Чингиз Гусейнов
      СЕМЕЙНЫЕ ТАЙНЫ
      Коль скоро сокрытое, о чем поведано с наивной искренностью идущего на исповедь и поучающей прямотой проповедника, стало явью, автору не терпится сказать, что эти истории случились много лет назад, еще до знаменитого грязевого извержения, чему, как помнится старожилам, сопутствовали и гулкое землетрясение, и срезающий макушки деревьев ураган, а потом всплыли наружу нелюди, пошли грабежи, пролилась кровь, и беломраморный, сверкающий на солнце чудо-город, так манивший все годы к себе, вдруг потускнел, отдалился, а сердце... но о том в свое время, а пока автор просит читателя не утруждать себя поисками аналогий в романе, написанном в память об умершем друге, чья жизнь была полна надежд, которым, увы, уже не сбыться, и ветхие страницы треплет ветер.
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ О ТОМ, ЧТО СОЛНЦЕ УЖЕ ЗАКАТИЛОСЬ, УЙДЯ ЗА ОСТРОВЕРХИЕ ХОЛМЫ, но еще светло и видны на высоком, как небо, потолке смутные лики нависших ангелов и контуры крыльев.- масляная краска итальянского мастера, некогда приглашенного сюда миллионером-нефтепромышленником расписывать восточный дом на европейский манер, где вскоре будет принята царская особа, поблекла, истерлась, и не верится, что неровные серые пятна были когда-то ослепительно белыми облаками, и небо было огромным над. залом приемов, и оркестр, и танцы на фигурном паркете, а теперь, никто уже не помнит, когда это случилось (и уплотнили дом), зал разделен на комнаты, и у одного из ангелов ноги остались, отрезанные, на той стороне, за стеной.
      А потом стемнеет, но ни он, ни она не захотят вспугнуть обжитое ими пространство, кажущееся в полутьме просторным, будто здесь они давно и никогда не наступит час расставания.
      1
      - Почему я после стольких лет приехал инкогнито, я могу назвать немало причин, И ВСЕ ОНИ БУДУТ НЕПРАВДОЙ, и каждая будет именно той, из-за которой я приехал.
      Расул будто оправдывается: если б еще за тридевять земель, к мысу Доброй Надежды, куда они с другом в далеком отрочестве чертили на контурной карте маршрут кругосветного путешествия (уже копят деньги, чтоб бежать), а то в родной город, куда всего два часа лету, и она ждет других слов, это ж ясно, но он отвык, разучился, сгорели и истлели, и не юн (хотя выглядит молодо), чтоб легко и бездумно слетали слова-иллюзии, будто возможно ими выразить чувства.
      Он не верил, что это могло случиться еще, и, убежденный, что больше не повторится, вдруг пустился в рассуждения, привычные ему, И ВЫ ДУМАЕТЕ, МНЕ ИНТЕРЕСНО ЗНАТЬ, ПОЧЕМУ ВЫ ПРИЕХАЛИ?
      - Чему вы улыбаетесь?
      А впору б заплакать от обиды или без причины, еще тогда, в первый раз, это случилось в общежитии, и он затащил ее в свою комнату, обожгло, как ножом, и она заплакала, и долго, покоренная, бегала за ним (принципиально безусым, чтоб отличаться от земляков), и сейчас, будто впервые, ДАВНО НЕ БЫЛО, взяли ее всю, и снова, как и в прошлые разы, счастье может обернуться невезеньем, и ей уже не выпрямиться, и годы пройдут, и одинокая ПЕРЕСТАНЬ! будет ждать, как милостыню, когда явится тот, уже другой, кого она недавно прогнала, думала, что никогда не расстанутся, и она не сможет ему отказать.
      Ну нет, она докажет, что может устоять, ДО ТЕБЯ ДОТРОНЕШЬСЯ, И ТЫ УЖЕ ГОТОВА.
      Здесь она захотела сама, и Расул, думая, что это именно он и покорил ее, откликнулся на зов. Боже, сколько у нее было, и сразу все явились, именно с Расулом, и прискакали незвано: и первый, чьи черные, как маслины, глаза дурманили ее, наивную и доверчивую, и серый след выбритых усов, и последний, казалось, это и есть ее настоящая любовь, и ком гнева еще не растаял, жжет, и новый, только что, все нутро горит, ОН УЖЕ НЕ МОЖЕТ И ДОЛЖЕН ОТТЯНУТЬ ВРЕМЯ, ЧТОБ СНОВА ЗАХОТЕТЬ, ибо хочется ей.
      "Ты всегда улыбаешься в самый неподходящий момент!" - говорил ей тот, кого она прогнала, чтоб никогда не видеть, вычеркнуть из памяти (и стирает, стирает, истерлась резинка, языком лизнула ее сухой горячий кончик, и снова стирает, НУ ВОТ, НАДО РВАТЬ СТРАНИЦУ, далекое школьное,- и начисто дату, заголовок, хорошо б иначе, не повторяться, но лишь первые слова свежие, а потом по-старому, вытоптанная - ни травинки! - тропа).
      - Но что случилось, можешь объяснить? - допытывался тот, недоумевая, почему она гонит его и не пришла к ним домой, как условились, а она мечтала, ликовала, когда - наконец-то! - он ее пригласил, обещая познакомить с сестрой, это же так важно, ибо от нее зависит почти все: скажет ему сестра: женись - и он женится. А. он ждал, ждал ее у себя дома,- нет ее, не идет, и примчался к ней сюда (довольный, что не пришла,- приглашение сорвалось нечаянно), гонимый голодом, который только она и может утолить, и вдруг ее нелепый каприз, раздражена, презрительно оглядывает его. Он стоял, оглушенный ее резкостью и не зная, куда деть руки, только что грубо сброшенные ею с плеч.
      А она тогда приоткрыла дверь, чтоб войти к нему, и вдруг в его устах - да, да, это говорил он! - услышала свое имя.
      Потом резкий смех (сестра?):
      "Ты не увлекайся! Да и кто она такая, хотела б я знать? А имя! а имя!!" и расхохоталась. И он согласился! предал ее!
      "Но могу же я, как мужчина!.."
      "И гуляй себе на здоровье!.."
      - Ты мне омерзителен. Я могу плюнуть тебе в лицо.
      - Ах так?! - сжал в кулаке ключ и выскочил прочь (в тот миг радуясь, что есть повод разом прекратить, это становится уже помехой, сестра права, висит, как камень на шее).
      Она всю ту ночь не могла уснуть, и ангел никак не переберется, преодолев барьер, в ее комнату, высунулся по пояс, а ноги на той стороне; встать и разрушить перегородку (?!), а до потолка не дотянешься, строили - не скупились, два нынешних этажа.
      И сражалась всю ночь, и то ли во сне, то ли наяву виделись ей седой маленький человечек, который был миллионером-нефтепромышленником, и итальянский мастер с подвижными морщинами на лице и большими руками со вздутыми венами, и путались в голове итальянские, латынь, французские и родные ей слова, такая вот всезнайка,- эти дни допоздна переводила несложный, но объемистый трактат (задание шефа в Совете Экспертов, где она клерк) о парадоксах системы "Средства - Цель", нет, нет, никаких шифров или намеков, хотя и мы - система, в которой причудливо сочетаются средства и цели, и потому ей еще не подобрано название, и острословы состязаются, комбинируя, сталкивая и смешивая, как в коктейле, эпохи: от рабства через феодализм и, минуя, так сказать,- скачет конь, а куда - неведомо никому, а то и нависая (над пропастью?), почти как в трактате... да, да,- требует нефтепромышленник пусть итальянский мастер нарисует летящих на небе четырех ангелов; седой миллионер недавно вернулся из путешествия по Европе, после паломничества в святые мусульманские города Медину и Мекку, начался новый век, и думалось, какие величественные дома (и даже мечеть как память о себе,- так поступали османские султаны) он построит, а потом из Багдада прибыл в Стамбул и оттуда в Европу, и видел там ангелов (здесь полтора, а там, на той стороне, она однажды была за стеной, два с половиной).
      Ангелы эти, как втолковывал ей шеф, И ДАЖЕ ЕМУ БЫЛА ГОТОВА, прояви он настойчивость, взял ее за локоть, а она уже не слышит, сковало ее всю, и отпустил, рисует ей будто в воздухе ангелов (с чего вдруг он стал рассказывать? ах да: ведь дом - его родичей!), вот какие: Джебраил, воин Аллаха, нашептывающий властелинам божественные повеления, как править людьми, затем Микаил, наблюдающий за порядком во вселенной, еще тихо, думает во сне спящая (только минареты, устремленные в небо и похожие на ракеты, но кто о том ведает?!), далее Исрафил, который протрубит в трубу, возвещая о Страшном суде, когда же?! и Ризван, страж рая.
      "Так и поведал сыновьям,- рассказывает ей шеф,миллионер-нефтепромышленник, умирая: "Оставляю вас, четырех братьев-ангелов", те же имена он дал своим сыновьям,- она слушает шефа, рост у него короткий, и потому обувь на высоких каблуках (на размер меньше, чтоб ноги казались изящными,- жмут!), и ей смешно, что МОГЛА С НИМ,- а тут стал у порога нежданно-негаданно новый ангел, но сыновья его не видели, Азраил, ангел смерти, отец лишь увидел, как глянул на страшилище - отдал послушно душу".
      Высунулся ангел по пояс, никак не переберется, преодолев барьер, но который из ангелов: кто нашептывает, следящий за порядком, трубящий о Страшном суде? Или страж рая?.. И от слов, которые вдруг вспыхивают в ней, и она бросает их в лицо тому, кого прогнала, колотится сердце, и кровь бьет в виски: такая обида, что рухнули ее надежды, а она так ему верила, избраннику своему!..
      А утром пришло решение: уехать к родителям!.. Ведь явится он, когда затоскует, как ни в чем не бывало, ОТОБРАТЬ КЛЮЧ!! "Да, плохо отцу!"
      Уже однажды было: если шеф не разрешит, тогда она выскажет ему все, что думает и о нем, и об этом их Совете Экспертов при высоком чине (зять??), куда ее устроил тот, благодетель, Я МОГУ ПЛЮНУТЬ ТЕБЕ В ЛИЦО! чтоб она работала, на него; и чего он с нею не вытворял!! и она пьянела трезвея, чтоб снова опьянеть; устроил ее сюда, в Совет Экспертов, через мужа своей старшей сестры, что-то ханское или султанское в фамилии, академик!! а сам вроде мясника, однажды видела, мясистые руки, пальцы вместе не соберешь, и мощный затылок.
      И шеф ей разрешил уехать, "за свой счет", и она на миг пожалела, что он разрешил,- бросить ему в лицо, взорвать эту контору бездельников, эту ораву: "Вы, мнящий себя философом!.." И ТЫ САМА НЕ ЛУЧШЕ. Нет, на бунт она не способна, слабое существо, которым повелевают,- кому что докажешь в этом городе, сказочно красивом, в котором поселились бесы, да и кто ее будет слушать?..
      А у кассы, пока разглядывала над головой большую схему алюминиевых авиалиний, раздумала лететь к родителям на Восток через море: на Север! через горный "хребет, грубо обозначенный на схеме, в шумную и бестолковую столицу!.. А где жить?! как-нибудь устроится!.. УСПЕТЬ СМЕНИТЬ ЗАМОК!..
      "Вы, мнящий себя!.." А ведь в сущности на деньги шефа и поехала: и премию ухлопала (пришлось платить за люкс с двумя ваннами), и левый заработок. А ТЫ ДЕРЗИТЬ! - новоявленный ученый, за которого снова хлопотал шеф, а почему - она не знает, ей неведомы тайные нити, связывающие всех этих людей, с которыми она столкнулась здесь: шеф, явно его презирая (однажды при ней, не таясь, скорчил такую рожу, выпроводив того за дверь, что впору б принять участие в чемпионате по гримасам), помогает ему, ибо, как объяснили ей, его двоюродный брат дружен с кем-то из тех, кто вхож в самые-самые верхи, И НЕЧЕГО ПРИТВОРЯТЬСЯ, что это тебе неведомо, хвалить прилюдно и хаять за глаза, враждуя любить, а любя снести голову, переплелось-запуталось, и сама удивляется, как она тогда сумела сюда поступить?., но не ей, рядовому... клерку? обслуге? рабыне толстосумов? кто она?., распутать и понять. И включит, купив ее знания, в свою очередную книгу ее реферат (Средства - Цель для благодетеля, которого прогнала, а для новоявленного - о Символах, и чего он в них поймет?), и сноску даст на итальянском и французском, будто знает; слышала она однажды, как философ, пощелкивая пальцами, говорил при ней ее шефу: "Ээ... ну как его? Ну, философ!.. Да! Гегель! О свободе воли толковал! А что он в ней смыслил?! Я,ударил себя в грудь,- знаю, что такое свобода воли!" Может, желал произвести на нее впечатление. НУ ДА, ВСЕ МУЖЧИНЫ БЕЗ УМА, КАК ТОЛЬКО ТЫ ПОЯВЛЯЕШЬСЯ.
      Ходила по скрипучему паркету номера люкс, заказывала сюда еду, и две кровати с высокими, из ореха, спинками, и она одна, но никто ей не нужен, опротивели все.
      В те дни, когда она пришла в Совет работать, шеф увивался вокруг,- что с того, что у нее высокие покровители? Но, струсив, отступил, или ей показалось?.. А узнав, где она живет, рассказал о своем родиче (дед?), миллионере-нефтепромышленнике, это теперь модно - составлять родовые древа, династические схемы, выискивая именитые корни (а может, интим?), - итальянском мастере и братьях-ангелах, из коих младший, Ризван, "да, да, правда, Ниса-ханум", его родной папаша, трех лет до ста не дожил, страж рая. В свое время в знак протеста против родичей-буржуев сменил имя, став Азадом, или Свободным, да еще псевдоним Шафаг, Лучезарный.
      Отшила шефа, припугнув благодетелем, и подчеркнуто: "Мой муж!" - как она представила шефу того, ' кого потом прогонит,- будто шеф не знает, как ее сюда устроил этот преуспевающий молодой человек и с чьей помощью Совет Экспертов учрежден (при зяте его - академике Хансултанове!).
      А тогда казалось, что это - надолго, счастью ее никто уже не помешает, и она навсегда связала судьбу с тем, кого полюбила, после стольких обманов!.. Ее передавали, как игрушку,- поиграют и бросят. И даже теперь, когда снова оказалась обманутой, это проклятая доверчивость и СЛАБОСТЬ,- затащи ее шеф САМОЙ-ТО СЕБЕ НЕ ВРИ! - когда она пришла к нему просить, ЕСЛИ НЕ РАЗРЕШИТ! готовая взорвать эту контору, утешь он ее, провожая во внутреннюю комнату, и осыпь ласковыми словами, она непременно б расплакалась, ТЫ БЫЛА ГОТОВА! а потом назло всем!! И ТЫ САМА НЕ ЛУЧШЕ.
      Устала, валилась с ног (как можно здесь жить, в - этом сумасшедшем городе, но такое блаженство этот люкс с двумя ваннами, и никто ей не нужен, эти самцы!..) и забыла, начисто стерла. А стоило теперь испытать, как в самый первый раз, будто ножом, и такое успокоение, когда взяли ее всю,- и вспомнилось, всплыло.
      Она увидела Расула еще на аэродроме, когда летела обратно (его взгляд!!), а потом потеряла из виду, и эта случайная встреча здесь, и она пошла на его зов, ей вдруг захотелось, чтоб именно с ним.
      И в своей комнате, куда тот мог прийти (и увидеть!) под парящими ангелами, это новое чувство, но возник тот, нагло усмехается, и чуть выступающие передние зубы, как клыки, ЕЩЕ РОГА ЕМУ НАРИСУЙ, а в глазах у него и не ревность вовсе и даже не гнев, а озорство. - Нет, нет, рассказывайте, я очень хочу знать, почему вы приехали.
      Нашел девчонку и обрадовался, кому рассказать. И ВСЕ ПРИЧИНЫ БУДУТ НЕПРАВДОЙ. И он убежден (коль скоро это случилось), что провидел и ее, и эту их встречу, и близость.
      Не ей бы, а самому Джанибеку, да, да, Джанибеку Гусейновичу, о ком он все эти годы думает, и даже сейчас!! На миг отвлекся, забылся, и снова всплыло, не дает покоя. Неожиданно возникло чувство несвободы,- ну да: тайно прибыл, никого не предупредив, во владения Джанибека, это он ощутил сразу, как только сошел с трапа на землю, .здесь царство Джанибека, и всюду портреты, лозунги, призывы, и Самый здесь, и Шептавший, и Джанибек, скромно выглядывающий из-за их спин, а он, Расул, со своими неотвязными думами, ест и ест себя, и неотступно Джанибек, его голос, его слова, его речи, жесты и мимика,- не Бог, которого никто не видел, не царь, которого прогнали, и не герой, потому что не числится за ним никакого подвига, а глава, и посильней царя в своем краю (и на груди горят золотые лучи геройской Звезды).
      Чувство несвободы? Чепуха! Подумаешь, придумали себе пугало его родичи, которым Джанибек якобы ходу не дает, и все это, дескать, из-за него!..
      Явиться и сразу огорошить нежданным вопросом, понизив голос до интимного шепота: "Имя, имя свое помоги разгадать!" "А что имя?" - насторожился Джанибек в ожидании подвоха. И Расул, выказывая осведомленность, произнес: "Джан душа, это ясно, а вот Джани..." - и тут умолкнет, чтобы Джанибек вник, ибо Джани означает убийца.
      А потом, не договорив, расхохотаться: "Шучу-шучу, душа моя Джанибек", похлопать его по плечу и, вздохнув, предаться сентиментальной грусти, вызывая на душевную отзывчивость, как некогда прежде бывало (а было ли?),- не ссорились, а ощущение, будто один другого оскорбил: то ли Джанибек Расула, что заманил того в свою ловушку, то ли Расул Джанибека, что неблагодарность проявил, за спиной его готовя свой побег.
      "Мне всегда казалось, Джанибек (Гусейнович), что я буду самым первым, самым знаменитым и никогда не умру (?!), это другие умирают, а не я".
      На стыке детства и отрочества так думал Расул, чертя с другом маршруты кругосветных путешествий: как это может быть, чтобы его, Расула, не стало? Не зря он явился на свет, а ради каких-то великих свершений, и имя его... А ведь думалось всерьез! В военном лагере рядом их койки в палатке - КАК УЙДЕШЬ ОТ НЕЕ, ПОЗВОНИ. Напомнить Джанибеку, как у столовой,- топали к ней долго, глотая пыль, а тут еще "Запевай!", старшина мстит юнцам за неудавшуюся судьбу, заброшен в эти пески, где дышать нечем и ядовитые змеи,- поймал Джанибек хилого котенка и давай его крутить, очень долго крутил, а потом выпустил: "Иди!" У котенка голова кружится, идет, валясь на бок, и в тот же вечер, после отбоя, вдруг и говорит Джанибек, пригнувшись к Расулу:
      "Ты представляешь, нас закопают, и черви будут у нас в печенкахкопошиться, а?"
      "Никаких червей!"
      "Как так?"
      "Копатель один рассказывал: надувается, лопается..."
      "Кто?"
      "А тот, о ком ты говоришь, пугая меня".
      "Так я о нас с тобой!" - Расул вспомнил, как думалось: Я НИКОГДА НЕ УМРУ. "И что дальше?" - пристал Джанибек.
      "Вытекает весь в песок. И сохнет, кости остаются. ПРИОБРЕСТИ Б ХОТЬ КАКОЙ ЧЕРЕП. Один лишь белый скелет".
      "Нет, ты только представь себе, как тебя в гроб и в яму!"
      "Никакого гроба,- снова поправил Расул,- в саване".
      Хоронили тут недавно одного чудака, заражение крови от наколки, решил Портрет на груди носить, бахвалился: "Это надежный щит, если даже приговорят (??), не осмелются выстрелить (в Сталина)", мол, рвет на груди тельняшку, а там глядится в дуло Портрет. "Хотел,- в бане им рассказывал, ему и Джанибеку,всех четырех (портреты вождей - в профиль), но художник только ЕГО,- и рукой гладит,- рисовать мог".
      Это же искусство, чтоб тушь намертво въелась в кожу: игла жалом вонзается в тело, разрывая слой кожицы (прочерчивая рисунок или выцарапывая текст), и в борозду, на ранку эту, втирается навечно тушь, ни стереть ее, ни смыть, только выжечь (каленым железом), чтоб извести слой кожи вместе с тушью, и останется, как память о наколке, след коричневого ожога, словно покрытого лаком.
      Игла на кончике внесла грязь, от нее началось нагноение, да еще жаркие дни стояли.
      Расул сам виноват, что поддался на удочку Джанибека, сладким его обещаниям поверил, дал заманить себя в тупик, а потом бежал от него, чтоб все эти годы о нем думать, и имя, как вздох на устах, это слитное ДЖАНИБЕКГУСЕЙНОВИЧ, а перед тем как уехать (бежать?) из родного края, пришел с матерью на кладбище, камень на могиле отца чуть покосился, надпись на мраморной доске кириллицей, недавно ввели, запретив латиницу, но попадаются иногда и латинские буквы, путался резчик, в черных крапинках мрамор, изъеден, и надпись позеленела, уже не прочтешь слова, где-то вычитанные матерью и выбитые на плите: "О ты, проходящий мимо, жизни конец наблюдай..."
      С трудом продерешься теперь к могиле, ни дороги, ни тропки к ней, хорошо хоть невысоки каменные заборы - шли по их широким гребням, переходя от могилы к могиле, и вот она - отцовская.
      Встали с матерью, и вдруг Расул видит, как в щель нечто толщиной с палец вползает, решил, что ящерица, но долго вползала, и тотчас вспыхнуло: "Змея!" А она исчезла в могиле, представилось, что ходит там во тьме по отцовскому черепу сквозь глазницы и дыру, что прежде ртом была. Мать встревожено, Расул краем глаза заметил, взглянула на сына: видел ли он? А Расул притворился, смотрит невинно, и возвращались молча с кладбища домой, вниз и вниз.
      "Ну вот,- подумал тогда Расул о Джанибеке, как тот пугал его, рассказывая, как их - в гроб.- Ты снова о себе напомнил". И усмехнулся своим отроческим думам: "Никогда не умру..."
      Летит комар.
      - Здесь появились комары, раньше, ТЫ, НАВЕРНО, ЕЩЕ НЕ РОДИЛАСЬ ТОГДА, я не помню, чтоб они были.
      - И вас у меня не было еще неделю назад, ТАКАЯ КРУПНАЯ ДОБЫЧА, И НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО С ВАМИ ДЕЛАТЬ.
      На лету поймал и зажал в кулаке, ощутив даже, как задавил,- раскрыв ладонь, и комар выпал невесомый, крылышко вздрагивало, и то от дуновения, а не жизни.
      - Ух какие кусучие,- шлепнул по шее,- и у тебя, постой,- и рукой по открытому ее плечу, ОН ДОЛЖЕН ОТТЯНУТЬ ВРЕМЯ, но комар улетел, НАДО Б ЕЙ ОДЕТЬСЯ.
      Да, возник тот. "Без роду-племени, а имя! а имя!.. Смотри не увлекись, надеюсь, ты понимаешь, как это важно сегодня, не прогадать с женитьбой?"
      И его голос: "Могу же я как мужчина?.."
      - Накрой меня, мне холодно.
      И Расул присел к ней, и она потянулась к нему,' будто спасаясь, Я ХОЧУ, И ЭТО БУДЕТ.
      - Поцелуй меня.
      ...Не надо спешить только.
      А потом - давнее, возникла первая, кого он предал, чтоб жениться, ибо открылись вдруг манящие дали, и снова жена, а он, давний и нынешний, соединились, будто не было четверти века, и это заученное за многие годы. Но было не как с Лейлой: у той какое-то безразличие (или выполнение долга?) Я ТЕБЕ НУЖНА - БЕРИ, а сама замкнется, и не поймешь, довольна или нет, а здесь Расул почувствовал, что он ей нужен, и она возьмет свое, благодарная ему.
      И отошел, откинулся, а та, только что благодарная ему, отрезвев, ощутила вдруг себя в окружении чужих женщин обобранной, обделенной, ее как будто нет, только вначале была она и в самый пик. Но и чудо: тот, кто напоминал ей о себе, нагло усмехаясь, вдруг исчез, испарился в огне чужой страсти, и гнев растаял, уже нет ни боли, ни переживания, он безразличен ей, а Расул откинулся, ликуя, чтоб пасть рядом, полный сил, когда легкость, какую давно не помнит, и то первое, что было уже забыто чувствами, лишь разум держал, оболочка ощущения, как соломой набитое чучело.
      - Между нами кто-то есть? - вдруг спросил Расул.
      - Уже нет.- И встала.- А между вами и мной есть.- Обида в голосе.
      Неужели Расулу и на сей раз покажется (как показалось в одно из прежних увлечений), что ничего не было, чулки-сетка с орнаментом, и даже имя забыто, туманные очертания лица, только шепот: "Потом!.." И эта паутина капрона, которая цепляется, заусеница на пальце, ломкий ноготь, запутался, никак не снять чулки (?), и упрямое - разорвать, ибо угасло желание, и рад, что эти "Потом", которых уже не будет, лишь шепот и голос, ощущенье в полутьме лучистых зубов и отчетливо темные (зеленые?) полосы вокруг глаз, и на ресницах черные сгустки туши.
      И вдруг звонок в дверь.
      - Ты лежи тихо,- шепнула. "Он!" - заколотилось в груди. "Ну, я тебе!.." Подошла к двери.
      - ты? - ВЕДЬ ЗНАЛА, ЧТО ОН! - Забудь сюда дорогу! (Его голоса Расул не слышал, но весь внимание и азарт даже: схватка соперников??) Оставь меня в покое! _ А потом шепот, он не слышал, о чем говорили. И о презрении тоже.- Да, я сменила замок, и у меня новый мужчина!
      И вернулась.
      - Ты дрожишь, что с тобой?
      - Не обращай внимания, сейчас пройдет. Я потом тебе все-все расскажу.- И легла, нырнула под одеяло, холодная, крупная, а под платьем собрана, спрятана, и дрожит, этот холод, коснувшись... И вся она, как эти ее невесомые длинные ноги, не удариться б об потолок (вспугнув ангелов).
      - Ойй... Цепочку не откуси.- В кожу вдавилась тонкая золотая цепочка, и губы коснулись ее, ощутив прохладу. Что с ним? Казалось, никогда не испытывал такого ликования.
      Успокоилась. НАДО БЫЛО ВПУСТИТЬ. И снова тревога: как же У НАС будет завтра?
      В ушах Расула голос жены: "Да, это инфаркт". Не успела Лейла прийти, как сразу к телефону, чтобы кому-то сообщить новость. "Позор! В постели любовницы!" (И Расул слышит: Лейла говорит для него.)
      И он ради этой вот встречи, утех любовных, тайно, будто подпольщик какой, приехал в город, где родился и где не захотел жить?
      И уже слышит упреки. Даже тех, кто ему чем-то обязан или обязан всем, что имеет, и крепко сидит в своем кресле, словно шах,- упреки в измене, а кое-кто уточняет, что чуть ли не нации он изменил, народу своему!..
      "А мы-то надеялись, что придет твой черед, и ты еще покажешь всем, на что способен, и мы воспрянем с тобой! А ты исподтишка, с низменными умыслами! Лишь гримасы твои видим, желчные слова твои слышим! И то тебе не нравится, и это!.."
      А может, никаких упреков, если узнают? Расул - такой, как сейчас, им был бы понятен, и даже зависть,- пока можешь-де, бери, чтоб потом было что вспомнить и не жалеть.
      Но жизнелюбивая зависть к удачливому тех, для кого все земное меркнет перед страстью - и долг, и чиновное тщеславие, и признание, требующее жертв (?), ибо она, эта страсть, и есть конечная цель, или, как говорит его свояк Хансултанов (может, Аскер Никбин? неужто и Махмуд?? - много у него свояков...), волшебная пристань, куда в нетерпении стремительно причаливает твой челн (при соблюдении, разумеется, строжайшей тайны и этики, чтоб не дразнить ни низы, ни верхи), заглушается упреками, и они больно бьют Расула, ибо мечты земляков, еще недавно реальные, что именно он вытащит их из безвестности, способны, не питаемые надеждой, исчезнуть, уступая место недовольству и ропоту.
      И самый ощутимый удар - что стал чужим, оторвался от родной почвы, предал отчий край: не понят там, где застрял, исторгнут теми, кто с чего-то озлоблен, и вспыхивают временами надежды, что Расул рано или поздно ЯВИТСЯ.
      "А говоришь еще на нашем? - спросил его как-то земляк, прибыв в его чужбину.- Да? Быть не может!.. А то,- предложил всерьез,- могу тебе учителя порекомендовать..."
      Ведь прав - забылось и то, что знал: только на рынке, куда затащит иногда Лейла и где торгуют вечно небритые земляки (а цены!!), и заговорит; а дома, да и прежде, когда жили на родине,- ведь не на своем, или смесь: мол, а почем в родном краю эта налитая медовым соком хурма? пробудить патриотизм в широченной кепке? а на кончике языка: "Знаешь ли, кто я?" - будто помнит кто Расула! и в ушах лепет племянника Лейлы, сына старшей ее сестры, какое-то мудреное у него имя:
      "А он говорить по-нашему не может!"
      И неловкость. Отец, знаменитый поэт-выскочка Аскер Никбин, свояк Расула, как закричит на сына: "Эшшей!", ласково, не грубо звучит в его устах вислоухий, существо мирное, выносливое и терпеливое, и сын умолкает, не отводя, однако, удивленных глаз от дяди, которого почитают, а он как-то странно, по-чужому произносит обычные слова, во дворе у них такое не простят, засмеют, дразнить будут.
      Не спорить же с ребенком?
      Впрочем, в те далекие годы обходилось: державный язык вполне удовлетворял служебные, деловые и даже семейные потребности в общении, и меж собой, они с Джанибеком, к примеру, часто изъяснялись не на своем (или смесь).
      Был, правда, с Расулом однажды, еще до взлета и пышных проводов (а может, в канун побега?), курьез, точнее - конфуз, когда он решил, прибыв в захолустье, щегольнуть знанием родного языка. Но подвело проклятое ударение (и не ударение вовсе, а особая мелодия слова): не так произнес, будь оно неладно, это слово, и смысл тотчас чудовищно исказился. Спросил у почтенной труженицы, а вокруг сгрудились сельчане, и муж ее тут, и дети ее взрослые, пытливо внимают приезжему столичному начальничку, он казался им солидным, а тут мальчишка перед ними, петушок петушком, весело так, прыг да скок, поздоровался со всеми за руку и к ней обращается, как, мол, самочувствие и с кем дети Ваши,- и рукой на них показывает,- живут, желая, очевидно, услышать, что она премного благодарна властям, каждый из ее детей имеет свой дом, свое хозяйство, и вот тут ударение Расула подвело: вместо "с кем Ваши дети?" невзначай получилось "от кого Ваши дети (на свет уродились)". Женщина, покраснев, потупила взор, сыновей словно громом поразило, а у мужа ее вспыхнул в очах огонь, но тут же погас: поняли сельчане, что всему виной. "О, несчастный!.." - пожалели они Расула, незнание им родного языка (а муж проклял заодно Четырехглазого, от которого все тут натерпелись, сестра его терроризировала всю округу,- недавно с ним расправились, это его политика была, выслужиться перед верхами желал, у нас-де никакого дурного "изма", и державный язык вытеснил "язык чабанов", как он прилюдно называл родной язык, неплохо его зная и даже ораторствуя на нем),- такие вот каверзы (курьезно-конфузные, отметил потом про себя Расул, внутренне довольный, малое такое утешение, что хоть языком державным неплохо владеет).
      Джанибек знал об этих общениях Расула с народом, модно было. Помнится, Расул тогда как бы над Джанибеком был, предлагал ему на выбор для закрытой его епархии из собственного разветвленного питомника крепких молодых ребят, и когда Джанибек стал главным (все буквы, устремленные кверху, заострены), копировал Расула, то у него встречи получались пышнее, помпезнее: чего-чего, а говорить с народом Джанибек умел, в этом ему не откажешь, хотя и у него однажды прокол вышел, тоже с почтенной труженицей (о чем Расулу младшая сестра Лейлы рассказала, Асия), но иного свойства, ибо с языком Джанибек в ладах.
      Выезжает он в камышовые свои плантации, окруженный свитой, целый спальный вагон, по два человека в каждом купе, прицепляется к составу, тут и помощники, и новомодный певец, мечтающий стать космонавтом, и поэт, и всякие журналисты, вооруженные кто чем попало от телеаппаратуры и вечного пера до шариковой ручки (а кто и телохранитель с миниатюрным пистолетом, спрятанным в кошелек), так и строчат, заполняя репортажами эфир и страницы местных газет (однажды в такой поездке оказались сразу два свояка Расула: один - Аскер Никбин, по части поэзии, другой - Махмуд как тележурналист).
      Приблизился Джанибек к толпе сельчан, прицелившись в седую женщину в цветастом платке, о здоровье ее интересуется, как,, мол, житье-бытье. А она будто ждала, чтоб про заработки ее спросили, и бойко сыплет цифрами, единицы с нулями. Как по маслу слова ее в душу Джанибека вливаются, МОИ ЗАСЛУГИ, с чего-то он думает.
      - И куда тратится это несметное богатство? - перебивает ее в надежде услышать и про дом, который они построили, и про "Жигули", которые приобрели, и про всякие иные удобства, а она, еще не поняв, что перед нею сам Джанибек, удивленно вскидывает брови.
      - Как куда?! - говорит.- Ты что же, не из здешних? Сынок у меня в институт документы сдал, все деньги и уйдут туда, ведь иначе не поступишь!..
      Ответ ошпарил (и разгневал), и Джанибек резко пошел от нее прочь, и свита за ним, мельком бросил грозный взгляд на тележурналиста, и тот понял: стереть пленку!..
      Чем бы еще,- думает Расул, вспомнив про курьез, приключившийся с ним, и про джанибековские дела, рассказанные ему,- удивить-огорошить земляка, которому все одно: что Джанибек, что Расул,- скорее бы