Эбби встал. Хотя он был взволнован и убежден в своей правоте, слова его звучали мягко, сдержанно, размеренно – в них была та же типичная, присущая ему точность и аккуратность, с какой он завязывал свой узенький полосатый галстучек или причесывал гладкие, коротко остриженные соломенно-желтые волосы.
      – Но послушай, Рафф, неужели ты считаешь, что его композиция, чувство пропорций и прекрасная завершенность его проектов ничего не стоят?
      – Нет, конечно, стоят... – Рафф швырнул окурок на песчаный берег. – Премиленькие проекты. Чистенькие, гладенькие. Но что общего между этими проектами, черт бы их побрал, и жизнью людей? Разве человек такое уж миленькое, чистенькое, гладенькое, законченное создание? Разве он не напоминает порой грязное стадное животное, которое то и дело гадит в собственном логове? Попробуй-ка засунуть его в домик твоего Миса! Ничего не выйдет! – Рафф захлебнулся и умолк.
      – Да что там, Эбби, ты так обалдел от Миса просто потому, что хочешь избавиться от кружевных салфеточек, которые тебе осточертели еще в Бостоне...
      – Вот уж нет, – возразил Эбби.
      Рафф перестал шагать взад-вперед и рассмеялся.
      – Не пойму, с чего это мы всякий раз лезем в бутылку! Все равно ничего друг другу не докажем. Когда неодолимая сила встречает неподвижный предмет...
      – Ну ладно, – вмешался Винс. – С меня хватит. Я предмет подвижный и поэтому смываюсь.
      Он еще раз взглянул на часы, сделал несколько шагов, остановился и оглянулся на Эбби:
      – Кстати... сегодня вечером соберемся здесь?
      – Видишь ли, – сказал Эбби, – у меня свидание с Ниной...
      Винс перебил его:
      – В таком случае не отменить ли нам эту встречу? Нам с Трой не обязательно ехать сюда...
      – Нет, почему же, Винс, – сказал Эбби. – Меня это абсолютно устраивает. Мы с Ниной только хотели заглянуть на выставку в Стрит-Холле...
      (... что, как отлично понимал Рафф, не вполне соответствовало действительности, а просто было тактичной попыткой Эбби предотвратить встречу Нины с Трой.)
      – Ладно. – Винс открыл дверь. – Может, мы и заглянем сюда позднее, а если тут будет полно народу, дадим тягу. – Он перешагнул порог. – Дивная ночь. Будь паинькой, Эбби.
      Когда Винс ушел, Эбби сказал:
      – Кажется, он влип еще сильнее, чем я думал.
      Рафф закурил новую сигарету, уселся и положил ноги на грубо обтесанную балюстраду крыльца.
      – Когда такой парень, как Винс, начинает бродить, словно лунатик, бросает работу и даже о конкурсе больше не вспоминает, становится ясно, какая это могучая штука – любовь.
      – Неужели Трой сразу положила его на обе лопатки?
      – Это ты у него спроси. Ну, а я сегодня вечером вернусь в город. Если вам с Ниной нужно пристанище...
      – Что ты, вовсе нет, – сказал Эбби. – Я только...
      – Послушай, – настаивал Рафф, – почему ты считаешь, что нам с Винсом непременно нужны те две комнаты? Ты здесь единственный, так сказать, жених. Свадебные апартаменты в твоем распоряжении.
      Эбби беспокойно заерзал:
      – Да нет же, с какой стати тебе уходить? Что за глупости! Надеюсь, ты не принял всерьез все эти шуточки Трой?..
      – Какие шуточки? Я вообще ни одного ее слова не принимаю всерьез.
      – Да вот, все, что она болтает о нас с Ниной: будто мы спим с ней и прочее...
      – Ах, ты вот о чем! – нерешительно протянул Рафф, понимая, что ему впервые представляется возможность сделать то, о чем просила его Трой, и попытаться столкнуть Нину с пьедестала, на который ее возвел Эбби.
      – Понимаешь, – продолжал Эбби, явно делая над собой усилие, – если бы мы с Ниной даже и захотели, теперь, после выходки Трой, у нас все равно ничего бы не вышло... Ты ведь видишь, как она обходится с Ниной? Чертовская незадача!.. Во всяком случае...
      – Ты что же, хочешь убедить меня, что вы с Ниной... – начал Рафф, пытаясь скрыть свое удивление.
      Эбби даже повысил голос:
      – Никогда. Ни разу. А теперь это и вовсе невозможно. Трой потрудилась на совесть.
      Рафф открыл было рот, но тут же передумал. Он раскурил сигарету и глубоко затянулся,
      – Что ты хотел сказать, Рафф? – Эбби пристально смотрел на него.
      – Да нет, ничего.
      – А все-таки?
      – Я предпочел бы не говорить, – признался Рафф.
      – Нечего играть со мной в прятки, – сказал Эбби. – В чем дело?
      Рафф ответил не сразу:
      – Мне очень неприятно в этом сознаваться, но в данном случае я, как ни странно, почти согласен с этой мешугене – твоей сестрой.
      Это было ошибкой. Эбби сразу обиделся.
      – Почему, хотел бы я знать, все ополчились на меня? – воскликнул он.
      – Послушай, Эбби... я только...
      – А, все равно! – с неожиданной резкостью перебил Эбби. Он открыл дверь и вошел в дом.
      Итак, удобный случай, который Трой просила использовать, был упущен. Рафф вздохнул с облегчением. У него не хватало духу на этот разговор. Более того – он и не хотел ничего говорить.
      Он тоже вошел в дом и увидел, что Эбби стоит у грубо сложенного очага, спиной к огромной комнате с нештукатуренными стенами.
      – Давай забудем об этом, – сказал Рафф. – Ты не подбросишь меня в город, когда поедешь?
      Но Эбби, казалось, даже не слышал его; немного спустя он повернулся: на лице у него не было и следа обычного румянца.
      – Можно, я кое-что скажу тебе, Рафф?..
      – Что такое?
      – Это просто ужасно, Рафф... я никогда не говорил тебе об этом... но теперь, когда вмешалась Трой, все приняло такой оборот, что... – Эбби запутался и умолк.
      Стараясь помочь ему справиться с нестерпимым смущением, Рафф сказал:
      – Выкладывай. Преподобному О'Блуму можно все рассказать.
      – Я задерживаю тебя? – спросил Эбби. – Может быть, у тебя свидание?
      – Брось эти китайские церемонии, Эбби. В чем дело?
      Но Эбби никак не мог собраться с духом. Он ходил взад и вперед по комнате, его короткие приглаженные волосы тускло блестели, худое лицо подергивалось. Он пытался выразить то, что его терзало, в таких словах, которые не оскорбляли бы его вкуса, сдержанности и чувства собственного достоинства.
      – Своим вмешательством Трой вывела все на чистую воду, – начал он наконец. – Но я, честно говоря, не знаю, как теперь поступить. С одной стороны, я готов отказаться от Нины... пойти... завести с какой-нибудь... – Он опять мучительно заколебался, но потом взял себя в руки. – Рафф, а что, если я попрошу тебя...
      Рафф все понял…
      – Устроить тебе проверку? – спросил он.
      Эбби кивнул.
      – Понимаешь ли, мне нужно...
      – Все ясно, – сказал Рафф; ему хотелось поскорее кончить этот разговор.
      – Смог бы ты? – с каким-то отчаянием спросил Эбби.
      Рафф дал волю своим чувствам.
      – Эбби, – рявкнул он, – сукин ты сын, аскет несчастный, до чего же я люблю тебя! Поехали!
      На следующий день, рано утром, когда они расставались на углу Чейпл-стрит и Хай-стрит (Рафф направлялся в нижнюю часть города, к "Скотту и Эймзу", а Эбби нужно было в Уэйр-Холл), Рафф вдруг вспомнил, что не оставил на прежней своей квартире адреса, куда пересылать письма.
      – Знаешь, проводи меня на старую квартиру, – попросил он Эбби, – там, верно, накопилась целая гора писем.
      Эбби усмехнулся:
      – Придется тебе для памяти завязывать узелки на платке.
      Они пошли в сторону Йорка к меблированным комнатам, где раньше жил Рафф. В холле на радиаторе парового отопления лежали два толстых архитектурных журнала; рядом с ними Рафф увидел письмо.
      Сердце у него тревожно застучало, когда он взял в руки белый конверт с зеленым печатным штампом: "Больница и санаторий "Сосны"".
      Возвращаясь вместе с Эбби к Уэйр-Холлу, он вскрыл конверт, заранее понимая, что утешительных известий о матери ждать не приходится.
      Ну и негодяи же они, эти попечители престарелых и покинутых: никогда не напишут ничего приятного. Им и в голову не придет сообщить какую-нибудь радостную новость: "... на этой неделе Ваша мать чувствовала себя хорошо", или "Вашей матери очень понравился наш новый телевизор", или "Ваша мать проявляет очень большой интерес к нашему намерению разбить новый сад... "
      Как бы не так! В бюллетенях этого мрачного заведения для приговоренных всегда одни неприятности.
      "Дорогой мистер Блум, – читал Рафф, – мы ничего не сообщали Вам раньше в надежде, что состояние Вашей матери улучшится. Однако, к сожалению... "
      Рафф так и впился глазами в письмо. "Однако". Вот оно: трехсложное словечко – обычный предвестник несчастья. И в руках у него письмо, а не телеграмма, о которой он так глупо мечтал в тот памятный день – первый день весны.
      Он шел рядом с Эбби, стиснув зубы, превозмогая странную боль в горле, и переводил неуклюжие намеки больничной конторы на язык простых и неутешительных фактов.
      Джулия Рафферти Блум с той хитростью, которую нередко проявляют так называемые слабоумные, изловчилась возобновить знакомство с бутылкой, и теперь у нее развился диабет, так что пусть Рафф вышлет чек на сумму 66 долларов 50 центов для покрытия расходов на лечение и лабораторные анализы.
      Что ж, Джулия, ты по крайней мере сохранила ловкость. Не то что остальные: они просиживают остаток дней в креслах, похрустывая косточками, или греют свои ссохшиеся ягодицы в постели, которая неизбежно станет их смертным одром. Ты не похожа на них, Джулия. Пока был жив Моррис, ты еле-еле соглашалась пригубить стакан, а теперь прежняя неутолимая жажда вновь одолела тебя. Несокрушимая католическая совесть даровала тебе отпущение грехов и диабет в придачу.
      Они шли по Чейпл-стрит. Участливый голос Эбби:
      – Что случилось, Рафф? Что-нибудь с матерью?
      Рафф кивнул и сложил письмо.
      – Я понял по твоему виду.
      – У нее диабет.
      – Да что ты!
      – Она там недурно проводит время. Дурачит всех этих ворчливых олухов и напивается до потери сознания.
      Когда они подошли к Хай-стрит, Эбби неловко сказал:
      – Рафф... Я хочу спросить тебя... Если ты на мели или вообще... словом, я мог бы...
      – Спасибо, – ответил Рафф. – У меня хватит.
      По пути в контору он решил попросить у "Скотта и Эймза" аванс в счет жалованья за отработанные часы – по два доллара в час.
      Но, дойдя до дверей маленького кабинета мистера Эймза, он передумал, а может быть, просто смалодушничал и понял, что не сможет заставить себя просить денег.
      Он повернул в коридор и направился к лифту. Потом, уже пересекая городской сквер, он подумал, насколько проще было бы занять денег у Эбби. Хотя в своих Денежных делах Эбби был крайне осторожен и практичен и даже славился бережливостью, по отношению к другим он всегда проявлял благородную щедрость и охотно помогал товарищам. Все это знали и, пользуясь деликатностью Эбби, нередко подводили его. Именно это и заставило Раффа отказаться от его помощи.
      Рафф решил лучше попытаться продать кое-какие ценные книги. Эти великолепные издания служили ему резервным фондом на черный день. Он купил их в Цюрихе перед самым окончанием войны. В их числе было собрание проектов Фрэнка Ллойда Райта, изданное в Германии в 1910 году, "Четыре книги об архитектуре" Палладио , Витрувий , "Новая архитектура" Рота и еще несколько книг.
      Он пошел в Уэйр-Холл, сказал Эбби, что забыл дома бумажник, попросил у него ключи от машины и поехал в Вудмонт. В половине второго он вернулся, приволок свои увесистые тома к Уитлоку на Уолли-авеню и там, в чудесном сумрачном подвальчике, в этом раю библиофилов, получил за них семьдесят пять долларов. При этом он горячо надеялся, что единственным покупателем, который вскоре явится за этими книгами, будет не кто иной, как Рафферти Блум.
      Он отправил чек в "Сосны" авиапочтой и вдруг почувствовал, что совершенно разбит и голоден. Он остановился около лавки, купил пачку крекеров и огромную кисть винограда и опять поехал на Хай-стрит.
      Вот так "Сосны", черт бы их побрал.
      Он ехал под зелеными, залитыми солнцем шатрами могучих вязов, не переставая думать о матери и об унылом пригородном шоссе, где стоит ее санаторий и где последние горделивые сосны были вырублены лет пятьдесят тому назад, когда в Мичигане разразился лесопромышленный бум. Теперь в этих безрадостных местах Джулия доживала свои дни; что ж, по крайней мере они проходят в туманном, может быть даже блаженном забытьи...
      Каменные стены Уэйр-Холла были такой чудовищной толщины, что в вестибюле царил полумрак, и раньше; чем глаза Раффа привыкли к темноте, раньше, чем он успел добраться до второго этажа, он узнал от поднимавшегося вместе с ним студента новость о Винсе Коуле.
      Рафф задержался на площадке и тупо стоял в полном одиночестве. Все было кончено.
      Никаких сомнений. Победу одержал Винсент Коул.
      Теперь уже ни к чему предзнаменования и предположения, ни к чему праздные надежды, навеянные весенней лихорадкой.
      Но разве он не знал, разве не знал с самого начала, что его шансы на победу более чем сомнительны? И все-таки в дни рождественских каникул он работал без устали, увлеченный смелостью своего замысла, новизной положения (он впервые участвовал в конкурсе) и, главное, желанием использовать эту возможность, чтобы выпутаться из денежных затруднений.
      Что ж, он пытался. Сделал все, что мог. Как и Эбби и остальные. Но теперь все это позади.
      Он снова начал подниматься по лестнице.
      Войдя в дипломантскую, он увидел, что почти все столпились у оконной ниши; Бинк Нетлтон, круглолицый, сияющий, поднимал вверх руку Винса и орал, покрывая всеобщий шум: "Вот он, победитель! Ура! Винс Непобедимый! "
      Рафф подошел ближе и увидел, как Эбби Остин, а за ним и Нед Томсон, и Пит Новальский, и Бетти Лоример, и Джимми Ву Лум пожимают руку Винсу и поздравляют его.
      Винс прямо светился от радости и удовлетворения. Не только мальчишеская, тщетно сдерживаемая усмешка, не только блеск глаз, но каждое движение его широких плеч, поистине царственный поворот головы – все говорило о ликовании. Он действительно выглядел победителем, юным императором, увенчанным короной вьющихся каштановых волос.
      Стараясь скрыть разочарование (и легкий укол зависти – той зависти, в которой тяжело признаться даже самому себе и которой всегда стыдишься), Рафф шагнул к Винсу и протянул руку.
      Увидев Раффа, Винс поспешил к нему. Его рукопожатие было таким долгим, таким торжествующим, словно с другими он попросту терял время, а для полноты счастья ему не хватало именно этого рукопожатия.
      – С обновкой тебя, дружище, – сказал Рафф. – Носи на здоровье.
      – Спасибо, Рафф, – ответил Винс благодарно и даже смиренно.
      – Что же ты собираешься делать с такой кучей денег? – продолжал Рафф уже более непринужденно. – Купишь золотую рейсшину?
      – Ну, это ведь только местная премия, а не национальный приз, – ответил Винс.
      – Ах, вот как? – Для Раффа это было новостью.
      – Да, представь себе, – ловко ввернул Бинк Нетлтон. – Сущие пустяки! Всего-навсего семьсот пятьдесят монет!
      – Хотел бы я знать, – сказал Винс как бы про себя, – хотел бы я знать, кто оторвал главный приз? – Потом добавил: – А выдадут премии только через месяц. Обычно они устраивают по этому случаю грандиозный банкет.
      – Безобразие! – не унимался Бинк.
      Немного погодя, когда все расселись по местам и взялись за работу, и патефоны заиграли, а свистуны завели свои нескончаемые трели, и Гомер Джепсон кончил свой обход, Винс, Рафф и Эбби вышли в диванную распить по бутылочке кока-колы.
      – Эб, – сказал Винс, называя Эбби уменьшительным именем, которое обычно употребляла Трой. – Эб, должен сказать, что твоя сестра принесла мне удачу. – Он прислонился к темно-красному автомату для продажи кока-колы. – Теперь мне, по-видимому, не хватает только одного: чтобы ты стал моим шурином.
      Рафф заметил, что Эбби поперхнулся, опустил бутылку и с удивлением посмотрел на Винса.
      – Дурака валяю, – сказал Винс и рассмеялся. Затем со всего размаху поставил бутылку на автомат. – Нужно позвонить Рут. Она в обморок хлопнется, когда услышит новость. – И он побежал в чертежную, где был телефон.
      Развалившись на засаленных серых диванах и настороженно поглядывая друг на друга, Рафф и Эбби молча пили.
      Затем Эбби спросил:
      – Как ты на это смотришь, Рафф?
      – На что?
      – Да нет, я говорю не о Трой. Не думаю, чтобы она вышла за Винса. Как ты относишься к тому, что он получил местную премию?
      – Не знаю, право, – протянул Рафф. – У Винса великий дар: он умеет угодить всем на свете.
      – Забавно... На рождестве я написал Трой, что премию, несомненно, получишь ты. – Эбби запнулся и положил ногу на ногу, демонстрируя свои потрепанные брюки и стоптанные до самых гвоздей красные резиновые каблуки. – Говоря по совести, Рафф, я считаю, что мой проект куда лучше...
      – Возможно, – сказал Рафф.
      – Нет, в самом деле...
      – Какой смысл говорить об этом? – раздраженно перебил Рафф. – Все это сплошная нелепость. По-моему, Райт был прав, предостерегая от участия в конкурсах. – Рафф сделал мощный глоток из бутылки. – Но в данном случае... Видишь ли, работа Винса действительно хороша, чем больше будет появляться таких вот хороших работ, тем лучше для всех.
      – Конечно, – согласился Эбби. – Впрочем, тогда, на рождестве, проект Винса нам не очень понравился, помнишь? Уж такой осторожный – дальше некуда. Правда, ему нельзя отказать в чувстве современности, но, откровенно говоря, Рафф, мне он всегда казался чертовски банальным.
      Рафф пожал плечами.
      – Общая планировка все же хороша – первый сорт. Но если разбирать все по косточкам, то, на мой взгляд, в этом проекте не хватает индивидуальности. В нем нет Винса Коула. И досаднее всего, по-моему, то, что, стараясь удешевить постройку, он выбросил камин. По мне, без камина нет дома. Камин на первом месте, даже если ради него приходится жертвовать полезной площадью или целой милей стеклянных стен.
      – Ну, не знаю, я бы не решился... – начал Эбби, но не договорил, так как в это время вернулся Винс.
      – А мы тут как раз ругаем на все корки твой проект, – сказал Рафф.
      – Валяйте, не стесняйтесь, – весело отозвался Винс. – Между нами говоря, я и сам считаю, что, по существу, он куда слабее, чем твой, – он повернулся к Эбби, – или чем проект Раффа. Но с конструктивной точки зрения он лучше. Послушайте, – продолжал Винс, – сейчас я собираюсь смыться и авансом истратить большую часть премии. – Он пошел к выходу, но задержался под аркой; его умное красивое лицо излучало глубокую внутреннюю радость. – Рут уже несколько лет мечтает о паре красивых длиннохвостых попугаев. Сейчас как раз подходящий момент. Я привезу их домой в роскошной клетке. – Он снова двинулся к двери. – До вечера, Эб.
      Они смотрели ему вслед.
      – У сестрицы Рут будет чертова уйма хлопот с этими птицами, – заметил Рафф.
      – Еще бы, – подтвердил Эбби. – Но все равно, это страшно мило с его стороны.
      Раффа тоже тронуло искреннее желание Винса сделать сюрприз своей старшей сестре и преподнести ей клетку с попугаями.
      – Скажи-ка, Рафф... – услышал он голос Эбби.
      – Что?
      Эбби с безразличным видом отвернулся, словно рассматривая глубоко утопленное в стене окно со свинцовыми переплетами.
      – Да вот, о письме, которое ты получил сегодня утром... Если ты сейчас на мели, я...
      Рафф прервал его:
      – Нет, спасибо, Эбби. У меня все в порядке. – Он встал и сунул пустую бутылку в ящик у стены. – Пошли.
      Они прошли через чертежную, где при ярком, но уже не солнечном, а люминесцентном свете работали десятки студентов в белых рубашках, и вернулись в дипломантскую.
      Рафф снова уселся перед доской и взял карандаш. Он рассматривал свой дом, сделанный начерно, чуть намеченный и все же воплощающий в себе все его знания и опыт; он рассматривал это хитросплетение линий, которые для него были уже не линиями, а камнем, деревом и стеклом; видел цвет и фактуру материалов, гармонирующих с игрой солнечных лучей в густой листве деревьев...
      Он взял угольник, и прикосновение к знакомой полированной поверхности даже теперь, на исходе этого тяжелого дня, вызвало в нем прилив радости, которая так часто служила ему единственной поддержкой и единственной наградой.

8

      – Ну, скажи по совести, Остин, разве это не свинство? – Встретив Эбби этими словами, Нина замолчала и, в ожидании ответа, начала прихлебывать пиво. В косых лучах изогнутой лампы, освещавшей кабину ресторана "Макс и Марти", ее светлые волосы отливали золотом. – Два вечера подряд! И ты смеешь смотреть мне в глаза!
      – Еще как смею, Нина! – ответил Эбби и с необычайной для него уверенностью взял ее за руку. Она не выдержала, улыбнулась, и легкие переливчатые тени окружили прелестные ямочки на ее щеках.
      – Как тебе не стыдно? Ставить меня в такое идиотское положение. К тому же ты, кажется, пьян, Остин?
      – Ничуть. – Голова у него слегка кружилась, но совсем не от пива, а от сознания своего нового (и очень выгодного) положения: ведь теперь он вел двойную игру. Это давало ему преимущество.
      – А, Рафф! – воскликнула Нина.
      Рафф Блум подошел к столу и взял стул.
      – Привет, Рафф. – Эбби ловко пустил по столу пачку сигарет. – Трой с Винсом просили передать, что придут попозже.
      – К тому времени, – заявил Рафф закуривая, – я уже буду в Уэйр-д-Холле.
      – Рафф, – обратилась к нему Нина, – вы человек прямой. Так вот, скажите – от Остина ведь ничего не добьешься! – Трой здорово честила меня за глаза?
      – Я уже объяснял тебе, Нина: Трой не сказала ничего...
      – Я спрашиваю Раффа. Ты пристрастен.
      – Ну, – сказал Рафф, – мы с Трой не обменивались мнениями на этот счет, потому что редко встречаемся, а встречаемся мы редко потому, что главная моя забота теперь – держаться от нее по меньшей мере в двадцати милях. – Он подымил сигаретой и продолжил, – я и сюда пришел только потому, что меня пригласил Винс. Как-никак, это его день.
      Эбби промолчал. Стоит ли продолжать попытки внушить Раффу интерес к Трой?
      Трой, конечно, подняла бы страшный шум и стала бы всячески издеваться над его планами. Правда, тут все дело в ее непомерной гордости. Но, как бы там ни было, с надеждой на то, что Трой и Рафф станут хотя бы друзьями, нужно распроститься.
      Собственно говоря, он ничего не имеет и против Винса. Абсолютно ничего. С чего бы это он стал возражать? Винс – человек с большим будущим, это ясно как день. Просто, думая о сестре, Эбби никогда не вспоминал о Винсе и теперь с трудом представлял себе такую комбинацию.
      – Ладно, – сказала Нина, решительно выпятив маленький подбородок, – если она снова начнет прохаживаться на наш счет, я сразу же... В общем, на этот раз я не буду такой идиоткой, как тогда в коттедже.
      – Винс отвлечет ее внимание от нас с тобой: у него это неплохо получается, – заметил Эбби. Он подозвал Гусей и заказал еще по кружке пива для всех.
      – Будем надеяться, – сказала Нина с тревогой, которую Эбби вполне разделял. Подождав, пока Гусей принесет пиво, Нина продолжала: – Слухи о Винсе уже дошли до Стрит-Холла, но толком никто ничего не знает. Лесли Хойт где-то прослышала об этом и уже выпытывала у меня, что и как. Он здорово задрал нос?
      – Ни капельки, – сказал Эбби.
      – Мил, как никогда, – добавил Рафф.
      Немного погодя Нина спросила:
      – Кстати, в каком костюме вы будете завтра вечером? Или это секрет?
      – Завтра вечером? – Рафф в недоумении уставился на нее.
      – Завтра бал. Забыли?
      – Господи Иисусе! – пробормотал Рафф, опуская кружку. – А ведь верно!
      – Ты пойдешь, Рафф? – спросил Эбби. – Конечно, пойдешь. С Лиз Карр?..
      – С Лиз? – повторил Рафф. – Нет, она, кажется, опять дежурит ночью...
      – Послушай, Рафф, ты не можешь не пойти... Это было бы... Неужели ты действительно никого не пригласил, не позаботился о костюме и обо всем остальном?
      – Ну, до завтрашнего вечера еще уйма времени, – отмахнулся Рафф.
      – Уйма времени? – Эбби был потрясен. Как это похоже на Раффа! Решительно все студенты на факультете, все до единого, строили планы, приглашали девушек, доставали костюмы; иные из кожи вон лезли, стараясь придумать что-нибудь пооригинальнее. А Рафф – не угодно ли? – удосужился вспомнить об этом, когда бал уже на носу. Правда, архитекторы обычно уделяли мало внимания всяким студенческим забавам, но ежегодный традиционный бал и для них был важным событием. О таких вещах не забывают.
      – Не понимаю, зачем мне идти туда, – сказал Рафф.
      – Ты не можешь не идти, – настаивал Эбби.
      – Почему?
      – Потому. Все должны пойти.
      – Чепуха все это! – не унимался Рафф.
      Эбби вдруг улыбнулся: он придумал правильный ход.
      – Ну, как ты не понимаешь, Рафф... Ведь это наш последний бал, мы здесь последний год, а прошлой весной ты не пошел... Нужно, чтобы нам было о чем вспомнить на старости лет... Не знаю, право... но как подумаешь, что через два месяца мы все разъедемся кто куда, появляется желание сохранить это все в памяти...
      Хмурое вытянутое лицо Раффа расплылось. Он засмеялся.
      – Черт тебя возьми, Эбби, а ведь ты прав!
      – Вот и отлично, – сказал Эбби, слегка смущенный таким успехом своей уловки. – Ты же сам вечно распространяешься насчет того, что нам предстоит прыжок в жизнь!
      – Правильно! – Рафф отодвинул свой стул и встал. – Прошу прощения. Сейчас вернусь. Я почти ничего не ел сегодня.
      – Что случилось? – спросила Нина, провожая глазами раффа, который устремился на кухню. – Куда его понесло?
      – Он проголодался, – ответил Эбби и, гордясь своей дружбой с Раффом, добавил: – Он получит все, что только захочет. Даже с Винсом, который проектировал этот зал, здесь так не носятся. Повар прямо обожает Раффа.
      – А ведь Рафф не швыряется чаевыми, – заметила Нина.
      – Разумеется, нет, – подтвердил Эбби. – Он поступает проще: когда ему понравится какое-нибудь блюдо, он отправляется к повару, от всей души расхваливает его и называет великим артистом. После этого повар готов расшибиться в лепешку. Рафф как-то рассказывал, что его отец всегда твердил: "Люди изголодались по доброму слову... "
      Нина кивнула, но тут же добавила:
      – Интересно знать, куда деваются все его добрые слова, когда он встречается с твоей сестрой? Похоже на то, что... – Она вдруг запнулась, глядя на входную дверь, глаза ее сузились, она прикусила нижнюю губу: – Вот, помяни черта...
      Конечно, это Трой. Она пришла вместе с Винсом и вот уже наклоняется и нежно целует Эбби в ухо, а Нина поздравляет Винса. Эбби слушал и надеялся, что Трой сдержит свое обещание и оставит Нину в покое.
      – Эб, посмотри-ка, разве не дивно? – Трой села и наклонила голову, показывая Эбби новые серьги. Потом, как бы спохватившись, слегка повернулась и к Нине.
      – Да, конечно, – сказал Эбби. Серьги и впрямь прелестны: явно ручная работа, тусклый желтый металл, гравировка в абстрактном духе. Трой объяснила, что эти серьги преподнес ей Винс по случаю своей победы на конкурсе.
      Триумф Винса произвел на нее огромное впечатление – это ясно. И ничего удивительного тут нет. Только все разыгралось уж как-то слишком быстро. Среди прочих недостатков за Трой водится и этот грех: ее тянет к людям, успех которых поразил ее воображение. Конечно, ее восхищение вполне искренне, но она доходит при этом до нелепостей.
      Прошлым летом в Бостоне, после окончания Редклиф-колледжа, она получила работу в канцелярии гуВернатора и сразу же задалась целью перестроить государственную машину на новый лад. Впрочем, этому начинанию не суждено было осуществиться, так как вскоре, направляясь завтракать, она случайно встретилась в городском саду с неким молодым скульптором (вернее, попалась ему в лапы). Юноша производил довольно жалкое впечатление, но Трой все-таки взяла его под опеку, поскольку он, во-первых, только что продал одну из своих работ нью-йоркскому музею Уитни, а во-вторых, пока еще не добился признания в Бостоне. Она таскала его за собой по всему городу, приводила домой к обеду, ездила с ним на побережье, прожужжала всем уши, и в конце концов ей удалось устроить ему выставку в частной галерее на Ньюбери-стрит.
      Конечно, она втянула в эту историю и Эбби, который в то лето работал чертежником у "Перри, Шоу и Хепбер-на". Однажды, собравшись пойти позавтракать, он обнаружил в приемной Трой, которая приволокла своего скульптора, чтобы Эбби представил его одному из компаньонов фирмы и помог получить какой-нибудь заказ. Эбби пришлось выполнить ее просьбу, но, как и следовало ожидать, ничего из этого не вышло.
      Не обладая подлинно творческими способностями, Трой всегда испытывала влечение к людям более одаренным, чем она сама. Вероятно, в какой-то мере это объяснялось тем, что Остины (за исключением Вернона Остина, который уже в молодости сбежал из Бостона и стал архитектором), как правило, были бизнесменами, адвокатами, преподавателями или политическими деятелями. Трой не чувствовала особой нежности к большинству из них, а воевала решительно со всеми.
      Особенно раздражало ее полное отсутствие в их семье того, что она называла артистичностью. А впрочем, говорила она, чего и ждать от этих мрачных, унылых людей? Ведь они все – республиканцы, а республиканцы недаром слывут тупицами.
      Эбби, который постепенно усваивал такие же взгляды, не решался их афишировать, а тем более – проводить в жизнь: он ужасно боялся нудных нравоучений отца. Выход был один – окончательно распроститься с Бостоном. Так возникла мечта перебраться на Запад, в Чикаго, куда много лет назад сбежал другой начинающий бостонский архитектор, Луис Салливен.
      Во всяком случае, они оба – и Трой и Эбби – отлично понимали, что протестовать или пытаться что-либо объяснить отцу бесполезно. Если речь зайдет об искусстве, отец, конечно, скажет, что их недовольство – сплошной вздор. "Как так? – удивится он. – Разве искусство не представлено у нас в доме самым благопристойным образом? Разве у нас нет картин Гилберта Стюарта и Копли ? Разве нет множества фамильных портретов работы неизвестных мастеров восемнадцатого и девятнадцатого веков? Разве мы не принимаем у себя профессоров Гарвардского университета, и писателей, и всяких заезжих аекторов? И разве не мы, Остины, организовали сбор средств для Бостонского симфонического оркестра?.. "