Кей Скарпетта (№10) - Черная метка

– Как дела? – спросила она.

– Трудно сказать, – ответила я.

Если ответ и показался ей странным, она не подала виду.

– Пожалуйста, идите за мной. Мы поговорим, пока я буду приводить себя в порядок. Потом выпьем кофе.

Она провела меня в небольшую раздевалку и кинула халат в корзину для белья. Мы обе вымыли руки дезинфицирующим мылом, а она, кроме того, помыла им лицо и вытерлась жестким синим полотенцем.

– Доктор Стван, – начала я, – очевидно, что я приехала не для дружеской беседы или ради интереса к вашей системе судебно-медицинской экспертизы. Мы с вами обе понимаем это.

– Разумеется, – ответила она, встретив мой взгляд. – Я не слишком подхожу для светских визитов. – Она слегка улыбнулась. – Да, мы виделись в Женеве, доктор Скарпетта, но не общались. Действительно досадно, тем более там было мало женщин.

Она говорила, пока мы шли по коридору.

– Когда вы позвонили, я знала, о чем пойдет речь, потому что это я попросила вызвать вас сюда, – добавила она.

– Вы заставляете меня волноваться, – произнесла я. – А мне в последнее время приходится нервничать достаточно часто.

– У нас одна цель. Если бы вы были на моем месте, я бы приехала к вам, понимаете? Я бы стала убеждать вас, что это необходимо прекратить и нельзя допустить продолжения подобного. Мы не можем позволить, чтобы умирали женщины. Сегодня в Америке, в Ричмонде. Этот Оборотень – чудовище.

Мы вошли в ее кабинет, где не было окон и всюду лежали груды папок, журналов и рассыпанные стопки листков с заметками. Она подняла трубку и, набрав внутренний номер, попросила кого-то принести кофе.

– Прошу вас, устраивайтесь поудобнее, если найдете место. Я бы с удовольствием убрала бумаги, но мне некуда их сложить.

Я придвинула стул поближе.

– В Женеве я чувствовала себя не в своей тарелке, – сказала она, закрывая дверь. – Причиной отчасти является здешняя французская система. Здесь судебно-медицинские эксперты абсолютно изолированы; это не изменилось, пока я работаю, скорее всего так и не изменится. Нам не разрешают делиться сведениями, и это не всегда плохо, потому что мне нравится работать одной.

Она закурила.

– Я составляю список повреждений, а полиция при необходимости рассказывает о случившемся. Если преступление требует особого отношения, я сама разговариваю с магистратом и, возможно, получаю то, в чем нуждаюсь, а нередко не получаю. Иногда, когда я поднимаю этот вопрос, мне не дают возможности проводить лабораторные исследования; понимаете, о чем я говорю?

– Значит, в каком-то смысле, – поняла я, – ваша работа заключается лишь в том, чтобы установить причину смерти.

Она кивнула.

– В каждом случае судья поручает мне определить причину смерти, и это все.

– Вы не занимаетесь расследованием?

– Не так, как у вас. И не так, как мне этого хотелось бы, – ответила она, выпуская дым. – Видите ли, проблема правосудия во Франции в том, что магистрат является независимым органом. Я никому не подотчетна – только назначившему меня судье. И только министр юстиции имеет право отозвать дело и передать его другому магистрату. Иначе говоря, если возникает проблема, у меня нет полномочий ее решить. Судья делает с моими отчетами все, что считает нужным. Если я говорю, это убийство, а он не согласен со мной, будет так, как он решил. И это не моя проблема. Это закон.

– Он может изменить отчет? – Меня возмутила сама мысль об этом.

– Именно так. Я одна против всех. Полагаю, вы тоже.

Мне не хотелось даже думать, насколько я одинока.

– Я убеждена, что у нас возникнут большие неприятности – особенно у вас, – если кто-то узнает о нашем разговоре, – сказала я.

Она жестом остановила меня. Дверь открылась, в комнату вошла та же молодая женщина, которая ранее сопровождала меня; она несла поднос с кофе, сливками и сахаром. Доктор Стван поблагодарила ее и сказала что-то по-французски, я не разобрала что. Женщина кивнула и тихо вышла, закрыв за собой дверь.

– Я попросила ее принимать все звонки, – пояснила доктор Стван. – Должна сразу вам сообщить, что я очень уважаю магистрат, который назначил меня на это дело. Но на них оказывают давление, если вы понимаете, о чем я говорю. Давят даже на министра юстиции. Не знаю, откуда оно исходит, но по этим делам не проводилось ни одного лабораторного исследования, и поэтому прислали вас.

– Прислали? Я думала, что приехала по вашей просьбе.

– С чем вы пьете кофе? – спросила доктор Стван.

– Кто сказал, что меня прислали?

– Конечно, вас послали выведать все мои секреты, и я с удовольствием поделюсь ими. Сахар, сливки?

– Черный.

– Когда в Ричмонде убили женщину, мне пообещали, что вас направят сюда, если я соглашусь поговорить с вами.

– Иначе говоря, вы не просили, чтобы я приехала?

– Я бы никогда об этом не попросила, потому что я и представить не могла, что мою просьбу выполнят.

Я подумала о частном самолете, потом "конкорде" и обо всем остальном.

– Можно сигарету? – попросила я.

– Извините, не предложила. Не знала, что вы курите.

– Я не курю. Это исключение. Исключение, которое длится около года. Вам известно, кто меня послал, доктор Стван?

Я подумала о сенаторе Лорде.

– У меня больше нет сил работать с жертвами Оборотня. Уже восемь женщин, – произнесла она, глядя вдаль. В ее застывшем взгляде читалась боль.

– Что я могу сделать для вас, доктор Стван?

– У нас нет доказательств того, что убитые были изнасилованы, – сказала она, – или имели анальные повреждения. Я взяла мазки со следов укусов: очень странные следы с отсутствующими молярами, неправильным прикусом и мелкими зубами. Я собрала волосы и все, что можно. Но вернемся к первому случаю с очень странными последствиями. Как можно было ожидать, судья отдал распоряжение предоставить все улики в лабораторию. Шли недели, месяцы, но результаты исследований так и не поступили. После этого я поняла, что к чему. Во всех последующих случаях, которые приписывались Оборотню, я уже не просила исследовать улики в лаборатории.

Она немного помолчала, думая о чем-то.

Затем продолжила:

– Он странный, этот Оборотень. Кусает ладони, ступни. Должно быть, для него это что-то значит. Никогда не встречала ничего подобного. А сейчас вы должны бороться с ним так, как это делала я.

Она остановилась, как будто ей было неловко произнести следующие слова.

– Пожалуйста, будьте осторожны, доктор Скарпетта. Он придет за вами, как пришел за мной. Видите ли, я та жертва, которая осталась в живых.

Я была потрясена так, что не могла произнести ни слова.

– Мой муж шеф-повар в ресторане "Ле Дом". Он почти не бывает дома по вечерам, но Богу было угодно, чтобы несколько недель назад он заболел именно в тот день, когда эта тварь подошла к моим дверям. Шел дождь. Оборотень сказал, что попал в аварию и ему нужно позвонить в полицию. Естественно, первым желанием было помочь. Я хотела убедиться, что он не ранен. Я очень беспокоилась о нем. Это было мое слабое место, – продолжала она. – Думаю, у врачей комплекс спасителя. Мы можем браться за проблемы независимо от их сложности – на это он и рассчитывал, втягивая меня в свою игру. В нем не было абсолютно ничего подозрительного, поэтому он знал, что я впущу его. Я так и сделала. Но Поль, услышав голоса, поинтересовался, кто пришел. Оборотень убежал. Я не успела его разглядеть. Света на крыльце не было, потому что он выкрутил лампочку. Я обнаружила это позже.

– Вы вызвали полицию?

– Только детектива, которому доверяю.

– Почему?

– Нужно быть осторожной.

– Откуда вы знаете, что это был убийца?

Она отхлебнула кофе. Он уже остыл, и она долила в чашки горячего.

– Я чувствовала это. Я помню запах мокрого зверя, но сейчас мне кажется, я могла это придумать. Я ощущала зло и вожделение в его глазах. А он старался спрятать свое лицо, я видела только блеск глаз в падающем свете открытой двери.

– Запах мокрого зверя? – спросила я.

– Не такой, как у человеческого тела. Запах грязи, как у собаки, которую нужно помыть. Вот все, что я помню. Но это случилось так быстро – я не совсем уверена в произошедшем. На следующий день я получила от него записку. Она здесь. Сейчас покажу ее вам.

Она поднялась, отомкнула ящик металлического шкафа, в котором документы лежали настолько плотно, что она с трудом вытянула один из них. Он не был подписан, а внутри в прозрачном целлофановом пакете для улик лежал оборванный лист бумаги с коричневыми пятнами крови.

"Pas la police. Ca va, сa va. Pas de probleme, tout va bien. Le Loup-Garou", – прочитала она. – Это означает: "Не нужно полиции. Все нормально. Все в порядке. Не будет проблем. Все будет хорошо. Оборотень".

Я уставилась на знакомые прописные буквы. Они были написаны механическим, почти детским, почерком.

– Бумага похожа на рваный пакет из магазина, – сказала она. – Я не могу доказать, что это от него, но кто, кроме него, мог послать эту записку? Не знаю, чья это кровь, потому что не могу сделать анализы; о записке знает только мой муж.

– Почему именно вы? – спросила я. – Почему он пришел за вами?

– Могу лишь предположить: он видел меня на месте преступления. Поэтому я уверена, он следит за нами. Когда Оборотень убивает, он где-то рядом в темноте, наблюдает, чем мы занимаемся. Он очень умен и сообразителен. Не сомневаюсь, он точно знает, что происходит, когда его жертвы попадают ко мне.

Я посмотрела записку на свет, выискивая возможные невидимые следы, оставленные какой-нибудь поверхностью, на которой писалось послание. Но ничего не нашла.

– Когда я прочла записку, для меня стало очевидно, что в нашей системе царит коррупция, хотя я не сомневалась в этом и раньше, – говорила доктор Стван. – Оборотень знал: если я покажу записку в полиции, сдам ее в лабораторию, это ни к чему не приведет. Этой запиской он предупреждал меня не предпринимать никаких шагов. И пусть это звучит очень странно, но я думаю, он мне также сообщал, что больше не будет пытаться убить меня.

– Я бы не стала делать таких поспешных выводов.

– Как будто ему нужен друг. Одинокий зверь всегда нуждается в друге. Полагаю, в своих фантазиях он думает обо мне, так как я видела его и осталась жива. Но кто может знать, что делается в голове такого человека?

Она встала и открыла ящик в другом канцелярском шкафу. Вынула обыкновенную коробку из-под обуви, развязала тесьму и сняла крышку. Внутри лежали восемь маленьких вентилируемых картонных коробочек и столько же небольших плотных коричневых конвертов, на каждом из которых стоял номер и дата.

– К сожалению, не удалось сделать слепок следа от укуса, – посетовала она. – Для этого мне следовало бы вызвать стоматолога, чего мне никогда бы не разрешили. Но я взяла мазок – может, он поможет. А может, нет.

– В случае с убийством Ким Люонг он пытался уничтожить следы укусов, – сообщила я. – Мы не можем сделать слепок. Даже фотографии не помогут.

– Не удивляюсь. Он понимает, что сейчас его никто не защитит. Он, как говорится, играет на чужом поле. А я уверена, будет несложно установить Оборотня по расположению зубов. У него очень необычные острые и редкие зубы. Как у зверя.

У меня появились странные ощущения.

– Я собрала образцы волос со всех тел, – говорила она. – Напоминают шерсть кошки. Похоже, он разводит ангорских кошек или что-нибудь в этом роде.

Я подалась вперед.

– Кошачьи? – спросила я. – Вы их сохранили?

Из ящика стола она достала пинцет, отклеила скотч с клапана конверта и вынула из него несколько волосков. Они были такие мягкие, что колыхались, когда она опустила их на лист бумаги.

– Все одинаковые, видите? Девять-десять сантиметров длиной, светлые. Очень тонкие, по-детски тонкие.

– Доктор Стван, это не кошачья шерсть. Это волосы человека. Их нашли на одежде неопознанного мужчины, обнаруженного в грузовом контейнере. Они были и на теле Ким Люонг.

Ее глаза удивленно расширились.

– Когда вы предоставляли улики в первом случае, то включили в них эти волосы? – спросила я.

– Да.

– И из лаборатории не поступило ни одного отчета?

– Насколько я знаю, там даже не анализировали то, что я отправила.

– Держу пари, они провели исследования, – заметила я. – Готова спорить, им точно известно, что это волосы взрослого человека. И они прекрасно знают, что означают следы укусов, и возможно, даже взяли пробу на ДНК.

– В таком случае мы тоже должны получить образец ДНК из тех мазков, что я дала вам, – произнесла она, все больше волнуясь.

Для меня это было безразлично. Все остальное больше не имело значения.

– Конечно, по волосам многого не узнаешь, – сбивчиво заговорила она, переходя на другую тему. – Тонкие, непигментированные. Они просто будут похожи друг на друга, не так ли?..

Я не слушала. Думала о Каспаре Хаузере. Он провел первые шестнадцать лет в темнице, потому что принц Карл Баденский не хотел иметь конкурентов, претендующих на трон.

– ...полагаю, без волосяных луковиц проба на ДНК невозможна... – продолжала доктор Стван.

В шестнадцать лет его нашли у ворот с приколотой запиской. Он был бледен, как пещерная рыба, безмолвен, как животное. Блаженный. Он даже не мог самостоятельно написать своего имени.

– Печатные буквы начинающего писать, – вслух подумала я. – Кто-то огражденный от мира, никогда не показывающийся другим, не посещающий школу, но получающий образование дома.

Доктор Стван замолчала.

– Только семья может защитить его с самого рождения. Только очень влиятельная семья может обойти закон, позволяя такому уроду продолжать безнаказанно убивать. Она покрывает его, не желая привлекать к себе внимание.

Доктор Стван слушала затаив дыхание, словно каждое сказанное мной слово задевало ее и вызывало все большую тревогу.

– Семья Шандонне знает точно, что означают эти волосы и неправильно расположенные зубы, – сказала я. – И Оборотень знает. Конечно, знает и наверняка считает, что и вы располагаете информацией, даже если вам ничего не сообщают из лаборатории, доктор Стван. Думаю, он пришел к вам домой, поскольку вы увидели его отображение в том, что он делает с телами. Видели его позор, или он просто полагает, что видели.

– Позор?..

– Не думаю, что целью записки было заверить вас в том, будто это не повторится еще раз, – продолжала я, не обращая внимания на вопрос. – Полагаю, он издевался, подразумевая, что может делать все, обладая суверенитетом неприкосновенности. И он вернется опять, и тогда у него все получится.

– Но он вроде бы уехал к вам, – произнесла в ответ доктор Стван.

– Очевидно, что-то изменило его планы.

– А позор, о котором, по его мнению, я узнала? Я же не успела разглядеть его в темноте.

– Нам достаточно того, что он делает со своими жертвами. Волосы не с головы, – сказала я. – Они с его тела.

Глава 36

В жизни я встречалась только с одним случаем гипертрихоза, когда стажировалась в Майами и работала в педиатрическом отделении. Мексиканка родила девочку, а через два дня младенец покрылся мягким светло-серым пушком длиной почти в два дюйма; толстые пучки торчали из ноздрей и ушей. У нее была фотофобия: глаза слишком чувствительны к свету.

У многих людей, страдающих гипертрихозом, наблюдается избыточный рост волос на всем теле за исключением слизистых оболочек, ладоней и ступней, а в исключительных случаях, если их не сбривать, волосы на лице и брови могут достигать такой длины, что начинают завиваться и лезть в глаза. Другими симптомами могут быть аномальное формирование зубов, неразвитые гениталии, избыточное количество пальцев на руках и ногах, а также асимметричное лицо.

В древние времена некоторых подобных несчастных показывали в бродячих балаганах или продавали в королевские дворцы как шутов. Других считали оборотнями.

– Мокрые грязные волосы. Как у мокрого грязного животного, – предположила доктор Стван. – Интересно, неужели я увидела только его глаза, так как лицо было покрыто волосами и не отсвечивало? Вероятно, он держал руки в карманах, потому что на них тоже длинная шерсть?

– Разумеется, он не может появляться в обществе, – ответила я. – До тех пор пока не стемнеет. Стыд за свою внешность, светобоязнь, а теперь и убийства. В любом случае он должен ограничивать свою деятельность темным временем суток.

– Мне кажется, он мог бы бриться, – задумчиво заметила доктор Стван. – По крайней мере брить видимые участки тела: лицо, лоб, шею, руки.

– Некоторые волосы, обнаруженные нами, сбриты, – сказала я. – Если он был на судне, ему приходилось что-то предпринимать.

– Он, должно быть, раздевается, хотя бы частично, когда убивает, – подсказала она. – Ведь Оборотень оставляет волосы на месте преступлений.

Мне было интересно, насколько развиты его гениталии и имеет ли это отношение к тому факту, что он раздевает свои жертвы только до пояса. Возможно, вид половых органов взрослых женщин напоминает ему о своей несостоятельности как мужчины. Я могла лишь представить его унижение и ярость. Родители, как правило, склонны избегать младенца с врожденным гипертрихозом, особенно если это семья влиятельных Шандонне, живущая на элитном острове Сен-Луи.

Я представила этого мучимого стыдом ребенка, напоминающего обезьяну, живущего во мраке семейного средневекового дома и выходящего на улицу только ночью. Преступный картель или нет, состоятельная семья с уважаемым именем, вероятно, не хотела, чтобы мир узнал об их сыне.

– Всегда есть надежда на то, что во Франции ведется регистрация, которая даст возможность узнать, рождались ли дети с таким диагнозом, – сказала я. – Это не сложно проследить, поскольку гипертрихоз довольно редкое явление. Один на миллиард или около того.

– Никаких записей не будет, – сухо констатировала Стван.

Я ей поверила. Семья наверняка позаботилась об этом. Ближе к полудню я покинула доктора Стван со страхом в сердце и добытыми уликами в чемоданчике. Я вышла через черный ход, где в ожидании очередной печальной поездки стояли фургоны со шторками. Мужчина и женщина в темной траурной одежде ждали на черной скамейке напротив старой кирпичной стены. Он, уставившись в землю, держал в руке шляпу. Она подняла осунувшееся от горя лицо и посмотрела на меня.

Я быстро шагала по булыжной мостовой вдоль Сены, когда передо мной возникли ужасные образы. Я представила страшное лицо Оборотня, высвечивающееся из темноты, когда жертва открывала перед ним двери, как он крадучись бродит, словно ночной зверь, выжидая удобный момент, чтобы накинуться и искусать. Он мстит всем за свою жизнь, демонстрируя жертвам свою внешность. В их ужасе он чувствует власть.

Я остановилась и осмотрелась. Автомобили быстро двигались непрерывным потоком. Я почувствовала беспомощность, когда из-под колес рычащих машин мне в лицо полетел песок, я не имела понятия, как поймать такси. На трассе невозможно было остановиться. На прилегающих улицах, по которым я шла, машин почти не было, поэтому и там у меня не осталось надежды поймать такси.

Я запаниковала. Побежала назад вверх по каменным ступенькам в парк и села на скамейку, переводя дыхание, а запах смерти продолжал сочиться сквозь цветы и деревья. Я закрыла глаза и повернулась лицом к зимнему солнцу, ожидая, пока сердце не начнет биться спокойнее, а по телу под одеждой стекали капли холодного пота. Руки и ноги онемели, коленями я сжимала свой алюминиевый чемоданчик.

– Судя по вашему виду, вам нужна помощь, – неожиданно прозвучал надо мной голос Джея Телли.

Я испуганно подскочила.

– Простите, – мягко сказал он, садясь рядом. – Не хотел вас напугать.

– Что вы здесь делаете? – спросила я, а в это время в голове бешено путались мысли.

– Разве я не говорил, что мы будем присматривать за вами?

Он расстегнул кашемировое пальто табачного цвета и вынул из внутреннего кармана пачку сигарет. Прикурил свою и дал прикурить мне.

– Вы также говорили, что для вас слишком опасно здесь появляться, – обвинила я. – Поэтому я иду, делаю свою грязную работу, и вдруг появляетесь вы в этом дурацком сквере прямо перед входными дверями Института судебной медицины.

Я сердито выдохнула сигаретный дым и встала. Схватила чемоданчик.

– В какую игру вы со мной играете? – воскликнула я.

Он залез в другой карман и вытащил сотовый телефон.

– Я думал, вас нужно будет подвезти, – ответил он. – Ни в какую игру я не играю. Пойдемте.

Он набрал номер и что-то сказал по-французски.

– Что теперь? Подъедет "наш человек в Гаване"? – резко спросила я.

– Я вызвал такси. Полагаю, "наш человек в Гаване" уже много лет в отставке.

Мы двинулись к одной из тихих прилегающих улочек, и через несколько минут появилось такси. Мы сели, и Телли внимательно посмотрел на чемоданчик, лежащий у меня на коленях.

– Да, – ответила я на его молчаливый вопрос.

Когда мы добрались до отеля, я пригласила его в номер, потому что больше негде было поговорить без риска быть услышанными. Позвонила Марино, но он не отвечал.

– Мне нужно вернуться в Виргинию, – сказала я.

– Это достаточно легко устроить, – заверил он. – В любое время.

Он повесил снаружи табличку "Не беспокоить" и закрыл дверь на цепочку.

– Улетите первым же утренним самолетом.

Мы уселись за журнальный столик у окна.

– Полагаю, мадам Стван поведала вам все, – произнес он. – К вашему сведению, нам с большим трудом удалось уговорить ее встретиться с вами. До сих пор бедная женщина так боялась – по вполне понятным причинам, – и мы вообще не рассчитывали на ее помощь. Я рад, что не ошибся. Да. – Он остановил взгляд на мне. – Я знал: если кому-то удастся разговорить ее, то это будете вы. У вас прекрасная репутация, и мадам Стван не может не испытывать к вам глубокого уважения. Но помогло и мое личное отношение к вам. – Он помедлил. – Из-за Люси.

– Вы знакомы с моей племянницей? – недоверчиво спросила я.

– Мы в одно и то же время были на различных учебных курсах в Глинко, – ответил он, имея в виду Федеральный центр подготовки сотрудников правоохранительных органов в Глинко, штат Джорджия, где проходили обучение люди из Бюро по контролю за исполнением законов, Таможенного управления, Секретной и пограничной служб и еще шестидесяти организаций. – Я в некотором смысле жалел ее. У нас с Люси всегда возникали разговоры о вас, несмотря на то что и она сама обладает определенными достоинствами.

– Я не сделаю и десятой доли того, что умеет она, – ответила я.

– Как и большинство обычных людей.

– Какое отношение это имеет к ней? – требовательно спросила я.

– По-моему, глядя на вас, она думает, что, подобно Икару, тоже должна взлететь к солнцу. Надеюсь, она отбросит свое стремление быть похожей на вас, иначе упадет на землю и разобьется.

Это замечание заставило меня почувствовать страх. Я не имела понятия, чем занимается сейчас Люси. В словах Телли была своя правда. Моя племянница всегда хотела быть лучше, быстрее и бесстрашнее меня, будто стремилась победить в соревновании со мной и завоевать любовь, которую, по ее мнению, не заслуживала.

– В парижских случаях волосы убийцы, снятые с жертв, неидентичны волосяному покрову неопознанного мужчины, который лежит в моем холодильнике, – поменяла я тему и объяснила все остальное, что узнала.

– Но эти странные волосы были найдены на его одежде? – Телли пытался понять ситуацию.

– Внутри одежды. Можно выдвинуть такую гипотезу. Допустим, эту одежду носил убийца, тело которого покрыто густыми, длинными и тонкими, похожими на детские, волосами. Поэтому они попали на подкладку одежды, которую он снял и, прежде чем утопить жертву, заставил ее надеть.

– Жертва – тот парень в контейнере. Томас. – Телли помолчал. – Эти волосы растут на всем теле Оборотня? Значит, он их не сбривает.

– Нелегко постоянно брить волосы, покрывающие все тело. Вероятнее всего, он бреет лишь видимые участки тела.

– Эффективного лечебного средства нет? Лекарств или еще чего-нибудь в этом роде?

– С некоторым успехом применяется лазер. Но он может не знать об этом. Или, что более вероятно, его семья не позволяла ему показываться в клинике, особенно после того, как он начал убивать.

– Почему вы думаете, что он поменялся одеждой с мужчиной в контейнере? С Томасом.

– Если собираешься бежать из страны на корабле под видом моряка, – предположила я, – едва ли станешь одеваться в дорогую одежду, при условии верности версии, что Оборотень носил обноски Томаса. Он мог также испытывать злость или презрение к брату, желание оставить за собой последнее слово. Мы можем строить предположения весь день, но вряд ли докопаемся до истины.

– Я могу что-нибудь сделать для вас? – спросил он.

– Дать ответ на один вопрос: почему вы не сказали, что доктор Стван – это та жертва Оборотня, которой удалось спастись? Вы и генеральный секретарь сидели, рассказывая эту историю, и все это время знали, что говорите о ней.

Телли промолчал.

– Боялись, что это меня испугает? – продолжила я. – Оборотень видел ее на месте преступления и попытался убить, поэтому если он видел меня, то тоже попытается убить?

– Некоторые опасались, что вы не согласитесь на встречу с ней, если будете знать все.

– Значит, эти некоторые знают меня недостаточно хорошо, – заметила я. – Кстати, если бы я предполагала нечто подобное, наверняка пошла бы на встречу. Вы что, думаете, будто после одной-двух встреч с Люси знаете меня и можете предсказать мои поступки? Вы ошибаетесь.

– Кей, на этом настояла доктор Стван. Она сама хотела рассказать вам все – по вполне понятным причинам. Она никому не раскрыла всех подробностей, даже своему другу детективу. Он мог обрисовать ситуацию лишь в общих чертах.

– Почему?

– Опять же из-за людей, покрывающих убийцу. Если бы они каким-то образом узнали, как много ей известно и что она смогла его рассмотреть, они бы покончили с ней. Она боится именно этого. Или что-нибудь сделали с мужем и детьми. Считает, вы не выдадите ее, рассказав лишнее людям, от которых зависит. Мадам Стван сказала, она примет решение, когда познакомится с вами, и судя по тому, что она многое вам поведала, вы произвели на нее хорошее впечатление.

– Значит, она могла мне не довериться?

– Я на вас рассчитывал.

– Понятно. Итак, моя миссия выполнена.

– Почему вы сердитесь на меня?

– Потому что вы слишком самонадеянны.

– Вовсе нет, – ответил он. – Я просто хочу остановить этого Оборотня-маньяка до того, как он убьет или изувечит еще кого-нибудь. Мне интересно узнать, что им движет.

– Страх и замкнутость, – сказала я. – Страдание и ярость, так как его безвинно наказывали. Он страдает от одиночества. Ведь он достаточно умен, чтобы полностью сознавать свое безвыходное положение.

– Больше всего он должен ненавидеть свою мать, – предположил Телли. – Возможно даже, он во всем обвиняет ее.

В лучах солнечного света его волосы блестели как отполированное черное дерево, а в глазах мерцали золотистые крапинки. Я угадала его чувства, прежде чем он сумел скрыть их в глубине души. Я встала и выглянула в окно, потому что не хотела смотреть на него.

– Он, должно быть, ненавидит женщин, – заметил Телли. – Женщин, которых никогда у него не было. Женщин, которые вопили от ужаса при виде его тела.

– Больше всего он должен ненавидеть себя, – произнесла я.

– На его месте я бы так и делал.

– Эту поездку оплатили вы, Джей?

Он встал и прислонился к окну.

– Вы, а не крупная корпорация, которая охотится за картелем "снабженцев". – Я посмотрела на него. – Вы свели меня с доктором Стван. Это вы все устроили, организовали и оплатили. – С каждым словом я убеждалась в этом все больше. – Вы смогли это сделать, так как очень богаты. Потому что ваша семья очень богата. Вот почему вы пошли работать в правоохранительные органы, не так ли? Чтобы сбежать от богатства. А между тем ведете себя как состоятельный человек; во всяком случае, выглядите как богач.

На мгновение он почувствовал себя в ловушке.

– Вам не нравится, если вопросы задаете не вы, не так ли? – продолжала я.

– Это правда, что я не хотел походить на отца. Принстон, элитарные клубы, жена из состоятельной семьи, дети – все очень прилично и пристойно.

Мы стояли бок о бок, глядя на улицу, как будто там происходило что-то интересное.

– Не думаю, что вы выбросили из сердца отца, – сказала я. – Мне кажется, вы просто обманывали себя, поступая ему наперекор. А получить значок полицейского, иметь право на ношение оружия и проколоть ухо определенно означает, что вы действуете из чувства противоречия, если закончили Гарвард и имеете миллионное состояние.

– Зачем вы все это говорите мне?

Он повернулся, чтобы взглянуть мне в глаза, и мы оказались так близко, что я ощутила запах его одеколона и почувствовала дыхание.

– Так как не хочу проснуться завтра утром и осознать, что я часть придуманного вами сценария, разыгранного из чувства противоречия. Я нарушила закон и все свои присяги, поскольку вы оказались испорченным богатым мальчишкой, который из вредности приглашает меня тоже действовать наперекор, хотя это может повредить моей карьере. Или тому, что от нее осталось. И не исключено, что я в конце концов окажусь в какой-нибудь чертовой французской тюрьме.

– Я бы пришел к вам на свидание.

– Это не смешно.

– Я не испорченный мальчишка, Кей.

Я вспомнила о табличке "Не беспокоить" и дверной цепочке. Дотронулась до его шеи, провела ладонью по сильному подбородку, задержав палец в уголке рта. Я больше года не чувствовала мужской щетины на своей коже. Протянула к нему обе руки и запустила пальцы в густые волосы – они были теплые от солнца. Его глаза утонули в моих, и в них я увидела ожидание.