Рафф сказал очень медленно и отчетливо:
      – Отличная работа. Довели девушку до точки. Чего вы ждете теперь?
      Трой не отвечала. Она смотрела в сторону пляжа, туда, где были видны фигуры Нины и Эбби. Эб что-то говорил, обняв ее за талию, а Нина стояла отвернувшись.
      Трой сказала:
      – Прямо не знаю, как быть. Следовало бы, конечно, пойти и извиниться, только я не уверена, что это будет правильно. Если бы я думала, что у Нины просто нет чувства юмора, я побежала бы и на коленях выпросила прощение. Но, по-моему, дело не в этом. – Она помолчала. – У нас в школе была девушка, очень похожая на нее. Она вела себя так же странно... Ах, я до смерти боюсь, что Эб так влипнет с ней!..
      Довольно! – рявкнул Рафф. – Прекратите эту коме-Ю1 Ступайте и уладьте это дело! Я не большой поклонник ЯинЫ, но веДь она все-таки человек. Как вы смеете так обращаться с ней!
      Трой Остин резко повернулась к нему; ее большие глаза были очень серьезны. *.
      – Вы правы, – сказала она.
      Она сняла туфли, спустилась с крыльца и, мягко ступая по песку, пошла к берегу, где у самой воды стояли Эбби и Нина.

6

      После этого совсем было испорченный, вдребезги разбитый вечер начал, словно по молчаливому соглашению всех участников, как-то склеиваться и принял совершенно другой характер.
      Винс Коул, который понимал, что от провала организованной им вечеринки больше всех потеряет он, вошел в коттедж и принялся разводить огонь в камине. Рафф отправился к машине и приволок ящик пива. Хотя бы ради Эбби следовало попытаться восстановить доброе согласие.
      Эбби и Нина, вернувшись с пляжа, улыбались. Улыбалась, хотя и невесело, даже Трой, все еще не надевшая туфель. О недавнем инциденте никто не упоминал.
      И тут что-то заставило Раффа сказать Эбби:
      – Знаешь, пожалуй, я все-таки поселюсь с вами в этой сельской мышеловке.
      – Правда? – спросил Эбби с нескрываемой радостью.
      Винс, сидевший у камина, оглянулся:
      – Ну, вот и решено. Теперь у нас есть дом. На кооперативных началах.
      – Я и вправду думаю, что здесь астма не будет так донимать меня, – сказал Эбби.
      – Я тоже так считаю, – сказала Нина Уистер.
      Рафф роздал всем банки с пивом, и они уселись у огня прямо на полу. В большой комнате с бревенчатыми стенами Дуло из всех щелей, но пиво, огонь и полутьма, то и дело прорезаемая отблесками пламени, быстро создали атмосферу теплоты и единения.
      Рафф лежал на животе, задумчиво глядя, как огонь пожирает связки хвороста. По другую сторону камина, свеестив ноги, уселись Эбби с Ниной, а Винс и Трой сидели, прислонившись к большому креслу.
      Вначале говорили мало. Винс Коул придвинулся ближе Трой и, обняв ее за плечи, прошептал:
      – Здесь нам было бы куда лучше, чем на травке…
      Трой рассмеялась, и когда кто-то спросил, что насмешило, ответила:
      – Ничего особенного. Просто мой сосед – ужасный нахал.
      Мысли Винса умчались в будущее. Он уже видел себя вместе с Трой в просторном номере отеля, рисовал себе самозабвенную страсть, на которую, конечно, способна такая девушка, как Трой Остин.
      Он чувствовал себя уверенно. Он уловил ритм, присущий Трой, сумел овладеть ее вниманием. У него, как и у нее, прямой, ясный ум. Все ясно. Никакой путаницы, никаких философствований. Он не Рафф и не Эбби: нечего предаваться сомнениям, раздумьям о жизни и о призвании архитектора.
      Архитектура – наука точная. Это прекрасная наука. Но она полна компромиссов. Раз уж нельзя не считаться со вкусами и предубеждениями клиентов, нужно идти на компромисс. Чем скорее вы усвоите это, тем быстрее создадите себе положение. Любой архитектор, не задумываясь, скажет вам, что вся его работа – это непрерывная цепь компромиссов. Ничего не попишешь. Это в порядке вещей. А всякие идиотские рассуждения об архитекторах, художниках и архитекторах-бизнесменах – просто чепуха. Конечно, добывать заказы, воевать с подрядчиками, умасливать будущих клиентов, составлять спецификации – удовольствие сомнительное. Конечно, сидеть и проектировать, чертить, не отрываясь, куда приятнее. Но тогда вы не архитектор. Нужно либо тащить весь груз, либо все бросить и сдаться. У Винса уже был немалый опыт строителя, и он привык относиться к делу практически. Не всегда это было легко: пришлось отказаться от той чисто эстетической радости, которую познаёшь, когда начинаешь учиться. Настоящее дело труднее, но и удовлетворение больше. Винс любил все стадии этой работы. Он был готов взяться за любой проект, даже самый сложный. Еще год, два, ну три года он поработает в чужих конторах, а потом откроет свою. Успех обеспечен. В этом он был твердо убежден. Сомнения? Их не было. Во всяком случае, если говорить об архитектуре.
      Но они были, если говорить о Трой Остин.
      Правда, с ними можно справиться. Если уж нужно жениться, – а он считал, что нужно, – то почему бы не жениться на такой девушке, как Трой? Если удастся. Безусловно, из всех знакомых девушек Трой Остин – самая замечательная.
      Дело не в ее богатстве; его намерения не изменились бы, аже если бы у нее было только имя и ни цента в придачу. с;е деньги не представляют для него особого интереса. Не должен он зависеть от них. Не желает. Жениться на пачке облигаций и стричь купоны – это не для него. Нет, все дело в том, что она принадлежит к тем слоям общества, к которым он и сам хотел бы принадлежать. Она – из семьи Остинов, семьи, которая с 1702 года разрослась в могучий клан, утвердившийся повсюду, от Бостона до 5алтимора, Тоунтона, Олбэни, Нью-Йорка и Хартфорда.
      Но пока он размышлял, она отодвинулась от него; он поймал ее взгляд, устремленный на Раффа. Этот Рафф Блум вытянулся тут на полу во все свои шесть футов два дюйма. Словно ему дела нет до Трой Остин. Так тебе и поверили, как же!..
      – Кто расшевелит Раффа, чтобы он что-нибудь рассказал нам? – спросила Трой. – Я столько слышала о его рассказах.
      – Давай, Рафф, – сказал Эбби. – Хоть один.
      Рафф перекатился на спину, сел и поднес ко рту банку с пивом. Он был не в ударе, но, как и все, хотел, чтобы остаток вечера прошел дружно. Он рассказал о Маленьком Джейке Зелигмане из Сэгино. За этим последовала другая история из той же серии, после чего Винс Коул тоже вспомнил забавный анекдот, а за ним и Эбби.
      Огонь в камине догорал, почти все пиво было выпито, и компания пришла в отличное настроение. Собрались уезжать, и Трой вышла на крыльцо за своими туфлями.
      – Знаете что, – объявила она возвращаясь, – мне тут пришла в голову блестящая идея: как было бы здорово, если бы в один прекрасный день вы трое стали компаньонами! – Она подошла к камину и стала спиной к огню, высоко подобрав юбку. – "Остин, Коул и Блум"! Я серьезно, Эб.
      Эбби казался смущенным.
      – Да, пожалуй, – пробормотал он.
      И Винс Коул, который, по правде говоря, уже думал о такой перспективе (только без Раффа), осторожно сказал:
      – Что ж, это было бы не так уж плохо.
      Рафф заметил, что Эбби наблюдает за ним, и отозвался беспечным тоном:
      – Первая часть – "Остин и Коул" – звучит прекрасно. Но "Блум" портит все дело.
      – О нет! – Большие серые глаза Трой сверкнули. – Нисколько. Как раз третье имя и придает фирме этакий демократический оттенок... – Она опустила и оправила юбку. – Если бы мне пришлось выбирать между двумя фирмами – скажем, "Кулидж, Шепли, Булфинч и Эббот" с одной стороны, и "Гаррисон и Абрамович" – с другой, то... Вы понимаете, что я имею в виду? – Она направилась к Раффу, мягко ступая в чулках. – Ну что, разве не славная мысль?
      – Славная, славная, – сказал Рафф. – Мысль – на славу!
      Его насмешливый тон не обескуражил ее. Она подошла к нему вплотную, совсем маленькая по сравнению с ним, стала на цыпочки и снова – второй раз за этот вечер – легонько чмокнула его в сплющенный нос.
      "О господи, – мысленно застонал Рафф, – способна ли эта девица хоть на один естественный жест, хоть на одно искреннее чувство, не рассчитанное на драматический эффект? "
      Нет, ответил он себе.
      А может быть, эта озорная большеглазая бостонская вертихвостка, не признающая бюстгальтеров и размахивающая знаменем демократии и сексуальной свободы, просто дразнит его? Словом, что бы это ни было, он таких штук не выносит. Как Эбби не выносит крабов. Итак, Трой Краб, держитесь от меня подальше.
      В следующие три дня он избегал ее. (Это было грубо и невежливо.) Пришлось забыть, что эта самая Трой Остин тоже как-никак человек. Пришлось забыть и о постоянных напоминаниях отца: "Старайся найти для каждого доброе слово. Ты не представляешь себе, как люди изголодались по доброму слову! "
 
      Для Раффа экскурсия в вудмонтский коттедж была концом. Для Винса Коула – только началом. Он стал встречаться с Трой ежедневно, проводил с ней вечера. Он совсем забросил дипломный проект, а заодно и постройку дома в Ист-Хейвене. В сущности, он забросил себя самого.
      Ибо он уже не был прежним Винсом. Ему было стыдно вспоминать, как недостойно он поначалу отнесся к Трой. Он никогда не был склонен к сантиментам, но тут, уже на четвертый день, принялся бичевать себя за неприглядное, мелочно-расчетливое поведение.
      Но эта перемена в Винсе произошла не сама по себе: ее совершила Трой. Только постепенно, проводя в ее обществе много времени, близко наблюдая ее, он начал понимать, как глупо и меркантильно вел себя. Может быть, тут сыграло то, что Трой принимала все за чистую монету, Р разу не усомнилась в его искренности и совершенно не представляла себе его подлинных побуждений. Как бы там ни было, в одно прекрасное утро он проснулся мучительными угрызениями совести, с мучительным знанием, что пора начать думать только о ней и перестать думать о себе.
      Когда после поездки в Вудмонт он в два часа ночи подвез ее к отелю, он еще был прежним Винсом. Зо всех отношениях. Что он сказал Трой, когда, вспоминая инцидент с Ниной Уистер, она спросила, какого он мнения об этой девушке? Разве не был его ответ вполне в духе прежнего Винса? Он (прежний Винс) ответил, что не раз ездил с Ниной за город и там... словом, он всякий раз оставался вполне доволен. Он не сказал Трой, что Нина не позволила ему решительно ничего, что она доставила ему больше хлопот и оказала более упорное сопротивление, чем какая-либо другая девушка с самого его поступления в Йель. Нет, он оболгал Нину, чтобы представить себя в более выгодном свете.
      И потом, уже в вестибюле отеля, подойдя с Трой к лифту, он – опять-таки прежний Винс – пригласил ее к себе домой на обед, пользуясь как приманкой этим несчастным олухом, своим братом-полисменом.
      – С удовольствием, – сказала Трой, открывая сумочку и доставая ключ от номера.
      – Кроме того, утром мы вместе завтракаем, – напомнил Винс.
      – Конечно.
      – Я взял напрокат машину на весь день, – добавил он.
      Трой пристально посмотрела на него.
      – Чудесно, – сказала она и сунула ему в руку ключ.
      В тот момент, когда металл коснулся ладони Винса, его, как и в день первой встречи с Трой, захлестнула горячая волна; перед его глазами сразу же возникла комната Трой, затененные абажурами лампы, широкая кровать со свежим, прохладным бельем...
      – Винсент, не окажете ли вы мне услугу?
      Судорога сжала ему горло, и он только кивнул.
      – Моя сумка набита всяким хламом, а тут еще лишний ключ. Не сдадите ли вы его портье, когда пойдете обратно? – Приветливо улыбнувшись, она вошла в распахнутую Дверь лифта. – Встретимся в десять. Дивный был вечер.
      Он машинально кивнул ей, глядя, как закрывается дверь Лифта.
 
      Дул свежий ветер, и, стоя в ожидании автобуса на углу Чейпл-стрит и Колледж-стрит, Винс вдруг почувствовал медленно нарастающий гнев. Он круто повернулся и помчался обратно к отелю. Он мог рассчитаться сполна за любое оскорбление, мог и спустить обиду, но сознание, что его водят за нос, было для него нестерпимо. А она именно водила его за нос! Бессовестно и вкрадчиво заговаривая ему зубы, она довела его, как разохотившегося кобелька, до двери лифта, а потом отшвырнула, послала с поручением как мальчишку.
      Он прошел через весь вестибюль к столу портье, снял трубку и вызвал ее номер. Как только он услышал ее голос, его ярость начала утихать.
      – Говорит Винс, – сказал он. – Как хотите, Трой, но это бессовестная выходка.
      – Что за муха вас укусила, Винсент? Какая выходка?
      – Вы так сунули мне этот ключ, как будто... – Он запнулся. Все это звучало неубедительно, даже глупо.
      Она тихонько засмеялась:
      – Ох, Винсент... Простите меня, пожалуйста... Это было очень легкомысленно с моей стороны, да?.. Простите меня...
      Очень нужно было поднимать шум и ставить себя в дурацкое положение! Следовало просто помолчать. Не обращать внимания.
      – Ну, если так, – сказал он по возможности небрежным тоном, – придется вас простить.
      – Вот и хорошо. – Снова этот тихий, легкий смешок. – Я тоже не сержусь на вас за то, что вы полезли в бутылку из-за такого пустяка. Обещаю никогда больше не давать вам ключа, Винсент, если только не захочу, чтобы вы им воспользовались.
      Тогда он был еще прежним Винсом. Но, возвращаясь домой, он решил: больше никаких попыток припереть ее к стене.
 
      Прошло три дня; Винс увлекся до полного самозабвения. Это не только радовало, но и удивляло его. Взяв напрокат машину, он повез Трой обедать в "Дженерал Оутс" – загородный ресторан милях в двадцати севернее Нью-Хейвена; на обратном пути он свернул с магистрали налево и помчался к Лайтхауз-Пойнт. Стояла сырая безлунная ночь.
      – Обычно на пляже полно народу, – заметил он, – но в эти месяцы здесь ни души.
      Миновав купальни и обнесенные серыми стенами частные владения, он подъехал к обрыву над самым пляжем.
      У Винса была с собой старая флотская шинель; он разостлал ее на песке, они уселись, и Трой достала из сумочки сигареты.
      Винс собирался дать ей прикурить, но она вдруг встала, снова открыла сумочку и сунула сигарету обратно в пачку.
      – Давайте хоть пошлепаем по воде. – Она бросила сумочку, живо скинула черные туфли и стянула с ног чулки. Приподняв широкую желтую юбку и изящно придерживая ее по бокам, Трой вошла в воду. Старинные браслеты и подвески тихонько позвякивали при каждом ее движении, серьги покачивались, а сама Трой, грациозно и легко ступая по дну, уходила все далАпе и дальше.
      Винс не отрывал от нее восхищенных глаз. Потом он снял ботинки, закатал брюки повыше и двинулся вслед за Трой. Вообще он терпеть не мог такие забавы. Но тут он был в восторге. Что бы ни сделала Трой, все было прелестно, все дышало непосредственностью. Он завидовал ей. Ему хотелось быть похожим на нее.
      Когда он добрался до нее, она сказала смеясь:
      – А ведь ноги у вас совсем не кривые, правда?
      – У вас тоже, – ответил Винс.
      Так они стояли в холодной черной воде, слегка покачиваясь, и Винс все боялся, как бы Трой не потеряла серьги. Потом им стало холодно; они побрели назад к берегу и снова уселись. Перегнувшись, Винс завернул ее ноги в полу шинели и дал ей прикурить.
      Он сидел, откинувшись назад; замшевые нашлепки на локтях его пиджака глубоко ушли в песок. Совесть не переставала мучить его, и, разговаривая с Трой, он боролся с желанием высказать ей все, что его волновало. Он знал, что этого не следует делать. Знал, что это рискованно.
      Не в его характере было предаваться запоздалым сожалениям. Прежде угрызения совести никогда не тревожили его. Что же на него нашло? Может быть, прямота и непосредственность Трой в какой-то мере передались и ему?
      Она сунула окурок в песок. Винс привстал, нежно привлек ее к себе и крепко прижался губами к ее губам. Трой вздохнула и сказала:
      – Прекрасная ночь.
      Он склонился над ее лицом и еще раз медленно поцеловал ее. Потом, опершись на локоть, он тоже закурил сигарету.
      – Лучше не делать этого. Иначе я за себя не ручаюсь. – Получилось неловко, даже неуклюже, но все-таки он должен был что-то сказать. Поколебавшись, он спросил: – Вы любите, когда вам делают ужасные признания?
      – Обожаю, – сказала она, оправляя соскользнувшую бретельку. Потом обхватила колени руками.
      – Об этом тяжело говорить, Трой, и я весь вечер собираюсь с духом... – Слова вырвались потоком, раньше чем он успел обдумать их. – Дело в том... понимаете, я по вас с ума схожу, я так ошалел, что не знаю, как и рассказать вам обо всем. Словом, если говорить начистоту...
      – Ради всех святых, Винсент, говорите же, не то я лопну от любопытства!
      – Ладно. Вообще, все это... – Он не узнавал своего голоса. – Сперва я относился к этому... как к обязанности. Ведь вы сестра Эбби и все такое... Я считал своим долгом развлечь вас, пока вы здесь... Потом невольно стал думать: а почему бы и нет? Что за беда, если я полюбезничаю с сестрой Эбби? Сами знаете, архитектор, да еще начинающий, должен приобретать знакомства где только может... – Он снова заколебался, стараясь не смотреть в широко открытые, удивленные глаза. – Тут-то я и начал строить планы: богатая наследница, из хорошей семьи, и тому подобное. Мне и в голову не приходило, что все это ужасная подлость. Казалось, так и нужно поступать, если хочешь заниматься архитектурой (успешно заниматься, разумеется), и аккуратно вносить арендную плату, и... – Винс запнулся, вдруг остро почувствовав, как вульгарно, грубо и оскорбительно для нее звучит его покаяние. Он покачал головой. – Простите. Все это выглядит еще хуже, чем я ожидал. Но самое тяжелое, Трой, это когда вдруг проснешься и поймешь, что ты был настоящим подлецом, и ничего не можешь поправить, потому что ты уже до того потерял голову, что не знаешь, как быть, или, вернее, как сделать, чтобы не было того, что было. – Он помолчал. – Ну, в общем, вот и все. – Теперь, когда самое страшное было позади, он немножко воспрянул духом. – Я должен был рассказать вам все... Для меня это единственный способ облегчить душу... – Он снова замялся. – Чертовски глупый способ делать предложение, правда?
      Он отвернулся. Сердце у него колотилось как бешеное.
      Рискнув наконец посмотреть на нее, он встретил недоверчивый взгляд огромных глаз. Она коснулась его руки и сказала совсем тихо и торжественно:
      – Я очень тронута, Винсент. Даже не знаю, что и сказать вам.
      Хотя худшее действительно уже было позади и все обошлось куда благополучнее, чем можно было ожидать, у Винса не нашлось сил ответить ей.
      – Винсент, бедняжка, – сказала она. Она притихла, но продолжала смотреть на него, держа в руке недокуренную, чуть тлеющую сигарету. Вдруг она рассмеялась и, глубоко затянувшись, выпустила струйку дыма: – Знаете, Винсент, я буду просто сумасшедшая, если откажусь выйти за вас замуж. Несмотря на то, что выходит замуж за человека с вашей внешностью – чистое безумие. У вас даже ноги не кривые. И я уверена, что на травке вы были бы совершенно изумительны. – Она замолчала. Потом с коротким смешком: – Беда в том, что я решила даже не думать о замужестве, пока не поживу в свое удовольствие. Понимаете, ведь я обязательно нарожаю кучу детей. Обожаю детишек. Но сперва я хочу получить кучу удовольствий, вволю повертеть хвостом...
      У Винса засосало под ложечкой:
      – Трой, послушайте! Трой, я...
      – Когда вы добьетесь огромного, поразительного, сногсшибательного успеха, Винсент, когда на вас будут работать человек пятьдесят чертежников и у вас появятся седые волосы – повторите вы тогда это предложение? – тихо спросила она.
      – Будет поздно, – не слишком любезно ответил Винс. И перед его взором еще раз ослепительно вспыхнули все его мечты о будущем, такие дешевые и безвкусные; вспыхнули и снова погасли. – К тому времени вы вернетесь в Бостон, у вас будет собственный дом, и одиннадцать человек детей, и три няни-ирландки, и уж не знаю сколько бывших мужей, и...
      – Ни в коем случае! Никогда.
      Подавленный таким оборотом дела, Винс пытался сохранить хоть крупинку надежды. К чему же было все его бескорыстие, к чему была искренность?
      Медленно нарастал гнев, вздымался волной – гнев скорее на себя, чем на нее.
      Он выпрямился. Не сказал ни слова. Начал сосредоточенно счищать песок с локтей.
 
      На обратном пути в Нью-Хейвен, сидя за рулем и вглядываясь в безлунную ночь, он угрюмо размышлял о том, что, в сущности, не имеет и никогда не имел никакого представления о любви. Он знает только одно: это чувство должно вызывать подъем духа, а не упадок. Не должно оно так прижимать человека к земле, так подрывать его веру в себя...
      Подумать только, ведь он уже больше сорока восьми часов ни разу не вспомнил о своей работе, не вспомнил и о конкурсе, не молился о победе или хотя бы о получении одной из высших наград!
      А эта девушка, которая внушила ему сперва подлейшие, а затем благороднейшие мысли и стремления, только довела его до полной растерянности; она даже вызвала в нем какое-то презрение к самому себе! Лучше бы ему никогда не слышать о Трой Остин, лучше бы ее не было на свете...
      Но она была. Сидела рядом в машине, поджав под себя ножки в одних чулках, и спрашивала:
      – Винсент, а я еще могу считать себя приглашенной на университетский бал?
      – Разумеется. – Решительно, несмотря на растерянность.
      Они подъезжали к отелю, и Трой говорила о костюме, который она придумала для бала, и спрашивала, где достать всякие мелочи...
      Вот она уже выскочила из машины, обошла вокруг, поцеловала его через окно на прощание, и ему показалось, что она произносит его имя как-то по-новому, не так, как раньше.
      Когда она пошла к дверям отеля, он чуть было не окликнул ее. Но тут она остановилась сама и, полуоВернувшись, посмотрела вдоль улицы. Винс оглянулся. Ни души.
      Когда он снова повернулся к отелю, чтобы еще раз взглянуть на Трой, она уже вошла в вестибюль; сквозь стеклянную дверь он увидел, как она взбегает по ступенькам.
      Его руки, сжимавшие руль, вспотели. Он провожал ее взглядом. Видел ее удаляющуюся фигуру; казалось, даже слышал частое, легкое постукивание каблучков по мраморным ступеням и нежный перезвон браслетов...
      Наконец он решительно отъехал. Но чувствовал при этом, что его выдержка, его вера в себя и в свои силы – все растворяется в непреодолимом влечении к ней.

7

      День, когда Рафф должен был перевезти свои пожитки в вудмонтский коттедж, выдался тихий, пасмурный, поэтически грустный. Рафф уныло маялся за своей доской в конторе "Скотта и Эймза"; он плохо рассчитал время, и ему пришлось пропустить лекцию о договорах и спецификациях, чтобы поспеть на свидание с Винсом и Эбби, который всегда страшно нервничал, если Рафф опаздывал; вместе с ними Рафф поехал в Вудмонт. Он по-прежнему относился ко всей этой затее без всякого энтузиазма, но считал, что не имеет права пренебрегать возможностью сэкономить на квартирной плате.
      Потом они вернулись в Нью-Хейвен, стараясь поспеть в Уэйр-Холл к тому времени, когда Гомер Джепсон начнет свой обход.
      Проезжая по Парк-стрит, Рафф с виноватым видом покосился на дом, в котором жила Лиз Карр. Лиз, должно быть, уже спит в своей черно-желтой квартирке; он так и не виделся с ней с того замечательного, сияющего дня, первого настоящего дня весны, когда в обычном, ежегодно повторяющемся приступе весенней лихорадки он безудержно мечтал о любви и об успехе, а вместо этого потерял работу, не получил долгожданной телеграммы и, в довершение всего, встретил – вернее, был вынужден встретить – Трой Остин.
      Когда они добрались до комнаты дипломантов в Уэйр-Холле, Гомер Джепсон был уже там. Все трое – Рафф, Эбби и Винс – бросились к своим доскам у оконной ниши и, пока Джепсон разговаривал с другими, взялись за работу.
      Гомер Джепсон, консультант по проектированию, был гномоподобным человечком, упакованным в темно-серый, наглухо застегнутый костюм. Он неизменно носил шелковый, вполне элегантный галстук-бабочку, но столь же неизменно завязывал его так небрежно, что один конец был Длиннее другого и болтался самым неэлегантным образом. Светло-голубые, чуть навыкате глаза освещали маленькое лицо с шишковатым носом и прядью жестких седых волос, упрямо свисающей на морщинистый лоб. В прошлом году Гомер Джепсон бросил свою практику в одном из крупнейших городов на Востоке; он отказался от трех выгодных заказов, чтобы остаться в Йеле и, в качестве главного консультанта по проектам, неустанно накачивать, подгонять и вдохновлять студентов, стараясь передать им свой опыт, знания и эрудицию.
      Склонившись над доской Неда Томсона и рассматривая его работу, Джепсон хмурился; всем было ясно, что он смущен и раздосадован плодами безуспешных стараний бедняги Неда. Тема, выбранная Недом, – проект сорокаэтажного небоскреба для контор и учреждений – была ему не по плечу, и Рафф уже понимал, что в начале июня ему придется сделать попытку помочь Неду. От этого не уйти.
      Студенты с особым вниманием прислушивались к разговору, так как Джепсон уже давно советовал Неду бросить архитектуру. Прежде он делал только деликатные намеки, но сейчас заговорил об этом прямо.
      Оторвавшись от чертежей, он повернулся к Неду и, скользнув взглядом по его патефону, спросил:
      – Вы, по-видимому, любите музыку, а? Так вот: архитектура сродни музыке. Кому нужна мешанина из Бетховена и Мендельсона? Чтобы сделать хороший проект, нужно быть последовательным. – Он помолчал. – Вы тут нарисовали кучу дерьма.
      Кто-то захихикал, и Гомер Джепсон сердито оглянулся. А сам Нед Томсон сперва опешил, но быстро оправился и уже улыбался, твердо решив не поддаваться и бороться до конца. Никто не понимал почему.
      – Хотел бы я знать, – Джепсон прислонился к чертежной доске и говорил задумчиво, обращаясь уже не к Неду, а ко всем, кто его слушал, – хотел бы я знать, много ли среди нас людей, способных отложить в сторону карандаши и угольники и поразмыслить о связи между нашей работой и временем, в которое мы живем. Случалось ли вам размышлять о том, что развитие индустрии приводит к все большей и большей стандартизации проектов? Или о том, как отражается (или как может отразиться) овладение атомной энергией на требованиях, которые человечество предъявляет к архитектуре?..
      Рафф слушал, подавшись вперед. Как и следовало ожидать, Джепсон после этого заданного экспромтом вопроса начал один из своих обычных путаных монологов, невольно вторгаясь на территорию, принадлежащую другим наукам, – хотя бы, скажем, философии архитектуры.
      – У любого из нас, сидящих здесь, – продолжал консультант, в то время как его водянисто-голубые выпуклые глаза то и дело весело перебегали с одного конца комнаты на другой, – у любого из нас, полагаю, есть свой собственный подход к любому проекту, и это очень хорошо. Нам вполне ясно, что именно мы хотим построить, но понимаем ли мы почему?.. – Он потрогал свой шишковатый нос. – Почему, скажем, – его блуждающий взгляд мимоходом задержался на Бетти Лоример, – у мисс Лоример родильный дом, который она проектирует, больше напоминает обычную клинику, чем родовспомогательное учреждение? И почему, – он оВернулся к Эбби, – почему мистер Остин, пытаясь решить проблему современного здания для музея, заменяет большие площади каменной кладки стеклом и выставляет напоказ стальные колонны каркаса? ц почему, – теперь он смотрел на Раффа, – почему мистер Блум проектирует жилой дом, который вырастает у него из земли так естественно, что он даже не похож на создание архитектора?.. – Джепсон прошелся по комнате и вернулся на прежнее место, продолжая размышлять вслух. – Вы можете сказать, что все это единичные случаи и еще неизвестно, выйдет из этого что-нибудь или это просто юношеские искания. Но, как сказал Генри Черчилль , значение архитектора в наши дни определяется не столько его склонностью к сотрудничеству или к непримиримому индивидуализму, сколько умением правильно истолковать требования клиента. А кто наш настоящий клиент? Разве не человечество? – Джепсон замолчал, уставившись в пол. Потом невнятно пробормотал: – Только архитектор обязательно должен уяснить себе, что для него означает это слово. Или, другими словами, – что нужно сделать, чтобы открыть людям лучшие чаяния человечества...
 
      Вечером на крыльце вудмонтского коттеджа они – Рафф и Эбби – все еще спорили об этом. Винс Коул сидел на перилах и почти все время молчал; повернувшись к морю, он то и дело посматривал на часы.
      – Беда в том, – Винс наконец присоединился к их беседе, – беда в том, что пока вы работаете, решаете тысячи головоломок, здание все растет, и когда оно наконец вырастает, то это вовсе не результат какой-нибудь особой философии, а естественное следствие ваших трудов и ожесточенной борьбы с клиентом и подрядчиком. Что касается Джепсона, всех этих его разговоров... много ли они дают вам, в конечном счете? – Винс нетерпеливо вздохнул и поправил полосатый галстучек – копию галстука Эбби. На мгновение он отвернулся; в свете лампочки, горевшей над крыльцом, его резко очерченный профиль, увенчанный волнистыми блестящими каштановыми волосами, напоминал античную камею.
      – Впрочем, – добавил он, – что за охота говорить о Джепсоне в такую ночь!
      – Ты упускаешь самое главное, Винс, – сказал Рафф закуривая. – По-моему, Джепсон хотел подчеркнуть разницу... Словом, понимаешь ли, людей, умеющих чертить, тысячи, а много ли на свете настоящих архитекторов?
      Рафф заметил, что Винс снова посмотрел на часы.
      – Когда здание готово, люди любуются им, но, право же, никто не кричит: "Ах, ах, какое изумительное выражение людских чаяний! "
      – Согласен. Но если оно действительно выражает чаяния людей, они это чувствуют. Это прошибает. – Рафф повысил голос. – Прошибает, понимаешь? Посмотри на дома и церкви Фрэнка Ллойда Райта – люди ценят их. Может быть, еще недостаточно ценят, но когда-нибудь оценят по-настоящему. И пусть многие сейчас фыркают на Райта – он все равно займет свое место на страницах истории. Он заслужил это место. И Салливен тоже, и Эрик Мендельсон , и Корбюзье, и... – Рафф сделал паузу, оВернувшись к Эбби, –... и Мис ван дер РОЭ.
      Эбби усмехнулся.
      – Я замечаю, что Миса ты все-таки назвал в самом конце?
      – А что дал тебе твой Мис? – взорвался Рафф. – Какого черта ты с ним носишься, Эбби? Заставил он тебя разинуть рот от удивления? Или мечтать о девушке? Захотелось тебе поселиться в доме, построенном Мисом, стать достойным его, сделать в нем свою лучшую работу? Нет и нет! Мис твердит: "Смотрите, на что способна наша промышленность, полюбуйтесь нашими инструментами, и сталью Юнайтед Стил Корпорейшн, и питтсбургским зеркальным стеклом, и анакондской медью, и алюминием компании "Алькоа" .