-- Мистер Квэнс великий художник, -- сказал Гордон Чен. -Следовательно, он прекрасен.
      Маусс повернулся всем телом и в упор посмотрел на евразийца.
      -- Следует говорить "красив", мой мальчик. Неужели я так плохо учил тебя все эти годы, что ты не чувствуешь разницы между словами "прекрасный" и "красивый", а? И он не великий художник. Он пишет в отличном стиле, и он мой друг, но волшебства великого мастера у него нет.
      -- Я сказал "прекрасен" в художественном смысле, сэр.
      Горацио заметил, как на лице Гордона Чена промелькнуло раздражение. Бедный Гордон, подумал он, от души жалея юношу. Чужой в равной степени и тому миру, и этому. Отчаянно пытающийся бьть англичанином, но при этом не расстающийся со своим халатом и косичкой. Хотя все знали, что он сын Тай-Пэна, прижитый им от китайской наложницы, никто не признавал его открыто, даже отец.
      -- Я считаю, что его картины удивительны, -- сказал Горацио, смягчая голос. -- И сам он тоже. Странно, все его обожают, и все же мой отец презирал его.
      -- О, твой отец, -- вздохнул Маусс. -- Он был святым среди нас. Он сохранил в душе высокие христианские принципы, не то что мы, бедные грешники. Да упокоится душа его с миром.
      Нет, подумал Горацио. Пусть душа его горит в аду во веки вечные. Преподобный Синклер прибыл и поселился в Макао с первой группой английских миссионеров тридцать с небольшим лет назад. Он помогал переводить Библию на китайский язык и был одним из учителей в английской школе, которую основала миссия. Всю жизнь его почитали как достойнейшего человека -- исключение составлял лишь Тай-Пэн -- и когда он умер семь лет назад, его похоронили как святого.
      Горацио мог простить отцу, что тот раньше времени свел в могилу их мать, мог простить ему те "высокие принципы", которые превратили этого человека в злобного тирана с узким, ограниченным взглядом на жизнь, его фанатичную веру в Бога грозного и карающего, его одержимую приверженность своей миссионерской работе и все побои, которые он обрушивал на собственного сына. Но даже по прошествии всех этих лет Горацио не мог простить отцу то, как он избивал Мэри, и те проклятия, которые он неустанно призывал на голову Тай-Пэна.
      Тай-Пэн был тем самым человеком, который подобрал маленькую Мэри, когда она, шестилетняя девочка, в ужасе убежала из дома. Он успокоил ее, а потом отвел домой к отцу и предупредил его, что если тот еще хоть пальцем дотронется до крошки, он прилюдно стащит его с проповеднической кафедры в церкви и будет гнать кнутом через все улицы Макао. С тех пор Горацио боготворил Тай-Пэна. Избиения прекратились, но отец был изобретателен на наказания. Бедная Мэри.
      При мысли о Мэри сердце его забилось быстрее, и он посмотрел на флагманский корабль, ставший их временным пристанищем. Он знал, что она сейчас смотрит на берег и так же, как он, считает дни, оставшиеся до их благополучного возвращения в Макао. Всего лишь сорок миль отсюда на юг, но как далеко. В Макао Горацио прожил все свои двадцать шесть лет, за исключением того времени, что учился дома, в Англии. Школу он ненавидел -- и дома, и в Макао. Он ненавидел уроки, которые проводил с ним отец. Горацио отчаянно старался удовлетворить его, но это ему не удавалось. В отличие от Гордона Чена, который был первым евразийским мальчиком, принятым в английскую школу Макао. Гордон Чен оказался блестящим учеником и неизменно заслуживал одобрение преподобного отца Синклера. Но Горацио не завидовал ему: у Гордона был свой мучитель -- Маусс. За каждую порку, которую Горацио получал от отца, Маусс давал Гордону Чену три. Маусс тоже был миссионером, он преподавал английский, латынь и историю.
      Горацио расправил нывшие от холода плечи. Он увидел, что Маусс и Гордон Чен опять не отрываясь смотрят на баркас, и в который раз спросил себя, почему Маусс так жестоко обходился с молодым человеком в школе, почему требовал от него столь многого. Он полагал, что причиной тому была ненависть, которую Вольфганг испытывал к Тай-Пэну. Ненависть, вызванная тем, что Тай-Пэн видел его насквозь и поэтому предложил ему деньги и место переводчика в контрабандных рейсах вдоль побережья, позволив за это распространять Библию на китайском языке и проповедовать язычникам на каждой стоянке -- но только после того, как опиум будет продан. Горацио считал, чго Вольфганг презирает себя за лицемерие и за то, что участвует в таком зле. За то, что его заставили притворяться, будто цель оправдывает средства, когда он знал, что это не так.
      Странный ты человек, Вольфганг, думал он. Он вспомнил, как в прошлом году они вместе отправились на только что захваченный остров Цюшан. Лонгстафф с одобрения Тай-Пэна назначил туда Маусса временным магистратом для поддержания порядка на период военных действий и отправления британского правосудия.
      Вопреки обычаю, на Цюшане были отданы строгие приказы, запрещавшие грабеж и насилие Маусс проводил над каждым мародером -- китайцем, индусом, англичанином -- честный открытый суд и затем приговаривал его к смерти, произнося при этом одни и те же слова: "Gott im Himmel [Господи на небесах (нем )], прими сию заблудшую душу. Повесить его". Вскоре грабежи прекратились.
      Поскольку между повешениями Маусс любил предаваться в суде воспоминаниям, Горацио узнал, что тот был трижды женат, каждый раз на англичанке, что первые две жены скончались oт дизентерии и нынешняя тоже часто болеет. Что, хотя Маусс был преданным мужем, дьявол по-прежнему и с неизменным успехом искушал его борделями и винными погребами Макао. Что Маусс выучил китайский у язычников в Сингапуре, куда был направлен еще совсем молодым миссионером. Что двадцать лет из своих сорока он прожил в Азии и за все это время ни разу не побывал дома. Что теперь он носил с собой пистолеты, потому что "никогда не угадаешь, Горацио, вдруг один из этих дьяволов-язычников захочет убить тебя, или эти богопротивные пираты позарятся на твое добро". Что всех людей он считал грешниками, и себя -первейшим среди них. И что его единственной целью в жизни осталось обращение язычников в истинную веру, дабы сделать Китай христианским государством.
      -- Чем это так занята твоя голова -- Неожиданный вопрос прервал течение мыслей Горацио.
      Он увидел, чго Маусс внимательно смотрит на него.
      -- Нет, так, ничего, -- поспешно ответил он -- Я просто,. просто размышлял
      Маусс задумчиво поскреб бороду.
      -- Вот и я тоже. В такой день есть над чем поразмыслить, hem? Азия теперь уже никогда не будет прежней.
      -- Да Наверное, вы правы. Вы собираетесь уехать из Макао? Будете строиться здесь?
      -- Да. Куплю себе кусок земли -- это будет хорошо. Нашей собственной земли, подальше от этой папистской выгребной ямы Моей жене здесь понравится. Ну а мне? Даже не знаю Сердце мое там, -- добавил Маусс голосом, полным тоски, и махнул огромным кулаком в сторону материка
      Горацио увидел, как глаза Маусса, устремленные вдаль, вдруг стали бездонными Почему Китай так завораживает людей, спросил он себя.
      Он окинул усталым взглядом пляж, зная, что не найдет ответа на свой вопрос. О, если бы я был богат Пусть не так богаг, как Тай-Пэн или Брок, но все же достаточно, чтобы построить красивый дом, принимать у себя торговцев и устроить для Мэри роскошное путешествие домой через всю Европу
      Ему нравилось работать переводчиком при его превосходительстве, быть его доверенным секретарем, но денег, которые он получал на службе, ему не хватало. В этом мире без денег не прожить. У Мэри должны быть бальные платья и свои бриллианты. Обязательно Но, даже несмотря на скудное жалованье, он был рад, что ему не приходилось зарабатывать свой хлеб насущный так, как это делали Китайские торговцы. Торговцы должны быть безжалостными, слишком безжалостными, и жизнь их полна опасностей. Многие из тех. кто сейчас мнят себя богачами, останутся без гроша в кармане через какой-нибудь месяц. Один невернувшийся корабль, и все для вас может быть кончено. Даже "Благородный Дом" время от времени нес убытки. Их клипер "Багровое Облако" должен был вернуться еще месяц назад. Может быть, он попал в шторм, кое-как добрался до берега с дырой в корпусе и сейчас чинится и переоснащается на безвестном острове где-нибудь между Гонконгом и Землей Ван Димена [Старое название Тасмании], отклонившись от курса на две тысячи миль. Скорее же всего, он покоится на дне морском с грузом опиума на полмиллиона гиней в трюме.
      А что человеку, если он торговец, приходится делать с людьми, даже с друзьями, чтобы просто выжить, не говоря уже о том, чтобы преуспевать. Чудовищно.
      Он заметил, как Гордон Чен не отрываясь смотрит на баркас, словно прикованный к нему взглядом, и попытался угадать, о чем он думает. Это, должно быть, ужасно, когда в тебе течет кровь двух рас. Наверное, если уж говорить откровенно, Гордон тоже ненавидит Тай-Пэна, хотя и притворяется, что это не так. Я бы на его месте ненавидел...
      Гордон Чен думал об опиуме. И мысленно благословлял его. Не будь опиума, не было бы и Гонконга, а Гонконг, с восторгом говорил он себе, это самая невероятная возможность делать деньги, которая когда-либо могла мне представиться И для Китая это большая удача, подлинный подарок йосса, о каком даже мечтать нельзя было.
      Если бы не было опиума, продолжал он, не было бы торговли с Китаем. Если бы не было торговли с Китаем, у Тай-Пэна никогда не появилось бы столько денег, чтобы выкупить из "дома цветов" мою мать, и я бы никогда не родился на свет. Опиум дал отцу те деньги, на которые он много лет назад купил матери дом в Макао. Опиум кормит нас и одевает. Опиум позволил заплатить за мое обучение в школе, за моих английских наставников и китайских наставников -- и вот на сегодняшний день я самый образованный молодой человек на всем Востоке.
      Он взглянул на Горацио Синклера, который с хмурым видом смотрел вокруг себя, и почувствовал укол зависти от тoro, что Горацио ездил учиться домой. Сам он еще никогда не был дома.
      Однако он гут же прогнал от себя это чувство. "Дом" придет позже, радостно пообещал он себе. Через несколько лег.
      Он повернулся и вновь посмотрел на баркас, Тай-Пэна он боготворил. Он никогда не называл Струана "отец", и тот никогда не говорил ему "мой сын". В действительности за всю жизнь Струан разговаривал с ним раз двадцать или тридцать, не больше. Но Гордон старался, чтобы отец гордился им, и в мыслях своих всегда думал о нем как об "отце". Он не уставал благословлять его за то, что Струан продал его мать Чен Шеню, чтобы тот сделал ее своей третьей женой. Мой йосс поистине огромен, думал он.
      Чен Шень являлся компрадором "Благородного Дома" и к Гордону Чену относился почти как к сыну. В качестве китайского посредника он покупал и продавал товары для Струана. Любой товар, крупный или мелкий, обязательно проходил через его руки. По обычаю, на каждый вид товара он набрасывал определенный процент. Эти деньги и составляли его личный доход. Но, поскольку доходы компрадора зависели от благосостояния компании, на которую он работал, и, кроме этого, ему приходилось оплачивать большие долги, он должен был проявлять в делах крайнюю осторожность и быть очень дальновидным, чтобы разбогатеть.
      Ах, думал Гордон Чен, если бы я был так же богат, как Чен Шень! Или еще лучше, как Дзин-куа, дядя Чен Шеня. Он улыбнулся про себя, удивляясь, насколько трудно давались англичанам китайские имена. Настоящее имя Дзин-куа было Чен-це Цзин Арн, но даже Тай-Пэн, который знал Чен-це Цзин Арна почти тридцать лет, до сих пор не научился правильно выговаривать его имя. Поэтому однажды, много лет назад, Тай-Пэн дал ему прозвище "Дзин"; "куа", которое к нему обычно добавляли, являлось скверно произнесенным китайским словом, означавшим "господин".
      Гордон Чен знал, что китайские купцы с легким сердцем принимали эти прозвища. Собственные исковерканные имена только веселили их, лишний раз доказывая, насколько далеки от культуры эти дикари из далекой Европы. Гордон вспомнил, как много лет назад, еще ребенком, он т айком наблюдал через дыру в ограде сада за Чен-це Цзин Арном и Чен Шенем, когда те курили опиум. Он слышал, как они смеялись над его превосходительством -- мандарины Кантона дали Лонгет аффу прозвище "Грозный Пенис", обыграв на свой лад его имя [Фамилия "Лонгстафф" состоит из двух счет и означает дословно "длинный жезл"-- Прим перев], и иероглифы с этим значением использовались в адресуемых ему официальных посланиях больше года, пока Маусс не рассказал Лонгстаффу об этом, испортив замечательную шутку.
      Он исподтишка взглянул на Маусса Гордон уважал его как твердого, не ведающего жалости учителя, и был благодарен ему за то, что тот заставил его стать лучшим учеником школы. И одновременно с этим презирал его за грязь, вонь и звериную жестокость.
      Гордону Чену нравилась школа при миссии, нравилось учиться, сидеть в классе вместе с другими учениками. Но однажды он узнал, что он не такой, как остальные дети. Маусс поднял его и при всех объяснил значение слов "бастард", "незаконнорожденный" и "полукровка". Гордон тогда в ужасе убежал из школы. Дома он впервые взглянул на свою мать другими глазами и исполнился презрения к ней за го, что она китаянка.
      Потом он узнал, глядя на нее сквозь еще не высохшие слезы, что быть китайцем даже наполовину -- большое счастье, потому что китайцы -- самая чистая раса на земле. И еще он узнал, что Тай-Пэн его отец.
      -- Но почему же тогда мы живем здесь? Почему "отец" -- это Чен Шень?
      -- У варваров бывает только одна жена, и они не женятся на китаянках, сын мой, -- объяснила ему Кай-сун.
      -- Почему?
      -- Такой у них обычай. Глупый обычай. Но так уж они устроены.
      -- Я ненавижу Тай-Пэна! Ненавижу! Ненавижу его! -- вырвалось у мальчика.
      Мать ударила его по лицу. Наотмашь. Раньше она никогда его не била.
      -- На колени! На колени и проси прощения! -- гневно заговорила она. -Тай-Пэн твой отец. Он дал тебе жизнь. Он мой Бог. Он выкупил меня для себя, а потом облагодетельствовал, продав Чен Шеню как жену. С чего бы, ты думаешь, Чен Шень, который мог купить себе тысячу девственниц, стал брать в жены женщину с двухлетним сыном нечистой крови, когда бы Тай-Пэн не захотел так? Зачем бы Тай-Пэн стал тратить столько денег и покупать мне дом, если бы он не любил нас? И неужели ренту получала бы я, а не Чен Шень, если бы сам Тай-Пэн не распорядился так? Почему даже сейчас, когда мне столько лет, Чен Шень так хорошо относится ко мне, если не уважает неизменное расположение к нам Тай-Пэна? Отправляйся в храм и долгими поклонами вымоли себе прощение. Тай-Пэн дал тебе жизнь. Поэтому люби и почитай его, и благословляй его, как благословляю его я. И если ты еще хоть раз произнесешь такие слова, я навсегда отвернусь от тебя.
      Гордон Чен мысленно улыбнулся. Как права была мать, и как ошибался я, каким был глупцом Но все же не таким, как наши мандарины и император, будь он проклят, когда вздумали запретить торговлю опиумом. Любой дурак знает, что без нее у европейцев не будет серебра, чтобы платить за чай и шелка.
      Однажды Гордон спросил у матери, откуда берется опиум, но она не смогла ему ответить, и никто в доме не смог. На следующий день он обратился с этим вопросом к Мауссу, и тот рассказал ему, что опиум это сок -- "слезы", как он тогда выразился, -- созревшей коробочки мака Опиумный плантатор делает на коробочке тонкий надрез, и из этого надреза сочится белая жидкость Через несколько часов "слеза" отвердевает и меняет цвет на темно-коричневый Тогда ее бережно соскребают и делают еще один аккуратный надрез. Потом соскребают новую каплю и делают следующий надрез. "Слезы" собирают вместе и скатывают в шар, десять фунтов -- его обычный вес. Лучший опиум поступает из Бенгалии, это в Британской Индии, hem? Или из Мальвы. Где находится Мальва, мальчик?
      -- В Португальской Индии, сэр!
      -- Она когда-то была португальской, но теперь принадлежит Ост-Индской Компании. Компания завладела ею, чтобы ее мировая монополия на производство опиума стала полной, разорив тем самым португальских торговцев опиумом здесь, в Макао. Ты делаешь слишком много ошибок, мальчик, поэтому получай кнута, hem?
      Гордон вспомнил, как он ненавидел опиум в тот день. Но сейчас он благословлял его. И благодарил свой йосс за отца и за Гонконг. Гонконг сделает его богатым. Очень богатым.
      -- Здесь, на этом острове, будут нажиты целые состояния, -- произнес он вслух, обращаясь к Горацио.
      -- Некоторые торговцы действительно будут процветать, -- рассеянно ответил Горацио, не сводя глаз с приближающегося баркаса. -- Но весьма немногие. Торговля -- дьявольски обманчивое дело.
      -- Одни только деньги на уме. Гордон, hein? -- Голос Маусса звучал грубо.-- Лучше бы ты почаще задумывался о своей бессмертной душе и о ее спасении, мальчик. Деньги значения не имеют.
      -- Конечно, сэр. -- Гордон Чен скрыл снисходительную усмешку: до чего же глуп этот человек.
      -- Тай-Пэн выглядит как могущественный герцог, который пришел, чтобы принять королевство под свою руку, -- заметил Горацио, словно разговаривая сам с собой.
      Маусс обернулся и посмотрел на Струана:
      -- А разве это не так, hem?
      Баркас достиг прибрежных бурунов.
      _ Суши весла! -- прокричал боцман. Матросы выполнили команду, попрыгали за борт и с привычной сноровкой потащили баркас по мелководью.
      Стоя на носу баркаса, Струан вдруг замер в нерешительности Затем спрыгнул. В тот момент, когда его сапоги коснулись песка на берегу, он почувствовал, что этот остров принесет ему смерть.
      -- Господи милосердный!
      Робб был рядом и видел, как внезапно побледнел его брат.
      -- Что случилось, Дирк?
      -- Ничего. -- Струан заставил себя улыбнуться. -- Ничего, мой мальчик. -- Он отер со лба соленые брызги и пошел по пляжу к флагштоку. Клянусь кровью Христовой, думал он, столько лет я трудился, чтобы заполучить тебя. Остров, и теперь тебе со мной не сладить. Нет, клянусь Богом.
      Робб смотрел ему вслед, отмечая его легкую хромоту. Нога, должно быть, постоянно причиняет ему боль, подумал он. Он попробовал представить себе, что испытывает человек, у которого осталось чуть больше половины стопы. Это случилось во время того единственного контрабандного рейса, в котором он участвовал. Спасая жизнь Роббу, беспомощному и парализованному страхом, Струану пришлось отбиваться сразу от нескольких пиратов. Мушкетная пуля оторвала ему два пальца и наружную часть стопы. Когда нападение было отбито, корабельный врач прижег рану и залил ее горячей смолой. Робба до сих пор преследовал запах горелого мяса. Если бы не я, подумал он, ничего этого бы не произошло.
      Он последовал за Струаном, снедаемый отвращением к самому себе.
      -- Доброе утро, джентльмены, -- произнес Струан, подходя к нескольким торговцам, стоявшим у флагштока. -- Прекрасный денек сегодня, клянусь Создателем.
      -- Холодно, Дирк, -- ответил Брок. -- И это прямо страсть как учтиво с твоей стороны, что ты так поторопился.
      -- Я приехал рано. Его превосходительство все еще на корабле, и сигнального выстрела я пока тоже не слышал.
      -- Видно, ты и в самом деле спешил. Правда, при этом опоздал на полт ора часа, а заодно и обделал все свои делишки с этим малахольным лакеем, чтоб мне провалиться
      -- Я буду благодарен вам, мистер Брок, если вы воздержитесь от подобных выражений, говоря о его превосходительстве, -- отрывисто произнес капитан Глессинг.
      -- А я буду благодарен вам, если вы оставите свое мнение при себе. Я не служу во флоте, и вы мне не указ. -- Брок смачно сплюнул. -- Лучше тревожьтесь о тех войнах, где за победу не приходится драться.
      Рука Глессинга сжалась на рукоятке сабли.
      -- Никогда не думал, что доживу до того дня, когда королевский флот будет призван защищать контрабандистов и пиратов, которыми вы все являетесь. -- Он посмотрел на Струана. -- Все до единого.
      Сразу наступило молчание. Струан засмеялся
      -- Его превосходительство придерживается другого мнения на этот счет.
      -- У нас есть акты парламента, клянусь Богом, навигационные акты. Один из них гласит: "Любое судно, несущее вооружение без специального на то разрешения, может быть захвачено как приз военным флотом любой державы". У ваших кораблей есть такое разрешение?
      -- В этих водах полно пиратов, капитан Глессинг, как вам известно, -небрежно заметил Струан. -- Мы вооружаемся в такой степени, в какой это необходимо, чтобы защитить себя. Ни больше, ни меньше.
      -- Торговля опиумом противозаконна. Сколько тысяч ящиков вы продали на побережье Китая вопреки законам, китайским и всего человечества? Три тысячи? Двадцать тысяч?
      -- То, чем мы здесь занимаемся, известно любому судье в Англии.
      -- Ваша "торговля" бросает пятно на наш флаг.
      -- Возблагодарите-ка лучше Бога за эту торговлю, потому что без нее в Англии не будет ни чая, ни шелка, а только одна всеобщая нищета, которая вырвет самое сердце ее.
      -- Верно сказано, Дирк, -- поддержал его Брок и опять повернулся к Глессингу. -- Лучше вам раз и навсегда усвоить, что без торговли не будет никакой Британской империи. И налогов не будет, чтобы покупать порох и строить военные корабли. -- Он окинул взглядом безупречно аккуратную форму Глессинга, белые чулки, белые панталоны, туфли с пряжками и треуголку. -- И ни фартинга не найдется, чтобы одевать красавчиков, которые ими командуют.
      Морские пехотинцы поморщились при этих словах, а кое-кто из матросов рассмеялся, правда с большой осторожностью.
      -- Это вы должны Бога благодарить за королевский флот, клянусь честью. Не будь его, вам некуда было бы сунуться со своей торговлей.
      С флагмана прогремел сигнальный выстрел. Не договорив фразу до конца, Глессинг круто повернулся и зашагал к флагштоку.
      -- На караул!
      Он развернул постановление. На берегу воцарилась полная тишина. Глессинг помолчал некоторое время, ожидая, пока уляжется его гнев, потом начал читать:
      "По указу его превосходительства достопочтенного Уильяма Лонгсгаффа, Ее Британского Величества королевы Виктории капитан-суперинтенданта торговли в Китае. В соответствии с документом, известным как договор Чуэнпи, подписанным 20 января сего года его превосходительством- от имени правительства Ее Величества и его превосходительством Ти-сеном, полномочным представителем Его Величества Тао Куаня, императора Китая, я, капитан королевского флота Глессинг настоящим вступаю во владение сим островом Гонконг от имени Ее Британского Величества, ее наследников и правопреемников навечно и безоговорочно в день сей, 26 января, в год 1841 от Рождества Христова. Земля сего острова -- отныне английская земля Боже, храни королеву!"
      "Юнион Джек" взлетел на верхушку флагштока и гордо заплескался там; почетный караул морских пехотинцев салютовал из ружей Затем загрохотали пушки всею флота, и ветер наполнился запахом пороха. Собравшиеся на берегу трижды прокричали здравицу в честь королевы.
      Ну вот, подумал Струан, дело сделано. Теперь назад пути нет. Теперь мы можем начинать. Он отошел от группы торговцев и спустился к воде. Здесь он в первый раз повернулся к острову спиной и устремил взор по ту сторону огромной гавани, туда, где. в тысяче шагов от него, лежал материковый Китай
      Полуостров, своим острым концом врезавшийся в бухту, которая кольцом огибала его, был низменным, с девятью приземистыми холмами. Он назывался Цзюлун -- торговцы произносили "кулун" -- что означало "девять драконов". К северу от него лежали бескрайние неизведанные земли Китая.
      Струан прочел все книги, написанные в разное время тремя европейцами, которым удалось побывать в Китае и вернуться обратно: Марко Поло, почти шесть столетий назад, и двумя католическими священниками, которым было позволено посетить Пекин в середине XVII века. Из этих книг он не почерпнул почти ничего.
      Последние двести лет европейцам не разрешалось путешествовать по Китаю. Однажды Струан вопреки существующему закону углубился на милю внутрь страны, когда продавал опиум на побережье недалеко от Сучжоу. Но китайцы повели себя враждебно, а с ним не было никого, кроме его первого помощника. Однако не враждебность заставила его повернуть назад. Лишь неисчислимость людских толп и неоглядность земель.
      Кровь Христова, думал он. Ведь мы же абсолютно ничего не знаем о самой древней и многочисленной нации на земле, "то кроется там внутри?
      -- Лонгстафф собирается прибыть на берег? -- спросил Робб, подходя к нему.
      -- Нет, Робби, мой мальчик. У его превосходительства есть дела поважнее.
      -- Какие это?
      -- Ну, скажем, чтение и составление донесений. И заключение тайных договоренностей с адмиралом
      -- Зачем?
      -- Затем, чтобы поставить торговлю опиумом вне закона. Робб рассмеялся.
      -- Я вовсе не шучу. Как раз по этому поводу он сегодня и хотел меня видеть. Меня и адмирала. Он собирался спросить моего совета, когда ему лучше отдать приказ. Адмирал заверил нас, что флоту не составит труда проследить за его неукоснительным выполнением.
      -- Боже милостивый! Лонгстафф что, сумасшедший?
      -- Нет Он всего лишь простоват.-- Струан закурил сигару.-- Я посоветовал ему обнародовать приказ, когда пробьет четыре склянки.
      -- Это безумие! -- воскликнул Робб.
      -- Это очень мудрый ход. Они договорились, что флот не должен ни во что вмешиваться в течение недели, "чтобы дать Китайским торговцам время избавиться от своих запасов".
      -- Но что прикажете делать потом? Без опиума нам конец. Всей Китайской торговле конец. Бесповоротный.
      -- Сколько у нас есть наличными, Робб? Робб огляделся, убедился, что поблизости никого нет, и заговорил, понизив голос:
      -- У нас есть серебро в Шотландии. Миллион сто тысяч фунтов стерлингов в нашем банке в Лондоне. Около ста тысяч серебром здесь. Нам должны три миллиона за конфискованный опиум. На "Багровом Облаке" опиума на двести тысяч фунтов по сегодняшним рыночным ценам. Потом...
      -- "Багровое Облако" можешь вычеркнуть, приятель. Мы его потеряли.
      -- Надежда пока остается, Дирк. Давай дадим им еще месяц. На складах у нас опиума еще на сто тысяч. Мы должны девятьсот тысяч по срочным траттам.
      -- Во что нам обойдется содержание компании в следующие полгода?
      -- Ста тысяч должно хватить на корабли, выплату жалованья и мзду китайцам.
      Струан на мгновение задумался.
      -- К завтрашнему дню среди торговцев поднимется паника. Ни один из них, исключая, пожалуй, Брока, не в состоянии сбыть весь свой опиум за неделю. Позаботься о том, чтобы весь наш опиум сегодня же был переправлен на берег. Я думаю...
      -- Лонгстаффу придется отменить приказ, --с растущей тревогой заговорил Робб. -- У него просто нет иною выхода. Он разорит казну и...
      -- Может быть, ты все-таки выслушаешь меня? Завтра, когда начнется паника, собери каждый тэйл, который у нас есть, и каждый тэйл, который ты сможешь занять, и начинай скупать опиум. Ты должен суметь приобрести его по десять центов за доллар.
      -- Нам и свой-то не успеть продать за неделю, не говоря уже о чужом.
      Сгруан стряхнул пепел с сигары.
      -- За день до того, как закон должен будет вступить в силу, Лонгстафф его отменит.
      -- Не понимаю.
      -- Все дело в гом, чтобы сохранить свое лицо, Робб. Когда адмирал откланялся, я объяснил Лонгстаффу, что запрет на опиум подорвет всю торговлю с Китаем. Черт меня побери, сколько раз ему нужно это объяснять! Затем я указал, что если он отменит свой приказ сейчас же, то потеряет лицо и заставит адмирала -- человека порядочного и благонамеренного, но совершенно не разбирающегося в коммерции -- потерять свое. Единственное, что остается, это отдать приказ, как было условлено, а затем, сохраняя адмиралу -- а заодно и себе -- лицо и место, отменить его. Я пообещал тем временем растолковать адмиралу все тонкости здешней торговли. Кроме этого, через три дня назначена еще одна встреча с Ти-сеном, а такой приказ не может не заслужить одобрения китайцев и, следовательно, поставит их в невыгодное положение на переговорах. Лонгстафф целиком со мной согласился и попросил держать все это в секрете.
      Лицо Робба просветлело.
      -- Ах, Тай-Пэн, где еще найти такого человека, как ты! Но кто может гарантировать, что Лонгстафф отменит свое рас-поряжение?
      В кармане Струана лежал подписанный указ, датированный шестым днем, считая от сегодняшнего, который отменял запрет на торговлю опиумом. Лонгстафф буквально силой всунул эту бумагу ему в руки. "Вот, Дирк, возьми лучше сейчас, тогда я не забуду его вовремя подписать. Чертнязьми! Вся эта бумажная волокита. . ну, ты понимаешь, -- ужасно. Но лучше до поры никому его не показывать".
      -- Неужели ты не отменил бы такое глупое распоряжение, Робби?
      -- Да, да, конечно. -- Робб был готов расцеловать брата. -- Если у нас шесть дней, и никто ничего не знает наверняка, мы заработаем целое состояние.
      -- Именно. -- Взгляд Струана заскользил по гавани. Он обнаружил ее лет двадцать с небольшим тому назад. Тайфун краем зацепил его корабль в открытом море, и, хотя он успел приготовиться к шторму, ему не удалось вырваться, и ураган неумолимо увлекал их к берегу. Они шли под одними снастями, тяжело продвигаясь вперед. Полуденное небо и горизонт были неразличимы за чудовищными пластами воды, которые Повелители Ветров срывали с поверхности океана и швыряли на них. Потом, уже совсем недалеко от берега, цепи штормовых якорей полопались в этом аду, и Струан понял, что корабль обречен. Море подхватило их и бросило на прибрежные скалы. Каким-то чудом порыв ветра изменил их курс на долю градуса, и, миновав скалы, они очутились в узком, шириной каких-нибудь триста ярдов, проливе, не указанном ни на одной карте. Этот пролив образовывала с материком восточная оконечность Гонконга -- в конце его их ждала спасительная гавань.
      Тот тайфун вывел из строя большую часть торгового флота в Макао и потопил десятки тысяч джонок по всему побережью. Но корабль Струана и джонки, прятавшиеся в гавани Гонконга, переждали его безо всякого для себя ущерба. Когда шторм утих, Струан проплыл вокруг острова, чтобы нанести его на карту. Затем отложил эту информацию в своей голове и начал строить тайные планы.
      И вот теперь, Остров, когда ты наш, теперь я могу уехать, думал он, чувствуя, как на него накатывается теплая волна радостного возбуждения. Теперь -- парламент.