– Чемоданчик? – тупо повторил он, потом выскочил на улицу, перегнал машину на стоянку и вернулся в больницу с чемоданчиком в руке.
      К тому времени, когда он поднялся на четвертый этад и получил разрешение войти в палату к Трой, она прощла осмотр и теперь, раздетая, уже лежала в постели. Она подмазала губы и причесала свои темные волосы, но лицо ее над накрахмаленным больничным халатом еще больще побледнело, а щеки втянулись. И раза два Рафф замечал какое-то движение под одеялом.
      – Озноб, – сказала она, кивая на свои дрожащие ноги. – Сестра говорит, обычная вещь.
      Сестра, высокая, тонкая блондинка по имени мисс Ноултон, попросила Раффа выйти на несколько минут. Бродя взад и вперед по коридору, он вспомнил, что собирался подарить Трой книги на рождество. Хотел, чтобы у нее было что читать в больнице. Потом Рафф подумал о Винсе Коуле и решил позвонить ему.
      Он зашел в приемную четвертого этажа. Кроме двух сестер, там был еще интерн, который курил, развалившись в кресле. Рафф дозвонился в Йель-клуб, узнал, что Винса все еще нет, и попросил передать, чтобы тот, как только вернется, немедленно позвонил в больницу.
      – Можете зайти в палату, – весело сказала мисс Ноултон, когда он поравнялся с нею в коридоре.
      Рафф вдруг остановился и посмотрел на нее.
      – Мисс Ноултон...
      – Да?
      – Моя знакомая... Вы знаете Лиз Карр? Она работает здесь сестрой...
      – Лиз? Конечно, знаю.
      – Вы не скажете мне, она сегодня дежурит?
      – Господи, конечно нет. Лиз уволилась, по-моему, еще в сентябре. Вышла замуж за доктора Уэллса.
      – Вышла замуж? – с глупым видом переспросил Рафф.
      – За Стюарта Уэллса. Он ортопед.
      – Ах так! Благодарю вас. – Рафф на мгновение отвел глаза. Горестное сожаление сжало ему сердце. Но все-таки он был искренне рад, словно это было возмездием за его пренебрежение к Лиз. Вот и она нашла кого-то или кто-то нашел ее. – А когда... У миссис Коул все идет нормально? Долго ей еще?
      – Порядочно, – устало ответила мисс Ноултон.
      Он вошел в палату, и Трой сразу сказала:
      – Сядьте, Рафф. Поближе ко мне. Вы, должно быть, совсем уходились.
      Он придвинул стул вплотную к кровати.
      – Я звонил Винсу.
      – Застали его?
      – Попросил сообщить ему, когда он вернется.
      Она нахмурилась, потом заметила:
      – Мой повелитель, видно, в каком-то злачном месте. Вы не столкнулись в коридоре с доктором Хатчинзом? Он уже был у меня, а теперь, наверно, прячется где-нибудь с новым детективом Сименона. Умолял меня проявить человечность и подождать, пока он закончит. – Она улыбнулась и взяла Раффа за руку. – Вы не возражаете? – Потом сжала губы, стиснула его пальцы и не выпускала их, пока не прошла схватка.
      Рафф увидел, что лоб ее покрылся каплями пота. Ему вдруг стало жарко.
      – Позвать мисс?..
      – Нет... Лучше держите меня за руку. Хорошо, Рафф?
      – Конечно.
      – Мы можем разговаривать.
      – Да. – Он лихорадочно старался придумать что-нибудь веселое, развлекательное, но так ничего и не придумал.
      – Который час? – спросила Трой.
      – Около двух. – Откуда-то донесся протяжный женский стон. Чтобы заглушить его, Рафф поспешно сказал:
      – Я уже не надеялся, что мы доберемся сегодня до больницы.
      – Честно говоря, я тоже.
      – Когда мы в последний раз виделись в Нью-Хейвене... – Он запнулся, начисто забыв, что, собственно, собирался сказать. – Да, с тех пор случилось много всякого, – изрек он наконец.
      – Да.
      И опять ночную тишину больницы нарушил долгий, мучительный стон, и опять Рафф попытался отвлечь Трой.
      – Как вы решили назвать его?.. Ее?..
      – Если будет девочка, – а я надеюсь на девочку, хотя, в общем, это неважно, – назовем ее Деборой, как мою маму. А если мальчик – Винсентом. Мой повелитель неравнодушен к имени Винсент Остин Коул, – беспечным тоном сказала она.
      Вопли, доносившиеся из какой-то палаты, становились все громче; игнорировать их уже было невозможно. Рафф нервно закурил, но, взглянув на Трой, тут же притушил сигарету и взял ее за руку. Она крепко держалась за него и он чувствовал, как напряглось ее тело, а потом медленно распрямилось.
      – У вас усталый вид, миленький, – сказала она. Снова молчание, особенно тягостное из-за воплей роженицы. – Почему бы вам не вздремнуть?
      – Не могу, – сказал он и в который уже раз сегодня обругал себя за то, что хуже владеет собой, чем она, и неспособен взять себя в руки; ведь он просто случайный свидетель, друг и, так сказать, заместитель Винса.
      Куда, к черту, все-таки девался сам Винс?
      В начале четвертого в палату вошел доктор Хатчинз. На груди у него поверх белой рубашки болтался стетоскоп. Хатчинз волочил ноги и сутулился, втягивал голову в плечи. Лицо у него было землистое, но глаза весело блестели. Он подошел к кровати Трой, кивнул, когда она представила ему Раффа, обронил между прочим несколько слов о необыкновенном глубокомыслии Сименона и так же между прочим попросил Раффа выйти.
      Рафф побрел по коридору, где все еще глухо отдавались стоны рожающей женщины. В конце коридора было окно. Он подошел к нему. Буря почти улеглась.
      «Уэйр-д-Холл», – подумал он. В нескольких кварталах отсюда Уэйр-д-Холл, и, должно быть, там уже горит электричество, и ребята совсем запарились, потому что рождественские каникулы на носу, и, может быть, кто-нибудь работает над проектом дома для конкурса Ассоциации инженеров-строителей, и, когда настанет весна и все будут полны надежд...
      – Успокойтесь. Потуги еще не начались, – раздался за его спиной голос Хатчинза.
      – Что? – Рафф круто повернулся.
      – Если вам срочно потребуется медицинская помощь, я буду там, – добродушно сказал он, кивая на двери врачебных кабинетов. – Может, успею прочесть еще одну главу.
      И он, волоча ноги, побрел по коридору. Стетоскоп болтался у него на груди.
      Рафф закурил, стараясь не слышать стонов. Несколько минут он нервно затягивался, мрачно думая о тех звуках, которые, вероятно, раздаются по ночам в «Соснах».
      Сигарета, докуренная до мундштука, обожгла ему пальцы, он уронил ее на пол, затоптал, потом поднял бросил в наполненную песком урну у лифта.
      Вернувшись, он сел возле Трой и взял ее протянутую ку-Всякий раз, когда ее пальцы сжимались от боли, РафФ напускал на себя бодрый, безмятежный вид – так по крайней мере ему казалось. В действительности же стоило еМу почувствовать это судорожное пожатие, как он сам непроизвольно сгибался.
 
      Дверь снова открылась. На этот раз вошел Эб. Вместе с ним приехала и Феби, но ее попросили подождать в коридоре.
      – Миленький, – сказала Трой, и Эбби подошел к её кровати: на узком лице – напряженная улыбка, пальто застегнуто на все пуговицы, бежевый шарф ручной работы аккуратно повязан. Рафф встал и отодвинул стул.
      – Миленький, тебе вовсе не надо было приезжать в такую...
      – Я приехал бы раньше, – Эб наклонился и поцеловал ее, – но решил сперва позвонить домой. Я их всех там переполошил.
      – Напрасно. – Трой улыбнулась и провела рукой по влажному лбу. – Ведь мама придет в панику и...
      – Уже пришла. Она будет здесь с первым утренним поездом. – Взглянув на Раффа, он улыбнулся взволнованно и благодарно. – Первый случай в твоей жизни, когда ты не опоздал!
      – Это мой маленький рыцарь без страха и упрека. Пожалуйста, Эб, не приставай к нему. Он не в форме. – Трой говорила с трудом.
      Эбби расстегнул пальто и снял шарф.
      – Эб, не знаешь ли ты, куда запропастился Винсент?
      – Что? – Эбби мельком взглянул на нее. Он ответил не сразу, и Рафф обратил внимание на то, как нервно мнут шарф его руки. – Нет. Я... видимо, он застрял где-нибудь в пути из-за погоды.
      Трой кивнула, но бледная улыбка, вызванная появлением Эба, сползла с ее губ. Теперь ее лицо выражало не то боль, не то страх. Она отвернула голову и зажмурилась, словно ей в глаза бил слишком яркий свет.
      Потом она снова посмотрела на Эба и Раффа.
      – Прошу вас, сядьте. – И продолжала, стараясь придать голосу беззаботность: – Вы знаете, я ведь вызвала Пьетро и попросила его отвезти меня, но он, бедняга очевидно, уже вылакал целую бутылку мускателя и...
      Тут появилась мисс Ноултон и сказала, что лучше бы им сидеть возле миссис Коул по очереди. И Рафф вышел.
      Вышел, но очень неохотно. Он не замечал, что глаза у него горят после бессонной ночи, а спина ноет от усталости. Чувствовал только, что хочет остаться. И не понимал, почему это ему так неприятно думать, что в поисках поддержки она схватит за руку не его, а кого-то другого – пусть даже собственного брата.
 
      Снежная буря постепенно начала стихать и к рассвету сменилась проливным дождем. Многослойные, рыхлые тучи низко нависли над землей, и на улицах клубился влажный, белый, как пар, туман.
      Рафф, Феби и Эб до утра поочередно сидели с Трой. Никто из них не сомкнул глаз. А в девять доктор Хатчинз, дочитавший своего Сименона, объявил, что теперь Трой предпочитает остаться одна. И Рафф понял, что родовые муки достигли апогея.
      Напротив больницы в белом кирпичном домике помещалась закусочная под названием «Тодл-бар». Они выпили там кофе и поели. Вернувшись, они увидели в коридоре возле палаты Трой Винсента Коула, который озабоченно беседовал с Хатчинзом. Затем Винс вошел в палату, но пробыл там всего несколько минут.
      В коридоре он сразу бросился к ним. Вид у него был почти такой же усталый, как у Раффа и Эбби, на подбородке и щеках темнела щетина, серый костюм из тонкой шерсти измялся в поезде. Только коротко остриженные каштановые волосы, как всегда, лежали аккуратными завитками на его красивой голове.
      Прежде всего он взволнованно и как-то даже торжественно пожал руку Эбби со словами:
      – Надеюсь, все будет хорошо – она держится молодцом!
      Потом он протянул руку Раффу, который тут же спросил:
      – Где это черти носили папашу?
      Винс покачал головой и заговорил – быстро и как-то вкрадчиво:
      – Бывает же так! Подумайте только, именно сегодня я загулял! Спешу в И ель-клуб за пожитками и вдруг натыкаюсь на Ральфа Гэвина, а он только что с вокзала Грэнд-Сентрал, и без выпивки от него не отвертеться. Начали мы в «Билтморе», потом пошли в «Плазу», потом... – Он снова покрутил головой и вздохнул. – Тоже, нашел время пьянствовать!.. – Взгляд в сторону палаты. – Чувствую себя форменной скотиной – оставил бедную девочку одну. – Тут он улыбнулся Раффу. – Какое счастье, что ты доставил ее сюда и все прочее. Огромное спасибо, Рафф.
      Винс перебросил пальто с одной руки на другую, закурил, сделал несколько шагов по направлению к палате, снова вернулся.
      – Слушай, Рафф, не позвонишь ли ты в контору? Надо сказать Сью Коллинз, что мы все здесь.
      Когда, позвонив Сью, Рафф снова появился в коридоре, Винс говорил:
      – Очень мило, Феби, что и вы приехали. Как я выгляжу? Похож на традиционного папашу, который ожидает великого события? Во всяком случае, чувствую я себя именно так. Я ведь не представлял себе, как это трудно, пока не взглянул сейчас на Трой.
      – Теперь можно ждать с минуты на минуту, – сказала Феби.
      Эб все время как-то странно молчал.
      Доктор Хатчинз в сопровождении интерна и сестры вошел в палату. Другая сестра вкатила узкую тележку и сразу же выкатила ее назад, и Рафф увидел на тележке Трой, укрытую одеялом по самый подбородок. Ее куда-то повезли, и Винс тревожно бросился к Хатчинзу.
      – Успокойтесь. Рентген, – буркнул тот.
      Они продолжали ждать. Трой привезли обратно.
      К половине одиннадцатого только Феби Данн еще владела собой. Она даже силилась поддержать какой-то разговор, но кончилось это тем, что Винс Коул, который с каждой минутой становился все беспокойнее, ушел курить в вестибюль. Эб взял Феби за руку, а Рафф побрел по коридору, словно какая-то сила притягивала его к палате Трой.
      Дверь была приоткрыта. Он прошел, не повернув головы.
      Но, проходя мимо палаты вторично, он не выдержал и заглянул. Это была непростительная ошибка.
      Ошибка – потому, что в этот краткий миг он увидел лицо Трой, увидел внезапно, как при вспышке молнии, зрелище физического страдания, безмолвного, но нестерпимого и душераздирающего. Глаза ее были зажмурены, щеки посерели, рот искривился в удивленной гримасе, словно она не могла поверить, что на свете существуют такие муки; лоб, все лицо, шея, покрытые испариной, тускло, безжизненно поблескивали, а изжелта-белые руки впились в края неподатливой кровати...
      Ошибка – потому, что в горле у него появился комок вкусом напоминающий уголь, и этот комок не исчез, даже когда он отвернулся; наоборот, боль распространилась сжала грудь, заволокла глаза жгучим туманом. Не в том дело, что прежде Рафф и вообразить не мог ничего подобного, а в том, что, увидев, как страдает Трой, он сам начал страдать, по-другому, конечно, но так же мучительно. Потрясенный силой и остротой этого чувства, остротой ответной боли в собственном сердце, сентиментальным туманом в глазах и безмерной жалостью, возмущенный животной мукой и животным ритуалом, который предшествует и сопутствует рождению человека, полный гнева на свое бессилие, на невозможность облегчить хотя бы отчасти ее муки, Рафф не сразу понял: случилось то, о чем он так давно мечтал, пришел конец его долгим поискам...
      Ошибка – потому, что после рождения ребенка – девочки – это чувство стало даже сильнее, и уже тут расшифровать его было нетрудно.
      Но, понимая, что совершил ошибку, Рафф все же испытывал робкий, тревожный восторг: теперь он знал, что долгожданная любовь наконец пришла.

30

      К тому времени, когда Деборе Остин Коул исполнилось восемь недель, Винс и думать позабыл о разочаровании, которое почувствовал, узнав, что родился не мальчик. Оно утонуло в огромной и неожиданной радости отцовства.
      Не будничного, не прозаического отцовства. Ибо Винс был счастливым папашей ребенка, с самого младенчества носившего на себе печать семейства Остинов. Никто и не подозревал, какие страхи одолевали Винса в ту мерзкую ночь, когда, сидя в нью-хейвенской больнице, он вдруг начинал думать: а что, если ребенок окажется похож на его братца? Поэтому он испытал огромное, ошеломляющее счастье, впервые подойдя к пластмассовой кроватке и увидев Дебору, хохолок ее светлых волос (как у Эбби и мистера Остина), ее глаза, и овал лица, и нос (совсем как У Трой).
      Счастье его возросло, когда, с разрешения врача, он надел стерильный больничный халат и неловко, боязливо взял девочку на руки.
      Вначале эта радость проявлялась во всем, что он делал: и в том, как он смотрел на Трой, и в нежном, заботливом обращении с нею, и в откровенном признании того, что он понил себя в ее глазах малопочтенной интрижкой с Пэт Мялвин. Он искренне старался показать Трой, что глубоко раскаивается, убедить ее, что все это было следствием его дурацкой незрелости.
      Целый месяц после рождения дочери, пока Трой вь13доравливала, он долгие часы корпел в конторе над чертежной доской и в середине января кончил вместе с Бинком Нетлтоном рабочие чертежи загородной дневной школы сестер Татл.
      Это был кульминационный момент в жизни Винса. Появление ребенка укрепило его решимость смыть с себя пятно, стать достойным своей жены, своей семьи.
      Он даже купил на имя Деборы государственную облигацию, истратив на это весь свой секретный фонд – девятьсот с лишним долларов, которые он негласно, в два приема, получил от «Гэвина и Мура» за то, что передал им заказ Милвина. Винс намеревался сразу же преподнести эту облигацию Трой; видя, с какой радостью она отдавалась уходу за ребенком, он воспрянул духом и уже не сомневался, что она верит в искренность его раскаяния; теперь можно не опасаться напоминаний об их прежних размолвках.
      Но она напомнила. Произошло это вечером.
      В шесть часов он решил приготовить себе и Трой по коктейлю, пока она наверху давала Деборе очередную бутылочку молока. Вскоре она спустилась вниз. Поглядев на ее длинный расшитый жакет-кимоно, Винс с некоторым беспокойством подумал, что в вечер схватки с Милвином она была в этом самом жакете. Когда они выпили по бокалу, Трой вдруг заявила:
      – По-моему, нам больше ни к чему притворяться.
      – Притворяться? – Он поставил бокал. – В чем?
      – Ты отлично меня понимаешь, Винсент. – Она спокойно села перед большим камином.
      От неожиданности он сперва даже разозлился.
      – Боже мой, не собираешься же ты снова выкапывать все это старье?
      – Собираюсь. – Она закурила. – Именно этим я и собираюсь заняться. Давно уже собиралась. Но я была еще не в форме, да и мама жила здесь...
      Он не дал ей договорить.
      – Но я считал, что мы покончили с этим. Я прямо охрип, объясняя тебе...
      – Винсент...
      – Разве это не так? – спросил он сердитым, оскорбленным тоном. – Ты ведь отлично знаешь, что я с ней больше не встречаюсь. Хожу кружным путем, только бы не столкнуться с ней! Чего ты еще хочешь от меня? Господи Трой, с каких это пор ты стала такой строгой моралисткой?
      – Тут дело не в морали, – прервала она.
      – Тогда в чем же?
      – Я так чувствую, вот и все.
      – Просто ты в дурном настроении. Ты сама говорила, что женщины после родов вечно плачут.
      – Я больше не могу тебе доверять и не могу жить с этим ужасным ощущением недоверия, – сказала она обычным своим спокойным, но в то же время проникновенным тоном.
      – Так что же, ты до конца моих дней будешь тыкать мне этим в глаза? – совсем разъярился Винс.
      – Дело ведь не в самом факте, а в том, как это случилось, – задумчиво сказала Трой. – Я ненавижу, когда люди лгут, хитрят, изворачиваются. Во всяком случае, когда это делаешь ты, Винсент.
      – Господи, Трой... Послушай, ведь я...
      – Винсент, а разве кричать обязательно? Ты иначе не можешь? Дебора спит.
      – Господи! – повторил он. – Сколько же раз я должен просить прощения? Один бог знает, как мне тошно вспоминать об этом. – Он в растерянности посмотрел на ее печальное лицо. – И теперь, когда у нас Дебора... От этого мне еще хуже... гораздо хуже. Я только об этом и думаю... И сегодня, когда я получил этот чек, я тоже думал только о ней, о Дебби! Наверно, я был дурак, когда полагал, что смогу искупить свой грех этой облигацией для Деборы.
      – Какой облигацией?
      – Такой! – сказал он с вызовом, с какой-то злобной радостью.
      – Не понимаю, о чем ты говоришь.
      Испытывая тайное удовлетворение и снова начиная на что-то надеяться, он вытащил из кармана пиджака тысяче долларовую государственную облигацию и, подойдя к кушетке, бросил на колени Трой. Он ждал, глядя, как она разворачивает облигацию и читает имя Деборы. Ждал, не говоря ни слова, и тогда, когда она начала медленно складывать ее.
      – Очень мило с твоей стороны, Винсент.
      Он не совсем понимал, что означают эти слова, чего в них больше – пустой вежливости или готовности к примирению?
      – Мило! Ерунда какая! – горестно сказал он. – Я просто стараюсь хоть немного оправдаться в собственных глазах.
      – Не так громко, Винсент.
      Да, подумал он, слишком громко. Почему это, когда кипятишься или волнуешься, сразу перестаешь владеть коим голосом? Вот Эбби или Трой, как ни обидь их, как ни разозли, никогда не станут кричать.
      – Что за чудеса, Винсент? – спросила она, постукивая пальцем по билету. – Ты нашел клад, или с неба свалилась целая куча гонораров?
      Но к этому вопросу он подготовился. Тихо, ласково, со скромной улыбочкой он сказал:
      – А я уже девять месяцев откладываю каждый свободный пенни.
      Она невольно улыбнулась:
      – Что ты, Винсент, зачем было взваливать себе на плечи такой крест? – Она повторила уже более мягко: – Это очень мило с твоей стороны, Винсент. Очень.
      Чтобы не утратить своего минутного преимущества, он быстро сел рядом, привлек ее к себе и поцеловал долгим, крепким поцелуем.
      На мгновение она потянулась к нему. Он почувствовал это, хотя она тут же высвободилась из его объятий и сказала:
      – Пожалуйста, не старайся подействовать на мои низменные инстинкты, Винсент.
      Но он расслышал в ее сдержанном тоне былые веселые нотки и почувствовал себя увереннее.
      – Я готов на что угодно, – сказал он со всей искренностью, на какую только был способен. Не спуская с нее глаз, он взял ее руки в свои. – Позволь мне доказать, что я исправился! Хотя бы ради Деборы!
      Промах! Слишком сентиментально. Может показаться, что он заговаривает ей зубы. Но сейчас все средства хороши. Он вглядывался в ее лицо, пытался прочесть мысли. Потом, стараясь укрепить свои довольно шаткие позиции, переложил облигацию с ее колен на кофейный столик. И снова стал ждать.
      – Ох, Винсент... Иногда мне так хочется поверить тебе, – прошептала она еле слышно.
      – Мне ведь только это и нужно, – с глубокой убежденностью сказал он и, пользуясь этим перемирием или подобием перемирия, воскликнул: – Дорогая, ты восхитительно выглядишь в этом жакете! Я с самого начала собирался тебе это сказать. – Он порывисто встал, закурил, подошел к окну с мелкими переплетами, посмотрел на улицу, потом снова вернулся и взял со столика облига цию. – Завтра я положу ее в банк.
      Она налила себе коктейль. Более того – налила и ему
      – У нас сегодня к обеду гость, – сказала она.
      – Да? – Он был доволен: семейная буря тем временем уляжется.
      – Должен прийти Рафф.
      – Ах так! – Потом с неожиданной брюзгливостью: – Вот почему ты надела этот жакет. – Он посмотрел на белый, затканный узором шелк, на узкие черные брюки и черные туфельки, на агатовые серьги.
      Трой пропустила это замечание мимо ушей, хотя ему показалось, что оно попало в цель.
      – Должен же он хоть изредка навещать свою крестницу, – сказала она.
      – Конечно! – буркнул Винс, стараясь улыбкой скрыть раздражение: он все еще не мог примириться с тем, что, по настоянию Трой, Рафф Блум стал крестным отцом Деборы. Всегда он тут как тут. Доставил Трой в больницу, держал ее за руку... Винс был так раздосадован, что, вопреки всякой логике, заявил: – Если Рафф так жаждет повидать малышку, почему он никогда носу к нам не кажет? Он уже дважды не являлся на обед – непременно откажется в последнюю минуту. Даже не сказал мне, что ты пригласила его сегодня.
      – Ты же знаешь Раффа.
      – Да.
      Ему стало немного легче, а спустя несколько минут, когда зазвонил телефон и в трубке раздался голос Раффа, он совсем успокоился.
      – Винс, – сказал Рафф в трубку, – мне чертовски жаль, но я не смогу прийти сегодня вечером. Передай мои извинения Трой. Я вылетаю в Детройт...

31

      Настал конец января и, как нередко бывает на юге Новой Англии, в Тоунтоне наступила благословенная и обманчивая оттепель. Солнце светило не часто и не ярко, но снега не было и шоферы дорожных снегоочистителей получили заслуженный отдых.
      А в чертежной фирмы «Остин, Коул и Блум» за неделю, пока Рафф отсутствовал, совсем выветрился характерный зимний запах радиаторов парового отопления.
      Эбби, который вместе с тощим и вечно погруженным в уныние Лемом Херши заканчивал чертежи тоунтонского ттяорЦа искусств и ремесел, все утро невольно при-сЛуШивался к доносившемуся из приемной голосу Винса, диктовавшего Сью Коллинз спецификации для школы сестер Татл. Контора была полна привычных звуков, и все они были приятны Эбби. Не считая этого голоса.
      Даже манеры Винса уже не казались Эбби на зависть привлекательными или забавными. Впрочем, думал он? едва ли это справедливо: просто он видит теперь Винса в превратном свете. Винс не сделал ничего страшного: почти все мужчины время от времени сходят с рельс и изменяют женам. Но в данном случае жертвой была Трой. Это было так непереносимо больно, что меняло все дело.
      Эбби, разумеется, ни словом не обмолвился ей о своем открытии. Он просто не мог. Винсу он тоже ничего не сказал. Когда люди связаны деловыми отношениями, они не должны давать волю личным обидам друг на друга.
      Винс перестал диктовать; дверь была приоткрыта, и Эбби увидел, что он направляется в чертежную. Взглянув на Винса, он снова попытался взять себя в руки и не выдать своей неприязни. Но он вполне отдавал себе отчет, что уже никогда не будет относиться к сотрудничеству с Винсом так, как относился раньше.

32

      К трем часам Эбби уже закончил общий вид выходящего на запад дворцового фасада в одну сорок восьмую натуральной величины. Он передал лист Лему Херши, чтобы тот вычертил в более крупном масштабе детали окон, а сам прошел через большую прямоугольную чертежную и маленький коридор в свой кабинет.
      Он надел пиджак и начал приводить все в порядок для первого совещания с Хьюниджером по поводу нового цветочного магазина.
      Винс Коул вышел из своего кабинета напротив и остановился у дверей Эбби.
      – Кто-нибудь должен на будущей неделе зайти к Хьюниджеру и сделать обмерные чертежи старого помещения. Ты сможешь отпустить Лема?
      Эбби в это время выбрасывал окурки из пепельницы, стоявшей на столе.
      – Едва ли. – Он не смотрел на Винса. – Может быть, ты сделаешь их сам?
      – Что ж, постараюсь, – недовольно сказал Винс.
      – Лем нужен мне для проекта Дворца, – объяснил Эбби. Он все-таки поднял глаза на Винса. – В чем дело Винс? Боишься испачкать свой жилет?
      – При чем тут жилет? Просто это противная работа. – Винс говорил ворчливо и высокомерно. – А гонорар будет грошовый...
      – Дело не в гонораре, – раздраженно ответил Эбби. – Дело в том, что это магазин на главной улице города, и если мы сделаем его хорошо, то получим заказы на другие магазины. Значит, у нас есть шанс придать этой улице какую-то индивидуальность. – Он ни за что не хотел признаться, что для него сейчас важен даже самый маленький гонорар.
      – Да я ведь и не возражаю. К слову сказать, Эб, кажется, как раз я и раздобыл эту работу...
      – Знаю, – сказал Эбби, которому эти частые напоминания начали надоедать. Потом враждебный тон Винса дошел до его сознания, и он про себя удивился. – Завтрак в клубе прошел хорошо? – спросил он, стараясь сохранить хотя бы видимость дружелюбия.
      – Нет, – сказал Винс, – жена Берта Викфорда трещала у меня над ухом без умолку. Я только выпил, а позавтракать решил дома.
      «Вот уж непохоже на Винса, – подумал Эбби. – Впрочем, это даже понятно, когда у тебя в доме есть такая малышка, такая чудесная девчурка. А может быть, Винс все еще старается загладить свое отсутствие в ту ночь, когда пришлось везти Трой в Нью-Хейвен? Как ему, должно быть, стыдно перед самим собою, не говоря уже о Трой или о ребенке...»
      Вошла Сью Коллинз и сказала, что пришел мистер Хьюниджер. Можно ли ему войти? Вслед за этим на пороге появилась высокая и чересчур гибкая фигура владельца цветочного магазина.
      – Сказать не могу, как я волнуюсь! – сразу заявил Хьюниджер, и Эбби улыбнулся, тронутый его откровенной и искренней радостью. Несмотря на всякие толки и недобрые сплетни, которые ходили в городе о Поле Хьюнидже-ре, Эбби считал его приятным, великодушным человеком и хорошим гражданином. Он никогда не отказывался от благотворительных подписок, которые были в большом ходу у тоунтонцев. Многие его хулители, к сожалению, не могли похвастаться тем же.
      Эбби и Винс углубились в деловую беседу, и постепенно недоброжелательная атмосфера начала рассеиваться. Разговор шел главным образом о расположении помещений, витринах, водопроводе, освещении, холодильной системе. И, конечно, о заветных мечтах Поля Хьюниджера касательно внутренней архитектуры и отделки магазина.
      В пять совещание кончилось. Было решено, что, как только*. Винс закончит основные рабочие чертежи школы сестер Татл, он сразу же займется предварительными эскизами цветочного магазина и представит их на одобрение Хьюниджеру. Тут же было подписано соглашение.
      Видимо, это улучшило настроение Винса, потому что он сказал:
      – Слушай, Эб, если у тебя нет других планов, почему бы тебе не заглянуть к нам? Посмотришь на племянницу. Выпьем с тобой и выбросим хоть ненадолго из головы эту хьюниджеровскую проблему.
      – В пять пятьдесят пять приезжает Феби, – ответил Эб.
      – А! – Винс пошел к двери, потом остановился. – Может, придешь вместе с ней попозже? Я попробую на вас замечательный новый рецепт телячьих отбивных.
      – Спасибо, Винс. Только мы не успеем. Я ведь должен еще попасть на совещание противоракового комитета.
      Винс кивнул. На его красивом лице снова появилось угрюмое, высокомерное выражение. Он, очевидно, считал, что Эбби избегает его. В действительности дело обстояло еще хуже.
      Эбби вымыл в уборной руки, поправил галстук и, надев пальто, помчался на вокзал встречать Феби: она собиралась провести этот уик-энд у Вертенсонов.
      Он увидел ее в толпе прибывших пассажиров: она шла навстречу, отыскивая его глазами, освещая мглистые сумерки спокойным сиянием своей открытой улыбки. Она была без шляпы; короткие черные волосы и челка, обрамляющая очень белый лоб, придавали всему ее облику, – в глазах Эбби, во всяком случае, – редкое благородство. Он обратил внимание на пальто из блестящей черной ткани, которое она сама сшила на прошлой неделе.
      Они наскоро пообедали в ресторане Хейдмена на Мэйн-стрит и вместе отправились в муниципалитет на заседание Комитета. Эбби был председателем комиссии по сбору пожертвований.
      Потом, когда он собрался ехать с ней к Вертенсонам в Ньюхилл, она спросила:
      – Рафф еще не вернулся?
      – Нет. – За все это время от Раффа пришла только открытка, посланная авиапочтой, в которой он сообщал, что рассчитывает вернуться в воскресенье.
      – Чудесно, – сказала Феби. – Значит, мы в раю: в нашем распоряжении.
      Как только они вошли в дом (сегодня в полдень Берт Викфорд внес его в список предназначенных для продажи), Эб нервно занялся коктейлями; Феби стояла возле него у кофейного столика, заложив руки в карманы темно-зеленого джемпера, и задумчиво рассматривала огромную комнату со стеклянными стенами и сделанной на заказ мебелью. Как безупречны пропорции этой белой комнаты с выложенным пробкой полом, как изящно и разумно расставлена в ней мебель – и все-таки она ничего не дала Эбби. Если, конечно, не считать вот этой минуты, когда они стоят здесь рядом.
      – В поезде я думала о том, каких баснословных денег это стоило – дом и Нина. Я просто вне себя, Эбби. Ты влез в такую петлю, а взамен не получил ничего, даже вот такого крошечного удовольствия. – Она взглянула на него. – По-моему, мы можем хотя бы... – Договаривать ей было не нужно.