для старших лейтенантов сплошное удовольствие. В крутом вираже заходим над аэровокзалом. Высота полета, судя по быстро приближающейся земле, небольшая. Скорость, даже приблизительно, определить трудно. Но ясно видно, как генерал приказывает полковникам выполнить команду “Воздух”. Серые мундиры падают ногами в сторону приближающегося самолета. Проносимся над распластанным строем на минимальных высотах. Чуть не врезаемся в вышку, делаем резкий разворот над автобусной остановкой. Краем глаза замечаю, как суетливо разбегается народ, не дождавшийся последнего автобуса. Только мальчишка с бумажным самолетиком восторженно провожает взглядом нашу огромную тушу. Молодость — пора восторгов и неожиданных открытий.

— Справа два неприятельских самолета.

Баобабова вошла во вкус. Работает штурвалом, как я ручкой, заполняя протокол допроса. “Ту-104” под ее управлением крутится великовозрастной ласточкой, выполняя фигуры не просто высшего пилотажа, а умопомрачительные па, от которых у молодых лейтенантов мутится сознание и хочется поскорее пробраться в комнату стюардесс, где наверняка можно найти хоть один неиспользованный пакет.

В нас время от времени стреляют. Огненные росчерки проносятся очень близко. Разрывы то справа, то слева. Нам пока везет. Расстреляв боезапас, перехватчики уходят на перевооружение, оставляя самолет, а вместе с ним и нас с Машкой в покое. Словно почувствовав, что ему больше ничего не грозит, “Ту” заклинивает штурвалы и гасит все огни. Как в салоне, так и в кабине.

Баобабова, почему-то вспоминая непричастных к создавшейся темноте электриков, зажигает карманный фонарик.

— Вот так, Леша, — изрекает она, направляя луч мне в глаза, — а ты говорил, почетное сопровождение. Попали мы крепко. Не хочу тебя расстраивать, но я не нашла не только персонал, но и парашютов. Как-то мы не позаботились о том, чтобы вернуться. А генерал определенно нас подставил. Он нас всегда подставляет.

— Я прыгать не умею. — Смотрю на твердую землю. И мне грустно. Как начальник отдела “Пи” я должен был позаботиться о путях отхода. А теперь… Машку жалко. Девка и жизни не видела совсем. То под прикрытием, то в засаде. — Может, попробуем сесть?