На резиденцией префекта Мияконодзе постепенно угасала Дзета Южной Короны — раскаленный диск постепенно теряющийся в высоких облаках. Госпожа Исако сидела со своими служанками на матах-татами среди шелковых подушек и китайских парчовых покрывал. Рядом с ней сидел расстроенный Хидеки Синго.

— С женщинами всегда так, сын мой, — сказала госпожа Исако, которой было очень жаль сына. А про себя она подумала: женщинам трудно, но мужчинам еще труднее. Беспокойные, земные, честолюбивые мужчины, которые никогда не взрослеют, всегда неблагодарны, никогда не перестающие перечислять многочисленные благословения Будды — не останавливающиеся до тех пор, пока эти благословения не опадают подобно лепесткам хризантем, которые набухают, расцветают, а затем опадают в садах императора.

Бирманская кошка зевнула и потянулась перед тем как изящно скользнуть с высоко задранным хвостом в высокой траве. Простирающиеся вокруг них сады были чрезвычайно обширны и тщательно ухожены. Их формальные участки прорезали посыпанные гравием дорожки и заросли мха и темными прудами, впитывающими опаловое свечение неба. В павильоне было тенисто и прохладно. Этот уголок уединения скрывали узловатые ветви деревьев, ветви которых направляли и формировали целые поколения садовников. Здесь были только Синго, его мать и две ее самые доверенные служанки.

— Сын мой, что так печалит тебя? Ну-ка придвигайся ближе и положи голову мне на колени.

Он взглянул на нее.

— Это из-за Ясуко-сан, мама. Мне нужен твой совет.

Она взяла его голову в руки и сразу почувствовала невероятное напряжение в шее и плечах и стала успокаивать его так, как всегда успокаивала его.

— Сколько раз я тебе говорила, что твой брак был чисто политическим, Синго-сан? Этот брак устроил твой отец и был его собственной идеей. Я бы никогда на это не согласилась. Он знает, что ты человек во всех отношениях гораздо более способный чем Садамаса-сан. Ты лучше владеешь мечом. Лучше играешь в го. Лучше разбираешься в стратегии. Ты лучший предводитель. И именно поэтому Садамаса-сан так завидует тебе. Твой отец назвал Садамаса-сана своим наследником не потому что он перворожденный, а потому, что отец боится тебя.

Его лицо исказилось и она погладила его по голове.

Да, подумала она, твой брак с Ясуко-сан был больше чем просто браком по политическому расчету, но разве я еще два года назад не говорила тебе, что делать?

— Неужели ты думаешь, что отец и вправду боится меня?

Она тут же ответила, ласково, но твердо:

— А как ты думаешь, почему Рюдзи-сама послал за амигдалой тебя, а не Садамаса-сана? Он сказал тебе, что только тебе может доверить столь ответственное дипломатическое поручение. И ты поверил ему, сынок. Ты поверил ему! — Она усмехнулась. — Это была ложная гордость. Ты можешь быть кем угодно, только не дипломатом. Нет, Рюдзи-сама просто хотел убрать тебя из Мияконодзё.

Он непонимающе смотрел на нее, явно не желая слушать, но она настойчиво продолжала:

— И как ты думаешь, зачем вместе с тобой в космическое путешествие была послана Ясуко-сан?

— Потому что она знает американский.

— Сын мой, как же эта женщина умеет вводить тебя в заблуждение.

Он устроился на подушках поудобнее. Уютная мягкость материнских колен успокаивала, но в душе его пылали безжалостные страсти, которые не давали ему успокоиться. И вот теперь слова матери как будто отперли какую-то темницу его души и ужасы до сих пор запертые в ней вдруг вырвались на волю. Его не волновало то, что каждое воспоминание о Ясуко-сан которое он подбрасывал в пылающий в душе костер только делало пламя еще выше: блестящие черные как вороново крыло волосы, наполовину прикрытые алым полураскрытым веером. Алый цвет, цвет праздников, счастливых времен. О, безупречное золото ее кожи, ее тонкие черты, как будто изваянные богами, ее губы, ее совершенные глаза… и этот чужеземец, глядящий на нее, впитывающий ее взглядом.

Госпожа Исако величественно переменила позу.

— У тебя две совершенно очаровательные наложницы и я воспользовалась возможностью перекупить контракт…

Он перебил ее.

— Красивых женщин множество, но красота Ясуко-сан принадлежит ей одной. Она проявляется при каждом ее движении. Что же это за сила? Неприужденная грация. Насмешливое самообладание. Спокойное высокомерие. Весь ее вид сводит меня с ума! Я страстно хочу обладать ею, но она всегда избегает меня. Она не хочет меня. И никогда не хотела.

В один прекрасный день я закрою ей глаза навсегда. Те самые глаза. Всегда такие холодные и настороженные. Она не хочет меня. И это мучает меня, потому что мне хочется быть для нее желанным.

Мать коснулась его виска и он всхлипнул.

Разве Синго-сан всегда не получал того, чего хотел? подумала она. Я всегда заботилась о нем. С детства у него было все самое лучшее. Я всегда следила за тем, чтобы у него было все лучшее и чтобы он ни в чем не знал отказа. Но вот я никак не могла предотвратить того, что он воспылал такой страстью к Ясуко-сан или этого несчастного брака.

— Скажи мне, — мягко спросила она, пытаясь поглубже проникнуть в его переживания. — Чем она так огорчила тебя?

Он уставился в сплошную белизну неба и представил себя безупречную кожу, простирающуюся от горизонта до горизонта и всю в небольших кровоточащих ранках. Он представил себе кровавый дождь, каждая капелька которого ранила его душу.

— На американском нексус-корабле, — начал он, еще не вполне уверенный как все это рассказать. — Каждый раз когда мы оказывались вместе с гайдзином, она не желала удаляться, как ей подобает. А когда я приказал ей уйти, она все равно наблюдала за нами издали. Даже когда я встречался с ней взглядом, она просто отворачивалась вот так — надменно.

— Да, я замечала в ней эту непокорность, сын мой. Она своенравна и испорченна.

Огонь, пылающий в крови окончательно поглотил его.

— Я видел. Я понял, что она делала. Она сравнивала нас. Как мужчин. Как любовников. И я знаю, что она думала при этом о нем.

— Как любовников?

Синго услышал в голосе матери придыхание. О, да, Ясуко-сан без сомнения сравнивала нас, подумал он. Но почему? Только я могу знать ответ на этот вопрос. Это потому что я никогда не удовлетворял ее. Он сказал:

— Что бы я ни делал, ее ничто никогда не трогало, по-настоящему не трогало. Но в этом нет моей вины. С самого начала, когда мы оказывались вместе, она отдавала мне свое тело, но не свою душу. Она ни разу не отдалась мне — не отдалась целиком.

Сначала она терпела меня из преданности отцу, с горечью подумал он, затем поняла что я пытаюсь достучаться до ее души. Это ее только забавляло. Неважно как яростно я стучался в ворота ее души, она ни разу мне их не приоткрыла. Ни разу. И хотя я обладал ей столько раз и столькими способами, каждый раз это происходило как будто насильно. И каждый раз после этого, когда я высыпал жемчужины моей страсти, ее поведение всегда было слишком понимающим, всегда этакой сводящей с ума смесью оскорбленной скромности и бесстыдной дерзости.

— Сейчас любое вежливое слово она произносит сквозь зубы. Но на гайдзина она никогда так не смотрит. О, нет.

Из небесных ран сочилась кровь и капли расцветали алыми цветками, как будто смеющимися над его бессилием с веток окружающих кустов.

— Ты и в самом деле считаешь, что она возлежала с ним?

Он не ответил на ее вопрос. Ему показалось, что на него просто невозможно ответить.

— Синго-сан! Ответь мне. Ты и вправду так думаешь?

Он по-прежнему смотрел куда-то в бесконечность, но потом опустил глаза.

— Нет.

— Жаль.

Госпожа Исако сказала это очень тихо и он едва расслышал ее, но это слово насторожило его.

— Что?

— Я сказала жаль.

Он вытаращил на нее глаза.

— Почему, почему ты так говоришь?

— Потому Синго-сан, что если бы ты ответил да, то у тебя появилась бы возможность расстаться с ней.

— Что ты говоришь?

— Неужели ты сам не понимаешь? Ты мог бы отречься от нее. Уничтожить ее прежде чем она уничтожит тебя!

— Уничтожить ее? Нет, я не могу!

— Ты должен!

Он попытался встать, но она взяла его за подбородок и заставила его взглянуть себе в лицо.

— Сын мой, она мучает тебя. Если ты сможешь доказать, что она возлежала с гайдзином, ты сможешь уничтожить ее. Совершенно законным образом. Наверняка. И никто не будет в силах этому помешать, даже наш повелитель! Обещай мне, что ты так и сделаешь! Обещай!

Он закрыл глаза. На лбу его выступил пот.

— Но ведь я знаю, что они не любовники, — сказал он. — Хотя я и знаю, что ей хотелось бы этого… и тем не менее, нет.

Она выпустила его и он тут же вскочил так резко, что служанки отшатнулись.

— Прошу прощения, но ведь ты сам сказал, что тебе известны ее мысли, — негромко сказала ему Исако. — Ведь об этом говорили ее глаза, разве нет? Не говорили?

— Да!

— Со десу ка! И ведь ей хочется побольше узнать о гайдзинах? Она говорила с ним на его языке? При этом она могла сказать что угодно. Они могли обмениваться любезностями прямо при тебе. Неужели ты не понимаешь как нравится ей измываться над тобой?

Он повернулся, уставившись на пышные цветы страсти, обвивающие деревянный столб — удивительное переплетение пурпурного и кремового, настолько странное, что даже и представить себе невозможно. Их нежная совершенная красота вдруг привела его в ярость.

— Нет!

— О, Синго-сан — таким женщинам как она это всегда доставляет удовольствие!

— Нет!

— Мне очень жаль, но я все же думаю, что тебе это известно! В глубине души, ты наверное все же понимаешь что я говорю правду.

Он выбежал из павильона, скатился по ступенькам, буквально дергаясь от снедающей его ярости как марионетка на бегу. Затем в его руке появился меч и вот он уже среди массы цветов, бешено топча их, рубя до тех пор пока пространство вокруг него не превратилось в вытоптанную площадку усыпанную цветочными лепестками. Даже карп испугавшись взрыва его ярости опасливо перебрался в дальний конец пруда.

Через некоторое время госпожа Исако подошла к стоящему на коленях Синго.

— Вот видишь, Синго-сан? Теперь ты понимаешь почему ее нужно уничтожить?

— Да! — Он выкрикнул это прямо в небо.

Она погладила его по голове помогла подняться и отвела обратно в павильон. Там она уложила его на татами возле себя, уселась и взяв свой кото начала наигрывать на нем колыбельную песенку, как частенько делала в детстве.

Двадцать лет назад… Неужели прошло столько лет с тех пор как мой маленький Синго-тян был наказан отцом за то, что до смерти загнал его любимую лошадь в имперских конюшнях на Эдо?

Хоси — Звезда — вот, кажется, как звали ту лошадь. Странно, что я запомнила такие подробности. Но ведь и лошади тоже очень упрямые животные.

Она взглянула на лоб своего сына, такой же выпуклый как и лоб барона Харуми. Он был ее любовником в славные дни на Эдо еще до того как она вышла замуж за Синго-сана и некоторое время после этого. Да, славные деньки! Как ей хотелось бы снова оказаться там на Эдо, в те времена, снова прекрасной и молодой и такой полной жизни. Как тогда все танцевали под звуки ее кото!

Ее пальцы в последний раз коснувшись струн извлекли завершающие бесконечно печальные ноты. Она отпустила служанок, которые поклонились и попятившись исчезли за окружающими павильон благоухающими кустами. Настало время приободрить Синго-сана, вырвать его из объятий меланхолии. После вспышек ярости он всегда впадал в меланхолию. Она подумала о подарке, который приготовила для него, о контракте. Это был контракт Миобу, самой роскошной куртизанки на Эдо. Обошелся он в немалую сумму — она сама, ее парикмахерша и прочие слуги, всего пять человек — вместе со странной пожилой женщиной, которую она называла своей обасан — что-то вроде бабушки или тетки.

Миобу — ее имя означало Госпожа Высокого Ранга — вполне заслуживала своего имени. Она согласилась лишь потому, что Сёгу, человек, который удостоил ее пятого ранга, сейчас был слишком стар, чтобы наслаждаться ее услугами, а Сакума Киёхиде не захотел иметь с ней дела. Навязчивое пристрастие Хонда Юкио к содомии оскорбило ее и она несмотря на предложенные условия, оскорбила его своим отказом.

Знания Миобу были весьма глубоки и исключительно специфичны. Если кто-то и в состоянии отвлечь мысли Синого-сана от Ясуко-сан, так это несомненно Миобу.

Если только это вообще возможно…

Он находился здесь уже два дня и напряжение в котором он постоянно пребывал становилось просто невыносимым.

Хайден Стрейкер закрыл глаза и откинулся на постель, пытаясь привести мысли в порядок. Еще ни один американец не забирался так глубоко в закрытое общество Осуми. Случайны политические эмиссары или временный посол конечно порой забредали в Ямато, как правило по пути в специально изолированную местность на Эдо, но большая часть торговых сделок — как коммерческих, так и дипломатических — которым приходилось преодолевать незначительно расстояние отделяющее Каноя-Сити от Мияконодзё осуществлялись многочисленной и выводящей из себя кого угодно бюрократией.

Ему отвели покои в той части резиденции, которая называлась синден — приют спокойствия, удаленный от вечно сплетничающих женщин, от шумных ребятишек и подростков, далекий от вечно подглядывающих, подслушивающих и строящих козни слуг и жрецов. В синден допускались только мужчины-фудаи.

Хотя он был один среди экзотически-странного окружения, они уже начинали казаться ему странно привычными. Оказываться в обстановке, где женщины были отделены от мужчин для него было не внове. На борту независимых нексус-кораблей посещающих Ямато, женщины тоже находились под строгим контролем. Никаких разрешений на работу. Никаких женских экипажей. МеТраКор намеренно назначил Азизу Поуп Контролером своей Базы на Осуми, чтобы лишний раз продемонстрировать отношение американцев к этой проблеме, но мало чего добилось этим шагом. Иногда попадались пассажирки, а на разных космопортах Зоны на корабли подсаживались женщины имеющие разрешения на въезд на Осуми, но в большинстве случаев американки в Каноя-Сити были крайней редкостью и он почти все детство провел от них вдали.

Даже на Сеуле любовницы-кореянки его отца проживали в отдельном доме на другом краю города, в доме, который по неписанному но всем понятному закону ему посещать было запрещено.

— Иногда мне начинает казаться, что эти ребята в Ямато правы, — как-то раз со смехом заметил его отец по поводу самурайских дворов на мирах Кюсю. — Да, чтобы у женщин и у мужчин было свое место, а между ними — Нейтральная Зона, где представители обоих полов могли бы встречаться когда им захочется. А затем — к себе, и снова полный покой, когда они устанут друг от друга. Превосходно!

Хайден Стрейкер открыл глаза и огляделся. Отведенные ему комнаты были светлыми и просторными и выходили окнами на засыпанный гравием двор. Апартаменты были вполне в пору какому-нибудь гостю дипломатического ранга. Здесь были и слуги, которые купали и обслуживали его и все удобства самурайской жизни. Его одежду уносили, стирали ее и приносили обратно уже чистой. Шелковая рубашка и штаны были белоснежными, китель приведен в порядок, равно как и обувь. Между тем он пока носил юкату и отдыхал на полу на застеленном циновками из рисовой соломы, раздумывая над тем, что ему предстояло, но он держал янтарную амигдалу в руке, боясь хоть на миг выпустить ее из рук.

Но это же просто неразумно, убеждал он себя. Если кто-нибудь и собирался украсть ее, ее бы уже давным-давно украли. Может быть этот факт и говорит о том, что при дворе господина Рюдзи он находится под покровительством самого Хидеки Рюдзи. И это важно, поскольку если господин Рюдзи слаб, то я считай мертвец как кадет Куинн.

Он на минуту или две отложил большой хризоид, но затем снова быстро схватил его, и ощутив его у себя в ладони, сразу почувствовал себя гораздо спокойнее. Прикосновение к ней было приятно, а мысль о том, что она из себя представляла наполняла его отчаянием.

Хайден Стрейкер с усилием попытался сообразить, что же он все-таки должен сделать. Он крепко стиснул золотой хризоид, зная что приближается момент решения. Еще до сумерек я должен буду формально преподнести его Хидеки Рюдзи, сказал он себе. А за это я попрошу у него как у префекта заявление, адресованное Ю Сюйеню лично, в котором он потребует снять осаду Каноя-Сити. Об этом была договоренность, но…

Он услышал как в соседней комнате появились слуги и стал прислушиваться, ожидая что его опасения сейчас сбудутся, но слуги снова исчезли, а после того как они ушли он встал и обнаружил, что они приносили его бластеры. Объяснения этому не было. Он с подозрением осмотрел их. Они были тщательно вычищены, но аргентиумовых трубок в них больше не было.

Может быть, я все-таки могу рассчитывать на честность Хидеки Рюдзи, подумал он. Интересно, что же он все-таки за человек?

Одеваясь и завтракая холодной сырой рыбой с рисом, которые он выбрал с подноса с разными деликатесами, он все еще размышлял об этом, и готовился к встрече с префектом.

Два дня назад, после его первой трапезы в резиденции, дзёсю — доверенный секретарь — человек с совершенно непроницаемым лицом — по имени Гама явился к нему и с невероятным подобострастием осведомился, не нуждается ли он в чем-нибудь.

— Надеюсь, вашей милости эта недостойная пища не показалась слишком уж отвратительной?

— Да нет, пища была вполне… сносной.

— А притяжение на Осуми устраивает вашу милость?

— Да, оно вполне терпимо, спасибо.

— В таком случае, вашей милости достаточно удобно?

— Очень удобно, благодарю вас. Полагаю, что время нашей беседы с даймё уже назначено?

Секретарь недоверчиво взглянул на него и продолжал говорить, как будто не слышал вопроса. Он объяснил, что явился напомнить его милости о том как правильно вести себя в присутствии даймё. Он уселся скрестив ноги и битый час слушал и впитывал эвфемизмы и болтовню Гама-сана с максимально вежливым видом, затем снова спросил когда же он увидится с даймё.

— Конечно же ваша милость понимает, что этого никто знать не может.

Его раздражение все росло, но он через силу улыбнулся.

— Мне кажется, что это очень простой вопрос.

— Возможно, если на то будет воля богов, в один прекрасный день вашей милости выпадет неслыханная удача и вас удостоят аудиенции.

— В один прекрасный день?

— Если на то будет воля богов.

Он резко поднялся выведенный из себя раболепием Гамы.

— Я хочу, чтобы ты кое-что передал господину. Скажи даймё, что я благодарю его за доброту, но что я хотел бы обсудить с ним обоюдно интересующее нас дело как можно скорее.

Гама снова в ужасе уставился на него, но он продолжал стоять со сложенными на груди руками до тех пор пока тот не испарился. Секретарь вернулся чуть позже и принес ему замечательную древнюю лаковую шкатулку в которой запросто могла бы поместиться пара бластеров со словами, что любой подарок который его милость собиралась бы поднести даймё мог бы выглядеть еще роскошнее, будучи уложенным на изумительный зеленый шелк, которым шкатулка была обита изнутри.

— Подарок? — спросил он, совершенно сбитый с толку происходящим.

— Вашей милости конечно же известно, что такому великому человеку как префект принято делать небольшие подарки.

— Вот как? Значит, небольшие, да?

— Да, да, ваша милость, небольшой подарок просто обязателен.

— Но у меня к сожалению нет ничего достойного великого господина. Я в общем-то и не планировал… Впрочем, ладно.

Гама притворно улыбнулся.

— О да. Конечно. Ни один подарок не может быть достоин человека, являющегося главой клана Хидеки, но как бы ни был незначителен подарок, ваша милость все же должна попытаться что-нибудь придумать.

Это было два дня назад и он понял, что сказанное Ясуко-сан об отношении в Ямато к терпению было справедливо: не обладая безграничным терпением, здесь и начать-то ничего было нельзя.

Теперь он сунул шкатулку подмышку, молясь чтобы его ожиданию пришел конец.

Он наблюдал как процессия собирается в просторном внешнем дворе с неторопливой медлительностью, затем дзёсю привел его в зал приемов, непрерывно кланяясь налево и направо. Формальным поводом для аудиенции, как ему было сказано, была презентация новой кашира — эфеса для меча даймё.

Меч, объяснил Гама, для американца возможно ничего и не значит, но в Ямато меч был не просто оружием. Он появился в Японии еще на Древней Земле когда на протяжении пяти столетий он являлся самым смертоносным из всех существующих видов оружия. Он был одним из Трех Священных Сокровищ.

Слушая Хайден Стрейкер оглядывался по сторонам. Вокруг него было около пятидесяти воинов и примерно с дюжину благородно выглядящих людей в официальных крылатых одеждах. Каждое такое одеяние было из шелка на котором был выткан герб этого человека. На левом бедре каждого из этих людей была пара мечей, а самураи стояли на коленях разноцветными рядами, наслаждаясь порывами свежего ветерка то и дело прорывающимися в зал.

Наверное это, подумал он, фудаи и тодзама — вассалы Хидеки Рюдзи, аристократы, которые составляют правительство квадранта. Затем, один за другим, появились трое сыновей даймё со своими слугами.

Они приблизились к нему и поклонились по очереди по старшинству. Он по подсказке дзёсю и со всей торжественность драмы но завел разговор исключительно о погоде, как будто все другие темы были совершенно чужды как той, так и другой стороне.

— Ветрено было прошлой ночью.

— Но я думаю, что сегодня ветер еще усилится.

— Да, добавится еще и юго-западный.

— Верно. И станет прохладнее.

Надеюсь это безопасная тема, раздраженно подумал он. Замечания по поводу дождя и ультрафиолета вряд ли могут прозвучать двусмысленно. Но не следует забывать, как отреагировал Синго на мое замечание о лошадях. Клянусь пси, они во всем что им ни скажут могут найти поэтический смысл, оскорбление или какой-то подтекст, а как они воспримут его зависит исключительно от их настроения. Как при таком образе мышления они могут создать что-нибудь конструктивное?

Повинуясь рефлексу он попытался отыскать взглядом Ясуко, но затем вспомнил, что это будет чисто мужским собранием. Клянусь пси, нет справедливости в обществе, подавляющем женщин. И мне все равно сколько секторов устроены именно таким образом, это все равно отвратительно… ну и в конце концов просто примитивно. Когда же они наконец перестанут трясти головами, подумал он, наблюдая за тем как все присутствующие беспрестанно кланяются друг другу. Они всегда кланяются, наверное и мне тоже надо это делать. Это одно из миллиона различий между ими и нами, которое они особенно любят подчеркивать.

Над входной аркой помещалась доска с выбитыми на ней золотыми буквами. Он принялся читать китайские иероглифы, водя глазами по столбцам.

«Достоинства предка определяются поведением его потомков»

Он знал — это была знаменитая японская пословица. И очень подходящая. Странно только, что здесь была написана не другая знаменитая пословица насчет обязанностей вассалов, чего можно было бы ожидать при первом взгляде на надпись тории.

Может быть, это хороший знак, подумал он, пока они разговаривали. Возможно, это означает, что Хидеки Рюдзи вовсе не такой одержимый буси, как его второй сын. Он наверняка окажется человеком, который хочет, чтобы все считали его исключительно ответственным. Надеюсь, что так оно и окажется. Видит пси, характер Синго-сана такой неустойчивый! Будем надеяться, что даймё больше похож на своего старшего сына, скрытный и мрачный. Или, еще лучше, послушный и медлительный, вроде его младшего сына, как же его? Ах, да, Нобору. Нобору-сан. Нужно следить за тем что я делаю и говорю, особенно после того как Гама-сан приложил столько усилий чтобы вколотить в меня необходимость следовать правильному японскому этикету. Они ведь придают церемониям и ритуалу невероятно большое значение. Можно конечно относиться к этому с юмором. Но жизненно важно никого не обидеть.

Они двинулись вперед. Собрание было формальным и обставленным с большой помпой с господами и лакеями и с колоннами полувооруженных солдат и грохотом большого военного барабана диаметров в десять футов.

Впереди колонны выступал белый жеребец на котором восседал маленький лет шести мальчик с очень серьезным выражением лица и очень симпатичный в своих миниатюрных доспехах и двумя деревянными мечами. За ним следовали цукайбан — знаменосцы, которые несли свои сасимоно или длинные штандарты даймё, вставленные в наспинные пластины их черных доспехов на бамбуковых шестах.

С шествующими впереди Садамасой, Синго и их младшим братом, и Шукуро или Главным Служителем и его помощниками следующими по пятам, Хайден Стрейкер наконец попал в Зал для Аудиенций пройдя через сверкающий усыпанный толченым кварцем двор. Там он заметил простершихся ниц подметальщиков-хини. Они стояли по обе стороны процессии на коленях с низко склоненными к земле головами, как бы стараясь сделаться как можно более незаметными.

Бедные жалкие рабы, подумал он поднимаясь по ступеням. Хини, еще известные как эта — отверженные, нечеловеки. Только представить себе такую безжалостную варварскую власть, которая делает человеческую душу и жизнь такими мелочами. С самого рождения их единственной обязанностью является подметание двора, заметание следов ног и копыт и уборка занесенных ветром листьев — не более и не менее.