- День добрый, пани! - поздоровался Яничек. - Можно ли попасть на прием к пану доктору?
      - Проходите в приемную! - пригласила женщина. В просторной приемной, заставленной мягкой мебелью, больных не оказалось.
      - Очевидно, пан Ягельский в городе недавно? - спросил Зденек.
      - Почему вы так думаете? - удивилась женщина.
      - Потому что нет больных. Должно быть, дорога сюда еще не всем известна.
      - Работаем мы здесь давно, и больные хорошо нас знают, но для протезирования зубов сейчас ни у кого нет нужных материалов. Вот и сидим без дела. Как прикажете вас записать?
      - Пишите: Эдмунд Янковский, коммерсант. Я хотел бы переговорить с паном Ягельским по весьма важному делу. Может быть, и не стоит включать меня в список ваших пациентов...
      - Если не требуется лечения, не записываем. Учет пациентов ведется только для уплаты налогов.
      - Тогда доложите без записи...
      Доктор Ягельский, респектабельный мужчина лет сорока, принял Яничека приветливо, но в то же время и настороженно. Отрекомендовавшись краковским коммерсантом, Зденек стал рассказывать историю, из которой следовало, что ему, прибывшему в этот город всего на пару дней, в силу непредвиденных обстоятельств, придется задержаться на месяц, а может быть, даже больше.
      - Случилось несчастье - жена попала в автомобильную катастрофу. Последствия весьма печальные. Сама-то она жива, но пришлось здорово потратиться, чтобы освободить ее от ответственности, а тут еще приходится покупать новую машину, да и квартиру снять. Наличных денег в злотых и марках у меня недостаточно, поэтому вынужден реализовать некоторые ценности и деньги в иностранной валюте. Зная нужду стоматологов, хочу предложить вам золото. Не купите ли вы у меня несколько червонцев? - спросил "коммерсант".
      Глаза доктора вспыхнули, но больше он ничем не выдал свою заинтересованность в сделке.
      - По сходной цене я купил бы у вас пяток червонцев, - сказал он спокойно.
      Зденек выложил на стол пять монет и назвал цену, существовавшую на черном рынке Сталевой-Воли. Пан Ягельский не стал возражать, но расплатиться у него не хватило денег, и он решил послать медсестру к матери.
      - Подождите, - остановил его Яничек. - Вместо денег вы можете расплатиться со мной медикаментами. Вот, посмотрите, найдутся ли у вас эти лекарства?
      Зденек протянул ему список лекарств, составленный Алиной Вольской.
      - Кроме пенициллина, все найдется. Уступлю за два червонца, - предложил доктор. - Простите за любопытство, зачем вам столько гипса?
      - При автокатастрофе пострадала жена. Надо наложить гипс на ноги, и, возможно, не один, а два-три раза. Но это еще полбеды. Не знаю, как быть с рентгеном. В той местности, где я ее оставил, нет такой установки.
      - А где вы ее оставили?
      - В селе Талас.
      - Это рядом с Сухеднювом? - вспомнил Ягельский. - Я вам помогу. Там в немецком госпитале работает один знакомый. За приличную плату он сделает вам сколько угодно снимков. Мои пациенты из Сухеднюва часто пользуются его услугами. Я вам дам рекомендательное письмо.
      - Буду вам очень обязан...
      Доктор написал письмо. Яничек положил его в бумажник, держа его так, чтобы собеседник заметил доллары и фунты стерлингов. Этим он окончательно расположил к себе пана Ягельского.
      - Очень рад нашему знакомству, - сказал доктор, провожая гостя. - Если вам действительно понадобится квартира, я мог бы вам предложить кое-что.
      - Квартира и приличная автомашина, - подсказал Зденек. - Как только закончу дела, связанные с лечением жены, с удовольствием заеду к вам за советом.
      В тот же день к вечеру он благополучно добрался до партизанской базы.
      Появление новых медикаментов и перевязочных материалов обрадовало больше всего Алину Вольскую. Она вся извелась, глядя, как мучается, страдает Эсфирь. Теперь Алина воспрянула духом.
      - Мы обязательно спасем ей ногу! - с радостью воскликнула она, приступая к изготовлению гипсовой повязки. - Пусть только неподвижно полежит несколько недель и потом будет бегать, как раньше.
      - Неужели я опять буду ходить? - спросила Эсфирь дрожа от волнения.
      - Не только ходить, но и бегать, говорю же тебе! Если захочешь, то и танцевать и плясать. Конечно, не мешало бы просветить ногу, посмотреть, как вправлена кость, но ничего не поделаешь, придется обойтись без рентгена.
      Яничек рассказал о рекомендательном письме пана Ягельского, но Эсфирь отказалась посещать немецкий госпиталь.
      - Лучше уж останусь на весь век хромой, чем попрошу помощи у фашистских извергов, - сказала она.
      Яничек подумал, что Эсфирь просто боится попасть немцам на глаза. Конечно, на это у нее имелись все основания: на оккупированных территориях нацисты охотились буквально за каждым евреем, а пойманных подвергали всевозможным унижениям, нечеловеческим пыткам, а потом уничтожали всех до единого. Но Зденек был уверен, что приятель пана Ягельского из немецкого госпиталя не подведет, поэтому попытался уговорить ее.
      Девушка возмутилась.
      - Я не хочу унижаться перед палачами! Я никогда не пойду на это! решительно заявила она.
      - Правильно! - одобрила Алина. - Обойдемся без помощи фашистов.
      Зденек понял, что не боязнь, а ненависть удерживает Эсфирь от контакта с немцами. "Какой, однако, у нее характер! - подумал он, глядя на нее с восхищением. - Если полюбит, то самозабвенно, а если возненавидит, то уж на всю жизнь и ни на какие сделки с совестью не пойдет!"
      - Хорошо! - согласился он. - Забудем пока о рентгене и приступим к делу...
      Глава семнадцатая
      Партизаны собрались на лесной поляне. Саперы соорудили стол, вместо стульев поставили колоды, подтащили стволы поваленных деревьев. За стол сели Комиссаров, Громов и Байдиреков.
      - Судебное заседание трибунала народных мстителей объявляю открытым. Начальник караула, приведите арестованного, - распорядился председательствующий.
      Два партизана, вооруженные автоматами, привели Айгашева. За ночь он заметно осунулся. При виде состава суда лицо его побледнело.
      - Айгашев, партизаны обвиняют вас в нарушении присяги - в трусости и дезертирстве с поля боя. Вы признаете себя виновным? - спросил Комиссаров.
      - Нет, не признаю, - пряча глаза, тихо ответил Айгашев. - Я не дезертировал, я пошел искать вас, чтобы просить выручить мою роту из беды.
      - Тогда почему же вы не спешили в отряд, а застряли в деревне и занялись грабежом?
      - Среди трех бойцов, которых я взял с собою, оказались бывшие уголовники. Грабили они, а не я, - ответил Айгашев.
      - Хорошо, мы спросим у них. Все они сегодня утром явились в отряд. Дежурный, пригласите свидетелей! Бойцов ввели. Айгашев смутился, опустил голову.
      - Подсудимый, повторите-ка свое показание об этих бойцах, - предложил председательствующий. - Назовите, кто из них оказался уголовником?
      - Я не говорю прямо, что они уголовники, я только про себя подумал, что, может быть, среди них были уголовники, - попытался отвертеться Айгашев.
      Партизан это возмутило.
      - Негодяй!
      - Сволочь!
      - Чего с ним возиться? Вздернуть на суку, и дело с концом!.
      Айгашев со страхом смотрел на партизан, но не встретил ни одного сочувственного взгляда. Теперь он понял, что начал неправильно. "Надо было не сразу все отрицать, а признаться в чем-то незначительном, а более важное отрицать. Не то я всех восстановлю против себя. Наши люди привыкли к покорности, поэтому терпеть не могут тех, кто не хочет раскаиваться. Подпущу-ка я слезу", - решил он.
      Как и предполагали, среди бойцов, взятых Айгашевым с собой, не оказалось ни одного уголовника, никто из них не подбивал его к совершению преступлений, наоборот, торопили в отряд, но тот и слышать не хотел никаких советов.
      - Да, товарищи: я оговорил их. Ребята они хорошие, как все вы. Простите меня, пожалуйста! Я смалодушничал. Уверяю вас, это первый и последний раз! Хотя я майор, но готов воевать даже простым командиром взвода. Даю слово, что оправдаю ваше доверие! Да ваше доверие! - патетически воскликнул Айгашев.
      Но слова его не произвели того впечатления, на которое он рассчитывал. Вместо того чтобы смягчить людей, они еще больше разгневали их.
      - Ишь какой умный нашелся: мало ему одной роты, хочет еще взвод загубить. А по зубам не хочешь? - крикнул кто-то.
      - Тихо, товарищи! - поднял руку Комиссаров. - Сначала выслушаем его, а потом может выступить каждый. Айгашев, отвечайте: два с половиною месяца назад командование вам доверило роту, в которой насчитывалось сто двадцать человек. Скажите, где эта рота?
      - Не знаю, - пробормотал подсудимый.
      - Вы не знаете? Тогда послушайте! - И председательствующий громко зачитал письмо Колпакова, обнаруженное во фляге. - Слышали?
      - Это ложь! - закричал Айгашев. - Вы его сочинили сами, чтобы восстановить людей против меня! Колпаков не мог написать это, а если и написал, не смог передать его вам!
      - Боец Васильев, расскажите, где вы нашли это письмо! - предложил Комиссаров одному из партизан, прибывших в отряд вместе с Яничеком.
      Тот подробно рассказал обо всем, что они обнаружили вокруг лесистой высотки на излучине реки.
      Письмо Колпакова и рассказ этого бойца произвели на партизан огромное впечатление. Они готовы были разорвать негодяя.
      - Товарищ замполит! - обратился к председательствующему один из пожилых партизан. - Не тратьте на него дорогого времени. Он не заслуживает суда. Таких мерзавцев надо давить как мух!
      - Дайте его нам! - крикнул кто-то из молодых. - Уж мы с ним расправимся!
      - Потерпите еще немного, - успокоил их Комиссаров. - Свое он получит сполна! А пока выслушаем показания лейтенанта Соколова.
      К столу подошел стройный, подтянутый Соколов.
      - Товарищи! - начал он своим звонким голосом. - Не хочу скрывать от вас: этот тип мне никогда не нравился. Я сомневаюсь, что он звание майора получил законным путем. Но не об этом будет мой рассказ. О преступлениях Айгашева я узнал вчера. И с тех пор один вопрос ни на минуту не дает мне покоя: как могла вырасти эта поганка на нашей советской земле? Думал-думал и вот к какому выводу пришел.
      Все притихли. Очевидно, подобный вопрос возник не у одного Соколова.
      - Говори, лейтенант, - подбодрил его Турханов.
      - Вчера он мне всю дорогу рассказывал о своей прежней жизни. Многое он выдумывал, много заслуг приписал себе, не имея на то никаких оснований, но одно мне стало ясно. Не знаю, кто именно - то ли родители, то ли кто другой - с раннего детства вбил ему в голову, что он лучше других, а следовательно, и жить должен легче и лучше. Этот урок он усвоил прекрасно и всю жизнь руководствовался им. Причем он никогда не спрашивал себя, чем же он отличается от других, за какие заслуги люди должны не только уважать его, но и работать за него. Постепенно он привык считать себя единицей, а всех остальных - нулями. С таким самомнением он пришел и в армию. По его понятиям, другие должны переносить все тяготы, связанные с военной службой, а он будет только получать звания и награды. Он убежден, что и погибнуть должны другие. Поэтому, когда надо было стоять насмерть, он бросил оружие и сдался в плен. Будучи в лагере, Айгашев видел, как другие пленные продолжают борьбу против фашизма, но он не вмешивался в эту борьбу, не помогал антифашистам. Из плена его освободили партизаны. Ему, как офицеру, доверили роту. Но он по-прежнему смотрел на людей только как на средство для достижения своих корыстных целей - и загубил роту. Он и сейчас уверен, что выйдет сухим из воды!
      - Не выйдет!
      - Теперь-то он за все ответит!
      - Никакой пощады негодяю! - раздались возгласы.
      - У него есть свои определенные принципы, так скатать, своя философия, - продолжил Соколов. - В солдатской песне поется: "Смелого пуля боится, смелого штык ре берет". Айгашев убежден в обратном. Он считает, что пуля в первую очередь поражает смелых, а трусы остаются в живых. Я думаю, пора доказать ему обратное. Пусть все знают, что трусов и предателей настигает заслуженная пуля. Пусть этот пример послужит хорошим уроком для тех, кто разделяет мнение Айгашева, если среди нас есть подобные люди.
      - Правильно! - закричали партизаны.
      Теперь Айгашев надеялся лишь на чудо. "Эх, хоть бы нагрянули каратели, - подумал он, с тоской обращая свой взор на запад. - У них бы я сумел вымолить пощаду". Но каратели и не думали о спасении Айгашева. Пришлось до конца держать ответ перед партизанами.
      - Подсудимый, вы приняли присягу. Скажите, помните ли, в чем поклялись? - спросил Комиссаров.
      - Помню в общих чертах.
      - Вы поклялись быть честным, храбрым и дисциплинированным бойцом и беспрекословно выполнять все приказания командиров. Так?
      - Так, - подтвердил Айгашев.
      - Вы поклялись беспощадно мстить врагу, мстить до полной победы. Так?
      - Так.
      - Вы поклялись, что никакие трудности и опасности не остановят вас на пути борьбы с врагом человечества - германским империализмом и нацизмом. Помните?
      - Да.
      - Вы поклялись справедливо относиться к польскому народу и помогать ему в освободительной борьбе. Так?
      - Да, так.
      - И наконец, вы говорили: "...если я по злому умыслу, или по своей трусости, или по другим низменным побуждениям отступлю от моей торжественной клятвы, то пусть меня постигнет суровая кара и всеобщее презрение". Помните эти слова?
      - Помню.
      - Почему же вы нарушили присягу?.
      - Виноват, товарищ замполит! - пробормотал Айгашев. - Простите, товарищи!..
      - Я вам не товарищ! - прервал его председательствующий.
      - Простите, гражданин старший политрук!
      - У кого есть вопросы к подсудимому? - спросил Комиссаров. - Вопросов нет. Подсудимый, вам предоставляется последнее слово. Что вы скажете?
      - Товарищи! Я понял свою вину. Но прошу учесть, я не такой уж пропащий... Я готов сражаться с врагами в качестве рядового... Не лишайте меня жизни! Я вам еще пригожусь...
      Слова эти прозвучали фальшиво. Это почувствовали все. Айгашев сам понял, что своим поздним раскаянием никого не убедил. Поэтому, не закончив, махнул рукой и тяжело опустился на скамью.
      Суд удалился на совещание. В напряженном ожидании прошел час. Наконец судьи вышли из штабной землянки. Все встали, когда они приблизились к партизанам. Комиссаров огласил приговор. Трибунал народных мстителей лишил Айгашева воинского звания "майор" И, признав виновным по всем пунктам обвинения, приговорил к смертной казни через повешание. Партизаны встретили этот приговор всеобщим одобрением.
      Айгашева била лихорадка. Он бросился на колени перед Турхановым:
      - Товарищ полковник!
      - Я не бог, нечего на меня молиться. Вставайте, Айгашев! - строго сказал Турханов. Но тот растянулся на земле и пытался обнять его ноги. Поднимите его! - крикнул полковник. Айгашева схватили, поставили на ноги. Говорите, чего вы хотели!
      - У меня две просьбы. Первая: семья меня считает пропавшим без вести. Пожалуйста, не сообщайте им о приговоре. Пускай для них я навсегда буду без вести пропавшим...
      Приговор суда обязателен для всех. Я обязан сообщить о нем в райвоенкомат по месту вашего призыва, чем заключается вторая просьба?
      - Прошу избавить меня от позорной смерти на виселице... Если нельзя сохранить мне жизнь, то лучше уж расстреляйте...
      Турханов некоторое время постоял в раздумье, потом посоветовался с Комиссаровым.
      - Хорошо! Товарищ дежурный, расстреляйте приговоренного Айгашева перед строем всего отряда! - приказал он.
      Глава восемнадцатая
      Теперь одним из первоочередных дел было освобождение Евы из немецкого плена. Отряду позарез нужна была радистка, способная в любых условиях обеспечивать надежную связь со штабом партизанского движения. Да и трудно было примириться с тем, что Ева, надежный, преданный человек, прекрасный товарищ, погибнет в застенках гестапо...
      Чтобы приступить к решению этой задачи, предварительно надо было собрать как можно более полные данные об абвергруппе 505. Это дело поручили Кальтенбергу и Яничеку. Кальтенберг сразу перевел свою группу поближе к имению помещика Бохеньского, где, по словам поручика Дубовского, находилась резиденция полковника Планка, целях конспирации партизаны решили называть эту резиденцию "Осиным гнездом". Яничек выехал в город Сельцы, где, выдавая себя за крупного валютчика, начал завязывать нужные связи.
      Группа Кальтенберга взялась за разведку. Имение Бохеньского было расположено рядом с горным ущельем, через которое проходила дорога из деревни Бохеньки к Магистральному шоссе. Недалеко от господского двора, на вершине горы, покрытой еловым лесом, партизаны установили свой наблюдательный пункт. Помещичье имение и близлежащая местность просматривались отсюда так хорошо, что даже простым глазом можно было увидеть каждого, кто заходил в графский дворец. Наблюдателям сразу стало ясно, что немцы успели превратить господский двор неприступную крепость. Он был обнесен высоким забором с колючей проволокой и пулеметными вышками на углах. У ворот, которые охранялись часовыми, снаружи шли еще два пулемета на турелях, а во дворе было установлено артиллерийское орудие. Оно могло держать под обстрелом не только вход в господский двор, но и выход из горного ущелья в сторону деревни Бохеньки.
      Кроме графского дворца со спортивной площадкой и великолепным садом здесь находились еще два каменных строения. Очевидно, раньше это были конюшня и свинарник, а теперь немцы их переоборудовали в казарму и тюрьму.
      Как показали дальнейшие наблюдения, в крепости существовал строгий распорядок дня. В шесть часов утра по сигналу горниста из казармы выбегали солдаты на зарядку, которая продолжалась ровно тридцать минут. Это дало партизанам возможность сосчитать солдат. Оказалось, их пятьдесят человек. Кроме того, на наружных постах одновременно несли службу шесть часовых, два пулеметчика и два артиллериста. Если учесть, что все посты были трехсменными, то общее число рядовых и младших командиров составляло восемьдесят человек. Кроме того, в абвергруппе служило двадцать офицеров. Все они ежедневно, либо рано утром, либо по вечерам, на бронетранспортерах выезжали на рыбалку. Таким образом, гарнизон крепости насчитывал всего сто человек. Кроме того, были и женщины. Одна из них весь день сидела у окна и работала на пишущей машинке. Две всегда ходили в белых халатах и в платках с красными крестами. Заметили партизаны еще трех женщин. Одна из них была толстая, как пивная бочка, две другие - стройные, молодые. Большую часть дня они проводили под открытым небом, причем две либо прогуливались по садовым дорожкам, посыпанным золотистым речным песком, либо сидели на скамейках и читали книги, а третья, самая молодая, чаще всего забиралась в укромное место в саду, раскрывала этюдник и писала целыми часами. Ровно в полдень все три садились в легковую машину и в сопровождении двух мотоциклистов выезжали из ворот, а через два часа возвращались обратно.
      Партизаны долго не могли понять, какое место занимают эти женщины в жизни немецкого гарнизона. Конрад решил проследить, куда они отправляются днем. На четвертый день это ему удалось. Оказывается, женщины ездили на озеро купаться, а вооруженные мотоциклисты были их телохранителями. Вечером Кальтенберг вместе с двумя товарищами посетили это озеро. Оно находилось в лесу метрах в трехстах от шоссе. Немцы недавно проложили туда дорогу, а чтобы посторонние не заходили, объявили местность запретной зоной.
      "Если начальник абвергруппы обеспечивает их личной Охраной, это неспроста, - думал Конрад. - Они не работают, только отдыхают. Значит, они вовсе не служащие. А кто же? Уж не родственницы ли самого полковника Планка, приехавшие в Польшу на летние каникулы? Если это так, то почему бы не захватить их, а потом обменять на Еву".
      Чтобы согласовать дальнейшие действия, Кальтенберг поехал в отряд. Прибыл он туда почти одновременно с Яничеком. Яничек за это время успел обосноваться в Кельцах, снял квартиру, приобрел автомашину и, совершая различные валютные сделки, познакомился с некоторыми должностными лицами из оккупационной администрации. Опасаясь разоблачения, они обычно приобретали золото через подставных лиц или же через своих родственников.
      - Сегодня у меня были мать и жена полковника Планка. Я им продал два обручальных кольца. Должно быть, готовятся к какой-то свадьбе. Заказали жемчужное ожерелье, за которым заедут через два дня. Надеюсь получить кое-какие сведения о Еве, - сказал Зденек.
      - Опишите внешность этих женщин, - попросил Кон рад.
      - Мать полковника Планка - довольно полная женщина лет пятидесяти, с массивным подбородком, свидетельствующим о ее арийском происхождении, улыбнулся Зденек. - Представилась она как фрау Маргарита фон Планк. Жена полковника - стройная, полногрудая красавица с каштановыми волосами, ей, по всей видимости, нет и тридцати. Зовут ее Бертой. По ее словам, к ним недавно приехала золовка по имени Эльза.
      - Это они! - воскликнул Кальтенберг. - Не тратьте на них ни золота, ни драгоценных камней. Я их приведу сюда бесплатно.
      - Как? - заинтересовались руководители отряда. Конрад доложил о результатах своих наблюдений за "Осиным гнездом".
      - Как видите, нападение на эту крепость - дело весьма сложное и может обойтись нам слишком дорого. Поэтому я предлагаю захватить кого-нибудь из родственниц начальника абвергруппы, скажем красавицу Берту, и по том обменять на нашу радистку, - закончил Кальтенберг.
      - Почему только одну, а не всех? А вдруг полковнику Планку жена давно надоела? Тогда он только поблагодарит нас, что мы избавили его от нее, засмеялся Яничек.
      - Всех не могу. Увезти их придется на их же машине. А если туда сядет фрау Маргарита, для меня места не останется. Возьму лучше жену и сестру полковника, - улыбнулся и Конрад.
      - Мне не хотелось бы вступать в переговоры с начальником абвергруппы, а обмен, сами понимаете, без переговоров невозможен, - вздохнул Турханов.
      - Поручите это мне. Я все сделаю сам. Заверяю, что через несколько дней Ева будет здесь, - заявил Конрад.
      Соколов сразу поддержал друга.
      - В самом деле, - сказал он, - давайте сначала попробуем обменять, а если не выйдет, придется уж скрестить оружие.
      У Комиссарова пока определенного мнения не сложилось, а Савандееву явно понравился план Кальтенберга. Турханов колебался некоторое время, но, тщательно взвесив все "за" и "против", согласился. Затем Конрад подробно рассказал, как он мыслит провести всю операцию. Казалось, он все предусмотрел, поэтому план по существу не вызвал никаких возражений.
      - Товарищи, мы знаем, как обращаются фашисты с пленными партизанами, сказал полковник. - Давайте не будем подражать зверям и при всех обстоятельствах останемся людьми. Надеюсь, что женщины, пока будут у нас, не испытают никаких обид!
      - Будьте уверены! - с жаром воскликнул Конрад. - Мы с ними будем так вежливы и учтивы, что, уверен, им захочется еще раз побывать в плену у партизан...
      Глава девятнадцатая
      Операция, которую партизаны в шутку назвали "Умыканием", началась в полном соответствии с утвержденным командованием отряда планом. В назначенный день, еще на рассвете, Кальтенберг сосредоточил всю свою группу в лесу между озером и границей запретной зоны. На утренней заре к озеру на бронетранспортерах подъехали офицеры. Ровно в полдевятого они собрали снасти и поехали обратно. Теперь можно было подойти поближе к озеру и спокойно ждать появления голубого "мерседеса" в сопровождении двух мотоциклов "БМВ".
      День обещал быть жарким. Солнце уже с утра припекало немилосердно. В лесу стояла тишина. Поверхность воды, чистая и гладкая, сверкала словно зеркало. Партизанам хотелось бы сбросить с себя обмундирование и прыгнуть в воду. Но все знали, что об этом можно было только мечтать. Война не только оторвала их от родных и близких, но и лишила возможности удовлетворять самые простые человеческие желания. Они знали, что, пока не уничтожен фашизм, никто не может жить спокойно и радостно, поэтому безропотно переносили все тяготы и лишения.
      Солнце уже почти стояло в зените, когда, шурша по песку, на поляну выскочила голубая машина, а за ней - два мотоцикла. Красавица Берта сидела за рулем. Рядом с ней была молоденькая русоволосая девушка, а все заднее сиденье занимала непомерно толстая женщина с крашеными волосами, собранными в пышный пучок. Машина остановилась у самой воды. Женщины сбросили легкие шелковые халаты. Берта и ее золовка сразу бросились в воду и быстро поплыли почти на середину озера, а фрау Маргарита улеглась на горячем песке. Их телохранители поставили мотоциклы метрах в сорока от легковой машины. Кальтенберг взял их на мушку и дал из автомата короткую очередь. Один из охранников ткнулся лицом в землю, другой, нелепо размахивая руками, пытался убежать, но вторая очередь и его пришила к земле.
      Услышав выстрелы, фрау Маргарита вскочила на ноги и начала звать на помощь, а Берта и Эльза поплыли к противоположному берегу. Заметив это, Конрад направил на них автомат.
      - Эй вы, русалочки! - крикнул он, выскочив из-за кустов. - Живо на берег! Даю три минуты и, если за это время не приплывете, пеняйте на себя! А вы молчите! - добавил он, обернувшись к фрау Маргарите, которая тут же упала в обморок.
      Хотя поведение эсэсовцев, расстрелявших охранников, было совершенно непонятно, однако, услышав немецкую речь, купальщицы немного успокоились и приплыли к берегу.
      - Что это значит? - с возмущением спросила Берта.
      - Это значит, что нам пора ехать, - спокойно ответил Конрад. - Садитесь в машину, фрау Планк!
      Там уже сидели два партизана - один за рулем, другой на заднем сиденье. Женщины взяли полотенца, вытерлись, потом сели в машину. Причем, по указанию Кальтенберга, Эльза заняла место рядом с шофером, а Берта - рядом с автоматчиком на заднем сиденье. Конрад вытащил из кармана письмо и засунул его за лифчик лежащей в обмороке фрау Маргариты, потом тоже сел в машину. Берта поняла, что дело принимает серьезный оборот. Сначала она подумала, что эсэсовцы по ошибке приняли их за полек, грубо нарушивших приказ о запретной зоне, но, когда их назвали по фамилии, а арестовавший их офицер оставил при свекрови какое-то письмо, у нее не осталось никаких иллюзий. Но ей не хотелось признать себя побежденной, и она продолжала играть роль незаслуженно обиженной, но гордой женщины.
      - Ну, сели, а дальше что? - спросила она.
      - А дальше, милые мои, надо одеться, - бросая им обеим на колени халаты, усмехнулся Конрад.
      - Я думала, вам так приятнее...
      - Дело не во мне, а в вас, - сквозь зубы процедил Конрад. - Вы не красотки из ночного бара, чтобы голыми разъезжать по дорогам.
      Женщины оделись. Кальтенберг выбросил из окошка третий халат и приказал шоферу ехать. Машина в сопровождении двух мотоциклистов, на которых вместо расстрелянных солдат вермахта уже сидели переодетые партизаны, быстро помчалась по дороге. Берта думала, что их повезут в графское имение, но, выйдя на шоссейную дорогу, "мерседес" повернул в обратную сторону.
      - Предупреждаю, никаких эксцессов! - твердо сказал Кальтенберг. Сидите смирно и делайте вид, что с вами ничего не случилось.
      Берта еще раньше заметила, что у него в руках пистолет. Конечно, о сопротивлении или бегстве нечего было и думать. Пришлось покориться.
      -Герр гауптштурмфюрер, скажите хоть, куда вы везете нас? - спросила она упавшим голосом.
      - Когда приедем, увидите!
      Мужество покинуло Берту. От этого неясного, но многозначительного ответа ее бросило в дрожь. По правде говоря, они с мужем начали бояться неприятностей с той самой минуты, когда узнали об отстранении от должности начальника абвера адмирала Канариса. Это было еще в феврале. Полковник Планк понимал, что рано или поздно посыплются удары и на близких друзей и сотрудников адмирала, а себя он считал одним из сподвижников бывшего начальника абвера. От жены он ничего не скрывал. Но хотя Берта и ожидала неприятностей, она никогда не думала, что дело может дойти до ареста. "Наверно, гестаповцы решили погубить его и начали с меня, - с ужасом подумала Берта. - Теперь пойдут допросы, пытки. Но ведь мой муж никогда не выступал против фюрера, он всегда был лоялен..."
      Эльза тоже была уверена, что их арестовали настоящие эсэсовцы. Причем эту крайнюю меру со стороны гестапо, учитывая некоторые обстоятельства ее жизни, она считала даже обоснованной.
      У ее родителей было три сына, а дочь одна. Сыновья рано пошли на военную службу и все добились больших чинов. Особенно далеко пошел Ганс, связавший свою судьбу с абвером. Надо признаться, что этот военный разведчик еще ребенком проявлял непомерную жестокость. В раннем детстве он любил ловить самых красивых и ярких бабочек и обрывать им крылья. В школьные годы покупал черепах, морских свинок, хомяков, ежей и часами, а иногда и сутками мучил их, применяя для пыток электрический ток и раскаленные металлические предметы, причем не успокаивался, пока жертвы не околевали. В старших классах свои опыты он перенес на товарищей или даже на учителей. Многие из них жаловались родителям, но те всегда оправдывали своего сына-садиста. Опыты эти ему пригодились впоследствии, когда он стал одним из ближайших сотрудников адмирала Канариса. Трудно сказать, сколько людей было замучено по его прямому приказанию в оккупированных странах, где он в разное время возглавлял оперативные группы абвера.
      Эльзу, как единственную дочь, тоже баловали в семье, но, несмотря на это, она была прямым антиподом своему брату Гансу: добрая, терпеть не могла обмана, с детства заступалась за слабых, помогала бедным и всех старалась выручать из беды, а когда ей это не удавалось, плакала, не скрывая слез. "Не в нас пошла", - сокрушалась фрау Маргарита. "Даже на каменистой почве вырастает чудесный цветок", - удивлялись другие. И действительно, среди Планков Эльза оказалась исключением: ее внимание никогда не привлекали погоны, наоборот, она всегда относилась к военным иронически. Как ни странно, хоть она и выросла в семье, где никто никогда по-настоящему не любил искусство, в Эльзе рано пробудилась любовь к живописи. Родители сначала приняли это за очередной каприз взбалмошной барышни, но скоро выяснилось, что увлечение девочки было серьезным. По ее настоянию они пригласили домашнего учителя живописи, а когда она окончила среднюю школу, отдали в художественное учебное заведение. Теперь она кончила школу и мечтала стать профессиональным живописцем. Родителям такой выбор не понравился. Мать плакала и упрекала себя, что сразу не запретила, дочери заниматься рисованием. Муж успокаивал ее: "Ничего, Гретхен, выйдет замуж и образумится. Надо только подобрать жениха, который понравился бы не только нам, но и ей".