Эта черномазая сволочь произносила из всего слова одну букву, но смысл речи Януария был понятен Рори. Он больше не хочет связываться с этим ирландцем – идиотом и пьяницей – и отправляется через океан обратно в Англию.
– Там джентльмены. Они знают правила игры…
– Это они выбили тебе глаз? – Рори использовал запрещенный прием. Никто из друзей и знакомых Януария не знал, что у коротышки стеклянный глаз.
Живой глаз негра с грустью глянул на Рори.
– Не ожидал от тебя таких дурных манер. Да ладно, Бог с тобой, мальчик! Я потерял глаз в Ливерпуле. Это все-таки приличный город, не чета тараканьей дыре в штате Невада.
Негр бился там с белым джентльменом, вдвое превосходящим его ростом, и оставил в тот памятный день на ринге не только глаз, но и большую часть зубов.
– Если б ты не пропил последние свои мозги, я бы плюнул на тебя и давно подался бы в Англию. Но как и на кого я тебя оставлю? На этих шлюх, которые сосут из тебя денежки?
– Заткнись, одноглазый! – с тоской попросил Рори.
Его череп раскалывался от боли. Дрянное виски расправилось с ним покруче, чем самый свирепый соперник-тяжеловес. На самом деле, несмотря на все стычки и взаимную ругань, их связывали крепчайшие узы. Януарий фактически спас ему жизнь. Он увидел Рори, зеленого мальчугана с тощим телом, распростертого на ринге после первого же поединка, привел в чувство, отогрел и сделал из него профессионала. Упрямый ирландец пробивал себе кулаком дорогу на Запад в поисках исчезнувших там братьев, а черномазый менеджер со стеклянным глазом оберегал его, как мать бережет свое дитя, и по ночам горячо молился неизвестно уж какому Богу, чтобы его любимый Рори уцелел.
Вот такая нелепая пара – ирландец и негр – прошла весь великий путь от Бостона до Денвера через бесконечную вереницу низкопробных салунов и якобы фешенебельных отелей, где их кормили одинаково дешевым дерьмом и поили дрянным виски.
Януарий усадил Рори за стол и подал ему кружку с дымящимся чернильно-черным кофе.
– Ты выглядишь, как будто улетел за миллион миль в небо. Что тебя точит? Я был таким, как ты, когда мне исполнилось четырнадцать. Давай скорее улепетнем из этого богом проклятого Комстока.
– Нет! Здесь я хотя бы напал на след своих братьев. Шесть лет тому назад Райана завалило в шахте. Нашли записку с его подписью. А Патрик пропал без вести. Я уже зашел в тупик. Мне некуда двигаться дальше.
– Так остановись.
– Я уже остановился. Мне нет дороги ни вперед, ни назад. Я был беднее, чем сейчас, когда мы всей семьей приплыли в Америку. Но и богаче, потому что мои родители и братья были живы. Теперь я нищий, потому что потерял семью.
– Взамен ты получил карточную игру и шлюх. Послушай меня, Малыш! В этой Америке быть ирландцем так же несладко, как и чернокожим. Тебе придется подставлять свою красивенькую рожицу под удары местных мясников или спуститься в шахту, как твой братец Райан.
– Я никогда туда не полезу, но братьев своих найду! Или справлю по ним заупокойную мессу, если мне докажут, что их нет в живых. – Рори поболтал в кружке кофейную гущу, отцедил жидкость сквозь зубы, а осадок выплеснул в окно. – Я принял решение больше не драться, Януарий. Что ты на это скажешь?
– Ничего не скажу, – ответил негр. – Только спрошу, где ты достанешь доллары на выпивку и шлюх? Кто тебя уложит в постель и накормит?
Прохладная чистота Ребекки Синклер вновь вспомнилась Рори.
– Мне надоело ощупывать свои кости каждое утро и вставать с головной болью после похмелья, – продолжал ирландец. – Есть люди, которые живут по-другому.
– Чувствую, что женская юбка махнула перед тобой, как крыло ангела.
– А если и так… то что же?
– Боже тебя спаси, Малыш. Еще б не хватало, чтобы ты влюбился!
Въехав на своем жеребце в Уэлсвилл через «парадный» вход, минуя салуны и бордели и приняв твердое решение изменить свой прежний образ жизни, Рори Мадиган чувствовал себя победителем. Он прежде всего победил самого себя. Лавочники с любопытством разглядывали стройного всадника: Януарий не провожал его. Они вроде бы расстались навсегда. Несколько сотен долларов негр положил на счет Рори в местный банк, надеясь, что ирландец не снимет их в пьяном угаре и они спасут его от голодной смерти.
Рори разглядывал церковные шпили, торчащие из-за деревьев. В какой-то из этих церквей проповедует отец Ребекки. Священник, разумеется, сочтет, что ирландец недостоин даже целовать подол платья его дочери. «Посмотрим, посмотрим», – подумал Рори. Он намеревался найти себе постоянную работу в этом городке и поэтому спешился и завязал уздечку вокруг придорожного столба возле широко распахнутых дверей платной конюшни Дженсона. На миллион, заработанный быстро, он не рассчитывал. Ему надо было приобрести хоть какое-то приличное положение в городе. Он готов был работать почти даром – лишь бы работать.
– Я тебе дюжину раз говорил и еще раз скажу – не рви лошади ноздри. Ее кровь дороже, чем твоя, сукин ты сын! Хватит! Ты уволен!
Здоровый грубый детина усмехнулся.
– Ты хочешь, мистер, чтобы дикие лошади слушали твои проповеди? Ты их гладь по холке, а они откусят тебе руку. Сколько ни корми их сахаром и сладкими речами – они все равно останутся дикими.
Рори узнал эту мерзкую физиономию. На первом матче с кузнецом этот громила яростнее всех поддерживал местного чемпиона. Акцент выдавал в нем выходца из Аппалачских гор, где уже целое столетие минуло с той поры, как жители зарылись под землю и окончательно потеряли человеческий облик.
С надорванных губ лошади капала густая кровь. Рори пожалел и лошадь, и ее хозяина. Он положил ладонь на вздрагивающую от любого прикосновения спину животного и спросил:
– Могу я чем-нибудь помочь, мистер?
– Только тем, что отвезешь ее на бойню, – вставил верзила.
Рори сделал молниеносный выпад и заехал ему кулаком в зубы.
– Доллар с меня, – хохотнул хозяин, наблюдая, как его бывший работник корчится в пыли.
– А сколько долларов в неделю я получу, если вылечу твоих лошадей?
– А ты сможешь?
– Мой отец управлял конюшней ирландского лорда.
– Все ирландцы, включая их лордов, бедны как крысы. Откуда у них конюшни? – Раздосадованный детина никак не мог угомониться.
– Ну-ка вытолкнем вместе этого наглеца на воздух, – предложил Рори владелец конюшни.
Уволенный работник понял, что ему здесь больше ничего не светит, кроме лишних ударов по зубам, и, бормоча под нос проклятия, удалился.
– А это твой конь там на привязи? – поинтересовался мистер Дженсон.
– Мой, – с гордостью ответил Рори. – Я купил его в Денвере и не продам ни за какие деньги.
– Ну а теперь поглядим, как ты управишься с моей лошадью.
– Тогда попрошу вас, мистер, отойти в сторонку. Я поговорю с ней наедине по-гэльски.
– А ты думаешь, она поймет тебя?
– Мой язык все лошади понимают!
Рори стал шептать кобыле на ухо первое, что пришло на ум, то, чем были заняты его мысли.
– Я Рори Майкл Мадиган. Я люблю самую красивую девушку на свете. У нее волосы цвета заката в пустыне. Я готов ради нее совершить любой подвиг. Она будет моей, потому что я так решил. А раз я решил, так и будет… потому что я ирландец.
Лошадь покорилась ласковому шепоту и слушала Рори, помахивая хвостом.
– Сколько долларов в неделю ты хочешь за работу? – боясь упустить такого работника, спросил мистер Дженсон, убедившись в способностях Рори.
– Прокорми моего жеребца, а мне дай деньги на леденцы и карусель в парке. Я ведь еще Малыш – так меня прозвали, – улыбнулся Рори самой обаятельной из всех своих улыбок.
– Я думаю, ты не останешься на меня в обиде, – улыбнулся хозяин в ответ.
Они ударили друг друга по рукам.
Рори был доволен, что получил работу по душе и что его жеребец, купленный им полгода назад в Денвере, обрел постоянное стойло в хорошей конюшне.
3
Амос Уэллс обставил свою контору с нарочитой пышностью. Мебель, обитая каштанового цвета кожей или темно-синим бархатом, уже сейчас стоила целое состояние. Это было неплохое вложение капитала. Через десять лет она будет стоить еще дороже. Вешалки из оленьих рогов, головы горных баранов, чучела оскалившихся пум напоминали о том, что хозяин конторы искусный охотник и заядлый спортсмен.
Он откинулся в удобном кресле перед массивным письменным столом черного дерева, рассматривая фотографию в серебряной рамке. Его взгляд с ненавистью был устремлен на хмурое лицо женщины на фотографии. Тонкие губы Элоизы были сжаты, глаза сощурены. Казалось, что она вот-вот была готова выплеснуть в его адрес свои обычные злобные упреки. Холодная, ненормальная женщина. Амос был рад, что ее нет в живых и что год его показного траура по ней закончился. Теперь он с удовольствием найдет ей более для себя приятную замену. Он был молод и глуп, когда женился на Элоизе, но, по правде говоря, к тому же еще и алчен. Отец Элоизы дал за дочерью внушительное приданое.
Амос с умом использовал эти деньги для своих первых банковских операций. Через десять лет он разбогател по-настоящему, вкладывая свои капиталы и в Калифорнии, и в Колорадо, и, наконец, здесь, в Комстоке. Теперь он владел контрольным пакетом акций трех крупных банков, двух железных дорог и дюжины золотых и серебряных рудников. Он построил себе чуть ли не дворец на принадлежащем ему обширном ранчо «Быстрый ручей», неподалеку от золотоносной шахты, и пустил крепкие корни в штате Невада. Здешний политический климат вполне подходил ему. Кучка миллионеров, банкиров и владельцев рудников управляли «серебряным» штатом. Он потратил годы на приобретение полезных знакомств, установление связей с местными законодателями и размещение везде, куда дотягивались его руки, зависящих от него людей.
Амос Уэллс рассчитывал быть избранным в сенат Соединенных Штатов от Невады, но на пути к вожделенной цели возникло незначительное препятствие. Ему была необходима супруга, достаточно привлекательная, чтобы разжечь в нем кровь и вскружить головы его гостям, сухим, как заезженные клячи, политиканам и циничным «серебряным баронам», и к тому же молоденькая, податливая, готовая выполнить любые его требования без сварливых упреков и хныканья. При этом желательно, чтоб она была воспитана в строгих правилах и всегда, даже кокетничая с нужными людьми, на которых он ей укажет, оставалась верна мужу. Амос готов был за все эти качества выложить приличную сумму, обеспечив супруге сказочное существование. Элоиза была слишком высокого мнения о себе и своем аристократическом происхождении. Она постоянно заставляла его чувствовать себя недостойным ее и ее денег. Так было с первого дня их внешне благополучной семейной жизни.
Теребя кончик тщательно ухоженной ван-дейковской бородки, Амос Уэллс злорадно улыбнулся, глядя на ненавистное ему лицо, и спрятал фотографию в ящик стола на самое дно, повернул ключ в бронзовом замочке и занялся обдумыванием того, как довести его сватовство к Ребекке Синклер до желаемого исхода. Воскресный обед в доме священника прошел неплохо. Родители Ребекки не знали, как лучше ему угодить, особенно после того, как он предложил взять на себя расходы по обновлению церковного органа, единственной роскоши, которую могла себе позволить местная община. Ребекка вела себя спокойно и доброжелательно. Конечно, она еще очень молода, но это к лучшему. Он заставит ее преклоняться перед собственным величием и будет держать в благоговейном страхе. Правда, она произнесла за столом всего два-три слова, предоставив право на беседу мужчинам, а в основном помогала матери подавать и убирать блюда.
Ребекка выросла в благородной бедности, обходясь без модных платьев, без служанок и горничных. Амос знал, что головка любой молодой глупенькой девушки полна мечтаний о красивых шелковых нарядах и драгоценных побрякушках. Что же с ней будет, когда она увидит его дом в двадцать комнат на ранчо и элегантный особняк, который он купит в Карсон-Сити после избрания его сенатором. Никогда его жена не будет сама печь хлеб и портить руки, моя посуду. И он не позволит ей одеваться безвкусно и растолстеть, как ее мать.
Легкий стук в дверь прервал его приятные размышления. Дождавшись разрешения войти, Генри Снейд поздоровался и занял место в кресле напротив Уэллса. Снейд был высокий мужчина с резкими грубоватыми чертами лица, густой светло-каштановой шевелюрой и с пышными усами, нависшими над верхней губой. Многие женщины находили его весьма привлекательным. У него всегда была наготове улыбка, открывающая его белоснежные зубы.
– Рад, что ты хоть на денек смог вырваться с «Быстрого ручья», Генри. Ты слишком много работаешь. Твоя молодая жена, вероятно, не одобряет столь долгие отлучки мужа. – Амос был приветлив, но внимательно следил, как прореагирует Снейд на его слова.
– С Леа нет никаких проблем. – Генри легко отмахнулся своей мощной ручищей. – Она рада до смерти обновам, что я ей приобрел, и двум нанятым мной китаяночкам, чтобы они помогали ей по дому. Весенний загон скота прошел отлично, и мы заработаем кругленькую сумму, когда будем забивать бычков на мясо. Я рассчитываю вложить мою часть прибыли в золотодобывающие шахты.
– Ты собираешься пуститься в свободное плавание, я так понял? – Амос осторожно прощупывал собеседника.
– Ни в коем случае, – улыбка Снейда сверкала как реклама зубного порошка в рассылаемом по почте каталоге. – Я ценю возможности, которые ты предоставил мне, и хочу принять посильное участие в общем деле. Мне не хотелось бы оставаться скотоводом всю жизнь.
Амос одобрительно кивнул.
– Со мной ты далеко пойдешь. Очень далеко. Буквально вчера мистер Баскомб говорил, что будет рад заполучить тебя в клиенты.
Снейд просветлел. Хирам Баскомб являлся владельцем крупнейшего в Сакраменто траст-банка и принимал участие в большинстве горнодобывающих проектов Уэллса.
– Шагай со мной в ногу, мой мальчик, и скоро ты сможешь покупать своей сладкой женушке бриллианты и меха. Скажи, Генри, ты хорошо знаешь свою родственницу Ребекку? Сестры близки между собой?
Генри не удивился неожиданной смене темы разговора.
– Ребекка милая девочка, – сказал он уклончиво. Он уже слышал о том, что Амос Уэллс просил преподобного Синклера разрешить ему ухаживать за его дочерью.
– Она, как и ее папаша, мне кажется, слегка помешана на христианской благотворительности.
Генри не собирался огорчать Амоса и разрушать его, как он считал, дутые планы пересказом того, что Леа говорила о своей младшей сестре. По мнению Леа, Ребекка была отчаянным сорванцом и не признавала никаких правил приличия.
– Мисс Ребекка упряма и вспыльчива, но для определенного типа мужчины она сможет стать хорошей женой.
Уэллс провел ладонью по своим темным волосам, подернутым уже кое-где сединой.
– Как тебе известно, Генри, год траура по моей дорогой Элоизе миновал. Я должен снова обрести супругу, способную быть радушной и гостеприимной хозяйкой на многочисленных деловых приемах, которые я буду устраивать. Как ты думаешь, Ребекка Синклер подходит для этой цели?
Снейд чувствовал, что его рубашка вся пропиталась потом и прилипла к телу. Чертов шерстяной костюм был слишком толстым для знойного климата Невады, особенно летом, когда солнце палит нещадно. Но состоятельный человек должен выглядеть как все солидные люди. Он теперь уже почти что принадлежал к их кругу.
– Думаю, что да, – ответил он Амосу. – Ребекка усердна и расторопна. И к тому же она смышленая девушка и все схватывает на лету. Она быстро всему научится и освоится среди жен политиков в Карсон-Сити и даже в Вашингтоне. Со временем, конечно.
«Если ты ее получишь в жены, старый черт!» – добавил Генри мысленно.
– Что ж. Я согласен с твоим мнением. И я рассчитываю, что ты, как человек, близкий с семейством Синклер, окажешь мне содействие.
Не дожидаясь ответа Снейда, Амос вытащил из стола пачку бумаг.
– Это инструкции для управляющих рудников «Серебряная звезда» и «Золотое ущелье». Добыча там упала, и нам нужно… как бы это лучше выразиться… поднять рыночный интерес к ним, прежде чем мы начнем избавляться от акций.
Хищная усмешка заставила кончики усов Снейда подняться вверх.
– Значит, на ближайшей неделе ожидается вспышка «золотой лихорадки»? Я все понял!
Генри взял со стула свой новехонький котелок и поднялся, чтобы уходить, но его задержали слова, сказанные Уэллсом на прощание:
– Передай привет от меня мисс Ребекке, когда вы встретитесь за ужином сегодня с семейством Синклеров. Меня интересует ее отношение ко мне. Понаблюдай, пожалуйста, за ее реакцией.
Ребекка сидела у окна в кухне, механически вылущивая бобы из стручков. Все ее действия совершались как бы во сне, ее мозг был занят совсем другим. Она не видела ни розоватых гор на горизонте, ни подсолнухов, росших на огороде под самым окошком.
Почему Амос Уэллс не желает «положить глаз» на Селию Хант? Селия была бы на верху блаженства, если б к ней посватался такой богатый и влиятельный мужчина. Но он почему-то остановил внимание на младшей дочери преподобного Эфраима Синклера. «Почему на мне?» – терялась в догадках Ребекка. Она ведь не была по-настоящему красива. У нее слишком худощавая фигура, совсем не напоминающая песочные часы, что особенно ценилось мужчинами в те времена, – сверху и снизу полнота, а посередине осиная талия. Ее волосы совсем не похожи на светло-серебристые локоны Леа. Они чересчур желтые, что часто служило для Ребекки поводом для расстройства. Господь хорошо знает, что она не та послушная рассудительная дочка священника, какой старалась показать себя в присутствии гостя на воскресном обеде.
Тяжелым испытанием было для нее изображать робкую скромницу весь вечер, чтобы только не поставить в неудобное положение отца перед его самым богатым и щедрым прихожанином, и в то же время стараться не поощрять Амоса в его ухаживаниях за ней. Он, правда, не проявил в открытую своих намерений и таким образом как бы не подтвердил то, что говорил накануне Эфраиму. Но он был искушенным политиком, «серебряным бароном», который сам решает, как себя вести. Он не из тех, кто приходит в дом невесты с букетом цветов и коробкой конфет и тут же, с ходу, предлагает ей руку и сердце. О, если б он не был таким холодным, отчужденным, высокомерным и, главное, таким старым! Когда Селия узнает о его визите, она будет страдать и завидовать Ребекке. Она не поверит, что Ребекке ненавистны ухаживания Амоса.
Как найти выход из положения, который устроил бы всех? Доркас Синклер желает породниться с богачом, а отец хочет выдать замуж дочь за солидного человека. Селия мечтает заполучить в мужья Амоса Уэллса, а Амос хочет иметь женой Ребекку. А что нужно самой Ребекке Беатрис Синклер? На уме у нее лишь пара голубых глаз, искрящихся смехом, да черные волосы, обрамляющие мужественное, но доброе лицо. Она мечтает о Рори. «Не смей думать о нем!» – приказала она себе сердито и с размаху стукнула сухим стручком по подоконнику так, что он распался у нее в руках и бобы разлетелись по полу.
– Думай о том, что делаешь! – посетовала Доркас. – Счастье, что у тебя будет прислуга, чтобы готовить пищу и убирать за тобой, когда ты станешь миссис Уэллс. Ты не справляешься ни с какой работой по дому.
– Я еще пока не миссис Уэллс! – упрямо возразила Ребекка.
Она отбросила назад волосы, которые липли к потным щекам. Время близилось к полудню, и жара становилась невыносимой. На плите кастрюли кипели и исходили паром.
– Следи за своими манерами и тогда станешь ею в скором времени.
– Но я не люблю Амоса Уэллса! Он ведь… Он более чем вдвое старше меня. Леа имела право сама выбрать себе мужа, и я поступлю так же.
Это необдуманное заявление случайно сорвалось с языка. Она знала, что за него последует неминуемая расплата.
Красное лицо матери еще более покраснело от кухонного жара и от возмущения. Она вырвала из рук Ребекки миску с очищенными бобами.
– Он не стар! Он в расцвете лет. Твоя сестра сознавала свой долг, когда выбирала себе мужа, угодного и папе, и мне. А ты, у которой ни на грош нет ответственности перед семьей, получила возможность наконец порадовать родителей, но все-таки воротишь нос от самого блестящего жениха в округе. Да ты должна быть счастлива уже потому, что такой мужчина вообще обратил на тебя внимание! Если б Леа не была уже замужем, какой замечательной супругой она стала бы для мистера Уэллса… – Доркас горестно вздохнула, жалея об упущенном шансе, и высыпала бобы в горшок, где уже варился ломоть соленой свинины.
Зная, как Леа обожала своего жениха, Ребекка засомневалась, что даже послушная во всем матери ее сестра легко согласилась бы предпочесть Амоса и отказать Генри Снейду. Святоша Леа хоть раз в жизни, но проявила бы характер.
Ребекка промолчала и стала накрывать на стол. Тарелки были щербатые от долгого и постоянного употребления. Ими семья пользовалась ежедневно, если в дом не приглашали гостей.
Громкий стук в парадную дверь и приглушенный торопливый разговор между отцом и каким-то мужчиной заставил обеих женщин торопливо выбежать из кухни, чтобы узнать, в чем дело. Преподобный Синклер выслушивал сбивчивый рассказ Эметта Ваткинса с прииска Пелониса «Греческий».
Лицо священника было мрачным, когда он обратился к жене.
– На шахте произошел взрыв. Двенадцать шахтеров остались внизу, а еще почти двадцать подняли наверх в тяжелом состоянии.
– Пелонис? Это не тот ли малый, что набрал себе в рабочие всякий иностранный сброд – ирландцев, корнуэлльцев и даже желтолицых нехристей? – с отвращением в голосе спросила Доркас.
– Большинство из пострадавших китайцы, но не все они язычники. Ты же знаешь, что я обратил в нашу веру несколько семейств в Ольховой расщелине. Мой долг отправиться туда и помочь, чем только смогу.
Доркас безнадежно махнула рукой. Ее муж был способен рискнуть здоровьем и даже жизнью ради этих никчемных чужестранцев, и помешать ему она не могла. Быть женой священника подчас означало нести тяжкий крест.
– Я поеду с тобой, папа. Я могу помочь раненым, – вызвалась Ребекка.
– Нет уж, юная леди! Я категорически против того, чтоб моя дочь общалась с этими грубыми людьми, – вновь подала голос Доркас.
– Твоя мать права, Ребекка. Шахтерский поселок – неподходящее место для невинной девушки вроде тебя. – Эфраим был тверд. – Пожалуйста, принеси мне мою Библию. Я отправляюсь сейчас же. – Он обратился к жене. – Доркас, я был бы очень обязан тебе, если бы ты отправилась по домам и попросила женщин нашей общины собрать какие есть лекарства, бинты и одеяла.
Ребекку отправили обратно на кухню заканчивать приготовление обеда и держать его на плите, чтобы по возвращении родителей был горячим. Доркас торопливо дала ей указания – что, куда и сколько сыпать приправ, а также загрузила дополнительной работой, чтобы дочь не сидела сложа руки. Сама же она поспешила покинуть дом, предвкушая сладостные долгие беседы с приятельницами и обсуждение последних событий под предлогом сбора лекарств для пострадавших. Приходские дамы обычно обменивались сплетнями, одновременно исполняя свой христианский долг.
Ребекка вымыла пол в кухне, вычистила ножи, вилки, довела до блеска и металлическую посуду. Вроде бы все дела по дому были сделаны. Она чувствовала себя разбитой и бесцельно бродила по комнатам, не находя себе места. В такие минуты ее жизнь казалась ей бессмысленной. Лишь замужние женщины обладали свободой посещать друг друга и заниматься какими-нибудь интересными делами. Впрочем, ее не привлекала и перспектива щипать корпию и готовить бинты, в то время как Люсинда Мейбьюри с упоением распространяется о каком-нибудь новом скандале в их церковной общине.
– Я хочу быть свободной! – сказала Ребекка сама себе. – Может быть, я даже смогу уехать из Уэлсвилла. Но я не хочу ради этого выходить замуж. Во всяком случае, не за Амоса Уэллса или другого ему подобного жениха, которого мне могут сосватать родители.
Но она хотела носить шелковые платья и путешествовать в элегантных спальных вагонах Сентрал-Пасифик, пить шампанское и танцевать все ночи напролет в больших городах на Востоке – обо всех этих заманчивых вещах и развлечениях она, разумеется, знала только из прочитанных книг.
Ребекка одернула себя.
– Я должна перестать быть такой эгоисткой. Я должна помнить о несчастных, замурованных в шахте, и не забывать о том, насколько их жизнь горька по сравнению с моей. Нечего грезить о развратных удовольствиях, о которых только и болтает Селия.
Ребекка поглядела через окно на маленький огород. Жар волнами наплывал с тощих солончаков, простиравшихся за железной дорогой. Там земля затвердела и потрескалась, а почва у них в огороде еще сохранила влагу и оставалась рыхлой. У дома священника был хороший глубокий колодец, который давал достаточно воды, чтобы позволить себе роскошь заниматься огородничеством, если считать выращивание гороха, моркови, капусты и свеклы занятием для удовольствия.
Вздохнув, Ребекка начала готовиться к прополке грядок под палящим солнцем. И тут весьма озорная мысль этаким чертенком заплясала у нее в мозгу. Мама будет отсутствовать вплоть до ужина. Отец, вероятно, вернется еще позже. Кто узнает, что она нарушила некоторые незначительные правила, вернее, глупые условности?
Она не стала надевать уродливый чепчик и грубые перчатки, а, наоборот, закатала выше локтей рукава старенького муслинового платья и расстегнула все верхние пуговицы. Так будет прохладнее и гораздо удобнее. Кто ее сможет увидеть в таком виде?
Рори провел неделю в тяжком, до мозолей на руках и ломоты в спине, труде. К счастью, он остался цел и невредим благодаря своему таланту находить общий язык с самыми норовистыми лошадьми. Он объездил дюжину диких мустангов, а из них шестерых уже приучил покорно нести на себе всадника, повиноваться узде и поводьям, быть свободными и понимать его сигналы, когда он касался боков коня своими коленями. Как только весь дикий табун будет объезжен и подготовлен для продажи, Бью Дженсон собирался включить Рори в группу тренеров, занимающихся исключительно породистыми лошадьми. Так, во всяком случае, он обещал ирландцу. Мадиган был уверен, что не подведет Дженсона, когда тот доверит ему чистокровного скакуна.
Между Рори и хозяином установились добрые, почти дружеские отношения. На Дженсона произвело впечатление умение новичка обращаться с лошадьми и его трудолюбие.
В этот день он предложил молодому ирландцу передохнуть, так как, по его словам, было слишком жарко, чтобы гонять лошадей под солнцем. Притворившись, что отправляется на рыбалку, и водворив на плечо длинное удилище, Рори на самом деле направил свои стопы в сторону пресвитерианского храма. Этот путь он проделывал уже не в первый раз, но только по ночам, когда ходил на реку, в уединенное место на окраину, смывать с себя пот и пыль и избавляться от конского запаха.
Первым делом после того, как Рори распаковал седельные сумки со своим скудным имуществом в крохотной комнатушке над конюшней, он осторожно навел справки о преподобном Синклере и его семействе. Если даже кто-то в салуне «Грозовое ущелье» и удивился тому, что ирландский католик интересуется местными пресвитерианами, то не подал и виду. Все прекрасно знали, как ловко ирландец работает своими кулаками и как мгновенно вспыхивает от малейшей насмешки над ним.
Ведра были очень тяжелыми. Ребекка наполнила их до краев, памятуя, что лучше сгибаться от тяжести, чем ходить лишний раз к колодцу в дальнем конце двора. Ей нужно было полить землю на капустных и свекольных грядках, прежде чем приняться за прополку сорняков, процесс длительный и трудоемкий. Переливая воду из ведер в громоздкую жестяную лейку, она проносила ее над грядками и орошала почву, потом тяпкой подрывала глубокие корни зловредных растений. После двух часов изнурительной и отупляющей работы большая часть обширного земельного участка преподобного Синклера была полита и прополота.
Под ногтями у Ребекки появилась черная кайма, лицо и руки – все было в грязи. Неважно, все равно она скоро закончит. Правда, ей еще предстояло залить воду в большой железный умывальник в ванной комнате. Работа ей уже надоела. Торопясь покончить с ней, она убыстрила шаг. Вода из полных ведер плескалась через края. На ее беду участок имел небольшой уклон и тяжелая ноша тянула ее за собой. Непокорный гибкий побег тыквы протянулся через грядки, пересек протоптанную Ребеккой в грязи дорожку и обвился вокруг ее лодыжки. Она потеряла равновесие, уронила ведра, вода расплескалась вокруг нее, ноги заскользили в жидкой грязи. Она упала на спину, болтая в воздухе ногами. Ребекка издала возмущенный вопль, она была зла и на тыкву, и на весь мир. С ее губ сорвалось неподобающее приличной молодой леди слово, за которое Доркас уже однажды устроила дочери суровую головомойку.
– Если б я знала, что ты так обожаешь кататься по грязи, я бы пригласил тебя на озеро Пирамид. Там грязевые гейзеры бьют из-под земли на каждом шагу, – услышала она знакомый насмешливый голос.
Рори Мадиган прислонился к стене сарая, скрестив обутые в сапоги длинные ноги и сложив в непринужденной позе руки на груди. Эта грудь, так поразившая Ребекку во время боксерского матча, вновь была открыта ее взору. Рубашку он вновь расстегнул до пояса, и она едва не спадала с его плеч. Но сейчас у Ребекки было не то настроение, чтобы любоваться великолепным телосложением ирландского боксера. Она приподняла выпачканные в грязи руки и сердитым жестом убрала с лица пришедшие в жуткий беспорядок волосы. Добившись только того, что ее разрушенная прическа стала еще более уродливой, она в ярости выдернула все поддерживающие ее шпильки и резко отбросила волну распущенных волос за спину.
– Надеюсь, что я вас здорово развлекла, мистер Мадиган?
Ее зеленые глаза были устремлены на него, и солнце зажигало в них искорки. Рори боролся с искушением поцелуями убрать грязные брызги с ее очаровательного носика. Однако он сдержался и только приблизился к ней, галантно предложив ей руку, чтобы помочь подняться.
– Я думал, что мы уже покончили с «мистер» и «мисс» и перешли на имена.
Ребекка разглядела на его красивом лице уже известную ей дьявольскую улыбку и поддалась одному из тех импульсивных порывов, которые портили нервы и пищеварение Доркас Синклер еще с той поры, когда ее младшая дочка только начала разговаривать.
