Тай-Пэн - Роман о Гонконге

Я чувствую себя очень хорошо. В газетах пишут, что в Глазго, Бирмингеме и Эдинбурге были большие беспорядки. Опять поднялись чартисты. Фабричные рабочие требуют большей платы за свой труд. Два дня назад в Глазго состоялось публичное повешение за кражу овец. Черт побери англичан! В каком же мире мы живем, когда доброго шотландца вешают только за то, что он украл английскую овцу, да еще приговор выносит судья-шотландец. Ужасно. На той же сессии сотни людей выслали на австралийскую землю Ван Димена за участие в бунтах, забастовках и за то, что сожгли фабрику. Друга Кулума Бартоломью Ангуса приговорили к десяти годам ссылки в Новый Южный Уэльс за то, что он возглавлял чартистский мятеж в Эдинбурге Народ..."
      -- О Боже! -- выдохнул Кулум.
      -- Кто этот Бартоломью, Кулум? -- спросил Струан.
      -- Мы жили с ним в одной комнате в университете Бедный старина Барт.
      -- Ты знал, что он чартист? -- резко проговорил Струан.
      -- Конечно. -- Кулум подошел к окну и устремил взгляд в море.
      -- Ты тоже чартист, Кулум?
      -- Ты сам говорил, что Хартия -- справедливый документ.
      -- Да. Но я также высказал тебе и свои взгляды на неповиновение. Ты активный сторонник движения?
      -- Я был бы им, если бы остался дома. Большинство студентов университета поддерживают Хартию.
      -- Тогда, клянусь Богом, я рад, что ты здесь. Если Бартоломью стоял во главе бунта, он заслужил эти десять лет. У нас хорошие законы и лучшая парламентская система в мире. Неповиновение, бунты и забастовки -- не способ добиваться перемен.
      -- О чем еще говориться в письме, отец?
      Струан несколько секунд наблюдал спину своего сына, уловив в его голосе хорошо ему знакомую интонацию Рональды. Он мысленно решил внимательнее разобраться в действиях чартистов. Потом вернулся к письму:
      "Народ ежедневно прибывает в Глазго с севера, где лорды продолжают огораживать клановую землю, лишая своих родичей исконного права на нее. Граф Струан, этот дьявол с черным, сердцем, да поразит его Господь скорой смертью, собирает теперь свой полк, чтобы сражаться в индийских колониях. Люди стекаются под его знамя отовсюду, привлеченные обещаниями богатой добычи и земли. Ходят слухи, что нам опять придется воевать с проклятыми американцами из-за канадских колоний, и еще рассказывают о войне между этими дьяволами французами и русскими из-за оттоманских турок. Черт бы побрал этих французов. Словно мало мы натерпелись от их архидьявола Бонапарта.
      В печальные времена живем мы, мальчик мой. Да, забыл упомянуть, что появился план построить за пять лет железную дорогу от Глазго до Эдинбурга. То-то будет здорово? Тогда, быть может, мы, шотландцы, сможем объединиться, и выбросим вон англичан, и выберем своего короля. Обнимаю тебя и твоего брата и обними за меня Кулума. С уважением, твой отец Парлан Струан".
      Струан с усмешкой поднял глаза.
      -- Кровожаден, как всегда.
      -- Если граф набирает полк в Индию, вполне может так получиться, что они окажутся здесь.
      -- Верно. Я подумал о том же. Что ж, парень, если он когда-либо доберется до владений "Благородного Дома", полк вернется домой без командира, да поможет мне Бог.
      -- Да поможет мне Бог, -- эхом откликнулся Кулум. Раздался стук в дверь, и в каюту торопливо вошел стюард, неся шампанское, бокалы и чай.
      -- Капитан Орлов благодарит вас от имени команды, сэр-р.
      -- Попроси его и Вольфганга присоединиться к нам в конце вахты.
      -- Есть, так точно, сэр-р.
      После того как было разлито вино и чай, Струан поднял бокал.
      -- Тост. За Винифред, воскресшую из мертвых! Они выпили, и Робб сказал:
      -- Еще один тост. Я пью за "Благородный Дом". Пусть никогда во веки мы не замыслим и не сделаем зла друг другу.
      -- Да.
      Они выпили снова.
      -- Робб, когда мы придем на Гонконг, напиши нашим агентам. Пусть выяснят, кто являлся директорами нашего банка и кто был виновен в превышении кредита.
      -- Хорошо, Дирк.
      -- А потом, отец? -- спросил Кулум.
      -- Потом мы пустим по миру всех виновных, -- ответил Струан. -- Вместе с их семьями.
      У Кулума побежали мурашки по коже от неумолимой окончательности этого приговора.
      -- Почему же и семьи тоже?
      -- А что их жадность сделала с нашими семьями? С нами? С нашим будущим? Нам еще много лет предстоит расплачиваться за их тупую ненасытность. Поэтому они заплатят той же монетой. Все до единого.
      Кулум встал и направился к двери.
      -- Что тебе нужно, парень?
      -- Туалет. То есть, я хочу сказать, "гальюн". Дверь закрылась за ним.
      -- Жаль, что пришлось говорить ему такие вещи, -- вздохнул Струан. -Но по-другому нельзя.
      -- Знаю. Мне тоже жаль. Но ты прав насчет парламента. Он будет прибирать к рукам все большую и большую власть. Там и станут заключаться самые крупные торговые сделки. Я присмотрю за деньгами, и вместе мы сможем направлять Кулума и помогать ему. Как чудесно все получилось с Винифред, а?
      -- Да, слава Богу.
      -- У Кулума, похоже, вполне определенный взгляд на некоторые вещи?
      -- Он очень молод. Рональда воспитывала детей... Ну, она понимала Писание слишком буквально, как тебе известно. Когда-нибудь Кулуму придется повзрослеть.
      -- Что ты намерен делать в отношении Гордона Чена?
      -- Ты имеешь в виду его и Кулума? -- Струан наблюдал за полетом морских чаек. -- С этим придется разбираться сразу же, как только мы вернемся на Гонконг.
      -- Бедный Кулум. Взросление ведь дается нелегко, не так ли?
      -- Взросление никогда не бывает легким, -- покачал головой Струан.
      После короткой паузы Робб спросил:
      -- Помнишь мою Мин Су?
      -- Да.
      -- Я часто думаю, что сталось с ней и ребенком.
      -- Денег, которые ты дал ей, хватит на то, чтобы она могла жить как принцесса и нашла себе замечательного мужа, Робб. Она сейчас наверняка жена какого-нибудь мандарина. Не стоит за них переживать.
      -- Маленькой Изабель теперь должно быть десять. -- Робб позволил себе скользнуть в ласковые объятия воспоминаний, где звенел ее смех и жила радость, которую Мин Су дарила ему. Так много радости, подумал он. Мин Су за один день давала ему больше любви, доброты, нежности и сочувствия, чем Сара за все годы их брака. -- Тебе нужно жениться еще раз, Дирк.
      -- У меня еще будет время подумать об этом. -- Струан рассеянно взглянул на барометр. Прибор показывал 30,1 дюйма, ясно. -- Робб, когда станешь Тай-Пэном, Кулуму спуску не давай.
      -- Не волнуйся, не дам, -- ответил Робб.
      Когда Кулум поднялся на палубу, клипер перевалился на другой борт и вырвался из пролива, который образовывал с Гонконгом крошечный прибрежный остров Тун Ку Чай. Корабль быстро выскользнул из горловины пролива, зажатого меж высокими скалами, в открытое море и взял курс на юго-восток. Другой остров, покрупнее, Поклью Чау лежал в двух милях по левому борту. Свежий северный муссон срывал пену с волн, над морем висело серое покрывало облаков.
      Кулум стал пробираться вперед, тщательно обходя аккуратные бухты канатов и тросов. Он прошел мимо рядов пушек, тускло отсвечивавших начищенными боками, и подивился чистоте и порядку на всем корабле. На Гонконге он поднимался на борт других торговых судов и везде видел грязь.
      Левый гальюн оказался занят двумя матросами, поэтому он осторожно перебрался через борт в правый. Уцепившись за веревки, он с большим трудом спустил штаны и опасливо присел над сеткой.
      Подошел молодой рыжеволосый матрос, ловко перемахнул через фальшборт в гальюн и снял штаны. Он был босиком и, присев, не стал держаться за веревки.
      -- С чудесным вас утречком, сэр, -- поприветствовал он Кулума.
      -- И тебя также, -- ответил Кулум, угрюмо держась за веревки.
      Матрос управился быстро. Он потянулся вперед к фальшборту, взял из коробки квадратик газетной бумаги и подтерся, потом аккуратно бросил бумагу вниз и подвязал штаны на поясе.
      -- Что это ты делаешь? -- спросил Кулум.
      -- Что? А, вы это про бумагу, сэр-р? Разрази меня гром, если я знаю, сэр. Это вроде как приказ Тай-Пэна. Вытирай задницу бумагой или лишишься платы за два месяца и проси дишь десять суток в чертовом карцере. -- Матрос рассмеялся -- Тай-Пэн горазд на всякие шутки, прошу прощения, сэр. Но это его корабль, так что если сказано вытирать задницу, мы ее и вытираем. -- Он легко спрыгнул на палубу, окунул руки в ведро с морской водой и поплескал ее себе на ноги. -- Руки чертовы тоже мой, клянусь Богом, и ноги тоже, или отправляйся в карцер! Прямо чудно все это. Ни дать, ни взять сума... прошу прощения, сэр-р. Но вы только подумайте: руки чертовы мой, чертову задницу вытирай, каждую чертову неделю мойся целиком и каждую чертову неделю меняй одежду -- не жисть, а прямо мука, провалиться мне на этом месте.
      -- Как же мука, черта с два, -- откликнулся другой матрос, он жевал табак, облокотившись на фальшборт. -- Плату получаешь звонкой монетой? И всегда, черт побери, в срок, клянусь Господом! Жратва что у твоего принца за столом? Да еще призовые деньги. Какого же рожна тебе еще надобно, Чарли? -Потом обратился к Кулуму: --Уж не знаю, как Тай-Пэн это делает, сэр, да только на его кораблях болезней и цинги меньше, чем на любом другом, сколько их тут ни плавает. -- Он выпустил изо рта на ветер длинную струю черной от табака слюны. -- Так что я свою задницу вытираю и всем при этом доволен. Прошу прощения, сэр, на вашем месте, сэр, я сделал бы то же самое. Тай-Пэн страх как любит, когда его приказы выполняются!
      -- Взять рифы на брамселях и бом-брамселях, -- прокричал с юта капитан Орлов неожиданно мощным для такого маленького человечка голосом.
      Моряки ловко отдали Кулуму честь и присоединились к тем, кто уже карабкался наверх к парусам.
      Кулум воспользовался бумагой, вымыл руки и спустился вниз к отцу и дяде, где стал ждать подходящего момента, чтобы вступить в разговор.
      -- Какой смысл в том, чтобы пользоваться бумагой?
      -- А? -- Струан удивленно поднял брови.
      -- В гальюне. Подтирайся бумагой или десять суток в карцере.
      -- А, вон что. Забыл сказать тебе, сынок. Китайцы полагают, что между испражнениями и болезнью существует какая-то связь.
      -- Это смешно, -- фыркнул Кулум.
      -- Китайцы так не думают. И я тоже. -- Струан повернулся к Роббу: -- Я пробую это уже три месяца на "Китайском Облаке". Больных стало меньше.
      -- Даже по сравнению с "Грозовым Облаком"?
      -- Да.
      -- Это совпадение, -- покачал головой Кулум. Робб хмыкнул.
      -- На наших кораблях ты обнаружишь много совпадений, Кулум. Прошло лишь пятьдесят с небольшим лет с тех пор, как капитан Кук открыл, что лимоны и свежие овощи излечивают цингу. Может быть, испражнения действительно как-то связаны с болезнями.
      -- Когда ты мылся в ванне последний раз, Кулум? -- спросил Струан.
      -- Не знаю... месяц... нет, вспомнил. Капитан Перри на "Грозовом Облаке" настоял, чтобы раз в неделю я мылся вместе с командой. Я тогда едва не умер от холода. Почему ты спрашиваешь?
      -- Когда ты в последний раз стирал свою одежду? Кулум недоуменно заморгал, глядя на отца, потом опустил глаза на свои плотные штаны из коричневой шерсти и сюртук:
      -- Да никогда не стирал! Зачем ее нужно стирать? Глаза Струана сверкнули:
      -- Отныне, на берегу или в море, ты будешь мыться целиком раз в неделю. Будешь пользоваться бумагой и мыть руки. Раз в неделю будешь отдавать свою одежду в стирку. Воду пить не будешь, только чай. И каждый день станешь чистить зубы.
      -- Зачем? Не пить воды? Это безумие. Стирать одежду? Господи, да ведь она от этого сядет, покрой испортится, и Бог еще знает что!
      -- Все это ты будешь делать. Это Восток. Ты нужен мне живым. Сильным. И здоровым.
      -- Я не стану. Я не ребенок и не один из твоих матросов!
      -- Тебе лучше послушаться отца, -- сказал Робб. -- Я тоже противился ему. Всем его нововведениям. Пока он не доказал мне, что они срабатывают. Как и почему, не знает никто. Но там, где люди мерли, как мухи, мы остались здоровыми.
      -- А вот и нет, -- возразил Кулум. -- Вы сами говорили мне, что постоянно болеете.
      -- Да. Но этой болезни уже много лет. Я так и не поверил твоему отцу про воду и продолжал пить ее. Теперь мой живот кровит и всегда будет кровить. Мне уже с этим ничего не поделать, слишком поздно, но, клянусь Богом, я жалею, что не попробовал. Может быть, эта гниль и не забралась бы ко мне внутрь. Дирк никогда не пьет воду. Только чай.
      -- Это то, что делают все китайцы, парень.
      -- Я в это не верю.
      -- Что ж, пока ты выясняешь, правда это или нет, -- резко бросил Струан, -- ты будешь подчиняться приказам. Ибо это приказы.
      Кулум вскинул подбородок:
      -- Из-за каких-то варварских обычаев этих язычников-китайцев я должен поменять весь свой образ жизни? Ты это хочешь сказать?
      -- Я готов учиться у них. Да. Я перепробую все, чтобы сохранить здоровье, и ты будешь делать то же самое, клянусь Богом. Стюард! -- рявкнул он.
      Дверь распахнулась.
      -- Да, сэр-р.
      -- Приготовьте ванну для мистера Кулума. В моей каюте. И чистую одежду.
      -- Есть, сэр-р.
      Струан пересек комнату и встал перед Кулумом. Он обследовал голову сына. -- У тебя вши в волосах.
      -- Я совсем тебя не понимаю! -- взорвался Кулум. -- Вши есть у всех. Они всегда с нами, нравится нам это или нет. Ты просто почесываешься немного, вот и все.
      -- У меня нет вшей, нет их и у Робба.
      -- Тогда вы особенные. Прямо уникальные. -- Кулум раздраженно отхлебнул из бокала с шампанским. -- Мыться в ванной -- значит глупо рисковать здоровьем, все это знают.
      -- От тебя дурно пахнет, Кулум.
      -- Ото всех дурно пахнет, -- нетерпеливо отмахнулся Кулум. -- Зачем же еще мы постоянно таскаем с собой помады? Вонь -- просто часть нашей жизни. Вши -- это проклятие, ниспосланное людям, о чем тут еще говорить.
      -- От меня не пахнет, не пахнет от Робба и от членов его семьи, не пахнет ни от одного из моих матросов, и мы самая здоровая компания на всем Востоке. Ты будешь делать то, что от тебя требуют. Вши -- это совсем не обязательно, равно как и вонь.
      -- Тебе надо побывать в Лондоне, отец. Наша столица воняет, как ни один другой город мира. Если люди услышат, что ты проповедуешь насчет вшей и вони, тебя сочтут сумасшедшим.
      Отец и сын сверлили друг друга взглядом.
      -- Ты подчинишься приказу! Ты вымоешься, клянусь Богом, или я заставлю боцмана вымыть тебя. На палубе!
      -- Соглашайся, Кулум, -- вмешался Робб. Он чувствовал растущее раздражение Кулума и слепое упрямство Струана. -- В конце концов, какое это имеет значение? Пойди на компромисс. Испробуй это в течение пяти месяцев, а? Если к этому времени ты не почувствуешь себя лучше, вернешься к тому, как жил раньше.
      -- А если я откажусь?
      Струан посмотрел на него с неумолимым видом.
      -- Я люблю тебя, Кулум, больше своей жизни. Но некоторые вещи ты будешь делать. В противном случае я буду поступать с тобой, как с матросом, ослушавшимся приказа.
      -- Как это?
      -- Протащу тебя на веревке за кораблем десять минут и вымою таким образом.
      -- Вместо того, чтобы сыпать приказами, -- обиженно выпалил Кулум, -почему бы тебе иногда просто не сказать "пожалуйста".
      Струан рассмеялся в ту же секунду.
      -- Клянусь Господом, парень, а ведь ты прав. -- Он хлопнул Кулума по спине. -- Пожалуйста, не будешь ли ты так добр сделать то, о чем я прошу? Клянусь Господом, ты прав. Я буду чаще говорить "пожалуйста". И не беспокойся насчет одежды. У тебя будет лучший портной в Азии. К тому же того, что ты привез с собой, все равно недостаточно. -- Струан взглянул на Робба: -- Как насчет твоего портного, Робб?
      -- Хорошая мысль. Да. Сразу же, как только мы обоснуемся на Гонконге.
      -- Мы пошлем за ним прямо завтра, привезем его из Макао со всем, что ему нужно. Если только он уже не на Гонконге. Итак, в течение пяти месяцев, парень?
      -- Согласен. Но я по-прежнему считаю ,это пустой затеей. Струан вновь наполнил бокалы.
      -- Теперь слушайте. Думаю, мы должны отпраздновать возрождение "Благородного Дома".
      -- Каким образом, Дирк? -- спросил Робб.
      -- Мы устроим бал.
      -- Что? -- Кулум с интересом вскинул глаза, разом забыв все свои обиды.
      -- Именно, бал. Для всего европейского населения. Роскошный по-княжески. Через месяц, считая от сегодняшнего дня.
      -- Это все равно что запустить ястреба в голубятню! -- воскликнул Робб.
      -- О чем ты говоришь, дядя?
      -- Эта новость вызовет среди наших леди такой переполох, какого ты еще никогда не видел. Они ни перед чем не остановятся, чтобы перещеголять соперниц и появиться на балу в самом красивом платье -- и, безусловно, самом модном! Они загоняют мужей до седьмого пота и будут красть друг у друга портних! Боже милостивый, бал -- это грандиозная идея. Интересно, что наденет Шевон.
      -- Ничего -- если решит, что это пойдет ей больше всего! -- Глаза Струана весело сверкнули. -- Да, бал. Мы назначим приз для той леди, чье платье будет признано лучшим. Думаю...
      -- Ты что, не помнишь, чем кончился суд Париса? -- скривившись, спросил Робб.
      -- Помню. Но судьей будет Аристотель.
      -- Он слишком умен, чтобы согласиться на это.
      -- Посмотрим. -- Струан на мгновение задумался. -- Приз должен быть значительным. Тысяча гиней.
      -- Ты шутишь! -- воскликнул Кулум.
      -- Тысяча гиней.
      Кулума ошеломила такая расточительность. Это было неприлично. Более того, преступно. На эту тысячу гиней в сегодняшней Англии человек мог прожить, как король, пять или даже десять лет. Заработная плата фабричного рабочего, трудившегося от зари до зари и еще часть ночи шесть дней в неделю круглый год, составляла пятнадцать-двадцать фунтов за год -- и на эту сумму он устраивал жилье, содержал жену, воспитывал детей, платил ренту, покупал еду, уголь, одежду. Мой отец сошел с ума, думал он, помешался на деньгах. Только подумать о двадцати тысячах гиней, которые он просвистел -- да, именно просвистел! -- в том глупом споре с Броком и Гортом. Но там, по крайней мере, нужно было убрать с дороги Брока. Эта рискованная затея оправдала бы себя, если бы сработала, да она по-своему и сработала -серебро на "Китайском Облаке", и мы снова богаты. Богаты.
      Теперь Кулум понимал, что быть богатым значит прежде всего перестать быть бедным. Он убедился, что его отец был прав: сами деньги не имеют значения -- только их отсутствие.
      -- Это слишком много, слишком много, -- потрясение бормотал Робб.
      -- Да. С одной стороны это так. -- Струан закурил сигару. -- Но у "Благородного Дома" есть обязанность -- все делать по-княжески. Эта новость заполнит умы и сердца людей, как ни одна другая. И об этом станут рассказывать сотни лет спустя. -- Он положил руку на плечо Кулуму: -Запомни еще одно правило, дружок: когда ты хочешь крупно выиграть, ты должен крупно рисковать. Если ты не готов рисковать по-крупному, большая игра не для тебя.
      -- Такое... огромное количество денег заставит, может заставить некоторых людей рискнуть большим, чем они могут себе позволить. Это не хорошо, не так ли?
      -- Главное назначение денег -- быть использованными. Я бы сказал, что эти деньги не окажутся потраченными зря.
      -- Но что же ты приобретаешь с этим?
      -- Лицо, парень. -- Струан повернулся к Роббу: -- Кто победительница?
      Робб беспомощно покачал головой:
      -- Не знаю. По красоте -- Шевон. Но лучшее платье? Найдутся такие, которые рискнут целым состоянием, чтобы удостоиться этой чести, не говоря уже о призе.
      -- Ты еще не встречался с Шевон, Кулум?
      -- Нет, отец. Как-то раз я видел ее прогуливающейся по дороге, которую Джордж -- Джордж Бюссинг -- проложил от Глессинг Пойнта до Счастливой Долины. Мисс Тиллман прекрасна. Но я нахожу мисс Синклер гораздо более привлекательной. В ней столько очарования! Джордж и я проводили некоторое время в ее обществе.
      -- Вот как, в самом деле? -- Струан постарался скрыть внезапно мелькнувший в его глазах интерес.
      -- Да, -- простодушно ответил Кулум. -- У нас был прощальный ужин с мисс Синклер и Горацио на корабле Джорджа. У бедняги Джорджа забрали его фрегат. Он был так расстроен... Значит у нас в самом деле будет бал?
      -- Почему Глессинг потерял свой корабль?
      -- Лонгстафф назначил его начальником гавани и главным инспектором, и адмирал приказал ему занять предложенные должности. Мисс Синклер согласилась со мной, что это открывает перед ним завидные перспективы, но сам он не выглядел особенно счастливым.
      -- Он тебе нравится?
      -- О, да. Он очень доброжелателен ко мне. -- Хотя я и сын Тай-Пэна, едва не добавил Кулум. Он благодарил судьбу за то, что у него нашлось с Глессингом общее увлечение. Оба они были прекрасными игроками в крикет. Кулум был капитаном университетской команды, а в прошлом году выступал за графство.
      -- Клянусь Юпитером, -- сказал тогда Глессинг, -- значит, ты должен быть чертовски хорош. Сам я играл за флот только полевым. Каким номером ты выходил с битой?
      -- Третьим.
      -- Вот это да! Я выше четвертого не поднимался [В крикете два первых бэтсмена, которые начинают матч, как правило, не являются самыми сильными игроками команды Их задача-- измотать боедлера команды соперников Лучшим бэтсменом команды является третий номер, который сменяет выбывающего из игры номера первого.]. Черт побери, Кулум, старина, может быть, нам следует выделить участок под поле для крикета? Чтобы было где тренироваться, а?
      Кулум улыбнулся про себя, очень довольный тем, что оказался хорошим игроком в крикет. Он знал, что без этого Глессинг просто-напросто перестал бы его замечать, и тогда он был бы лишен удовольствия видеть Мэри. Интересно, позволит ли она ему сопровождать ее на бал?
      -- Мисс Синклер и Горацио очень любят тебя, отец.
      -- Я полагал, что Мэри в Макао.
      -- Она и была там, отец. Но где-то около недели назад она на несколько дней вернулась на Гонконг. Очаровательная леди, не правда ли?
      Внезапно послышалось тревожное звяканье корабельного колокола, быстрый топот многих ног и крик: "Свистать всех наверх!" Струан рванулся из каюты.
      Робб поспешил за ним, но остановился в дверях.
      -- Две вещи, Кулум, быстро, пока мы одни. Во-первых, делай то, что говорит тебе отец, и будь терпелив с ним. Он странный человек со странными идеями, но в большинстве случаев они себя оправдывают. И, во-вторых, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе стать Тай-Пэном. -- После этого он поспешил наверх, Кулум за ним следом.
      Когда Струан выскочил на ют, команда уже стояла по местам и открывала пушечные порты, наверху матросы облепили снасти.
      Прямо перед ними, растянувшись зловещей линией вдоль горизонта, показалась флотилия боевых джонок.
      -- Клянусь левой ягодицей Тора, да их тут целый флот! -- крякнул капитан Орлов. -- Я насчитал больше сотни, Тай-Пэн. Поворачиваем и удираем?
      -- Следуем прежним курсом, капитан. У нас перед ними выигрыш в скорости. Очистить палубы! Мы подойдем поближе и посмотрим. Поставить брамсель и фор-брамсель!
      Орлов проорал наверх:
      -- Поставить брамсель и фор-брамсель! Все паруса, хоу! -- Офицеры подхватили эти крики, матросы бросились к парусам, развернули их, и "Китайское Облако", разрезая форштевнем воду, полетел еще быстрее.
      Корабль находился в проливе между крупным островом Поклью Чау в двух милях по левому борту и небольшим островком Ап Ли Чау в полумиле справа. Ап Ли Чау отстоял на четверть мили от Гонконга и образовывал удобный залив, получивший название Абердин. На берегу этого залива располагалась рыбацкая деревушка. Струан заметил в заливе больше сампанов и рыбацких джонок, чем их было там месяц назад.
      На ют поднялись Робб и Кулум. Робб увидел джонки на горизонте, и волосы зашевелились у него на затылке.
      -- Кто они такие, Дирк?
      -- Не знаю, парень. Ну-ка, в сторону!
      Кулум и Робб отскочили с дороги, когда несколько матросов спустились по вантам и, покрикивая хором, закрепили натянутые тросы, а затем бросились к боевым местам на корме. Струан протянул бинокль Мауссу, чья грузная фигура появилась на юте рядом с ним: -- Ты можешь разобрать, что у них за флаг, Вольфганг?
      -- Нет, пока нет, Тай-Пэн. -- Вольфганг, чувствуя, как у него пересохло во рту, вглядывался в огромную неповоротливую боевую джонку, шедшую впереди, одну из самых больших, какие ему доводилось видеть, -- более двухсот футов в длину и водоизмещением около пятисот тонн. Ее корпус с несоразмерно большой кормой слегка кренился под давлением трех обширных парусов. -- Gott im Himmel, их слишком много для пиратского флота. Но это вряд ли армада для вторжения на остров? Они, конечно, не осмелятся напасть на Гонконг, пока наш флот так близко.
      -- Мы скоро все узнаем, -- сказал Струан. -- Два румба вправо!
      -- Два румба вправо, -- отозвался рулевой.
      -- Так держать! -- Струан проверил положение парусов. Свежий ветер и натянутые, звенящие снасти заражали его радостным возбуждением.
      -- Смотрите! -- крикнул капитан Орлов, показывая назад.
      Еще одна флотилия джонок показалась из-за южной оконечности Поклью Чау, готовясь отрезать им путь к отступлению.
      -- Это засада! Приготовиться повернуть...
      -- Остановитесь, капитан! Я на юте!
      Капитан Орлов угрюмо отошел к рулевому и встал у компаса, проклиная правило, в котором оговаривалось, что когда Тай-Пэн находился на юте любого судна, принадлежащего "Благородному Дому", он становился его капитаном.
      Что ж, подумал Орлов, удачи тебе, Тай-Пэн. Если мы сейчас не развернемся и не бросимся наутек, эти джонки с их висельниками отрежут нас, а те, что впереди, просто задавят нас численностью, и мой прекрасный корабль перестанет существовать. Черта с два, разрази меня гром! Со своими пушками мы отправим штук тридцать в огненные ямы Валгаллы и пролетим сквозь их строй подобно Валькирии.
      И впервые за эти четыре дня он забыл о серебре и радостно думал лишь о предстоящей схватке.
      Корабельный колокол пробил восемь склянок.
      -- Разрешение сойти вниз, капитан! -- крикнул Орлов.
      -- Да. Возьмите с собой мистера Кулума и покажите ему, что нужно делать.
      Орлов быстро проводил Кулума в глубь корабля.
      -- Когда пробьет восемь склянок в утреннюю вахту -- это полдень по береговому времени, -- капитан обязан завести хронометр, -- объяснил он, испытывая облегчение от того, что ушел с юта, когда Тай-Пэн узурпировал командование судном. Хотя, опять же, признался он себе, будь ты на месте Тай-Пэна, ты сделал бы то же самое. Оказавшись там, ты бы никогда и никому не уступил самой прекрасной должности на свете.
      Его маленькие голубые глазки изучали Кулума. Он заметил его мгновенную неприязнь к нему и взгляды исподтишка на его горб и короткие ноги. Даже после сорока лет таких взглядов он все еще не выносил, когда его считали уродом.
      -- Я родился на льдине в снежную бурю. Моя мать говорила, я был таким красивым малышом, что злой дух Ворг растоптал меня своими копытами через час после моего рождения.
      Кулум неуютно задвигался в полутьме.
      -- О?
      -- У Ворга раздвоенные копыта, -- с коротким смешком добавил Орлов. -Ты веришь в духов?
      -- Нет. Нет, не думаю.
      -- Но в дьявола ты веришь? Как все добрые христиане?
      -- Верю. -- Кулум старался не выдать голосом охватившего его страха. -Что следует делать с хронометром?
      -- Его следует завести. -- Орлов опять хохотнул. -- Если бы тебя мать рожала на свет так же. как меня, может и ты вышел бы Кулумом Горбуном вместо Кулума Стройного Красавчика, а? С высоты моего роста на все смотришь по-другому.
      -- Мне очень... вам, должно быть, ужасно трудно.
      -- Не трудно -- ваш Шекспир нашел слова получше. Но ты не волнуйся, Кулум Силач. Я могу убить человека вдвое больше меня безо всякого труда. Хочешь, я научу тебя убивать? Скажу сразу, лучшего учителя тебе не найти. За исключением, разве что, Тай-Пэна.
      -- Нет. Нет, спасибо.
      -- Ты поступишь разумно, если научишься этому. Очень разумно. Попроси своего отца дать тебе несколько уроков. Когда-нибудь тебе понадобится такое умение. Да, и скоро. Ты знал, что у меня есть дар провидения?
      Кулум передернулся.
      -- Нет.
      Глаза Орлова сверкнули в темноте, улыбка сделала его еще больше похожим на маленького злого гнома.
      -- Тебе еще многому нужно научиться. Ты ведь хочешь стать Тай-Пэном, не так ли?
      -- Да. Я надеюсь стать им. Когда-нибудь.
      -- В тот день руки твои обагрятся кровью. Кулум вздрогнул, но тут же постарался вернуть себе самообладание.
      -- Что вы хотите этим сказать?
      -- Уши у тебя есть. В тот день на твоих руках будет кровь. Да. И очень скоро тебе понадобится человек, которому ты сможешь доверять в течение многих-многих дней. Пока Нор-стедт Страйд Орлов является капитаном одного из твоих кораблей, ты можешь верить ему.
      -- Я запомню, капитан Орлов, -- сказал Кулум и пообещал себе, что когда станет Тай-Пэном, он первым делом спишет Орлова на берег. И тут, подняв голову и заглянув ему в лицо, он вдруг испытал странное чувство, будто Орлов прочел его тайные мысли.
      -- В чем дело, капитан?
      -- Спроси у себя самого. -- Орлов отпер шкафчик, в котором хранился хронометр. Для этого ему пришлось встать на ступеньку приставной лесенки. Затем он начал аккуратно заводить часы большим ключом.
      -- Эти часы нужно заводить на тридцать три оборота.
      -- А почему вы сами делаете это? Почему не один из офицеров? -- спросил Кулум, хотя это его нисколько не интересовало.
      -- Это обязанность капитана. Одна из них. Навигация -- такая вещь, которую следует хранить в Тайне. Если бы с этим мог справиться любой матрос на корабле, конца бы не было бунтам. Лучше всего, когда только капитан и несколько офицеров обладают необходимыми навыками и знаниями. Тогда матросы без них беспомощны и обречены на гибель. Мы держим хронометр на запоре и здесь, подальше от глаз, безопасности ради. Разве он не прекрасен? Какая работа, а? Сделано добрыми английскими руками с помощью добрых английских мозгов. Он показывает точное лондонское время.