Тай-Пэн - Роман о Гонконге

      -- Я сто раз говорила тебе, что у варваров Отцы не спят со всеми женщинами в доме, -- устало сказала Мэй-мэй. -- Ему просто нельзя этого делать. Это против его религии.
      -- Вот уж действительно плохой йосс, -- А Сам засопела носом. -- Иметь такого Отца, так богато награжденного богами, и чтобы это было против его религии.
      Мэй-мэй рассмеялась, передавая ей полотенце.
      -- Беги, маленькая льстивая лгунья. Принеси нам чаю через час, и, если ты опоздаешь хоть на минуту, я тебя хорошенько высеку!
      А Сам умчалась.
      Мэй-мэй надушилась и, возбужденно думая о бальном платье и своем втором сюрпризе, направилась в спальню.
      Лиза Брок открыла дверь каюты и подошла к койке. Она чувствовала, как холодный пот бежит у нее из-под мышек. Настал момент, когда все решалось для Тесс: теперь или никогда.
      -- Ну, дорогой, -- сказала она и еще раз потрясла Брока за плечо. -Пора вставать.
      -- Оставь меня в покое. -- Брок опять повернулся на другой бок, укачанный приливом, мягко подталкивающим корму "Белой Ведьмы". -- Я оденусь, когда придет время.
      -- Ты говоришь это уже целых полчаса. Поднимайся-ка, а то опоздаешь.
      Брок зевнул, потянулся и сел на койке.
      -- Еще даже и солнце не село, -- невнятно проворчал он, посмотрев в окно.
      -- Горт скоро приедет, а ты хотел пораньше приготовиться. Потом еще нужно просмотреть книги с компрадором. Ты же сам просил разбудить тебя.
      -- Ну, хорошо, Лиза, довольно. -- Он опять зевнул и посмотрел на жену. Она была в новом платье из темно-красной шелковой парчи с большим турнюром. Ее волосы были собраны сзади в пучок. Ты смотришься расчудесно, -механически проговорил он и потянулся еще раз.
      Лиза помяла в руках свою шляпу с огромными перьями, потом положила ее на стол.
      -- Я помогу тебе одеться, -- предложила она.
      -- Это еще что! Я же сказал тебе, что и старый костюм вполне сойдет, -взорвался он, увидев на стуле новую одежду. -- Или ты думаешь, денежки так легко достаются, что ты можешь тратить их как соленую воду?
      -- Нет, дорогой, тебе был нужен новый парадный костюм, а сегодня ты должен выглядеть как нельзя лучше. -- Она подала ему маленький корсет. Мода того времени требовала, чтобы каждый мужчина надевал такой, подчеркивая талию. Брок чертыхнулся и встал с кровати. Затянув корсет поверх длинного шерстяного белья, он с ворчанием позволил облачить себя во все новое.
      Однако, посмотрев на себя в зеркало, он остался очень доволен тем, что увидел. Новая рубашка с оборками белоснежным облаком топорщилась на груди, и темно-бордовый бархатный сюртук с шитыми золотом отворотами сидел безукоризненно: огромный в плечах и узкий в талии. Тесные белые брюки подтягивались штрипками к вечерним туфлям из мягкой черной кожи. Расшитый оранжевый жилет, золотая цепочка и брелок довершали костюм.
      -- Честное слово, дорогой, ты выглядишь как король английский!
      Он расчесал бороду, отчего она стала напористо торчать вперед.
      -- Ну, -- грубо сказал он, стараясь скрыть свое удовлетворение, --может, ты была и права. -- Он повернулся в профиль и пригладил бархат на груди. -- Кажется, в груди широковато, а?
      Лиза расхохоталась.
      -- Ладно-ка тебе, дружок, -- сказала она, чувствуя, что ей уже не так страшно. -- По-моему, рубиновая заколка больше подойдет к твоему галстуку, чем бриллиантовая.
      Он поменял заколку и продолжал любоваться собой. Затем рассмеялся, обхватил Лизу за талию и, низко гудя себе под нос мотив вальса, закружил ее по каюте.
      -- Ты у меня принцесса бала, милая, -- сказал он.
      Лиза постаралась забыть на мгновение о своих страхах и изобразила на лице веселость в тон его настроению, но Брок заметил по ее глазам, что что-то не так.
      -- В чем дело?
      Она достала платок, вытерла пот со лба и села.
      -- Это... в общем, это касается Тесс.
      -- Она заболела?
      -- Нет. Это... ну... мы берем ее с собой на бал!
      -- Ты совсем рехнулась?
      -- Я приготовила для нее платье... о, оно просто восхитительное... и волосы ей уложила, и она ждет, когда ты одобришь ее наряд, прежде чем...
      -- Тогда скажи ей, пусть идет спать, клянусь Богом! Ни на какой бал она не пойдет, черт меня подери! Ты ведь знала, как я к этому отношусь! Так ты приготовила для нее платье, вон как? -- Он поднял руку, чтобы ударить ее.
      -- Подожди, послушай, -- заговорила Лиза, превозмогая свой страх.-Послушай сначала. Нагрек... и она. Поднятая рука остановилась на полдороге.
      -- Нагрек?
      -- Хорошо, что он умер в ту ночь. Тесс... видишь ли, Тесс, она... -- Ее глаза наполнились слезами. -- Я не хочу волновать тебя, но она...
      -- У нее будет ребенок?!
      -- Нет. Весь этот месяц с тех пор, как ты уехал в Кантон, я изнывала от тревоги. Боялась, что вдруг я ошиблась. Но ее месячные начались на прошлой неделе, так что этот страх позади.
      -- Но она не девственна? -- спросил он, оцепенев от ужаса.
      -- Она еще девственна. -- Слезы покатились по ее лицу.
      -- Тогда, раз она девственна, объясни мне, ради Создателя, чего ты, черт возьми, так переживаешь. Ну, Лиза, ну, полно, -- сказал он и потрепал ее по щеке.
      Лиза знала, что никогда не сможет сказать мужу правду. Но она благословляла Господа Бога за то, что он подсказал ей нужные слова и дал силы убедить девочку, что в ту ночь все происходило больше в ее воображении, чем на самом деле, и она по-прежнему чиста, как должна быть чиста любая девушка.
      -- Этот месяц был ужасным, -- проговорила она. -- Ужасным. Но это предупреждение нам, Тайлер. Я тревожусь за тебя, за то, что ты не видишь, как она выросла, и мне страшно. Ты словно нарочно закрываешь глаза на то, что делается у тебя перед самым носом. -- Он открыл рот, чтобы заговорить, но она торопливо продолжала: -- Пожалуйста, Тайлер. Я умоляю тебя. Только взгляни на нее, и, если ты согласишься, что она уже взрослая девушка, тогда мы возьмем ее с собой. Если ты решишь, что нет, она никуда не поедет. Я сразу сказала ей, что решать будешь ты.
      -- Где Тесс сейчас?
      -- В главной каюте.
      -- Ты оставайся здесь и жди меня.
      -- Да, милый.
      Глава 7
      Когда ночь окончательно опустилась на Гонконг, Кулум подошел к краю палубы полуюта "Грозового Облака" и взмахнул рукой. Громыхнула пушка. После выстрела в гавани на мгновение установилась полная тишина. Он нервно взглянул в сторону Счастливой Долины. Его возбуждение нарастало. Он увидел вспыхнувший огонек, потом другой, и вскоре весь прибрежный участок номер восемь превратился в сплошное море танцующих огней.
      Слуги на берегу торопились зажечь остальные фонари. Сотни их засветились вокруг огромного круга из струганых досок, который образовывал площадку для танцев, и свет их был мягким и завлекающим. Столы и стулья были расставлены уютными группами, на каждом -- лампа и цветы, доставленные из Макао. Многочисленные лампы свисали также с веревок, натянутых меж тонкими бамбуковыми шестами рядом с большими столами на козлах, буквально ломившимися от всякой снеди. Другие фонари были красиво задрапированы и освещали бочонки португальских и французских вин, рома, бренди, виски; сака и пива. Сорок ящиков шампанского стояло во льду наготове.
      Всюду сновали слуги, аккуратно одетые в одинаковые черные штаны и широкие белые рубашки, их косички плясали на ходу. Ими надменно распоряжался Чен Шень, компрадор "Благородного Дома", неимоверно толстый человек в богатом платье и шапочке, сверкавшей драгоценными камнями. Пряж кой его ремня служила бесценная пластина чисто белого нефрита, ноги были обуты в черные шелковые тапочки на белой подошве. Он сидел как огромный паук в центре танцевального круга и играл длинными волосками, которые росли у него из маленькой бородавки на подбородке. В эту тихую, безветренную ночь рядом с ним находился его личный раб с веером.
      Когда все приготовления к его удовлетворению были закончены, он грузно поднялся и воздел руку. Слуги бросились по местам и замерли, неподвижные, как статуи, пока он производил последний заключительный осмотр. Еще одно мановение руки, и слуга заторопился из круга света во тьму пляжа с фитилем в руке.
      Блеснула яркая вспышка, и загремела канонада шутих, которая продолжалась несколько минут. Все на кораблях и на берегу бросились смотреть. За шутихами настал черед огненных шаров и цветных огней, шум и гром еще больше усилились. Потом в сгустившемся дыму опять затрещали шутихи. За ними завертелись огненные колеса, и сказочные вулканы стали извергать столбы разноцветных огненных брызг. Треск и громыхание длились еще несколько минут, потом раздался оглушительный грохот, словно целый флот дал залп изо всех пушек, и сотня ракет сорвалась в небо. Их дымные шлейфы взмыли ввысь и растаяли. На мгновение все стихло, потом небо взорвалось алыми, и зелеными, и белыми, и золотыми огненными перьями. Эти перья, величественно покачиваясь, опустились вниз и с шипением угасли в море.
      Слуга поджег последний фитиль и со всех ног бросился бежать. Красный и зеленый огонь зазмеились вверх по огромному бамбуковому каркасу, и он вскоре вспыхнул, начертав во тьме Льва и Дракона. Этот флаг ярко полыхал несколько минут и погас, взорвавшись целиком, так же неожиданно, как и возник.
      На некоторое время все поглотила черная тьма, прорезаемая лишь бурей восторженных криков, которые эхом катились по утесам, окружавшим долину. Когда глаза зрителей немного привыкли к темноте, вновь уютно засветились фонари танцевального круга, и весь Гонконг охватило радостное ожидание.
      Шевон плакала от боли в своей каюте.
      -- Довольно, -- взмолилась она.
      Ее горничная покрепче ухватилась за шнурки корсета и уперлась коленом пониже спины Шевон.
      -- Выдохни, -- приказала она и, когда девушка подчинилась, в последний раз поддернула шнурки и завязала их. Шевон судорожно вздохнула.
      -- Ну вот, моя милая, -- сказала горничная в капоре. -- Вот и готово.
      Горничная была маленькой аккуратной ирландкой с железной хваткой. Ее звали Катлина О'Рурк. Она была няней и горничной Шевон с самых пеленок и обожала ее. Каштановые волосы Катлины обрамляли приятное лицо со смеющимися глазами и ямочкой на подбородке. Ей было тридцать восемь.
      Шевон выпрямилась, держась за спинку кресла, и застонала: она едва могла дышать.
      -- Я не выдержу до конца бала и упаду в обморок. Катлина достала портновский метр и измерила талию Шевон.
      -- Семнадцать с половиной дюймов, клянусь благословенной Девой Марией! И когда будешь падать, голубушка, не забудь, что ты должна быть грациозна, как облачко, и позаботься, чтобы каждый это увидел.
      Шевон стояла в панталончиках с оборками, шелковые чулки облегали стройные ноги. Корсет с пластинами из китового уса охватывал бедра, яростно ужимал талию и поднимался выше, чтобы поддержать и приподнять грудь.
      -- Мне нужно присесть на минутку, -- чуть слышно проговорила девушка.
      Катлин разыскала флакон с нюхательной солью и помахала им под носом у Шевон.
      -- Ну вот, сердечко мое. Как только эти куколки увидят тебя, тебе сразу же расхочется падать в обморок. Клянусь благословенной Дево.й Марией, святой Анной и Иосифом, ты будешь первой красавицей на этом балу.
      В дверь резко постучали.
      -- Ты еще не готова, Шевон? -- спросил Тиллман.
      -- Нет, дядя. Я уже скоро.
      -- Поторопись, дорогая. Мы должны прибыть, туда раньше его превосходительства! -- Он отошел от двери. Катлина мягко хохотнула.
      -- Глупый человек, сердечко мое. Он не понимает, что это такое -вступить в бальную залу.
      Квэнс отложил кисти в сторону:
      -- Готово!
      -- Превосходно, Аристотель, -- сказал Робб и поднял маленькую Карен на руки, чтобы она могла взглянуть на свой портрет. -- Не правда ли, Карен?
      -- Неужели я такая? -- разочарованно протянула Карен. -- Это ужасно.
      -- Это бессмертное творение, Карен, -- сказал шокированный Квэнс. Он взял девочку у Робба и крепко прижал ее к себе. -- Вот посмотри, какой восхитительный румянец играет у тебя на щечках, посмотри, как светятся твои прекрасные глаза. А это счастье, окружающее тебя подобно ореолу? Клянусь бородой Альказабедабра, портрет дивно хорош, как и ты сама.
      -- Ой, здолово. -- Она обняла Квэнса за шею, и он поставил ее на пол. Карен посмотрела на картину еще раз. -- А кто этот Альказа... ну, пло котолого вы говолили?
      -- Мой друг, -- серьезно ответил Квэнс. -- Бородатый друг, который присматривает за художниками и красивыми девочками и мальчиками.
      -- Ты получилась очень, очень хорошенькой, -- произнесла Сара натянутым голосом. -- Ну, а теперь бегом в постель, тебе уже давно пора спать.
      -- Еще лано, -- надула губки Карен. -- И ты обещала, что я могу не ложиться, пока папа не уедет.
      Квэнс улыбнулся, протер пальцы скипидаром и снял рабочий халат.
      -- Я заберу краски завтра, Робб.
      -- Конечно.
      -- Ну что же, нам, пожалуй, пора. -- Квэнс расправил на себе свой яркий, расшитый пурпуром жилет и надел сюртук из золотого шелка.
      -- Вы мне нлавитесь, мистел Квэнс, -- со взрослым видом сказала Карен. -- Вы очень класивый в этом наляде, хотя кал-тина все лавно ужасная.
      Он расхохотался, коротко обнял ее и надел цилиндр.
      -- Я подожду тебя в баркасе, Робб.
      -- Почему бы тебе не показать мистеру Квэнсу дорогу, Карен? -предложил Робб.
      -- Ой, да, -- ответила она и, танцуя, подбежала к двери. Квэнс вышел из каюты, ступая важно, как павлин.
      -- Ты хорошо себя чувствуешь, Сара? -- заботливо спросил Робб.
      -- Нет, -- холодно ответила она. -- Но это не важно. Тебе лучше идти. А то опоздаешь.
      -- Я могу остаться, если это тебе поможет, -- сдерживая раздражение, проговорил Робб.
      -- Единственное, что мне поможет, это благополучные роды и корабль домой. -- Сара отбросила со лба выбившуюся прядь. -- Подальше от этого проклятого острова!
      -- О, только не говори глупостей! -- вспылил он, и его твердое намерение не ссориться сегодня с женой утонуло, как в болоте, в озлоблении, охватившем его. -- Причем тут Гонконг!
      -- С того самого дня, как он стал нашим, мы ничего, кроме бед, не видели, -- сказала она. -- Ты стал другим, Дирк стал другим, Кулум, я. Ради всего святого, да что же это такое творится? Только мы окончательно решили уехать -- вдруг выясняется, что мы банкроты. Мы все напуганы до смерти, дикие ссоры следуют одна за другой, а несчастная Рональда и вся семья Дирка умерли. Потом серебро спасает нас, но нет же. Дирк загоняет тебя в угол, а ты слишком слаб, чтобы выбраться оттуда, и поэтому даешь ему клятву остаться. Кулум теперь ненавидит Дирка, Дирк ненавидит Кулума, а ты глупо болтаешься посередине, не имея мужества взять то, что принадлежит нам по праву, и уехать домой, где мы могли бы в покое и радости жить на эти деньги. Раньше у меня никогда не было задержек с ребенком, а здесь я уже переходила свой срок. Никогда раньше я не чувствовала себя больной и несчастной, а теперь сама жизнь стала мне в тягость. Если тебе нужна точная дата, когда начались все наши беды, то это 26 января 1841 года!
      -- Все это идиотская чепуха, -- огрызнулся он, взбешенный тем, что она произнесла вслух те самые мысли, которые уже давно не давали ему покоя, осознав вдруг, что и он точно так же проклинал этот день долгими бессонными ночами. -- Глупейший предрассудок, -- добавил он, больше для того, чтобы убедить в этом себя самого. -- Чума случилась в прошлом году. Банк логшул в прошлом году. Мы просто получили известия об этом уже после того, как завладели Гонконгом. И я не дурак. Деньги нам нужны, много денег, и год в нашей жизни ничего не прибавит и не убавит. Я думаю в первую очередь о тебе, о детях и об их детях. Мне нужно остаться. Все решено.
      -- Ты уже заказал нам места домой?
      -- Нет.
      -- Тогда я буду рада, если ты сделаешь это немедленно. -- Я не изменю решения, если ты на это надеешься!
      -- Нет, Сара, -- холодно ответил Роб, -- я не надеюсь, что ты изменишь свое решение. Я просто жду, когда ты почувствуешь себя лучше. Кораблей, отправляющихся домой, у нас предостаточно. Как ты прекрасно знаешь.
      -- Через месяц я уже буду в состоянии уехать.
      -- Нет, не будешь, и такой поспешный отъезд слишком опасен. И для тебя, и для ребенка!
      -- Тогда, может быть, тебе стоит сопровождать нас в этом путешествии.
      -- Я не могу.
      -- Ну, конечно, не можешь. У тебя есть дела поважнее. -- Сара окончательно вышла из себя: -- Наверное, очередная языческая шлюха уже наготове и ждет.
      -- О, замолчи, ради Бога. Я тысячу раз говорил тебе...
      -- Дирк уже привез свою на остров. Чем же ты хуже.
      -- Разве привез?
      -- А разве нет?
      Они с ненавистью смотрели друг на друга.
      -- Тебе лучше идти, -- сказала она наконец и отвернулась.
      Дверь распахнулась, и в каюту, все так же танцуя, влетела Карен. Она прыгнула на руки к отцу, потом подбежала к Саре и обняла ее.
      -- Папочка готовит нам корабль, чтобы мы могли поехать домой, дорогая, -- сказала Сара, чувствуя, как малыш яростно толкается у нее в животе. Время родов наконец-то подошло вплотную, и ее вдруг охватил необъяснимый страх. -В этом году мы будем праздновать Рождество дома. Будет снег, и рождественские гимны, и чудесные подарки. И Санта-Клаус.
      -- Ой, здолово, я так люблю Санту-Клауса. А что такое снег?
      -- Это когда все кругом белое -- и деревья, и дома, -- дождик, который превратился в лед. Это очень красиво, а в магазинах будет полным-полно игрушек и всяких замечательных вещей. -- Голос Сары дрогнул, Робб почувствовал ее боль, и она словно ножом полоснула его. -- Эго будет так здорово -- вновь оказаться в настоящем городе. А не... не в пустыне.
      -- Ну, я пойду, -- произнес Робб с тяжелым сердцем. Он легко коснулся щеки Сары поцелуем, а она едва уловимо отвернулась в сторону, опять разозлив его. Он прижал к себе Карен и вышел из каюты.
      Мэри Синклер несколькими движениями придала своей прическе законченный вид и приколола на место крошечную корону из диких цветов, которые прислал ей Глессинг.
      Ее платье с турнюром из черного, как крыло ворона, шантунгского шелка ниспадало поверх множества нижних юбок, шелестевших при каждом движении. Низкий вырез обнажал гладкие плечи и верх округлой груди.
      Она равнодушно изучала свое отражение. Лицо, смотревшее на нее из зеркала, казалось ей чужим. Глаза пьянили прелестью, немыслимой для всех, кто ее знал, в щеках -- ни кровинки. Карминные губы влажно блестели.
      Мэри знала, что никогда еще не выглядела так очаровательно.
      Она вздохнула и взяла календарь, понимая в душе, что бессмысленно пересчитывать дни заново. Результат всегда будет один и тот же, и открытие, как молния, поразившее ее сегодня утром, останется неизменным: ты беременна.
      О Боже, о Боже, о Боже.
      Глава 8
      Кулум вежливо поклонился.
      -- Добрый вечер, -- механически произнес он, и очередной гость растворился в праздничной голпе. Вот уже почти целый час как он стоял рядом с отцом и дядей, официально приветствуя гостей бала, и никак не мог дождаться окончания церемонии.
      Он окинул взглядом танцевальный круг. Среди обнаженных плеч, роскошных платьев всех цветов, великолепных мундиров и постоянно подрагивающих вееров он нашел Мэри Синклер. На мгновение он почувствовал раздражение, увидев, что она беседует с Глессингом. С другой стороны, сказал он себе, ты не должен ревновать. Мэри безусловно самая прекрасная женщина из всех присутствующих на балу, и Джордж совершенно прав, выбрав себе место подле нее Я ни капли не сержусь на него.
      С двух сторон танцевального круга, прямо напротив друг
      друга, были сооружены два помоста: один -- для морского
      оркестра, другой -- для армейского. Услышав, что адмирал
      согласился предоставить для бала свой оркестр, генерал сделал то же самое.
      Сейчас играли солдаты, все в алых мундирах. Всем не терпелось начать танцы, но приходилось ждать, когда прибудет Лонгстафф. А он опаздывал, что являлось его привилегией.
      Кулум поклонился следующему гостю, потом следующему и с облегчением заметил, что их поток редеет. Он взглянул в сторону берега, туда, где полоска огней освещала гостям путь от их баркасов к дому, и увидел, как катер Лонгстаффа мягко ткнулся в песок. Лонгстафф, великий князь и адмирал сошли на берег. Хорошо, подумал Кулум. Теперь уже не долго. Вновь его взгляд заскользил по площадке для танцев и на этот раз остановился на Мануэлите де Варгаш. Девушка наблюдала за ним, прикрыв лицо веером. Она была очень красива -- белоснежная кожа, темные глаза, мантилья поверх черных волос. Кулум улыбнулся и чуть заметно поклонился ей. У глаз Мануэлиты появились морщинки, веер затрепетал, и она отвернулась. Кулум дал себе слово, что обязательно протанцует с ней хотя бы один танец.
      Он стряхнул пыль с лацканов, сознавая, что одет по последней английской моде, далеко опережая в этом большинство из собравшихся мужчин. Его сюртук был небесно-голубого цвета с темно-синими отворотами, узкий в талии и расширяющийся над бедрами. Бледно-голубые брюки в обтяжку были заправлены в черные короткие сапоги. Кудрявые волосы прикрывали уши и спускались на высокий накрахмаленный воротник. Портной Робба замечательно поработал, подумал он. И так дешево. Да на сто пятьдесят гиней в месяц я мог бы позволить себе несколько дюжин отличных костюмов и сапог. Жизнь прекрасна!
      Он поклонился еще одной группе гостей, они прошли мимо, оставив после себя тяжелый запах застарелого пота, смешавшийся с ароматом духов и помад. Странно, подумал он Теперь он чувствовал запах других людей, и от них действительно воняло. Его уже поражало, что он не замечал этого раньше. Он определенно чувствовал себя лучше, гораздо луч ше, с тех пор, как начал ежедневно принимать ванну и менять одежду. Тай-Пэн оказался прав.
      Он посмотрел на отца, который о чем-то беседовал с Морли Скиннером. Кулум сознавал, что за ним наблюдают и что выражение его лица враждебно. Никто из гостей не мог бы заметить, что отношения между отцом и сыном потеплели. Наоборот, их вражда стала глубже, превратившись в холодную вежливость. С той поры, как началась эта игра, Кулум обнаружил, что с каждым разом ему все легче и легче дается его роль в этом обмане. Отец перестал быть твоим кумиром, говорил он себе. Ты по-прежнему уважаешь его -- но он еретик, прелюбодей, и влияние его опасно. Поэтому ты не притворяешься, ты действительно холоден. Холоден и осторожен.
      -- Полно тебе, Кулум, дружище, -- встревоженно прошептал Робб.
      -- О чем вы, дядя?
      -- Да нет, ни о чем. Просто сегодняшняя ночь -- это праздничная ночь.
      -- Да, вы правы.
      Кулум прочел озабоченность на его лице, но не сказал ничего и отвернулся, чтобы приветствовать новых гостей, поглядывая на Мэри и, время от времени, на Мануэлиту. Он уже решил не говорить Роббу о том, что произошло между ним и Тай-Пэном на вершине утеса.
      -- Вы еще не знакомы с моим племянником Кулумом, -- услышал он позади себя голос Робба. -- Кулум, познакомься с мисс Тесс Брок.
      Кулум повернулся. Сердце его остановилось, и в тот же миг он влюбился без памяти.
      Тесс присела в реверансе. Юбка ее платья из белой парчи вздымалась поверх пышного каскада нижних юбок, выбивавшихся из-под края подобно морской пене. Под низким лифом, приоткрывавшим высокую грудь, талия казалась невероятно узкой. Волосы мягкими кольцами ложились на обнаженные плечи. Кулум увидел голубые глаза и чувственные губы. И она смотрела ему прямо в лицо, пока он разглядывал ее.
      -- Для меня большая честь познакомиться с вами, -- услышал он свой голос, показавшийся ему чужим и ненастоящим. -- Может, вы удостоите меня первого танца.
      -- Благодарю вас, мистер Струан, -- услышал он ее ответ, прозвеневший, как колокольчик, и она отошла.
      Лиза, затаив дыхание, наблюдала эту сцену. Она видела выражение лица Кулума и ответную реакцию Тесс. О Господи, пусть это случится, сделай так, чтобы это случилось, думала она, следуя за Броком через зал.
      -- Я и не узнал малышку Тесс, а ты? -- говорил тем временем Струан Роббу. Он тоже заметил взгляды, которыми обменялись его сын и дочь Брока, и в голове его сразу закрутились мысли о преимуществах и опасностях, заключавшихся в союзе Кулума и Тесс. Господи Иисусе!
      -- Я тоже. Ты только посмотри на Брока. Его прямо-таки распирает от гордости.
      -- Что верно, то верно.
      -- А Мэри-то, Мэри. Никогда бы не подумал, что и она может быть такой... такой потрясающей.
      -- Да. -- Струан на мгновение задержал взгляд на Мэри. Черное платье выгодно подчеркивало светящуюся матовую бледность ее кожи. Потом он пристально рассмотрел Ману-элиту. Потом его взгляд вернулся к Тесс. Она улыбалась Кулуму, который так же открыто улыбался ей. Боже милостивый, подумал он, Кулум Струан и Тесс Брок.
      -- Черт бы побрал Шекспира, -- невольно вырвалось у него.
      -- А, Дирк?
      -- Нет, ничего. Я бы сказал, что Мэри действительно с полным правом может претендовать на приз.
      -- Она не в том классе, клянусь Богом, -- заметил проходивший мимо Квэнс и подмигнул ему. -- Ее никак не сравнишь, скажем, с Мануэлитой де Варгаш.
      -- Или с Шевон, готов поспорить, -- продолжал Струан, -- когда она снизойдет до того, чтобы удостоить нас своим присутствием.
      -- А, обворожительная мисс Тиллман. Я слышал, она собирается появиться в одних только панталончиках и прозрачной газовой накидке. И больше ничего! О, великие сфероиды Юпитера, какое это будет зрелище, а?
      -- Аристотель, я ищу тебя, -- сказал Джефф Купер, подходя к ним. -Могу я поговорить с тобой? Речь пойдет о заказе на картину.
      -- Да благословит Боже мою светлую душу! Нет, я решительно не понимаю, что это на вас всех нашло, -- подозрительно прищурившись, сказал он. Весь день прямо-таки отбоя пег от заказчиков.
      -- Мы вдруг оценили непревзойденное совершенство твоих работ, -- быстро ответил Купер.
      -- Ну что ж, самое время, клянусь Богом, ибо то, что ты сказал, бессмертная истина. Мои расценки возросли. Пятьдесят гиней.
      -- Давай обсудим это за бокалом шампанского, а? -- Купер украдкой подмигнул Струану поверх головы Квэнса и, взяв старичка под руку, увел его с собой.
      Струан усмехнулся. Он заранее позаботился о том, чтобы Квэнса постоянно кто-то занимал и не давал ему трепать языком -- до объявления результатов конкурса. И ему удалось надежно привязать Морин Квэнс к ее временному жилищу на борту его плавучего склада, убрав с него все баркасы.
      В этот момент Лонгстафф, великий князь и адмирал появился в полосе света.
      Барабаны забили дробь, все встали, и оба оркестра сыграли "Боже, храни королеву". Потом они, слегка запинаясь, исполнили российский гимн и под конец -- "Правь, Британия". Все дружно зааплодировали.
      -- Я ценю такое внимание с вашей стороны, мистер Струан, -- сказал Сергеев.
      -- Благодарю вас, ваше высочество. Мы хотим, чтобы вы чувствовали себя как дома. -- Струан знал, что сейчас все глаза устремлены на них и отметил про себя, что действительно удачно выбрал костюм для бала. В противоположность всем гостям он был одет в черное, лишь волосы сзади у воротника были перехвачены узкой зеленой лентой. -- Может быть, вы согласитесь вести первый танец?
      -- Почту за честь. Но боюсь, я не представлен ни одной из дам. -Сергеев прибыл на бал в великолепном казачьем мундире, рубашка была элегантно присборена на одном плече, с унизанного драгоценными камнями пояса свисала парадная шпага. Двое слуг в ливреях незаметно держались поблизости.
      -- Ну, это легко поправимо, -- улыбнулся Струан. -- Не хотите ли выбрать. Я буду рад официально представить вас.
      -- Это было бы очень невежливо с моей стороны. Может быть, вы сами решите, кто согласится удостоить меня этой чести.
      -- Чтобы остальные потом выцарапали мне глаза? Что же, очень хорошо.
      Он повернулся и зашагал через танцевальный круг. Самой подходящей кандидатурой была бы Мануэлита. Это принесло бы огромную честь и доставило удовольствие португальской общине, из которой и "Благородный Дом", и все другие торговцы набирали своих клерков, бухгалтеров, кладовщиков -- всех тех, без кого не может существовать ни одна компания. Мэри Синклер была бы почти столь же хорошим выбором, ибо она выглядела сегодня как-то необычайно интригующе и была самой прекрасной женщиной в зале. Но с этим выбором он ничего не выигрывал, если не считать поддержки Глессинга. Струан заметил, что Глессинг не отходит от Мэри ни на шаг. С тех пор, как он стал начальником гавани, его значение сильно возросло. И он мог бы оказаться весьма ценным союзником.
      Струан увидел, как широко раскрылись глаза Мануэлиты и как Мэри Синклер затаила дыхание, когда он направился в их сторону. Но он остановился перед Броком.
      -- С твоего позволения, Тайлер, может быть Тесс согласится вести первый танец в паре с великим князем? -- Струан с удовольствием услышал за спиной шорох изумления.
      Брок кивнул, весь вспыхнув от оказанной ему чести. Лиза была в экстазе. Тесс зарделась и едва не лишилась чувств. А Кулум проклинал и ненавидел отца и одновременно благословлял его за то, что он так выделил Тесс перед всеми. Торговцы же, все без исключения, спросили себя, уж не собрался ли Тай-Пэн помириться с Броком. И если так, то зачем?
      -- Я не верю своим глазам, -- сказал Глессинг.
      -- Да, -- озабоченно кивнул Купер: мир между Броком и Струаном не сулил ему ничего хорошего. -- Это просто не укладывается в голове.
      -- Это очень хорошо укладывается в голове, -- возразила Мэри. -- Она моложе всех нас, ей и следует предоставить эту честь.
      -- Все не так просто, мисс Синклер, -- сказал Глессинг. -- Тай-Пэн никогда и ничего не делает без причины. Возможно, он надеется, что она упадет и сломает ногу или еще что-нибудь в этом роде. Он ненавидит Брока.
      -- Мне кажется, с вашей стороны очень жестоко так думать, капитан Глессинг, -- резко заметила Мэри.
      -- Да, вы правы, и я прошу извинить меня; я сказал вслух то, о чем сейчас думает каждый. -- Глессинг посетовал на свою глупость: он должен был предвидеть, что такое возвышенное, чистое создание, конечно же, бросится защищать этого дьявола. -- Меня раздражает только то, что вы здесь самая красивая леди, и, вне всякого сомнения, эта честь принадлежит вам.