Она мрачно взглянула на него.

— Ничего не могу для тебя больше сделать — придется тебе приспособиться.

Его сморщенное в недовольной гримасе лицо смотрело на нее с возмущением.

Сара нахмурилась.

— Я просто прошу тебя полежать, Дэви, — сказала она в отчаянии. — Почему ты не можешь помолчать?

Его сердитый крик разорвал тишину, и Сара, пожав плечами, решила, что ничего не сможет поделать, чтобы утихомирить его.

Жеребец и ее лошадь Голди пошли за ней с готовностью, как только она взялась за поводья, а гнедой к этому времени был растревожен детским криком настолько, что испуганно замер в стойле и отказался выходить. Она тяжело дышала, не зная, что делать. Держа в поводу двух лошадей и Дэвида на руках, она не могла войти к нему и вывести его из стойла, ждать дальше тоже было нельзя. Единственное, что оставалось, — это не закрывать дверь и надеяться, что он последует за ними.

Сара постаралась получше приспособить Дэвида в его люльке и дернула поводья своей напряженной вспотевшей рукой. Чтобы дойти до края расчищенного участка, потребуется минут десять, подсчитала она. Деревья в буше росли густо и это действовало успокаивающе. Как только они окажутся на опушке, лошадей не будет видно, если только на них случайно не наткнутся. Когда она их там привяжет, они будут невидимы и в безопасности. Безопасность… В ее мозгу это слово отозвалось сомнением. Еще нужно пережить ночь, чтобы удостовериться в безопасности — для ее ребенка, для дома и запасов, для нее самой. Тонкий столб дыма над деревьями напоминал ей о том, чего можно ожидать.

Пересекая двор с лошадьми в поводу, она услышала шум в дверях конюшни. Оглянувшись, она увидела гнедого мерина: он на миг застыл в нерешительности, потом, увидев двух других лошадей, рысцой догнал их и пристроился в конце процессии.

Лицо Сары смягчилось, на нем появилась слабая улыбка, прежде чем она вновь повернулась к бушу.

Сара стояла в дверях кухни и осторожно осматривала ее. Все в ней было точно так же, как когда она ушла за лошадьми. Ложка, которой пользовалась Энни, лежала на полу в луже застывшего жира. Последние лучи вечернего солнца отбрасывали на пол ее тень, длинную и тонкую. Запястье ныло от усталости, когда она подняла пистолет на уровень пояса. Она шагнула внутрь.

Почувствовав себя снова в знакомом тепле дома, Дэвид вздумал возобновить свои жалобы на обиду. Он начал бурно крутиться в своей импровизированной люльке, испуская яростные вопли, голодные и злые одновременно. Сара крепче притиснула его к своему боку левой рукой и попыталась умерить его крики, прижав к груди. Повязка, которая приняла на себя всю его тяжесть, пока она ходила за лошадьми, врезалась в шею, как проволока. Он колотил ее руками, и с каждой его попыткой вырваться твердый узел шали все крепче впивался ей в шею.

Сдерживая слезы усталости и досады, она остановилась, прислушиваясь к бешеному стуку в дверь кладовки, который приветствовал первые крики Дэвида. Стук продолжался, а вопли Дэвида стали пронзительными. Сара прижала его еще крепче и наставила пистолет на дверь, устремив на нее пристальный взгляд.

Через весь этот грохот послышался голос Энни:

— Откройте, мэм! Ой, откройте, ради всего святого! Те две сбежали!

Сара не отвечала: глаза ее сузились от недоверия, она подобралась поближе к большому кухонному столу, чтобы найти опору для Дэвида, что дало ей возможность ловчее взять пистолет.

— Ой, мэм… мэм! Выпустите меня, Бога ради!

В голосе были страх и отчаяние, это были крики женщины, испуганной и оставленной в одиночестве. За два года Сара прекрасно изучила Энни Стоукс: она была проходимкой и интриганкой, но актрисой она не была. Сара почувствовала, что на этот раз та говорит правду. Она положила пистолет на стол и стала искать ключ от кладовки.

Когда дверь была открыта, Энни неверным шагом вышла оттуда.

— Они сбежали! — выдохнула она, ее простецкий голос звучал пронзительно и действовал на нервы. — Через окошко! — добавила она зачем-то.

Не говоря ни слова, Сара осмотрела кладовку. Сообразительная ирландка сумела оценить ситуацию и воспользовалась ею. Не совсем разобравшись в происходящем, она рискнула, в прямом смысле слова, своей шкурой в надежде, что сможет последовать в буш под охраной бунтовщиков. Вторая женщина, которая рабски следовала за Мэри и была слишком глупа, чтобы сообразить, что происходит, тоже, как и следовало ожидать, сбежала.

Они вместе подкатили к окну бочки с патокой, чтобы сделать из них удобную площадку под окном, и совместными усилиями сбили деревянную решетку, используя пустой бочонок. Подумав о чудовищной силе, таящейся в руках этой неуклюжей полоумной, Сара поняла, что побег не был для них проблемой.

Стенка под решеткой была изрядно поцарапана, а на полу валялись древесные обломки. Она безмолвно отвернулась, плечи ее опустились.

Энни стала заламывать руки.

— Я ведь не сбежала, мэм! — завывала она. — Они говорили, я дура… Но я с ними ни за что не пошла бы, миссис Маклей, мэм! Я бы вас разве бросила?

Сара машинально кивала.

— Да, Энни, да… я знаю.

У Энни было еще много что сказать: она изливала целый поток информации, наблюдений и настойчивых уверений в преданности. Сара слушала ее вполуха, выбирая в потоке слов лишь то, что могло оказаться важным. Постепенно у нее сложилась полная картина. Неожиданный приезд Эванса, его возбуждение, столб дыма над деревьями — все это дало им понять, что произошло. То, что их заперли в кладовке под угрозой пистолета, подтвердило их предположения. Стоя на бочонке и прижавшись к щели в стене, Мэри увидела, что трое ссыльных, которых она не узнала, вооруженные ружьем, киркой и мотыгой, тихонько пробрались мимо дома. Они не сделали попытки войти, а прошли прямо к сараям. Именно тогда ирландка и приказала своей подруге помочь ей разбить решетку.

Сара прервала ее:

— Трое незнакомых ссыльных, ты говоришь? Вооруженных?

— Да, мэм.

Сара судорожно стащила через голову шаль с Дэвидом.

— Вот, — задыхаясь, она всунула рассерженного вопящего ребенка в объятия Энни, — возьми его и дай ему чего-нибудь поесть. Попробуй его успокоить.

Прерванная на середине повествования, Энни удивленно посмотрела на Дэвида и ахнула, увидев, что Сара повернулась и бросилась из кухни.

В кабинете Эндрю Сара снова отперла шкаф, вынула одно из трех хранившихся там ружей. Она зарядила его так, как учил ее Эндрю, с благодарностью вспоминая, как он часами заставлял ее практиковаться как раз для таких случаев, как этот. Она зарядила ружье и тщательно проверила патроны, затем повернула назад к кухне.

Но возле стола Эндрю она заколебалась и помедлила. Мгновение поразмыслив, она открыла верхний ящик, рукой порылась среди перьев и запасных свечей и нащупала маленький кривой кинжал итальянской работы, которым они иногда пользовались для разрезания бумаги. Это была изящная, опасная на вид вещица с тонким лезвием. Взяв его в руку, она мрачно задумалась о том, что может произойти, если ссыльные захватят Кинтайр, очень ярко представив себе обагренные кровью руки Эванса и его рассказ о том, как он нашел истерзанное тело Денвера.

Пока она там стояла, раздались первые выстрелы: их было четыре.

Она на несколько секунд опустила ружье на стол, просунула кинжал за корсаж так, чтобы не была видна резная рукоятка. Холодок заостренного лезвия на груди придал ей немного уверенности.

Потом она взяла ружье и направилась на кухню.

При звуке выстрелов Энни начала какое-то своеобразное монотонное завывание — что-то среднее между звериным воем и человеческим воплем. Сара стиснула зубы. Она положит конец этому нечеловеческому звуку, чего бы ей это ни стоило. Если ей суждено умереть, то только не под завывание Энни.

Когда она дошла до кухни, прозвучал еще один выстрел.

Этот одиночный выстрел вдруг заставил Энни замолчать. Она обернулась к Саре с отчаянной мольбой в глазах.

— Все уже с нами кончено, мэм! Нам конец! — всхлипнув, она указала на окно. — Вон Тригг там, раненый, наверное. А Хогана и вовсе не видать.

Сара бросилась мимо нее к окну, страх спазмой сжал все внутри. Она внезапно осознала всю глубину зависимости от нее Энни и Дэвида, свою собственную беспомощность и невозможность защитить их в случае нападения бунтарей на дом. И она подняла ружье и укрепила его на подоконнике, скорее, для поддержания духа, сознавая, что если бунтовщики придут, два ружья ненадолго задержат их продвижение. Она лишь надеялась, что до Энни это не слишком скоро дойдет.

Основные дворовые постройки находились на расстоянии трехсот ярдов от дома. Они образовывали квадрат и были обращены внутрь: два спальных барака для ссыльных, один, поменьше, — для Джереми и Тригга. Были еще два складских помещения, где хранился провиант для батраков и инвентарь, еще один барак Эндрю использовал для дополнительных батраков, которых он нанимал как сезонных рабочих, когда снимали урожай или сеяли, а также в случае срочной расчистки участков. Он расположил эти строения на таком расстоянии, потому что не хотел, чтобы его собственная жизнь протекала в слишком большой близости от ссыльных. Они были необходимы для работ в Кинтайре, но видеть их Эндрю не желал. Теперь Сара пожалела, что расстояние не вдвое больше.

В гаснущем свете дня она напрягала глаза, чтобы видеть происходящее на задней дворе. Между конюшней и амбаром она увидела фигуру Тригга. Он прислонился к стене амбара, как будто ему не хватает дыхания или он сильно ослабел. Он прижимал к себе правую руку, голова его была откинута, и он жадно ловил воздух раскрытым ртом. Он лишь несколько секунд отдохнул под прикрытием стены. Потом опустил голову и побежал, лишь раз мимолетно оглянувшись, по направлению к кухне. Сара напряглась, ожидая увидеть погоню, но никаких признаков ее не было. Раненый и невооруженный, Тригг не представлял в этот момент интереса для бунтовщиков.

Сара опустила ружье, но оставалась у окна, когда Тригг с трудом преодолел две ступеньки до кухни и остановился, тяжело опираясь на дверной косяк.

Он был очень бледен: вся его правая рука, от плеча до запястья, была в крови. На нем не было куртки, и кровь сбегала по пальцам. Он запрокинул голову, пытаясь отдышаться. Он казался вконец измученным, как будто последняя перебежка от сараев до кухни отняла у него все силы.

Энни в ужасе вскрикнула, по кивку Сары положила затихшего Дэвида на стол и бросилась помогать Трипу.

Сара, не двигаясь, смотрела на них. Энни уже доказала свою преданность, но Тригг… Она все еще не доверяла ему. Его рывок в дом мог означать отважную попытку защитить женщин и ребенка — или желание укрыться в доме, чтобы залечивать свою раненую руку. Сара не была готова слишком уж полагаться на него, но он оттолкнул служанку и повернулся к ней.

— Нам с Хоганом уже почти удалось собрать наших батраков и запереть их, когда эти черти явились, мэм, — выдохнул он с трудом. — Они подкрались сзади, из-за конюшни, и начали стрелять. Их там около десятка, и у четверых ружья. Нам своих было не удержать, как только они сообразили, что происходит. Мне попали в руку и пришлось бежать… или нужно было бы остаться там и быть убитым. — Голос его стал еще слабее. Он с трудом выговорил: — Мэри и Бесси убежали с ними. Я слышал, как они кричали. Я знал, что вы с мастером Дэвидом здесь одни. — Он попытался выпрямиться, но ему это не удалось. — От меня мало проку, но, кажется, стрелять я все-таки могу.

Сара кивнула, облизав сухие губы. Как она ошибалась насчет Тригга: теперь ей было стыдно на него смотреть.

— А Хоган? — спросила она тихо.

— Ему попали в спину… дважды. Вряд ли он жив.

Теперь оставалось только ждать. В течение последующего получаса Сара не сдвинулась со своего поста у окна, держа ружье наготове. В беспомощной ярости она наблюдала разграбление запасов и наконец то, чего она страшилась и чего ожидала. Первый бледный язык пламени взметнулся над крышами складов. В сумерках поднялся довольно сильный ветер: он раздул огонь, который перебрасывался со строения на строение со скоростью, вселившей ужас в ее сердце. Вскоре все надворные постройки превратились в пылающий квадрат, ярко полыхающий на фоне вечерних сумерек, делая вечер вокруг еще темнее. Ветер подул в сторону дома и донес дикие голоса вырвавшихся на свободу людей. Ром, который они обнаружили среди запасов, усилил возбуждение, вызванное их успешными действиями. Это придало им отваги, которую пока не охладило сознание того, что перед ними пустынный буш, река и громадные неизведанные горы за ней. Они вопили и орали, опьяненные победой. Саре были видны фигуры бунтовщиков на фоне пылающих строений: она наблюдала их неверное продвижение, решимость, с которой они забрасывали на плечи мешки с награбленным продовольствием.

Они не пытались приблизиться к дому. Сара подумала, что их сбила с толку пустая конюшня: они вообразили, что Маклеи сбежали и бросили Кинтайр на произвол судьбы; к тому же они уже награбили столько продовольствия, сколько могли унести. Какое-то время ее страшила мысль, что они могут польститься на оружие и боеприпасы, хранящиеся в доме. А потом ей пришло в голову, что им некогда возиться с домом, и как только они нагрузят всю еду, которую можно унести, они уйдут. Если, как того опасался Эванс, они видели, что он едет в Кинтайр, они не станут медлить, опасаясь появления солдат в любой момент. Вскоре после того, как надворные постройки заполыхали, бунтовщики направились к реке, где были привязаны две лодки.

Сара крепко сжала кулаки, пытаясь не поддаться приступу ярости: ей стало дурно, и слезы выступили у нее на глазах, когда она увидела, как крыша ближайшего барака рухнула, рассыпав искры во все стороны. Никто не знал лучше нее, почему они тратят драгоценные минуты на поджог: таким образом они выражали свой действенный протест против своих хозяев и тюремщиков. Воспоминания о плавучей тюрьме, о кнуте и одной цепи, сковывавшей их, толкали их на путь разрушения. Они окликали друг друга в пьяной браваде, прежде чем пуститься в нехоженый лес, уверенные, что найдут дорогу в этих загадочных голубых горах и что как-нибудь выживут там, где еще никогда не жил белый человек. Конечно, все они знали, что возможность выжить ничтожна: казалось, сознание этого делало их действия еще более отчаянными. Сара все это знала, знала, какие чувства безраздельно владеют бунтовщиками, передаваясь от одного к другому: злость, горькое негодование, которым нужна лишь одна искра, вспыхнувшая в одной горячей голове, чтобы разжечь их ярость.

Когда показалось, что последний бунтовщик отправился вниз к лодкам, Сара подняла Тригга и Энни. Дэвид спал в корзине под столом, поэтому она не стала его тревожить. Рука Тригга была перевязана рваной простыней, ему все еще было очень больно. Он вышел из кухни за Сарой и проследовал за ней по замершему двору, несколько раз споткнувшись по пути к баракам. Сара отдала фонарь Энни и стала поддерживать его, неся ружье в правой руке. От догорающего пожарища ветер доносил до них обжигающий воздух, сажу и горячий пепел, а также запах жареной солонины.

Они нашли Джереми лежащим навзничь посередине площади. Энни помогла Саре перевернуть его на спину. Он был совершенно неподвижен и не издал ни звука, когда его переворачивали. На плече, в волосах и на лице запеклась кровь. Сара не тратила времени на то, чтобы разглядывать его лицо, в котором не было никаких признаков жизни: она разорвала рубашку и послушала сердце.

— Он жив! — сказала она и взглянула на Тригга. — Можешь нести ружье и фонарь?

Он кивнул.

Тогда Сара обратилась к Энни:

— Дай мне твой фартук. Нам придется замотать ему голову, прежде чем мы попытаемся перенести его в дом. Нам нужно не дать ему умереть.

Сара последний раз оглядела стоящих вокруг нее в гостиной, прежде чем взять со стола фонарь. Она поднялась почти бесшумно, только юбки ее зашелестели.

Энни сидела на полу, спина ее безвольно опиралась о стену, рот был приоткрыт, иногда дыхание с присвистом вырывалось сквозь щербины во рту. Дэвид спал около нее в корзине, принесенной из кухни. Джереми и Тригг легли у противоположной стены: Тригг спал тихим недвижным сном вконец измученного и ослабевшего человека, Джереми лишь изредка приходил в себя, остальное время он вертелся и метался в какой-то горячке. В течение ночи он несколько раз просыпался, чтобы попросить воды, глаза его пробегали по лицу Сары, потом он снова погружался в забытье. Сара остановилась возле него, держа лампу прямо у него над головой. Он был не так сильно ранен, как ей сначала показалось — одна пуля задела висок, а другая застряла в плече, — но потерял изрядное количество крови.

Он болезненно скривился и отвернулся. Сара опустила лампу. «Джереми не умрет, — сказала она себе твердо, — по крайней мере, если врач приедет вовремя и извлечет пулю». Она нервно облизнулась, пытаясь угадать, будет ли врач среди первого отряда солдат, который прибудет в Хоксбери. Вероятность этого была невелика.

Она осторожно отодвинула щеколду и вышла в коридор. Это будет ее последний обход за ночь. Немного меньше, чем через час, начнется рассвет, и тогда она разбудит Энни и Тригга, чтобы они сменили ее. Усталость туманила ей глаза, когда она взялась проверять ставни на окнах. Сначала столовая… Она остановилась в дверях, лампа отбрасывала перед ней длинные тени. Ей нужно было просто проверить все три окна с одной стороны, но это казалось таким трудным и долгим делом. Потом она прошла на кухню.

За всю долгую ночь ничто не нарушило тишины в доме. Она просидела с ружьем на коленях, слишком напуганная, чтобы даже просто задремать, прислушиваясь, не пытается ли кто-нибудь забраться в дом. Время шло, и она успокаивалась, чувствуя некоторую безопасность. Сон пытался сморить ее тело, но нервы, натянутые как струна, не позволяли ей расслабиться. Было легче, когда Джереми просил у нее воды, или когда Тригг просыпался, потому что сползла повязка, — у нее появлялось какое-то дело.

Она прошла по коридору на кухню и тихо открыла дверь, надеясь увидеть первые лучи света, проникшего в щели ставен. Но было так же темно, как и в последний обход час назад. Сара стояла неподвижно, думая о бунтарях на той стороне реки, рисуя себе лагерь, который они могли построить, чтобы отоспаться с своем пьяном забытьи. Днем они могут напасть на фермы на той стороне, или, вероятно, как можно быстрее постараются покинуть пределы населенных районов. Она не знала, что они выберут, и в сотый раз за ночь задавала себе этот вопрос, пытаясь на него ответить. Она вздохнула и оперлась усталым телом о косяк.

— Хоть бы было уже светло… — прошептала она, и голос ее тихо прошелестел в темноте. — Пришли бы солдаты…

Проговорив это, она почувствовала дуновение холодного весеннего ветра на щеке. Этот холодок был очень ощутим, он несся с гор, в нем даже был морозец. Эта мысль обожгла ее: холодный ветер в закрытой ставнями комнате?!

Сара выпрямилась и заглянула в комнату, пытаясь перебороть оцепенение, в который усталость погрузила ее мозг. Она подняла лампу, вглядываясь в потемки у кладовой. Дверь была открыта. Сквозь разломанное двумя сбежавшими женщинами окно внутрь врывались порывы холодного ветра.

Глаза ее сузились от страха и недоумения, пока она пыталась припомнить, не забыла ли сама закрыть дверь. Может быть, она сделала это во время последнего обхода? Память ее напрягалась, силясь вспомнить. Но мозг не давал ответа — он был полон дурных предчувствий и подозрений.

Она была уже уверена, что тут что-то не так, и ей показалось более опасным идти будить Тригга, чем оставаться на месте. Она осторожно поставила лампу на пол. Потом взяла ружье наизготовку и двинулась к кладовой. Тяжесть оружия заставила ее почувствовать, как неловко и неумело она обращается с ним, и Сара с тоской подумала о пистолете, который остался лежать в гостиной у ее стула. «Дура!» — сказала она себе, и от возмущения дыханье вырвалось у нее с легким присвистом.

Сара не видела, что творится в кладовке, — дверь в нее была прикрыта. Доска под ее ногами скрипнула так громко, что она стиснула губы, чтобы не вскрикнуть. Лампа отбрасывала перед ней ее длинную тень, увидев которую, Сара замерла. Она стояла как вкопанная, прислушиваясь. Потом, после нескольких мгновений тишины, она шагнула вперед.

Прежде чем она смогла двинуться дальше, из-за двери вдруг возникла мужская фигура. Она вмиг подняла ружье и отступила. Но мужчина был высоченный и двигался с быстротой ястреба. Он выбросил вперед руку, оттолкнув ствол, прежде чем она успела опомниться. Сара машинально выстрелила, но раздался всего лишь глухой звук осечки.

Мужчина был громадного роста и горой возвышался над нею. Он наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо. Она попыталась снова сделать шаг назад, но он ухватил ее за запястье, вывернул ей руку, и она слабо застонала от боли. Один за другим ее пальцы соскользнули с курка. Он мог бы выбить ружье у нее из рук сразу же, но, казалось, ждал, чтобы она сама отпустила его. Ружье упало на пол между ними. Сара открыла рот, чтобы позвать Тригга, но грубая рука, пропахшая потом и ромом, зажала ей рот. Она бешено царапала эту руку, но борьба с незнакомцем была напрасной.

— Ни звука, поняла, или шею сломаю! Слышишь?

Огромная рука опустилась вниз и обвила ее шею.

Сара в ужасе смотрела на него. По его сиплому голосу она поняла, что перед ней деревенский житель, набравшийся лондонского акцента. Он был пьян. Его зловонное дыхание вызвало в ней приступ тошноты. Лицо его блестело от пота, глаза были красны. Он качался, вцепившись в нее.

— Сколько здесь мужиков? — спросил он. — Двое?

Она не ответила. Рука его на ее горле угрожающе сжалась.

— Не пытайся меня надуть — я их видел! Оба ранены — уже, наверное, сдохли. — Он пнул ногой ружье. — Где патроны для него? Где?

Она не ответила, просто дернула головой в направлении коридора и остальной части дома.

— Еда?

— Там, — она кивнула на полки вдоль кухонной стены.

Он удовлетворенно хмыкнул.

— Они улизнули без меня, чтоб их! — сказал он. — Я упал и отключился, а эти сволочи взяли мое ружье и бросили меня на берегу. — Он издал какой-то низкий рокочущий звук и тряхнул ее. — Но я не из тех, кто сдается, а теперь мне еще перепало побольше, чем любому из них! У меня и ружье, и еда — и делиться ни с кем не надо. Да еще и ты мне досталась в придачу!

Ее глаза медленно расширились.

Улыбка расплылась на его потном лице.

— Ты меня не помнишь, а? Долго же ты дамочку изображала — так долго, что забыла своих приятелей с «Джоржетты».

Она напряглась и попыталась вырваться.

— Что, не нравится, а? — Он качнулся на пятках. — Я-то за тобой следил — я уж, считай, здесь целый год. Я-то не забыл, как все было: одно тряпье на спине и ноги босы, а теперь нос от нашей вони воротишь, от нас, от тех, кто здесь спину гнет, чтобы тебе в шелка рядиться, а муженьку твоему золото в кошелек бы сыпалось. Ну что ж, ты-то с «Джоржетты» все получила, не так что ли? Ты-то быстро нашла, как к этому дурню в кровать залезть, пока мы все в трюме гнили. Думаешь, я забыл? Каждый раз, как на тебя гляну, все вспоминаю. Ох и хотелось же мне добраться до этой твоей белой шейки и выжать жизнь из тебя… ты, расчетливая сучка!

— Кто ты? — из горла Сары вырвался только шепот, так крепко он сжимал ее шею.

— Как же вам было меня упомнить, миссис Маклей? Разве что помните, как дважды мне шкуру со спины сдирали кнутом за это путешествие, и зовут меня Джонни. Джонни Писарь, так звали меня в Лондоне. И был я известным гражданином, пока не навесили они мне срока в четырнадцать лет. Абыло время, когда я мог подделать подпись губернатора так, что он сам бы не отличил. Теперь-то уж нет. Теперь уж не смогу, и все потому, что лес валил для ваших чертовых костров и потерял два пальца! А мог бы потерять и всю руку, но разве знает об этом миссис Маклей, разве придет и перевяжет руку? Ни за что! Знатная леди разве заглянет в барак, где ссыльные живут?! Но позволь мне сказать тебе, — он придвинулся еще ближе, — ты не увернешься от этого. Сколько бы лет ни прошло, как бы далеко ни осталась «Джоржетта», тебе никогда не дадут ее забыть. Каждый ссыльный тебя держит на примете, каждый вновь прибывший слышит твою историю. Всегда найдется кто-нибудь, чтобы до тебя достать и потянуть вниз, как я сейчас. Понимаешь? Тебе никогда не дадут этого забыть! Ну… — грубо тряхнул он ее, — мне-то на это наплевать. Я свободен, могу теперь не слышать, как ты распоряжаешься, не смотреть, как ты юбки подбираешь, чтобы о кого-нибудь из нас не замараться. Хватит, поняла? Я ухожу за реку, где меня не достанут. И мне наплевать, если я никогда ни одной белой бабы больше не увижу. Мне и туземки сгодятся.

Он сплюнул, скривив рот.

— Лошади, — пробормотал он, — где они?

— Не знаю.

— Не ври, ты, шлюха! Должно быть три лошади. Они исчезли из конюшни, еще когда мы до складов не добрались. Где ты их спрятала?

— Я ничего про лошадей не знаю.

Он хлестнул ее рукой по лицу.

— Сука! Говори!

— Не знаю! — выдохнула Сара. Он тряхнул ее, в глазах его сверкнуло безумие.

— Я тебя заставлю говорить, дрянь подзаборная!

Он снова ударил ее по лицу. Ее отбросило назад. Она отшатнулась, почти вырвавшись из его рук.

Вдруг поведение его изменилось. На его потном лице заиграли новые чувства — отвратительная пьяная похоть, которую пробудили эти побои. Он отвел от нее одну руку и с удивлением посмотрел на нее.

— Сейчас мы посмотрим, кто может, а кто не может тебя трогать. Ты сойдешь и для такого изгоя, как я, Сара Дейн, когда я того захочу. Шлюха… — Он выдохнул это почти нежно. — Ты была рада получить что могла на «Джоржетте», а теперь я спрашивать не стану!

Рука его взметнулась и разорвала лиф ее платья до пояса. Его лицо кривилось усмешкой.

Он на миг ослабил свою хватку, чтобы поцеловать ее; Сара тут же отбросила его руку и стала шарить на груди. Но она не успела ухватить маленький итальянский кинжал. Он упал на пол между ними, тонко звякнув о ружье.

Он взглянул вниз, и этого мгновенного замешательства оказалось достаточно, чтобы она успела нагнуться и схватить кинжал раньше мужчины. Она присела с кинжалом в руке. Разъяренный, он снова замахнулся и ударил ее по лицу. Удар бросил ее на пол: она лежала на боку. Несколько секунд он смотрел на нее, потом упал на колено, пытаясь, пьяный, удержать равновесие, и оперся о пол одной рукой. Из этого положения он начал наклоняться вперед.

Она дала ему наклониться как можно ниже, а затем, как молния, увернулась, перекатилась на левый бок и изо всех сил вонзила заостренный кинжал ему в горло. Рот его раскрылся в тот момент, когда он осознал, что она делает.

Остекленело-изумленное выражение появилось в его глазах — смешанное выражение ужаса и неверия. Он судорожно ухватился за горло, пальцы его наткнулись на кинжал. Он дернул руку Сары, пытаясь разжать ее, но это движение только вогнало кинжал глубже. Хлынула кровь. Кровавый пузырек появился в углу его рта, а рука его безвольно соскользнула. Он медленно упал вперед, и кинжал вошел ему в горло по рукоятку.

Он нелепо навалился на нее, раскинув руки. Он был уже мертв, кровь струей вырывалась из его горла. Сара пыталась выбраться из-под него, наконец это ей удалось. Он лежал на спине, глаза были открыты, кинжал косо торчал из горла. Изящная серебряная рукоятка слабо светилась в ранних утренних лучах.

Сара отстранилась от него и с трудом стала подниматься на колени. Но на миг замерла и передернулась. Кровь этого человека была еще теплой на ее платье, груди и шее. Лицо ее саднило от боли, причиненной его ударами. Она взглянула на свои руки, потом на мертвеца. Ее затошнило.

Пока она стояла так на коленях, до нее донеслись из коридора звуки неверных шагов. Она подняла голову, слишком усталая, чтобы думать о том, кто это мог быть. Она ждала, и наконец фигура Джереми появилась в дверях. Она вздохнула с облегчением. При свете фонаря она заметила пот на его лбу и на верхней губе, но в глазах уже не было лихорадочного блеска. Он неуверенно покачивался, держась за дверной косяк.

— Сара… — сказал он, впервые назвав ее по имени.

— Джереми!

Она поползла к нему по полу.

Джереми пристально смотрел на нее через стол. Они были одни в кабинете. Она налила им обоим еще по бокалу бренди: руки ее дрожали, часть пролилась и потекла по краю стакана. Лампа стояла на полу и отбрасывала тень от стола вверх, на потолок. Лицо Сары искажали темные тени, ее спутанные волосы разметались по спине, кровь засохла на разорванном лифе платья, на груди и руках.

Она поднесла бокал к губам, прикусила стекло, чтобы унять дрожь. Потом она ухватила его обеими руками и осторожно поставила на стол.

— Больше мне нечего тебе сказать, — произнесла она глухо, отведя глаза. — Теперь тебе известно все, что будет передаваться из уст в уста по всей колонии через несколько дней. — Она опустила голову на сложенные руки. — Я это слышу… «Миссис Маклей, владея приемами обращения с ножом, как и подобает бывшей заключенной, убивает одного из собственных батраков». Или еще того хуже: «Одного из своих сообщников на „Джоржетте“. — Голова ее вдавилась в руки еще глубже, и она испустила тихий стон. — Ой, Джереми, как они станут смаковать это, все эти сплетницы! Наконец-то мне удалось оправдать их представление о себе как о шлюхе из придорожной таверны. Он меня так и назвал — шлюха!

— Сара! — Джереми наклонился вперед, при этом у него от боли закружилась голова.

Она подняла на него глаза:

— Тебе ведь тоже все равно. Ты от меня ничего иного не ожидал. Если бы ты посмел, ты бы тоже назвал меня шлюхой.

Он обеими руками ухватился за край стола, попытавшись встать.

— Если бы у меня были силы, я обошел бы вокруг стола и тряхнул тебя за подобные слова.

Она подняла брови.

— Ты хочешь сказать, что так обо мне не думал… с самого дня моей свадьбы? Попробуй сказать, что ты не считал Эндрю безумцем за решение жениться на мне.

После долгого молчания он медленно произнес: