Шалтай-Болтай в Окленде (сборник)

– Что за репутацию ты имеешь в виду?

– Многие думают, что он первостатейный мошенник, – сказал старик.

На лице у нее отобразилась тревога.

– Джим, – сказала она, – будь осторожен.

– Я и так осторожен, – сказал он со смешком. – За меня не беспокойся. Он действительно известный мошенник. Многих ободрал как липку. Может облапошить и меня. Я не удивлюсь. Это может случиться. – Он громко рассмеялся; теперь ее лицо выражало беспокойство, смешанное с возбуждением. – Может, я закончу тем, что останусь и без мастерской, и без денег, – сказал он. – Разве это не ужас? А ведь такие вещи случаются; в газетах о них пишут каждый день.

– Джим, будь осторожен, – сказала Бетти. – Смотри, что делаешь. Ты годы потратил, чтобы заработать то, что у тебя есть.

– Ох, уж он-то может до меня добраться, – сказал старик. – Такой пройдоха. – Он отпил еще кофе, потом опустил чашку. – Мне надо обратно, – сказал он. – Я только заглянул, чтобы поделиться с тобой новостью. – Осторожно поднявшись на ноги, избегая любых слишком резких движений, он направился к двери. – Если увидишь меня с оловянной кружкой, – сказал он, задерживаясь у двери, – то будешь знать, в чем дело.

– Обязательно все как следует обдумай, – говорила Бетти, пока он закрывал за собой дверь ее лавки.

Все они обо мне судачат, думал он. Знают, что я могу лишиться всего, что имею. Это предоставит им тему для разговоров на долгое время. Знают, что Харман выдающийся мошенник, настоящий профессионал; таких можно вычислить по манере одеваться, по дорогой одежке. По пошиву да по машине; глянь на «Кадиллак» 1958 года, на котором он ездит. Ничего второсортного, подумал он. И дом, которым он владеет, и его деловые связи и предприятия; у него ведь все схвачено. В самом деле, большой человек. Важный бизнесмен.

Известно, что у него куча денег. Он по-настоящему богат; может, тысяч на двести долларов потянет. Может, все «Сады округа Марин» ему лично и принадлежат. Может, даже и нет никакого Бредфорда, а если есть, то так, для прикрытия. Кто-то, кого Харман нанял, чтобы тот его представлял, так же как он нанял Кармайкла.

Но в одном можно не сомневаться, сказал он себе, снова направляясь в свою мастерскую. Что над Харманом никого нет; что ему никто не приказывает. Он настоящий босс и всем распоряжается. Я знаю его уже несколько лет, и он никому не служит. Он во главе.

С кем бы еще я мог поговорить, подумал он. Может, с парикмахером на той стороне улицы? Позже, когда пойду стричься.

Возбуждение, овладевшее им после того, как он прочел анонимное письмо, продолжало усиливаться; оно проникло в каждую его клетку. Ну прямо руки-ноги дергались от желания что-то делать, быть активным. Да, я действительно во что-то такое встрял, сказал он себе.

Какое-то время он постоял перед дверью мастерской, прислушиваясь, не звонит ли телефон, и вглядываясь в сумрак, пытаясь разглядеть, не ждет ли его кто-нибудь из клиентов, вошедший незамеченным. Ничего не услышав и не увидев, он пошел по тротуару к «Распродаже машин Эла». Загляну-ка я к старине Элу, сказал он себе, посмотрю, что он скажет.

Однако, к его удивлению, он обнаружил, что «Распродажа машин Эла» закрыта: цепь, соединявшая два угловых столба стоянки, оставалась на месте со вчерашнего вечера, а на двери маленького здания висел замок. Кроме того, он заметил, что из-под двери высовывалась какая-то почта; значит, Эл сегодня вообще не показывался. Он не приехал, чтобы открыть свою стоянку, а между тем было уже почти десять тридцать.

Стоя у цепи, старик ощутил разочарование. Черт бы его побрал, сказал он себе. К нему вернулась его прежняя злость. Да провались он совсем, подумал он, поворачиваясь и направляясь обратно к себе.

Не знаю, зачем мне вообще с ним разговаривать, решил он. Что он еще делал, кроме как поносил все, во что я влез? Ему вспомнились кое-какие слова Эла, сказанные им накануне, и он почувствовал, что у него горят уши и шея. Пусть идет своей дорогой, а я пойду своей, сказал он себе. Он пойдет на дно, а я поднимусь, потому что мы с ним разные; мы с ним находимся на противоположных концах спектра.

Нам не о чем говорить друг с другом, подумал он, снова входя в мастерскую. Нам нечего друг другу сказать. Нечего, если он будет и дальше держаться той же линии, что и всегда, завидовать, как всегда, успеху другого, потому что собственная неспособность добиться хоть чего-нибудь так его уязвляет. Все та же старая история: если ты чего-то достигаешь, то навлекаешь на себя только зависть и злобу. Все тебя ненавидят, потому что хотят быть на твоем месте, а при этом знают, что никогда на нем не окажутся. Вот почему все они ненавидят Криса Хармана, и вот почему все они ненавидят меня.

Снова переступая порог офиса, он подумал, что Эл, скорее всего, отсыпается дома с похмелья. Когда он покинул мой дом, то наверняка отправился прямо в бар; это вполне в его духе. И теперь просто не в состоянии открыть свою стоянку. Наверное, до сих пор в постели. А его жена отправилась на работу, чтобы прокормить их, чтобы прокормить этого бездельника.

И ведь он никогда не переменится, подумал старик. Никогда не ухватится за возможность и не поднимется; всегда останется таким же тунеядцем, как сейчас, до самого своего смертного часа.

В десять часов того же утра Эл Миллер сидел в своей машине, припаркованной на углу 25-й улицы и авеню Першинг. Стоявшее напротив него трехэтажное здание фирмы «Пластинки Тича инкорпорейтед» доминировало над окрестностями, выглядя куда внушительнее, чем расположенное рядом здание зубоврачебной клиники или бухгалтерский офис сети супермаркетов.

Он уже полчаса сидел в машине с выключенным двигателем, глядя на «Пластинки Тича», куря, отмечая входящих и выходящих людей, равно как тех, кто проходил по тротуару, а также подъезжавшие и отъезжавшие грузовики.

Стоит ли мне туда входить? – спрашивал он себя.

Если я туда войду, думал он, это изменит мою жизнь. Мне надо увериться, что я этого хочу; решить мне надо прямо сейчас, потому что, когда я там окажусь, будет слишком поздно. Эта штука действует только в одном направлении, вход есть, а выхода нет.

Чтобы помочь решению – но не затем, чтобы повлиять на него, – Эл прихватил упаковку таблеток анацина. Теперь время пришло. Открыв жестянку, он вынул плоскую зеленую таблетку, похожую на леденец в форме сердечка; это был дексимил, и он проглотил таблетку целиком, запив ее кока-колой из бутылки, которую тоже прихватил с собой. Приняв дексимил, он почти сразу же почувствовал себя лучше: этому способствовало предвкушение, потому что он из опыта знал, что вскоре у него будет хорошее настроение, а благодаря такому настроению последуют и какие-то хорошие вещи. Но существовала и проблема: когда он принимал дексимил, то у него появлялась склонность говорить слишком быстро и слишком много. Поэтому, чтобы уравновесить маленькую плоскую зеленую таблетку в форме леденцового сердечка, он проглотил и круглую красную глазурованную таблетку спарина, более всего похожую на божью коровку со втянутыми лапками. Спарин был не стимулятором, а транквилизатором. Он надеялся, что вместе две эти таблетки приведут его в состояние, которое ему требовалось, в состояние, соответствующее тому, что он собирался сделать.

Для гарантии он принял сверх того и две таблетки анацина. И этого хватило: он закрыл жестянку и сунул ее себе в карман.

Затем, насколько он помнил, он перешел на другую сторону улицы. После чего стоял в освещенном флуоресцентными лампами офисе, глядя на девушку, сидевшую за столом, перед коммутатором. Девушка, симпатичная, молодая, с сережками, подняла взгляд и сказала:

– Да, сэр?

– Я хочу видеть мистера Тича, – сказал он.

– Мистера Тича здесь нет, – сказала девушка. – Он умер.

– Умер! – изумленно воскликнул Эл Миллер. – Что случилось? Я не был с ним знаком, но что, черт возьми, случилось?

– Его застрелили в Северной Каролине, – сказала девушка. – Не знаю кто; кажется, его звали Мейхард или Мейнард. – Она ждала, но он не мог придумать, что сказать; он немо стоял перед ее столом. – Вы можете увидеться с мистером Найтом, – сказала она. – Это менеджер. Что у вас за дело?

– Хорошо, – сказал он, но потом вспомнил, что хотел увидеть вовсе не мистера Тича; это имя он взял с вывески над зданием. А хотел он увидеть Криса Хармана. – Я хочу видеть мистера Хармана, – сказал он.

– Мистер Харман сейчас занят, – сказала девушка. – Если вы назовете мне ваше имя, я свяжусь с его секретаршей и выясню, найдется ли у него сегодня время, чтобы принять вас.

Он назвал девушке свое имя, а потом прошел и уселся в одно из этих модерновых офисных кресел.

Через некий промежуток времени, которого он вообще не заметил, девушка подозвала его. Он отложил «Лайф» и подошел к ней.

– У мистера Хармана есть несколько минут, чтобы принять вас сейчас, – сказала девушка. – Он может поговорить с вами, если это не займет слишком много времени. – Она указала на коридор. – Первый кабинет справа.

Коридор был, как в поликлинике, из пластика и стекла, с кабинетами по сторонам. Он нашел нужный, в котором сидел Крис Харман.

– Добрый день, мистер Миллер, – любезно сказал мистер Харман, указывая на стул. – Чем могу вам помочь?

Усаживаясь, Эл сказал:

– Я услышал о мистере Тиче, и мне очень жаль. Как я говорил той девушке, я не был с ним знаком, но я знаю каталог Тича, и…

– Это случилось давным-давно, – сказал Харман, улыбаясь. – В тысяча семьсот восемнадцатом году.

– Прошу прощения? – сказал Эл. – А, кажется, понимаю. – Он засмеялся. Это было шуткой или чем-то вроде. Вникнуть в нее он не мог, поэтому оставил эту тему. – Вы здесь главный? – спросил он. – Вам это заведение принадлежит?

Мистер Харман, чуть заметно улыбаясь, кивнул.

– Послушайте, – сказал Эл, – вы меня помните?

– По-моему, да, – сказал Харман. – Уверен, что видел вас раньше.

Мистер Харман опустил взгляд, и Эл понял, что он обследует его одежду, его куртку, слаксы, туфли, спортивную рубашку. Прикидывает, чего он стоит, исходя из того, что он носит. Встречает по одежке.

– Я торгую подержанными автомобилями, – сказал Эл.

Мистер Харман кивнул.

– Понимаю, – сказал он.

– Теперь вы вспомнили?

– Полагаю, что да.

– Я – отпетый мошенник, – сказал Эл. – Один из самых негодных торговцев подержанными машинами, каких только можно найти.

Мистер Харман перестал улыбаться, и у него расширились глаза. Рот у него слегка приоткрылся.

– О, в самом деле? – негромко проговорил он.

– Мне кажется, что я должен говорить откровенно, раз уж пришел сюда.

– Пожалуйста, так и говорите, – сказал Харман.

– Я готов на что угодно, лишь бы продать машину, – сказал Эл. – Мне совершенно наплевать, в каком она состоянии, только бы ее продать. Посмотрим в лицо фактам. Машины, которые стоят у меня на стоянке…

– Да, – перебил его Харман. – У вас имеется стоянка подержанных машин. «Распродажа машин Эла». Теперь я вспомнил.

– Это все развалюхи, – сказал Эл. – Колымаги. Им пора в утиль. Позвольте привести вам пример. У вас есть время?

Харман кивнул.

– Недавно я купил бывшее такси. Такси распознать просто: у него всегда четыре дверцы, и это обычно «Плимут» или «Студебеккер». Из аксессуаров у такси есть только обогреватель, и это всегда самая дешевая машина данной марки. И на дверцы наносят название компании. А сверху сверлят отверстия, чтобы крепить пластину с названием. Так что я понял: это было такси. Настоящая развалина, а не машина. Набегала, должно быть, триста тысяч миль. Я взял ее за сотню баксов. Перекрасил ее, почистил, привел в божеский вид, а потом придумал ей подходящую историю.

– Спидометр вы назад открутили? – спросил Харман.

– Одометр, – сказал Эл. – Да, установил его на одиннадцать тысяч миль. Получилась машина прошлого года.

Харман, щелкнув инкрустированной золотом зажигалкой, прикурил сигарету «Бенсон и Хеджис» и протянул пачку Элу, но тот отказался. Он был слишком поглощен своим рассказом, чтобы у него появилось желание курить.

– Я стал говорить, – продолжал Эл, – что это машина моей жены.

В серых глазах Хармана промелькнули искры.

– Говорил, что она ездила на ней в колледж, – сказал Эл. – Дескать, у нее фобия к автобусам: не выносит замкнутого пространства. Я купил ее новенькой у представителя «Плимута» на Бродвее; купил по оптовой цене, потому что знаком с этим парнем. Так что и сам могу уступить ее дешевле. Я купил ее для нее, но на самом деле нам не нужны две машины. Она всего-то раз в день ездила на ней в колледж и, может, иногда за покупками. А мне приходилось ее мыть и полировать. На выходных же она просто загромождала гараж, потому что если мы куда-то выезжали, то брали свой «Крайслер».

– Понимаю, – сказал Харман.

– Так что, в конце концов, я сказал ей, что мы не можем держать эту машину. Я ее продам, а деньги она сможет потратить на отпуск на Гавайях. Так что мой интерес не в прибыли. Уступлю за тринадцать сотен.

– Вы ее продали? – спросил Харман.

– Не с первого раза, – сказал Эл. – Зашел ко мне один, вот я ему все и изложил. Но он заметил, что машина перекрашена, и это его обеспокоило. Я сказал, что она выбрала оригинальный цвет, свинцово-серый с розовым, но вскоре он стал ее раздражать, и она обратилась в фирму, чтобы ее перекрасили, пока еще не истек срок гарантии. Но он заметил, что амортизаторы у нее не очень-то, и понял, что машину гоняли от и до. Так или иначе, в конце концов я ее сплавил. – Он сделал паузу. – Одному убанги.

– Простите? – сказал Харман, поднося ладонь ковшиком к уху.

– Одному негру.

– А! – сказал Харман. – Убанги. – Он улыбнулся.

– Наличных, естественно, у того не было. Он выложил четыре сотни. Я продал ее в кредит через свою кредитную компанию, что на другой стороне улицы.

Харман рассмеялся.

– Мне пришлось только перейти через Сан-Пабло, – сказал Эл, – и обратиться в Западную Оклендскую сберегательную и кредитную компанию. Я получил двенадцать процентов составной доли на неоплаченный баланс, включая кредитные выплаты и прочие гонорары. А если нам понадобится вернуть машину в собственность, то убанги по-прежнему несет ответственность за весь неоплаченный баланс. Это контракт на три года. Фактически в общей сложности моя доля достигает реалистических двадцати четырех процентов, потому что это то, что мы называем дисконтом.

– Думаю, я понимаю, какого рода эта доля, – сказал Харман. – Я с таким сталкивался.

– Так что в общем я получил почти две тысячи долларов за бывшее такси, – сказал Эл. – Изначально же эта машина стоила всего около шестнадцати сотен, новая. Мне пришлось только покрасить ее и почистить. А когда я ее красил, то даже не стал ошкуривать ржавчину и рихтовать выбоины: я просто заполнил выбоины шпатлевкой и закрасил сверху.

Мистер Харман опять рассмеялся. Казалось, он очень заинтересован: он не выказывал никаких признаков нетерпения, желания, чтобы Эл поторопился и перешел к делу; он, казалось, с удовольствием послушал бы дальше.

– Я имею в виду, – сказал Эл, – что сделаю все на свете, чтобы продать машину. Я всегда заново нарезаю шины.

– Это как?

– Ну, беру лысую шину – без протектора – и разогретой иглой делаю нарезку в резине. Наношу фальшивый протектор, а потом крашу шину черной краской, чтобы выглядела как новая.

– Разве это не опасно?

– Еще как! – сказал Эл. – Если парень наедет хотя бы на незагашенную спичку, то шина лопнет. Но он думает, что получает комплект хороших шин, из-за чего идет дальше и покупает машину, которую иначе мог бы и не купить. Это часть бизнеса; все или почти все делают так же. Запасы надо сбывать и обновлять. Главное – это иметь наготове историю, чтобы объяснить что угодно. Если не можешь завести машину, то всегда говоришь, что она не заправлена. Если стекло не поднимается или не опускается, говоришь, что машину пригнали только сегодня утром и твой парнишка еще не успел ее осмотреть. Вам, мол, придется зайти чуть позже. Если клиент замечает, что истерт напольный коврик, говоришь, что машину водила женщина на шпильках. Если изорвалась обшивка сидений, может, из-за детей, говоришь, что прежний хозяин брал с собой домашнюю собачку, а та своими когтями сделала это за неделю. Всегда выдаешь какую-нибудь историю.

– Понимаю, – сказал Харман, очень внимательно все слушая.

– Если из-за плохих подшипников двигатель работает слишком шумно, говоришь, что это просто эксцентрик не приработался. – Харман кивнул. – Если у машины не переключаются скорости, говоришь, что только что установил новое сцепление и оно еще не успело приработаться.

Харман, поразмыслив, спросил:

– А что, если тормоза не работают? Предположим, вы позволяете клиенту проехаться на одной из ваших машин, а она, когда он пытается ее остановить, просто не останавливается? Что вы тогда скажете?

– Тогда говоришь, что какие-то ворюги слили ночью тормозную жидкость, – сказал Эл. – И кроешь всех подонков, которые уводят зажигалки, лампы и запаски; честишь их в хвост и гриву.

– Понимаю, – кивнул Харман.

– У меня хороший бизнес, – сказал Эл. – Мне нравится мериться с ними своей смекалкой. Это возбуждает, это стимулирует. Я не стал бы заниматься ничем другим. Это для меня – источник жизненной силы. Я рожден для этого бизнеса. Я знаю в нем все ходы и выходы.

– Да, похоже на то, – сказал Харман.

– Но я вынужден его оставить, – сказал Эл.

– Почему?

– Мелковат он, чтобы меня удержать.

– А, – сказал Харман.

– Послушайте, – сказал Эл. – Я – как шаровая молния. Мне надо двигаться. Меня нельзя удержать чем-то мелким. Продажа подержанных машин была для меня чем-то вроде тренировочной площадки. Это научило меня пониманию мира. Теперь я готов к чему-то настоящему. К чему-то такому, где мои способности потребуются в полной мере. Прежде это было для меня вызовом, но теперь уже нет. Потому что, – он стал говорить тихо и резко, – я знаю, что могу победить. Всякий раз. Не им со мной тягаться, хоть по одному, хоть всем разом. Стоит им ступить ко мне на стоянку, как… – Он изобразил удар кнутом. – Они мои. Состязаться не с кем.

Харман молчал.

– Мы – страна с расширяющейся экономикой, – сказал Эл. – Растущая страна со своим предназначением. Каждый становится или больше, или меньше; он либо поднимается вместе с экономикой, либо падает. Становится ничем. Я отказываюсь превращаться в ничто. Я намереваюсь связать себя с американской системой, которая предоставляет место для человека, обладающего напором и прямотой.

Харман внимательно на него смотрел.

– Вот почему у меня это получается, – сказал Эл. – Вот почему я могу всякий раз их уделывать. Потому что я верю в то, что делаю.

Харман медленно кивнул.

– Это не работа, – сказал Эл. – Не просто сколачивание баксов. Сами по себе деньги для меня ничего не значат; важно то, что они олицетворяют. Деньги – это доказательство, они свидетельствуют, что у человека есть честолюбие и решимость, что он не боится столкнуться лицом к лицу с фортуной. Деньги показывают, что он не боится самого себя. И он знает себе подобных. Он распознает их, потому что они обладают таким же напором и в такой же мере не желают, чтобы их остановило или отбросило назад поражение.

– Что же заставило вас прийти сюда, к Тичу? – спросил Харман.

– Я познакомился с вами, – сказал Эл. – Это и есть ответ. – Жестом он дал понять, что добавлять ничего не будет.

Последовало молчание.

– Хорошо, – сказал Харман. – Чего вы здесь хотите? Пока вы лишь подробно рассказывали свою историю.

– Я хочу работать на Кристиана Хармана, – сказал Эл. – Всего-навсего.

Харман приподнял брови.

– Вакансий здесь нет, насколько мне известно.

Эл ничего не сказал.

– Что у вас на уме? У вас нет опыта в пластиночном бизнесе.

– Могу я говорить откровенно? – спросил Эл.

– Пожалуйста. – Харман снова улыбнулся.

– Я ничего не знаю о пластинках, – сказал Эл. – Будем реалистичны. Но продавец продает не продукт. Он продает себя. А уж этот предмет я знаю, мистер Харман. Я знаю себя. А с этим знанием я могу продавать что угодно.

Харман поразмыслил.

– Вы согласны на любую работу у нас? Из того, что вы говорили, я заключил…

Перебивая его, Эл сказал:

– Позвольте мне уточнить. Я намерен работать на того, кто сможет найти мне применение. Я не намерен гнить. Мне надо найти применение, причем применение должным образом. Никто не шлифует клапаны мотыгой. Никто не воспользуется отменным пистолетом ручной работы, от лучших европейских мастеров, чтобы стрелять по жестянкам. – Он сделал паузу. – Но уж вы-то, мистер Харман, знаете, кто на что годится. Вы знаете свою организацию, знаете, в чем она нуждается. И если речь идет обо мне, то главное – это интересы организации. Я ясно выражаюсь?

– Думаю, да, – сказал Харман. – Другими словами, вы хотите предоставить мне решить этот вопрос.

– Именно так, – сказал Эл.

– Хорошо, – сказал Харман, почесывая нос. – Вот что я вам предложу. Оставьте секретарше свое имя и сообщите, где вас можно найти. Я обговорю это с мистером Найтом и мистером Гэмом, а там посмотрим. Как правило, наем на работу я поручаю Гэму.

Эл тотчас поднялся на ноги.

– Благодарю вас, мистер Харман, – сказал он. – Я сделаю, как вы говорите. И больше не стану занимать ваше время. – Он протянул руку Харману.

После недолгой паузы мистер Харман подался вперед, они обменялись рукопожатием, а затем Эл вышел из кабинета.

Снаружи он остановился у стола секретарши.

– Мистер Харман попросил меня оставить вам кое-какие данные, – сказал он приподнятым тоном.

Девушка протянула ему бювар и карандаш; он, однако, выхватил свою шариковую ручку и написал свое имя и адрес, а также домашний телефон, зарегистрированный на девичью фамилию жены. Затем улыбнулся секретарше и вышел из здания.

Когда он оказался на улице, в глаза ему шибанул яркий солнечный свет, и у него сразу заболела голова. Анацин, осознал он, переставал действовать. Так же, как спарин с дексимилом. Чувствуя себя усталым и ослабевшим, он кое-как доковылял до машины, с трудом открыл дверцу и забрался за руль.

Интересно, даст ли Харман о себе знать, подумал он.

Так или иначе, я свой ход сделал. Сделал все, что было в моих силах.

Спустя какое-то время он завел мотор и поехал к «Распродаже машин Эла».

В пятницу, когда он уже почти перестал надеяться, к обочине у «Распродажи машин Эла» подкатил автомобиль, из которого выбрался молодой человек в галстуке, но без пиджака.

– Мистер Миллер? – сказал он.

Выйдя из своего маленького домика, Эл откликнулся:

– Слушаю вас.

– Я из «Пластинок Тича», – объяснил молодой человек. – С вами пытался связаться мистер Гэм. Он хотел бы, чтобы вы позвонили ему, как только сможете.

– Хорошо, – сказал Эл. – Благодарю вас.

Молодой человек снова сел в свою машину и укатил.

Вот оно, подумал Эл. Он направился в кафе на другой стороне улицы, где вошел в будку таксофона. Мгновением позже соединился с телефонисткой «Пластинок Тича».

– Это мистер Миллер, – сказал он. – Мистер Гэм просил меня позвонить.

– Ах да, мистер Миллер, – сказала девушка. – Мы только что послали человека в ваш офис. Ему удалось вас найти?

– Да, – подтвердил Эл.

– Секундочку, соединяю вас с мистером Гэмом.

Вскоре в трубке раздался глубокий голос мужчины средних лет.

– Мистер Миллер, – сказал он, – меня зовут Фрэд Гэм. Вы обсуждали с мистером Харманом возможность получить у нас место. Если вы по-прежнему заинтересованы, то мы обдумали эту идею и кое к чему пришли. Вероятно, вам стоило бы заглянуть к нам где-нибудь в начале следующей недели.

– Я могу и сегодня, – сказал Эл. – Отменю все остальное.

– Чудесно, – сказал мистер Гэм. – Буду с нетерпением ждать встречи с вами, скажем, часа в четыре.

В четыре часа Эл закрыл свою стоянку и поехал к «Пластинкам Тича». Мистер Гэм оказался добродушным седым мужчиной плотного телосложения, занимавшим кабинет примерно тех же размеров, что и кабинет мистера Хармана.

– Рад познакомиться, – сказал Гэм, пожимая ему руку. На его столе лежало множество документов, которые он просматривал перед приходом Эла. – Что ж, мистер Миллер, – сказал он, – кажется, вы хотите присоединиться к нашей организации.

– Верно, – сказал Эл.

– Тогда пойдемте.

Гэм поднялся, сделал приглашающий жест, и Эл последовал за ним по коридору, минуя дверь за дверью.

Они вышли в обширное помещение, в котором работали люди. Воздух был насыщен ароматами работающих агрегатов. Шум ударил Эла по ушам – постоянный механический гул.

– Это производство, – сказал мистер Гэм. – Именно здесь мы штампуем пластинки.

Для Эла это выглядело как цех по восстановлению протекторов: те же круглые машины, за каждой стоит рабочий, крышки то открываются, то закрываются.

– С этой стороной дела вы соприкасаться не будете, – сказал мистер Гэм. Он увел Эла из цеха, и они оказались в другом коридоре.

Эл сказал:

– Я считаю Криса Хармана самой вдохновляющей личностью из тех, с кем я имел счастье повстречаться. А в моем бизнесе я повидал немало представителей рода человеческого.

– Да, Крис говорил, что познакомился с вами на вашей автостоянке. Вы с Крисом были полностью откровенны, так что и мы будем столь же открыты с вами. Вы пришли к нам совершенно ко времени. Вы не могли бы подгадать момент лучше, даже если бы у вас был какой-нибудь осведомитель, внедренный в нашу организацию. – Он остановился и пристально посмотрел на Эла. – Три дня назад этого рабочего места не существовало, и его необходимо укомплектовать прямо сейчас. Это хорошая работа, мистер Миллер. Просто отличная.

– Чудесно, – сказал Эл.

– Хотите узнать, в чем было дело, Миллер?

– Да, – сказал Эл.

– В вашей прямоте, – сказал Гэм. – Никогда ее не теряйте. В нашем обществе это чертовски редкая штука.

– Я никогда ее не потеряю, – сказал Эл. – Потому что обрел ее в момент высочайшего мужества и опасности. Я обрел ее в Корее. Когда комми поставили меня к стенке. Когда я смотрел в лицо смерти, бешеное косоглазое лицо азиата со штыком в лапах. Я разобрался в себе, мистер Гэм. Я хорошенько разглядел себя, все, что я собой представляю, все, что предумыслил во мне Создатель. А такого знания человек никогда не теряет.

Чуть помолчав, Гэм проговорил:

– Жаль, что им нельзя поделиться. Нельзя передать его каждому из живущих. У меня никогда не будет того, чем обладаете вы.

– Боюсь, что так, – сказал Эл.

– Вы говорили Крису, что деньги для вас не главное. Это его тронуло. Для Криса дело тоже заключается не в деньгах. Почему он занялся бизнесом в этой области, в звукозаписи? Потому что хотел улучшить условия жизни среднего человека с помощью единственного, что может их улучшить, – не через более крупные авто или более качественные телевизоры, но посредством искусства, музыки. – Мистер Гэм толчком открыл тяжелую дверь, выводившую на парковочную площадку, и они медленно пошли через парковку. – Естественно, здесь приходится идти на компромиссы. Бизнес требует платы. Мы это понимаем. Такова жестокая реальность. Вот почему возникли «Веселые пластинки», да и – давайте смотреть правде в лицо – сами «Пластинки Тича». Вы, конечно, знаете каталог. Это, по большей части, мусор. Так и предполагалось, потому расчет здесь делается на коммерческий сбыт. Рок-н-ролл, негритянский джаз – так называемая расовая музыка. Кантри, то есть деревенщина со слайд-гитарами. И попса. У нас было несколько хитов. «Тич» попадал в «горячую десятку», причем часто. С «Пластинками Тича» уже много лет сотрудничает Фрэнк Фритч.

– Я в курсе, – сказал Эл.

– Фортепианные выкрутасы Фрэнка Фритча были в числе наших бестселлеров. И Джорджия О’Хара с ее «Весельчаками песни». В данный момент наш бестселлер в каталоге – «Гордость». Ее можно услышать в тысячах закусочных по всей Америке.

Они вошли в другое здание.

– Вашей заботой, – сказал мистер Гэм, – станет новая марка, та, которую Крис Харман всегда жаждал выпускать, но до этого не мог. Она называется «Антика». Возможной она стала благодаря появлению долгоиграющих пластинок. Вы будете ответственны за ее продвижение на рынке. Ваш месячный оклад составит семьсот пятьдесят долларов, плюс командировочные – по обычной подотчетной системе, которую мы постепенно усовершенствуем, по мере того как будем узнавать вас лучше. И базовый ваш оклад со временем тоже будет повышаться.

– Понятно, – сказал Эл.

– Мы приобрели это здание недавно, – сказал Гэм, когда они проходили по свежеокрашенному вестибюлю. – И сейчас переделываем. Еще не все закончено. Ваш кабинет будет здесь.

Он достал ключ и открыл дверь; Эл обнаружил перед собой кабинет, пахнущий свежей краской.

– Что будет выпускаться под маркой «Антика»?

– Это великий проект мистера Хармана, – сказал мистер Гэм. – Мессы и хоралы Средневековья и раннего Возрождения. Палестрина[14], де Пре[15], Орландо Лассус[16]. Полифония и монодия. Грегорианская музыка, если возможно; если будет рынок.

Далековато от продажи подержанных авто, думал Эл, заглядывая в пустой, вновь окрашенный и декорированный кабинет. Вот, значит, что я получаю за выступление перед Крисом Харманом? Вот, значит, что он увидел во мне и в том, что я говорил?

И этот человек пытается облапошить Джима Фергессона? Этот человек приторговывает грязной версией «Маленькой Евы на льду»?

Он почувствовал себя больным и обескураженным. Все это дело не имело для него ровно никакого смысла, к тому же, на беду его, при нем не было ни дексимила, ни спарина, никаких таблеток, чтобы помочь ему справиться с ситуацией. Единственное, что он мог, это слушать мистера Гэма. Он зашел слишком далеко, слишком глубоко забрался в «Пластинки Тича» и в организацию Криса Хармана, чтобы поворачивать обратно.