В душе Айгашев не согласился с Турхановым, но сделал вид, что понял свою ошибку, а когда его осудили за бездеятельность, даже "раскаялся". Его строго предупредили и пока отпустили с миром.
      Но Айгашев не был бы Айгашевым, если бы не попытался отыграться за свое поражение. Он знал, что по уставу при исполнении служебных обязанностей не может возразить старшему по чину, но на партийном собрании ему никто не запретит высказать свое мнение, даже если оно не вполне совпадает с мнением старших. И он решил при первом же случае воспользоваться этим правом.
      - Хочу обратить ваше внимание, дорогие товарищи, - сказал он на собрании, - на одно странное и непонятное явление, которое происходит на наших глазах вот уже целую неделю. Я думаю, вам нечего напоминать о том, что страна наша вот уже три года обливается кровью в великой битве с фашистским зверем. Родина призывает своих сыновей и дочерей бить этого зверя не жалея сил, не жалея жизни. А чем занимаемся мы? Я спрашиваю вас, дорогие мои, чем мы занимаемся в это грозное время? Мы занимаемся игрой в солдатики: маршируем, ковыряемся в уставе немецкой армии, колем штыками соломенные чучела, бросаем деревянные гранаты и так далее и тому подобное. И сегодня я хочу задать несколько вопросов коммунистам, на которых Родина возложила обязанность руководить боевыми действиями нашего отряда. Вопрос пер вый: долго ли вы намерены прятать нас от немцев в этом глухом лесу? Вопрос второй: когда вы поведете нас биться с живыми гитлеровцами, а не с соломенными чучелами?
      Айгашев надеялся на поддержку, так как знал боевое настроение партизан. Но расчет его не оправдался. Бурных аплодисментов не последовало. Коммунисты сразу поняли, в чем дело. Ответил ему Комиссаров.
      - Константин Сергеевич, вы же человек не глупый и не слепой, - спокойно начал он. - Посмотрите на своих бойцов, в каком они состоянии? Если сами не видите, поговорите хоть с врачом. Половина из них - дистрофики, каждый третий страдает желудочными заболеваниями, у каждого пятого распухли ноги, у каждого десятого фурункулез, а сколько среди них сердечников и туберкулезников, надо еще установить. Дорого им обошлось пребывание в фашистском плену. Конечно, можно было бы их сразу бросить в бой. Но кому от этого польза? Вот командование и решило сначала дать им минимальный отдых, хоть немножко откормить, залечить болезни, используя это время для боевой и политической подготовки, а затем, когда они встанут на ноги, повести на врага. Воевать - это, говоря вашими же словами, не в солдатики играть. Одним криком "Ура!" тут не возьмешь. Надо учесть свои возможности, силы, средства и трезво оценивать силы противника. Словом, к предстоящим боям надо готовиться как следует. Иначе мы победы не добьемся, а только загубим дело. От этого выиграет враг, а не мы...
      На сей раз действительно грянули аплодисменты...
      Знал, чувствовал Турханов и другое: многие партизаны плохо представляли себе реальную обстановку, врага, с которым им предстоит воевать. Они думали, что немецкий солдат тот же, каким был в начале войны. Но ведь это не так. Теперь он, попав в плен, не кричит: "Хайль Гитлер!", а, пугливо озираясь, без конца повторяет: "Гитлер капут!" В бою тоже ведет себя соответственно, не прет на наши окопы, беспрерывно строча из автомата, а сам зарывается в землю и, дрожа от страха, палит в небо. Партизаны же представляли себе гитлеровца по-прежнему эдаким бесстрашным, не знающим пощады зверем. Надо было развенчать мифический образ, излечить вчерашнего военнопленного от болезни, которую Соколов называл "фрицебоязнью".
      Глава девятнадцатая
      Утром в штабную землянку зашел майор Громов. Вид у него был усталый, глаза красные. Поздоровавшись со всеми, он подошел к Турханову.
      - Садитесь, Трофим Кузьмич, - предложил полков ник. - Вижу, вы опять провели ночь без сна. Ну, рассказывайте!
      - Только что возвратился из дальней разведки. Хочу с вами договориться об одном деле. Вернее, получить ваше благословение.
      - Уж не вздумали ли жениться? - пошутил Турханов.
      - Пока нет. Дело совсем другое. Знаете, что завтра у фашистов великий праздник?
      - Какой? - удивился полковник.
      - День рождения фюрера.
      Подумав, Турханов вспомнил, что 20 апреля 1944 года Гитлеру действительно исполняется пятьдесят пять лет.
      - Ну и что же?
      - Говорят, в этот день он получает множество поздравлений и подарков. Вот и мы тоже хотим преподнести ему небольшой "подарок".
      Турханов оживился, в глазах загорелся лукавый огонек.
      - Это интересно! - воскликнул он. - Ну-ка, выкладывайте, что вы задумали?
      - Облюбовали мы тут мост на автомагистрали. Хотим его взорвать сегодня ночью.
      - Что же, мысль неплохая. Только хорошо ли подготовились?
      Громов достал из полевой сумки топографическую карту.
      - Три ночи провел я в этих кустах, - показал он на точку на карте, лично наблюдал, когда и как производится смена часовых, прикинул в уме, сколько человек нам понадобится для ликвидации охраны, сколько на минирование моста, изучил пути подхода и отхода. Уверен, что операция удастся...
      Турханов задал несколько вопросов для уточнения отдельных деталей. Ответы Громова его удовлетворили, и он от имени командования отряда одобрил весь план в целом...
      Через час после наступления полной темноты партизаны залегли в заранее намеченном месте. В полночь должны были смениться часовые. Их двое. Один охраняет мост с правого берега, другой - с левого. Обычно они стоят спиной друг к другу, но время от времени, прохаживаясь взад и вперед, встречаются на середине моста. Это самый удобный момент для нападения. На посту они стоят по два часа и к исходу второго часа, очевидно, сильно устают, ибо, как показало наблюдение, явно теряют бдительность.
      Громов посмотрел, на часы. До очередной смены оставалось тридцать минут. Часовые уже больше пяти минут стояли вместе, облокотившись на перила, смотрели вниз и довольно громко переговаривались.
      - Пошли! - тихо скомандовал Громов.
      Одна группа партизан бесшумно двинулась к караульному помещению небольшой землянке, вырытой на бугорке в тридцати шагах от полотна дороги, другая группа подкралась почти к самому мосту и залегла там.
      Первая группа благополучно добралась до землянки. Двое подошли к двери. Один растянул плащ-палатку, другой приготовился стрелять из автомата. Третий взобрался на крышу и по сигналу старшего бросил в трубу ручную гранату. Тут же внутри землянки грохнул взрыв. Для тех, кто должен был снять часовых, это прозвучало как сигнал для нападения. Они точно выполнили предусмотренный планом маневр: вскочили на ноги и несколькими короткими очередями из автоматов сняли обоих часовых.
      Сразу после взрыва из землянки выскочил немецкий офицер. Его тут же обмотали плащ-палаткой и, как запеленатого ребенка, понесли к основной группе партизан на исходный" рубеж. В это время другой партизан дал в открытую дверь несколько очередей из автомата, а потом метнул ручную гранату, после чего там все стихло.
      Теперь можно было подумать о трофеях. Двое вошли в землянку, чиркнули спичкой. На полу валялись изуродованные трупы, еще несколько лежали на нарах. Горящие угли взорванной печки попали на суконные шинели солдат, на шерстяное одеяло и на подушки. Все это тлело. Пахло гарью. Дышать было трудно, поэтому дальнейший осмотр землянки пришлось прекратить. Захватив оружие и боеприпасы убитых, партизаны поспешили к своим товарищам.
      Бойцы, принимавшие участие в ликвидации охраны, заняли оборону, а основную группу подрывников Громов повел на мост. Туда доставили два ящика взрывчатки. Прикрепили их к центральной опоре моста. К взрывателям подвели сдвоенный конец телефонного кабеля. Другой конец кабеля остался на исходном рубеже, в руках специально назначенного человека. Громов еще раз тщательно проверил всю систему взрывного устройства, после чего отвел своих товарищей на исходный рубеж. Можно было уже потянуть за конец кабеля, и мост моментально взлетел бы в воздух. Но в это время вдали показалось множество ярких огней.
      - Приближается колонна машин. Вижу двадцать пар светящихся фар, доложил наблюдатель.
      - Пуганем фрица? - спросил партизан, державший конец кабеля.
      - Подожди, - остановил его командир. - Слышишь, как ревут моторы? Это не автоколонна, это танки. Мост взорвем, когда передний танк дойдет до заминированного места.
      Вот танки подошли вплотную к мосту. Очевидно, отсутствие часового на обычном месте смутило водителя переднего танка. Он остановил машину и включил прожектор. Яркие лучи тщательно ощупали весь мост с одного конца до другого, потом обшарили окружающую местность. Должно быть, немцы ничего подозрительного не обнаружили - моторы снова взревели, и танки двинулись вперед. Наступил решающий момент. Все затаили дыхание, а один из молодых партизан даже заткнул уши. Громов дернул конец кабеля, и тут же воздух сотрясся от мощного взрыва. Две фермы моста рухнули в воду, увлекая за собой несколько танков.
      - Бесноватый фюрер! В честь именин прими от советских партизан этот подарок! - крикнул командир группы. - Теперь быстро отходить! Пока фрицы не очухались...
      - Товарищ майор, как быть с пленным? - напомнил боец, охранявший завернутого в плащ-палатку офицера.
      - Распеленайте его, свяжите руки, а рот заткните кляпом и гоните впереди себя...
      На базу подрывники возвратились утром. Партизаны завтракали. Увидев немецкого лейтенанта, которого вели на веревке, все оставили свои котелки и окружили подрывников. Майор вытащил изо рта пленного мокрую тряпку. Тот сплюнул, со страхом посмотрел на смеющихся партизан и без всякого принуждения выпалил: "Гитлер капут!"
      Раздался такой хохот, что вороны, ожидавшие, когда повара выбросят остатки пищи в овраг, панически разлетелись, словно после выстрела. А немец все продолжал гнусавить свое "Гитлер капут!", хотя никто его об этом и не просил.
      - Вот полюбуйтесь! - воскликнул Турханов. - Перед вами сегодняшний немецкий воин, так сказать, фриц образца тысяча девятьсот сорок четвертого года. Посмотрите, во что превратились после Сталинграда и Курской дуги гитлеровцы, которые когда-то считали себя непобедимыми. Нам ли бояться этих презренных трусов!
      Глава двадцатая
      После подрывников постепенно стали втягиваться в дела бойцы и командиры других подразделений. Один из взводов второй роты, посланный Байдирековым в разведку, напал из засады на колонну грузовиков, забросал ее ручными гранатами, перебил охрану, состоявшую из десяти человек, захватил большие трофеи и, предав огню все, что нельзя было взять с собой, возвратился на базу без потерь. Через день взвод старшины Колпакова из третьей роты отбил у полицаев стадо крупного рогатого скота, угоняемого в Германию с территории Советской Украины. Причем из пятнадцати полицаев семеро были убиты в бою, остальные сдались в плен. После допроса Турханов передал их в руки партизан, те присудили изменников и предателей к смертной казни и сами же привели этот приговор в исполнение.
      Наступила страдная пора и для первой роты. В очередной шифровке генерал Барсуков окончательно уточнил разведывательные задачи отряда. Партизаны должны были установить непрерывное наблюдение над всеми перевозками по железным дорогам, идущим из Сталевой-Воли на Люблин, Перемышль, Тарнобжег и Сандомир. Разведчики лейтенанта Волжанина побывали на всех этих железных дорогах, установили несколько наблюдательных постов, откуда уже начали поступать донесения о движении немецких воинских эшелонов. Но считать эти сведения полными пока нельзя было. Да и сами наблюдатели жаловались, что частенько им мешают воинские патрули или ремонтные бригады железнодорожников, при появлении которых приходится оставлять посты иногда на несколько часов.
      Турханов долго ломал голову, как лучше организовать выполнение задания Штаба партизанского движения, но ничего не мог придумать. Тогда он созвал своих ближайших помощников и рассказал о всех затруднениях.
      - Прошу подумать и внести предложения, - закончил он свою информацию.
      Командиры задумались. В руках они держали карту района Сталевой-Воли. Каждый искал выход из создавшегося положения, но, кроме некоторых изменений в системе постов наблюдения, никто ничего не предложил.
      - Это не решение вопроса, - сказал полковник. - Такие изменения могут внести сами наблюдатели, им на месте виднее. Мне хотелось бы услышать от вас что-нибудь новое.
      - Хорошо бы иметь своего человека при начальнике станции Розвадув. Но как туда проникнуть? - высказал свое пожелание лейтенант Волжанин.
      - А вы пробовали? - спросил Турханов, внимательно посмотрев на карту.
      - Пробовал, да неудачно. Мои люди побывали там, даже успели набросать план станционного поселка, но пришлось поспешно уйти. Причем при перестрелке с немецким патрулем убит один из участников операции, - сообщил командир роты.
      - И вы отказались от этой идеи?
      - Пришлось отказаться. Нельзя же лезть на рожон.
      - Скажите, что вам больше всего мешает? Какой не преодолимый барьер вы встретили на своем пути?
      - Языковой барьер. Многие белорусы и украинцы из моей роты прекрасно понимают по-польски, но стоит им заговорить, сразу видно, что они не поляки.
      - Да, препятствие серьезное, - согласился командир отряда. - Пока оставим вопрос открытым. Подумайте на досуге, - может быть, кого-нибудь осенит блестящая идея.
      Прошел день, а блестящая идея никому не пришла в голову. Ждать больше нельзя было, и Турханов решил поговорить с Яничеком. Чтобы придать разговору неофициальный характер, полковник не вызвал Зденека в штаб, а решил сам зайти к нему. Яничек сидел перед входом в землянку, где жил с Кальтенбергом и Соколовым. Сидел один и с тоской смотрел куда-то вдаль.
      - О чем задумался? - спросил полковник, подсаживаясь рядом.
      - Да так... Просто взгрустнулось немного. Сижу вот я здесь на чужбине, а там, где я родился, тоже свирепствуют фашисты.
      - Ничего, Зденек, наступит время, и фашистов погонят из Чехословакии.
      - Как по-вашему, долго нам еще ждать? - оживился Яничек.
      - Точно сказать не могу, но думаю, что в следующем году твой народ тоже обретет свободу. И мы, партизаны, должны сделать все для этого... А того, что мы делаем, пока еще недостаточно.
      Турханов рассказал о выступлении лейтенанта Волжанина на совещании руководителей отряда.
      Зденек некоторое время молчал, потом вздохнул:
      - Пожалуй, я нашел бы выход... - Что для этого нужно?
      - Вы знаете, мой отец был ювелиром. От него я тоже научился кое-чему... Если бы нам удалось найти хоть не много золота, я бы смог устроить у диспетчера своих людей.
      - Могу предложить золотые монеты царской чеканки. Правда, не так много.
      - Рублей на сто наберется?
      - Найдем. Есть еще фунты стерлингов и доллары. Они, правда, не золотые, но и не фальшивые.
      - Этого достаточно. Лев Давыдович как-то рассказы вал мне о знакомом часовом мастере из Сталевой-Воли, который между делом занимается скупкой и перепродажей золота и других драгоценных металлов. Я попрошу у него рекомендательное письмо. Деловые люди быстро находят общий язык...
      Турханов ухватился за эту идею. Потом они пригласили Соколова и втроем разработали детали нового плана. В разведотделе штаба к тому времени уже был набор документов, куда оставалось вписывать только имена людей, Барсуков обеспечил отряд также необходимым комплектом одежды, как форменной, так и штатской. По совету Зильбермана Зденека одели в полувоенную форму. Во время войны городские щеголи любили вносить в туалет элементы военной формы, а Яничек намеревался выдать себя за валютчика, прибывшего сюда из Кракова. Документы, заготовленные для него, подтверждали, что он служит в аппарате генерал-губернатора Ганса Франка и отправляется в краткосрочный отпуск в город Сталева-Воля. Закончив подготовку, Зденек зашел в землянку, где находилась санитарная часть с лазаретом и аптекой. С некоторых пор, а точнее, с того дня, когда Эсфирь приняла аптеку, его нередко можно было здесь видеть. Он заходил в землянку, здоровался с пани Алиной, как звали в отряде Врача Вольскую, обменивался с ней новостями или рассказывал какую-нибудь смешную историю. Увидев же Эсфирь терялся, отводил глаза и спешил удалиться, словно кто-нибудь мог его заподозрить в чем-то нехорошем.
      Эсфирь тоже часто думала о нем. С минуты, когда она впервые увидела его в романтическом ореоле героя-освободителя, в ней вспыхнуло горячее чувство благодарности. С тех пор оно нисколько не остыло. Наоборот, когда Эсфирь узнала подробности операции против банды и полнее оценила масштабы подвига, который совершил Яничек она начала испытывать к нему нечто большее, чем просто благодарность...
      На сей раз им повезло. В землянке, кроме Эсфири, никого не было. Они поздоровались. Девушка сразу почувствовала, что свидание это необычное. Уж не случилось ли что-нибудь серьезное?
      - Зашел проститься с вами... с тобой, - поправился он. - Еду на задание.
      - Надолго?
      - Это зависит не от меня. Если все сложится благополучно, вернусь через несколько дней.
      - А если...
      Девушка не договорила. Лицо ее побледнело.
      - Тогда увидимся не скоро, - печально улыбнулся он. - Когда уходите?
      - Сейчас. С наступлением темноты товарищи должны переправить меня через реку Сан. Надо спешить.
      - Я провожу вас немного. Подождите минуточку, переоденусь.
      Она скрылась за перегородкой, скинула белый халат, надела гимнастерку и юбку защитного цвета, а вместо косынки с красным крестом - пилотку. Правда, на плечах у нее не было погон, а на пилотке - пятиконечной звезды, но отличительный знак партизана - красная лента, прикрепленная к пилотке наискосок, - сразу бросился в глаза.
      Военная форма обычно придает человеку мужественный вид, но изящная фигура Эсфири, стянутая в талии солдатским ремнем, Зденеку показалась совсем хрупкой и нежной...
      Предупредив дежурного санитара, чтобы он не впускал чужих, Эсфирь вышла с Яничеком, Некоторое время они шли рядом, не касаясь друг друга, словно чего-то боялись. Яничек видел, что молодые партизаны смотрели на них с улыбкой, а некоторые незаметно перемигивались или даже отпускали двусмысленные шутки. Хотя он знал, что никто из партизан никогда не обидит Эсфирь, все-таки ему стало не по себе.
      "В жизни чего только не бывает, - размышлял Яничек, стараясь не замечать, не слушать шуток товарищей. - Ведь не исключено, что среди трехсот мужчин, относящихся к ней по-товарищески, вдруг найдется один такой, который не сумеет сдержаться, несмотря на строгое предупреждение Турханова, набросится на нее... Что тогда будет? У нее хватило мужества переносить пытки и издевательства бандитов, но не убьет ли ее обида, нанесенная своими товарищами? А ведь эта опасность вовсе не единственная... Что будет с ней, если она лицом к лицу столкнется с врагом, а поблизости не окажется ни одного партизана? Кто ее защитит тогда? Кто спасет от фашистского плена? Кто избавит от пыток и издевательств?"
      Землянки остались позади, тропинка уходила все дальше в глубь леса. Яничек взял Эсфирь за руки и посмотрел в глаза.
      - Дальше я пойду один. Ну, что ты мне скажешь на прощанье?
      - Подожди еще немного, - она вдруг тоже перешла на "ты". - Хочешь, посидим...
      Чуть в стороне от тропинки лежала поваленная засохшая береза. Они сели на замшелый ствол.
      - Расскажи, Эсфирь, как прошла первая неделя новой жизни? Как ты чувствуешь себя среди незнакомых людей?
      - Здесь хорошо, не то что в деревне. Там я жила в постоянном страхе. Ведь любой подлец мог меня выдать немцам. А тут я спокойна: партизаны меня никогда не вы дадут, а если и придется пострадать, то вместе со всеми. Как говорится, на миру и смерть красна.
      - Значит, ты довольна судьбой?
      - Как же мне не быть довольной? Все ко мне добры, предупредительны. Командиры относятся как к родной, а Лев Давыдович даже предлагал удочерить.
      Яничек засмеялся:
      - Не слишком ли молод папаша?
      - Я не согласилась.
      - Правильно! Да-а, жизнь сложная штука. Вот мы сейчас живем, трудностей особых не замечаем. А начнутся бои, каратели вынудят нас уйти в другой лес или выгонят в поле. Что ты будешь делать, если где-нибудь в незнакомом лесу очутишься лицом к лицу с врагом?
      - Буду биться до последнего патрона, а последним застрелюсь сама. Алина научила меня пользоваться пистолетом. У нее есть "Вальтер-2". Волжанин подарил. Говорят, разведчики отобрали у немецкого офицера.
      - Вот такой? - вытащив из кармана, показал Зденек свой пистолет.
      - Точь-в-точь.
      - Тогда покажи, чему тебя научила твоя Алина.
      Эсфирь показала, как заряжается и разряжается пистолет, как ставится на предохранитель, как снимается с предохранителя, как надо целиться и стрелять.
      - На двадцать пять метров бьет без промаха!
      - А ты стреляла?
      - Пока нет. Собирались завтра отойти подальше от землянок и попробовать.
      - То, что можно сделать сегодня, никогда не оставляй на завтра! Вот тебе мишень. Вообрази, что там стоит фашист, и стрельни в него раза два, показал он на дерево невдалеке.
      Эсфирь долго целилась, потом выстрелила три раза подряд. Хотя дерево было толстое, ни одна пуля не задела его. Девушка удивилась:
      - Неужели промазала? А если бы там стоял каратель?
      - Он остался бы невредимым. Стрельба из пистолета - тоже искусство. Чтобы добиться успеха, надо учиться, надо тренироваться. Возьми этот пистолет. Я дарю его тебе. Пусть он станет твоим надежным другом, помощником и верным защитником... А теперь мне пора, - сказал Яничек, поднимаясь.
      - Боже мой! Я и не заметила, как пролетело время... Спасибо тебе за пистолет, за дружбу и...
      Эсфирь покраснела, опустила голову.
      - За урок стрельбы, - хотела ты сказать? - улыбнулся Зденек. - Пока он был неудачным, но я обещаю сделать из тебя прекрасного стрелка. До свидания!
      - Возвращайся скорее! Я буду ждать...
      Глава двадцать первая
      Казалось, время движется черепашьими шагами. Один за другим прошли три дня, а от Зденека не было никаких вестей. Правда, первые два дня Эсфирь особенно не волновалась. Ведь не на прогулку пошел, а на задание. Когда же Яничек не появился и на третий день, она перепугалась не на шутку. Тут она вспомнила о пистолете, который он подарил на прощание. "А вдруг у него не осталось никакого оружия? - защемило у нее сердце. - Пойти в стан врага без оружия - это ужасно! Ведь его могут взять голыми руками! Боже мой, что я наделала! Почему не отказалась от подарка?"
      Ночью она не могла уснуть. В ее разгоряченном воображении возникали картины одна страшнее другой. То ей казалось, что Яничек бежит от патрулей, а те вот-вот настигнут его. Надо обернуться и выпустить в преследователей несколько пуль, а ему не из чего стрелять. То его, спрятавшегося в заброшенном домике, окружают со всех сторон фашисты, ломают дверь, а он опять не может отстреливаться. "Во всем виновата я, - шептала она, глотая слезы. - Если бы я отказалась, он отбился бы от преследователей, а в крайнем случае застрелился. И то лучше, чем попасть к ним в лапы, чем терпеть издевательства и пытки в гестаповском застенке. А теперь... неужели ему не спастись? Неужели товарищи не помогут? Неужели даже Турханов не сумеет выручить из беды?"
      Утром, не вытерпев, она побежала к командиру отряда. Мурзаев сидел у входа в блиндаж и блаженно щурился на утреннее солнышко, словно кот, наевшийся сметаны. Увидев девушку, он поднял руку.
      - Зефир, ты куда? - остановил он девушку.
      - К полковнику, - несмело ответила Эсфирь.
      - К нему нельзя. Полковник будет отдыхать. Полковник хочет глаза вот так сделать, - он закрыл глаза и пока зал на них двумя пальцами. Потом, решив, что очень хорошо пошутил, засмеялся.
      - Что ты выдумываешь, Алим? - послышался голос Турханова. - В это время полковник никогда не отдыхает. Заходи, Эсфирь!
      Девушка осторожно приоткрыла дверь, постояла немного в нерешительности, потом вошла.
      - Доброе утро, товарищ полковник!
      Уловив в ее голосе печаль, Турханов внимательно посмотрел на нее.
      - Что случилось? - встревожился он. - Кто тебя обидел?
      - Меня никто, а я обидела человека, - призналась девушка.
      Командир не поверил. Он знал, что Эсфирь не способна обидеть не только человека, но даже маленькую букашку, которая как раз в это время разгуливала по ее гимнастерке.
      "Слава богу! - с облегчением вздохнул Турханов. - Лишь бы ее не обидели, а ее бояться нечего. Любой из наших парней примет от нее "обиду" как награду. Однако послушаем..."
      - Кого и как ты обидела? Давай выкладывай по порядку! полушутя-полусерьезно сказал он.
      Эсфирь рассказала все, как было, ничего не утаивая. Она призналась, что последнюю ночь провела без сна, все думала и плакала.
      - Рискуя своей жизнью, он спас меня от мучительной смерти в концлагере, а я, вместо благодарности, только погубила его!
      Турханов еле сдерживал смех, однако надо было роль строгого папаши доиграть до конца.
      - Что же это получается? Выходит, одни ненавидят, а другие влюбляются... Скажи, Эсфирь, вы любите друг друга? - спросил он, улыбаясь глазами.
      Девушка совсем растерялась. Она то бледнела, то краснела, губы дрожали, голова опускалась все ниже, а в глазах заблестели слезы.
      - Я его полюбила сразу, как только увидела в том страшном подвале, где меня держали бандиты. Это была такая радость для меня! Он явился, как чудо, как мечта.
      Ничего подобного раньше со мной не было. Накажите меня одну. Ведь влюбилась я одна, а он...
      - Нет, я накажу вас обоих.
      - Как? - тихо спросила она.
      - Сколько тебе лет?
      - Скоро будет восемнадцать.
      - Ты мне скажи, когда стукнет восемнадцать?
      - Тогда что?
      - Тогда я вас поженю. Отдам приказ, чтоб Эсфирь и Зденек вступили в законный брак...
      - А разве... А он захочет?
      - Захочет. Я в этом не сомневаюсь. Иначе он не отдал бы тебе пистолет! А если не согласится, тоже не страшно: мы ему прикажем. Ты ведь знаешь, что в армии приказ командира - закон для подчиненного. Он тоже это знает...
      - Мне не хочется неволить его.
      - Мне тоже, - улыбнулся полковник. - Впрочем, если бы я даже не разрешил, он все равно бы женился на тебе. Такой уж у него характер независимый: что задумает, то и сделает. Иди и готовься к свадьбе!
      - А вы уверены, что он вернется?
      - Уверен на все сто. Яничек - не такой человек, что бы попасть в лапы гестапо. Он всех там обведет вокруг пальца...
      Опасность для Зденека, конечно, существовала, но положение было далеко не таким безвыходным, как думала Эсфирь.
      В полдень партизаны, патрулировавшие одну из лесных дорог, задержали неизвестного велосипедиста, который попросил отвести его к лейтенанту Соколову. Патрули завязали ему глаза и доставили в штаб. Сначала его допросил начальник штаба.
      - Имя и фамилия? Где вы живете и куда держите путь? - спросил Савандеев.
      - Базыль Каракоз, - ответил задержанный. - Житель города Сталева-Воля. Работаю на снарядном заводе. Ехал к партизанам лейтенанта Соколова.
      - Откуда вы его знаете?
      - Меня послал к нему товарищ Эдмунд Янковский. Это был псевдоним Яничека: перед поездкой в город ему оформили документы на это имя. Впрочем, оно не было вымышленным: человек с таким именем действительно существовал и служил переводчиком в канцелярии генерал-губернатора Франка в Кракове.
      - По какому делу? - осведомился начальник штаба.
      - Могу сказать только Соколову. Прошу отвести меня к нему или позвать его сюда.
      Савандеев отправил посыльного к Турханову и Соколову. Те незамедлительно явились. Начальник штаба представил им задержанного. Тот сначала посмотрел на Турханова, потом - на Соколова и улыбнулся, словно встретил старого знакомого.
      - Вы меня знаете? - удивился лейтенант. - Я вижу вас впервые.
      - Я тоже с вами никогда не встречался, но узнал сразу. Пан Янковский описал вас, - сообщил Каракоз. - Разрешите передать вам его письмо.
      С этими словами он снял с правой ноги ботинок, отвинтил три шурупа, после чего толстый резиновый каблук легко отвалился, и достал оттуда аккуратно сложенный лист бумаги, весь исписанный мелким почерком. Соколов узнал почерк своего друга Зденека.
      - Сомневаться не приходится. Это его рука, - подтвердил он.
      - Читай! - разрешил полковник. - А вы садитесь, - добавил он, глядя на связного.
      Яничек сообщал, что часовой мастер действительно оказался нужным человеком. Занимаясь скупкой и перепродажей изделий из благородных металлов и драгоценных камней, а также валюты некоторых капиталистических стран, главным образом Англии и Америки, он имел обширные знакомства среди работников местных оккупационных учреждений, в том числе знал и диспетчера железнодорожного участка, который интересовал Турханова. Диспетчер "клюнул" на золотые монеты царской чеканки и английские фунты: за сравнительно небольшую взятку он принял на работу в качестве секретаря-машинистки сестру Базыля Каракоза, "безработную пани Ванду", которая будет передавать брату все копии суточных отчетов о передвижении поездов на участке. Для начала Зденек посылал два таких отчета, чтобы можно было установить их достоверность, сличив с данными, доставленными партизанскими разведчиками. О способах дальнейшей передачи этих отчетов следует договориться с Базылем он не может ежедневно приезжать в отряд. Удалось установить и другие весьма полезные знакомства, о которых он доложит после прибытия в отряд. Пока он занят важными переговорами. Если его присутствие в отряде крайне необходимо, пусть сообщат об этом через связного, пана Базыля.
      Донесение Яничека вызвало большой интерес. По правде говоря, поручая ему это щекотливое дело, никто не надеялся на такой успех. Вызвали Кальтенберга и предложили ему сличить разведданные о продвижении поездов, имеющиеся в отряде, с данными, содержащимися в копиях отчетов диспетчера, переписанных Зденеком по-немецки. Проверка показала, что те и другие данные совпадают. Кроме того, в отчетах диспетчера имелись указания на железнодорожные составы со спецификацией грузов, что было недоступно партизанской разведке.