Сара Дейн

— Я не отрицаю, что так думал когда-то. Но мои взгляды изменились. — Джереми перевел взгляд на мокрые круги, оставленные на столе бокалами. — Мое мнение изменили не последние несколько часов, — сказал он, — хотя, Бог свидетель, я обязан тебе своей жизнью — ни один из тех двоих не рискнул бы притащить меня сюда. — Он стал размазывать один из кругов пальцем. — Нет… перемена произошла раньше. Ни один человек в здравом рассудке не смог бы не восхищаться тобой все это время.

Она издала звук, который можно было истолковать по-разному.

Он быстро поднял на нее глаза.

— Я ревновал тебя, Сара, потому что Эндрю любит тебя. Мужчине, который надолго лишен женского общества, ничего иного не остается, как либо ненавидеть, либо любить ту единственную женщину, которая находится в пределах досягаемости. Я желал тебя, но не признавался в этом даже самому себе. Богу известно, насколько это понятно и естественно. Ты настолько красива, что ни один мужчина не отказался бы владеть тобою. Мы с Эндрю были друзьями до твоего появления. А потом меня разозлило, что ты действительно во всем такая, как он хвастал… деятельна, уравновешенна, умна… Ты никогда не жалуешься на ту жизнь, что приходится вести здесь, в Кинтайре. Ты никогда не говоришь о своем одиночестве. Я видел, как ты вынашивала ребенка вдали от общества других женщин, не подав виду, как тебе, наверное, было страшно. Я видел, как ты всегда была готова соответствовать все возрастающим требованиям Эндрю. И я видел, как все более необходимой для него ты становишься с каждым месяцем. Он был всего лишь мелким азартным игроком, когда покинул борт «Джоржетты». Он стал тем, кем есть сейчас, благодаря тебе.

Она не двигалась, пристально наблюдая за ним.

После краткого молчания он сказал:

— И даже несмотря на все это, я был почти разочарован, что ты не оказалась той шлюхой, которую я надеялся увидеть. Если хочешь откровенности, я был разочарован, что ты не падаешь в мои раскрытые объятия.

Он откинулся назад и убрал руки со стола.

— Моя ревность исчезла, когда я увидел тебя там, — он кивнул в сторону кухни. — Я воочию увидел, что со вчерашнего дня ты сделала то, чего я никогда не ожидал от женщины. Отныне, что бы ты ни сделала, все мне будет казаться правильным.

Он запрокинул голову, закрыл глаза, рука его поднялась к тому месту, где на повязке через плечо запеклась кровь.

— С этого момента, Сара… — он помедлил и открыл глаза. — С этого момента я стану твоим рабом. Можешь истолковать это как тебе угодно. Но ты должна выслушать те мотивы, которыми я движим, и принять их. Это любовь и желание, потому что я сомневаюсь, что Эндрю когда-либо любил тебя или желал больше, чем я сейчас. — Голос его стал жестким, а губы пересохли. — Мне придется забыть об этом разговоре и вести себя так, как будто ничего этого не было, потому что ты принадлежишь Эндрю. Ты — его, но… но я буду служить тебе по мере своих сил всю оставшуюся жизнь.

Она не отвечала, лишь кивая головой. Потом голова ее упала на руки, сложенные на столе. Джереми видел, как плечи ее затряслись: возможно, она рыдала, но он не был в этом уверен. Мягкий свет лампы падал на ее кожу в том месте, где было порвано платье. Всклокоченные волосы создавали ощущение мятежной юности. Он смотрел на нее через стол, и ему хотелось протянуть руку и положить ее ободряюще ей на плечо. Но она не показывала, что он ей нужен; казалось, она уже вообще забыла о его присутствии.

Они долго сидели в молчании, пока дневные лучи не стали ярче, проникнув сквозь щели в ставнях. В течение, наверное, получаса Сара совершенно не двигалась, положив голову на руки, похожая на каменное изваяние, излучающее теплый живой свет. Наконец какой-то звук заставил их обоих одновременно встрепенуться. Сара пошевелилась и подняла голову, прислушиваясь. Затем она поднялась и с трудом сделала несколько шагов в окну.

— Солдаты, — сказала она, откинув ставни, и до Джереми явственно долетел стук копыт. — Шестеро, и с ними лейтенант Грей.

Она медленно повернулась к нему. Лицо было усталым и постаревшим.

— Ты понимаешь, что Эндрю услышит этот рассказ в той версии, которую ему передадут другие, прежде чем я смогу рассказать ему все, как было? — Она резко провела рукой по глазам. — А как они это все преподнесут, Джереми! Мертвец лежит на кухне, а миссис Маклей не удосужилась даже смыть с себя его кровь!

И она рассмеялась: смех был истерическим и фальшивым.

V

Эндрю добрался до Кинтайра на рассвете следующего дня. Сара, лежа без сна в занавешенной спальне, ясно услышала, как стук копыт разорвал тишину. Она села и прислушалась.

Лошадь взлетела на холм во весь опор; голос Эндрю нетерпеливо ответил на вопрос часового. Его тяжелые сапоги простучали по деревянному настилу. Сара зажгла свечу у постели и ждала.

Он распахнул дверь спальни и несколько секунд стоял, глядя на нее. Потом он ногой захлопнул дверь. Она почувствовала, как руки обвивают ее плечи, а лицо прижимается к ее груди.

— Сара! Сара! — Голос его был приглушен, но она уловила в нем облегчение. Тело его дрожало, от одежды пахло конским потом.

Он поднял к ней лицо.

— Я примчался, как только услышал. Я скакал без остановки всю дорогу от Сиднея. Сара, ты не ранена?

Она покачала головой.

— Просто измучена и не в состоянии спать.

— Свиньи! — вскричал он. — Если бы они тебя хоть пальцем тронули…

— Не тронули, Эндрю. Они сожгли все постройки и все унесли… Вот и все.

— А Дэвид?

Она слабо улыбнулась.

— С Дэвидом все в порядке. Он большую часть времени проспал. — Внезапно ее глаза наполнились испугом. — Эндрю, было ужасно. Мне так много нужно тебе сказать. Я…

Он сжал ее плечи.

— Не нужно сейчас ничего рассказывать, Сара. Все об этом уже слышали — в той или иной версии. Я выслушаю тебя, как только ты будешь в состоянии мне рассказать.

Она закрыла глаза, и он прижался к ним губами.

— Любимая, — сказал он, — как только стало об этом известно, сказали сначала, что ты ранена, а потом — что умерла. Я узнал, что ты жива, лишь достигнув Парраматты. — Он снова приник к ее груди, сжав в отчаянном порыве, как будто ее могли у него отнять. — Боже милостивый, Сара… Они ведь могли тебя убить… — Он поднял не нее глаза. — Если бы тебя не стало, я бы тоже не смог жить.

Она провела рукой по его спутанным волосам. Они склеились от грязи и пота.

— Больше я этого не допущу, — сказал он. — Клянусь Господом, не допущу! Больше им нельзя доверять, как я до сих пор это делал. Даже если я стану самым ненавидимым человеком в колонии, ни один ссыльный больше не получит от меня снисхождения. С этого момента я буду до конца использовать их тела, но забуду об их душах. Если у кого из них и есть душа, то настолько мелкая, что не заслуживает внимания.

Он ослабил свои объятия, и она откинулась на подушки. Губы его, пока он говорил, были решительно сжаты — у него был вид человека, страстно сетующего на то, что ему перечат. Сара поняла, что пришел конец какой бы то ни было снисходительности с его стороны в отношении ссыльных. Эндрю никогда не отличался терпением, а теперь и подавно он не станет ни терпеливее, ни снисходительнее.

Наконец он выпрямился, отступил на шаг от кровати и произнес с неохотой:

— Тебе нужен отдых, дорогая, я должен тебя оставить…

Он помедлил.

Она протянула к нему руку:

— Мне кажется, ты что-то хочешь сказать. У тебя на уме что-то помимо ссыльных?..

Он передернул плечами:

— Нет, ничего. Ну… это подождет, пока ты не придешь в себя.

Сара улыбнулась.

— Я не настолько устала, чтобы любопытство не побороло усталость. — Она склонила голову набок. — Эндрю, расскажи мне.

Он широко улыбнулся ей; эта улыбка стерла с его лица усталость. Одним броском он оказался рядом с ней на постели; он лежал рядом и смотрел в потолок.

— И что ты за девушка, моя Сара! Я пропал бы без тебя! — Он протянул руку к ее руке, пальцы их сплелись. Он закрыл глаза.

— Я собираюсь строиться в Сиднее, — сказал он.

При этих словах она села и склонилась над ним, крепко сжимая его пальцы своими.

— Эндрю! Ты хочешь бросить Кинтайр?

Он открыл глаза:

— Не оставить Кинтайр, а продолжать расширять его, как мы и планировали. Несмотря на то, что эти свиньи сделали с запасами, Кинтайр все равно остается самой богатой фермой на Хоксбери.

По его лицу снова расплылась улыбка и сделала его, несмотря на загрубелую, обветренную кожу, похожим на мальчишку. Он притянул ее к себе так близко, что губы их почти соприкоснулись.

— Кинтайр — лишь часть того, что мне нужно, — сказал он заносчиво. — Сара, Сидней приходит в движение. Мир, кажется, начинает ощущать, что на земле есть такое место, а торговые возможности манят туда корабли. Сейчас я больше чем когда-либо уверен, что у колонии впереди большое будущее, а Сидней — порт. По мере того как он будет развиваться, появится необходимость в лавках и складах, и я должен там быть, и владеть землей, чтобы поспевать за его ростом. Возможно, мне удастся завладеть каким-нибудь кораблем и плавать на Восток за товарами. Конечно, тут есть риск… Но если ты мне будешь помогать…

Она слегка отстранилась от него и увидела, как лицо его пылает огнем тщеславия и возбуждения, делая черты его совсем юными. Тишина, за которую она так любила Кинтайр, окружала их. Она представила себе грохот и суету уродливого маленького городка, раскинувшегося вдоль заливов Порт-Джексон а. Эндрю предлагал ей вернуться назад, в мир, наполненный женщинами и предрассудками, от которых она когда-то вырвалась. Она поняла, что ей придется надолго оставаться одной. Кинтайр станет убежищем, которое они будут посещать лишь время от времени, он превратится в место, по которому она будет тосковать среди унылых хибарок Сиднея. На миг ее глаза обратились к окну. Покой, которым веяло от долины Хоксбери, был ощутимым и очень родным в этот рассветный час ранней весны. Ей было трудно поверить, что он хочет, чтобы она уехала отсюда.

Но она снова взглянула на Эндрю; пальцы ее медленно прошлись по его щеке и лбу, а потом вплелись в локон его растрепанных волос.

— Любимый, — сказала она нежно, — расскажи мне, что ты собираешься делать.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава ПЕРВАЯ

I

Дом, строительство которого Эндрю Маклей закончил в конце февраля 1800 года, был, пожалуй, ближе всего по стилю к особняку. Он еще долго оставался единственным строением такого рода в Сиднее. Дом не мог похвастать истинным величием, как того хотел хозяин, но был достаточно просторным и изящным, с широкими прохладными верандами, обращенными к гавани. Эндрю поставил его на участке выше Вулумулуйского залива, в стороне от шума пыльных городских улиц, от стука конских и воловьих упряжек, от потока буйной неуправляемой жизни, непременной для любого маленького порта.

За пять лет — с того момента, когда Эндрю принял решение покинуть Хоксбери, — колония несколько изменилась. Теперь, двенадцать лет спустя, она выглядела более основательно, хотя Министерство по делам колоний не спешило признавать за ней иной статус, кроме исправительного поселения. Границы ее постепенно раздвигались: наблюдался приток вольных поселенцев и небольшие изыскательские партии, большинство из которых организовывалось и направлялось в глубь страны с единственной целью — приобрести землю в личное пользование. Все это открывало новые пространства, в основном вдоль рек. Горная преграда пока оставалась непреодоленной, но губернатор Хантер поощрял исследования вдоль побережья. Молодой лейтенант Мэтью Флиндерс и его друг, морской врач Джордж Басс, совершили морское путешествие через пролив, который Басс обнаружил ранее, обогнули Землю Ван Дьемана, доказав, что она не связана с материком. Они оба были почти юноши, но южный океан раскрывал свои тайны перед этими страстными искателями приключений.

Несмотря на все эти новшества, административная структура колонии очень мало изменилась с золотых времен лейтенант-губернатора Гроуза. Те немногие, что заправляли делами Корпуса Нового Южного Уэльса, все еще набивали карманы за счет доходов от рома и торговли, в то время как остальные боролись за самое свое существование. Предполагалось, что военная диктатура окончилась с прибытием губернатора Хантера, но действия военных не изменились, они просто стали менее откровенными — в их поведении была нарочитая почтительность и некоторое удивление в отношении беспомощности бедняги-губернатора. Они сохранили за собой монопольное право на торговлю грузами кораблей, которые прибывали в порт, занимались подпольной дистиллировкой и распределением рома, а так как со стороны государства в отношении сельского хозяйства делалось крайне мало, военные по-прежнему требовали и получали фантастические цены на зерно, без которого колония не в состоянии была прожить. Хантер был безнадежно опутан цепями, выкованными за три года отсутствия правительственного контроля. У него не хватало хитрости бороться с умами, охваченными жаждой наживы; к тому же у него не было власти над войсками. Солдаты подчинялись только своим офицерам, и офицеры пользовались этим, чтобы предупредить, свести на нет или просто проигнорировать любое правительственное распоряжение. Ни о каком равенстве сил не могло быть и речи, и Хантер понимал, что все ближе день, когда ему придется признать свое поражение. А это не сулило ничего, кроме его отзыва в Англию и слабой надежды на пенсию.

Эндрю Маклею досталась щедрая доля доходов этих благословенных лет. Он нажился на торговле, как и вся братия торговых монополистов. Кинтайр разросся и по-прежнему был самой процветающей фермой на Хоксбери. Он осуществил свою мечту о лавке в Сиднее: сделать это было непросто, но сейчас она стояла, как знамя его триумфа, а рядом строился склад. Он был официальным владельцем шлюпа «Чертополох», который осуществлял торговлю с Востоком. И он сохранил за собой славу самого удачливого картежника, когда-либо обитавшего в колонии.

Но не только за счет этого он выстроил и обставил дом с видом на залив Вулумулу. Чтобы добиться этого, ему самому пришлось съездить на Восток и даже добраться до самого Лондона.

Глаза всей колонии были устремлены на Эндрю, когда он объявил в 1795 году, что намерен заняться торговлей в Сиднее. В этих глазах был острый и далеко не доброжелательный интерес. Ему был выделен участок на бойком перекрестке улиц, рядом с пассажирской пристанью — место, как шептались меж собой любопытные, вряд ли подобающее джентльмену, который собирается обосноваться здесь с женой и детьми. Но в конце концов, если у тебя жена — бывшая ссыльная… Колония до сего времени пожимала плечами, забавляясь и осуждая его за Сару.

Через семь месяцев магазин Маклея, над которым находились жилые комнаты, был закончен, и Сара прибыла из Кинтайра в повозке, доверху груженной домашней утварью и тюками. Окна наверху выходили на гавань с ее кораблями и на правительственную резиденцию на холме над ней. Совсем рядом были немощеные улицы, покрытые либо пылью, либо лужами — в зависимости от погоды, всегда заполненные буйными, часто скандальными обитателями Сиднея. Приехав сюда, Сара, измученная трудной дорогой, на миг обратилась мыслью, исполненной сожаления, к мирной тишине Кинтайра, затем резко встряхнулась и принялась создавать новый дом в голых комнатах.

Ее появление на церемонии открытия магазина было кратким, и после этого ее видели редко. Через два месяца родился их второй сын Дункан. По поводу Сары снова поползли скандальные сплетни — с точки зрения местного общества, она слишком рано оставила Дэвида и новорожденного на попечение Энни Стоукс и начала работать в лавке. И тотчас же было подмечено, что когда она находилась в магазине, там всегда было полно мужчин. Сидя за небольшой конторкой, она принимала заказы, обсуждала возможности получения отдельных товаров, которые пользовались особым спросом; улыбаясь и мило болтая, одновременно не выпускала из вида недавно прибывших из Англии молодых продавцов, которые носились по лавке, обливаясь потом и стараясь изо всех сил ей угодить. Женщины считали, что, должно быть, у Эндрю Маклея не хватает денег, раз он заставляет свою жену заниматься коммерцией. Мужчины никак не высказывались по этому поводу и продолжали делать покупки у Маклеев.

Шлюп «Чертополох» был на тот момент самым крупным деловым приобретением Эндрю. Он купил его, когда тот с трудом приковылял в гавань после кошмарного пути из Кейпа; обшивка его прогнила и пропускала воду по всем швам. Ее владелец — капитан — не был трусом, но не мыслил себе еще одного путешествия на судне, которое буквально разваливалось под ногами. Он дешево продал его Эндрю, с радостью избавившись от него. Эндрю, положившись на судьбу, в надежде на хороший урожай в Кинтайре, занял денег на ремонт. Среди пестрого населения Сиднея нашлись двое, которые заявили, что когда-то были судостроителями. Он поставил их во главе нанятых работников, и восстановление «Чертополоха» началось. Не хватало материалов, не хватало рабочей силы, и сам Эндрю проводил почти все время на лесах, построенных для плотников вдоль корпуса судна.

Урожай был хорош, денег прибавилось, и наконец «Чертополох» был готов к выходу в море. С ощущением болезненного облегчения Эндрю выплатил долг и собрал пестрый по составу экипаж из матросов, которые попали в Сидней на разных судах и почему-то остались здесь. Он нанял в качестве шкипера крепкого коротышку янки, который бездельничал в ожидании подходящего судна. Все было готово для отплытия в Калькутту, когда вдруг заболел первый помощник. После часового серьезного разговора с Сарой Эндрю занял его место. «Чертополох» отбыл с отливом, и весь Сидней с плохо скрываемым любопытством ожидал интересного зрелища — как Сара, женщина, будет управлять одновременно городским магазином и фермой на Хоксбери. Это составило занимательную тему для разного рода толков и сплетен, а магазин был постоянно полон жаждущих посмотреть, как это у нее получается.

Сара справилась с этим даже лучше, чем мог предполагать Эндрю. В сопровождении Джереми Хогана ее можно было часто видеть на пути из Сиднея на Хоксбери и обратно. В Кинтайре работа шла своим ходом, как будто Эндрю никуда не уезжал. Сара даже заняла его место в торговом ряду, когда в гавань вошло судно с грузом на продажу. Сначала на нее смотрели насмешливо; позднее же все поняли, что ее голова не хуже, чем голова ее мужа, приспособлена для бизнеса, и что во время заключения сделки ее не проведешь.

«Ни одна женщина благородного происхождения не способна на это», — таково было мнение колонии.

Но, казалось, Сару очень мало волновало общественное мнение. Торговля шла, поголовье скота в Кинтайре с каждым годом росло, поля приносили урожай, и Сара выглядела вполне довольной своим одиночеством и готовой терпеть пыль, в жаркие летние дни попадавшую в ее верхние комнаты.

И она, и Джереми были готовы к тому, что сплетня свяжет их имена при первой же возможности. Дружба, зародившаяся в ночь бунта ссыльных на Хоксбери, теперь настолько окрепла, что они не решались показать ее. Джереми никогда не оставался в ее присутствии дольше, чем было необходимо, и строго придерживался роли управляющего на ферме Эндрю Маклея. Он проводил все время в Кинтайре, кроме тех случаев, когда Сара просила сопровождать ее на распродажу скота или приехать за ней в Сидней, чтобы отвезти ненадолго в Кинтайр. Надежды сплетников не получали достаточно пищи, но все же теплились.

Благодаря попутному ветру, Эндрю вернулся в протекающем «Чертополохе» на несколько месяцев раньше, чем ожидали. Груз, привезенный им, включал в себя все, начиная со сковородок и шелков и кончая сандаловым деревом и кашмирскими шалями. На всем этом лежала печать Востока, и люди, истосковавшиеся по ярким краскам и радости, толпились, желая посмотреть на все это великолепие, а кто мог себе это позволить, покупал. В лавке никогда не было такого столпотворения, а полки никогда раньше так не ломились от товаров. Джереми приехал помочь им, а на обратном пути с ним были Эндрю, Сара и оба ребенка.

Эндрю наслаждался покоем Кинтайра в течение двух недель, считал свои стада, вместе с Джереми просматривал счета, задумчиво и тщательно изучал мериносных овец, которых Сара уговорила Джона Макартура продать ей. Было широко известно, что Джон Макартур экспериментирует с шерстью; это был лучший фермер в колонии, и он неколебимо верил в будущее своих мериносов. Эндрю понимал, что ему стоит следовать его примеру.

Краткий отдых в Кинтайре, казалось, наполнил Эндрю новой энергией. Он увидел, какой доход можно получить от собственного груза, и не мог долго противиться соблазну повторить путешествие. Сразу по возвращении в Сидней он принялся латать «Чертополох». Через два месяца он снова плыл на Восток. Из окна верхних комнат Сара видела, как наполняются ветром паруса.

Колония так и не узнала подробностей второго плавания Эндрю Маклея. Капитан американского судна привез Саре письма из Калькутты. Она никому не рассказала об их содержании, только сообщила, что муж решил отправиться в Лондон. Но капитану было что рассказать: история эта, по его словам, облетела всю Калькутту. После шторма у берегов Бенгалии, рассказал он, «Чертополох» наткнулся на бристольское торговое судно, груженное драгоценными товарами, которое беспомощно неслось на скалы. Было замечательным моряцким подвигом приблизиться к нему и отбуксировать его в порт, и в Калькутте считали, что Эндрю заслужил каждую копейку из полученных за спасение судна денег.

Именно такой рассказ услышали колонисты, и никто не знал, насколько он правдив. Потом, через девятнадцать месяцев после отплытия из Порт-Джексон а, шлюп под названием «Чертополох», но абсолютно непохожий на своего потрепанного предшественника, бросил якорь в Сиднейской бухте на виду у дома Сары. Менее чем через час город облетела новость, что вернулся Эндрю Маклей.

Много любопытных и задумчивых глаз провожали его, когда он сошел на берег, проследили, как он прошел по пыльной улице к лавке. Но не было свидетелей их встречи с Сарой, и никто не слыхал, что сказали они друг другу, увидевшись после такой долгой разлуки. Даже Энни Стоукс, прижав ухо к замочной скважине, не услышала ничего.

Из плавания Эндрю привез груз на продажу, о котором говорили целый месяц, а раскупали и того дольше. Эндрю сказал, что купил новый «Чертополох» в Лондоне, и никакие расспросы о путешествии не заставили его упомянуть о событиях, описанных капитаном, или рассказать о награде за спасение. Но все сразу отметили, что он немедленно подал заявку на новый надел земли и начал строительство дома на заливе Вулумулу — частный особняк, равного которому еще не видел Сидней. Через месяц «Чертополох» снова отправился на Восток, все еще под командой капитана-янки; на этот раз Эндрю остался на суше. Сиднею уже было известно, что Сара ожидает третьего ребенка.

Ребенок, снова сын, родился над магазином за несколько недель до окончания строительства дома. К этому времени, судя по тому, каким улучшениям подвергся Кинтайр, к которому Эндрю прикупил ферму Тунгаби, и по тому, как был обставлен и украшен шелками, привезенными из Англии, новый дом, люди склонны были поверить, что история со спасением бристольского судна была правдива. Эндрю Маклей тратил гораздо больше денег, чем мог позволить себе любой мелкий судовладелец и торговец. Сара перевезла своих троих детей и вещи из лавки в новый дом, который наконец получил от Эндрю в конце лета 1800 года имя Гленбарр. Это произошло в то время, когда улица, на которую она смотрела целых четыре года, задыхалась от пыли. Горожане следили за этим перемещением, широко ухмыляясь при мысли о том, как бывшая ссыльная будет пытаться поставить свой дом на широкую ногу, как настоящая светская дама.

Вскоре стало известно о возвращении Наполеона во Францию, после того как он ускользнул из Египта, оставив свою армию там, где она застряла из-за победы Нельсона на Ниле. Он возвратился в Париж, чтобы свергнуть Директорию и занять пост Первого Консула. Париж приветствовал его в порыве бурного ликования.

В Сиднее обсуждали эту новость, осторожно переваривая ее, вспоминая о том, что каких-нибудь пять лет назад они не слышали даже имени Наполеона. Они могли вспомнить также, как за эти пять лет видели возвышение Наполеона, победу при мысе Св. Винсента и Кампердауне. Этому также сопутствовал удар по безопасности Британии и ее гордости, нанесенный мятежом военных моряков в Норе; в 1798 году Ирландия снова открыто восстала.

Для самой колонии война в Европе имела три последствия: министр по делам колоний не нашел ни времени, ни ресурсов, чтобы удовлетворять ее растущие потребности; ирландское восстание вызвало приток политических ссыльных, якобинские взгляды и висельный юмор которых делал их совершенно нежеланными гостями; третьим и, на взгляд губернатора, самым печальным последствием было то, что из-за войны в Европе не было никакой надежды на прибытие новых армейских офицеров, не успевших пристраститься к рому и не развращенных властью, которых бы привлекала идея службы в Новом Южном Уэльсе.

Губернатор проклинал Наполеона не только в силу очевидных причин.

II

Брови Джереми были задумчиво сдвинуты. Он некрепко сжимал свой бокал, оглядывая комнату. Через несколько дней она должна была принять вид гостиной в новом доме Маклеев, а пока в ней были голые полы, окна без гардин и остатки наполовину распакованных ящиков. В середине ее, у стола, заставленного разным фарфором, стояли рядом Сара и Эндрю и пытались разделать холодную жареную утку. На их лицах читалось возбуждение и беспокойство, но не было печати усталости, хотя переезд начался с рассветом. Свет лампы, выделяя черты лица Эндрю, освещая его огрубелую кожу и передавая теплый оттенок волос Сары, также улавливал блеск в их глазах и быстрые полуулыбки, которые мелькали на их лицах. На Саре было свободное ситцевое платье, выгоревшее на солнце за три лета, а на Эндрю — куртка, в которой он лазал по лесам во время ремонта старого «Чертополоха». Движения их были полны радостью жизни и приятного возбуждения.

Джереми прислушался к обрывкам их разговора.

— Сад на этот раз должен быть разбит как следует, Сара.

— Да, — Сара на мгновение замолкла, чтобы положить кусок на тарелку. — Но не слишком. Здесь, для этого пейзажа, не подойдет строго разбитый сад. Во всяком случае, — добавила она, — он никогда не будет таким прекрасным, как в Кинтайре.

Эндрю быстро бросил через плечо:

— Слышишь, Джереми? Я построил для жены лучший дом в колонии, и в первый же день в нем она не может подумать ни о чем лучшем, чем жалкая хибарка на Хоксбери.

Сара подошла с тарелкой к Джереми.

— Если этот дом такой же счастливый, как в Кинтайре, я буду в нем тоже счастлива.

Джереми улыбнулся ей.

— Первая любовь для женщины ни с чем не сравнится, не так ли, Сара?

Губы ее слегка скривились.

— Нет, ни с чем.

Они уселись на ящиках, сдвинув их в кружок, и принялись за еду. Лампа стояла на полу перед ними. Одно широкое окно, выходившее на залив, было открыто, и в него проникал нежный ночной ветерок конца лета. Снаружи мягко покачивались деревья, в доме ни один звук не нарушал тишины. Рабочие ушли с наступлением сумерек, дети уже спали, Энни похрапывала возле них. Они разместились на наскоро устроенных кроватях в комнате над просторным вестибюлем. Над гаванью сияла полная яркая луна, озаряя все своим бледным светом.

Внезапно подняв голову и оглядевшись, Сара встретилась глазами с Джереми.

— Здесь так тихо, — сказала она. — И нигде никаких огней. Как будто мы у себя в Кинтайре.

Эндрю с шумом бросил нож на тарелку.

— Обязательно так говорить о Кинтайре? Как будто он уже не наш. Ты прекрасно знаешь, что он ждет тебя, как только ты туда захочешь.

В голосе его было некоторое раздражение, но этот резкий тон исчез, когда Сара обернулась к нему и улыбнулась. Они обменялись такими взглядами, что Джереми про себя выругался: им следовало учитывать, что они не одни. Они слишком привыкли считать его частью собственного счастья, забывая, что он мужчина, что его сводит с ума желание каждый раз, когда Сара так улыбается. За годы, прошедшие со времени мятежа в Кинтайре, отношения между ними тремя перешли в глубокое доверие и товарищество, которые трудно было бы передать словами. Для всей остальной колонии он был просто надсмотрщиком, работающим на Маклея, и он так и держался в присутствии посторонних; но наедине с ними он был полноправным членом тесного союза троих, боровшихся и трудившихся ради единой цели. Тем не менее для него все еще было мукой наблюдать за их отношениями. Их нежные улыбки и обращенные друг другу взгляды заставляли забыть о годах, прошедших со дня свадьбы, и о трех детях, спавших наверху.

Он нетерпеливо потянулся за бокалом, стоявшим на полу, заговорил, не успев остановить себя, и произнес слова, которые меньше всего хотел напомнить Маклеям: они выдали его разочарование и горечь, накопившиеся за годы, проведенные вдали от женщин его круга.

— Помните?.. — вырвалось у него. И тут он замолчал.

Сара и Эндрю повернулись и вопросительно посмотрели на Джереми. Тот сжал губы и глубоко вздохнул.

— Ну? — спросил Эндрю.

— Помните, — медленно продолжил Джереми, — мы пили тост в лагере у костра в день вашей свадьбы… в честь госпожи Кинтайра?

Эндрю сразу уловил его настроение. Лицо его потеплело от нежности. Наблюдая за ним, Джереми испытал муки ревности. Минуту они все трое сидели, предаваясь воспоминаниям о холодном ветре, который дул в ту ночь, о звездах, слишком больших, слишком близких.

— Помню ли я?.. — пробормотал Эндрю. — Это было почти семь лет назад. — Он повернулся к жене. — Лет, полных стольких событий для нас. Кто бы мог знать?.. — Тут он пожал плечами. — Но эти семь лет всего лишь начало. Так много еще предстоит.

Сара сказала мягко, как бы ни к кому не обращаясь:

— Ты никогда не будешь доволен, да, Эндрю?

— Доволен? — Он рассмеялся. — А зачем? Только дураки бывают довольны достигнутым. Зачем мне сидеть на стуле, наблюдая, как мир вращается вокруг меня?

Он поднялся. Джереми заметил у него вокруг глаз морщины, слишком глубокие и слишком многочисленные для его возраста. Сами глаза были напряженными, блекло-голубыми, как будто солнце долгих путешествий высветлило их.