Камни его родины

      – Я ухожу, Винс, – сказал Милвин, открывая наружную дверь.
      – Флойд, – сказал Винс, – все это... Послушайте, Флойд, ведь к вам лично это не относится... Мало ли что люди наговорят!.. Они ведь никого персонально не имеют в виду. Я уверен, что и Трой и Рафф...
      Оттолкнув Раффа, Трой выбежала на площадку.
      – Нет, я имела в виду, именно Флойда имела в виду. – Лицо у нее судорожно подергивалось. – И если вы, Флойд, не откажетесь от этой мысли, я предпочитаю больше никогда с вами не встречаться!
      В это время Винс торопливо выпроваживал Милвина.
      Не успел Рафф опомниться, как Трой схватила его за РУку и уткнулась лицом в его плечо. Он услышал заглушенное рыдание, она еще крепче вцепилась в его руку, потом утихла.
      – Трой... – Он неловко погладил ее по голове.
      Она отошла в сторону, затем подняла на него влажные потемневшие от гнева глаза:
      – Ох, какая я дура! Спасибо, Рафф.
      Она быстро прошла мимо него в спальню. Дверь тихо закрылась.
      Рафф стоял, глядя ей вслед. Он думал не о последствиях того, что случилось несколько минут назад, а о Трой о ее неожиданной, страстной отповеди Милвину и Винсу, отповеди, которая поднялась над светской болтовней и превратилась в действие.
      Он неподвижно стоял у перил. Да, Трой честна и непосредственна. Рафф был ошеломлен и пристыжен этой простой истиной.

26

      В понедельник утром Рафф, Эбби и Лем Херши встретились на втором этаже Тринити-банка с Джозефом Саллочини – производителем работ. Они медленно прохаживались по грубым бетонным плитам перекрытия, окруженные сложным переплетом стальных колонн и балок, из которых постепенно складывался остов будущего здания. Октябрь подходил к концу, и дул резкий ветер – первый предвестник зимы. У Раффа под пиджаком был надет кирпичного цвета свитер, Эбби пришел в сером пальто. Винса еще не было в конторе, когда Саллочини (или попросту «Салли») вызвал их по телефону: необходимо было решить вопрос об изменении толщины перекрытия во втором этаже. Строительный комитет банка в последнюю минуту отказался от материала, запроектированного для покрытия полов, новый же материал был неоднороден по толщине. Поэтому требовалось кое-где нарастить слой на уже уложенные плиты, а кое-где снять, иначе полы вышли бы неровные.
      Четверо мужчин ходили взад и вперед, обсуждая этот вопрос. Временами им приходилось кричать, так как с третьего этажа доносился страшный грохот: там собирали и устанавливали на место армированные колонны и стальную опалубку для бетонного перекрытия. Когда решение было принято, Лем Херши помчался в контору, а Саллочини отправился отдавать распоряжения десятникам: плотнику и сварщику.
      Джозеф Саллочини, человек посторонний, конечно не заметил никаких следов вчерашней размолвки между
      Раффом и Эбби. Но как только Рафф начал спускаться по лестнице, Эбби сказал:
      – Мне хотелось бы поговорить с тобой, прежде чем мы вернемся в контору.
      А Рафф ответил:
      – Мне хотелось бы поговорить с тобой, Эбби, прежде чем мы вернемся в контору.
      Внизу они зашли в наскоро сколоченную дощатую будку, служившую Саллочини конторой и судебной палатой. Синьки, развешенные на нештукатуренных стенах, керосиновая печка, накладные на гвоздиках и обычная коллекция рекламных календарей с голыми розовыми красотками.
      – Я звонил тебе всю ночь, – прикрыв дверь, сразу начал Эбби. – Но тебя не было ни в два, ни в три, ни в начале пятого.
      Рафф потер воспаленные после бессонной ночи глаза: ему пришлось отвозить Феби Данн в Нью-Йорк, потому что они прозевали последний поезд. Сам виноват, конечно: засиделся с ней в придорожном ресторанчике, попивая кофе и беседуя. Хотя Эб, совершенно утративший равновесие, вряд ли поверил бы этому, говорили они главным образом о нем.
      Рафф так отупел от усталости, что заявил:
      – Я готов отчитаться перед тобой во всех подробностях, когда у нас будет больше времени. А сейчас, Эбби, я хочу знать, как мы поступим с Винсом. С проектом Милвина.
      Но Эбби был непреклонен.
      – Я предпочел бы, чтобы ты не проявлял такой сверхъестественной заботы о Феби. – Он вопросительно посмотрел на Раффа. – Сколько времени ты провел там? У нее?
      Рафф подошел к печке и стал греть руки.
      – Сколько времени? – повторил Эбби.
      – Я спал с ней, – с бессмысленной жестокостью сказал Рафф. – А потом мы завтракали в ее постели, укрывшись леопардовой шкурой, и я вовсе не вернулся сегодня в Тоунтон, а Феби не пошла на работу, и ее УВОЛИЛИ. Господи боже мой, возьмешь ты наконец себя в руки? Нам нужно выяснить нашу точку зрения на...
      – Почему ты не позвонил мне с вокзала? – перебил Эбби. – Я сам отвез бы ее.
      – Как же, отвез бы! Ты ведь у нас джентльмен. Ты, чего доброго, испугался бы, что скомпрометируешь ее. Слушай, Эбби, я очень устал, нам нужно поскорее вернуться в контору и кончить чертежи бара. Так что давай решать, как быть с этим грязным милвиновским делом. – Он старался избежать разговора о Феби только потому что Эб слишком уж уверен в его особом интересе к ней; любые объяснения и оправдания только укрепят эту уверенность. Ревность совершенно ослепила Эба.
      – Что она сказала? – спросил Эбби, бросая на Раффа пристальный, недобрый взгляд.
      – Что? – Рафф раздраженно потер глаза: он спал всего три часа, потому что рано утром необходимо было дозвониться в Детройт, к доктору Рудольфу Майеру, который не подавал никаких признаков жизни. Ему ответили по телефону, что Майер все еще на какой-то врачебной конференции в Чикаго. В восемь Рафф был уже в конторе – он очень торопился с перестройкой бара Корки. А сейчас следовало определить позицию по отношению – к Винсу. После вчерашней злобной стычки и взаимных обвинений в их отношениях образовалась такая брешь, которую нелегко заделать. Когда Саллочини позвонил насчет полов, Рафф с радостью ухватился за возможность уйти из конторы, где царила томительная атмосфера враждебности, к тому же тщательно скрываемой из-за присутствия Лема Херши и Сью Коллинз.
      – Так как же, Эбби, попытаемся мы что-нибудь решить насчет милвиновского проекта?
      – Не понимаю, что тут решать? – Эбби обращался к приземистой коричневой печке.
      Рафф в упор посмотрел на него.
      – А тебе известно, что произошло?
      – В основном да.
      – Ну?
      – Если бы ты не узнал о планах Милвина, тебе не из-за чего было бы поднимать шум, – сказал Эбби. – Во всяком случае, это не наше дело.
      – Но мы уже знаем, так что теперь это наше дело. Когда это ты успел так перестроиться, что согласен марать руки в дерьме?
      – Мне нет дела до его планов.
      – Не выводи меня из себя, Эбби. Конечно, можно закрыть глаза на что угодно, но давай посмотрим фактам в лицо. Что мы знаем, то знаем. А зная, можем сделать только одно: держаться подальше от этого проекта.
      – Чего ты добиваешься от Феби? – мрачно спросил Эб.
      – Но ведь мы, кажется, говорили о...
      – Тут не о чем говорить. Нас это не касается, – перебил Эбби.
      – Нет, касается.
      – А тебе не кажется, что хватит нам упускать заказы? Как, по-твоему, долго я смогу сводить концы с концами, да еще при моих обстоятельствах, при том, что...
      – Ты понимаешь, что ты несешь? – резко спросил Рафф. – Что с тобой творится? Выходит, стоит тебя немножко прижать, и ты возвращаешься в первобытное состояние? Так, что ли? Становишься обыкновенным паршивым снобом? Или ты совсем одурел от этой девушки?
      – Я больше не желаю проигрывать! – воскликнул Эбби с непривычной для него горячностью. – Хватит с меня! Я не хочу потерять Феби и не хочу терять заказы! Если мы откажемся от этой работы, ее подхватит другой архитектор. Чего мы этим добьемся? Если Милвин отказывается допускать в свой поселок нежелательных людей, мы не можем утверждать, что таких людей нет на свете. Мне, во всяком случае, на это наплевать, понимаешь, наплевать. И, пожалуйста, не вымещай на других свои неудачи и мировую скорбь.
      Холодная, горькая обида сжала горло Раффу. Он отвернулся и распахнул дверь.
      И сейчас же почувствовал на своем плече руку Эбби.
      – Рафф... – Эбби старался удержать его.
      – Оставь меня, – не поворачиваясь, сказал Рафф.
      Эбби еще крепче сжал его плечо, еще сильнее потянул назад.
      – Рафф... выслушай меня, Рафф... Ты ведь в лучшем положении, чем я. Тебе-то что!.. Ты не женат, не связан пс рукам и ногам. Кто знает, когда я выпутаюсь из этой петлр и выпутаюсь ли вообще? А ты свободен.
      Рафф закрыл дверь и посмотрел на Эбби.
      – Так вот в чем дело? Это и грызет тебя? Ты связан а я нет, и ты боишься, что Феби не станет ждать тебя и...
      – Я потеряю ее. – Голос Эбби звучал хрипло. – Прежде я не боялся потерь, не придавал им значения. Н ( ведь я знаю, как она относится к тебе... и вообще к такш людям, как ты... Если она не захочет ждать, если вдруг...
      Что ему ответить? Не может же он сказать: «Слушай Эбби, у меня ведь тоже было немало потерь, и всякий ра: это давалось нелегко. Быть свободным и неженатым еще № значит быть счастливым. Скорее это значит быть одиноким И бесприютным. Как я. Почему же ты думаешь, что это легко? Легко ничего не дается».
      Он ответил совсем другое.
      – Она по уши влюблена в тебя. Что тебе еще нужно?
      Эбби смотрел на Раффа, и глаза его, казалось старались достать, схватить эти слова.
      Рафф понимал, что озлобление Эба мгновенно улетучилось, но сам он все еще ощущал острую боль разочарования. Пусть поведение Эба было вызвано отчаянной любовью к Феби. Все равно в нем обнаружился скрытый изъян, который ослабит их дружбу, словно невидимый дефект в каркасе здания.
      – Пожалуйста, не смотри на меня так, – сказал Эб. –. Мне бы только выбраться из петли, а все остальное для меня просто не существует. Наплевать мне на милвинов-скую работу! Откажемся от нее, и точка.
      – Какое благородство! – с горечью произнес Рафф.
      – Нет, я совсем не то хотел сказать... Рафф! – Тот ничего не ответил, и Эбби продолжал: – Просто теперь я... все неважно, кроме... Ты меня не понял, Рафф! Я вовсе не хотел обидеть тебя...
      Дверь распахнулась, и вошел Винс Коул. Несмотря на ледяной ветер, он был без пальто. Захлопнув за собой дверь, Винс сказал:
      – Мне сейчас звонил Флойд. Его компаньоны согласны. Они хотели бы встретиться с нами.
      Рафф молчал.
      – Флойд сказал, что все мы просто слишком нагрузились вчера вечером. А за ночь проспались, и теперь все в порядке, – добавил Винс.
      – Для меня не в порядке, – сказал Рафф. Он выпрямился, готовый к финальному раунду.
      – А ты что скажешь? – обратился Винс к Эбби.
      – Ну... по-моему, мы должны забыть об этом, – рассеянно сказал Эбби. – Я... что ты ответил Милвину?
      В наступившее молчание ворвался шум, и лязг, и грохот \ строительных работ, которые велись снаружи.
      Винс смущенно кашлянул.
      – Я решил отказаться.
      – Отказаться? – Рафф и не пытался скрыть своего изумления.
      – Безусловно, – сказал Винс. – Я много думал об этом. У нас должны быть чистые руки. Независимо ни от чего.
      Рафф продолжал смотреть на него, и его уважение к Винсу росло с каждой секундой. Он восхищался им. Конечно, Винс принял это решение не без нажима Трой, но довольно и того, что он его все-таки принял.
      Они вышли из будки и поехали в контору по Мэйн-стрит, мимо свежеокрашенных двухэтажных деловых потемневших особняков времен гражданской ойны, чистеньких георгианских домиков и банальных модернистских коробок.
      Все как будто пришло в порядок. Но решающее слово сказал не Эбби, а Винс Коул, и от этого удара Рафф никак не мог прийти в себя.
      В чертежной они молча сели каждый за свою доску.
      Рафф закатал рукава, очинил два карандаша.
      Внезапно перед его глазами возник образ Трой, искаженный беременностью и все-таки прекрасный, Трой, маленькой воительницы, которая храбро бросилась в атаку, а потом повернулась к нему, припала к его плечу и сейчас же отошла в сторону.
      Рафф закрыл глаза, затем снова открыл и посмотрел в угловое окно. Ветер утих.

27

      Зима на этот раз не принесла с собой ни мороза, ни колючего ветра, ни слякоти: как добродушная старушка, она разбрасывала хлопья снега, окутывая белым покровом черные ветви деревьев, подоконники, крыши и шиферные трубы.
      Календарь, висевший в простенке между занесенными снегом окнами чертежной, худел с каждым днем; он показывал уже: «Вторник, 9 декабря». К этому времени у молодой фирмы появилось столько заказов, что в лихорадке работы исчезла или, во всяком случае, временно ослабела напряженность в отношениях между компаньонами. Рабочая атмосфера в конторе, как пелена снега за окнами, смягчила, приглушила режущие диссонансы минувшей осени.
      В чертежной было тепло и накурено. Рафф Блум с головой ушел в рабочие чертежи дома Вертенсонов; Винс Коул и Бинк Нетлтон заканчивали эскизный проект Дневной загородной школы сестер Татл в Дарьене – заказ, которого Винс ловко добился, заручившись поддержкой приятельницы Трой, Анджелы Лавринг; Эбби с помощью Лема Херши тоже занимался новым заказом, который он получил, вернее – надеялся получить: это был проект задуманного в Тоунтоне Дворца искусств и ремесел. Комитет по сбору средств решил, что лучший способ Раздобыть деньги на постройку – это продемонстрировать публике, как будет выглядеть здание. Тоунтонское общест-во благоустройства города выделило тысячу долларов на оплату предварительных чертежей и поручило эту работу Эбби.
      Постепенно капитал фирмы рос. Общая стоимость объектов, проектируемых компаньонами, достигла 221 000 долларов. Зима обещала быть удачной.
      Так, во всяком случае, казалось Винсу Коулу. Неторопливо затачивая карандаш, он думал о том, что рождество уже на носу и по этому случаю следовало бы преподнести Трой какой-нибудь сногсшибательный пода-рок. Да, как только предварительные чертежи школы будут готовы, придется поехать в Нью-Йорк и что-нибудь купить. Эбу тоже нужно сделать подарок. И Раффу. И Рут. Пожалуй, можно назначить поездку на четверг, благо этого требуют и дела фирмы.
      Но подарок Трой важнее всего.
      Ведь холодок между ними до сих пор не рассеялся.
      До сих пор у Винса мурашки по спине пробегали, стоило ему вспомнить о событиях того вечера, когда Трой и Рафф прикончили милвиновский проект. Едва Винс вернулся в спальню, как Трой, все еще не овладевшая собой, заявила:
      – С Флойдом Милвином покончено. Пусть он даже близко не подходит к нашему дому.
      – Ладно, – сказал Винс, – не будем ссориться. Я считаю, что архитектор несет ответственность только перед...
      Задыхаясь от гнева, она перебила его:
      – С Милвинами покончено. С обоими.
      Он не сообразил тогда, что к чему, и начал ее урезонивать:
      – Постой, постой. Не можем же мы вдруг взять и рассориться с такими друзьями, как Милвины. Когда мы приехали сюда, Пэт и Флойд из кожи вон лезли...
      Она снова не дала ему договорить.
      – Мы больше не будем с ними встречаться. Во всяком случае, я.
      Все еще ничего не понимая, он нетерпеливо возразил:
      – Послушай, Трой, неужели ты думаешь, что мне нравится эта идея насчет ограничений? Я так же против нее, как и ты, и Рафф, и все остальные. Конечно, это нехорошо. Но пойми, это не имеет никакого отношения к архитектуре. Что мне за дело до взглядов моего клиента? Если мы перестанем встречаться с Флойдом и Пэт...
      – А мы уже перестали, – сказала Трой. Она стояла у кровати босиком, в одной пижаме. Голос ее, обычно такой мягкий и чистый, звучал хрипло от подавленного волнения. – Во всяком случае, я перестала. А если ты намерен продолжать, то предупреждай меня заранее, чтобы я могла вовремя уйти до того, как сюда явится Пэт.
      – Да успокойся ты, Трой. Предположим, ты зла на Флойда, но нет никакой причины злиться на такую милую женщину, как Пэт...
      – Ах вот как!
      – Она просто обожает тебя, – сказал Винс.
      – Прекрати, Винс. Сейчас же прекрати!.
      – Что прекратить?
      – Зачем вы это сделали? – спросила Трой.
      – Что сделали? – У него было такое ощущение, словно ему в желудок налили свинца.
      – Ты и Пэт?
      С трудом оправившись, он попытался все отрицать. Даже рискнул рассмеяться, а когда это не подействовало, выдвинул в качестве заслона удивление и негодование.
      Но Трой положила его на обе лопатки.
      – Я не собиралась выяснять это с тобой – во всяком случае, до рождения ребенка. – Она заговорила спокойнее, даже слишком спокойно, в своей самой непреклонной, самой сдержанной и властной манере. – Давай не будем играть в прятки, Винсент. Я знаю, что Пэт была здесь, что она была с тобой наверху. Это очевидно. Я, можно сказать, прямо наткнулась на это и сразу все поняла. Но даже если бы у меня и были сомнения, Пэт так держалась со мной эту неделю, что выдала себя. Целиком и полностью. Я пыталась проглотить это, быть благоразумной. Ведь я знаю тебя и отлично вижу, что тебе мало радости со мной в постели. И понимаю, как... – Она отвернулась, не договорив.
      Он бросился к ней, стараясь поскорее заполнить эту паузу, эту пропасть между ними, а главное – не дать ей закончить фразу.
      – По-моему, Винсент, – сказала она, не двигаясь, – нам нужно расстаться, разойтись. После рождения ребенка, разумеется. Все это так отвратительно, что я просто не в силах продолжать... Ведь это не в последний раз, такие истории будут повторяться, и кончится тем, что я тоже лягу в постель с первым встречным, чтобы отплатить тебе или что-то доказать себе самой... Нет, не стану я жить в такой грязи!
      Она не кричала, не устраивала истерик – вот что особенно напугало Винса. Судя по ее ровному, размеренному тону, она уже несколько дней обдумывала и репетировала свою обвинительную речь. Хотя Винс видел, что Трс, ( глубоко оскорблена, только угроза ее ухода заставила его вдруг, словно по какому-то наитию, честно признаться во всем и смиренно покаяться. Но и тут он сделал попытку незаметно переложить вину на Пэт Милвин, которая будто бы воспользовалась уязвимостью его положения холостяка поневоле.
      Чтобы замолить грех, он отказался от милвиновского проекта. Это был единственный способ показать Трой, как он хочет сохранить их отношения.
      С Милвинами было покончено.
      Но весь следующий день Винса терзала мысль о том, что эта огромная работа перейдет к другому архитектору и треть весьма солидного гонорара уплывет безвозвратно. К вечеру он пришел в невменяемое состояние.
      Справиться с собой он не мог. Пытался. Искренне пытался устоять, но, даже боясь разрыва с Трой и отлично понимая в глубине души, что принять заказ Милвина постыдно, он не мог примириться с его потерей. В конце концов Винс убедил себя, что полностью отказаться от этой работы было бы неслыханной глупостью.
      Он поехал в Нью-Йорк к «Гэвину и Муру». Ральф Гэвин провел его в свой роскошный кабинет, и там Винс изложил суть дела, показал свои эскизы и откровенно объяснил, почему он сам не может взяться за проект.
      Гэвин со своей обычной энергией и жадностью ухватился за это предложение. Они не заключали письменных сделок и ограничились джентльменским соглашением. Таким образом, Винс получил – и должен был получать в дальнейшем – два процента от всех денег, которые «Гэвин и Мур» заработали на поселке Милвина.
      В общем, все эти маневры сошли отлично. Они облегчили совесть Винса и польстили его тщеславию: Рафф Блум и Эбби начали относиться к нему с большим уважением, Трой тоже была довольна, и ее отношение к нему явно улучшилось.
      С тех пор он только дважды встречался с Пэт Милвин. Оба раза в ноябре, на Пятьдесят Седьмой улице в Ист-Сайде: там жила сестра Пэт, которая как раз в это время уехала на Виргинские острова. После этого Винс сознательно воздерживался от свиданий с Пэт. Не станет он с ней встречаться. Вот разве что в будущий четверг. Да и то, может быть, ничего не выйдет, поскольку ему нужно быть Нью-Йорке на специальной выставке новой автоматической системы отопления и кондиционирования воздуха, с которой он должен был ознакомиться по поручению сестер Татл.

28

      К четвергу не осталось и следа от снегопада, одевшего толстым покровом Тоунтон и его окрестности. Снегоочистители со всего штата начисто выскребли дороги, и лишь на лесистых северных склонах холмов еще белели пятна сугробов.
      Эбби оторвался от чертежа и взглянул в окно: безоблачное небо сверкало такой ясной голубизной, какая бывает только в погожий зимний день. Вот бы такая погода была и завтра, когда он поедет в Нью-Йорк. Он хотел ехать сегодня, но не смог: сегодня у Винса Коула дела в Нью-Йорке.
      Эбби раскатал чистый лист кальки, приколол его поверх наброска тоунтонского Дворца искусств и ремесел и снова начал чертить.
      Пожалуй, Эбби никогда еще не относился к своей работе и вообще к жизни так оптимистично, как в эту минуту. Конечно, он понимал, что это ощущение может оказаться недолговечным. Неважно. Его теперешнее настроение, если изобразить его графически, имело бы вид пика, вздымающегося над равниной той ночи, когда у Нины был припадок, когда он вбежал в ванную и остановился, потрясенный видом своей тлеющей, окутанной вонючим дымом одежды.
      Да, сегодня он чувствовал себя как человек, добравшийся до вершины. Возросшая близость между компаньонами, их ежедневные завтраки, во время которых они подолгу обсуждали свои проекты, их беседы после работы, когда они изучали и критиковали чертежи друг друга, задавали вопросы, делились соображениями (даже Рафф, показывая чертежи дома Вертенсонов, прислушивался к их советам и принял одно предложение Винса), – словом, все это – и отношения компаньонов и дела фирмы, идущие в гору, – было для Эбби источником горделивой радости.
      С основанием или без основания, свои удачи он приписывал Феби Данн; действительно, ее появление в его жизни как бы знаменовало новый расцвет всех его надежд. Стоило ему избавиться от страха, что Рафф Блум отобьет у него эту девушку, как в нем воскресла уверенность в своих силах.
      В то же время Эб отлично понимал, что без поддержки Феби и постоянной придирчивой критики Раф-фа ему никогда не удалось бы найти свой путь в архитектуре.
      Он открыл этот путь в воскресный вечер, несколько недель назад, сразу после того, как Рафф согласился снова переехать к нему. Эб настаивал на этом не только потому, что знал, как плохи денежные дела Раффа из-за расходов на Джулию: он хотел все время быть с Раффом, хотел вернуть их дружбе прежнюю теплоту и остановить медленно нарастающее отчуждение, вызванное тем, что, по мнению Раффа, он превратился в малодушного сноба, набитого предрассудками, которые вдруг выплыли наружу во время милвиновской истории. Эбби считал, что, только добившись возвращения Раффа, он сможет доказать ему, что действовал и говорил тогда под влиянием страха, недоверия и ревности...
      Эб хорошо помнил то воскресенье, когда началась новая эра в его жизни. Они провели весь вечер втроем, пили, ничем не закусывая, а потом Рафф и Феби обрушились на него.
      Был уже одиннадцатый час. Они сидели в кабинете Эба, рядом со спальней. Эб разлил по бокалам остаток мартини, в котором уже растаял лед, и сказал, что будущей весной, видимо, продаст дом.
      – Если только, – обратился он к Феби, – вы не собираетесь поселиться здесь со временем.
      – Упаси меня бог! – с нарочитым ужасом воскликнула Феби. Она курила, откинувшись на спинку кушетки. На ней было самодельное бирюзовое ожерелье из камней причудливой формы, цвет которых создавал, по мнению Эба, поистине драматический контраст с ее бледным лицом и блестящими черными волосами. – Я бы, кажется, предпочла самый стандартный дом в колониальном стиле.
      – Разве вы не знаете, что Эбби согласен на любой стиль, даже Миса ван дер Джонсона , только бы это не был стиль Остина?
      – А мне требуется только Остин и только в чистом виде! – засмеялась Феби.
      – Хотел бы я знать, что это такое – Остин в чистом виде? – сказал Эб, вставая и направляясь к чертежной доске. Он принес альбом для эскизов и обстоятельно, смакуя каждую деталь, принялся обсуждать с Феби, каким будет их будущий дом. Рафф молча наблюдал за ними. Набросав план дома, Эб снова подошел к доске.
      – Дом получается волшебный! – услышал он, как шепнула Феби Раффу.
      Положив кальку на план, Эбби легко, без размышлений и даже посмеиваясь над собой, небрежными штрихами начертил дом в виде опрокинутой буквы Г. У левого крыла крыша была крутая, двухскатная, с фронтоном; стену гармонично делили белые четырехдюймовые деревянные брусья, пространство между которыми было застеклено. Правое крыло, длинное, низкое, с односкатной кровлей, делилось на четыре огромные стеклянные секции такими же белыми стойками. На пересечении коньков обеих крыш высилась кирпичная труба.
      По существу это была адаптация типичных новоанглийских архитектурных форм – здание, совмещающее жилой дом с амбаром и сараем. Эбби отошел на шаг и, качая головой, смотрел на чертеж, в котором сочетались такие привычные, традиционные элементы.
      – Провалиться мне на месте, Эбби! – пьяно забасил за его спиной Рафф. – Вот это дом, самый что ни на есть твой, остиновский, точно такой, в каком тебе положено жить! Такого ты нигде и никогда еще не строил!
      Внимательно посмотрев на чертеж, Феби взволнованно провела рукой по челке.
      – Оно самое, Эб! Чудесно! В самую точку!
      Эб все еще пренебрежительно глядел на свое произведение, в котором архитектурные элементы колониальной эры так откровенно сливались с элементами эры стекла.
      Но когда рано утром он снова вошел в кабинет и остановился перед доской, на которой лежал вчерашний чертеж, лицо его непроизвольно расплылось в самодовольной улыбке. Потом явился Рафф и тоже подошел к доске и долго, не говоря ни слова, изучал чертеж.
      – Знаешь, Эбби, – сказал он наконец, – мне кажется, такой вот способ архитектурного мышления, или ощущения, если хочешь, для тебя самый перспективный. Должно быть, Феби именно это имела в виду, когда сказала: «Остин в чистом виде». И она права.
      – Но ведь это просто сплав, – запротестовал Эбби. – Вульгарнейший сплав двух архитектурных стандартов и... – Он остановился, веонее – его остановило выражение, которое появилось на лице у Раффа. – Неужели ты действительно так думаешь?
      – Прежде всего, – сказал Рафф, все еще не отрывая глаз от чертежа, – это вовсе не штамп уже по композиции по тому, как ты организуешь пространство. Скажу одно: этот дом хорош, по-настоящему хорош, и в нем есть классическая соразмерность и красота. Естественная и современная классика, а не подделка под нее. В нем есть ты.
      Эбби переводил глаза с Раффа на чертеж. Потом его залила волна огромной благодарности, теплоты и гордости.
      – А я-то думал, ты скажешь, что это дом для Гадвилла, – пробормотал он.
      – Нет, не скажу.
      – Но ведь романтизм из него так и прет, – возобновил разговор Эбби, когда они ехали в контору. Тон у него по-прежнему был виноватый.
      – Ну и на здоровье, – воинственно отрезал Рафф. – А что постыдного в романтизме, скажи на милость?
      – Ничего, конечно: я не так выразился. Я... Видишь ли, твой проект дома Вертенсонов абсолютно романтичен, и все же он не стандартен и не сентиментален. Он необычайно сильный и, как бы сказать... – Эбби замолчал, не находя нужного слова.
      – Основательный, что ли?
      – Да.
      – Послушай, Эбби, я ведь не собираюсь ничего тебе навязывать. Только, по-моему, ты сейчас на правильном пути, и будет страшно обидно, если ты начнешь мудрить и опять собьешься... – Рафф вдруг расхохотался. – До чего же мы все умные, когда объясняем другим, что у них не в порядке, и как нужно строить дома, и как жить. Врачу: исцелися сам...
 
      Прошло три недели – и Тоунтонское общество городского благоустройства, собравшись в понедельник, решило поручить фирме «Остин, Коул и Блум» постройку Дворца искусств и ремесел. Эбби, получив этот заказ без всякой борьбы, чувствовал себя как-то даже неловко, но в конце концов решил – и не без основания, – что это просто справедливая компенсация за щедрые пожертвования и время, потраченное им на организацию всего дела.
      Едва он начал серьезно обдумывать проект здания, как обнаружил, что охладел к своей первоначальной концепции, в значительной степени навеянной барселонским павильоном Миса ван дер РОЭ.
      Он взялся за переработку замысла и только после многих бессонных ночей рискнул показать чертежи Раффу и Винсу. При этом он все еще не был уверен в правильности своего решения и знал только одно: что это решение целиком вытекает из наброска дома, который так понравился Раффу.
      Дворец был спроектирован в форме буквы Т. Главный выставочный зал помещался в основном корпусе, перпендикулярном улице; весь из стекла, с крутой крышей и фронтоном, он резко контрастировал с боковыми крыльями, стены которых были обшиты гонтом.
      Эбби отнес чертежи к себе в кабинет и, когда рабочий день окончился, попросил Винса и Раффа посмотреть их и сделать замечания. Он укрепил эскизы на круто поднятой чертежной доске, Винс стал по одну сторону от него, Рафф – по другую, и оба погрузились в изучение эскизов. А Эбби в это время волновался так, словно защищал проект перед строительным комитетом.
      – Совсем непохоже на тебя, Эб! – сказал наконец Винс.
      – Новый стиль, Винс. Austinus purus , – отозвался Рафф.
      – Тебе не нравится? – спросил Эбби.
      – Определенно нравится, – сказал Винс. – Но я как-то не могу связать эту штуку с тобой. – Он снова принялся рассматривать эскизы. – Слушай, а не следует ли подбавить перца в решение входа?
      Эбби был немного разочарован: Винс всегда так легко все схватывал и понимал, вернее – так легко приспосабливался к чужому образу мышления, а тут он то ли не оценил, то ли просто не понял того, что хотел сказать автор проекта.
      – Мне пришла в голову одна идея. – Винс все еще изучал чертежи.
      – Какая?
      Винс показал на плане двор, или патио, здания.
      – Все твои летние выставки пойдут прахом, если вдруг испортится погода и польет дождь... – Винс взял карандаш, оторвал листок кальки и, положив его на то место плана, о котором шла речь, стал чертить, не прекращая объяснений. – Почему бы тебе не расширить крышу, скажем, Футов на семь? Получится крытая лоджия или галерея; зрители смогут и в дождь смотреть экспонаты, которые можно будет расположить снаружи, вдоль стен.