Кей Скарпетта (№10) - Черная метка

Я притянула его к себе. Исступленно целовала и касалась его крепкого, безупречно сложенного тела, пока он лихорадочно снимал с меня одежду.

– Боже мой, как ты прекрасна, – выдохнул он. – Господи, ты свела меня с ума!.. – Он оторвал пуговицу и погнул крючки. – Еще там, когда ты сидела напротив генерального секретаря, я так старался не смотреть на твою грудь!

Он взял ее в свои руки. Мне хотелось, чтобы он причинил мне боль. Хотелось, чтобы мое неистовство слилось с его мощью, потому что я не вынесу, если он напомнит мне Бентона, который вкрадчиво и медленно разжигал меня, а потом опускал в глубины страсти.

Я втолкнула Телли в спальню. Игру контролировала я, так как он не был мне ровней: я была опытнее и искуснее его. Я его вела. Упивалась им до изнеможения. В этой комнате не было Бентона. Но если бы он мог видеть, что я делала, он бы понял.

День близился к концу, мы пили вино и наблюдали за тенями на потолке от уставшего за день солнца. Когда зазвонил телефон, я не ответила. Когда Марино колотил в дверь и звал меня, я притворилась, будто в номере никого нет. Когда телефон зазвонил снова, я покачала головой.

– Марино, Марино, – сказала я.

– Твой телохранитель.

– На этот раз он действовал не лучшим образом, – говорила я, пока Телли целовал меня везде где мог. – Думаю, придется дать ему отставку.

– Хотелось бы.

Казалось, Марино ушел. Когда стемнело, мы с Телли приняли душ. Он вымыл мне голову и пошутил насчет разницы в возрасте. Сказал, что это был еще один поступок, совершенный из чувства противоречия. Я предложила пойти поужинать.

– Как насчет кафе "Рюнц"? – спросил Телли.

– Что это за кафе?

– Французы говорят о таких "chaleureux, ancien et familial" – уютное, старое, домашнее. Рядом театр "Опера комик", поэтому на стенах фотографии оперных певцов.

Я подумала о Марино. Нужно было предупредить его, что я не потерялась в Париже.

– Это будет чудная прогулка, – продолжал Телли. – Займет около пятнадцати минут. Самое большее – двадцать.

– Вначале мне нужно найти Марино, – сказала я. – Он, наверное, в баре.

– Хочешь, я разыщу его и отправлю наверх?

– Уверена, он тебя отблагодарит, – пошутила я.

Марино нашел меня прежде, чем его отыскал Телли. Я все еще сушила волосы, когда Марино показался в дверях моего номера; по его лицу было понятно: он догадывается, почему не мог меня застать.

– Где тебя носило? – спросил он, входя.

– В Институте судебной медицины.

– Целый день?

– Нет, не весь, – ответила я.

Марино посмотрел на постель. Мы с Телли заправили кровать, но не так, как это делала горничная по утрам.

– Я иду в... – начала было я.

– С ним? – Марино повысил голос. – Черт возьми, я так и знал, что это случится. Не верил, что ты клюнешь. Господи Иисусе. Я думал, ты выше...

– Марино, это не твое дело, – устало произнесла я.

Он решительно встал в дверях подбоченившись, как суровая нянька. Это было так смешно, что я расхохоталась.

– Что с тобой происходит? – воскликнул Марино. – То ты плачешь, читая отчет о вскрытии Бентона; в следующую минуту ты уже трахаешься с каким-то плейбоем – сопливым, самовлюбленным мальчишкой! Ты не могла потерпеть даже сутки, док! Как ты могла так поступить по отношению к Бентону?

– Марино, ради Бога, сбавь тон. В этом номере было достаточно криков.

– Как ты могла? – Он посмотрел на меня с отвращением, словно на проститутку. – Ты получаешь его письмо, зовешь меня и Люси, потом сидишь здесь и плачешь. И что? Ничего этого не было? Ты ведешь себя так, словно ничего не произошло. С каким-то изнеженным панком?

– Выйди, пожалуйста, из моего номера. – С меня было довольно.

– Ну уж нет! – Он шагнул, качая указательным пальцем. – Нет уж. Я никуда отсюда не уйду. Хочешь разводить шашни с этим прилизанным мальчиком, можешь делать это при мне. Угадай почему? Потому что я не позволю, чтобы это повторилось. Кто-то из нас должен быть в здравом уме, и, похоже, это буду я.

Он ходил взад-вперед, распаляясь с каждым словом.

– Не тебе решать, что случится, а что нет. – Во мне начинала закипать злость. – Кого ты из себя строишь, Марино? Не вмешивайся в мою жизнь.

– Да, бедный Бентон. Чертовски здорово, что он мертв, а? Вот доказательство, как сильно ты его любила.

Он остановился и ткнул в меня пальцем.

– А я-то думал, ты другая! Чем ты занималась, когда не видел Бентон? Вот что я хочу знать! И все это время я жалел тебя!

– Сейчас же убирайся вон из моего номера! – Мое терпение лопнуло. – Ты, чертов ревнивый сукин сын! Да как ты смел даже намекнуть о моих отношениях с Бентоном? Что ты знаешь? Ничего, Марино. Он мертв. Мертв уже больше года. А я жива, и ты жив.

– Вот сейчас мне хочется тебя убить.

– Ты рассуждаешь как Люси, когда ей было десять.

Он гордо вышел и хлопнул дверью так сильно, что картины на стене покосились, а люстра закачалась. Я подняла трубку и позвонила портье.

– Джей Телли в вестибюле? – спросила я. – Высокий, темноволосый, молодой. В бежевом кожаном пиджаке и джинсах.

– Да, я вижу его, мадам.

Секундой позже Телли уже был у телефона.

– Здесь только что буйствовал Марино, – сказала я. – Попытайся не столкнуться с ним. Он ненормальный.

– По правде говоря, он выходит из лифта. Да, ты права. Он немного не в себе. Мне пора.

Я выскочила из номера и помчалась изо всех сил по коридору, вниз по спиральной, покрытой ковром лестнице, не замечая странных взглядов неторопливо прохаживающихся, хорошо одетых цивилизованных людей, не устраивающих потасовки в парижском "Гранд-отеле". Оказавшись в холле, тяжело дыша, я замедлила шаг и, к своему ужасу, увидела, как Марино пытается ударить Телли, в то время как два посыльных и служащий гостиницы стараются его оттащить. Дежурный за стойкой лихорадочно набирал номер – вероятно, полиции.

– Марино, не делай этого! – громко и властно приказала я, подбегая к нему. – Марино, прекрати! – Я схватила его за руку.

У Марино были остекленевшие глаза, он взмок от пота и, слава Богу, не имел при себе оружия – я боялась, что в эту минуту он захочет им воспользоваться. Я продолжала держать его руку, пока Телли что-то говорил по-французски и жестикулировал, уверяя кого-то не вызывать полицию, так как ничего особенного не произошло. Я схватила Марино за руку, словно мать, наказывающая очень плохого маленького мальчика, и провела мимо швейцаров, мимо дорогих машин на тротуар, где мы остановились.

– Ты понимаешь, что делаешь? – спросила я.

Марино вытер лицо тыльной стороной руки. Он тяжело, с присвистом дышал. Я подумала, у него может случиться сердечный приступ.

– Марино, – потрясла я его за руку, – послушай меня. То, как ты себя ведешь, непростительно. Телли перед тобой ни в чем не виноват. Я перед тобой тоже ни в чем не виновата.

– Может, я защищаю Бентона, потому что сам он не может этого сделать. – Марино казался печальным и уставшим.

– Нет. Ты бил Кэрри Гризен, Джойс. Именно их ты хотел избить, изувечить, убить, и это вполне оправданно.

Он глубоко, сокрушенно вздохнул.

– Не думай, что я не знаю о твоих проблемах, – продолжала я напряженным, тихим голосом.

Люди как тени проходили мимо нас по тротуару. Свет струился из оживленных баров и кафе, уличные столики которых были полностью заняты.

– Тебе нужно на ком-то отыграться, – продолжала я. – Вот так все и делается. Кто следующий в твоем списке? Ведь Кэрри и Джойс мертвы.

– По крайней мере вы с Люси покончили с этими ублюдками. Отстрелили им задницы. – Марино начал всхлипывать.

– Брось ты, – проговорила я.

Я взяла его за руку, и мы медленно пошли по тротуару.

– Я не имела никакого отношения к их убийству, – сказала я. – Представься мне такой случай, не колебалась бы ни секунды. Но на курок нажала Люси. – И знаешь что? Ей не стало от этого лучше. Она все еще ненавидит, еле сдерживает свои чувства, мечется и пробивает дорогу в жизни стрельбой. Ей еще предстоит пережить час расплаты. А сегодня твой день. Пусть будет так, как есть.

– Зачем тебе нужно было связываться с ним? – спросил он тихим, обиженным голосом, вытирая слезы рукавом. – Как это получилось, док? Почему именно он?

– Для меня никогда не найдется подходящей пары, ты это хочешь сказать?

Он задумался.

– И для тебя тоже нет подходящей пары. Лучше, чем Дорис, нет. Когда она развелась с тобой, тебе было тяжело, правда ведь? Всегда думала, что ни одна женщина не будет так же близка, как Дорис. Но нужно продолжать жить, Марино. Нужно жить.

– Да, и все они тоже бросили меня. Те женщины, которые не были достаточно хороши для меня.

– Они ушли от тебя, потому что они бабочки-однодневки.

Марино улыбнулся в темноте.

Глава 37

Когда мы с Телли направились к кафе "Рюнц", улицы Парижа стали оживать и наполняться людьми. Воздух был свежим и приятно холодил лицо, но я опять начала сомневаться. Жалела, что вообще приехала во Францию. Когда мы вышли на площадь Оперы, он взял меня за руку, и мне стало жаль, что я повстречалась с Джеем Телли.

Его пальцы были сильными, тонкими и теплыми; я не ожидала от себя такого резкого неприятия, вызванного подобным выражением привязанности, хотя то, что происходило в моем номере несколько часов назад, даже не раздражало. Мне стало стыдно.

– Я хочу, чтобы ты знала: для меня это серьезно, – сказал он. – Я не донжуан, Кей, и не сторонник знакомств на одну ночь. Все произошедшее для меня важно, и ты это знаешь.

– Не влюбляйся в меня, Джей. – Я бросила на него короткий взгляд.

Молчание было красноречивым свидетельством того, как мои слова подействовали на него.

– Джей, я не хочу сказать, что мне все равно.

– Тебе понравится это кафе, – произнес он. – Вот увидишь. Там все говорят только на французском, а если не знаешь французского, указываешь на строчки в меню или достаешь разговорник, и хозяйку это развлекает. Одетта очень строгая и серьезная, но добрая.

Я едва понимала его слова.

– У нас с ней мирное соглашение. Если она ведет себя хорошо, я ее постоянный клиент, а если я веду себя хорошо, она разрешает мне быть ее постоянным клиентом...

– Я хочу, чтобы ты меня выслушал, – перебила я, положив ладонь на его руку и наклонившись к Телли. – Последнее, чего мне хочется, – это кого-нибудь обидеть. И в первую очередь тебя. Но тебя я уже обидела.

– Как ты могла меня обидеть? Этот вечер был незабываемым.

– Да, – ответила я. – Но...

Он остановился прямо на тротуаре и посмотрел мне в глаза. Люди обходили нас, огни витрин неровным светом рассеивали темноту. Мое тело до сих пор помнило его прикосновения.

– Я не просил тебя влюбляться, – прошептал он.

– Об этом не просят.

Мы снова зашагали вперед.

– Я понимаю, любовь нельзя предложить, Кей, – сказал он. – Любовь – это оборотень внутри тебя. Чудовище, которого ты боишься. И я знаю почему. Оно преследовало тебя всю жизнь и причиняло боль.

– Не пытайся строить из себя психоаналитика. Не пытайся изменить меня, Джей.

Люди толкались, проходя мимо.

Подростки с крашеными волосами и многочисленными колечками в ушах и на теле, смеясь, обогнали нас. Несколько человек, остановившись, смотрели на почти полноразмерный желтый биплан, прикрепленный к торцу здания Гран-Марнье с рекламой выставки часов "Брайтлинг". Пахло подгоревшими жареными каштанами.

– Я ни с кем не встречалась с тех пор, как умер Бентон, – призналась я. – Ты первый, Джей.

– Я не хотел причинить тебе боль...

– Утром я лечу домой.

– Мне не хочется отпускать тебя.

– У меня задание, разве ты не знаешь? – сказала я.

Злость выплеснулась наружу, и когда Телли снова попытался взять меня за руку, я выдернула пальцы из его ладони.

– Или, вернее сказать, я ускользну утром домой. С чемоданом незаконных улик, которые ко всему прочему представляют собой биологическую угрозу. Как послушная участница данного действа, я буду следовать приказам и по возможности получу образцы ДНК. Сравню их с ДНК неопознанного тела. В конце концов определю, что покойный и убийца являются братьями. Тем временем полиции, возможно, посчастливится найти бродящего по улицам Оборотня и он все расскажет про картель Шандонне. А перед тем как это случится, он, может, убьет еще двух-трех женщин.

– Прошу тебя, не обижайся, – произнес Джей.

– Не обижаться? Разве мне не на что обижаться?

Мы свернули с бульвара Итальянцев на рю Фавар.

– Не обижаться, когда меня послали сюда решать проблемы и я оказалась пешкой в какой-то игре, о которой ничего не знаю?

– Мне жаль, что ты смотришь на это с такой точки зрения, – проговорил Телли.

– Мы плохо действуем друг на друга, – предупредила я.

Кафе "Рюнц" оказалось маленьким и тихим, на столах лежали клетчатые скатерти, стояла зеленоватая стеклянная посуда. Горели красные лампы, люстра тоже была красной. Когда мы вошли, Одетта готовила за стойкой напитки. Увидев Телли, она всплеснула руками и принялась что-то выговаривать ему.

– Она ругает меня, так как я не появлялся два месяца и не позвонил, прежде чем прийти, – перевел он.

Пытаясь загладить вину, Телли перегнулся через стойку и поцеловал хозяйку в обе щеки. Несмотря на то что кафе было заполнено, благодаря обаянию Телли она умудрилась усадить нас за столик в углу, обычно не пустовавший.

Он привык получать то, чего хотел. Он выбрал красное бургундское, утверждая, будто я якобы заявила, что люблю это вино хотя я не помнила, когда это говорила и говорила ли вообще. К этому времени я уже не была уверена, что именно он знал обо мне заранее, а что я рассказала сама.

– Посмотрим, – произнес он, взяв меню. – Настоятельно рекомендую эльзасское фирменное блюдо. Но с чего начнем? Салат с грюйером – тертый грюйер, который выглядит как паста на латуке и помидорах. Хотя он слишком сытный.

– Тогда, наверное, мне только салат, – сказала я, не чувствуя аппетита.

Телли вынул из кармана пиджака маленькую сигару и щипцы.

– Помогает сократить количество сигарет, – объяснил он. – Хочешь попробовать?

– Во Франции слишком много курят. Мне пора опять бросить курить, – ответила я.

– Это очень хорошие сигары. – Он откусил кончик у одной. – Пропитанные сахаром. Эта с ванилью, но у меня есть с корицей и запахом самбука. – Он чиркнул спичкой. – Но больше всего мне нравятся коричные. – Он затянулся. – Тебе стоит попробовать.

Он протянул мне пачку.

– Нет, спасибо, – отказалась я.

– Я заказываю их оптом из Майами, – продолжал Телли, выставив сигару и отклонив голову назад, чтобы выдуть дым к потолку. – "Кохимар". Не путать с "Куаба" – замечательными сигарами, но контрабандными, если они с Кубы, а не из Доминиканской Республики. Контрабандными в США, во всяком случае. Я это знаю доподлинно, потому что служу в отделе по контролю за торговлей алкогольными напитками, табачными изделиями и оружием. Да-с, я кое-что понимаю в алкоголе, табаке и оружии.

Он уже закончил первый бокал вина. И снова наполнил его бургундским и долил мой.

– Если я вернусь в Штаты, мы увидимся? Просто ради интереса: что случится, если меня переведут... ну, скажем, обратно в Вашингтон?

– Я не хотела делать этого с тобой, – сказала я.

На глаза Телли навернулись слезы, и он быстро отвел взгляд.

– Это я во всем виновата, – мягко произнесла я.

– Виновата? – повторил он. – Виновата? Не знал, что нужно говорить о чьей-то вине, как будто мы совершили ошибку.

Он наклонился над столом и самодовольно улыбнулся, словно был детективом, поймавшим меня на крючок.

– Виновата. Гм-м-м, – задумчиво произнес он, выпуская дым.

– Джей, ты молод, – сказала я. – Когда-нибудь ты поймешь, что...

– Возраст здесь ни при чем, – оборвал он меня таким тоном, что на нас покосились из-за соседних столиков.

– Кроме того, ты живешь во Франции.

– Есть места похуже.

– Можешь сколько угодно жонглировать словами, Джей, – сказала я. – Но действительность всегда берет верх.

– Ты жалеешь, не так ли? – Он откинулся на спинку стула. – Я так много о тебе знаю и все равно совершаю глупости, подобные этой.

– Я никогда не говорила, что это было глупо.

– Ты отталкиваешь меня, так как не готова.

Я тоже почувствовала обиду.

– Ты никак не можешь знать, готова я или не готова. – Подошедший официант принял у нас заказ и неслышно удалился. – Ты потратил слишком много времени, чтобы разобраться во мне, но не разобрался в себе.

– Хорошо. Не волнуйся. Я больше никогда не буду угадывать твои мысли и чувства.

– Ага. Капризничаешь, – сказала я. – Наконец-то ты начинаешь себя вести в соответствии с возрастом.

Его глаза сверкнули. Я отхлебнула вина. Телли допил очередной бокал.

– Я тоже заслуживаю уважения, – отозвался он. – Я не ребенок. Как назвать то, что сегодня случилось, Кей? Общественная работа? Благотворительность? Сексуальное образование? Проявление родительских чувств?

– Наверное, не стоит говорить об этом здесь, – предложила я.

– А может, ты меня просто использовала?

– Я слишком стара для тебя. И говори, пожалуйста, потише.

– Это моя мать старая. И тетка тоже. А еще глухая вдова, которая живет по соседству.

Я поняла, что не имею представления, где живет Телли. Даже не знаю его домашнего телефонного номера.

– Старость – это манера поведения, когда ты становишься высокомерной, снисходительной и трусливой, – закончил он, приветственно поднимая бокал.

– Трусливой? Меня называли по-разному, но трусливой – никогда.

– Ты эмоциональная трусиха. – Он выпил вино, словно пытался потушить пожар внутри. – Именно поэтому ты жила с ним. Он был надежным человеком. Не имеет значения, что ты говоришь о своей любви к нему. Главное, за него можно было спрятаться.

– Не рассуждай о том, чего не знаешь, – предупредила я, начиная нервничать.

– Потому что ты боишься. Боялась с тех пор, как умер твой отец, с тех самых пор, когда почувствовала, что отличаешься от других, поскольку ты действительно другая, но за это надо платить. Мы платим, потому что мы особенные. Мы одиноки и редко догадываемся, что причина этого заключается в нашем отличии от остальных. Мы считаем, дело в нас самих.

Я положила салфетку на стол и отодвинула стул.

– Это обычная проблема со всеми козлами, которые владеют информацией, – сказала я тихим, спокойным голосом. – Вы присваиваете себе тайны, трагедии и радости людей, словно они ваши. По крайней мере я живу собственной жизнью и не подглядываю исподтишка за незнакомыми людьми. По крайней мере я не шпионю.

– Я тоже не шпионю, – отозвался он. – Мне поручили узнать о тебе как можно больше.

– Ты прекрасно справился со своей работой, – уязвленно заметила я. – Особенно этим вечером.

– Не уходи, пожалуйста, – тихо произнес он, протягивая ко мне руку.

Я отшатнулась от него и вышла из кафе под удивленные взгляды присутствующих. Кто-то засмеялся и сделал замечание, которое не нуждалось в переводе. Было очевидно, что этот красивый молодой человек и дама постарше устроили любовную ссору. А может, он ее альфонс.

Было почти половина десятого, и я решительно направилась к гостинице, в то время как парижане, похоже, только-только выходили на улицы. Женщина-полицейский в белых перчатках засвистела, пропуская машины, и мне вместе с толпой пешеходов пришлось ждать, пока можно будет перейти бульвар Капуцинов. Воздух был наполнен оживленными голосами и холодным светом луны. От аромата жареных пирожков и каштанов на маленьких грилях кружилась голова. Я совсем упала духом и торопилась, как беглец, спешащий от погони, и все же медлила, поворачивая за угол, так как хотела быть пойманной. Но Телли не побежал за мной. Когда, разгоряченная и расстроенная, я подошла к гостинице, сама мысль, что сейчас я вернусь в номер или увижу Марино, была невыносимой.

Я остановила такси, потому что мне оставалось сделать еще кое-что. Я решила сделать это одна, ночью, поскольку была в отчаянии и не хотела думать о последствиях.

– Да? – сказал водитель, поворачиваясь ко мне. – Чего желает мадам?

Я попыталась собраться.

– Вы говорите по-английски? – спросила я.

– Да.

– Вы знаете город? Могли бы пояснить, что мы видим?

– Видим? Вы хотите сказать, что мы видим сейчас?

– Нет, что увидим по дороге, – сказала я.

– Разве я похож на экскурсовода? – Кажется, я его развеселила. – Я не экскурсовод, но я здесь живу. Куда поедем?

– Вы знаете, где находится морг? Это на набережной Сены, рядом с Лионским вокзалом.

– Вам нужно туда? – Он опять повернулся ко мне и нахмурился. Мы ждали, пока откроется брешь в сплошном потоке машин.

– Да, мне нужно туда. Но вначале мы заедем на остров Сен-Луи, – произнесла я, ища Телли, хотя надежда увидеть его почти умерла.

– Что? – Водитель засмеялся и посмотрел на меня так, будто я сошла с сума. – Хотите попасть в морг и на остров Сен-Луи? Какая между ними связь? Умер кто-то из богачей?

Мне это начинало надоедать.

– Поехали, – попросила я.

– Ладно-ладно. Как хотите.

Колеса застучали по булыжной мостовой, уличные фонари на набережной Сены отражались в воде мириадами серебристых рыбок. Я протерла окно со своей стороны и приоткрыла его, когда мы миновали мост Луи-Филиппа и въехали на остров. Я сразу узнала дома семнадцатого века, в которых когда-то обитало дворянство. Я уже была здесь с Бентоном.

Мы ходили по узким, вымощенным камнем улицам и разглядывали мемориальные таблички, на которых говорилось, кто жил в этих стенах. Мы останавливались в уличных кафе, а по дороге купили мороженое в "Бертильоне". Я попросила водителя обогнуть остров.

Он был плотно застроен великолепными каменными домами с железными коваными балконами. На всем лежал отпечаток времени. В окнах горел свет, то там то здесь взгляду открывались деревянные балки, книжные шкафы и прекрасные картины, но я не увидела ни одного человека. Казалось, жившая здесь элита была невидима взору простых смертных.

– Вы слышали о семье Шандонне? – спросила я водителя.

– Конечно, – ответил он. – Хотите посмотреть, где они живут?

– Да, пожалуйста, – сказала я, хотя предчувствовала самое плохое.

Он выехал на набережную д'Орлеан, мимо здания с задернутыми шторами, на втором этаже которого умер Помпиду, и на Ки де Бетюн, на северную оконечность острова. Покопавшись в сумке, я вынула бутылочку с болеутоляющими таблетками.

Такси остановилось. Я почувствовала, что водитель не желает подъезжать к дому Шандонне поближе.

– Поверните здесь за угол, – показал он, – и выйдите на Ки д'Анжу. Увидите резные двери с изображением серны. Это герб Шандонне. Даже водосточные трубы у них сделаны в виде серны. На это стоит посмотреть. Этот дом нельзя не заметить. Но держитесь подальше от моста на правом берегу, – предупредил водитель. – Под ним обитают бездомные и гомосексуалисты. Там опасно.

Семья Шандонне уже несколько сот лет жила в центре города в четырехэтажном каменном доме с несколькими мансардами, дымовыми трубами и круглыми слуховыми оконцами на чердаке. Передние двери из темного дерева были богато украшены резными изображениями серны, изваяния этих быстроногих животных служили основой для позолоченных водосточных труб.

От страха у меня зашевелились волосы. Я вжалась в тень и, широко раскрыв глаза, смотрела на противоположную сторону улицы, на логово, породившее чудовище, которое называло себя Оборотнем. В окнах сверкали люстры, стояли шкафы, забитые сотнями книг. Я вздрогнула, когда в окне неожиданно появилась женщина. Она была чудовищно толстой. На ней был темно-красный халат из дорогого материала с длинными рукавами. Я стояла, не в силах пошевелиться.

Лицо женщины выражало нетерпение, губы двигались, словно она с кем-то говорила, и почти тут же появилась служанка с серебряным подносом и рюмкой ликера. Мадам Шандонне, если это была она, отхлебнула напиток, зажгла сигарету серебристой зажигалкой и отошла от окна.

Я быстро направилась к северной оконечности острова, находившейся неподалеку, и из небольшого сквера едва смогла разобрать силуэт морга. Он располагался всего в нескольких милях вверх по реке. Окинула взглядом Сену и вообразила, что убийца, сын этой тучной женщины, которую я только что видела, годами купался здесь обнаженным, и лунный свет сиял на его длинных светлых волосах.

Представила, как он по ночам тайком выходит из своего благородного дома и погружается в воду, которая, он надеялся, исцелит его. Сколько лет он купался в этой ледяной грязной воде? Я спросила себя, не выходил ли он на правый берег, не наблюдал ли за живущими там людьми – такими же изгоями, как он сам. Может быть, даже общался с ними.

К воде вели ступеньки лестницы, а река поднялась так высоко, что лизала булыжник мостовой мутными волнами, пахшими канализацией. Сена переполнилась непрекращающимися дождями, течение было сильным, иногда проплывали утки, хотя уткам не положено плавать в темноте. Железные газовые фонари отбрасывали на воду золотистые отблески.

Я отвинтила крышку бутылочки с лекарством и высыпала таблетки. Осторожно спустилась по скользким ступенькам к воде. У ног плескалась вода, пока я промывала пластиковую бутылочку и наполняла ее холодной водой. Я завинтила крышку и вернулась к такси, несколько раз оглянувшись на дом Шандонне, чуть ли не всерьез ожидая, что за мной вдруг кинутся представители преступного картеля.

– Отвезите меня в морг, – попросила я водителя.

Было темно, на проезжавших мимо автомобилях вспыхивали отсветы рекламы.

– Остановитесь у заднего подъезда, – произнесла я.

Водитель свернул с Ки де ла Рапе на небольшую стоянку за домами, где днем были припаркованы фургоны, а на скамейке сидела печальная парочка. Я вышла из машины.

– Ждите меня здесь, – сказала я шоферу. – Я немного прогуляюсь вокруг.

Он выглядел изнуренным, а когда я присмотрелась, то заметила его морщины и отсутствие нескольких зубов. Он казался беспокойным и прятал глаза, словно хотел умчаться сию минуту.

– Все нормально, – заверила я, доставая из сумочки записную книжку.

– Вы журналистка, – проговорил он с облегчением. – Вы пишете статью?

– Да, статью.

Водитель усмехнулся и высунул голову в открытое окошко.

– Вы заставили меня поволноваться, мадам. Я чуть не принял вас за вурдалака.

– Подождите меня немного, – попросила я.

Я прошлась вокруг, ощущая сырой холод древних камней и ветерок с реки. Двигалась, стараясь спрятаться в глубокой тени и примечая любую деталь, как будто сама стала оборотнем. Это место произвело бы на него неизгладимое впечатление. Зал бесславия, в котором были выставлены призы за убийства и который напоминал бы Оборотню о его неприкосновенности. Он делал все, что хотел, везде, где хотел, и мог оставить любые улики – все равно его бы никто не тронул.

Он, вероятно, сумел бы дойти пешком до морга за двадцать или тридцать минут. Я вообразила, как он сидит в скверике, глядя на старое кирпичное здание и представляя себе, что творится внутри и как доктор Стван справляется с навалившейся на нее работой. Возможно, его волновал запах смерти.

Легкий ветерок пошевелил акации и коснулся моей кожи. Я вспомнила, что говорила доктор Стван о человеке, который подходил к ее дверям. Этот человек приходил, чтобы ее убить, но не смог. На следующий день он вернулся на то же самое место и оставил ей записку.

"Не будет полиции..."

Возможно, мы сами усложняли его поведение и образ действий.

"Не будет и проблем... Оборотень".

Возможно, им руководила яростная, убийственная похоть, которую он был не в состоянии контролировать. Как только кто-то будил спящее в нем чудовище, спасения от него не было. Наверняка, находись он до сих пор во Франции, доктор Стван была бы мертва. Вероятно, после побега в Ричмонд Оборотень некоторое время мог себя контролировать. Возможно, так и было на протяжении трех дней. А может, он, фантазируя все это время, наблюдал за Ким Люонг, борясь с дьявольским желанием.

Я поспешила вернуться к такси, окна которого настолько запотели, что я ничего не видела внутри, перед тем как открыть заднюю дверцу. Внутри вовсю работала печка. Водитель дремал. Он испуганно распрямился и выругался.

Глава 38

"Конкорд" вылетел из аэропорта Шарль де Голль в одиннадцать часов восточного поясного времени и приземлился в Нью-Йорке в восемь сорок пять, фактически опередив время. В середине дня, ужасно уставшая, я вошла в свой дом.

Внутренние часы организма были напрочь сбиты, эмоции отказывались повиноваться. Погода портилась: снова обещали дождь со снегом и гололед, а меня ждала масса дел. Марино поехал домой. В конце концов, у него был любимый пикап.

Продовольственный магазин "Укроп" был переполнен: каждый раз, когда обещали дождь со снегом, ричмондцы теряли голову. Они рисовали в своем воображении голодную смерть и гибель от жажды – к тому времени как я подошла к хлебной секции, там не осталось ни одного батона. В мясном отделе не было ни индеек, ни ветчины. Я купила все продукты, какие могла, так как надеялась, что Люси поживет у меня некоторое время.

Когда я направилась домой, шел уже седьмой час, и у меня оставалось мало сил, чтобы возиться с гаражом. Поэтому я припарковалась у переднего крыльца. Тонкие белые облака, затянувшие луну, несколько минут выглядели в точности как череп, потом поплыли дальше и стали бесформенной массой. Ветер дул все сильнее, заставляя деревья трепетать и перешептываться между собой. У меня ныло все тело, я чувствовала слабость, словно заболевала, и беспокоилась все больше, поскольку Люси не звонила и не возвращалась домой.