Зачем -- ведь банки тоже принадлежат им! Вспомните, как вам самому не повезло этой зимой! Если бы мы имели справедливый и жесткий закон, защищающий вкладчиков от проклятых махинаций проклятых вигов... -- Он сделал над собой усилие и замолчал, лицо его раскраснелось, толстые щеки тряслись от возмущения. -- Извините, я вовсе не хотел произносить перед вами целую речь. Конечно, вигам придется уйти. Я бы сказал, что если они не сделают этого в ближайшие полгода, в Англии начнется такая кровавая баня, рядом с которой французская революция будет выглядеть невинным пикником. Единственный, кто может спасти нас, это сэр Пил, клянусь всеми святыми. Струан вспомнил, что рассказывал ему Кулум об условиях жизни в Англии. Он и Робб сочли это тогда горячностью романтически настроенного студента университета. И то, что писал ему его собственный отец, тоже показалось ему тогда не заслуживающим внимания.
      -- Если лорд Каннингтон уйдет в отставку, кто станет следующим министром иностранных дел?
      -- Сам сэр Роберт. Если не он -- то лорд Абердин.
      -- Но они оба противники свободной торговли.
      -- Да, но они также слывут либералами и настроены вполне миролюбиво. А оказавшись у власти, они должны будут сразу же изменить свое отношение к свободной торговле. Как только оппозиция получит власть и на их плечи ляжет вся ответственность, они пересмотрят свои взгляды. Свободная торговля -- это единственный путь, который позволит Англии выжить -- вы это знаете, -поэтому им придется поддержать ее. И им понадобится максимальная помощь ото всех, кто обладает реальной силой и богатством.
      -- Вы хотите сказать, что я должен поддержать их?
      -- "Ориэнтл Тайме" со всем, что есть у газеты, включая печатный пресс, против падения вигов уже в этом году. И Гонконга.
      Струан немного приспустил сапог на искалеченной ноге и опять откинулся на спинку кресла. Он не спешил нарушать молчание.
      -- Пятьдесят процентов остаются за мной, и считайте, что мы договорились, -- сказал он наконец.
      -- Все или ничего.
      -- Может, мне стоит просто вышвырнуть вас и забыть об этом.
      -- Может, и стоит. Вашего богатства с избытком хватит и вам, и вашим близким вплоть до Страшного Суда. Я спрашиваю вас, насколько вам нужен Гонконг -- и будущее Англии. Мне кажется, у меня есть ключ ко всему этому.
      Струан налил себе еще виски и вновь наполнил бокал Скиннера.
      -- Идет. Все или ничего. Не пожелаете ли составить мне компанию за ужином? Я немного проголодался.
      -- О, с удовольствием. Весьма вам признателен. Работа языком всегда будит во мне чувство голода. Сердечно благодарю вас.
      Струан позвонил в колокольчик, благословляя свой йосс за то, что его риск опять оправдал себя. Вошел Лим Дин, и он заказал ужин.
      Скиннер залпом проглотил свой виски и возблагодарил Бога за то, что не ошибся с Тай-Пэном и все рассчитал верно.
      -- Вы не пожалеете об этом, Тай-Пэн. Теперь послушайте меня. Отставка Лонгстаффа -- я знаю, он ваш друг, но я говорю с точки зрения политики -огромная удача для Гонконга. Во-первых, он дворянин; во-вторых, он виг и в третьих -- дурак. Сэр Клайд Уэйлен -- сын сквайра; во-вторых, не дурак и в-третьих, он человек действия. В-четвертых, он знает Индию -- провел там тридцать лет на службе в Ост-Индской Компании. До этого служил в королевском флоте. И в-последних, что наиболее существенно: хотя он и считается вигом, я уверен, что в душе он тайно ненавидит Каннингто-на, а вместе с ним и нынешнее правительство, и сделает все, что только будет в его силах, дабы добиться его отставки.
      -- Почему?
      -- Он ирландец. Каннингтон руководил разработкой большинства законов, принятых по Ирландии за последние пятнадцать лет, и лично ответствен, как считают все ирландцы, за нашу катастрофическую политику в этой стране. Это ключ к Уэйлену... если мы сможем найти способ воспользо ваться им. -Скиннер в возбуждении принялся грызть испачканный чернилами ноготь большого пальца.
      Лим Дин вернулся вместе с еще одним слугой, неся тарелки с холодным мясом, копчеными колбасами, цукатами, холодными пирогами и пирожками, а также огромные кружки охлажденного пива и шампанское в ведерке со льдом.
      Скиннер плотоядно улыбнулся:
      -- Пир, достойный владельца ткацкой фабрики!
      -- Достойный издателя и владельца собственной газеты! Приступайте, не стесняйтесь. -- Мысли быстро сменяли одна другую в голове Струана. Как подчинить себе Уэйлена? Неужели виги действительно потеряют власть? Следует ли мне теперь перенаправить свое влияние в помощь консерваторами? Перестать поддерживать таких людей, как Кросс? К этому времени в Англии уже знают, что "Благородный Дом" остался все тем же "Благородным Домом" и силен, как никогда. Должен ли я поставить на сэра Роберта Пила?
      -- Когда вы опубликуете свое сообщение, всех охватит паника, -- сказал он, сужая, подобно беркуту, круги для последнего броска, который прикончит ничего не подозревающую жертву.
      -- Да, мистер Струан. Даже если бы я не был так решительно настроен против того, чтобы оставить Гонконг, мне еще нужно думать о будущем моей газеты. -- Скиннер набил полный рот и продолжал говорить и жевагъ одновременно: -- Но существует столько разных способов представить читателю одну и ту же новость Именно это и делает работу газетчика такой захватывающей. -- Он расхохотался, и несколько кусочков пищи вывалилось у него изо рта, запачкав подбородок.-- О да, я должен заботиться о будущем моей газеты. -- После этого он целиком сосредоточил свое внимание на еде, поглощая все в чудовищных количествах.
      Струан, погруженный в размышления, ел мало. Наконец, когда даже Скиннер насытился, он встал и поблагодарил его за информацию и советы.
      -- Я извещу вас частным образом, прежде чем опубликую сообщение, -сказал Скиннер, придерживая руками плотно набитый живот. -- Это произойдет скоро, через несколько дней, но мне требуется время, чтобы все спланировать. Благодарю вас, Тай-Пэн. -- Он ушел.
      Струан спустился вниз. Мэй-мэй все так же металась во сне. Он распорядился поставить в ее комнате кушетку и позволил себе ненадолго забыться в полусне.
      К утру Мэй-мэй начало знобить. Ледяной холод проник в ее вены, в голову, в чрево. Наступил пятнадцатый день.
      Глава 3
      Мэй-мэй, хрупкая и беспомощная, как младенец, лежала, придавленная весом дюжины одеял. Ее лицо совсем посерело, глаза потухли. Четыре часа она не переставая стучала зубами от холода. Потом озноб резко сменился сильным жаром. Струан протирал ей лицо ледяной водой, но это не приносило облегчения. Мэй-мэй начала бредить. Она билась на постели, бормоча и выкрикивая бессмысленный набор китайских и английских слов, сжигаемая изнутри страшным огнем. Струан удерживал ее, пытался успокоить, но она не узнавала его и не слышала того, что он говорил.
      Лихорадка прекратилась так же внезапно, как и началась. Изо всех пор измученного тела хлынул пот, промочив одежду и простыни. Спекшиеся губы разлиплись, и из них вырвался экстатический стон облегчения. Глаза открылись, окружавшие Мэй-мэй светлые и темные пятна начали обретать контуры людей и предметов.
      -- Я чувствую себя так хорошо, я так устала, -- произнесла она чуть слышно.
      Струан помог А Сам сменить промокшие подушки, простыни и одежду.
      Потом Мэй-мэй заснула. Она лежала на постели неподвижно, и сон ее казался сном смерти. Струан сел в кресло и стал смотреть на нее.
      Она проснулась через шесть часов, спокойная, но совсем без сил.
      -- Хэллоу, Тай-Пэн. У меня лихорадка Счастливой Долины?
      -- Да. Но у вашего врача есть лекарство, которое тебя вылечит. Оно будет в его распоряжении через день или чуть больше.
      -- Хорошо. Очень хорошо. Не беспокойся, ладно.
      -- Чему ты улыбаешься, девочка?
      -- Ах, -- выдохнула она, потом умиротворенно закрыла глаза и вся обмякла, погрузившись глубже в чистые простыни и подушки. Как же еще человек может управлять йоссом? Если ты улыбаешься, проигрывая, тогда ты выиграешь в жизни.
      -- С тобой все будет хорошо, -- сказал он. -- Очень хорошо. Не волнуйся.
      -- Я не волнуюсь за себя. Только за тебя.
      -- Что ты имеешь в виду? -- Струан страшно устал после долгого бдения, и ему невыносимо мучительно было видеть то, что она казалась теперь еще тоньше, чем всегда, став словно полупрозрачной, что глаза ее утонули в почерневших глазницах. И постарели.
      -- Ничего. Я бы съела немного супа. Куриного супа.
      -- Врач прислал лекарство, которое вернет тебе силы.
      -- Хорошо. Я чувствую себя фантастически слабой. И приму лекарство после супа.
      Он приказал принести суп, и Мэй-мэй сделала небольшой глоток, потом снова легла.
      -- Теперь ты отдыхай, Тай-Пэн, -- сказала она и, нахмурив лоб, спросила: -- Сколько дней до следующей лихорадки?
      -- Три или четыре, -- ответил он убитым голосом.
      -- Не беспокойся, Тай-Пэн. Четыре дня это целая вечность, ладно. Иди отдохни, пожалуйста, а потом мы будем разговаривать.
      Он вернулся в свою каюту и заснул тревожным сном, просыпаясь через каждые несколько минут, засыпая снова и видя во сне, что он лежит в постели с открытыми глазами или в мучительной полудреме и никак не может расслабиться, дать отдых голове и телу.
      Умирающее солнце висело низко над горизонтом, когда Струан встал с кровати. Он вымылся и побрился. Ему казалось, что его мозг превратился в какую-то мерзкую, липкую кашу. Он уставился на свое лицо в зеркале, и то, что он увидел, ему не понравилось. Потому что его глаза говорили ему, что Мэй-мэй не сможет перенести трех таких сражений с болезнью. А значит, жить ей осталось самое большее двенадцать дней.
      В дверь постучали.
      -- Да.
      -- Тай-Пэн?
      -- А, здравствуй, Гордон. Есть новости?
      -- Боюсь, пока никаких. Я делаю все, что могу. Как госпожа себя чувствует?
      -- Первый приступ начался и прошел. Не очень хорошо, парень.
      -- Мы уже начали поиски коры. Врач прислал лекарства, чтобы поддержать силы госпожи, и особую пищу для нее. А Сам знает, что нужно делать.
      -- Спасибо.
      Гордон ушел, и Струан вернулся к своим размышлениям. Он мучительно пытался найти какой-нибудь выход. Где мне взять хинную корку? Какое-то ее количество должно быть где-нибудь, Где в Азии можно найти перуанскую кору? Нет, не перуанскую -- "иезуитскую" кору.
      В этот момент его слепо тычущиеся в пустоту мысли натолкнулись на одну идею, от которой его словно обдало жаром.
      -- Святители небесные! -- громко вскрикнул он, и проблеск надежды заставил его сердце учащенно забиться. -- Если тебе нужны лошадиные слепни -- ищи лошадь. Если тебе нужна "иезуитская" кора... ну, конечно же, идиот ты несчастный!
      Через два часа "Китайское Облако" разрезал форштевнем воды гавани, окрашенные в закатный цвет лучами уходящего солнца, летя к выходу в океан подобно валькирии. Клипер шел под всеми парусами, но они были зарифлены против набирающего силу муссона. Когда корабль вырвался из западного пролива и почувствовал полную силу волн и ветра Великого океана, он накренился, и снасти ликующе запели.
      -- Зюйд-тень-зюйд-ост, -- прогремел Струан, перекрывая рев ветра.
      -- Есть зюйд-тень-зюйд-ост, сэр-р, -- эхом отозвался рулевой.
      Струан поднял глаза к парусам, четко выделявшимся на фоне неумолимо темнеющего неба, и подосадовал, что так много парусины оказалось зарифленной. Но он знал, что при таком восточном ветре и таком море рифы придется оставить.
      "Китайское Облако" лег на новый курс и устремился в ночь, хотя ему по-прежнему приходилось бороться и с ветром и с морем. Скоро он вновь повернет, ветер окажется с кормы, и тогда он полетит вперед, уже ничем не сдерживаемый.
      Через час Струан прокричал:
      -- Свистать всех наверх, приготовиться повернуть корабль!
      Матросы высыпали из полубака и встали в темноте по местам у тросов, фалов и гарделей.
      -- Вест-тень-зюйд-вест, -- приказал он. Рулевой переложил штурвал, и клипер встал по ветру. Реи заскрипели и выгнулись в подветренную сторону, гардели и фалы натянулись и взвыли на ветру, и в следующую минуту корабль лег на новый курс. Струан прокричал:
      -- Отдать рифы на гроте и брамселях! Клипер полетел по волнам, следуя полным бакштагом, волна из-под носа широким веером разлеталась в стороны.
      -- Так держать, -- приказал Струан.
      -- Есть, есть, сэр-р, -- откликнулся рулевой, напрягая глаза, чтобы разглядеть мерцающий огонек нактоуза и удерживать постоянный курс. Штурвал рвался у него из рук.
      -- Смените меня, капитан Орлов!
      -- Ну, наконец-то, Зеленые Глаза.
      -- Возможно, вам удастся прибавить скорости, -- сказал Струан. -- Я бы хотел попасть в Макао как можно быстрее. -- Он спустился вниз.
      Орлов возблагодарил Бога за то, что оказался готов, как и всегда, к немедленному отплытию. Едва увидев лицо Тай- Пэна, он понял, что "Китайскому Облаку" лучше выйти из гавани в рекордное время или он останется без корабля. И хотя осторожность опытного морехода подсказывала ему, что нести столько парусов ночью в водах, изобилующих мелями и подводными камнями, было опасно, он радостно прокричал: "Отдать рифы на фор-бом-брамселе и верхних брамселях", упиваясь ощущением свободы: он снова в море, снова капитан своего корабля после стольких дней, проведенных на якоре в гавани. Он поправил курс на румб вправо, отдал еще рифы и безжалостно погнал корабль вперед.
      -- Приготовьте носовой катер, мистер Кьюдахи! Господь свидетель, ему лучше быть в полной готовности, когда Тай-Пэн выйдет на палубу... и поднимите на марсе фонарь для лоцмана.
      -- Есть, слушаюсь, сэр-р.
      -- Отставить фонарь для лоцмана! Мы все равно его не получим среди ночи. Я не стану дожидаться рассвета и какого-то там лоцмана с акульим сердцем. Я сам проведу корабль в порт. У нас на борту срочный груз.
      Кьюдахи нагнулся и прошептал в самое ухо Орлову:
      -- Это она, сэр? Та самая, за которую он заплатил столько золота, сколько она весит? Вы видели ее лицо?
      -- Отправляйся на нос или я скрою себе штаны из твоих кишок! И держи язык за зубами, клянусь кровью Христовой, да и другим передай, чтобы помалкивали! Когда придем в Макао, всей команде оставаться на корабле!
      -- Есть, есть, мой дорогой капитан, сэр, -- рассмеявшись ответил Кьюдахи. Он выпрямился во весь рост, возвышаясь, как гора, над маленьким человечком, которого любил и которым восхищался. -- Наши рты на замке, клянусь бородой святого Патрика! Будьте покойны! -- Он спустился с квартердека, прыгая по трапу через три ступеньки, и заспешил на нос.
      Орлов принялся расхаживать по юту, пытаясь сообразить, что означала вся эта таинственность, и что случилось с тонкой, закутанной в покрывало девушкой, которую Тай-Пэн на руках внес на корабль. Он увидел, как приземистый китаец Фонг словно преданный пес последовал за Кьюдахи, и в который раз спросил себя, зачем ему прислали этого человека, из которого он должен был сделать капитана, и почему Тай-Пэн определил по одному язычнику на каждый из своих клиперов.
      Хотел бы я взглянуть на лицо этой девушки, говорил он себе. Ее вес в золоте... да, так рассказывают люди. Я бы хотел... о, как бы я хотел не быть тем, что я есть, как бы я хотел заглянуть в лицо мужчине или женщине и не увидеть в нем отвращения, перестать доказывать всем, что я такой же человек, как любой другой, а на море даже лучше любого другого. Я устал быть Страйдом Орловом, горбуном. Не потому ли я так испугался, когда Тай-Пэн сказал: "В октябре ты пойдешь на север, один"?
      Он задумчиво посмотрел через борг на черные волны, стремительно пробегавшие мимо. Ты есть то, что ты есть, и море ждет. И ты капитан самого прекрасного корабля в мире. И был, был в твоей жизни миг. когда ты заглянул в человеческое лицо и увидел там зеленые глаза, изучавшие тебя просто как человека. Да, Зеленые Глаза, подумал он, и тоска отпустила его, я пойду с тобой хоть в ад за то мгновение, которое ты мне тогда подарил.
      -- Эй вы, там, увальни! Ну-ка живо к брамселям! -- крикнул он.
      И по его приказу люди начали торопливо карабкаться наверх, чтобы забрать еще больше силы у ветра. А потом, когда он увидел на горизонте огни Макао, он приказал взять на парусах рифы и осторожно -- но всегда с максимальной скоростью -- провел клипер в мелководную гавань, сверяя курс по выкрикам лотового, делавшего промеры на носу.
      -- Очень искусно, капитан, -- раздался за его спиной голос Струана.
      Орлов вздрогнул и резко обернулся:
      -- О, я вас не видел. Вы подкрадываетесь к человеку, как привидение. Катер готов к спуску на воду. -- Потом он добавил небрежно: -- Я подумал, почему бы мне самому не войти в бухту вместо того, чтобы ждать до рассвета, когда прибудет портовый лоцман.
      -- Вы прочли мои мысли, капитан. -- Струан посмотрел на огни и на скрытый в ночной тьме город, начинавшийся у самой кромки воды, и забиравшийся затем на самый верх окрестных холмов. -- Бросьте якорь на нашей обычной стоянке. Мою каюту будете охранять лично. Вы не должны входить в нее -- никто не должен. Всем оставаться на корабле. И языком не трепать.
      -- Эти распоряжения я уже отдал.
      -- Когда португальские власти прибудут на борт, извинитесь, что мы не стали дожидаться лоцмана, и заплатите все положенные сборы. А также мзду китайцам. Скажите, что я на берегу.
      Орлов благоразумно поостерегся спрашивать, как долго Тай-Пэн намерен отсутствовать.
      Горизонт начал едва заметно светлеть, когда "Китайское Облако" бросил якорь в полумиле от все еще неразличимых в сереющей тьме причалов в юго-западной части гавани. Подходить к берегу ближе крупные корабли не рисковали:
      залив был очень неглубок и потому опасен и почти бесполезен. Это послужило еще одной причиной того, что Гонконг стал для англичан экономической необходимостью. Торопя катер к берегу, Струан заметил южнее штаговые огни еще одного клипера -- "Белой Ведьмы". Кроме него, на якоре в гавани стояли несколько европейских кораблей помельче. Сотни джонок и сампанов бесшумно сновали туда-сюда.
      Струан быстро зашагал вдоль пирса, который "Благородный Дом" по-прежнему арендовал в Макао. Он увидел, что большое здание их компании, также арендованное у португальцев, погружено во тьму. Это был четырехэтажный дом с колоннами, стоявший в дальнем конце усаженной деревьями praia [Набережной (порт.)]. Он повернул на север и пошел вдоль набережной, огибая здание китайской таможни. Потом пересек широкую улицу и начал подниматься по отлогому склону холма к церкви Святого Франциска.
      Он был рад вернуться в Макао, вернуться к цивилизации, мощеным улицам, величественным соборам, красивым домам в средиземноморском стиле, pracas [Площадям (порт.).] с фонтанами и большими парками со множеством цветов, наполнявших воздух своим благоуханием.
      Когда-нибудь и Гонконг станет таким же, сказал он себе, если поможет йосс. Затем он вспомнил Скиннера, и Уэйлена, и малярию, и Мэй-мэй на борту "Китайского Облака", -- она так похудела и ослабла, а ведь до следующего приступа оставалось всего два или три дня. И что там с "Голубым Облаком"? Корабль скоро должен быть дома. Обгонит ли он "Серую Ведьму"? Или он уже отстал на тысячу миль и лежит на дне океана? А остальные клиперы? Сколько их суждено мне потерять в этом году? Лишь бы "Голубое Облако" пришел первым! Как там Винифред? И все ли в порядке с Ку-лумом, и где сейчас Горт, и не сегодняшний ли день назначен судьбой для сведения старых счетов?
      Город был по-прежнему погружен в предрассветный сон. Но он чувствовал на себе внимательный взгляд невидимых китайских глаз. Он поднялся на вершину холма и пересек прекрасную Praca de Sao Francisco.
      К северу по другую сторону площади, в самой высокой точке перешейка, вставали укрепления и стены древнего форта Сан Паулу де Монте. А за ним начиналась, китайская часть Макао: узкие улочки, лачуги, лепившиеся друг на друга, покрывали всю северную сторону холма, редея по мере того, как спускались вниз по склону.
      Дальше на полмили протянулся участок ровной земли; перешеек здесь сужался до каких-нибудь ста пятидесяти ярдов. Здесь были разбиты парки, аллеи; яркими пятнами изумрудной зелени выделялись небольшой ипподром и поле для крикета, давным-давно построенные агличанами, которые преданно ухаживали за ними два с лишним столетия. Португальцы не одобряли скачек и не играли в крикет.
      В ста ярдах за полем для крикета поднималась стена: здесь кончался Макао и начинался Китай.
      Стена толщиной десять футов имела двадцать футов в высоту и тянулась от берега до берега. Только после того, как она была построена триста лет назад, император согласился отдать португальцам эту землю в аренду и позволил им селиться на ней.
      Посреди стены возвышалась сторожевая башня с единственными величественными воротами. Ворота в Китай всегда были открыты, но ни один европеец не имел права ступить за них.
      Сапоги Струана громко простучали по булыжникам, когда он торопливо пересек площадь. Открыв высокие кованые железные ворота епископского дворца, он прошел через сад, который создавался неустанным трудом в течение трех веков. Когда-нибудь у меня будет такой же, пообещал он себе.
      Все так же громко стуча каблуками, Струан миновал мощеный передний двор и подошел к огромной двери. Он дернул шнур звонка и услышал звяканье колокольчика, эхом прокатившееся по дому, потом настойчиво дернул его еще раз и еще.
      Через некоторое время в нижних окнах мелькнул свет фонаря, и он услышал приближающиеся шаги и ворчливое бормотание по-португальски. Дверь открылась.
      -- Bom dia [Добрый день (порт.)]. Я хочу видеть епископа.
      Полуодетый заспанный слуга уставился на него, не узнавая и ничего не понимая, затем возмущенно изверг еще один поток португальских слов и потянул дверь на себя. Но Струан выставил вперед ногу, рывком распахнул дверь и вошел в дом. Он свернул в первую попавшуюся комнату -- это оказался роскошный, со множеством книг вдоль стен рабочий кабинет -- и сел в кресло с резной спинкой. Потом опустил взгляд на стоящего с открытым ртом слугу.
      -- Епископа, -- повторил он.
      Получасом позже Фалариан Гинеппа, епископ Макао, генерал римско-католической церкви, надменно вступил в комнату, захваченную Струаном. Это был высокий патриций с римским крючковатым носом, высоким лбом и худым высохшим лицом. Груз своих пятидесяти лет он носил с юношеской легкостью. Епископ был одет в пурпурную мантию и шапочку того же цвета, с худой шеи свисало усыпанное драгоценными камнями распятие. Темные сонные глаза смотрели враждебно. Но едва их взгляд упал на Струана, как раздражение и сонливость прелата словно рукой сняло. Епископ остановился на пороге, насторожившись каждой клеточкой своего тела.
      Струан встал.
      -- Доброе утро, ваше светлость. Извините, что я без приглашения и потревожил вас в столь ранний час.
      -- Добро пожаловать во имя Господа, сеньор, -- мягко ответил епископ. Он указал рукой на стул. -- Я думаю, небольшой завтрак? Вы разделите его со мной?
      -- Благодарю вас.
      Епископ отрывисто сказал что-то по-португальски слуге, который поклонился и торопливо вышел. Затем он медленно приблизился к окну, держа пальцы на распятии, и долгим взглядом посмотрел на встающее солнце. Далеко внизу, в заливе, он увидел "Китайское Облако", клипер стоял на якоре в окружении множества сампанов. Какое срочное дело, размышлял он, привело ко мне Тай-Пэна "Благородного Дома"? Этого врага, которого я так хорошо знаю, но с которым никогда раньше не встречался. -- Я признателен вам за такое пробуждение. Рассвет сегодня поистине великолепен.
      -- Да.
      Оба собеседника выказывали отменную учтивость, хотя на самом деле почтения друг к другу не питали.
      Для епископа Струан олицетворял расчетливых, злобных, фанатичных англичан-протестантов, которые презрели законы Божеские, которые -- обрекши себя вечному проклятию -- отринули Папу, как некогда иудеи отринули Христа; а этот человек к тому же был среди них одним из первых: именно он, чуть ли не в одиночку, уничтожил Макао, а вместе с Макао и безраздельное господство Святой матери-церкви среди азиатских язычников.
      Для Струана же епископ воплощал в себе все то, что шотландец всегда презирал в католиках: догматичный фанатизм добровольно оскопивших себя властолюбцев, которые во имя католического Бога высасывали богатства из бедняков, каплю за кровавой каплей, и строили из этих капель гигантские соборы для прославления Божественного, каким они его себе представляли; они, подобно идолопоклонникам, посадили в Риме человека -- Папу, -- сделав его непогрешимым судьей всех остальных людей.
      Слуги в ливреях почтительно внесли серебряные подносы, горячий шоколад, почти невесомые булочки из воздушного теста и свежее масло, а также джем из кумквота [Род цитрусовых.], которым славился монастырь францисканцев.
      Епископ прочел молитву, и латынь еще больше усилила раздражение Струана, но он не сказал ни слова.
      Завтрак прошел в молчании. Колокола многочисленных церквей прозвонили к заутрене, и тишину заполнил неясный, гортанный хор монашеских голосов, читавших молитву в соборе.
      После шоколада был подан кофе из Португальской Бразилии -- горячий, сладкий, крепкий, с изысканным ароматом и вкусом.
      Епископ шевельнул рукой, слуга открыл драгоценную шкатулку для сигар и предложил ее Струану.
      -- Эти из Гаваны, если вам такие нравятся. После завтрака я обычно наслаждаюсь "даром" сэра Уолтера Рэли человечеству.
      -- Благодарю вас.
      Струан выбрал сигару. Слуги поднесли им огонь и по знаку епископа удалились.
      Епископ поднял глаза, наблюдая за струйкой табачного дыма.
      -- С какой стати Тай-Пэн "Благородного Дома" вдруг ищет моей помощи? Помощи паписта?
      -- Вы можете поспорить -- и не проиграете, ваша светлость, -- что я прибегаю к ней не с легким сердцем. Вы слышали что-нибудь о хинной корке? Иезуитской коре?
      -- Вот как. У вас малярия. Лихорадка Счастливой Долины, -- тихо произнес епископ.
      -- Сожалею, но вынужден разочаровать вас. Нет, у меня нет малярии. Но ею болен человек, который мне очень дорог. Хинная корка действительно излечивает малярию?
      Пальцы епископа поиграли огромным перстнем на среднем пальце, потом коснулись распятия.
      -- Да. Если малярия Счастливой Долины -- это та же малярия, которой болеют в Южной Америке. -- Его взгляд стал пронзительным. Струан почувствовал его силу, но глаз не опустил, глядя в лицо епископу с той же твердостью. -- Много лет назад я был миссионером в Бразилии. Я заболел там их малярией. Но хинная корка исцелила меня.
      -- У вас есть хинная корка здесь? В Макао?
      Последовало молчание, которое нарушалось лишь негромким постукиванием ногтей прелата по кресту; Струан сразу вспомнил китайского врача, постукивавшего пальцами по запястью Мэй-мэй. Он спросил себя, правильно ли он все рассчитал -- относительно епископа.
      -- Я не знаю, сеньор Струан.
      -- Если хинная корка излечивает нашу малярию, то я готов заплатить. Если вам нужны деньги, вы их получите. Власть? Я дам вам ее. Если вам нужна моя душа, она ваша -- я не разделяю ваших взглядов, так что это будет стоящий обмен. Я даже с радостью пройду через церемонию принятия католичества, но это было бы лишено всякого смысла, как мы оба хорошо понимаем. Я дам вам все, что вы хотите, если только это в моей власти. Но мне нужна кора. Немного. Я хочу вылечить от лихорадки одного человека. Назовите вашу цену.
      -- У вас весьма необычные манеры для того, кто пришел как проситель.
      -- Да. Но я исхожу из того, что, несмотря на мои манеры -- или на то, что вы думаете обо мне, а я -- о вас, -- нам обоим есть, что предложить друг другу. Есть ли у вас хинная корка? Если есть, то излечивает ли она малярию Счастливой Долины? И если да, то какова ваша цена?
      В комнате стало очень тихо, и в этой тишине навстречу друг другу устремились два потока разума, воли, мыслей.
      -- Сейчас я не могу дать ответа ни на один из этих вопросов, -- сказал наконец епископ. Струан поднялся.
      -- Я вернусь сегодня вечером.
      -- Вам не нужно возвращаться, сеньор.
      -- Вы хотите сказать, что не будете иметь со мной дела?
      -- Я хочу сказать, что сегодня вечером может быть слишком рано. Понадобится время, чтобы оповестить каждого целителя страждущих и получить ответ. Я снесусь с вами сразу же, как только ответ будет получен. На все ваши вопросы. Где вас искать? На "Китайском Облаке" или в резиденции?
      -- Я пришлю человека, который будет постоянно ждать у вашего порога.
      -- В этом нет нужды. Я дам вам знать. -- Епископ остался сидеть в своем кресле. Затем, видя, насколько глубока тревога Струана, он мягко добавил: -Не беспокойтесь, сеньор. Я пошлю людей в оба места, во имя Христа.
      -- Благодарю вас. -- Уходя, Струан услышал, как епископ сказал ему вслед: "Ступайте с Богом", но не остановился. Входная дверь с треском захлопнулась за ним.
      В неподвижной тишине маленькой комнаты епископ глубоко вздохнул. Его взгляд упал на драгоценное распятие, висевшее у него на груди. Он молча помолился. Затем послал за своим секретарем и распорядился начать поиски. Вновь оставшись в одиночестве, он разделил себя на те три самостоятельные личности, которые каждый генерал католического ордена должен был сочетать d себе единовременно. Во-первых, Божий помазанник Петр, первый епископ Христа, со всей высокой духовностью, которую это предполагало. Во-вторых, воинственный защитник Церкви в мирских делах, со всеми необходимыми для этого качествами. И, наконец, простой человек, который верил в учение другого простого человека, который был Сыном Божьим.
      Епископ глубже сел в кресло и предоставил этим трем граням себя самого спорить друг с другом. И стал слушать их.
      Глава 4
      Струан поднимался по мраморным ступеням резиденции "Благородного Дома", усталый, но со странным чувством покоя в душе. Я сделал все, что мог, подумал он.
      Едва он подошел к двери, как она широко и торжественно распахнулась. Ло Чум, старший над всеми слугами "Благородного Дома" в Макао, лучезарно улыбнулся ему беззубым ртом. Это был крошечный старичок с лицом цвета пожелтевшей слоновой кости и улыбкой гоблина. Он находился в услужении у Струана с тех самых пор, когда Струан впервые смог позволить себе нанять слугу. На нем была длинная белая рубашка, черные штаны и сандалии на веревках.