Сара Дейн

— Ах ты…

Невнятно выругавшись, Ричард замахнулся хлыстом и со всей силой обрушил его на руку Джереми, которая все еще держала уздечку. Тот сморщился от боли, а лошадь его дернулась, чуть не стащив его с седла. Но он удержался и привел лошадь в повиновение. Ричард снова ударил его по руке, но она не разжалась, и тогда он занес кнут вбок и хлестнул Джереми по лицу. В тот же миг он вонзил шпоры в бока лошади, и она рванула вперед. Джереми пришлось бросить уздечку.

Ричард галопом помчался к дороге на ферму Хайд.

— Будь он проклят! — промычал разъяренный Джереми. — Я изобью этого…

Лицо его побелело от ярости, и кровь уже начала сочиться из уголка рта. Шляпа его сбилась на затылок и придавала ему какой-то дикий, почти безумный вид, который ужаснул Сару. Она увидела, как он вонзает шпоры, чтобы пуститься вдогонку за Ричардом, и в тот же миг стегнула свою лошадь, которая рванула вперед и перегородила дорогу Джереми. Они метнулись вперед одновременно, чуть не вылетев из седел. Сара еле успела остановиться перед канавой, а лошадь Джереми взвилась на дыбы, и ему пришлось силой заставить ее подчиниться. К тому моменту, когда она успокоилась, Ричард был уже далеко.

— Ради Бога, Джереми, не делай глупостей!

Сара крикнула на него от собственного испуга. Ее потрясло происшедшее: ее обуял гнев, когда она подумала, до какой ярости дошли эти двое за несколько секунд по поводу француза, которого ни тот, ни другой не знают. Она тяжело дышала, и страх сделал ее резкой и жесткой.

— Разве ты не знаешь, что тронь ты его — и будешь выпорот и заключен в кандалы! Бога ради, почему нужно так терять голову? Ты же не ребенок — у тебя, кажется, хватает практики в обуздании темперамента!

Джереми поравнялся с ней. Он сказал горько:

— Есть вещи, с которыми не примиришься, сколько ни старайся, Сара, и которые никогда не простишь. Если бы я был свободен, я бы вызвал его на дуэль и убил за это.

— Но ты не свободен! — напомнила она ему беспощадно. — И ты не можешь ставить себя в дурацкое положение, вызывая его.

— Но все равно…

— Славно бы ты смотрелся, Джереми Хоган, — прервала она, — болтаясь на виселице. А теперь хватит этих безумных речей и достаточно на сегодня героических поступков в защиту чести Маклеев. Поехали в Кинтайр и займемся твоим лицом, пока Эндрю не увидел.

Он медленно пропустил уздечку сквозь пальцы.

— Ты женщина без сердца, Сара, — сказал он. — Я уверен, что в тебе вообще нет ни единого чувства, во всем твоем теле. Какого генерала лишилась Англия, когда ты родилась женщиной! Порывистость, поспешность в решениях никогда не брала бы верх над стратегическим расчетом в твоей холодной голове. Даже в Нельсоне есть человеческое — его отношение к Эмме Гамильтон, но подобные слабости не для тебя. Хотел бы я, чтобы ты хоть раз увидела себя…

Джереми не закончил. Он остановился и посмотрел на нее в крайнем удивлении.

— Сара, да ты плачешь!

Она сердито провела рукой по глазам.

— Да — и ничего не могу поделать! Плачу, потому что… — Голос ее стал громче, и она воскликнула жалобно: — Потому что Ричард вел себя так по-дурацки и потому что ты напугал меня до смерти, рискуя собой из-за него. Боже, Джереми, неужели ты не видишь, что он просто этого не стоит! Предполагается, что мужчины никогда не теряют головы, но ни одна благоразумная женщина не повела бы себя так, как ты!

Она начала рыться в одном из карманов амазонки в поисках платка. Достав его, она промокнула глаза, а потом строго сказала:

— Ну… что ты так сидишь? Поехали к реке и обработаем там твою рану. Она стала сильно кровоточить. Неплохая картинка для проезжающих: я хлюпаю, как пятилетний младенец, а у мастера Джереми кровь течет за воротник. Здорово, да?

На его лице играла тень улыбки, когда он ехал за ней сквозь придорожные кусты. Испуганная и потрясенная Сара — редкое зрелище; он смотрел на ее плавно поднимающиеся плечи и не без некоторого самодовольства думал, что расстроена она из-за него, хоть сюда и вписался этот наглый Барвелл. Его горячий гнев против Барвелла остывал из-за неожиданных слез Сары. Ему жаль было, что он не видит больше ее заплаканного лица с выражением не то нежности, не то презрения к себе самой за свою слабость.

Она ехала к реке по едва заметной тропинке, не давая ему опередить себя, чтобы пробивать путь через низкие заросли, как будто ощущая потребность утвердить свою власть. Звуки реки стали явственно слышны. Берега здесь были пологими, но деревья полностью заслоняли ее почти до самого последнего момента, когда они наконец прорвались сквозь заросли и увидели перед собой гладь воды, на которой играло солнце, посылая блестки, слепящие глаза. На противоположном берегу земля была частично расчищена, там тихо паслось маленькое стадо. Позади, на пригорке, стоял беленый дом, который, как узнал Джереми, принадлежал Майклу Макарти, прибывшему в колонию матросом вместе с губернатором Филиппом, но взявшему надел земли и осевшему здесь. Открывшаяся им картина была исполнена умиротворения, и все следы ночного ливня уже исчезли.

Джереми спрыгнул на землю и привязал обеих лошадей к низкому кусту. Потом снял с лошади Сару.

— Дай мне свой платок, — сказала она. — Мой уже не годится.

Он дал ей платок, и она спустилась по песчаному склону к воде. Джереми смотрел, как она наклонилась, смочила и выжала платок, затем возвратилась к нему.

— Дай я взгляну на рану, — голос ее звучал нежнее, хотя был еще хрипловат и создавал впечатление, что у нее саднит горло от недавних слез. Она промокнула засыхающую кровь в углу рта, щелкая языком и покачивая головой.

— Ты не скажешь об этом Эндрю, ладно, Джереми?

Она привстала на цыпочки, прижимая платок к его рту, рассеянно бормоча, как будто обращаясь к ребенку.

Он резко отодвинулся.

— Сказать Эндрю? Ты меня принимаешь за еще большего идиота, чем я есть! Я…

Она придвинулась к нему и стала снова промокать рану.

— Ой, тише, Джереми! — сказала она. — Ты же знаешь, что я не то имела в виду. Я просто хотела быть уверена. Ричард вел себя, как безумец — и чем быстрее все забудется, тем лучше.

Он ухватил ее за запястье и держал ее руку, чтобы она перестала заниматься раной и посмотрела ему в глаза.

— Ричард Барвелл и вправду безумен, когда дело касается тебя, Сара. Он без ума от любви, гнева, бесплодности своих усилий. Он полон зависти к Эндрю, не только потому, что ты ему принадлежишь, но из-за его положения в колонии и из-за того, на что он еще способен. Барвелл, возможно, устраивал Лондон, как забавное развлечение для гостиных, как наездник и фехтовальщик. Но здесь, рядом с Эндрю, он уже не выглядит так импозантно. А зависть может довести человека до чего угодно: например, до пьянства. Или до трат, больших, чем он может себе позволить.

Неожиданно его хватка стала крепче.

— Как долго еще собирается Эндрю давать этому дурню деньги, которые тот бросает на ветер? Уж он-то наверняка видит, что после полугода ферма Хайд не приносит дохода и не будет приносить, по крайней мере до тех пор, пока ею управляет Ричард Барвелл.

Она вырвала руку.

— Эндрю будет продолжать снабжать Ричарда деньгами до тех пор, пока тот ему полезен, то есть, насколько я понимаю, пока он остается в колонии. — Она снова говорила резко, и яркий румянец выступил на щеках. — Эндрю гораздо умнее. Он получает выгоду от Ричарда и его жены, даже если никогда не вернет ни пенни из данных им денег.

— Выгоду? Какую?

— Ты же не слепец, Джереми! — сказала она язвительно. — Ты же все это видишь, мне не нужно тебе этого объяснять. Не тебе спрашивать, почему Эндрю продолжает бросать деньги в бездонный колодец. Он делает это из-за меня — и не делай вид, что ты этого не знаешь, потому что я не поверю.

— Ладно, не стану притворяться — я и вправду это знаю. Но я не думал, что Эндрю станет продолжать…

Она оборвала его в нетерпении.

— Эндрю более честолюбив, упорен, более беспощаден даже, чем любой человек, которого я когда-либо знала. Он получит то, чего хочет, а какой ценой — наплевать! В данном случае он просит только дружбу Элисон со мной — и платит за нее.

Лицо ее передернулось, когда она говорила. Она пристально посмотрела на него и подняла руку к ране. Но на этот раз она не прикоснулась к ней платком. Нежно, одним кончиком пальца она провела по тонкой красной черте, бегущей к скуле.

— Этого я ему никогда не прощу, — сказала она. — Он опаснее, чем я думала. Он теряет контроль над собой и тогда становится похож на ребенка в припадке ярости: слабый, злой, жестокий ребенок. Последние месяцы он держал меня на поводке, но я клянусь тебе, Джереми, что больше болтаться на привязи я не стану. В будущем я стану его использовать, как это делает Эндрю. Я буду использовать его лишь по мере надобности, а что с ним будет дальше — меня нисколько не заботит.

Она слегка пожала плечами.

— Поэтому больше не шути насчет моего холодного сердца, Джереми. Радуйся этому, потому что его придется заковать в лед, чтобы устоять против воспоминаний о том, чем был для меня когда-то Ричард.

Она отвернулась и больше ничего не сказала. Она продела ногу в стремя, и Джереми подсадил ее в седло. Он держал уздечку, пока она усаживалась как следует, и держал ее долго, потому что нечто новое в ее глазах заставило его так беспомощно стоять.

— Подойди поближе, Джереми, — сказала она.

Он подошел вплотную к лошади, не зная, что она собирается сделать. Держась за луку, она вдруг нагнулась и поцеловала его в щеку.

Он отскочил, как от удара.

— Черт побери! Не делай этого!

Она вспыхнула от его тона.

— Я не думала, что ты так сильно будешь возражать, — сказала она жестко.

Его глаза потемнели и были сердитыми, когда он воззрился на нее.

— Ты прекрасно знаешь, что такие поцелуи мне не нужны, по крайней от тебя, Сара. Не думай, что ты расплатишься с долгами, по-сестрински клюнув меня в щеку. Я получу от тебя те поцелуи, что хочу — или никаких!

Затем он отошел, отвязал лошадь и вскочил в седло, не говоря ни слова.

На этот раз впереди ехал Джереми. Сара следовала за ним по пятам.

Почти милю они молчали. Жара усилилась, солнце нещадно жгло им спины. Мухи летели за ними, жужжа вокруг лиц и усаживаясь на крупы лошадей. Никто не встретился им по дороге, они не разговаривали меж собой и даже не повернули голов, минуя развилку на ферму Хайд. Даже тщательно приглядываясь к их поведению, невозможно было заметить ни малейшего признака того, что инцидент с Ричардом на самом деле имел место. Знойная тишина буша была полной.

Наконец они подъехали к последнему изгибу дороги, откуда Сара впервые увидела Кинтайр. На них нахлынули одни и те же воспоминания, как внезапное возвращение того отдаленного дня — дня, когда они обнаружили свое соперничество, дня, когда они осознали силу друг друга и приняли решение друг друга одолеть. Не сговариваясь, они придержали лошадей.

Каждый из них вспомнил, без всякого сентиментального преувеличения, каким был в то время Кинтайр. Они вспомнили изувеченные холмы, из которых были выдраны деревья, чтобы дать место дому, с его обнаженной белизной, с голый пустым лицом, обращенным к реке и горам. В глазах обоих на миг плющ был сорван со стен, а фруктовый сад снова превратился в группку тоненьких юных деревьев. Все снова было развороченным и голым, как повсюду, где белый человек оставлял свой след на этой девственной земле.

Положение дома на холме и сейчас казалось смелым вызовом взгляду любого, кто попадал на эту дорогу. Но оба они были вынуждены признаться самим себе, что им не удается надолго удержать образ, который возник в первый раз. Он уже поблек, а годы вернули деревья на холмы, и мягкая английская травка заполнила пространства под фруктовыми деревьями. Это был все тот же Кинтайр, но одновременно — иной. Он уже не символизировал собой стремление Эндрю противостоять бушу и туземцам, даже климату и угрозе наводнений. Он был уже прочным и надежным — самым любимым его владением, потому что его труднее всего было завоевать.

Сара перевела взгляд с дома на Джереми. Ей не пришло в голову справиться о его мыслях. Она была уверена, что он думал о Кинтайре, о своей роли в его создании.

— Бесполезно считать, что мы можем ссориться подобным образом, Джереми, — сказала она наконец. — Мы все — ты, Эндрю, я — слишком нужны друг другу.

Он кивнул, принимая справедливость этого заявления — так же, как все эти годы он принимал безнадежность своей любви к ней, любви, которая выливалась в создание Кинтайра и любого другого детища Эндрю.

— Да, — было все, что она услыхала в ответ, но значение этого краткого слова было понятно им обоим.

Он слегка ударил пятками лошадь, и они с Сарой вместе поднялись на холм.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава ПЕРВАЯ

I

На протяжении двух последующих лет Луи де Бурже поразил колонию, делая то, что обещал: он пешком прошел всю местность, исследованную вдоль реки Непеан, тщательно выбирая участок, не столько подходящий по качеству почвы, сколько удобный для строительства дома. Затем он объявил о своем намерении навсегда поселиться в Новом Южном Уэльсе и заняться сельским хозяйством. Комментарии, как он того и ожидал, были сначала скептическими, затем несколько раздраженными, когда стало ясно, что он не постоит перед расходами на то, чтобы сделать свою ферму доходной. Желая приобрести хороший скот, он предлагал более высокую цену, чем остальные, переманил к себе двух лучших и самых опытных управляющих.

Но наибольший интерес вызвали планы Луи по строительству дома. Он когда-то побывал в Америке и был очарован особняками, которые строили для себя плантаторы в южных штатах. Оя решил строить свой новый дом в соответствии с их проектами. Будучи французом и имея склонность к регулярным садам, он срезал и террасировал невысокий холм, на котором предполагалось построить дом. Это многих удивило. Пока еще в колонии ни у кого не нашлось ни рабочих рук, ни денег, чтобы позволить себе подобную роскошь. У Эндрю Маклея когда-то был подобный план в отношении Гленбарра, но он так и не был до конца осуществлен, потому что материалы были слишком дороги и их не хватало.

Луи почти не обращал внимания на вызванное им удивление, он продолжал свое дело, а в ответ на все эти разговоры лишь пожимал плечами. Каждое судно, входившее в Сиднейскую бухту, привозило товары, приобретенные для него агентом в Англии: книги, мраморные камины, шелка, чтобы драпировать огромные окна, стулья в стиле Людовика XV — поток вещей, которые перевозили по дороге к Непеану, казался нескончаемым. Он попытался посадить иноземные деревья, но большинство из них погибло; он построил вольер и заполнил его местными экзотическими птицами и птицами из индийских джунглей и Ост-Индии. Он даже некоторое время тешился идеей создать искусственное озеро, но понял, что засушливая пора не даст ему осуществить эту идею, а чувство меры подсказало ему, что протекающая у его порога великолепная река и асимметричные голубые горы за ней обладают слишком яркой индивидуальностью, чтобы с ними вязалось спокойное водное пространство. Ему пришлось отказаться от этой затеи, хоть и жаль ему было, что он не увидит того ужаса, в который поверг бы подобный проект его соседей.

Дом был закончен к весне 1803 года. К моменту завершения строительства очень немногим удалось его увидеть: фермы на Непеане были очень далеки, а состояние дорог отбивало охоту путешествовать. Поэтому дом, пока строился, оставался легендой. К этому времени Луи приобрел многочисленных друзей в колонии среди наиболее выдающихся ее представителей, и каждый из них знал, что в свое время будет приглашен посетить его. Но Эндрю Маклей с женой и детьми были первыми, чей экипаж поднялся с дороги вдоль реки по холму к парадному крыльцу Луи де Бурже.

II

У подножья холма Сара высунулась из окна экипажа, чтобы посмотреть на дом. Он гордо высился на откосе, белые стены его сверкали на солнце. У нее на миг захватило дух от этого вида. Это не был плантаторский дом, о котором говорил Луи: он напоминал дом, который Эндрю когда-то неосмотрительно пообещал Саре в Кинтайре. По фасаду он был отделан десятью белыми колоннами, строгими и гладкими; само здание было широким и низким, а за ним виднелся гребень холма, обрамленный грядой эвкалиптов. В конце портика несколько ступеней спускались к дорожке. За ней начиналась первая из трех незаконченных террас, врезанных в холм.

Сара молчала, даже не слушая замечаний Эндрю и взволнованного лепета детей. Когда экипаж остановился, Луи сбежал по ступеням и распахнул дверцу. Он приветствовал их, а затем, улыбаясь, помог выйти Саре и Себастьяну, которому еще было слишком трудно одолеть ступеньку.

Посреди этой суеты, когда двое слуг отстегивали дорожные корзины, дети громко болтали, а Эндрю обменивался с хозяином разного рода замечаниями, Сара не нашлась что сказать. Взяв за руку Себастьяна, она очень медленно поднялась по каменным ступеням. Лес вокруг дома был выкорчеван, и долина Непеана, река и горы в голубой дымке раскинули перед ней свои необъятные просторы. Листва эвкалиптов, растущих у самой воды, по-весеннему зеленела. Цветущие деревья радовали глаз своими яркими красками. Сара крепко сжимала руку Себастьяна, понимая, что до этого момента она не знала всей красоты знакомого сурового ландшафта. Луи поднимался следом. Она не оглянулась, но почувствовала, что он стоит за ней и прослеживает ее взгляд. Она еще несколько мгновений упивалась этой картиной. Позади нее таскали дорожные корзины, а снизу Эндрю тихо говорил что-то Эдвардсу.

Наконец она тихо сказала:

— Это гениально, Луи! Ты сделал то, чего до тебя никто не решился сделать.

Он подошел к ней.

— Почему же не сделать того, что само здесь просится? Здесь и солнце, и простор, и вид! Зачем строить дом с узкими окнами, и отгораживаться от всего этого? Цвет небес здесь не слишком нежен, и линии холмов недостаточно плавны, чтобы построить дом, который подходит к регулярному саду. Но эта страна бросает вызов, и я попытался его. принять.

— И тебе это удалось!

«Как странно, — подумала Сара, — что переселенцев из Англии учит строить дома в колонии с непокорным ландшафтом француз». Дом прислонился к горе, почти вплотную подошел к ней, и десять белых колонн, с их классической простотой, были его единственным украшением. Они прекрасно обрамляли его фасад, линии которого были исполнены чистоты и достоинства.

— Я назвал его Банон, — сказал Луи. — Банон — это город на юге Франции. Я был там один раз по делам маркиза и жил в маленькой придорожной гостинице в пригороде. В ту пору там цвела мимоза. И все время, пока я строил этот дом, мне в голову не приходило никакое иное название.

Сара улыбнулась, глаза ее разгорелись.

— Твой дом самой красивый из всех, что я когда-либо видела.

Он отвесил легкий поклон.

— Твое одобрение — высшая награда для меня.

Слова его были достаточно формальны, но она поняла, что он очень доволен. Его тонкое загорелое лицо было темнее, чем обычно, но в нем не было прежнего напряжения. Он слегка улыбался, глаза его были прищурены от солнца. Взглянув на руки Луи, Сара заметила, что на них уже нет массивных колец; вид их свидетельствовал о том, что он сам участвовал в закладке террас. Она удивилась: того лощеного француза, который прибыл в колонию три года назад, вряд ли можно было представить с лопатой в руке.

Он снова взглянул на нее и быстро сказал:

— Прости меня, Сара! Я тебя держу здесь на солнце, когда ты, должно быть, устала с дороги.

Он нагнулся, взял Себастьяна за руку и повел обоих к двери, где их ждала женщина, одетая в простое платье экономики.

III

В тот вечер на Банон задул с гор холодный ветер, но в белой гостиной Луи они слышали лишь, как он шумит в деревьях на вершине холма. Пляшущее пламя в камине окрашивало мрамор отделки в бледно-розовые тона и отбрасывало неровные блики на темно-красные гардины. Единственная пара свечей горела на столе в противоположном углу комнаты, они отражались в зеркале, вставленном в серебряную раму. Сара, Эндрю и Луи сидели в низких креслах, повернутых к огню; время от времени Луи подбрасывал в камин новое полено, и как только оно разгоралось, волосы Сары и шелк ее платья приобретали красноватый оттенок.

Сара перестала участвовать в разговоре. Она сидела, сложив руки на коленях, ресницы ее трепетали, так как она пыталась бороться со сном. Сара посмотрела на хозяина. В этот вечер он сбросил строгое одеяние, в котором встречал их, сейчас он был одет великолепно, как никогда прежде: на нем был парчовый камзол и тончайшее кружево. Руки были снова унизаны кольцами, камни сверкали в свете огня, когда он крутил в руках ножку бокала с мадерой. Он лениво развалился в кресле, его ноги в башмаках с серебряными пряжками покоились на мягком табурете. Иногда во время разговора он обращал свой жест к Эндрю, но в основном задумчиво смотрел в огонь.

«Прошло почти три года, — подумала Сара, — с того времени, как он сидел на перилах в Кинтайре и рассказывал, каким должен быть его дом». Эти три года были благоприятными и для колонии, и для Луи. Колонией все еще управлял Кинг, питавший к Луи особое уважение, но все чувствовали, что дни Кинга на посту губернатора сочтены. Он управлял неплохо, но был недостаточно жестким, чтобы удовлетворить нужды министерства по делам колоний. Власть военных все еще не была сломлена, и никакие указы, исходившие из правительственной резиденции, не могли вырвать у них их привилегий.

Однако Кинг, пусть и больной, не бездействовал. У него было страстное стремление привести в строгий порядок дела колонии, чтобы они соответствовали нормам типичной английской общины. Идея с сиротским домом для девочек вызрела, и теперь огромное здание вмещало в себя недовольное стадо юных девиц. «Сидней Газетт» — первая газета в колонии — вышла за счет колониальных властей; исследования земель при поддержке Кинга упорно продолжались. Горный барьер все еще не был преодолен, и по-прежнему оставалось загадкой, что же кроется за ним. Но терпеливые поиски Мэттью Флиндерса постепенно раскрывали тайны континента. По приказу Адмиралтейства Флиндерс командовал шлюпом «Исследователь», которому предстояло составить карты береговой линии. С большой осторожностью он проделал путь с запада на восток, затем — с севера на юг — от мыса Лиуина до островов Уэссела, бесспорно доказав, что Новая Голландия и Новый Южный Уэльс расположены на одном острове. Он составил морские карты и схемы морских путей того неясного по своим очертаниям куска суши, который старые голландские карты называли просто «Терра Аустралис». Теперь он находился на пути в Англию со своими превосходно начерченными картами и тщательно заполненными судовыми журналами. Он отправился туда, лелея мечту, что всемогущее Адмиралтейство и Королевское общество примут его предложение, чтобы материк в дальнейшем назывался именем, которое он уже втайне дал ему — Австралия.

Губернатор Кинг наконец-то выяснил размеры своих владений; его тревожили не столько размеры этого пространства, сколько земли, заселенные фермерами. Они постоянно расширяли свои владения, ограниченные горами, начали двигаться на юг, дальше, чем того желал Кинг. Теперь понадобится целая армия чиновников, чтобы держать под контролем землю и фермеров, а именно армией-то и не умел командовать Кинг.

Корпус Нового Южного Уэльса — известный среди местного населения как Ромовый корпус — был для него таким же постоянным и серьезным источником боли, как его подагра. И офицеры, и солдаты все время чинили беспорядки, не подчинялись ему, подрывали его авторитет и насмешничали, и порой он готов был просто умереть от крайней усталости и разочарования. Министерство по делам колонии не могло оказать ему помощи: у них было мало времени и еще меньше денег, чтобы обеспечить его запросы. Макартур, которого он отправил в Англию на военно-полевой суд за дуэль с вице-губернатором полковником Паттерсоном, смог добиться того, чтобы его выслушали. Образцы шерсти мериносов, которую он получил от собственного стада, вынудили даже Министерство обратить на это внимание. Макар-тур пообещал, что их колония, которая порождала дотоле одни проблемы, вскоре станет экспортировать шерсть, которой хватит для всех прядилен Йоркшира. Его проекты получили полную поддержку и одобрение, и он возвращался в Сидней не с позором, а с триумфом и с дарственной на самую желанную землю в Новом Южном Уэльсе — Пастбищный район, где паслись стада дикого скота, собственность Правительства. Кинг бушевал, услышав эти новости: зачинщик беспорядков возвращается, став в десять раз сильнее.

Краткое Амьенское перемирие закончилось: теперь Англия оказалась в одиночестве перед лицом гения и организационного могущества Наполеона. Британцы были обречены на долгую борьбу. Получив это известие, которое запоздало на несколько месяцев, Кинг с грустью признал, что в связи с этим правительство перестанет заниматься своей далекой и непродуктивной колонией.

Но угроза насилия исходила из гораздо более близкого источника, нежели будущие поля сражений в Европе. Со времен губернатора Хантера ирландские ссыльные давали почувствовать свое присутствие и свои проблемы достаточно явственно. Ходили постоянные противоречивые слухи о восстании. Через год после приезда Кинга раскрыли подлинный заговор; колонию охватывала паника при сообщениях, что в руках ссыльных были обнаружены грубо сделанные, но вполне пригодные для убийства пики. Кинг сослал главарей на Норфолкский остров, его критиковали за то, что он не повесил их. Страстные вопли бунтарей замерли до еле слышных угроз.

Саре было жаль встревоженного, суетливого губернатора, который ей постепенно стал симпатичен и которого она уважала. Для них с Эндрю годы правления Филиппа Гидли Кинга были хорошими. После приема в правительственной резиденции Эндрю, из уважения к губернатору, прекратил заниматься торговлей ромом. Но для его процветания уже не нужна была торговля спиртным, разве что чисто номинально. К тому же, умея предугадывать ход вещей, он предвидел ее скорый закат. Министерство по делам колоний рано или поздно пришлет губернатора, который сможет расправиться с ней, поэтому лучше не быть замешанным в этой торговле.

«И для Луи тоже, — подумала Сара, — эти годы были благоприятны». Кинг щедро одаривал землей, щедр он был и в дружбе. Возможно, для него было своего рода облегчением найти в Луи де Бурже одного-единственного фермера, чьи деньги, это он знал определенно, не происходят от нелегальной торговли ромом. Луи никогда не занимался торговлей, и этот факт сам по себе делал его редким исключением в кругу деловых людей. Но, размышляла Сара, Луи де Бурже повезло воспользоваться лучшим, что было в обоих мирах. Он мог не опасаться соперничества в торговле и в то же время он смог от этого получать непосредственную выгоду. Они с Эндрю вскладчину купили еще два шлюпа для торговли между восточными портами. Шлюпы «Дрозд» и «Ястреб» лишь два раза за два года торговых плаваний появились в Порт-Джексоне, но за это время начали расти кредиты у агента Луи в Лондоне, и Эндрю был вполне доволен своей стороной сделки. Последнее время шли разговоры о том, что они покупают еще одно судно для китовой экспедиции в Антарктику. Контроль за всеми этими предприятиями находился в руках Эндрю, он был главной движущей силой в делах. Луи это вполне устраивало — он редко отказывал в одобрении, когда Эндрю обращался к нему с вопросами по ведению дел. Чаще всего он просто пожимал плечами и говорил, что слабо разбирается в коммерции. Эндрю это как раз устраивало: любое партнерство, в котором ему отводилась бы второстепенная роль, ему не подходило.

Но подобной гармонии абсолютно не было в совместных делах Эндрю с Ричардом. Ричард с самого начала принял решение быть единовластным хозяином на ферме Хайд, и никакие предложения или советы Эндрю, как бы тактично они ни преподносились, не принимались благосклонно. Он все еще был по уши в долгу, и хотя ферма понемногу начинала выправляться и окупать себя, долг увеличивался с каждым годом. Улучшения продолжались, почти вопреки неумению Ричарда вести хозяйство — воинские обязанности удерживали его большую часть времени в Сиднее, а управляющий умел каким-то образом исправлять то, что его хозяин портил, не давая ему заметить этого. Но некоторое улучшение дел на ферме лишь подталкивало Ричарда и Элисон к новым расточительным тратам. Их дом в Сиднее был постоянно центром всяческих развлечений, которые найти можно было только в Сиднее. Элисон одевалась и принимала гостей далеко не в соответствии со своими скромными доходами и жалованьем мужа — армейского капитана, а когда денег не хватало, Ричард снова обращался к Эндрю. Каждый раз, встречаясь с Элисон, Сара замечала, что ее тонко очерченное личико стало еще немного бледнее, еще немного тоньше. Во время коротких зим Элисон никогда не оставлял беспокойный кашель, а нестерпимый летний зной отнимал еще больше ее скромных сил. Однако очаровательная живость Элисон Барвелл никогда не покидала ее. Даже если она бывала нездорова, в ее доме всегда рассказывались самые новые и интересные сплетни, ее всегда окружали неженатые офицеры Корпуса.

Что же до самого Ричарда, в последнее время Сара знала о нем мало. Он уделял своим обязанностям столько же внимания, сколько любой человек его ранга, а когда позволяло время, совершал долгое путешествие на свою ферму на Хок-сбери. Но все время ходили разговоры о его непрерывном пьянстве, и он, по всей видимости, не мог удержать Элисон от непомерных расходов. Сару удивляло, что он продолжает просить у Эндрю денег, и что Эндрю продолжал их ему давать. Но кажется, презрение Эндрю к расточительству Бар-веллов было не меньше, чем желание видеть, как его жену милостиво принимают в их доме. Обе женщины часто обменивались формальными визитами. И пока Сидней мог наблюдать и отмечать эти взаимные визиты, Эндрю не обращал внимания на растущий долг Ричарда.

Саре не нравилось, что она так мало знала о чувствах и мыслях Ричарда по отношению к ней самой. После их ссоры на дороге она ни разу не говорила с ним наедине. Поостыв, он принял ее приглашение и приехал в Кинтайр. Она его не приняла, сославшись на нездоровье. То же повторилось в Гленбарре. В конце концов Ричард перестал приезжать один, появлялся лишь по делам или в сопровождении Элисон.